Глава 1. Проблема определения понятия «моральный вред»
§ 1. Содержание понятия «моральный вред» в трудах российских цивилистов конца XIX – начала XX в. (дореволюционный период)
Данное современным законодателем определение морального вреда как физических и нравственных страданий (ст. 151 Гражданского кодекса РФ) было сформулировано еще в конце XIX в. в ходе активного обсуждения проекта нового Гражданского уложения России. Необходимость постоянно находить аргументы для ответа ярым противникам института морального вреда, в числе которых были авторитетнейшие юристы того времени (Л. И. Петражицкий, Г. Ф. Шершеневич и др.), стимулировала к всестороннему и глубокому анализу различных проблем, возникавших при определении содержания данного института.
В рамках исследования интерес представляет в первую очередь именно определение морального вреда, т. е. перечень существенных признаков этого понятия и доводы, которые были использованы как учеными-юристами, так и представителями законодательной власти того времени для обоснования именно такой формулировки данной категории.
Необходимо отметить, что само название «моральный вред» было не единственным, применяемым в теории. В качестве синонимов использовались такие названия, как нравственный, нематериальный, имматериальный, неимущественный, духовный и даже психический вред[1]. В данном параграфе они также будут рассматриваться как синонимы.
Основными доводами в пользу необходимости включения института морального вреда в проект Гражданского уложения были ссылки на наиболее прогрессивные законодательства ряда зарубежных стран: Англии, Швейцарии, Австрии, Германии, Франции, Италии и др. Нормы этих законодательств, а также научные труды ученых указанных стран стали одним из главных источников формирования основ института морального вреда в российском праве и, соответственно, отправной точкой в определении самого понятия «моральный вред».
В российской юридической теории и судебной практике также созрели необходимые предпосылки. Легальное определение термина бесчестье, данное в действовавших Законах гражданских, уже не удовлетворяло ни теоретиков права, ни практикующих юристов. Редакционная комиссия по составлению Гражданского уложения в первоначальном издании Законов гражданских 1832 г. (ст. 380) давала следующее определение: «Денежное вознаграждение, определяемое судом гражданским в удовлетворение за обиду, когда она не есть беда тяжкая, подлежащая суду уголовному, называется бесчестьем.
Примечание. Что именно по закону считается обидою и разделение обид на тяжкие, подлежащие суду уголовному, и легкие, ведомые в суде гражданском, в подробности определяется в Законах Уголовных».
Данная формулировка в общем виде повторяла ст. 16 и 18 Манифеста Екатерины II о поединках от 21 апреля 1787 г.[2] Отсылочный характер нормы ст. 380 и ее неконкретность дали основание Редакционной комиссии в издании Законов гражданских 1841 г. дать разъяснение основного понятия данной статьи (в издании 1841 г. это ст. 556). Бесчестье раскрывалось как вознаграждение или удовлетворение пострадавшего за обиду, составлявшую также вред, хотя и не имущественный, а нравственный[3]. Тем самым в российском гражданском законодательстве впервые появился термин «нравственный вред». Однако такое толкование бесчестья уже являлось существенной новацией для российского гражданского законодательства и не входило в задачи, поставленные перед Редакционной комиссией императором. В последующих редакциях закон определял бесчестье как платеж за обиду (ст. 667 в более поздних изданиях Законов гражданских)[4].
Однако позиция Редакционной комиссии, выраженная в издании г., нашла поддержку в судебной практике. Так, Комиссия по составлению проекта Гражданского уложения отмечала, что еще в г. в одном из решений Уголовного кассационного департамента указывалось, что под бесчестьем надо понимать как обиду, так и неимущественный вред, производимый ею[5].
Такое понимание термина закрепилось не только в судебной практике, но и в теории российского гражданского права. Например, В. И. Синайский раскрывал понятие бесчестья как причинение вреда посредством нанесения личной обиды или оскорбления[6]. Нравственный вред, согласно данному подходу, возникает как продукт личной обиды или оскорбления, содержанием которых может быть невиновное осуждение, похищение замужней женщины, нарушение чести и т. д.
Однако, указывая на то, что нравственный вред – это один из необходимых признаков бесчестья, российские юристы XIX в. не давали его определения. Дальнейшее развитие института неимущественных отношений требовало раскрытия понятия нравственный вред, т. е. выделения существенных параметров, входящих в его содержание. Это и было сделано авторами Проекта Гражданского уложения России.
В первую очередь был использован термин боль, который далее трансформировался в более широкое понятие физические страдания, хотя в то время под ними понимались только переживания, испытываемые лицом от нанесенного телесного повреждения. Применялся также термин страдание, трактовавшийся не только как результат физического вреда, но и, например, противозаконного лишения свободы и т. п. В итоге, в Проекте Гражданского уложения России появилось суждение о том, что удовлетворению подлежит не только имущественный вред, но и вред нравственный, «не имеющий имущественного значения, например, физические и нравственные страдания (курсив наш. – Б. Т.), проистекающие от телесных повреждений, лишения удобств жизни и т. п.»[7]. Это можно считать предпосылкой последующего формирования содержания понятия «моральный вред».
