Стражники, кажется, в тот вечер все трактиры и кабаки перевернули, у всех ворот были; опрашивали, кто последний выходил из города. Никого из стражи домой не отпустили, на стены свободных поставили для верности – ловкачи могли со стен спуститься по веревкам.
Еще до полуночи к месту приехал и бургомистр. Почему поздно приехал – да потому что сначала, как узнал о случившемся, поехал к епископу посоветоваться. И тот наказал ему привезти кавалера.
– Ждет он вас, друг мой, не спит, – ласково говорил первый консул города.
К тому времени Волков уже совсем силы потерял, молчал все больше, не мог уже ни злиться, ни ругаться, все равно спросил бургомистра:
– Вы дадите распоряжение обыскать дом графа?
– Нет, – сразу ответил господин Виллегунд, – такой серьезный вопрос может решить только совет города. Но не надейтесь. Никто не осмелится даже голосовать за такое – обыскивать дом графа. Нажить такого врага никто в здравом уме не решится.
«Ну хоть не юлит».
Приехала телега.
– Я распорядился отвезти тело несчастного рыцаря для омовения, – сказал бургомистр. – Епископ уже послал людей, чтобы начали читать над ним панихиду, об этом не беспокойтесь. Поедемте к епископу, он ждет вас.
Волков не без труда влез в бедную карету бургомистра, Максимилиан ему помогал. И в сопровождении четырех стражников во главе с сержантом они поехали в дом епископа. Бургомистр сначала думал говорить с кавалером, расспрашивать или успокаивать, но, видя его мрачное настроение, разговорами донимать передумал. Доехали до дворца епископа быстро: было тут недалеко.
Отец Теодор встретил в прихожей, не поленился спуститься. Обнимал тепло, приговаривая:
– Сие все приличия переходит. Буду писать брату моему, епископу Вильбургскому, и самому курфюрсту писать буду.
Волков усмехнулся: «Вот уж оба они и порадуются».
– И бургомистр напишет герцогу, – продолжал отец Теодор. – Виданное ли дело – устраивать нападения на значимых персон прямо в городских стенах.
– Что за пример граф показывает другим господам, – поддакивал бургомистр. – Этак любое дело можно решить наемными бригантами. Ни совет городской не нужен, ни суд. Нанимай разбойников да режь соперника на улице.
Так за разговорами, медленно из-за епископа, они поднялись по лестнице и, войдя в залу, где горел камин, расселись в кресла.
– Ваши люди, кроме фон Клаузевица, живы?
– Один порублен, но жить будет, – ответил Волков.
– Жаль молодого рыцаря, фамилия-то бедная, но славная. Думаю послать к его старшему брату человека с сообщением, – продолжал епископ. – Я сам прочитаю панихиду по нему.
– Все расходы по похоронам город оплатит, совет не посмеет артачиться, – заверил бургомистр.
«Ну а теперь к делу, господа, не для этих панихид вы меня сюда звали».
Так и вышло, слуга принес им вино и закуски, ушел, и епископ, даже не притронувшись к своему бокалу, заговорил:
– Вижу, что спокойны вы, кавалер. Думаю, что слушаете вы нас, слушаете, а сами для себя все уже решили. И вот хотели бы мы знать, что вы решили.
Волков взял свой стакан, стал вертеть его в руках, ничего не отвечая на вопрос.
– Думаем мы, что вы отважитесь на поступок, что повредит вам сильно, – предположил бургомистр.
– Может, и повредит, но кем я буду, если не отвечу на удар? – спросил у него Волков. – Так всякий думать станет, что меня безнаказанно бить можно.
– Уж никто так не думает, – заверил его господин Виллегунд, – иначе как в превосходных степенях о вас сейчас никто и не говорит. Слыхано ли дело, вчетвером дюжину добрых людей одолеть.
Но ни лесть, ни честное восхищение его сейчас не трогали.
– Их было десять, и были они разбойники, – ответил кавалер, но сам сомневался в своих словах, уж больно умело людишки те владели оружием. Нет, не от дорожного промысла те люди.
– Рыцарь, – вкрадчиво заговорил епископ, – бургомистр волнуется, и волнуется обоснованно. Боятся господа советники, что развяжете вы тут войну.
– Так она вроде уже и развязана, – заметил Волков. – Бои у вас в городе уже идут, бургомистр.
– Все так, да, все так, но прошу вас не усугублять, прошу вас не нападать на дом графа, – заговорил первый консул города Малена.
– Не нападать? – удивился кавалер. – Так там, мне кажется, и сидят убийцы фон Клаузевица. И мерзавец фон Эдель, которого я подозреваю в организации нападения, там же скрывается.
– Да, возможно, сие правда, но советники очень обеспокоены. Очень. Уже они собрались и решили поставить стражу у дома графа, – предупредил бургомистр.
– Как проворны ваши советники, когда им страшно, – усмехнулся Волков. – Ночь на дворе, а они уже собрались и все решили.
– Дорогой мой кавалер, коли вы решили с графом сводить счеты, то прошу вас делать это за стенами города.
– Граф делает это прямо в стенах! – воскликнул Волков.
– Прошу вас, кавалер, – бургомистр покачал головой, – боюсь, что этим вы напугаете советников еще больше, и тогда фон Эдель добьется своего.
– А чего же он добивается?
– Добивается он того, чтобы вам воспретили въезд в город, – произнес бургомистр, чуть помедлив.
«Мерзавец, что же ты днем мне этого не говорил?»
– И замок графа брать не следует, – добавил епископ, – этим вы всех против себя ожесточите. За глаза вас и так местные сеньоры не раз величали раубриттером, жаловались на вас.
– Никого из местных я не трогал.
– Верно, но они считают, что вы ворошите осиное гнездо за рекой, от которого все вокруг пострадать могут.
Волков посмотрел на попа тяжело и вздохнул. «Уж не тебе, чертов поп, о том говорить. Сам меня на это только и подстрекал».
– Нет-нет, – словно прочитал его мысли епископ, – я-то вас в этом не упрекаю, сын мой, я-то как раз не против, но послушайте меня, старика, сейчас не отвечайте графу на подлость грубостью.
– Именно так, – поддерживал его бургомистр.
– Вы рыцарь Божий, сиречь Божий агнец, ангел, что злобы не имеет.
– Предлагаете мне все забыть?
– Мы ответим иначе, – снова заговорил бургомистр. – Забегу вперед и скажу вам, что совет уже решил, что выделит треть надобной суммы для постройки дороги до ваших владений. Как сатисфакцию за нанесенное вам в стенах города оскорбление.
«Это дорога вам уже нужна больше, чем мне. Очень вы хотите добраться до реки, до пристаней. А преподносите это как сатисфакцию. Видно, понравился вам дешевый уголь, уже, наверно, купчишки ваши думают сами сюда его возить».
– И когда же совет успел принять это решение? – язвительно спросил кавалер.
– Совсем недавно, – уклончиво отвечал первый консул. – Осталось лишь утром решение совета оформить официально.
– Вот видите, – сказал епископ, – вот вам и ответ графу. Да и фон Эделя сильно покоробит это решение городского совета.
– Вы сказали, город даст треть суммы, – напомнил Волков, – а остальные деньги кто даст?
– О, об этом не волнуйтесь, дорогой фон Эшбахт, – уверил его господин Виллегунд, – на сей раз желающих войти в концессию предостаточно.
Когда бургомистр откланялся, епископ, тяжко вставая из своего кресла, обратился к кавалеру:
– Помните, я говорил вам, что вам будут целовать руки и кланяться, пока вы будете побеждать?
– Помню, – отвечал кавалер.
– Считайте, что сегодня вы одержали еще одну победу. Сатисфакция! – Старый епископ засмеялся. – Купчишки нашли повод строить дорогу, хоть граф и сильно противился этому. Только не испортите все глупым желанием отомстить сразу. Умейте терпеть, умейте ждать. Да, ждать и терпеть. Надо быть очень умным. Умным и терпеливым. Тем более когда имеешь дело с такими змеями, как Малены. Но сейчас они своей этой глупостью, этим разбоем, дали нам хорошие возможности. И мы их не упустим, обещаю вам, кавалер. Ступайте спать, завтра мы нанесем графу большой ущерб. Он еще пожалеет, что осмелился на нападение.
