…Полное имя Исмаэля – Исмаэль Дэзире Слуцки.
Полное имя кошачьей богини – Дарья Зарубинская.
Полное имя ангела – Умалали Барбер, имена кошек нигде не запротоколированы. Исмаэль и Дарья (Darya) являются гражданами Швейцарии, если верить Аингеру, который вроде бы видел их паспорта. В списках, которые он подготовил для инспектора, значится еще несколько десятков человек, половина из них – туристы из Южной Кореи. Корейцы богаче основной массы путешествующих китайцев, которые обычно останавливаются в хостелах или в гостиницах побюджетнее – где-нибудь на выселках, за грузовым портом Пасахес. При этом корейцы существенно беднее японцев, а у японцев нынче свои трудности – их страна медленно, но верно погружается в морскую пучину и скоро вовсе исчезнет с лица земли. Гибель Японии – тема гораздо менее актуальная, чем гибель Кристиана Платта, но именно о Японии рассуждает сейчас судмедэксперт Иерай Арзак.
– Как думаешь, куда они все подадутся, когда их острова затопит окончательно?
– Не знаю. – Субисаррета не может отвести взгляда от мертвого тела Альваро, лежащего на прозекторском столе.
– Может быть, в Австралию? В Австралии полно места.
– Может быть.
– Или в Россию. Там места еще больше.
– Там холодно.
– Не тропики, да. Но когда негде жить, выбирать особенно не приходится, ведь так?
– Ты так печешься о японцах…
– Я большой поклонник супа мисо и старика Миядзаки. Слыхал про такого?
– Нет.
– Он снимает анимэ.
– Мультяшки?
– Ты темный человек, Икер. Анимэ – никакие не мультяшки, анимэ – вещь серьезная и даже философская. Посмотри на досуге хотя бы «Унесенных призраками» – и ты все поймешь.
«Унесенные призраками» звучит весьма актуально в свете лежащего на столе тела Альваро. Два последних года его жизни иначе как призрачными не назовешь. Кто окружал художника все это время, чем он занимался и какое из этих занятий в конечном итоге привело его к смерти? Вопросы тонут в густом тумане, окружающем Альваро; и туман так плотен, что в нем невозможно разглядеть ни одной тени, ни одного предмета, за который можно было бы ухватиться. Иерай, если сбросить со счетов увлечение энтомологией и теперь вот еще японские мультики, – неплохой профессионал, может быть, с его помощью туман хоть немного рассеется?..
– Крашеный блондин, – заявляет Иерай. – Твой парень – крашеный блондин. Причем красится он уже давно.
– Как давно?
– Если исходить из изменений в структуре волос – несколько лет как минимум.
– Несколько – это сколько? Год, два?
– Не меньше двух. Последний раз он красил волосы дней десять назад. Темные корни только-только обозначились. Тебя интересует натуральный цвет?
И без судмедэксперта Икер знает: Альваро – брюнет, но все же говорит:
– Валяй про натуральный.
– Изначально волосы были темными. Типичный южанин, одним словом. Я бы назвал его уроженцем Средиземноморья… Греком, португальцем или итальянцем. Может быть, испанцем. Но уж точно не причислил бы его к скандинавам или британцам. А ведь по паспорту он англичанин… И имя английское.
– Интересно, зачем ему понадобилось перекрашивать волосы?
– Не знаю. Может быть, он педик?
Досужие измышления Иерая ранят Субисаррету в самое сердце. Его друг Альваро никогда не был гомосексуалистом, он любил женщин, а женщины любили его. И какие женщины!.. Затрапезному Иераю с его неопрятной щетиной и пальцами-сосисками такие могут привидеться лишь в самых лучезарных снах, потому как в жизни они не обратят на него никакого внимания. В лучшем случае поблагодарят за то, что он поднес к их машине пару пакетов из супермаркета.
– С чего ты взял, что он педик?
– Просто предположил. Впрочем, это легко проверить. Заглянем к нему в задницу?
– Не думаю, что это актуально. – Икер едва сдерживается, чтобы не двинуть судмедэксперта по мятой физиономии.
– А что это ты так разнервничался? Ты ведь хочешь исчерпывающих характеристик? Я делаю все, что могу.
– И при чем здесь его задница?
– Всего лишь дополнительный штрих к портрету покойного. Он мог оказаться педиком, а у педиков чрезвычайно популярны преступления на почве страсти. Представь, он повздорил с любовником, и тот пришпилил его в аффекте…
– В аффекте пришпилил спящего? – хмыкает Субисаррета. – Обошелся одним-единственным ударом по затылку? Неправдоподобно, хотя и мелодраматично.
– Я просто выдвигаю версию, которая бы всех устроила.
– На всякий случай, если ты вдруг забыл: версии здесь выдвигаю я. И меня интересует истина, какой бы она ни была. Пусть даже не слишком удобной для кого-то.
