Как поймать организатора выставки? Есть ли у него слабые места? Этот вопрос мучил меня всю ночь, и я не могла уснуть. Я знала, что делю шкуру не убитого медведя, но азарт овладел мной полностью. Я не могла думать ни о чём другом, кроме предстоящего обогащения. Это шанс для меня и моей семьи выбраться из той ямы, где мы пребывали долгие годы. Наш отец умер во время очередной каторги в девяносто восьмом году, когда Барнабасу, младшему в нашем семействе, едва исполнилось три года. Тогда же закончилось детство и у Тимеи – поскольку мать часто болела, наша старшая сестра ухаживала за остальными. Я тогда очень была привязана к Тимее и в девять лет я больше всего на свете желала, чтобы сестра чаще улыбалась. Она крутилась, как белка в колесе, разрываясь между учёбой, работой и семьёй. В девятьсот пятом умерла и наша мать. С тех пор у нас снова всё пошло под откос – Золтан, уехав в Будапешт, быстро свернул на кривую, и к двадцати трём годам успел год провести на каторге. Но на пользу это не пошло, и после отсидки он постигал всё новые и новые грани преступной жизни. Легко понять состояние Тимеи, неудивительно, что она стала дёрганой и нервной. Однако, как у неё стали подрастать собственные сыновья, она стала немного более уравновешенной – во всяком случае, нервные срывы случались у неё значительно реже. Похоже, наша старшая сестра решила, что раз уж братья выросли непутёвыми, то хоть собственных сыновей сможет правильно воспитать.
– Ники, подъём! – Золтан усиленно расталкивал меня поутру, едва стало светло.
– Ты на часы смотрел? – хмуро поинтересовалась я.
Он не ответил, лишь достал папироску и закурил. Так продолжалось минуты три, пока я выискивала, в чём бы сегодня пойти на аукцион.
Для осуществления плана, возникшего в голове у Золтана, следовало одеться поярче. Любая девушка нашей профессии знает, что броская одежда привлекает клиентов. Мне нравилось голубое платье с глубоким вырезом и мелкими рюшами по лифу, но когда я достала его из глубин своего сундука, Золтан отрицательно покачал головой:
– Не пойдёт: посмотри, у него подол обтрепался. Дамы такие платья не носят, они отдают их своим горничным. Может, к тебе оно попало как раз таким образом?
– Не мели ерунды, ты же знаешь, я никогда горничной не была, – буркнула я в ответ.
– Это точно. Что за радость получать деньги раз в неделю, когда можно зарабатывать каждый день? – подмигнул Золтан и рассмеялся.
Брата моё ремесло нисколько не смущало. Он прекрасно знал, что девушке из трущоб трудно устроиться на приличное место, и уж точно лучше иметь кусок хлеба ежедневно, чем голодать, изображая из себя святую невинность.
Когда я показала ему лиловое шелковое платье с отделкой из черного гипюра, брат одобрительно кивнул. Вкусу записного модника можно было доверять.
Прихватив с собой платье и некоторые дамские принадлежности, я вместе с Золтаном отправились к нему на квартиру.
– Сегодня ты сядешь в первом ряду, – наставлял по дороге брат. – Надо, чтобы организатор заметил тебя еще во время аукциона. Ты видела этого Гитца? Лощеный тип. Вот бы мне такой костюм! Материал гладкий, шелковистый… И рожа у этого типа сытая, гладкая – прямо восковой манекен из музея. Вчера, когда мужчина, ведущий торги, рассказывал байки про турецкого султана с гаремом и наложницами, среди мужчин шептались, что владелец аукциона не хуже этого султана: женщин меняет, как перчатки. Так что, Ники, у тебя всего один шанс. Вряд ли он захочет встретиться с тобой во второй раз.
Слова Золтана немного расстроили меня, в душу закрались сомнения: если Гитц настолько опытный донжуан, сумею ли я обмануть его? А вдруг он поймет, что я обычная уличная девка, и раскусит, в чём дело? Но тут я вспомнила об огромном изумруде, о других драгоценностях, которые могут храниться в доме аукциониста, и поклялась себе, что сделаю все возможное и невозможное, лишь бы стать богатой, иметь собственный дом, вырваться наконец из трущоб и из ненавистной комнаты-шкафа. Имея деньги, я сразу покончу со своей позорной профессией. Может, после этого я выйду замуж и стану уважаемой дамой… Но сегодня, пока я еще не важная дама, мне следует хотя бы походить на неё.
