Алан Беннетт
Вторая молодость миссис Доналдсон Повесть
Перевод с английского Веры Пророковой
Agents Limited on behalf of Alan Bennett © Alan Bennett, 2010, 2011
© Вера Пророкова. Перевод, 2013
– Как я понимаю, вы – моя жена, – сказал мужчина, сидевший в приемной. – Кажется, я еще не имел счастья… Позвольте узнать, как вас зовут?
Средних лет, сухопарый, с голыми ногами и в коротком халате, под которым, как подумалось миссис Доналдсон, он мог быть совершенно без всего.
– Доналдсон.
– Точно. А я Терри. Я уезжал.
Он протянул ей руку, и, хотя пожала она ее быстро, халат распахнулся, и она увидела оранжевые трусы с заткнутым за широкую резинку мобильным.
– Проблемы с задним проходом, – сообщил Терри бодро.
– Нет, – сказала миссис Доналдсон, – кажется, нет.
– У меня, дорогуша, а не у вас, – сказал Терри. – Вы просто моя жена.
– Мне сообщили, – ответила миссис Доналдсон, – что у вас трудности с мочеиспусканием.
– Вряд ли. – Терри подтянул трусы. – Быть такого не может.
– Частые позывы, – сказала миссис Доналдсон. – Всю ночь приходится бегать.
– Ну нет же! Я хожу перед сном, а потом утром, как проснусь. Ну, что я вам рассказываю, – хихикнул он. – Вы же моя жена.
Миссис Доналдсон открыла папку.
– Сами убедитесь – проблема по другому отделу. Стул твердый, болезненный. Бывает кровь. И все такое. Я подумал, наверное, я застенчивый, и вы пошли со мной, чтобы держать меня за руку.
– Да, я ведь была медсестрой, – согласилась миссис Доналдсон. – И все эти термины знаю прекрасно. Кишечник, прямая кишка, простата.
– Погодите-ка! – сказал Терри. – Вы и в самом деле были медсестрой?
– Нет, – ответила миссис Доналдсон. – Я вдова.
– Так, подождите минутку, – сказал Терри. И, завязав пояс на халате, вышел.
Когда он вернулся, она сидела на другом месте. Он сел рядом, но ничего не сказал.
– Ну и? – спросила миссис Доналдсон.
Он показал на свою промежность.
– Мочеиспускание-таки, но кишечник все равно в деле – чтобы осмотреть старушку-простату, так и так придется лезть с заднего хода. А уж дальше все зависит только от того, чем он решит их загрузить.
Дверь открылась. Послышался смех, и в приемную выскочила вся в слезах девушка с беджиком.
– Дорогуша, я же пыталась вам намекнуть, – сказала, застегивая на ходу блузку, вышедшая за ней пожилая дама. – Про желчный пузырь – это был ложный след.
Прозвенел звонок. Терри и миссис Доналдсон встали.
– После вас, – сказал Терри и ткнул миссис Доналдсон пальцем в спину пониже талии. Она увернулась.
– Не забывайте, вы же застенчивый.
В то утро студентов было шестеро – четверо юношей и две девушки. Помещение было обставлено под кабинет врача – письменный стол, стол для осмотра, и где-то в углу маячил, изображая полную безучастность, доктор Баллантайн, руководитель группы. Так кто же этот Терри, подумала миссис Доналдсон, трусы у него выдающиеся.
– Доброе утро, миссис Доналдсон, мистер Портер, – приподнялся в кресле Баллантайн.
– Не стану спрашивать, как вы себя чувствуете – это пусть выясняют наши юные лекари, увы, без покинувшей нас в расстроенных чувствах мисс Траскотт. Да вы проходите, проходите. Кто-нибудь предложит этим милейшим людям сесть? – Он снова опустился в кресло. – Мистер Роузвелл, за дело!
Нервный пунцовый юноша с разными ушами и в халате на пару размеров больше, чем надо, кое-как усадил их и сам с опаской сел за стол. Затем вытащил руку из чересчур длинного рукава и попытался улыбнуться Терри.
– Итак, что вас беспокоит?
Баллантайн тяжело вздохнул и обхватил голову руками.
– Поздравляю, мистер Роузвелл. Вы всего на втором курсе медицинского, а уже умеете то, чему я не научился за двадцать лет практики. Вы можете с ходу определить, кто болен, а кто нет.
Студенты подобострастно захихикали.
– Откуда вы знаете, кто из этих двух, с виду вполне здоровых людей, ваш пациент?
Роузвелл покраснел еще гуще.
– Он же в халате.
Баллантайн взглянул на Терри как в первый раз.
– И в самом деле. А что это вы, мистер Портер?
– Я думал время сэкономить.
– Мы здесь собрались не время экономить. Мы здесь, – он одарил миссис Доналдсон обворожительной улыбкой, – собрались жизни спасать. Больше не бегите впереди паровоза. Вот будь пациенткой миссис Доналдсон, я уверен, она не явилась бы… – он на секунду задумался, – …в неглиже. – Он мечтательно улыбнулся, нарисовав в воображении такую картину. – Продолжайте, мистер Роузвелл.
На занятия к медикам миссис Доналдсон стала ходить с месяц назад, а в больницу гораздо раньше. Именно здесь медленно и довольно мучительно умирал мистер Доналдсон, и супруга безропотно навещала его ежедневно. Со временем этот распорядок стал ее раздражать, но она приноровилась и даже привыкла к такой жизни, так что, когда муж скончался, утрата оказалась двойной – она тосковала по самим посещениям не меньше, чем по тому, кого посещала, и днем просто не знала, чем себя занять. Поскольку никаких обязательств у нее не осталось, она неделями торчала дома, что Гвен, ее замужняя дочь, сочла достойным проявлением скорби и в душе радовалась – она всегда считала, что мать недостаточно ценит отца.
Муж миссис Доналдсон был человеком глубоко порядочным, и она искренне сожалела о его кончине, однако не была готова жить и дальше в благопристойном одиночестве, которое, по мнению дочери, приличествует вдове. Спасение пришло неожиданно.
Из-за путаницы с мужниной пенсией, вдова оказалась в более стесненных обстоятельствах, чем предполагалось, и нуждалась в дополнительных источниках дохода. Оставшись одна в доме с тремя спальнями, она поняла, что может пустить к себе студентов.
Оспаривать экономическую сторону такого варианта дочь не могла, однако видела в этом намек на понижение социального статуса, что ее возмущало.
– Жильцы? В Лоунсвуде? Папа такого не одобрил бы. Совершенно не вижу тебя в роли квартирной хозяйки.
– Оттого что я сдам свободную комнату, я не стану квартирной хозяйкой. К тому же, – добавила миссис Доналдсон, – они не жильцы, они студенты.
Гвен спорить не стала, решив, что через несколько месяцев серые разводы в ванне, громкая музыка по ночам и плохо смытые унитазы убедят мать лучше любых доводов.
– Вот увидит презерватив в сортире, – сказала она мужу, – и запоет по-другому.