Следует отметить, что ст. 1092 Проекта Гражданского уложения России, призванная регулировать возмещение нравственного вреда, не содержит его определения. Приведем для примера такой текст: «В случаях причинения телесного повреждения, в особенности же обезображения, равно как в случаях лишения свободы или нанесения оскорбления, суд может, в особенности при злонамеренности виновного, назначить пострадавшему денежную сумму по своему усмотрению, хотя бы сей последний не понес никаких убытков (нравственный вред). Право на получение такого вознаграждения не переходит к наследникам пострадавшего и не может быть уступлено другому лицу»[8].
Однако Редакционная комиссия по составлению Проекта, давая в своих комментариях вышеприведенное определение нравственного вреда, как бы отвечала на существующие возражения противников данного института.
Приведем одно из таких возражений, включенное в Свод замечаний, составленный по итогам обсуждения Проекта. Оно характеризуется тем, что аккумулирует все основные аргументы юристов, негативно воспринявших нормы статей, регулирующих «неимущественные отношения». «Установление права потерпевшего от преступления лица требовать от виновника преступления денежного вознаграждения за понесенный нравственный вред, как это делает Проект (1092 и 1093 ст. ст.), права, имеющего весьма шаткие теоретические основания, так как нравственные блага по существу своему не могут иметь денежного эквивалента и проектированное вознаграждение, нисколько не удовлетворяя поруганных истинных нравственных чувств, скорее в состоянии их унизить, – не может быть признано желательным чисто с практической точки зрения, ибо, тогда как люди, дорожащие своими нравственными достоинствами и особенно чувствительные к нравственному вреду, едва ли согласятся на публичную денежную оценку их чести вообще и специальной женской чести в частности, – люди, не особенно дорожащие своей личной неприкосновенностью и честью, наоборот, в видах материальной выгоды пойдут навстречу нарушениям прав их личности, и таким образом им будут даны возможность и повод обратить охраняемое законом нравственное благо в источник легкой для них наживы, незаметно для постороннего глаза торгуя ими. Помимо этого введение института денежного возмещения нравственного вреда не может не повлечь за собою и учащение случаев ложных обвинений. Ввиду изложенного 1092 и 1093 ст. ст. проекта следовало бы исключить. (Чл. Усть-Медвед. Окр. Суда Д. И. Мерный)»[9].
Примененная составителями Проекта формула определения нравственного вреда позволяла разрешить эти проблемы, делая акцент на измерении страданий, а не на оценке чести и достоинства пострадавшего лица. В этом отношении она оказалась как бы ключевой. Снимался вопрос и о недобросовестности отдельных лиц, которые могли бы воспользоваться нормами данного института в корыстных целях, так как суд решал вопрос о наличии страданий у потерпевшего, а не просто принимал во внимание факт противоправного вторжения в духовную сферу личности. Такая позиция нашла поддержку и у правоведов. Так, И. А. Покровский отмечал: «Есть ли в данном конкретном случае подлинный нравственный вред или же только спекуляция на получение денежной суммы, разобраться в этом – естественная фактическая задача суда. Во всяком случае опасение подобных единичных неблаговидных притязаний не может служить основанием к тому, чтобы оставить без внимания все подлинные нравственные страдания людей. Без охраны нематериальных благ правовая защита сплошь и рядом окажется простой насмешкой»[10].
Важно подчеркнуть, что на позицию авторов Проекта нового Гражданского уложения России оказал влияние не только опыт зарубежных законодательств, но и специфика национального права. Негативной реакции на введение в России института морального вреда способствовало то, что выплата бесчестья за оскорбление по отечественному уголовному закону была альтернативной мерой ответственности по отношению к уголовному наказанию за данное преступление. Потерпевшему предоставлялось право выбора способа удовлетворения личной обиды.
В то же время сам процесс выбора побуждал оценивать его мотивы. Общественное мнение склонялось в пользу уголовного наказания, считая его более приемлемым способом заглаживания душевных переживаний. Напротив, выбор в пользу денег сопоставлялся с продажей доброго имени. Довольно эмоционально по этому поводу на одном из судебных процессов по делу об оскорблении личности высказался Ф. Н. Плевако: «Есть у нас пословица, что иногда надо бить рублем, а не дубьем. Эта горькая истина об относительной тяжести кары высказана теми, кто забит жизнью до нечувствительности духовного бича и кто тяжким путем добывает себе заработную плату, связывая с каждой копейкой капли кровавого пота»[11]. В комментарии к Проекту давалась аналогичная оценка: «Ныне действующий закон (ст. 668 и 669 т. X ч. 1 и п. 2 ст. 138 Уст. Наказ., налаг. Мир. Суд.) лишает того, кто просит о взыскании бесчестья, права требовать наказания оскорбителя, так что лицо, предпочитающее взыскать в свою пользу денежную сумму вместо привлечения виновного к уголовной ответственности, действительно не может быть признано уважающим свое нравственное достоинство»[12].
Понятно, что такие общественные установки не способствовали популярности денежной формы вознаграждения за бесчестье, и, в частности, этим объяснялось незначительное количество исков такого рода, особенно со стороны образованных и состоятельных людей. В Проекте нового Гражданского уложения предполагалось выплачивать денежную компенсацию за личные обиды независимо от возможности уголовного преследования. В общественное сознание внедрялся этический постулат о том, что одно лишь уголовное наказание за оскорбление не может обеспечить полное удовлетворение оскорбленного. В доказательство приводились доводы, во многом не потерявшие актуальности и до сих пор: «Бывают обиды, и в особенности клеветы, которые, подобно неизгладимому обезображению на лице, надолго и даже навсегда оставляют более или менее заметные следы как во внутреннем чувстве оскорбленного, так и в общественном мнении. Лицо, подвергшееся, например, клевете, не может предъявлять каждому приговор суда о наказании виновного в доказательство лживости распространенного о нем слуха, хотя многие, до которых дошел такой слух, часто не знают о последовавшем по суду восстановлении доброго имени оскорбленного. Вследствие сего опозоренное клеветой лицо, кроме переносимых им нравственных страданий, нередко лишается возможности получить занятия, вступить в брак и вообще терпит даже имущественный вред, который не может быть предвиден и доказан во время преследования клеветника и который наступает иногда уже после истечения давности на предъявление исков о вознаграждении. Подобные же последствия могут иметь и простые обиды. Таким образом, приговор суда об осуждении за обиду или опозорение, несмотря даже на возможность опубликования такого приговора (ст. 1047 и 1536 Улож. Наказ., ст. 469 Проекта Угол. Уложения), не всегда может служить достаточным удовлетворением оскорбленного».[13]
Таким образом, сформулированное составителями Проекта Гражданского уложения России определение нравственного вреда не только удовлетворяло потребность дальнейшего развития отечественного гражданского законодательства, но и способствовало коррекции общественного сознания по отношению к новому правовому институту. В таком виде оно стало широко использоваться в юридической теории. В 1910 г., выступая на заседании Санкт-Петербургского юридического общества, С. А. Беляцкин уже говорил: «Как известно, под моральным вредом, подлежащим возмещению, разумеют страдания и лишения физические и нравственные, причиненные потерпевшему неправомерной деятельностью делинквента».[14]
Позднее, в начальный период советского времени, Б. Утевский указывал, что моральный вред, например, заключается в нравственном и физическом страдании[15]. Это свидетельствовало о прочном вхождении в понятийный аппарат юридической теории удачно найденной трактовки данной правовой категории. Подобная трактовка содержания морального вреда имеет место и в более поздних трудах ученых советского периода[16].
В целом для дальнейшего анализа можно выделить три основных этико-правовых положения, взятых за основу при формулировании норм о компенсации нравственного вреда, которые не утратили своей важности до сих пор: 1) нарушение неимущественных прав – должна даваться общественная оценка и обеспечиваться юридическая защита; 2) денежное вознаграждение за нравственный вред – это не плата за честь, не денежная ее оценка, а способ компенсации страданий при посягательстве на нее, которые и подлежат измерению; 3) способ и форма защиты личного неимущественного права или нематериального блага не должны унижать потерпевшего.
§ 2. Определение физических и нравственных страданий в современной правовой литературе
Дискуссия, развернувшаяся по поводу введения в Проект Гражданского уложения России института компенсации морального вреда, позволяла теоретически разрешить некоторые проблемы, возникшие в ходе его обсуждения. В то же время и доводы сторонников указанного института, и аргументы его противников по объективным причинам не прошли проверку практикой.
Современный российский законодатель, принимая в 1991 г. формулировку морального вреда как физических и нравственных страданий[17], не только обозначил свою позицию в вопросе содержания данной категории, но и обеспечил возможность проверки правильности данного подхода в ходе реальной судебной практики. Потребность практического разрешения конкретных судебных дел поставила дальнейшую проблему – раскрытие содержания признаков, входящих уже в определение морального вреда.
В современной правоведческой литературе в основном сложилось единое понимание того, что должно входить в содержание понятия «физические и нравственные страдания». Проиллюстрируем это на примерах, для наглядности представив требуемую информацию в форме таблицы (см. табл. 1).
В Особенной части Гражданского кодекса Республики Казахстан[18], вступившей в силу с 1 июля 1999 г., дано легальное определение физических и нравственных страданий как унижения, раздражения, подавленности, гнева, стыда, отчаяния, физической боли, ущербности, дискомфортного состояния и т. п. (п. 1 ст. 951). Тем самым из ряда доктринальных определений законодательно было выделено одно, что, безусловно, внесло некоторую определенность в понимание содержания данного термина, но не сняло трудностей в его практическом применении.