– Ну да, – скалит прокуренные зубы Иерай. – Ты у нас известный изыскатель, готовый влезть в любую навозную кучу, лишь бы чертова истина восторжествовала. Лично мне до нее никакого дела нет, но задницу парня я все же навещу, если ты не возражаешь…
В вотчине Иерая Арзака даже в самый жаркий день царит прохлада, но освежающей ее не назовешь. Здесь нет окон, но сияние, идущее от флуоресцентных ламп, ослепляет. Все поверхности стерильны и отливают металлическим или стеклянным блеском, отдохнуть глазу просто не на чем. Субисаррета бывает здесь нечасто, но после каждого посещения ему хочется выпить или хотя бы встать под душ, чтобы смыть с себя мысли о быстротечности бытия. О его конечности. Кем бы ты ни был, чего бы ни достиг в жизни, в финале тебя ждет прозекторский стол, белая простыня, бирка на большом пальце правой ноги и кто-то похожий на Иерая Арзака. Собачья все-таки у него работа!.. Если имеешь дело с трупами, часто – не очень свежими и попросту изуродованными, шансы стать циником и мизантропом увеличиваются в разы. Впрочем, мизантропом Иерая не назовешь, он – жизнелюб. Большой любитель шумных вечеринок и хорошей кухни, и нет ни одного приличного ресторана, где бы ему не делали скидок при заказе спиртного.
Жаль все же, что здесь нет окон, хоть какого-нибудь окна, за которым простиралась бы сан-себастьянская ночь, наполненная самыми разными (в основном приятными) запахами и звуками. Тогда можно было бы всмотреться в нее, хоть на некоторое время абстрагироваться от Иерая, копающегося в чужом мертвом теле…
В теле Альваро, который вовсе не был чужим инспектору Икеру Субисаррете. Почему он не сказал судмедэксперту, что это его друг? Глядишь, и отношение к тому, что осталось от Альваро, было бы гораздо более почтительным. Но что сделано – то сделано, теперь уже поздно выступать с заявлениями.
За неимением окна Икеру ничего не остается, как прикрыть глаза, и перед его внутренним взором тотчас возникает фотографический алтарь из номера саксофониста. Логично было бы предположить, что на одном из снимков изображен дом, где живут Исмаэль Дэзире и Darya, вот только природный ландшафт мало соответствует швейцарскому. Конечно, Субисаррета небольшой знаток флоры и не дока в архитектуре, но даже он в курсе, что пальмы в Швейцарии не растут. И сам дом не имеет ничего общего с традиционными для горной местности шале.
Это, скорее, тропики. Африка или Латинская Америка.
Или… Камбоджа.
Далась ему эта Камбоджа! До сегодняшнего (уже вчерашнего) вечера Икер и думать о ней не думал, но благодаря чертовой горничной и ее купюре Камбоджа в сознании инспектора выросла до размеров целого материка. Никем и никогда не исследованного: там обитают самые диковинные в мире животные, все как один с янтарными глазами; молодые джазмены с ушами кошек, русские девушки, давно позабывшие, как выглядит их родина; несовершеннолетние ангелы, целые популяции ночных мотыльков. При желании в Камбоджу можно впихнуть все, что угодно, даже детские страхи Икера, даже психушку, где сидит профессор-маньяк. Воистину – Камбоджа и есть темнота под кроватью.
Лучше туда не соваться.
– …Он не педик.
– Что?
– Ты не слышишь меня? С ним все в порядке… – Иерай тут же поправляется: – В том смысле, что при жизни гомосексуальных связей он не имел. Но я обнаружил татуировку под правым коленом. Довольно занятную. Иди-ка взгляни.
– Татуировку?
Альваро не был любителем украшать себя татуировками и всегда относился скептически к подобного рода боди-арту, но в том зазеркалье, из которого он прибыл, прежние жизненные принципы кардинально поменялись. И следа от них не осталось, как от блокнотов с набросками, вечных спутников Борлито. И неизвестно, какие еще неожиданности и открытия поджидают Икера на пути к зазеркалью покойного друга. При условии, что оно согласится впустить в себя инспектора.
А ведь может и не впустить.
– Странное место для татуировки, ты не находишь? – разглагольствует Иерай, пока Субисаррета вглядывается в участок кожи, испещренный мелкими, едва заметными глазу символами. – И сама она какая-то странная… Впечатлить такой ни одну девушку не получится, как ни старайся.
Девушку – может быть, но сам Субисаррета впечатлен. А ведь это – всего лишь крохотные треугольники, сосчитать их количество не представляется возможным. Треугольники сплетаются друг с другом в произвольном порядке и в какой-то момент кажутся Икеру движущимися лопастями неизвестного летательного аппарата. Поверхность каждой из них украшена пиктограммой, но ни с чем конкретным проассоциировать пиктограммы невозможно: так, набор коротких штрихов, кружков и квадратов. Чем дольше Икер вглядывается в лопасти, тем сильнее они начинают вращаться. Контуры их исчезают, и перед инспектором предстает правильной формы круг, светящийся молочным светом. Там, в кругу, Икер замечает бегущего человечка: таких условных человечков рисовал он сам, на полях школьных тетрадей. Чтобы затем быстро пролистнуть страницы и оживить статичное изображение. Наверное, именно с этого начинал и мультипликатор Миядзаки, о существовании которого инспектор узнал двадцать минут назад. Вряд ли его первый опыт сильно отличался от первого опыта Икера, и человечки были похожи, составлены из кружков и палочек разной величины. И… человечкам ничего не угрожало, в отличие от бегущего в центре молочного круга.