Возможно, миссис Доналдсон просто повезло, но двое студентов, которых ей прислали из университетского агентства, были безукоризненны во всех отношениях, кроме одного. Они были тихие, аккуратные, мыли за собой ванну, всегда спускали воду в унитазе и вели себя так деликатно, что миссис Доналдсон почти не ощущала их присутствия. Лора училась на медицинском, а ее бойфренд Энди изучал архитектуру (миссис Доналдсон решила, что, возможно, они поэтому такие опрятные), и именно благодаря им миссис Доналдсон пошла подрабатывать демонстратором – Лора увидела объявление в университетской газете.
Там говорилось, что никаких особых навыков не требуется – только умение запоминать и точно называть симптомы. Про уверенность в себе там не было ни слова – миссис Доналдсон это бы отпугнуло, она всегда считала себя застенчивой.
А Гвен, которой она об этом опрометчиво рассказала, тут же отметила:
– Начнем с того, что ты терпеть не можешь раздеваться на людях.
– Не люблю, – согласилась мать, – но это же для пользы дела.
– Я думала, ты на больницы достаточно насмотрелась. Вот уж не знаю, что бы на это сказал папа. – Миссис Доналдсон часто казалось, что Гвен назначила себя его представителем на земле.
Занятие хоть и было достойное и, даже можно сказать, похвальное, дочь его таковым не считала: то, что мать собиралась делать, отдаленно напоминало работу натурщицы – здесь тоже требовалась некая доля бесстыдства и умение показывать себя обнаженной.
На самом деле миссис Доналдсон никогда не просили раздеваться, к чему некоторые пациенты были весьма склонны, – например, Терри всегда был готов облачиться в больничный халат, даже если болезнь, которую он изображал, вовсе этого не требовала.
Миссис Доналдсон полагала, что такая готовность снимать одежду сама по себе симптом, только чего, она сформулировать не могла, но понимала, что симптом это печальный и связанный с возрастом. И была счастлива, что у нее подобных поползновений нет.
– Я даже не считаю, что играю роль, – сказала она своей приятельнице Делии в буфете. – Просто что-то изображаю. Способ не быть собой.
Делия тоже была членом их труппы.
– А по-моему, приятно, когда на тебя смотрят, – сказала Делия, – хоть какое-то да внимание. В нашем-то возрасте мы для молодых как невидимки.
Пути их пересекались редко и очень немногие знали об их отношениях за пределами больницы, но случилось так, что тем утром Лора была на занятиях и даже взялась осматривать Терри вместо заливавшегося краской мистера Роузвелла, который, дойдя до ректального осмотра, сразу же пал духом.
– Нежнее, нежнее, – сказал ему доктор Баллантайн. – Представьте, что это ваша девушка.
Мистеру Роузвеллу, у которого девушки никогда не было, это мало помогло, а вот Лора справлялась куда лучше, настолько хорошо, что Баллантайн позволил себе выйти – поговорить по мобильному.
В этот самый момент миссис Доналдсон повалилась на стол и потеряла сознание.
Все смотрели на Терри, и на нее обратили внимание не сразу. Но потом сгрудились вокруг нее, кто-то приподнял веко и поглядел в устремленный в пустоту остекленевший глаз, а одна девушка – не Лора, другая – стала возиться с ее платьем: пыталась отыскать сердце.
– Я кого-нибудь вызову, – сказал Терри и, натянув трусы, схватился за мобильный. – Вы куда обычно звоните?
– Что за херня! – воскликнул Роузвелл. – У одного геморрой, у другой удар.
– Что, правда, удар? – спросил Минскип. – Я думал, это по сценарию.
– Нет, – сказал Терри. – Я бы знал. Она же мне вроде как жена.
– Как бы то ни было, – сообщил Роузвелл, – мы удары не проходили.
Возвращается доктор Баллантайн, и все сомнения по поводу серьезности ситуации отпадают. Оценив обстановку, он немедленно вызывает по мобильному команду реаниматологов. А затем, пока они не прибыли, решив не упускать шанс, обсуждает со студентами, какие меры следует принимать в подобных случаях.
– А может это быть стресс? – спросил Терри. – Она, когда пришла, уже была не в духе. Просто она из тех, кто все держит в себе.
Баллантайн пропускает его слова мимо ушей, просто говорит:
– Ну, куда они запропастились? Дорога каждая минута. Мы-то уже в больнице. А если бы это случилось на улице?
– Миссис Доналдсон, – позвала Лора, склонившись над потерявшей сознание женщиной. – Миссис Доналдсон! – И добавила со слезами: – Понимаете, я ее знаю. Она моя квартирная хозяйка.
– Можем мы хоть что-нибудь сделать? – спросил Баллантайн. – Думайте, кретины, думайте!
Все задумались, хотя и понимали, что, если бы что-то могло помочь, доктор Баллантайн это бы уже сделал.
– У нее есть дочь, – сказала Лора. – Может, попробовать с ней связаться?
Платье миссис Доналдсон задралось, и видны были чулки на поясе с застежками, таком старомодном, что Баллантайн не стал обращать на это внимания студентов исключительно ввиду серьезности ситуации. Он лишь оправил, приподняв ноги миссис Доналдсон, платье и сказал бесчувственному телу:
– Вот так хорошо.
Лора, которая так и стояла около нее на коленях, положила руку ей на шею.
– Пульс нормальный.
– Прекрасно, – сказал доктор Баллантайн, – только вы щупали его, не сняв перчатку, в которой осматривали задницу мистера Портера.
Женщина, лежавшая без чувств, заметно вздрогнула.
– Она приходит в себя! – сказал Терри.
– Это потому, что она не теряла сознания, – объяснил Баллантайн. – Благодарю вас, милая дама. Можете встать. – И он помог миссис Доналдсон сесть на стул.
– Баллантайн явно к тебе неравнодушен, – сказала Делия, когда они сидели в буфете и болтали. А когда миссис Доналдсон поморщилась, добавила: – Тебе могло достаться что-нибудь похуже.
Когда миссис Доналдсон “очнулась”, ворчание не стихало еще долго.
Все студенты были в той или иной степени уязвлены, но больше всех возмущался Терри, который, практически считая себя медработником, полагал, что это ему как члену команды должны были поручить розыгрыш. Но – что миссис Доналдсон отлично понимала, хоть и не желала себе в этом признаваться – это вряд ли бы случилось, поскольку она была симпатичной пятидесятипятилетней вдовой со стройными ножками, а Терри – несуразным лохматым длинноносым дядькой в обвисших трусах и вытатуированной вокруг пупка птичкой.
Однако Терри был прав: они были командой, хоть и собранной на скорую руку. Поскольку никаких особых навыков не нужно было, да и сами требования были довольно расплывчаты, неудивительно, что набирали в труппу людей, занимавшихся прежде кто чем. Разве что Делия некогда была актрисой и до сих пор считала себя таковой. Терри успел поработать, среди прочего, охранником и сторожем в больнице, рода занятий мисс Бекинсейл не знал никто, но, поскольку она была старше всех, она чувствовала свое превосходство и вела себя покровительственно, утверждая к тому же, что обладает определенными знаниями в области медицины, поскольку когда-то немного поработала в аптеке.