Как видно из приведенных определений, выделенные разными авторами признаки понятий «физические» и «нравственные страдания» сами довольно сложны по содержанию и требуют дальнейшей интерпретации. Это обстоятельство побудило А. М. Эрделевского пойти по пути отказа от рассмотрения содержательной стороны физических и нравственных страданий.
Таблица 1
Содержание понятий «физические» и «нравственные страдания» в работах некоторых российских юристов
1 Малеин Н. С. О моральном вреде // Государство и право. 1993. № 3. С. 33.
2 Эрделевский А. М. Компенсация морального вреда в России и за рубежом. М.: Инфра-М, 1997. С. 130.
3 Голубев К. И., Нарижный С. В. Компенсация морального вреда как способ защиты неимущественных благ личности. СПб.: Юридический центр Пресс, 2000. С. 93–94.
4 Малеина М. Н. Личные неимущественные права: понятие, осуществление, защита. М.: МЗПресс, 2001. С. 48.
5 Анисимов А. Л. Гражданско-правовая защита чести, достоинства и деловой репутации. М.: ВЛАДОС ПРЕСС, 2001. С. 48.
6 Гущин Д. И. Юридическая ответственность за моральный вред. СПб.: Юридический центр Пресс, 2002. С. 165.
Аргументируя свою позицию, он, в частности, пишет: «…не представляется возможным и целесообразным ни теоретически, ни практически ввести какое-либо объективное соотношение между тошнотой и удушьем, зудом и головокружением, страхом и горем, стыдом и унижением… Поэтому… для определения размера компенсации следует учитывать не вид (характер) нравственных или физических страданий, а характер и значимость тех нематериальных благ, которым причинен вред, поскольку именно их характер и значимость для человека определяют величину причиненного морального вреда»[19]. Для разрешения проблемы он предложил ввести в оборот зарубежную концепцию среднего разумного человека[20], согласно которой средний человек в сравнимых обстоятельствах должен испытывать определенные страдания. Сами страдания, а также их интенсивность, при этом презюмируются. Ученый разработал также специальную таблицу, согласно которой сумма компенсации за моральный вред коррелирует с системой штрафных санкций, предусмотренных за преступления, в результате совершения которых может возникнуть моральный вред.
Подход А. М. Эрделевского представляется привлекательным по ряду оснований. Во-первых, несмотря на трудности в оценке собственно физических и нравственных страданий, он не призывает отказываться вообще от этого признака в определении морального вреда, как это делают некоторые другие ученые[21], а предлагает ввести правило презюмирования страданий при нарушении личных неимущественных прав. Во-вторых, задаются объективные критерии для расчета справедливой суммы компенсации морального вреда: судейское усмотрение получает материальную опору в виде специальных расчетных таблиц. В-третьих, предусматриваемое правило презюмирования морального вреда позволяет сделать менее напряженной этико-психологическую проблему описания потерпевшим своих страданий. Доказывая силу и характер своих переживаний, потерпевший часто испытывает вторичный моральный вред как из-за самого воспоминания психотравмирующей ситуации[22], так и из-за необходимости посвящать неопределенный круг лиц в сферу своего личного сознания, раскрывая его мотивационно-потребностную и ценностную составляющие, или, говоря обычным языком, «обнажать свою душу», рассказывая о своих страданиях не узкому доверительному кругу, а лицам, предписанным законом, в число которых входят также причинитель вреда и его защитники.
Принцип презюмирования морального вреда особенно значим, когда речь идет о такой группе потерпевших, как несовершеннолетние. Само судебное разбирательство может стать для них источником формирования еще более сильной психической травмы[23].
Между тем концепция А. М. Эрделевского не решает всех проблем, возникающих в процессе применения норм института морального вреда. Так, и на это справедливо указывала Л. О. Красавчикова[24], в рамках данного подхода довольно формально учитываются индивидуальные особенности личности потерпевшего. Например, предлагается при наличии у потерпевшего индивидуальной особенности сумму компенсации увеличивать вдвое[25]. Но почему именно вдвое? Понятно, что различные индивидуальные особенности по-своему влияют на силу испытываемых переживаний. Поэтому было бы несправедливо пользоваться единой меркой во всех случаях.
Далее нужно отметить, что, вводя правило презюмирования морального вреда с целью избавления потерпевших от дополнительных страданий, вовсе не обязательно оставлять попытку раскрытия содержания нравственных и физических страданий в рамках научного исследования, чтобы обеспечить суду возможность осознанно делать выводы о силе, характере, длительности и т. п. переживаний потерпевшего. Современное состояние психологической науки позволяет это сделать довольно корректно[26]. В противном случае возможна ситуация произвольного судейского усмотрения, когда оно, по словам лорда Кэмдена, превращается в право тирана: «Оно всегда в неизвестности, оно различно у разных людей, оно случайно и зависит от конституции и страсти. В лучшем случае оно временами своенравно; в худшем – оно любой порок, глупость, безрассудство, к которым склонна человеческая натура»[27].
