Индейское лето (сборник) - читать онлайн

Он войска свои покинул…

Тетрадка была совершенно необыкновенная! Толстенькая, но узкая – своим золоченым обрезом и светло-коричневым кожаным переплетом с застежками она напоминала старинный манускрипт. Тетрадку Глебу Алексеевичу подарила внучка. И Глеб Алексеевич знал зачем. Вздохнув, он открыл тетрадь и задумался: с чего же начать? Наверно, со знакомства? Или с женитьбы…

Женился Глеб в двадцать семь лет на Лере – старшей дочери своего научного руководителя, Михаила Николаевича Лебедева. Мих Ник, как его звали студенты, с первого курса относился к Глебу Сотникову по-отечески – он всегда мечтал о сыне. Да и мальчик хороший: умный, способный, так и тянущийся к знаниям, а ведь вырос в неблагополучной семье. Отца у Глеба, считай, что и не было: пил по-черному, и мать из сил выбивалась, чтобы прокормить троих детей. А Глеб влюбился во всех Лебедевых сразу: благополучная профессорская семья, богатая библиотека, интересные разговоры, налаженный уютный быт – Раиса Семеновна, добросердечная супруга Мих Ника, тоже приветила неухоженного и вечно голодного юношу. Воскресные обеды у Лебедевых поразили неискушенного Глеба в самое сердце: белая скатерть, крахмальные салфетки, суп из фарфоровой супницы, водка в хрустальном графинчике…

Очарования семейству добавляли две прелестные дочки – когда Глеб впервые появился в доме Лебедевых, Лере было двенадцать, а Лёле – семь. Девочки подрастали у него на глазах: сначала они до смешного походили друг на друга, словно младшая была уменьшенной копией старшей, но потом Лёля переболела тяжелой ангиной и, выздоровев, изменилась – теперь она все больше напоминала мать, в отличие от сестры, которая пошла в отца. Волосы у Лёли стали виться: во время болезни ей обрили голову, после чего вдруг выросли кудри, которым Лера страшно завидовала, а Раиса Семеновна, проведя изыскания в семейных альбомах, заявила, что Лёля удалась в двоюродную бабушку – действительно, на фотографиях та щеголяла пышной копной мелко вьющихся волос.

На самом деле Глеб вовсе не собирался жениться так рано: он еще не защитил кандидатскую и жил в общежитии на стипендию, подрабатывая где только можно. В доме Лебедевых его принимали как родного: Раиса Семеновна не могла надышаться на Глебушку, который всегда помогал ей по хозяйству, а обе девочки, как казалось Глебу, были слегка в него влюблены. Ему гораздо больше нравилась Лёля, фантазерка и выдумщица, чем «воображала» Лера: с Лёлей было интересней, да и проще общаться, а Лера представлялась Глебу капризной и непредсказуемой. «Словечка в простоте не скажет, все с ужимкой!» – вздыхал иной раз Мих Ник в ответ на очередную эскападу дочери, цитируя «Горе от ума». Потом Глеб не раз думал, что из двух сестер следовало выбрать младшую, но Лёля была тогда еще совсем девочкой, забавной и непосредственной – эдакий длинноногий жеребенок с пышной гривкой волос, настоящая маленькая разбойница. Но выбирать ему, собственно, и не пришлось.

Капризуля Лера выросла и стала очень привлекательной девушкой, так что Глеб невольно заглядывался то на ее стройные ноги, то на белое плечо, с которого все время спадала лямка сарафана, а то и «запускал глазенапа», как выражался Мих Ник, в вырез того же сарафана, не подозревая, что Лера все замечает, потому и лямка спадает с плеча. Летом Лебедевы снимали дачу в ближнем Подмосковье, и Глеб частенько к ним наведывался, так что мог любоваться Лерой не только в сарафане, но и в купальнике, когда ходили на пруд.

Глеб уже не помнил, как вышло, что они оказались дома с Лерой наедине. Началось все со вполне невинной игры: Лера выхватила у Глеба книгу, которую для него оставил Мих Ник: «Попробуй, отними!». Глеб погнался за ней и поймал, прижав к книжному шкафу. Прижал очень сильно, не рассчитав с разгона. «Поцелуй, тогда отдам!» – сказала Лера. Он потянулся губами к ее щеке, но Лера повернула голову и подставила ему приоткрытый рот. Дальнейшее он помнил смутно и очнулся, когда непоправимое уже произошло. Глеб пребывал в полном смятении, а Лера выглядела как ни в чем не бывало и спокойно вышла навстречу вернувшимся родителям, на ходу застегивая блузку. За ужином, который не лез ему в глотку, потому что Глеб ощущал себя предателем, нарушившим доверие Мих Ника и Раисы Семеновны, Лера громко произнесла:

– Глеб, ты сам скажешь? Или мне сказать?