Икер почти физически ощущает ужас преследования. Как будто он сам оказался там, в молоке, и в затылок ему дышит что-то страшное, необъяснимое, не укладывающееся в привычные рамки. И это необъяснимое вот-вот настигнет его, спастись не удастся.
– Эй, дружище! Что с тобой? – Голос Иерая доносится до инспектора, как сквозь толщу воды.
– Что?..
– На тебе лица нет. Очнись!
Лопасти, издав скрежещущий звук, замирают, круг снова распадается на множество треугольников. Человечек внутри круга исчезает, а вместе с ним отступает и страх. Лишь во рту остается привкус чего-то металлического.
– Все в порядке…
– Что-то непохоже. – Судмедэксперт недоверчиво качает головой.
– Сфотографируй мне эту татуировку.
– Само собой.
Вглядываться еще раз в штрихи и треугольники у Икера нет никакого желания, но он утешает себя тем, что, переместившись на снимок, вращающиеся лопасти утратят свою мистическую власть над сознанием. Интересно, испытал ли Иерай что-либо подобное тому, что испытал Субисаррета? Судя по всему – нет, толстяк выглядит совершенно безмятежным, ни один из двух его подбородков даже не шелохнулся.
– Как думаешь, что означают эти треугольники?
– Откуда же мне знать? – Иерай равнодушно пожимает плечами. – Полистай каталоги, может быть, и найдешь что-нибудь похожее.
– Боюсь, что наши каталоги не помогут.
– Поговори с мастерами тату, поройся в Интернете. Но сдается мне, эту татуировку делали не в Европе…
– В Азии?
– Говорю же тебе, я не спец по такого рода вещам. И по чипам тоже. По поводу чипа тебе лучше проконсультироваться с кем-нибудь из специалистов. Но, возможно, он выполняет те же функции, что и чипы, которые вшиваются собакам. Отслеживать животное в случае, если оно потеряется, это и есть его главное предназначение.
И без судмедэксперта Икеру известно предназначение электронных чипов, вот только Альваро, даже в обличье Кристиана Платта, – не животное. Человек. И лучший друг Икера Субисарреты.
– Хочешь взглянуть на него поближе?
Микроскоп стоит тут же, на рабочем столе Иерая, нисколько не похожем на самого Иерая. Иерай в жизни – толстый, не всегда опрятный человек, с целым мешком заезженных старых анекдотов на все случаи жизни. Все его разговоры крутятся вокруг еды, выпивки и секса, самым большим эстетическим потрясением он называет оперетту Имре Кальмана «Марица» и всегда ходит в непарных носках, потому что найти парные – большая проблема в его домашнем хлеву.
Огромный, едва ли не размером со стадион «Камп Ноу», рабочий стол Иерая нисколько не похож на хлев, он выдает в хозяине педанта и незаурядную личность. Аккуратные стопки книг по самым разным отраслям знаний, среди которых попадаются самые настоящие букинистические раритеты. Толком прочесть названия доброй половины из них Субисаррета не может до сих пор: ни испанским, ни баскским на корешках не пахнет. Это какие-то другие языки, возможно, санскрит, возможно, иврит; единственное, что поддается хоть какой-то классификации, – арабская вязь. Большинство книг – каталоги, справочники и атласы, большинство атласов – энтомологические. Почетное место на столе занимает вертушка с десятком музыкальных дисков, но это не оперетты. Марика Рёкк, Илзе Вернер, Зара Леандер – эстрадные дивы Третьего рейха со своими unvergessene FILMSCHLAGER[10], вкусы судмедэксперта Иерая Арзака странным образом совпадают со вкусами Адольфа Гитлера. Единственный прокол – наличие в коллекции Марлен Дитрих, которую фюрер страстно ненавидел.
Как певица она и впрямь не слишком хороша.
Карандаши на столе Иерая всегда лежат перпендикулярно листам бумаги, ручки – строго параллельно записным книжкам, экран и клавиатура большого компьютера поражают стерильностью. Линзы микроскопа протерты и блестят.
Именно в микроскоп и пялится сейчас Икер. Ничего особенного в чипе, даже увеличенном микроскопом, нет. Крошечная микросхема, только и всего.
– Думаю, чип был вшит изначально. – Икер непроизвольно касается собственного затылка. – И убийца не знал о его существовании. Иначе он обязательно бы его вытащил.
– А мог и не вытаскивать. Не исключено, что этот чип для убийцы вообще ничего не значил. А главной задачей было просто замочить бедолагу англичанина, и с ней он справился довольно успешно.