В практике Европейского Суда по правам человека сложился определенный подход к оценке презумпций, лежащих в основе судебных решений, который может быть использован и в российской судебной практике. Суд считает, что презумпции должны относиться к классу неопровержимых, а также быть достаточно серьезными и точными[28].
Теоретическая и практическая апробация норм действующего Гражданского кодекса о компенсации морального вреда выявила еще ряд проблем, которые возникли именно из-за данного современным законодательством определения морального вреда как физических или нравственных страданий. Формулировка бесчестья, имевшаяся в Законах гражданских в XIX в., таких трудностей не порождала.
Основная из них – это то, что без защиты в рамках рассматриваемого института осталось несколько групп граждан. В первую очередь, как указывают отдельные авторы[29], на компенсацию морального вреда не могут рассчитывать лица с умственной отсталостью, не способные понимать характер позорящей их информации или действий, так как они не испытывают при этом физических или нравственных страданий. Далее, к этой же группе лиц можно отнести и несовершеннолетних, которые в силу возрастных особенностей также могут не понимать содержания оскорблений, направленных на унижение их достоинства, или осознавать ущемление своих иных личных неимущественных прав, например права на развитие[30]. В дореволюционной России интересы ребенка, потерпевшего бесчестье, защищал, как правило, его отец, поскольку по действующему в то время законодательству для получения суммы компенсации за бесчестье требовалось доказать только факт нанесения личной обиды. Такое же представительство, по-видимому, возможно было и в случае бесчестья умственно отсталых лиц, а также психически больных. К сожалению, трудно найти судебные документы, подтверждающие наличие соответствующей судебной практики. Однако формально логическое толкование ст. 667 Законов гражданских, а также действовавшего в то время закона о сумасшедших[31], позволяет сделать вывод о возможности защиты личных прав этой категории граждан.
Кроме указанных выше лиц, на компенсацию морального вреда не могут претендовать такие потерпевшие, которые в результате нанесенного им причинителем вреда психотравмирующего воздействия потеряли память или даже рассудок и в силу этого обстоятельства не могут вспомнить саму психотравмирующую ситуацию и, соответственно, не испытывают ни физических, ни нравственных страданий по поводу произошедшего.
Следующей проблемой, обусловленной современной трактовкой понятия морального вреда, можно считать несправедливость в оценке последствий, нанесенных причинителем вреда, и ограниченной возможностью их осознания и оценивания потерпевшим. Речь идет, например, о причинении физического вреда умственно отсталым и психически больным. Они не всегда способны правильно оценить значение этих факторов для своего здоровья.
Речь в данном аспекте может идти также о лицах, на систему морально-нравственных установок которых психотравмирующие обстоятельства в силу, например, длительности воздействия оказали такое значительное влияние, что произошла их существенная трансформация. Такие потерпевшие стали, по выражению Ф. Н. Плевако, «духовными бичами[32]» и, несмотря на значительные моральные потери, испытывают не соответствующие им по силе страдания. К примеру, это могут быть бывшие заложники, долгое время пребывавшие в данном качестве, или подчиненные, которые в силу обстоятельств не могли изменить своего статуса и вынуждены были терпеть унижения от руководителя, а также иные зависимые лица: военнослужащие, воспитанники детских домов, заключенные и т. д. О возможности деформации системы ценностей у несовершеннолетнего в результате правонарушения, допущенного родителями, писал А. В. Шичанин[33].
Таким образом, законодательство дореволюционной России, выбирая в качестве критерия оценки бесчестья существо нарушенного нематериального блага, порождало, как указывалось выше, комплекс этических проблем. Действующее законодательство Российской Федерации, делая акцент на критерии физических или нравственных страданий, оставляет без защиты некоторые группы потерпевших, которые или вообще не испытывают страданий от посягательства на их личную неимущественную сферу, или, даже понеся значительные моральные потери, претерпевают переживания незначительной степени в силу причин, не зависящих от них, как правило, по вине причинителя вреда.
Думается, что выходом из данного положения может служить учет обоих признаков при определении суммы компенсации за моральный вред. В типичных ситуациях это позволит более качественно охарактеризовать страдания потерпевшего, так как в большинстве случаев сила и длительность страданий действительно зависят от существа нарушенного блага[34]. Можно предположить, что не случайно в определениях морального вреда, формулируемых советскими правоведами до появления в Гражданском кодексе РСФСР и далее в Гражданском кодексе РФ соответствующих норм, первостепенное значение придавалось факту умаления нематериальных благ, поскольку именно этот фактор не только является причиной страданий потерпевшего, но и определяет их специфику[35]. Если же потерпевший не способен осознавать происходящее, а также в случае явного несоответствия страданий потерпевшего понесенным моральным потерям по указанным выше причинам, логично присвоить ему статус специального субъекта и оговорить в законе особые правила его защиты в рамках института морального вреда.
При таких обстоятельствах главным критерием оценки должны быть не только реальные физические или нравственные страдания, а существо и степень нарушенного нематериального блага или личного неимущественного права. В этом плане заслуживает внимания позиция Г. Г. Горшенкова[36], предлагающего ввести в оборот термин «субъективные потери». В состав таких потерь включаются:
– различные страхи;
– чувство угнетенности;
– интеллектуальные потери (например, ухудшение памяти);
– субъективные потери, связанные с утратой политических, трудовых, иных прав и свобод и т. д.
Наличие любого из этих показателей, по мнению указанного автора, должно выступать основанием компенсации морального вреда.
В плане обобщения можно сформулировать несколько тезисов.
1 Признаки понятия «моральный вред» – физические и нравственные страдания – требуют своего дальнейшего раскрытия, так как их содержание в данном варианте вызывает трудности интерпретации и практического применения.
2 Полноценная оценка степени физических и нравственных страданий затруднена без учета индивидуальных особенностей потерпевшего. Однако до сих пор не предложено неформального, содержательного способа такого учета.
3 Некоторые группы граждан не могут использовать средства защиты, предусмотренные институтом морального вреда, вообще или в полной мере в силу своих индивидуальных особенностей.
И все же представляется, что позиция законодателя, определившего моральный вред как физические и нравственные страдания, является продуктивной. В пользу сторонников понимания морального вреда как физических и нравственных страданий можно привести еще один аргумент. Имеются в виду случаи диссонанса, возникающего при посягательстве на нематериальное благо (в частности, на честь и достоинство лица), когда оно, вопреки стараниям делинквента, не только не умаляется, а напротив, увеличивается, например, авторитет лица еще больше укрепляется. С. Амброз описывает подобный факт из биографии Дуайта Эйзенхауэра. Несмотря на то, что моральный авторитет генерала вопреки диффамации, имевшей место в ходе президентской избирательной кампании, только вырос, тем не менее он глубоко переживал клевету, распространяемую в отношении как его самого, так и близких ему людей[37]. Было бы несправедливо оставить подобные переживания без компенсации.
Аналогичные примеры можно привести и относительно физических страданий. Как показали исследования физиологов, наш организм устроен таким образом, что некоторая доля физических испытаний необходима человеку для здоровья, так как эти нагрузки и ограничения не только закаливают организм, но и являются естественным условием его полноценного функционирования. Бездеятельность, малоподвижность, отсутствие раздражителей и препятствий, которые предстоит преодолеть, угнетают человека больше, чем изнурительный труд. Более того, по мнению известного канадского физиолога Ганса Селье, физические нагрузки успокаивают и даже помогают переносить душевные травмы. Г. Селье отмечает также, что физические воздействия и ограничения только тогда приносят вред организму, если они чрезмерны или сопряжены со стрессом, причина которого имеет социальный характер, например, в случае «стресса рухнувшей надежды»[38].
Между тем судить о причиненных физических страданиях с точки зрения их конечного отдаленного положительного результата невозможно, так как результат такого рода непредсказуем. Таким образом, понимание морального вреда как фактически перенесенных страданий, установленное в Гражданском кодексе РФ, представляется наиболее объективным.
§ 3. Нравственные страдания как признак морального вреда
Законодатель в ст. 1101 Гражданского кодекса РФ установил, что размер компенсации морального вреда определяется судом в зависимости от характера причиненных потерпевшему физических и нравственных страданий. В то же время характер физических и нравственных страданий оценивается судом с учетом фактических обстоятельств, при которых был причинен моральный вред, и индивидуальных особенностей потерпевшего. Таким образом, согласно буквальному толкованию ст. 1101, учет индивидуальных особенностей потерпевшего может осуществляться только после определения характера его физических и нравственных страданий. Индивидуальные особенности потерпевшего и фактические обстоятельства причинения морального вреда являются факторами, уточняющими характер переживаемых страданий.
На схеме это можно представить следующим образом (см. схему 1):
Схема 1
Пунктирная стрелка на схеме означает, что возможна ситуация, когда в отсутствие юридически значимых индивидуальных особенностей потерпевшего и фактических обстоятельств причинения морального вреда единственным критерием оценки степени физических и нравственных страданий потерпевшего будет только их характер.
Вина причинителя вреда и его материальное положение являются факторами, учитываемыми судом при расчете суммы компенсации за причиненный вред, но они не имеют существенного значения в определении силы страданий потерпевшего.
В законе не дано определение рассматриваемого понятия. В то же время проведенный выше анализ ст. 1101 ГК РФ дает основание выделить некоторый аспект в понимании того, что может выступать под «характером физических и нравственных страданий». Это должен быть такой показатель, который, с одной стороны, действительно может значимо влиять на степень переживаемых страданий возможного потерпевшего; с другой – может или увеличиваться, или уменьшаться в зависимости от наличия юридически значимых индивидуальных особенностей потерпевшего и (или) фактических обстоятельств причинения морального вреда. Исходя из этого содержание самого понятия «страдание» должно быть таково, чтобы можно было говорить о его различном характере.
«Страдание» – категория, достаточно разработанная в теории этики. Под страданием понимается состояние, периодически переживаемое человеком в процессе его физического и духовного бытия. Нравственно-этическая сторона страдания заключается в первую очередь в готовности к личным жертвам при выполнении обязательств, предусмотренных различными кодексами поведения. С точки зрения этики здесь проявляется положительная функция страдания. В этом смысле страдание – необходимый и естественный элемент человеческого бытия. Противоестественным, нарушающим нормы морали является поведение, вызывающее наиболее грубые и унижающие человеческое достоинство страдания[39].
Таким образом, в этическом плане страдание рассматривается как элемент нравственного сознания, позволяющий оценивать поступки конкретных людей как позитивные или негативные с точки зрения общественной морали, причем такая оценка осуществляется не на логическом, а на чувственном уровне. Очевидно, что этический подход, подразумевающий деление страданий на указанные два вида, невозможно применить для решения задачи оценки степени испытываемого морального вреда, так как здесь требуется более детальное рассмотрение только негативного проявления страданий, что не является предметом изучения этики.
Авторы современных учебников по этике в случаях, когда нужен иной план анализа таких этических категорий, как стыд, унижение, страдание и т. п., совершенно справедливо делают отсылку к психологическим исследованиям[40]. Эту точку зрения разделяют и некоторые правоведы[41].
В традиционных психологических исследованиях не используется такой термин, как «страдание». Однако есть другие психологические понятия, которые можно считать его аналогами. Совершенно очевидно, что речь идет об эмоциональной сфере личности человека и о ее нарушениях, связанных с травматическими воздействиями на нее. В психологии, изучающей кризисные состояния человека, выработан специальный терминологический аппарат, с помощью которого обозначаются элементы кризисных состояний. К ним относятся, во-первых, понятие психической травмы, под которой понимается своеобразный психологический феномен, проявляющийся в дезорганизующей вредности воздействия на личность человека, характеризующийся определенной функциональной организацией и определенным отношением к другим элементам сознания[42]. Это тяжелые, иногда сверхсильные, для личности переживания, сопровождающиеся отрицательными эмоциональными реакциями[43]. В психоаналитической литературе этот феномен называется личностным комплексом[44].
Другим понятием, характеризующим кризисное состояние человека, можно считать термин «психотравмирующая ситуация», под которой понимается необычное событие, способное вызвать тяжелый психологический стресс, сопровождающийся чувствами страха, ужаса, беспомощности, униженности и т. д. (кстати, длительная психотравмирующая ситуация рассматривается как один из квалифицирующих признаков убийства в состоянии аффекта (ст. 107 УК РФ).
Психотравмирующая ситуация может стать источником как нравственных, так и физических страданий. В данном параграфе будет рассмотрено влияние психотравмирующей ситуации на образование нравственных переживаний.
В научной литературе встречается также термин «моральные потери», под которым понимается умаление личных неимущественных прав и (или) нематериальных благ[45]. В утратившем юридическую силу Законе РСФСР «Об охране окружающей природной среды» от 19 декабря 1991 г. (ст. 89)[46] был использован термин «моральная травма» в значении умаления личных неимущественных прав и нематериальных благ, который закрепился в правовой литературе[47]. Для дальнейшего анализа изучаемой проблемы, безусловно, необходимо разведение данных понятий. Далее будут использоваться термины: «моральная травма» как факт умаления личных неимущественных прав и (или) нематериальных благ; «психическая травма» как результат негативного морально-психологического или физического воздействия, фиксирующийся в психике человека в виде психических переживаний типа личностных комплексов, навязчивых состояний: фобий (страхов) и т. д.[48]
Использование категории «психическая травма» позволяет оценить физические и нравственные страдания с точки зрения их силы, а также определить характер этих страданий, различающихся, как правило, в зависимости от вида личностного комплекса, ставшего продуктом моральной травмы. Вместе с тем вид образовавшегося комплекса напрямую связан с индивидуальными особенностями потерпевшего, такими, например, как пол, возраст, социальное положение, социальный статус и т. д., что, в свою очередь, облегчает установление связи характера переживаемых страданий с индивидуальными признаками потерпевшего.
Сила переживаемых страданий будет разной в зависимости от того, что стало результатом моральной травмы: простая эмоция, которая со временем забывается, или глубокий личностный комплекс, коррекция которого требует больших душевных затрат и специальной квалифицированной психологической помощи. Кроме того, каждый вид комплекса обладает своей степенью тяжести с точки зрения глубины образуемой психической травмы и сложности при коррекционной работе. Также важно иметь в виду, что одна и та же ситуация может порождать у потерпевшего два и более личностных комплексов, увеличивая степень его страданий. Все эти моменты надо учитывать при характеристике вида страданий человека, претерпевшего моральный вред.
В свете вышесказанного можно уточнить содержание понятия «нравственное страдание», придав ему необходимый юридико-психологический смысл, облегчающий его применение в юридической теории и практике. Нравственное страдание – родовой термин, обозначающий негативные эмоции и эмоциональные состояния (например, личностные комплексы), вызванные неправомерным вторжением в сферу нравственного сознания личности.
Нет необходимости подробно описывать, что значит простая эмоция: гнев, обида и т. п.; для данного исследования важно, что она быстро проходит и проста в коррекции. Поэтому более подробно рассмотрим понятие личностного комплекса и его видов. Общее определение комплекса в наиболее развернутом виде дано у К. Г. Юнга: «Комплексы – это психические величины, которые лишены контроля со стороны сознания. Они отщеплены от него и ведут своего рода существование в темной сфере души, откуда могут постоянно препятствовать или же содействовать работе сознания. Комплексы всегда содержат в себе нечто вроде конфликта или, по крайней мере, являются либо его причиной, либо следствием. Во всяком случае комплексам присущи признаки: конфликта, шока, потрясения, неловкости, несовместимости. Это так называемые «больные точки», о которых не очень хочется вспоминать и еще меньше хочется, чтобы о них напоминали другие, но которые зачастую самым неприятным образом напоминают о себе сами»[49].
В определении К. Г. Юнга сфокусированы все основные признаки комплексов, которые традиционно выделяются в психоанализе: а) бессознательное воздействие комплексов на поведение человека; б) связь содержания комплекса с аффектом; в) невозможность избавиться от комплексов путем простого забывания; г) в целом негативный характер воздействия комплексов на актуальную жизнь человека. Самый негативный результат наличия комплекса состоит в том, что аффективные переживания, связанные с моральной травмой, возникают каждый раз, когда что-либо даже косвенно напоминает о психотравмирующей ситуации и человек многократно повторно претерпевает физические и нравственные страдания, получая вторичный, третичный и n-ный моральный вред.
Рассмотрим наиболее типичные личные комплексы, возникающие вследствие моральных травм.
Содержание комплекса неполноценности довольно подробно раскрыто в психологической литературе. А. Адлер, который ввел понятие комплекса неполноценности в психоанализ, отмечал, что чувство неполноценности возникает в связи с конкретными неудачами в определенных жизненных областях. Это могут быть неудачи при реализации стремления к власти, высокому социальному положению, другим социальным отличиям[50]. Современное понимание содержания комплекса неполноценности отражено в «Психологическом словаре». Согласно представленной в нем информации, суть этого комплекса состоит в появлении чувства неполноценности, свойственного всем людям, сталкивающимся с жизненными трудностями. «Вместо реального преодоления трудностей и развития своих умений и способностей невротики, например, стремятся избежать самих переживаний чувства неполноценности»[51]. При этом они убеждают себя либо в своей никчемности, либо в своем превосходстве над людьми, этим оправдывая свое устранение от реального преодоления трудностей.
В литературе описаны факты возникновения комплекса неполноценности в связи с нанесением неправомерного вреда зависимому лицу. Это в первую очередь исследования дидаксогенных неврозов, появляющихся у учеников из-за некорректных, антипедагогических действий учителя[52].
Одной из особенностей комплекса неполноценности является то, что он чаще всего появляется в детстве, когда у детей еще не сформирована адекватная самооценка и их оценка самих себя целиком зависит от мнения окружающих. Детский возраст не только сензитивен к появлению данного комплекса, но это еще и фактор, затрудняющий оказание ребенку психологической помощи. Поэтому данный комплекс может сохраняться у ребенка до тех пор, пока он не станет взрослым и не будет способен воспринимать психокоррекционную программу. Такая индивидуальная особенность, как несовершеннолетний возраст потерпевшего, является одной из ключевых при оценке степени морального вреда, возникшего при нанесении психической травмы в виде образовавшегося комплекса неполноценности.
Степень тяжести моральной травмы в случае комплекса неполноценности будет также зависеть от вида нематериального блага, подвергнувшегося умалению (вида моральных потерь). Оценить степень психической травмы здесь будет проще, если учесть, насколько легче компенсируется комплекс неполноценности в каждом конкретном случае. Например, в ситуации умаления чести и достоинства конкретным объектом нападок, вызывающих у потерпевшего состояние унижения, может быть его интеллект, внешние способы выражения социальных ролей (мимика, жесты, манера одеваться и т. п.), социальное или материальное положение и т. д., т. е. все то, что составляет признаки приобретенного социального статуса. В рассматриваемом ракурсе, оценивая, что легче поддается коррекции (т. е. быстрее снимаются страдания потерпевшего), на первом месте, очевидно, будут схемы поведения, которые легче изменить, чем, например, интеллект или материальное положение. Под характером страданий в ситуации формирования комплекса неполноценности, таким образом, следует понимать содержание нравственных переживаний, например, типа: «Я – глупый, у меня нет способностей, меня за это презирают» (в случае унижения достоинства ученика).