И Глебу ничего не оставалось, как тут же попросить у Мих Ника руки его дочери. Произнося положенные слова, он наткнулся на изумленный взгляд Лёли и воровато отвел глаза. Лебедевы страшно обрадовались, и в суете восклицаний, вопросов и строящихся планов Глеб не сразу заметил, что Лера куда-то исчезла. Потом подошла Лёля и прошептала ему на ухо:

– Пойди к Лере, а то она плачет!

Глеб удивился. Лера действительно плакала и при виде вошедшего Глеба отвернулась.

– Чего ты рыдаешь? – спросил Глеб. – Разве ты не этого хотела?

Лера заплакала еще пуще. Глеб вздохнул, сел рядом и принялся утешать, хотя так толком и не понял, в чем причина ее слез. Надо сказать, что женитьба существенно облегчила Глебу жизнь. Он переехал к Лебедевым – под крыло Раисы Семеновны, и первые несколько лет они с Лерой прожили вполне счастливо, только некоторая неловкость от положения «примака» и навязчивые мысли о том, что его элементарно поймали на крючок, омрачали существование Глеба.

Лера окончила институт, поступила в аспирантуру, он сам защитил кандидатскую и по протекции Мих Ника стал преподавать историю в Педагогическом институте, работая над докторской, а Леру пристроили научным сотрудником в один из московских музеев, где ее почти сразу избрали комсоргом. Глеб с легкой иронией следил за карьерой жены, прекрасно понимая, что она специалист среднего уровня и, что называется, звезд с неба не хватает, поэтому и самоутверждается на поприще общественной работы. Сам он весьма скептически относился ко всей этой партийно-советской дребедени, но принимал правила игры. Лера же, как выяснилось, норовила в этой игре стать ведущей. Глеб так толком и не выяснил всех подробностей произошедшего, но в результате Лериных активных действий уволили одну из старейших сотрудниц, Инессу Матвеевну Метлицкую – единственного в музее специалиста по средневековым рукописям. Глеб когда-то слушал ее лекции – Инесса Матвеевна первая заметила одаренного студента и приняла в нем участие: именно она ввела Глеба в дом Лебедевых. Уволенная Метлицкая с тяжелейшим инфарктом слегла в больницу, а Глеб устроил дома страшный скандал. Лера пыталась оправдаться, но Глеб не стал ее слушать:

– Если она умрет, это будет на твоей совести. Еще счастье, что отец не дожил до такого позора! – воскликнул он напоследок и вышел, хлопнув дверью. Глеб перестал разговаривать с женой и на ночь стал уходить в бывший кабинет Мих Ника. Инесса Матвеевна все-таки умерла, и разобщенность мужа с женой усугубилась: оба тщательно скрывали свой разлад от Раисы Семеновны, которая сильно сдала после смерти мужа. Им всегда было трудно друг с другом, а Лёля, которая вечно старалась их помирить и сблизить, внезапно вышла замуж за некоего Толика, страшно не нравившегося Глебу: ему казалось, что Лёля достойна лучшего. Продолжалось это почти полгода – Глеб пребывал в мрачности, Лера страдала, но как помириться, оба не знали: Глеб всегда надолго зависал в обидах и раздражении, а Лера не умела подладиться.

Раиса Семеновна скончалась настолько внезапно, что Лёля даже не сразу поверила сестре, рыдающей в трубку телефона: она всего полчаса назад разговаривала с матерью! Эта смерть подкосила всех, но больше всего Леру – через неделю после похорон Лёля позвонила Глебу: «Срочно приезжай домой!» Глеб приехал, раздраженный тем, что пришлось отменить лекцию – дома пахло лекарствами и бедой. Встретившая его Лёля приложила палец к губам и провела Глеба на кухню:

– Не шуми. Она спит.

– Да что случилось-то?!

– Лера пыталась покончить с собой.

– Что? Да ладно! Никогда не поверю. Это манипуляция. Чтобы эта холодная расчетливая сука…

И тут Лёля его ударила. По щеке, очень сильно. Глеб изумился:

– Ты что?