В эту разношерстную компанию миссис Доналдсон не вписывалась никак. Она была (точнее, таковой себя считала) обычной женщиной среднего класса, выброшенной на берега вдовства после брака – ничем, полагала она, не отличавшегося от множества других: поначалу счастливого, потом вполне приемлемого, а под конец надоевшего. Но она, хоть и считала себя типичной, таковой – даже в этом пестром окружении – не была ни в каком смысле.
Впрочем, это значило лишь, что ей приходилось играть две роли. Во-первых, ей приходилось демонстрировать бóльшую широту взглядов, казаться более “расслабленной”, чем на самом деле – чтобы не выглядеть занудой.
– Терпеть не могу брани, – призналась она Делии. – Когда ругаются, я не в своей тарелке.
– Не переживай, – ответила Делия. – Через пару месяцев ты запросто будешь говорить “ублюдки”. – На самом деле она имела в виду “бляди”, но решила, что к такому миссис Доналдсон пока еще не готова.
А во-вторых, ей приходилось играть, как и всем ее коллегам, ту роль, которая требовалась по сценарию: убитую горем мать, страдающую депрессией дочь, капризную пациентку. В целом это давалось ей легче, чем играть себя другую. Работа требовала от СП – симулированных пациентов, как они официально назывались, определенной подготовки: нужно было вжиться в личность того человека, которого они изображали, а это подразумевало не только знакомство с симптомами предполагаемого заболевания или с ситуацией, в которой он оказался, надо было также знать, кто он и откуда, чем болел раньше. Поэтому перед сном она частенько изучала задание на следующий день. Доктор Баллантайн сразу же отметил, что она куда ответственнее остальных, поэтому ей поручали самые сложные случаи и самые неочевидные заболевания. Она была, вне всякого сомнения, ценным приобретением.
Впрочем, она хоть и была человеком ответственным, однако очень расстраивалась из-за того, что не могла предупредить Лору о своем обмороке – Баллантайн сообщил ей о задании перед самым началом занятия и представил скорее как шутку, которую хочет сыграть со студентами, а не как обычное упражнение. Миссис Доналдсон нисколько не импонировала атмосфера таинственности, которой окутал эту историю Баллантайн (“Это будет нашей маленькой тайной”): она предпочитала заранее знать, чем страдает, чтобы свободно ориентироваться в симптомах. Да, на сей раз от нее требовалось только упасть в обморок, но что-то должно было это предвещать – например, она могла вскользь заметить или же продемонстрировать всем своим видом, что у нее болит голова. Баллантайн все эти соображения отмел с ходу, а когда все закончилось, осыпал ее комплиментами, и она, помня о его предыдущих выходках, догадалась, что все это было устроено не для того, чтобы преподать студентам еще один урок, а чтобы стать к ней поближе… – в чем он пока не преуспел.
– Все очень понятно, – сказала Делия. – Ты потеряла мужа, он – жену. Сын у него в Ботсване, дочь замужем за опто-метристом. По-видимому, ему одиноко.
Вернувшись домой, миссис Доналдсон застала Лору на кухне.
– По правде говоря, – сказала Лора, – мне вас немного жаль. Очень уж он противный.
– Терри? – уточнила миссис Доналдсон. – Да, пожалуй.
– Нет… впрочем, да, но Терри, он просто придурок. Я про Баллантайна. Все эти “Можете встать, милая дама”. – Она скорчила соответствующую рожу. – Удивительно, как вы все это терпите. Вам никогда не бывает неловко?
– Он мужчина, – сказала миссис Доналдсон. – А мне всего-то и надо было что потерять сознание. К тому же я должна быть ему благодарна: эти деньги для меня не лишние.
Это было сказано не без намека.
Какими бы идеальными жильцами они ни были, в одном отношении (и немаловажном) они вели себя удручающе – вечно запаздывали с платой за комнату. Вреда не будет, думала миссис Доналдсон, если им время от времени напоминать, что она хоть и домовладелица и даже имеет собственный, пусть и небольшой автомобиль, деньги на нее с неба не сыплются, и их вклад в хозяйство, если и когда они будут намерены его сделать, пойдет не на роскошества, а на самое насущное.
Знай ее дочь, как молодые люди платят за жилье, она бы с миссис Доналдсон не слезла, поэтому, дабы избежать скандалов, миссис Доналдсон благоразумно держала это обстоятельство при себе и о “квартирантах”, как по-прежнему называла их Гвен, отзывалась только положительно.
Но справедливости ради следует признаться – миссис Доналдсон не могла не отмечать это про себя, – что дети, как мысленно называла их она, и сами страдают. Они не хотели, чтобы на них поступила жалоба в квартирное агентство, а еще меньше хотели оказаться на улице, и Лора, когда миссис Доналдсон набралась решимости поговорить с ней о квартплате, сама уже была готова завести разговор.
Лора начала первой, взяв миссис Доналдсон за руку.
– Насчет квартплаты… – сказала она.
– Да? – отозвалась миссис Доналдсон.
– Это что здесь такое? – сказал вошедший в кухню Энди. – За руки держитесь?
– Я как раз говорила миссис Д., мы все решим. С квартплатой.
Энди взял ее за другую руку.
– Да, мы что-нибудь придумаем.
Миссис Доналдсон не понимала, что тут можно придумать. Они должны ей деньги. Их надо заплатить.
Но Лора заварила ей чаю, а Энди предложил сменить мешок в пылесосе, и момент был упущен.
На следующее занятие со студентами-медиками миссис Доналдсон досталась язва двенадцатиперстной кишки, диагноз, к которому ей готовиться было незачем, поскольку мистер Доналдсон страдал от язвы практически с молодости. Она знала все симптомы, знала, как что болит, знала, что провоцирует обострение, и решила, что в ее случае это будет стресс на работе – она представилась личной помощницей одного крупного промышленника. С чего это приключилось с мистером Доналдсоном, она понятия не имела, иногда думала, что причина была в ней, но, если это и было так, он никогда на это не намекал даже.
Группа была из первокурсников, при осмотре ей весьма неумело мяли диафрагму и делали это с таким пылом, что, когда нащупали-таки нужную точку, миссис Доналдсон вскрикнула от боли почти без притворства.
Обычно доктор Баллантайн спешил защитить псевдобольных от чересчур рьяных действий студентов хотя бы потому, что традиционно использовал возможность поиздеваться над будущими врачами (“Говорите, мистер Хоррокс, ему трудно глотать? Немудрено – вы же ему кулак чуть не в глотку засунули”). Однако на сей раз он был поглощен новым в своем арсенале орудием – видеокамерой, на которую снимал занятие.
Баллантайн никому ее не доверял (“Это медицинский инструмент. Нужно знать, откуда и что снимать. Камера для меня – что скальпель для хирурга”). Он, вне зависимости от происходившего, снимал в основном миссис Доналдсон, и она решила, что это скорее игрушка, нежели инструмент, но решила так потому, что ее супруг так же страстно увлекался всяческими технологическими новинками и так же ревниво их охранял. Ей запрещалось прикасаться к газонокосилке, к CD-проигрывателю и даже к электроножу, и только после его смерти она получила возможность пользоваться ими напропалую, и одной из маленьких радостей, скрашивавших ее горе, было то, что она уже не должна была играть роль хрупкой, беспомощной женщины.
Миссис Доналдсон относилась к съемке на видео скептически еще и потому, что считала: камера подчеркивает в симулированных пациентах самые слабые стороны, побуждает их переигрывать и выпендриваться, и здесь Делия с ней была согласна.
– Как можно быть естественной, когда тебе тычут в нос эту штуковину?
К примеру, имелся Терри, у которого в тот день был рак в терминальной стадии. И всякий раз, почувствовав на себе взгляд объектива, он устремлял взор вдаль, словно разглядывал свое трагическое будущее и неотвратимое небытие.
Мисс Бекинсейл, которая обычно не таила своих актерских талантов, в данном случае оставалась равнодушной. Она объяснила миссис Доналдсон, что к камере давно привыкла, поскольку слабоумие в ее исполнении было оценено так высоко, что она даже демонстрировала его “на настоящую камеру” в Глазго, и ее возили на медицинскую конференцию на остров Мэн.
Как оказалось, скепсис миссис Доналдсон по поводу видеокамеры оказался совершенно оправданным. В следующий четверг ей нужно было изображать болезнь Крона, но к тому времени аппарат утратил свою притягательность и уже не казался таким незаменимым орудием в борьбе с болезнями, каким выглядел неделю назад.
Справедливости ради следует отметить, что дело было не в легкомысленности Баллантайна. Он был высокого мнения о своих актерах, которые были по-своему первопроходцами. Но, просматривая отснятый материал, Баллантайн ужаснулся тому, как неубедительно все это выглядит. Затянуто, плоско, размазанно. Те сюжеты, которые казались ему естественными и жизненными, в записи оказались искусственными и постановочными.
Кое-что можно было списать на неопытность симулированных пациентов, стеснявшихся камеры, но на самом деле запись просто нуждалась в монтаже. Этого Баллантайну никто не объяснил, и он забросил опыты с видео, а поскольку рассказать почему, он не мог, миссис Доналдсон решила, что подтвердились ее догадки.
Она-то на записи получилась отлично, во всяком случае, по мнению доктора; впрочем, он смотрел на нее с большей симпатией, чем на всех остальных, к тому же, правду сказать, он ее слегка побаивался. Знай она об этом, возможно, и она бы относилась к доктору теплее, но они с Делией только и увидели, что игрушка, которой Баллантайн забавлялся всю предыдущую неделю, теперь в основном стояла на треноге и обозревала происходящее своим циклопьим глазом.
– И они еще говорят, что им средств мало выделяют, – сказала Делия.
Дома же так и оставался нерешенным вопрос платы за комнату – жильцы задолжали уже за четыре недели. Сирил такого бы не потерпел, говорила себе она, впрочем, он вообще не стал бы пускать жильцов. С раздражением справиться не удавалось, и от этого она чувствовала себя унылой занудой. Однако твердо решила поднять этот вопрос.
Она не видела их несколько дней – видимо, оба старались не попадаться ей на глаза, но как-то вечером, придя из больницы, застала их на кухне – они ее будто поджидали.
Энди налил ей чаю. (Вот тут они безупречны, подумала она, отлично понимая, что Гвен отругала бы ее за наивность.)
– Что у вас было сегодня? – спросила Лора.
– Очередная язва двенадцатиперстной кишки, однако сами знаете, кто посоветовал не исключать и грыжу пищевода. Ну и, естественно, изжога.
– Из-за стресса? – спросила Лора.
– Вероятно, – ответила миссис Доналдсон. – Впрочем, последние исследования говорят о том, что причиной могут быть и бактерии.
– Точно, – сказала Лора. – Я как-то об этом забыла. Да, насчет денег.
– Мы должны за четыре недели, – сообщил Энди.
– Неужели? – сказала миссис Доналдсон. – Дайте-ка вспомню. – И она сделала вид, что считает. – Да, четыре недели.
– За неделю у нас есть. – Энди положил на стол конверт. – Пока что мы не можем заплатить больше и хотели предложить как-то договориться по поводу остального. Мы могли бы что-нибудь сделать… – Он устремил взгляд в чашку, – …взамен.
– Вы так много для нас делаете, – подхватила Лора. – И мы хотели бы что-нибудь для вас сделать.
– Взамен, – повторил Энди.
Миссис Доналдсон подумала о хозяйственных делах: уходу за садом, покраске, уборке. Здесь она в помощи не нуждалась – тем более взамен трехнедельной платы.
– Мы вчера вечером это обсудили, – сказала Лора, – и мне пришло в голову вот что: вы же работаете в больнице, показываете себя студентам. А не хотели бы вы…
– Чтобы мы показали что-то вам? – закончил мысль Энди. – Взамен.
Миссис Доналдсон поняла не сразу.
– Что показали?
Энди достал свой ежедневник.
– Когда мистер Доналдсон был жив, – сказала миссис Доналдсон, – это была наша с ним спальня.
– Она нам очень нравится, – сказала Лора.
Дело было несколько вечеров спустя. Миссис Доналдсон только что с особой тщательностью задернула шторы – как по совершенно другой причине некогда задергивала шторы ее мать во время бомбежек.
Миссис Доналдсон еще не до конца осмыслила тот факт, что предложена была не помощь по хозяйству, а нечто более… более взрослое – то, к чему сейчас шли последние приготовления. Она вовсе не сгорала от нетерпения, однако не знала, как отказать молодым людям, не проявив при этом неблагодарности.
– Вы когда-нибудь видели, как другие занимаются любовью? – спросила Лора.
– По правде говоря… – Миссис Доналдсон сделала вид, что роется в памяти. – …кажется, никогда.
– Отлично! – воскликнула Лора. – А мы беспокоились, будет ли вам это в новинку.
– Будет, – сказала миссис Доналдсон. – Конечно, будет. – Впрочем, имейся у нее выбор, она, возможно, предпочла бы звонкую монету. – Нет, я прежде ни в чем таком не участвовала.
– Мы тоже, – призналась Лора. – Естественно, мы делали это при других, ну, как это бывает на вечеринках. Но по предварительной договоренности – никогда. Не было ничего такого…
– Официального? – подсказала миссис Доналдсон.
– Да, наверное.
– Официальным это и не будет, – сказал Энди, появившийся в рубашке и трусах, с бутылкой воды в руке. – Все будет очень неформально. Только не ожидайте от нас чего-то сверхъестественного. Все вполне обычно и естественно, никакой экзотики. В этом мы не мастаки, правда, Лол? Во всяком случае, пока что.
– Я полагаю, – заявила Лора, – что для этого у нас еще достаточно времени. Вы согласны?
– О да, – сказала миссис Доналдсон. – Время всему – свое.
– Так, а свечи-то, свечи! – воскликнул Энди и вышел.
– Где бы вы хотели сесть? – спросила Лора.
– Мне все равно, – ответила миссис Доналдсон, которой все время хотелось набраться смелости и все это прекратить. – Если вы не против, могу здесь.
Она присела на стул у изножья кровати.
– Если вам удобно, пожалуйста, – сказала Лора, на которой вдруг не оказалось ни майки, ни лифчика. Миссис Доналдсон, увидев это, тут же стала рыться в сумочке – искать салфетку.
– У этого места один недостаток, – заметила Лора. – Отсюда вы почти ничего, кроме зада Энди, не увидите… Думаю, вам будет удобнее вот тут. – Она показала на обитый тканью табурет у туалетного столика, за которым при жизни мужа миссис Доналдсон сидела каждый вечер, накладывая на лицо крем.
– Так вы будете видеть, – сказала Лора, – и его и меня, так сказать, во взаимодействии.
Она удалилась в ванную, оставив миссис Доналдсон сидеть у кровати. И тут у миссис Доналдсон сердце забилось так медленно и гулко, как не билось с юности. “Это жизнь”, – подумала она.
Пришел Энди с тремя свечами, которые он зажег и расставил в разных углах комнаты, одну, как молча отметила миссис Доналдсон, сунув в чашу, которую им с мужем подарили на свадьбу, но она ничего не сказала. Энди выключил свет.
– Так намного лучше, – сказал он.
Он снял рубашку, в одних трусах улегся на кровать, подложив руки под голову.
– Это очень любезно с вашей стороны, – сказала миссис Доналдсон, думая при этом о том, собираются ли они снять покрывало.
– Пустяки, – ответил Энди. – Мы все равно собирались этим заняться. Так что мы не только из-за вас.
Он покосился на свой плоский живот и на то, что скрывали узенькие плавки.
– На данный момент, увы, ничего не происходит. Проблем с этим у меня нет, но в последнее время так часто бывает. Надо подождать, пока пес почует зайчишку.
На этой фразе появилась Лора – по-прежнему без лифчика, но теперь еще и без трусиков. Собственно, совершенно обнаженная. Пока миссис Доналдсон сморкалась, Лора легла на кровать – на ту сторону, что была ближе к миссис Доналдсон.
– Вот, уже хорошо, – сказал Энди и, приподняв задницу, снял с себя трусы. – Видите, о чем я?
Миссис Доналдсон ласково улыбнулась новой детали мизансцены.
Лорина левая рука опустилась на правое бедро Энди.
– Поначалу мы немножко дурачимся, – сказал Энди.
– О, да! – понимающе кивнула миссис Доналдсон. – Прелюдия.
Миссис Доналдсон тянуло отвести взгляд, а не пялиться на голого юношу, который целовал свою столь же голую подругу, засунув ей руку между ног, и она уставилась на пол, раздумывая, не пора ли почистить ковер.
– Пробуждает воспоминания? – спросила Лора. Лицо Энди было уже там, где только что находилась его рука.
– Да-аа, – ответила миссис Доналдсон, хотя, по правде говоря, вспомнилась ей ваза в Британском музее. Впрочем, Лора все равно не слышала сказанного – ее тело отринуло все, за что обычно в ответе голова.
Все прочее, что вытворял Энди, не показывали даже в Британском музее, и миссис Доналдсон неожиданно для себя подалась вперед и немного вбок, чтобы получше разглядеть, что именно делает юноша и где.
Хоть лицо Энди и было где-то между ног Лоры, краем глаза он заметил интерес миссис Доналдсон и услужливо отодвинул голову, прижавшись щекой к ляжке Лоры – чтобы не загораживать миссис Доналдсон вид.
От неожиданной смены позиции Лора несколько раз резко вскрикнула и стала так неистово извиваться, что Энди, не прерывая своего занятия, показал миссис Доналдсон большой палец, а затем, подтянувшись на локтях, перешел к исполнению собственно полового акта, а Лора, когда он вдруг вошел в нее, разразилась еще более дикими криками.
С традиционным половым актом миссис Доналдсон была более-менее знакома, однако этот исполнялся с пылом и изобретательностью, ей неведомыми.
Суть была та же, но миссис Доналдсон не могла припомнить, чтобы даже в годы молодости Сирил занимался этим с таким рвением и, прямо сказать, размахом, к тому же Энди порой издавал поощрительные или же удовлетворенные возгласы, а мистер Доналдсон в процессе занятий любовью, если их можно было назвать таковыми, бывал сдержан и молчалив.
Однако люди так это делают, подумала она. Но осталась при том мнении, что прежде люди так этого не делали. Они не наблюдали, как она, за происходившим с табурета у кровати, на котором миссис Доналдсон чувствовала себя судьей на напряженном теннисном матче.
Все это было полным откровением, но были и другие неожиданности, помельче. Например, когда Лора лежала на спине, а Энди был сверху, и оба они пронзительно кричали почти в унисон, зазвонил мобильный Лоры.
Крики стихли, но Лора, не сбивая ритма, протянула руку к телефону.
– Прости, момент неподходящий…
И крики возобновились.
Миссис Доналдсон была удивлена, как быстро улетучилось острое ощущение новизны. Она любовалась тем, как изгибается тело юноши, когда он, как дельфин, резвился в волнах страсти. Тем, как изящны оба. Лорины ноги теперь были у него на плечах – процесс при этом не прервался ни на миг.
И все же, пока она сидела и наблюдала за спектаклем, ей вдруг подумалось, что она могла бы быть матерью кого-нибудь из них (ее или его – она не решила), которую почему-то призвали засвидетельствовать окончательную самостоятельность ее дитятки… матерью доброй и всепрощающей (хотя что тут было прощать?), но и понимающей, что наблюдение за этими столь изобретательно совокупляющимися молодыми людьми едва ли входит в обычный круг ее занятий.
И еще был вопрос денег. Все случилось так легко, что она задумалась – а была ли она первой или же и предыдущие долги оплачивались той же будоражащей валютой.
Лицо Лоры, стоявшей, опершись на руки и колени, поперек кровати, оказалось совсем рядом с лицом миссис Доналдсон. Женщины обменялись улыбками.
– Мужчины… – заговорщицки шепнула Лора, пока Энди возился, прерывисто дыша, сзади. Миссис Доналдсон понимающе улыбнулась.
Миссис Доналдсон не поняла, заметил ли Энди, что дамы общаются, и поэтому разозлился, но он вдруг стал куда более груб, потянул Лору за волосы, развернул ее к изголовью кровати и сам за него ухватился, так что кровать стала мерно ударяться о стену. Одновременно он завопил, завопила и девушка, и ее хриплые крики становились все пронзительнее.
У Доналдсонов половой акт обычно проходил в молчании (и уж точно без ущерба имуществу), а когда Сирил коротко хмыкал, это означало что уж он-то, по крайней мере, удовлетворен. Теми редкими вечерами (а бывало это только по вечерам), когда и миссис Доналдсон случалось вскрикнуть, мистеру Доналдсону приходилось останавливаться: он утверждал, что это его расхолаживает – на самом же деле поведение жены его смущало.
Нынче им, наверное, посоветовали бы все это “проговорить”, но из-за скованности, порой типичной для супругов, открытое обсуждение вряд ли было возможно.
Эти же двое нисколько друг друга не смущались, они вопили постоянно и громко, все время словно балансировали на краю и будто бы ждали, когда что-то подтолкнет их к следующим действиям.
Этому и поспособствовала безо всякого умысла миссис Доналдсон, когда, опасаясь за настольную лампу (еще один свадебный подарок), придержала рукой изголовье кровати, что помогло Энди обрести упор, нужный, чтобы довести происходящее до шумного завершения. Лора успокаивалась дольше, чем Энди, и, когда он вышел из нее и примостился рядом, она еще продолжала постанывать. А потом они оба, изнуренные, долго пытались отдышаться.
Доналдсоны после совокупления укладывались по разные стороны кровати и засыпали. Никогда ничего не обсуждали и не комментировали. Тема закрывалась до следующего раза.
Эти же молодые люди вели себя иначе: если считать оргазм маленькой смертью, они затем проводили вскрытие и оценивали степень полученного удовольствия.
Энди приобнял Лору.
– Я бы не отказался от чая.
Миссис Доналдсон была счастлива хоть как-то поучаствовать и поспешила вниз, а поскольку для нее это все-таки было экстраординарное событие, она положила на поднос салфетку, поставила чашки, а не кружки, открыла новую пачку печенья. Но старалась она, выходит, зря: когда она вернулась в спальню, они уже возобновили свои занятия, но на сей раз безо всяких прелюдий и изысков: юноша упорно трудился над девушкой, лежавшей с закрытыми глазами на спине.
Миссис Доналдсон пила чай, ела шоколадное печенье и ко второму бурному финалу успела съесть три штуки, а их чай остыл.
– Надеюсь, я вам не испортила удовольствия, – сказала миссис Доналдсон, когда Энди натягивал джинсы.
– Никоим образом, – ответил он и положил руку ей на зад. – Разве что добавили.
Размышляя об этом эпизоде, а следующие несколько дней она много о нем думала, миссис Доналдсон пришла к выводу, что из всего, что с ней случалось, наблюдение за молодыми людьми, занимающимися любовью, было ближе всего к тому, что можно назвать поступком.
Не она это предложила – только согласилась и сомневалась, можно ли считать согласие поступком. Например, супружество принято считать поступком, она согласилась на него, хотя, если оглянуться назад, от поступка тут было не больше, чем, скажем, от поисков козырька во время дождя.
Одним поступки даются легче, чем другим, думала она, кто-то вообще совершает их без усилий. А ей придется стараться.
Миссис Доналдсон, у которой никогда прежде особых секретов не было, тем более столь интимных, сама удивлялась тому, как велико ее желание поделиться увиденным. Ей безумно хотелось рассказать Делии о своих отношениях с жильцами, но она понимала, что об этом не то что речи, даже слабого намека быть не может. Здравый смысл ей подсказывал, что и юная пара об этом эпизоде предпочтет не распространяться – присутствием в их спальне столь пожилой и респектабельной дамы не похвастаешься, не выдашь это за пикантный поворот событий. Однако настроение улучшилось просто потому, что теперь у нее была тайна, и эта тайна ограждала ее от мелких неприятностей в больнице, от излишнего внимания Баллантайна, от упреков дочери. Вечерок, если вспомнить, получился сумбурный, однако он стал ее историей, скрытой от посторонних глаз, прибежищем, куда, кроме нее, хода никому не было.
– С чего это ты такая счастливая? – спросила Делия в буфете. – Жильцы заплатили?
– Ты знаешь, заплатили, – ответила миссис Доналдсон. – На сегодняшний день мы в расчете.
– На эти деньги и платье купила?
– Платье? – переспросила миссис Доналдсон. – Да нет, оно у меня уже тыщу лет. Просто решила его выгулять.
– И прическа! О губной помаде даже не говорю. Джейн, ты, похоже, перевернула страницу.
– Да нет, нет же, – сказала миссис Доналдсон. – Ты не так поняла. Это по работе. Я в образе.
Парфитт, худосочный юноша с пшеничной шевелюрой, сидел за столом. Миссис Доналдсон постучалась.
– Войдите, – сказал Парфитт тоном, подслушанным по телевизору.
– Неплохо было бы и встать, – сказал из угла Баллантайн. – Джентльмены встают. А врачи – они ведь джентльмены. По крайней мере, раньше были таковыми.
Парфитт предложил миссис Доналдсон стул, она села, расставив ноги и сложив руки на груди. Затем высморкалась в клетчатый платок и сообщила, что ее фамилия Дьюхерст.
– А имя? – спросил Парфитт, держа ручку наготове.
– Джеффри.
– Джеффри?
– Да. Через два “ф”.
Парфитт в надежде на помощь ошарашенно поглядел на соучеников. Никто не помог.
– Мы ждем, – сказал Баллантайн. – Пациент не будет так весь день сидеть.
Парфитт заглянул в незаполненную карту.
– Вас всегда звали Джеффри?
– Да. А что тут такого?
– Необычное имя для женщины.
– Я не женщина.
– О! – воскликнул Парфитт, почувствовав себя значительно увереннее. – Выглядите вы очень убедительно.
– Благодарю.
– Я бы ни за что не догадался, – сказал Парфитт ласково и чуть снисходительно.
– Вас что-то смущает?
– Меня? Отнюдь. Однако… – Парфитт задумчиво потер руки. – Я должен задать вам несколько вопросов, во избежание путаницы.
Кто-то из студентов заржал, но тут же смолк под суровым взглядом Баллантайна.
– Позвольте вас кое о чем спросить.
– Разумеется. Вы же доктор.
– Вы поменяли внешность, преодолели столько трудностей, так почему же вы не поменяли имя?
– А зачем? – удивился Дьюхерст. – Я же не женщина. Я – мужчина.
– Так у вас не было операции?
– Была.
– И что с вами делали?
– Разрезали живот. У меня был аппендицит.
– Я имел в виду ваши… проблемы.
– А нет никаких проблем.
– Да? – Парфитт задумался. – Так вы не по этому поводу пришли?
– Нет. Я насчет колена.
– Насчет колена? – просиял Парфитт. Про колени он много чего знал. Колено было как нельзя кстати. – Какое именно колено? Давайте-ка посмотрим.
– Не стоит беспокоиться, – сказал Баллантайн. – Тут дело не в колене.
Сказал он это почти ласково – учитывая обстоятельства.
– Мы поблуждали вокруг да около, но в конце концов добрались до сути.
– Я бы сообразил, – жалобно протянул Парфитт, – только она совсем не похожа на мужчину.
– А мы разве знаем, – сказал Баллантайн, – кто это на самом деле? Можем только верить ему/ей на слово.
Парфитт никак не мог понять, чего же от него хотели.
– Мне что, нужно было ее осмотреть?
– Нет, осмотреть нужно было колено, – терпеливо ответил Баллантайн.
Он вышел вперед и сел.
– Вам нужно помнить, что в наше время “пол” – понятие относительное. Пациент может оказаться трансвеститом, транссексуалом, а может, он еще не определился. Это к делу отношения не имеет. Как они одеты, как выглядят – все это к заболеванию, с которым они пришли, никакого отношения не имеет. От пациента, – он улыбнулся миссис Доналдсон, – может плохо пахнуть. Его или ее тело может просто вонять. Но и это не ваше дело. Если хотите лечить тех, кто не воняет, идите в хирургию – перед операцией больных моют.
Уселся он между Парфиттом и мнимым Дьюхерстом, подозревавшим, что это представление в том числе и для нее.
– Не забывайте, что вы врач, а не полицейский или священник. Вы должны принимать людей такими, какие они есть. И еще помните: вы, конечно, знаете о заболевании больше, чем пациент, но болен-то пациент, и именно поэтому он обладает тем знанием, которого у вас нет. Да, вы разбираетесь в данной проблеме, но это не повод чувствовать свое превосходство. Ваше знание делает вас слугой, а не хозяином.
Баллантайн сидел на краешке стола, болтал ногами и скромно поглядывал на собравшихся. Проповедь, которую выдал под конец дня их обычно бесстрастный и даже язвительный руководитель, студентов огорошила и поэтому проняла. Одно то, что их назвали врачами, было наградой. Они словно получили право думать о себе лучше, чем им обычно позволялось, и кое-кто даже вспомнил, что это не просто профессия, а призвание.
Кое-кто, но не Парфитт.
– Так мне колено осматривать?
Баллантайн вздохнул.
– По-моему, вам лучше оставить колено в покое. Ну, разве что он⁄она вас себе на это колено положит и хорошенько отшлепает. Благодарю вас, миссис Доналдсон. Очередная номинация на “Оскара”.
– Тебе все самое вкусное достается, – сказала Делия. – Я бы тоже такое сыграла, только мне поручают одни эндогенные депрессии…
Миссис Доналдсон, мысли которой теперь постоянно крутились вокруг истории в спальне, уже подумывала, что ее раскованность (которая, впрочем, выражалась лишь в уступчивости) идет именно отсюда – ведь на занятиях она научилась быть не собой. Не будь этого опыта, она бы не согласилась так легко на столь, честно говоря, возмутительное предложение. Однако эту трактовку она отмела на том основании, что “она не из таких”. А из каких же? Теперь она и сама затруднялась ответить на этот вопрос.
Оглядываясь назад, она понимала, что занятия в больнице, хоть и не давали большого простора для фантазии, в каком-то смысле расслабили ее, подготовили к тому, чему предстояло случиться, неожиданным образом побудили ее к открытости, хоть открытость и была напускной, да, собственно, и не была открытостью вовсе. Она играла роль и дома, и на работе – тут она себя не обманывала. Училась изображать что-то, в то время как прежде, когда был жив муж, если она что и изображала, то только вежливость. До нынешнего времени она ничего не изображала, как говорят нынче, “на упреждение”.
Молодые люди были при ней откровенны в спальне, поэтому неудивительно, что они вообще стали вести себя более свойски, Энди в особенности. Он часто ходил без рубашки, а порой и без джинсов, и хоть Лора и была поскромнее, оба нисколько не смущались.
Миссис Доналдсон это нравилось, поскольку создавало домашнюю атмосферу (хоть и не такую, какая обычно царила в ее доме). Но однажды Гвен приехала без предупреждения и застала в кухне Энди, который, оставив Лору в спальне, спустился в одних трусах сделать себе тост.
– Я готова была сквозь землю провалиться, – заявила она матери, – а ему хоть бы хны. Взял хлеб с вареньем, сказал “Привет” и пошел наверх. Она что, тоже так себя ведет? Расхаживает по дому полуголая? Трусы у него – одно название. Я думала, таких уже не носят. Наш Джастин плавки ни за что не наденет. Перешел на боксеры. – Поскольку Джастин был немногим симпатичнее своей матери, миссис Доналдсон совершенно не хотелось думать на эту тему.
– Они здесь живут, – попробовала напомнить она.
– Позволь уточнить: они здесь снимают жилье. Все из-за этой больницы. Ты как начала туда ходить, стала какой-то… расхлябанной.
– Расхлябанной? – переспросила мать.
– Что бы папа подумал? Ты всегда была такая скромница.
– Ну, они хотя бы музыку не заводят, – сказала миссис Доналдсон. – Вот заводили бы, тогда было бы на что жаловаться.
– А мне кажется, – сказала Гвен, – пусть они в спальне занимаются, чем хотят, но ты имеешь полное право требовать, чтобы по дому они ходили одетыми.
– Дресс-код ввести? Они же здесь живут.
– Так же как и ты.
– Мне с ними веселее, – сказала мать.
– Что значит “веселее”? Им всего по восемнадцать. – На самом деле им было по двадцать, но миссис Доналдсон решила, что уточнять нет смысла.
В отношениях с жильцами все было по-прежнему – разве что приличия теперь соблюдались не так строго. Разумеется, только ими. Это Лора могла спуститься вниз почти раздетая – Лора, но не миссис Доналдсон. Она отлично понимала, что ей за рамки выходить не следует. Нужно вести себя соответственно возрасту.
С тех пор как она стала работать со студентами, молодежь ее больше не пугала, да и не особенно – если не брать в расчет квартирантов – интересовала. Она замечала, что кое-кто вполне привлекателен, но они так робели, ставя диагноз или осматривая ее, что впечатления не производили.
В более спокойной обстановке (например, когда поблизости не было Баллантайна) они держались дружелюбно, относились к ней как к родной бабушке, из тех, про которых говорят “еще ого-го” (ее выражение) или “клевая старушка” (их выражение), но всегда чуть снисходительно. Она была как натурщица, с которой сравнила ее Гвен, – вроде бы есть, а вроде и нет: одна оболочка, по которой изучали симптомы заболеваний.
Доктор Баллантайн ввел мистера Малони в курс дела.
– Перед вами миссис Дикинсон. Она уже не первый раз у врача, жалуется на экзему. Причину так и не удалось выявить. Все обычные средства перепробованы, но экзема не проходит. Врач теперь хочет проверить, а нет ли здесь глубинной психологической причины, не является ли экзема симптомом какого-то другого заболевания? Это вам и предстоит выяснить.
Малони понимающе кивнул.
– Удачной охоты.
Доктор Баллантайн заботливо дотронулся до якобы зудящей и мокнущей руки миссис Дикинсон, а затем, одарив обоих улыбкой, отправился в соседний отсек.
– Терпеть не могу копаться в психологии, – сообщил Малони и закинул ногу на стол. – Никогда не знаешь, куда это заведет. Вот старая добрая опухоль – это всегда пожалуйста.
– Прошу прощенья? – сказала миссис Дикинсон.
– Да ладно вам, голубушка. Вся эта психосоматика… Итак, у вас экзема. Реакция на мыло. Или на стиральный порошок. Может, на что-то из продуктов… Обычно реакция на что-то конкретное. Но в наше время – хотя бы для проформы – принято копаться в психологических причинах.
Малони был нацелен на хирургию, все остальное считал пустой тратой времени. Вот если бы экзему можно было оперировать – тогда другое дело:
– Итак, каков сюжет? Откуда у нее экзема?
– Откуда у вас экзема? – строго поправила его псевдопациентка.
Малони вздохнул. Опять попалась из тех, кто требует играть по правилам.
– А может, это вследствие менопаузы?
– У меня еще не было менопаузы.
– То есть вы еще в строю?
– Ни в каком я не в строю. У меня счастливый брак.
– Рад за вас. Мои поздравления. Вы курите?
– Нет. К тому же курение экзему не вызывает.
– Знаю, милочка. Я просто подумал, может, выйдем, курнем за мусорными баками.
– Мне плохо, – сказала миссис Дикинсон. – Замучил зуд. Спина разодрана до крови.
– Ну да, да, конечно, – сказал Малони. – Вот что я предлагаю: вы мне излагаете суть, зачитываете заключение, которое у вас записано, и дело с концом. Ведь если причина в голове, мы ничем помочь не можем. Дерматологию никто всерьез не воспринимает.
– У меня другое предложение, – сказала мнимая миссис Дикинсон. – Давайте вернемся к истории болезни. А потом вы можете спросить у меня, как это все началось.
“Эта сука заставила меня разобрать всю эту ерунду по пунктам, – рассказывал потом Малони в пабе. – Ей-то какая разница? А я-то думал, она клевая”.
Снова приближался день внесения платы, и миссис Доналдсон готовилась к беседе. Она ужа решила, что, если ей опять предложат посмотреть представление, она прикинется, будто это ее не устраивает по финансовым соображениям, но потом все-таки согласится на тех же условиях. Однако наступила пятница, а разговор об этом зашел только перед сном. Миссис Доналдсон зашла на кухню, где Энди заваривал Лоре чай.
– Ой, пока не забыл, – сказал он и протянул миссис Доналдсон несколько банкнот. – Кажется, все правильно.
Она не поняла, сколько там денег, но пересчитывать у него на глазах не хотела, поэтому просто улыбнулась и убрала бумажки в кошелек.
– Мы исправляемся, – сказал Энди.
Миссис Доналдсон подождала несколько минут, а когда поднялась наверх и села на кровать, ей показалось, что они смеются.
Она готовится ко сну и уже не в первый раз переставляет шаткий стул от кровати к туалетному столику. Она усаживается – на плечах плед, ноги укутаны одеялом – и прижимает ухо к стене.
Где-то на другом конце города несет свою вахту Баллантайн: он снова и снова просматривает видеозапись, которую сделал несколько месяцев назад. Стоит появиться миссис Доналдсон, он ставит все на паузу и жалеет, что не знает, как увеличить изображение. Иногда она глядит прямо в камеру – будто прямо на него, и ему это особенно приятно. Но в основном он просто смотрит на нее.
После того приключения в миссис Доналдсон словно что-то раскрылось. Да, в той сцене, которую она наблюдала, до ее прелестей никому дела не было, но необъяснимым образом потому, что она это видела (и в какой-то степени в этом участвовала), она приобщилась к очарованию юности. Она теперь и сама чувствовала себя моложе, выглядела лучше и, пусть это покажется смешным, но ей казалось, что она все еще в игре.
Однако длилось это недолго.
Миссис Доналдсон не была тщеславна. Она никогда не считала себя красоткой, однако сознавала, что сейчас она, возможно, привлекательнее, чем в молодости. Хрупкой она не была, скорее крепкой, но у нее была хорошая кожа, пышные волосы, всегда аккуратно причесанные и завитые, и не было ничего удивительного (а она и не удивлялась), что она нравилась мужчинам своего возраста. Возможно, и женщинам, но она не имела ни возможности, ни желания об этом узнать.
Однако ей было пятьдесят пять – в таком возрасте не стоит раздеваться при свете, да и в гостиничную ванную лучше не заходить.
То, что молодые люди, пусть и по финансовой необходимости, пригласили ее в свою спальню, много для нее значило, хотя, если бы ее пригласили поучаствовать – а эта дикая мысль посещала ее все чаще и чаще, – она бы предпочла электрическому свету свечи. И пусть ей было пятьдесят пять, эта история убедила ее в том, что она не совсем уж отвратительно выглядит.
Эта иллюзия таяла потому, что она ежедневно находилась среди молодых. В тот день она страдала от сильного сердцебиения и головокружений, и кому-то из первокурсников велели ее послушать. Для этого нужно было ее немного раздеть – расстегнуть пару пуговиц на блузке, не более того, чему она и не придала бы значения, если бы, конечно, ее не попросили реагировать как-то по-особенному. Но осматривал ее красивый юноша; он опытной рукой расстегнул ей блузку, и она смотрела на него, пока он ее слушал. Он тоже на нее смотрел, и она заметила – когда он коснулся ее уже тронутой возрастом груди – гримасу отвращения, но он, умный мальчик, сделал вид, что это он хмурится озабоченно.
Однако миссис Доналдсон нисколько не обманулась – она смотрела на выражение его лица не глазами пациента, а своими собственными, и если обычно такие прикосновения доставляли ей легкое и совершенно неосознанное удовольствие, то теперь, глядя на его поросшее пушком ухо, она чувствовала себя тусклой, увядшей, никому не нужной.
– Отлично! – сказал Баллантайн. – Но вот что мистер Адамс сделал неправильно?
Юноша втянул голову в плечи, а миссис Доналдсон почувствовала, что краснеет. Видимо, Баллантайн тоже заметил его брезгливый взгляд и собирался прочесть ему нотацию, воспользовавшись несовершенством ее физической природы.
– Ну, слушаю вас. В чем была его ошибка?
Было высказано несколько соображений, но все были отвергнуты.
Баллантайн вздохнул.
– Мистер Адамс, я уверен, что вы мастер расстегивать дамам пуговицы, но лучше, когда пациентка делает это сама. Помочь ей следует, только если она не может справиться. Но это не случай миссис Доналдсон. Не торопите события.
Мистер Адамс уныло кивнул.
– Все остальное безукоризненно, и даже при таком рутинном осмотре достоинство пациентки не было попрано. Благодарю вас, миссис Доналдсон.
– Вот напыщенный индюк, – сказала Делия в буфете. – Но положа руку на сердце – мы ведь все расплылись. Их, например, раздражает мой варикоз.
– Я думала, я к этому привыкла, – сказала миссис Доналдсон.
– Разве к этому привыкнешь?
Во времена оны, то есть до того, каку нее появилась тайна, миссис Доналдсон из-за подобного инцидента впала бы в депрессию. Теперь же она, как бы сказал Баллантайн, разъярилась, и былую расположенность к молодежи как рукой сняло.
Прентис сел за стол на возвышении. Она постучалась.
– Войдите, – сказал Прентис.
Она вошла и подождала, пока Прентис встанет.
– Моя фамилия Бэкхаус. Я пришла навестить мужа. Он сегодня утром упал, и его привезли сюда – на всякий случай.
Прентис шагнул от стола, уставился на свою планшетку с записями.
– Я уже понял, что мистер Бэкхаус отправился в мир иной, – сказал Баллантайн. – Или близок к тому. Как я догадался?
Кто-то поднял руку.
– Когда она вошла, он на нее даже не посмотрел.
– Вот именно, – сказал Баллантайн.
– Но разве… – начал другой студент, – разве обязательно было смотреть? Ведь если он на нее не смотрит, он как бы подготавливает ее к печальному известию.