Золтан рассказал, отчего заявился ко мне ни свет, ни заря. Оказывается, он провел вечер неподалеку от здания, где проходил аукцион. Выпивая в кабачке, который располагается на той же улице, он кое-что выведал у местной публики об аукционисте; в частности, то, что квартира Гитца располагается по соседству, на задах аукциона, в доме, выходящем фасадом на другую, менее оживленную улицу. Жена одного из собутыльников Золтана прибирает в той квартире, таким образом брат узнал, что аукционист холост, живет один, часто приводит к себе женщин, а прислуга у него приходящая.
– Лучше и не придумаешь, – возбуждённо говорил брат, – ты знаешь, свидетели – это всегда лишняя головная боль. Этот тип проболтался, что квартира шикарная, там разного добра навалом, а еще в спальне имеется сейф, где хранятся главные ценности. Твоя задача – очаровать Гитца и сделать так, чтобы он пригласил тебя в гости. Наверняка там он предложит выпить – на этот случай надо запастись сонным порошком, – Золтан порылся в карманах пиджака и протянул мне заветный пузырёк. – В аптеке такое отпускается только по рецепту, – комментировал он. – Но стоило мне немножко доплатить, провизор мигом стал добрее и сговорчивее. Снотворное нам и самим пригодится.
– Ты думаешь, мне сегодня же удастся попасть к нему в дом?
– Было бы здорово, чёрт побери! Но боюсь, что сразу так не получится. Ты должна разыгрывать даму, а дамы в первый день не соглашаются на любовное свидание. Смотри, не проколись!
Пожалуй, сложнее всего мне будет изображать недоступность. Попробуй-ка смотреть высокомерно на мужчин, когда привыкла вести себя совсем иначе.
После завтрака, когда Золтан ушёл по делам, я, умывшись и нарядившись в принесенное с собой платье часа два строила рожи перед зеркалом, то строго сдвигая брови, то высокомерно приподнимая их. Я репетировала, как вести себя с Гитцем. Обращаясь к своему отражению, я жеманно лепетала: «Благодарю вас, господин Гитц, вы очень милы», или: «Нет-нет, я не могу принять ваше предложение, это неприлично!»
Наверное, со стороны это потешно выглядело, но на самом деле выбрать манеру поведения было самым важным.
Мы явились в аукционный зал за пять минут до начала торгов, и хорошо, что не позже – в первом ряду осталось всего одно место. Больше часа я пожирала глазами Гитца: он сидел в глубине сцены, позади трибуны, за которой выкрикивал достоинства лотов ведущий. Владелец аукционного зала был полноватым, среднего роста мужчиной лет сорока с небольшим. Он выглядел невозмутимым и сдержанным, но все равно не мог не заметить меня, и несколько раз останавливал на мне свой взгляд.
После аукциона я направилась к нему и задала вопрос о вчерашнем фантастическом изумруде. Оказалось, что камень уже продали.
– Кому же? – спросила я.
– Это конфиденциальная информация, фрау, – ответил аукционист и оценивающе оглядел мою фигуру, остановившись глазами на вырезе декольте. – Простите, я не знаю вашего имени…
Я назвалась Магдой Петеши, и задала еще пару вопросов об аукционе и выставляемых лотах. Гитц вежливо отвечал, затем галантно подхватил меня под ручку и предложил:
– Если вам, госпожа Петеши, интересно поговорить о драгоценностях, мы могли бы продолжить беседу в каком-нибудь ресторане.
Я сделала вид, что сомневаюсь, стоит ли соглашаться, а потом кивнула.
В наемной карете мы поехали в один из ресторанов в центре города. Прежде мне никогда не доводилось есть в такой шикарной обстановке: кругом бархат, золото, зеркала… Признаюсь, я немного оробела. А когда подскочивший официант стал предлагать блюда, сыпя французскими названиями, впору было кричать: «Караул!» От вкусных ароматов, плывущих по залу, подводило живот, ведь кроме кружки чая с куском хлеба у меня во рту не было… Нацепив на лицо улыбку, я сказала Гитцу, что не слишком хочу есть и полностью полагаюсь на его вкус.
Пока ожидали заказа, Гитц завел светскую беседу – это оказалось для меня тяжким испытанием. Он говорил о театральных премьерах, спрашивал моего мнения, а мне ничего не оставалось, как только кивать с умным видом и повторять вслед за ним, что такая-то певица просто великолепна, а тенор – ну просто никуда не годится. Чтобы соскользнуть с незнакомой темы, я перевела разговор на турецкого султана, владельца баснословного изумруда и огромного гарема.
– Жаль, что сегодня мне не удалось вновь увидеть этот замечательный камень. Вчера, издалека, я плохо рассмотрела его.
– Да, камень поразительный и по размерам, и по искусству огранки. Вам нравятся изумруды?
Я кивнула.
– У меня имеется очень красивый браслет с изумрудами. Камни чистые, тонкая ювелирная работа… Вы обязательно должны его посмотреть!
– Хотелось бы. А у султана и правда, была тысяча жен?
– Во всяком случае количество наложниц не поддавалось исчислению. И я его понимаю, – с намеком проговорил Гитц, и на его лоснящейся физиономии появилась плотоядная улыбка, – хранить верность одной женщине – это такая скука…
– Да уж наверно, так оно и есть, – не подумав, ляпнула я, – а то бы девушки на улицах все остались без работы. И куда им тогда, бедным, податься?
Мой собеседник опешил и замер, невольно приоткрыв рот. Я поняла, что выдала себя, и лихорадочно принялась соображать, как поправить положение. Хорошо, что к столику вернулся официант с подносом. Пока он уставлял стол блюдами, я нашлась, как объяснить вырвавшуюся реплику в защиту «ночных бабочек».
– Дело в том, что я занимаюсь благотворительностью в обществе «Кающейся Магдалины». Знаете, что поразительно: ни одна из этих несчастных не занимается своим ремеслом из любви к разврату, всех их толкает на панель нужда. С нашей помощью некоторые из девушек уже вернулись на путь добродетели. Лучше работать горничной и раз в неделю получать честно заработанные деньги, чем ежедневно торговать своим телом, не правда ли?
Вот как ловко я перевернула слова Золтана!
Похоже, Гитц вполне удовлетворился объяснением. Мы приступили к трапезе. Несмотря на голод, я старалась не спешить, ела аккуратно, будто нехотя. Красное вино, которое заказал кавалер, тоже пила по чуть-чуть, боясь захмелеть некстати.
Насытившись и откинувшись на спинку кресла, Гитц оценивающе посмотрел мне в лицо, и сказал:
– Так выходит, вы, Магда – ханжа? Глядя на вас, в жизни бы не подумал!
Не зная, что ответить, я вопросительно приподняла брови. Слово было мне незнакомо, но судя по интонации, быть ханжой не слишком похвально.
– Я имею в виду ваш вид благотворительной деятельности. Неужели вы, такая молодая и красивая женщина, отрицаете радости плоти? Или вы допускаете их только после церковного благословения?
Ах, вот он о чем, старый развратник! Состроив серьезную мину, я ответила:
– Я осуждаю ремесло несчастных «магдалин», но вовсе не исключаю плотскую любовь – по взаимному влечению, само собой.
– А если я скажу, что испытываю такое влечение в данный момент? – понизив голос и пытаясь гипнотизировать меня своими прозрачными голубыми глазами спросил Гитц.
Короче, беседа перешла в нужное русло. Он активно соблазнял меня, а я, постреливая глазками, изображала то смущение, то восторг от его комплиментов. К моменту, когда мы выходили из ресторана, «клиент» уговаривал меня поехать к нему на квартиру, но я делала вид, что колеблюсь. Лишь увидев на той стороне улицы Золтана, который подал условный знак, что все подготовил, я дала согласие.
Гитц уже порядком нагрузился, и вряд ли хотел еще пить, но я, оказавшись в его спальне, опять изобразила нерешительность и сказала, что мне необходимо выпить, чтобы расслабиться. Пока Гитц ходил в столовую за вином и бокалами, я достала припасенное снадобье. Потом еще раз выставила его, соврав, что стесняюсь при нем раздеваться. Когда он вернулся, я лежала в кровати со своим бокалом в руке, а ему пришлось взять второй, в котором я растворила снотворное. Мы выпили, и тут мне пришло в голову облегчить работу Золтану. Бог знает, что за сейф у Гитца, вдруг брат не сумеет с ним справиться? Он ведь не настоящий медвежатник.
– Вы говорили о каком-то браслете с изумрудами, хотелось бы посмотреть на него, – я надеялась, что Гитц согласится и откроет сейф прежде, чем подействует снотворное.
Так и произошло.
– Да, дорогая, это вещь удивительной красоты! Сейчас я покажу…
Он отодвинул в сторону картину, висевшую прямо напротив кровати – на ней была изображена обнажённая женщина, лежащая среди шелков и парчи, – и, поколдовав над замком, открыл небольшой сейф, вделанный прямо в стену.
– Вот этот браслет.
В бархатном футляре на белом шелке лежало настоящее произведение искусства: витиеватый золотой браслет с зелеными камнями в обрамлении искрящихся бриллиантов.
– Какая прелесть! – охнула я, и это были первые искренние мои слова за весь вечер. – Наверно, браслет очень дорогой?
– Самое дорогое я храню в глубине сейфа, – медленно проговорил Гитц, берясь за лоб.
Должно быть, снотворное начинало действовать, но он-то этого не знал, потянулся в глубь сейфа, достал оттуда бархатный мешочек и… рухнул навзничь.
Он еще что-то успел пробормотать, когда я вскочила с кровати и склонилась над ним, но почти сразу отключился.
Осторожно вытащив зажатый в его руке мешочек, я распустила завязку и заглянула внутрь. Свет лампы отразился тысячей разноцветных огней. В мешочке оказались бриллианты, множество крупных, прекрасно ограненных камней!
Я задрожала от радости, захотелось высыпать их, пересчитать, полюбоваться, но я взяла себя в руки. Где-то за окном, на тихой темной улице Золтан ожидал моего сигнала.
Я уже сообразила, что окна квартиры выходят на другую сторону, значит, мне следует как можно скорее одеться и по лестнице подняться на чердак. Там я посвечу лампой из окна, а после спущусь вниз и открою брату дверь.
Не прошло и пяти минут, как Золтан с двумя пустыми мешками под мышкой проскользнул в квартиру аукционщика.
– Молодец, Ники! Ты вышла из ресторана такая важная, надменная, что я думал и не взглянешь в мою сторону. Хорошо, что я успел договориться и взять повозку на сегодняшнюю ночь. К чему тянуть, если мужчина клюнул с первого раза, ведь так? – подмигнул он. – Он спит?
– Конечно. И можешь сказать мне спасибо, тебе не придется взламывать сейф, я об этом позаботилась.
– Неужто сама взломала? – выкатил глаза брат.
– Нет, догадалась сделать так, чтобы он его открыл собственными руками. Так что даже если сыщики не врут, что преступника можно найти по отпечаткам пальцев, то твоих отпечатков на сейфе не будет, и моих тоже.
– Ну ты и ловкачка, Ники! Нам с тобой надо на пару работать…
– Не хочу я с тобой работать. Того, что сегодня здесь возьмем, нам должно хватить до конца жизни. Главное – не попасться!
В тот момент я думала, что не оставлю ни одного следа полиции – как я ошибалась! Но главные улики, камни, они все равно не смогли найти.
Прежде всего Золтан прошел в спальню. Гитц валялся все там же, на полу под самым сейфом. На всякий случай брат связал ему руки и ноги веревкой, которая была припасена у него в кармане. И только после этого он занялся содержимым сейфа. Мы нашли крупную сумму наличными, коробочку с античными монетами и несколько футляров с красивыми перстнями и серьгами. Возможно, все это должно было выставляться на аукционе, а может, эти ценности принадлежали самому Гитцу? Впрочем, нас это не волновало. Я протянула брату футляр с браслетом, а мешочек с бриллиантами не показала, решила придержать его для себя. Уж очень мне хотелось начать нормальную жизнь, а Золтан вряд ли расстанется со своими привычками. Даже получив огромный куш, он не откажется от воровства и грабежей.
Обрадовавшись столь крупной добыче, брат оглядел спальню, прихватил часы с каминной полки, еще какую-то серебряную безделушку, и отправился поглядеть, чем еще можно поживиться в этой богатой квартире.
Я пошла следом за ним. Вскоре в мешок Золтана отправились серебряный чайник и сахарница, позолоченные серебряные вилки, ложки, два массивных серебряных блюда, еще кое-что из посуды. Я нашла на полке у зеркала в гостиной золотой портсигар и щетку для волос с серебряной ручкой.
Когда мешки оказались порядком наполнены, Золтан методично связал их и перекинул через плечо.
– Пошли?
– Нет, – покачала я головой. – Лучше нам уходить поодиночке. Ступай, а я выйду минут через пять.
Брат покинул квартиру, а я, вспомнив о золотых часах на толстой цепочке, которые Гитц держал в кармане жилета, вернулась в спальню. Связанный аукционщик лежал на полу ничком, продолжая крепко спать, слегка посапывая. Я быстро сняла с него часы и огляделась. Следовало привести все в порядок, чтобы не оставлять следов. Через носовой платок я прикрыла дверцу сейфа, задвинула на место картину. Я понятия не имела, как действует это снотворное. Может, очнувшийся аукционщик не сразу вспомнит, что открывал передо мной сейф? Потом я взяла свой бокал и ополоснула его под краном на кухне.
Еще раз оглядевшись в спальне, на всякий случай протерев платком дверные ручки, я осторожно выскользнула из квартиры и быстро пошла по ночной улице в сторону своего дома.
Хорошо, что я живу так далеко. Полиции вряд ли придет в голову искать преступников в другом конце города.
***
Действительно, вышли на меня только спустя некоторое время. Гитц, придя в себя, не сразу очухался, к тому же, ему частично отшибло память, и первоначальные показания от него были весьма скудными. Но главное, моё лицо, он запомнил, и хотя вскоре от нервного перенапряжения он умер, у следствия на руках появились мои приметы (рисованный портрет), а также известие о том пресловутом обществе. Я ведь не от балды про него рассказала – такое действительно существовало. К несчастью, там состояли некоторые мои товарки по профессии. Расспросы, в итоге, вывели полицию на некую Аниту из Залаэгерсега. Имя было вымышленное, но зацепка с городом, в итоге, стоила мне свободы. Мои приметы отослали в родной город, и инспектор Йодль узнал лицо на портрете. С его слов, женщина на нём «как будто похожа» на Тимею Баллак (урождённую Фенчи), но её подозревать нет никаких оснований – женщина приличная, честная, к тому же редко куда выезжала за последние два года. А вот если её сестра, то есть я… С тех пор мой арест стал лишь вопросом времени. Полиция быстро поняла, что Анита из Залаэгерсега и Николетт Фенчи – одно и то же лицо. Как ни странно, я была готова к подобному развитию событий. Но я никого не выдала, мало того, я не сказала никому из братьев о драгоценных камнях, опасаясь, что они могут меня выдать. Я молчала, и ни на следствии, ни на суде, так и не призналась в том, куда же я спрятала всё краденое. Я будто смирилась со своей судьбой. В конце концов, я ради семьи на всё это пошла. Я считала своим долгом спасти прозябающих в нищете братьев. А ведь я вполне искренне верила, что Виктор забросит карточные игры, а Барнабас начнёт учиться… Наивно, конечно, так думать, но хотя бы они не будут знать нужды ближайшие несколько лет. Я обязательно расскажу, где тайник, но только не сейчас – слишком ещё свежи в памяти те адские дни, особенно то, как Тимея плакала и умоляла меня сознаться во всём.
Теперь всё позади. Даже не верится, что я пережила всё это. Моё нынешнее положение уже не выглядит таким отчаянным.
Но вот, утро. По этажу ходит конвойный и будит всех заключённых.
Сегодня первый день из моих десяти лет, что я должна провести здесь, на каторге.