К Волкову подошла монахиня и сказала:
– Ваши покои готовы, господин. Ваш человек уже спать лег.
Да, у него были во дворце епископа покои, но, кажется, Волков уже хотел иметь в городе свой дом, чтобы не ютиться в гостях, а приезжать к себе. Но для этого нужно, чтобы горожане перед тобой не затворяли ворота, как перед буйным и безрассудным. Поэтому в дом графа он, конечно, врываться не станет. Старый поп прав, надо подождать.
Утром уже приехал брат фон Клаузевица с женой, с ним была и сестра. Это бургомистр отправил к ним посыльного еще ночью. Волков и епископ говорили с ними, утешали женщин как могли. Брату же Клаузевица кавалер сказал, что Георг был примером всем остальным молодым господам и что он сам вызвался быть его чемпионом бескорыстно в трудный момент, хотя Волков его о том и не просил.
– Он всегда был таким, – говорил брат.
Родственники не спрашивали у Волкова, кто виновен в смерти Георга, нужды в том не было. Весь город, весь так и исходил слухами, что в злодеянии этом повинен граф и его придворный, фон Эдель.
– Уж и не знаю, как фон Эдель будет выбираться из города, если он еще тут, – говорил шепотом бургомистр Волкову. – Люди злы, и все на вашей стороне, кавалер. Все жалеют молодого фон Клаузевица. Сегодня на рыночной площади какие-то наглецы кричали, что надобно графу запретить въезд в город, раз он так бесчинствует.
Говорил он это таким тоном, что Волкову стало понятно, что не без участия бургомистра в городе так кричали. «Надо же, бургомистр норовит прямо-таки лучшим моим другом стать, впрочем, друг мне сейчас никак не помешает».
Родственники были не против, и епископ решил читать панихиду нынче, отпевать молодого рыцаря прямо сейчас. Ну а что тянуть. В кафедральном соборе епископ велел звонарю играть траурный звон. Рассвело едва-едва, а весь город уже знал о случившемся.
Не то что в церкви было людно – на площади перед кафедралом было не протолкнуться. Те, кого служки и стража не пускали в храм, все равно не уходили с площади. Вся городская знать сошлась в церкви. Была чета Кёршнеров и с ними старший сын, соболезновали кавалеру и семье фон Клаузевица. Но Волков знал, что пришли они сидеть в первом ряду на панихиде. От этого ему стало тошно, но… отказать он им не мог, и когда служки всех рассаживали, Волков сказал, что это его родственники. Кёршнеры посему сидели в первом ряду – с ним, с родственниками убиенного, с бургомистром, с членами совета города, с судьей и капитаном стражи.
Когда все было готово и гроб с телом рыцаря вынесли к кафедре, вышел епископ в своем лучшем облачении. Был он бледен и грустен, но читал ритуал без запинки, звонко, вел дело со знанием. Старик был еще хорош, никто не усомнился бы в его здравом уме в его немолодые годы.
Отчитав панихиду, отец Теодор взошел на кафедру.
– Прежде чем всякий пожелает попрощаться с невинно убиенным юношей, что даже не успел связать себя узами брака, хочу сказать вам, дети мои: пусть тот, кто виновен в смерти его, не надеется на прощение. Не отсидится он в тишине, не замолит сей тяжкий грех. И вина того, кто держал оружие, убившее этого молодого человека, меньше вины того, кто оплатил сие злодеяние. Да-да, дети мои, тот, кто платил, тот и есть истинный убийца. И по полной мере будет отпущено ему, ибо каждому воздастся за содеянное. Не в этом мире, так в мире ином, мире справедливом. Бойся, лукавый человек, не спрячешься ты от глаза Господнего, ответишь ты за смерть юноши славного и честного, ответишь так или иначе.