– Не смей так говорить о моей сестре! Это твоя вина! Ты ее довел!

– Я? – растерянно спросил Глеб, потирая щеку.

– Ты! Да, Лера поступила подло, но она давно раскаялась! А ты, как инквизитор, все жаришь ее на медленном огне! Думаешь, она не понимала, что ты остаешься в семье только ради нашей мамы? Она каждый день ждала твоих слов о разводе. С ужасом ждала.

Глеб молчал: он действительно думал о разводе. Лёля тяжко вздохнула и села напротив, вытирая выступившие слезы:

– Ладно, прости, что ударила. Не сдержалась. Просто не ожидала, что ты настолько ничего не понимаешь. Лера, может, и сука, но уж никак не холодная! И не расчетливая. Не знаю, поблагодарит она меня или возненавидит, но я расскажу. Потому что желаю ей счастья. Какая бы ни была, но Лера – моя сестра. Больше у меня никого нет. Ну да, еще Толик. И ты, наверно…

– Лёля, но ты же знаешь, как я к тебе отношусь!

– Молчи. Просто послушай. Помнишь, как ты делал предложение?

– Еще бы, – усмехнулся Глеб.

– Помнишь, Лера плакала? Ты ведь так и не понял, о чем она плачет, правда? Лера прекрасно осознавала, что делает: она тебя хотела, и она тебя получила. А плакала потому, что ты ее не любишь! Потому, что ты за ней не ухаживал, не дарил цветов! Вы не гуляли, взявшись за руки, по бульварам и не целовались под сиренью! Этого у нее не было! И она знала, что не будет уже никогда.

– Но если она понимала, что я не люблю ее, – тогда зачем?

– Но она-то любила! С двенадцати лет! Она с ума по тебе сходила! Она чашку целовала, из которой ты чай пил, она… Она жить без тебя не может.

– Лёля, мне кажется, ты придумываешь… Что-то я не замечал никакой безумной любви…

– Потому что Лера гордая! Нет, так ты ничего не поймешь. Придется начать с детства…

Когда на свет появилась Лера, Раисе Семеновне исполнилось тридцать два, и она считалась «позднородящей». Еще одного ребенка Лебедевы и не ждали, зная о неблагоприятных прогнозах врачей, так что случившаяся через пять лет беременность была воспринята супругами как чудо. Правда, они надеялись на мальчика, но родилась Лёля. Лера восприняла появление сестры как крушение привычного мироздания: пять лет она была центром семьи, любимой и ненаглядной маленькой девочкой, и вдруг в одночасье превратилась в старшую! Лёля родилась недоношенной и слабенькой, много болела, родители над ней тряслись, а Лере казалось, что она теперь никому не нужна.

Лёля сестру обожала, несмотря на то что Лера всячески ее изводила. Но нрав у Лёли оказался на удивление легкий – она быстро прощала и опять смотрела на сестру с искренним восхищением. Как Лера ни третировала сестренку, ей все больше казалось, что одна только Лёля любит ее и понимает. А Лёля действительно очень хорошо понимала сестру. Как всякий болезненный ребенок, Лёля много времени проводила в размышлениях и фантазиях. Она обладала острым умом и наблюдательностью, читать начала в четыре года и все время сочиняла разные сказочные истории. Лёля рано повзрослела, в отличие от сестры, которая так и осталась вечным подростком.

Закомплексованная, самолюбивая и всегда несчастная, Лера завидовала всем вокруг, а особенно сестре, такой живой, доброжелательной и непосредственной, что ее просто нельзя было не любить. Лёля легко обзаводилась друзьями, училась без малейшего напряжения, хотя порой могла и двойку схватить – но никогда не переживала из-за плохих оценок и ко всему относилась с юмором. Лера не могла себе позволить даже тройку и тратила массу времени на приготовление уроков, потому что страшно боялась оказаться не на высоте: она всегда должна быть самой лучшей! И тогда, может быть, ее тоже полюбят… Но ее не любили. Друзей у Леры было мало – одноклассники считали ее заносчивой и высокомерной, а девочка просто была замкнутой.

Они с сестрой словно жили в разных вселенных: Лёля – в яркой и веселой сказке, а Лера – в мрачном, полном опасностей мире, и как Лёля ни старалась перетащить сестру в свою сказку, у нее ничего не получалось. Лера напоминала сестре жалкого дикобраза, ощетинившегося иглами и ранящего всех вокруг, даже когда никто не нападает, а наоборот, пытаются погладить. Но при этом она ранила и себя – иглы проросли внутрь. Лёля очень рано поняла, что она гораздо способнее сестры и сильнее духом, поэтому взяла ее под защиту – маленький храбрый оруженосец при слабом и нелепом вояке, для которого слишком тяжелы его грозные доспехи. Но со временем доспехи стали второй кожей, так что лишь сестра знала, насколько хрупкое и ранимое существо скрывается под закаленной сталью…

– И вовсе она не расчетливая! – объясняла Лёля. – Лерка, конечно, пытается что-то планировать, но поступает всегда спонтанно. Потом только до нее доходит, что она натворила. И с Инессой так получилось: Лера пошла на поводу у парторга! Ей сказали действовать – она и взяла под козырек…

Пока Лёля рассказывала, Глеб невольно вспоминал разные эпизоды и мелочи, которые вполне подтверждали ее слова, да он и сам давно догадался, что Лерина язвительность – всего лишь защита. Но он и не представлял, что Лере так тяжело живется! Глеб прекрасно помнил, как впервые оказался у Лебедевых – дверь ему открыла Лера, и сейчас он понимал, что его первое впечатление было верным: хрупкая застенчивая девочка, неуверенная в себе и… жаждущая любви. Очень красивая девочка: огромные серо-голубые глаза, светло-русые косы, нежный рот – как бутон цветка. Она смотрела на Глеба с опаской, а он улыбнулся и произнес:

– Здравствуйте, принцесса. Могу я войти в ваш замок?

Лера даже рот открыла от изумления. И страшно покраснела. А Глеб взял ее ручку, поцеловал и щелкнул каблуками, наклонив голову. Он долго звал ее принцессой – к великой радости Лёли, которая тут же принялась играть в королевство и сама назначила себя на должность придворного шута. С Лёлей он подружился мгновенно, а Леру пришлось долго приручать. И если б он только знал, что Лера влюбилась в него в ту же секунду, как увидела! Она с волнением ждала его прихода, наряжалась, распускала волосы и старалась нечаянно попасться на глаза – чтобы Глеб, не дай бог, не подумал, что Лера его караулит! А он и не думал. И не замечал ее маневров, хотя искренне любовался, когда видел.

Взросление Леры было мучительным. Она категорически себе не нравилась, как ни убеждала ее сестра, что она просто красотка: и ноги были не такие, как надо, и пальцы кривые, и волосы дурацкие, и глаза невыразительные, а губы так вообще конец света. Разве сможет Глеб полюбить такую уродину?! Лера безумно переживала, что Глеб вдруг возьмет и женится на какой-то посторонней девушке, хотя у него еще и девушки-то никакой не было. Но он жил в общежитии, а там нравы вольные, и мало ли, вдруг кто покусится на такое сокровище!

Лера с шестнадцати лет начала продумывать планы по завоеванию Глеба. Она замечала его заинтересованные взгляды и с волнением думала: «Может, я ему все-таки нравлюсь?!» Но Глеб ничего не предпринимал, и Лера расстраивалась. Она была существом совершенно неискушенным и к двадцати годам ни разу не целовалась, в отличие от пятнадцатилетней сестры, у которой Лере, сгорая от стыда, пришлось спрашивать про технику поцелуев. Тренировались они на помидорах, но один раз Лёля все-таки поцеловала сестру в губы – чтобы лучше дошло. Теоретически Лера знала, что должно происходить между мужчиной и женщиной, но реальность ее потрясла, хотя она храбро делала вид, что ей все нипочем. Это была чистая импровизация, все получилось само собой: девушка никак не ожидала, что Глеб загорится от одного поцелуя! Лера не помнила себя от счастья, хотя оно было слегка приправлено горечью: Глеб так и не сказал, что любит ее…

Глеб слушал Лёлю, вспоминал, думал и вдруг осознал, что вполне мог прийти сегодня вечером домой и увидеть мертвую Леру! Если бы не Лёля с ее предчувствием! Лёля жила у мужа, но работала вместе с Лерой. В обед она зашла к сестре в отдел, там сказали, что Лера приболела и сегодня не придет. Лёля стала звонить, но безрезультатно – потом выяснилось, что Лера отключила телефон. Лёля внезапно страшно испугалась, сама не зная чего, отпросилась с работы и помчалась к сестре. Открыла дверь своим ключом и застала Леру, когда та допивала последнюю порцию таблеток. Ей удалось вызвать у Леры рвоту, потом Лёля позвонила знакомому врачу, тот приехал, принял необходимые меры…

– Почему ты не вызвала «Скорую»?!

– Ты что, не понимаешь? Лерку отправили бы в психушку, как всякого суицидника! Оно нам надо?! Врач сказал, что доза была убойная. Так что я очень вовремя приехала.

Вот тут Глеб и завалился в обморок. В буквальном смысле – грохнулся на пол, съехав со стула. Так что Лёле пришлось выплеснуть ему в лицо стакан воды. Очухавшись, он заполз обратно на стул, послушно выпил какое-то лекарство, подсунутое Лёлей, и долго сидел, обхватив голову руками. Внутри у него все дрожало.

– Ну ладно, не переживай ты так! – сказала Лёля, с жалостью глядя на мрачного Глеба. – Все ж обошлось! Просто будь с ней поласковей.

– Да, – кивнул Глеб. – Да, конечно. Я пойду к ней?

– Иди. Я, пожалуй, тут переночую. А то кто вас знает! Сейчас Толе позвоню…

Но Глеб уже не слышал – он встал и поплелся к Лере: ноги совершенно не хотели его слушаться. Лера лежала на животе, одна рука бессильно свисала с кровати, одеяло сбилось, обнажая правую ногу и часть бедра в трогательных розовых трусиках. Глеб смотрел и видел совсем не ту Леру, против которой он так долго настраивался, а жалкую девочку, одинокую, потерянную, лишенную любви. А ведь он обещал заботиться о ней! Глеб прикрыл на секунду глаза, потому что даже сердце заболело от мучительного сострадания. Лег рядом с женой – она не проснулась. Он слушал ее неровное дыхание, изнемогал от нежности и чувства вины, а потом, очевидно, задремал, потому что испуганно вскинулся, когда Лера завозилась рядом, всхлипывая и лепеча: «Глеб, Глеб…» Она плакала во сне, и когда Глеб обнял ее, вцепилась в него что есть силы.

– Тихо, тихо, – забормотал Глеб. – Все хорошо! Бедняжка моя… Проснись, дорогая! Это только сон!

Лера очнулась с рыданием, поняла, что рядом муж, и затряслась:

– Глеб! Ты пришел!

А потом они одновременно произнесли: «Прости меня!» – и невольно улыбнулись сквозь слезы. Глеб обнимал жену, целовал ее лицо, дрожащие губы и понимал, что он безумно соскучился. Оказывается, все это время ему страшно не хватало ее ночного присутствия: тепла ее тела, нежного запаха волос и кожи, объятий, прикосновений… Глеб чувствовал неимоверно острое вожделение, замешанное на болезненной жалости и нестерпимой ярости, направленной прежде всего на себя самого – за то, что допустил все это, но и на Леру – за то, что заставила его пережить такое сильное потрясение.

Именно в эту ночь они и сотворили Антошку. Беременность Леры протекала очень тяжело: она мучилась от токсикоза, лежала на сохранении, пережила кесарево, а потом пребывала в послеродовой депрессии. Она плохо управлялась с ребенком: молока у нее почти не было, Антошка все время орал, а шрам на животе только добавлял горечи – мало того, что никудышная мать, так еще и уродина!

Если бы не Лёля, они бы не выжили. Ее брак не продержался и полутора лет, да и какому мужу понравится, что жена постоянно пропадает в доме сестры! Так что Лёля вернулась домой – к всеобщей радости: маленький Антошка ее просто обожал и звал Нёней. Лерина депрессия постепенно прошла, Антошка подрос и стал таким забавным, что все только умилялись, Лера вышла на работу, и через некоторое время ее назначили заведующей отделом – правда, не тем отделом, откуда она выжила Инессу Матвеевну, а совсем другим. Лера как-то внутренне успокоилась и расцвела: еще бы, она впервые была явно успешнее незамужней и бездетной сестры – выяснилось, что Лёля бесплодна.

А у Лёли вдруг начался роман с совершенно неподходящим, как считала Лера, человеком – Глебу же Лёлин избранник скорее нравился. Саша Горелик – небольшого роста, с волосами, словно черное пламя. Глеб дразнил Лёлю: этот, твой – дыбом волоса! Роман был тяжелый и закончился плачевно: Горелик собрался уезжать в Израиль, звал Лёлю с собой, она разрывалась между любовью и семьей, прекрасно понимая, как ее поступок может сказаться на карьерах сестры и зятя. А как это переживет Антошка, к которому Лёля прикипела всем сердцем? В общем, Горелик уехал один, без Лёли. А потом произошло событие, которое чуть было не развалило семью Сотниковых окончательно.

Началось все с переезда: их старый дом шел под снос, жилье предложили где-то у черта на куличках – в Бирюлево! Лера развила бурную деятельность, в результате которой Сотниковы оказались в двухкомнатной квартире на Фрунзенской набережной, а у Лёли появилась кооперативная однокомнатная квартирка все в том же Бирюлево. Глеб несколько удивился щедрости Леры, которая добавила сестре денег на кооператив: Лера не отличалась особой щедростью. Конечно, им было тесновато на Фрунзенской, хотя и потолки высокие, и кухня большая, и район хороший. Маленькую комнату отдали Антону, а в большой устроили спальню и кабинет для Глеба – Лера нашла в антикварном магазине старинную ширму, которой отгораживали кровать.

На этой самой кровати Глеб и застал свою жену с любовником. Ситуация была – пошлее не придумаешь! Он на день раньше вернулся из командировки: последние доклады конференции не представляли для него никакого интереса, да и зуб внезапно разболелся, так что Глеб промаялся всю ночь, лежа на верхней полке скорого поезда Ленинград – Москва. Надо сказать, зубная боль прошла тут же, как только он увидел, что происходит в их семейной спальне: Глеб совсем не рассчитывал застать дома жену, которая в это время должна быть на работе! Впрочем, первым делом он увидел со спины мужскую фигуру, ритмически двигающуюся над распростертым женским телом, и некоторое время оторопело смотрел, разинув рот. Потом громко кашлянул и под отчаянный вскрик жены ушел на кухню. Через некоторое время к нему выползла Лера – любовник позорно сбежал. Они посидели в тягостном молчании, потом Глеб поднялся и пошел к дверям, благо даже пальто снять не успел. «Какая же ты!..» – Он бросил на ходу грубое слово (Лера тут же зарыдала) и хлопнул дверью. Поехал он к Лёле – а куда еще было ему деваться? По дороге купил бутылку водки и явился к Лёле уже поднабравшимся. Лёля сразу все поняла и, мрачно вздохнув, поставила перед ним стакан, плетенку с хлебом, достала какую-то закуску.

– Значит, ты была в курсе? – спросил Глеб, злобно глядя на Лёлю. – И покрывала ее? Ну давай, расскажи мне, как твоя сестра меня любит! Поведай, какое это нежное и трепетное создание! Что, ты и это одобряешь?

– Не одобряю, – сказала Лёля и налила себе водки. – Да, я случайно узнала. Но не понимала, как лучше: сказать тебе или не говорить. Прости.

– Давно это длится?

– Года два, наверное. Не знаю точно.

– Значит, это началось еще на старой квартире?! А-а! – вдруг догадался Глеб. – Так вот почему она дала тебе денег на кооператив! Плата за молчание?

– Возможно.

Ночевать Глеб остался у Лёли на диване, а утром ни свет ни заря примчалась Лера: отвела сына пораньше в школу и поехала в Бирюлево. Ее появление получилось весьма эффектным: раздался звонок в дверь, а потом крик Лёли:

– Глеб! Да скорей же!

Глеб никак не мог прийти в себя после вчерашнего, мучаясь страшным похмельем, но выглянул в коридор и ахнул: Лёля с трудом удерживала пребывавшую в полуобмороке сестру, по лицу которой текла кровь.

– Что случилось?!

– Там лед… Я упала… Я не нарочно…

И Лера отключилась. Ударилась она сильно – видимо, песцовая шапка слетела при падении, и Глебу пришлось идти ее разыскивать. В другом сугробе валялась Лерина сумка, про которую она вообще забыла. В конце концов ранку на виске промыли перекисью, Леру уложили на кровать, и Лёля все-таки отправилась на работу, строго сказав Глебу на прощание:

– Надеюсь, вы тут не поубиваете друг друга.

Глеб только вздохнул. Он сел на стул рядом с кроватью, где лежала бледная Лера, и спросил:

– Как ты? Не тошнит? Голова не кружится?

– Немножко, – прошептала Лера. – Но я просто испугалась, сотрясения нет, мне кажется.

– В глазах не двоится? Сколько пальцев ты видишь?

Лера взглянула на его оттопыренный указательный палец и чуть усмехнулась:

– Один.

Они долго молчали, потом Глеб спросил:

– Ну и кто он?

– