Юрий обернулся и увидел остановившуюся в каком-нибудь метре от его машины яично-желтую «Волгу» последней модели. Возле нее затормозила еще одна, и на некотором отдалении Юрий разглядел пять или шесть таксопарковских «Волг», на бешеной скорости мчавшихся к месту стычки. К таксистам стала прибывать вызванная по радио помощь.
– Ого, – сказал Самойлов, – что-то будет.
Дверца подъехавшей первой «Волги» распахнулась, как от сильного порыва ветра, и из нее стремглав выскочил таксист, на ходу сжимая сизый, блестящий от частого употребления стальной прут монтировки. Юрий прикрыл дверцу своей машины и слегка посторонился, чтобы не стоять на дороге у спешившего таксиста, но тот и не думал пробегать мимо. Юрий слишком поздно сообразил, что таксист не намерен разбираться, кто тут прав, а кто виноват, и лишь в последнюю долю секунды успел уклониться от просвистевшей в воздухе монтировки, которая с грохотом обрушилась на крышу кабины, оставив на ней небольшую вмятину. Юрий подумал, что, будь на месте «Победы» какой-нибудь «жигуленок», крыше от такого удара немедленно пришел бы конец.
– Эй, парень, – окликнул он таксиста, – полегче. Я не участвую в празднике.
Таксист, казалось, даже не услышал его слов. Восстановив потерянное равновесие, он проворно развернулся и снова взмахнул монтировкой. Юрий нырнул под удар, перехватил рванувшуюся вниз руку и резко вывернул ее, заставив таксиста выронить оружие и стремительно согнуться пополам.
– Вот это дело! – радостно воскликнул Самойлов. – Дай ему в рыло!
Он хотел еще что-то сказать, но тут откуда-то слева на него набежал еще один таксист, и Георгиевский кавалер, получив классический удар в челюсть, коротко взвизгнул и мешком упал в узкую щель между высоким бордюром и передним крылом «Победы».
Юрий отшвырнул от себя обезоруженного противника и повернулся лицом к следующему, понимая, что пускаться в объяснения поздно. Как бы ему ни хотелось сохранить нейтралитет, с его желанием здесь не считались. «Волги» подъезжали одна за другой, из кабин выскакивали жаждущие крови люди, и Юрий понял, что деваться некуда.
Мимо него промелькнул огромный разводной ключ, зажатый в костлявом, испачканном машинным маслом кулаке. Юрий свалил долговязого таксиста мощным ударом в грудную клетку. Тут набежали остальные, и в следующие несколько минут Филатов трудился, как молотобоец, расшвыривая матерящуюся, ощетиненную гаечными ключами, монтировками и даже ножами толпу. Краем глаза он заметил, что в его машине уже выбиты оба ветровых стекла, а кто-то даже ухитрился начисто снести укрепленное на прочном кронштейне боковое зеркало. Наконец до него дошло, что он в одиночку прикрывает тыл затеявших драку частников. Юрий почувствовал, что его вот-вот затопчут, и отступил в глубь забитой автомобилями стоянки, оставив на произвол судьбы и свою машину, и куда-то запропастившегося Самойлова. Юрий надеялся, что у лауреата литературной премии хватит ума лежать тихо и не размахивать перед глазами разъяренных таксистов своим Георгиевским крестом.
Он пятился, отбиваясь от них, как от стаи одичавших собак, и пока что ухитрялся оставаться невредимым. Противник подавлял его не умением, а числом, и постепенно Филатов перестал сдерживать силу ударов, поняв, что только так может избежать больничной койки, а то и похорон за счет мэрии. После этого ему стало немного легче, потому что сбитые им с ног таксисты больше не возвращались в строй.
Понемногу Юрий начал испытывать раздражение. Ситуация складывалась совершенно абсурдная. Он хотел заработать немного денег, а вместо этого оказался втянут в кровавую разборку. Парировав колющий удар длинной отверткой, отточенный конец которой опасно поблескивал на солнце, он сшиб с ног очередного противника, увернулся от мелькнувшей возле левого уха монтировки и одним движением вскочил на багажник серебристой «Тойоты», весь вид которой наводил на мысль об автомобильной свалке. Ему хотелось посмотреть, что стало с его машиной, но секунду спустя он горько пожалел об этом. Взглянув поверх голов дерущихся и крыш автомобилей, он увидел свою «Победу», совершенно затертую припаркованными со всех сторон желтыми такси. В машине не осталось ни одного целого стекла, выбитые фары напоминали выколотые глаза, а смятый ударом чего-то очень тяжелого капот походил на перебитый нос. У машины был такой вид, словно она не меньше десятка лет простояла на городской свалке. Это зрелище настолько потрясло Юрия, что он, не сдержавшись, нанес страшный удар ногой по ближайшей физиономии. Физиономия опрокинулась и исчезла, мгновенно залившись кровью, а на ее месте немедленно возникла другая. Юрий почувствовал, что всеобщее безумие захватывает и его, застилая красной пеленой глаза.
Стоя на прогибающемся под его тяжестью багажнике «Тойоты», он увидел, как приземистый бритый человек с расквашенным носом и оторванным рукавом куртки, поминутно утирая сочившуюся из носа кровь, отбившись от пары наседавших на него таксистов, рывком распахнул багажник кремовой «шестерки». Его сбили с ног и некоторое время пинали, после чего оставили в покое. Бритый с трудом поднялся, цепляясь окровавленными руками за бампер машины, и нагнулся над открытым багажником. Его свалили во второй раз, но он снова встал и опять упорно полез в багажник. В этом упорстве было что-то зловещее, и Юрий понял, что сейчас произойдет, за секунду до того, как бритоголовый выпрямился. В руках у него сверкнула воронеными стволами старенькая «тулка» с простой деревянной ложей.
– Замочу, отморозки! – густым басом проревел бритоголовый, переламывая ружье и лихорадочно шаря по карманам в поисках патронов.
Завладевшая ярость моментально выветрилась, Юрий понял, что должно произойти. Он бросился к бритоголовому, перепрыгивая с багажника на багажник, перебегая по крышам машин и отшвыривая тех, кто пытался стащить его вниз, в копошившуюся на забрызганном кровью асфальте людскую кашу.
– Вали их, Басурман! – завопил кто-то.
Юрий на бегу повернул голову и увидел кричавшего. Это был длинный сутулый мужик со сморщенным, похожим на печеное яблоко лицом, посреди которого нахально торчал сильно вздернутый короткий нос. Под носом топорщились прокуренные усы, подковой охватывавшие яростно оскаленный рот. В это время усатому дали по зубам, и он пропал из вида, напоследок издав невнятный вопль.
Басурман зарядил двустволку, с отчетливым щелчком поставил на место стволы и вскинул ружье к плечу. Его лицо мгновенно приняло сосредоточенное, отстраненное выражение, левый глаз прищурился, щека прижалась к лакированному прикладу. Юрий изо всех сил оттолкнулся от крыши автомобиля, пролетел по воздуху последние два метра и обрушился на стрелка сверху, сбив его с ног и первым делом крепко вцепившись в ружье. Басурман придушенно вякнул, но тут же пришел в себя и попытался освободить двустволку. Юрий сильно двинул его локтем, целясь в солнечное сплетение. Бритоголовый охнул и обмяк, выпустив оружие. Кто-то больно пнул Юрия в ребра, и сразу же ему наступили на шею грязной мокрой подошвой. Он вскочил, не дожидаясь, пока его затопчут, ударил кого-то прикладом и сильно ткнул стволами ружья в чей-то мягкий живот, все время помня о том, что двустволка заряжена и может выпалить в любой момент. Над его головой снова взлетела монтировка. Юрий подставил под удар ружье. Металл лязгнул о металл. Филатов ударил таксиста ногой, тот выронил монтировку и сел на корточки, держась руками за пах.
– Басурма-а-а-ан!.. – послышался крик Усатого.
Юрий локтями и прикладом расчистил себе немного места, вскинул ружье стволами вверх и дуплетом выпалил в зенит. Картечь со свистом ушла в голубое небо. На стоянку упала тишина, лишь звякнуло потревоженное чьей-то ногой стекло. Люди в ужасе застыли в неестественных позах, как дети, играющие в «замри-отомри».
– Чего это? – растерянно спросил кто-то.
Юрий размахнулся и запустил ружье в пространство, стараясь зашвырнуть оружие как можно дальше.
– Хватит, мужики, – сказал он. – Побаловались, и будет.
Перекошенные, испачканные кровью лица медленно повернулись к нему с одинаковым выражением тупого недоумения. Юрий подумал, что они выглядят как люди, внезапно разбуженные посреди ночи.
– Чего это? – повторил тот же голос.
– Валите отсюда, пока милиция не приехала, – сказал Юрий. – Как маленькие, честное слово.
Он хотел добавить, что после этого побоища им всем хватит забот и без милиции, но тут кто-то, подкравшись со спины, ударил его по голове монтировкой. В последний миг Юрий услышал шорох за спиной и угадал приближение опасности по изменившемуся выражению повернутых к нему лиц. Он успел слегка отвести голову, и удар, который должен был раскроить ему череп, лишь ободрал кожу на затылке и обрушился на правое плечо. Юрий упал на одно колено, и тут же стоявший ближе всех таксист ударил его ногой, целясь в лицо. Юрий блокировал этот удар рукой и понял, что драка вспыхнула с новой силой. Похоже было на то, что государственные таксисты и их конкуренты не успокоятся, пока не разорвут друг друга в клочья.
Его сбили с ног, пиная и топча, катили несколько метров по корявому асфальту и непременно затоптали бы насмерть. Но вокруг бушевала грандиозная потасовка, и через несколько минут тот, кто пинал Юрия, рухнул на него с расквашенной физиономией, прикрыв Филатова от сыпавшихся со всех сторон ударов.
Юрий понимал, что уехать из аэропорта не удастся, пока блокировавшие его «Победу» такси не освободят дорогу, но принимать дальнейшее участие в этой бесцельной свалке ему теперь хотелось даже меньше, чем вначале. Кроме того, его почему-то очень интересовала судьба литератора Самойлова. Как ни странно, Юрий чувствовал себя ответственным за своего пассажира, хотя не испытывал к нему ни малейшей симпатии.
Оказалось, что Георгиевский кавалер жив и здоров. Добравшись до места, где стояла «Победа», Юрий застукал литератора за весьма неблаговидным занятием: вооружившись взятым в салоне «Победы» складным ножом и кряхтя не то от натуги, не то от удовольствия, член Союза писателей Аркадий Игнатьевич Самойлов старательно протыкал колеса таксопарковских «Волг». Четыре машины уже тяжело осели на спущенных шинах, почти касаясь брюхом асфальта. Юрий подошел как раз в тот момент, когда Самойлов, подобрав с земли оброненный кем-то разводной ключ, сладострастно высаживал лобовое стекло очередной «Волги». Его правая щека была ободрана об асфальт, а левая распухла и посинела. Юрий съездил литератору по шее и отобрал у него нож.
– Чем это вы тут занимаетесь? – устало спросил он.
– Око за око, – ответил литератор, – зуб, – он сделал паузу и озабоченно пошарил за щекой языком, – за зуб. Этот козел мне два зуба расшатал, представляешь? А ты здорово дерешься, парень.
Юрий защелкнул нож и через выбитое окно бросил его на сиденье своей машины.
– Бросьте эту железяку, – посоветовал он Самойлову, кивнув на разводной ключ, – пока вас с ней не застукали. Увидят, что вы сотворили с их машинами – в клочья разорвут. Георгиевский крест не на что будет цеплять. И вообще, вы ведь, кажется, торопились на самолет. Бросьте ключ, говорю.
Самойлов послушно бросил ключ, но не на землю, а в лобовое стекло ближайшей машины. Стекло треснуло, покрывшись густой сеткой трещин, сделалось непрозрачным и тяжело провисло вовнутрь. В том месте, куда попал ключ, образовалась неровная продолговатая дыра. Юрий досадливо сплюнул под ноги и удивился, заметив в плевке кровь.
– На самолет я все равно уже опоздал, – сообщил Самойлов. – И потом, я летел на читательскую конференцию. На кой черт, спрашивается, моим читателям сдался их любимый автор с такой расквашенной рожей? Мной теперь только детей пугать.
– Да, – сказал Юрий, глядя мимо него на продолжавшуюся драку, – славянский темперамент – штука сложная.
– Бурлит народ, – с видом эксперта констатировал Самойлов, глядя в ту же сторону. – В умах брожение, в душе обида… Понимают, что плохо живут, вот и хочется дать кому-нибудь по загривку. А кому дать – не понимают, вот и мордуют друг друга почем зря. Ничего, скоро поймут.
– А вы идите и все им объясните, – предложил Юрий, осторожно трогая затылок. Пальцы ощутили что-то теплое, скользкое, и, когда Юрий поднес их к лицу, они были красными от крови.
– А ты не только кулаками работать горазд, – с непонятной интонацией заметил Самойлов. – У тебя, я смотрю, и язычок – ого-го! Не нравлюсь я тебе, а?
– Мне с вами детей не крестить, – уклончиво ответил Юрий.
– И то верно, – не стал спорить литератор. – Я не девка, чтобы амбалы вроде тебя мне под ноги стелились. Главное, что мы с тобой оба русские и оба – настоящие мужики.
– М-да, – сказал Юрий.
Самойлов искоса посмотрел на него и усмехнулся испачканным подсыхающей кровью ртом.
– Очень я тебе не нравлюсь, – повторил он. – Ну и зря. А вот ты мне нравишься. Чует мое сердце, что дорожки наши пересекутся… А вот и кавалерия подоспела!
Юрий посмотрел в направлении, указанном Самойловым, и увидел два тяжелых серо-зеленых автофургона, зарешеченных от фар до лобовых стекол, которые неторопливо остановились на ближних подступах к стоянке, где все еще бушевала яростная и бессмысленная кровавая драка.
Юрий толкнул тяжелую, неряшливого вида дверь с прорезанным в ней широким застекленным глазком, вышел на бетонное крыльцо, накрытое бетонным же козырьком с выкрашенными в отвратительный зеленый цвет железными колоннами, с удовольствием набрал полную грудь прохладного вечернего воздуха и с силой выдохнул, очищая легкие от застоявшейся табачной вони, затхлого запаха давно немытых тел и непередаваемой, но ужасно въедливой вони, присущей всем казенным помещениям на Руси.
Уже начинало смеркаться, и вдоль улицы зажглись фонари. Юрий посмотрел на часы и покачал головой: день пропал. От этого нехитрого движения голову опять пронзила боль. Он неторопливо вынул из кармана сигареты и закурил. Спешить было некуда.
Дверь позади него глухо бухнула, и мимо, старательно отворачивая прыщавую физиономию, торопливо прошмыгнул мозгляк лет двадцати пяти в форме лейтенанта милиции. Левым локтем он прижимал к боку папку на «молнии», а правой рукой придерживал висевшую на бедре кобуру.
Лейтенант был тот самый, которому Юрий пообещал открутить голову, и то, что он старательно смотрел в сторону, было вполне объяснимо. Юрию захотелось крикнуть ему что-нибудь вслед, чтобы бравый страж порядка обмочился с перепугу.
Дождавшись, когда лейтенант семенящей походкой скрылся за углом, Юрий не спеша сошел с крыльца. Омоновские автофургоны уже уехали – возможно, на базу, а может быть, опять кого-нибудь усмирять с помощью наручников и резиновых дубинок. Напротив крыльца стояли только «уазик» с помятым крылом да пара сине-белых «Жигулей» с гербами и мигалками на крышах. Под капотом «уазика» лениво ковырялся толстозадый сержант. Когда Юрий проходил мимо, он повернул в его сторону недовольное лицо, но, встретившись с Филатовым взглядом, поспешно отвернулся.
Юрий медленно шел в сторону метро, размышляя о том, что завтра нужно будет тащиться в Быково забирать то, что осталось от машины, и что заработки его теперь накрылись до тех пор, пока он не приведет машину в порядок, и что чинить «Победу» не на что, и что деньги, по всей видимости, вообще несовместимы с ним, Юрием Филатовым… Это были поверхностные мысли на злобу дня, и они не могли испортить удовольствие от неторопливой прогулки после долгих томительных часов, проведенных в отделении милиции.
– Ну что, богатырь, выпустили? – неожиданно услышал он и резко обернулся на голос.
Он увидел прижавшуюся к тротуару огромную приземистую машину, сверкавшую черной эмалью и надраенным хромом. У машины были несовременные, странно знакомые очертания, и Юрий с некоторым изумлением убедился, что перед ним старый правительственный «ЗиЛ». В этом глухом переулке лимузин смотрелся странно.
Стекло в передней дверце было опущено, и из окна выглядывал улыбающийся Самойлов.
– А, писатель, – устало сказал Юрий. – В чем дело?
– Ты все еще меня не полюбил, – с напускной печалью констатировал литератор. – А зря! Я, между прочим, тебя из такого дерьма вытащил, что подумать страшно. Мусора тебе дело хотели пришить. Если бы не я, ты бы уже в Бутырке загорал.
– Как хорошо быть кавалером, – сказал Юрий и выстрелил окурком в темноту.
– И лауреатом впридачу, – добавил Самойлов и самодовольно хохотнул. – Но лучше всего иметь влиятельных знакомых. Ну, и деньги, конечно.
– Ну ладно, – сказал Юрий. – Спасибо за помощь. Я, пожалуй, пойду.
– Вот так просто повернешься и пойдешь? – огорчился Самойлов. Он осторожно потрогал распухшую щеку, поморщился и ухмыльнулся. – Как ты полагаешь, – спросил он вдруг, – существует ли разница между гордостью и гордыней? Говорят, гордость – это хорошо. Дворянская гордость, национальная гордость, вообще гордость… А гордыня – это плохо. Значит, разница должна быть. Но вот в чем она, эта разница? Где проходит граница?
– Вы меня спрашиваете? – удивился Юрий.
– А кого же мне еще спрашивать?! Ты так себя ведешь, словно тебе это доподлинно известно.
– Слушайте, писатель, – сказал Юрий. – Я вам действительно благодарен, но я чертовски устал и до неприличия проголодался. Мне недосуг решать философские ребусы, стоя на тротуаре в двух шагах от райотдела.
– Так садись в машину, – предложил Самойлов. – Зря я, что ли, сюда притащился? Садись, подвезу. Ты меня подвез, я – тебя… Ну?
Юрий дотронулся до заклеенной пластырем гули на затылке, пожал плечами и, обойдя лимузин, уселся на переднее сиденье рядом с Самойловым. Литератор выудил откуда-то плоскую стальную фляжку, свинтил колпачок, глотнул и протянул флягу Юрию. Филатов отрицательно покачал головой.
– Что?! Не хочешь?! – удивленно спросил Самойлов.
– Не люблю пить на голодный желудок. Развозит, – соврал Юрий. Он не испытывал ни малейшего желания пьянствовать в такой компании. Особенной благодарности к Самойлову он не чувствовал: у того наверняка были свои причины, чтобы похлопотать о незнакомом человеке.
– Развозит? – удивился Самойлов. – А по тебе не скажешь… Тогда, может, закуришь?
Он протянул Юрию открытый портсигар, в котором было несколько папирос. Юрий снова покачал головой.
– Как хочешь, – Самойлов защелкнул портсигар и затолкал его в карман. – Так куда поедем?
– А черт его знает… Надо бы машину из Быково забрать…
– Запросто! Хотя зачем тебе эта развалюха? Давай, я тебе новую подарю.
– Спасибо, – отказался Юрий. – Моя мне дорога как память.
– Вот разве что… – Лимузин мягко тронулся с места и бесшумно покатился вперед. – Тогда, может, деньжат на ремонт подкинуть?
– У вас хороший автомобиль, – перевел разговор на другую тему Юрий.
– А, – Самойлов небрежно махнул рукой, – подарок от поклонников.
Юрий немедленно вспомнил, что Арцыбашев называл Самойлова проституткой, и с трудом сдержал улыбку.
Водил Самойлов отвратительно. Всякий раз, когда он переключал передачу, тяжелая машина принималась грохотать по дороге. Но скорость Георгиевский кавалер любил, и Юрий с трудом подавлял в себе желание дать ему по рукам и отобрать руль или просто зажмуриться и не открывать глаз до самого аэропорта.
Старый лимузин стремительно мчался по вечерней Москве, литрами глотая дорогой бензин. В мягком сиянии приборного щитка Юрий видел, что Самойлов загадочно улыбается. Оставалось только гадать, что ему нужно от Юрия.
– Ты хороший парень, – начал Самойлов.
– Спасибо.
– Не перебивай. Ты силен, ловок, умеешь драться и при этом неглуп. Такие люди, если хочешь знать, встречаются не так уж часто. Один на тысячу, а может, и больше.
– Надо же, – не удержавшись, вставил Юрий. – Никогда бы не подумал!
– Вот и подумай… Я намерен заняться политикой, и человек вроде тебя мог бы быть мне очень полезен.
– В каком качестве?
– Берешь быка за рога? Что ж, это правильно. Пока что я мог бы использовать тебя в качестве водителя и охранника – на первое время, сам понимаешь. Потом, когда мы познакомимся поближе…
– Когда вы запомните мое имя, – уточнил Филатов.
– А?.. Ну да, вот именно. Так вот, немного позже, когда станет понятно, что ты из себя представляешь, я мог бы подыскать тебе другое место в моей команде. Деньгами не обижу, будь спокоен. И вообще, жить будешь как у Христа за пазухой.
Юрий зевнул, деликатно прикрыв рот ладонью. Ему было скучно.
– А какая у вас программа? – спросил он, чтобы не молчать.
– Программа простая, – неожиданно серьезно ответил Самойлов. – Национальное возрождение – вот и вся моя программа.
– Убрать кавказцев с Черкизовского рынка, – уточнил Юрий.
– А ты не иронизируй, – огрызнулся Самойлов. – Кто ты такой, чтобы судить? Да, убрать кавказцев с Черкизовского рынка. И не только с Черкизовского, и не только кавказцев… Но кавказцы – первоочередная задача. С ними нужно разобраться в самое ближайшее время, не то будет поздно. Эти взяточники из московского правительства не понимают, что сами рубят сук, на котором сидят. Скажешь, не так?
Он требовательно уставился на собеседника, ожидая ответа.
– Смотрите на дорогу, – сказал Юрий. – Я не понял: каких таких сук они рубят у себя в московском правительстве? Вы имеете в виду хот-доги? Так я их все равно не ем.
Самойлов грубо выругался, обгоняя троллейбус.
– Уговорил, – сказал он. – Дам тебе еще пол-ставки артиста разговорного жанра и колпак с бубенчиками.
В его голосе теперь звучали начальственные, хозяйские нотки, и Юрий с любопытством покосился на него. Толстяк, похоже, был уверен, что сделка состоялась. Филатов тихонько вздохнул, подумав, что события опять пошли не в том направлении. Какая-то неотвратимая сила затягивала его в водоворот неприятностей, из которого, похоже, не выбраться. Сначала визит кашемирового бандита, теперь этот… лауреат, черт бы его побрал.
– Я говорю серьезно, – продолжал Самойлов. – Решать нужно быстро. С кем ты – с нами или с ними?
– Я сам с собой, – ответил Юрий.
– Онанист, что ли? Шутка, извини. Просто тебе надо понять, что сегодня так нельзя. Кто не с нами, тот против нас, вот как обстоят дела на сегодняшний день.
– Ну, значит, я против вас, – равнодушно сказал Юрий. – Когда придете к власти, не забудьте приберечь для меня местечко в концлагере.
– А ты злой, – заметил Самойлов. – С голодухи, что ли? Люблю злых и голодных. Они быстрее соображают, острее реагируют, да и вообще… Сатур вентур нон студит либентур.
– Что? – переспросил Юрий.
– Сытое брюхо к учению глухо. Латынь, сынок. Знаешь латынь?
– А как же! – Юрий напрягся, припоминая одно из выражений, написанных на мятой бумажке, которую когда-то давно, хихикая, показал ему приятель, учившийся на первом курсе медицинского. – Пенис лонгус базис витас, – изрек он.
Самойлов расхохотался так, что лимузин вильнул, выскочив на полосу встречного движения. Юрий уже успел заметить, что чувство юмора у лауреата литературной премии самое что ни на есть непритязательное.
– Ну, уморил, – сказал литератор, снимая одну руку с баранки и утирая выступившие слезы. – Ну, завернул! Надо будет записать, пока не забыл. Нет, парень, я тебя так просто не отпущу. Такие, как ты, на дороге не валяются. Можешь говорить и думать что хочешь, но ты – наш. У меня глаз наметанный, я людей насквозь вижу. Обостренное чутье писателя – слыхал про такое?
– Я слыхал про обостренную совесть писателя, – сказал Юрий.
Самойлов снова расхохотался, как будто Юрий рассказал ему свежий анекдот.
– Наш, – повторил он. – Как есть, наш! Вот только язык длинноват.
Это прозвучало неожиданно холодно и почти угрожающе. Юрий хмыкнул. Таким Самойлов нравился ему больше. Интересно, подумал Юрий, он что же, всерьез намерен сцепиться с чеченцами? За каким чертом ему это надо? Его и так неплохо кормят… А он ведет себя как человек, занятый сколачиванием боевой организации и намеренный в ближайшее время перейти от слов к делу. Зачем ему это? Сидел бы себе в кабинетике за письменным столом, жег лампу под зеленым абажуром и перелистывал собрание собственных сочинений. Зачем ему эти разборки с чеченами? Жить ему, что ли, надоело? Или он просто треплется, цену себе набивает? Ордена и премии можно купить, а вот уважение и тем более политический вес – тут никаких денег не хватит. Может, в этом все дело? Покривляется, помашет ручонками, покричит про муки богоизбранного народа – глядишь, и пролезет в Думу. И будет четыре года дурака валять…
Самойлов завозился на сиденье, пытаясь устроиться поудобнее, словно ему что-то мешало, негромко выругался, полез за пазуху (машина при этом снова опасно вильнула), рывком вытащил оттуда зацепившийся за что-то пистолет и рукояткой вперед протянул его Юрию.
– Мешает, зараза, – сказал он. – Сунь в бардачок.
Юрий молча взял у него пистолет, чтобы он побыстрее вернул руку на руль. Пистолет был большой, тяжелый, из матового серебристого металла, с очень толстым стволом и белыми костяными накладками на рукоятке. Такими пистолетами пользуются наркобароны из кинобоевиков. Повертев пистолет в руках, Юрий бросил его в бардачок и захлопнул крышку. Наличие за пазухой у Самойлова пистолета ничего не меняло: носить при себе оружие не означает умения им пользоваться.
– Стрелять умеешь? – спросил Самойлов, словно прочитав его мысли.
– Пробовал пару раз, – сказал Юрий.
– Ничего, научишься, – утешил его литератор.
Впереди показались огни аэропорта, и писатель немного снизил самоубийственную скорость.
– А ведь твоей машины здесь, наверное, нет, – сказал он. – Скорее всего, весь металлолом, которого здесь накрошили днем, оттащили на какую-нибудь штрафную стоянку.
– Черт! – воскликнул Юрий. – Наверное, так и есть. Я как-то даже не подумал…
– Не дрейфь, – бодро откликнулся писатель. – С тобой лауреат и Георгиевский кавалер Аркадий Игнатьевич Самойлов. Найдем твое корыто. Поверь, это проще, чем вытаскивать тебя из ментовки.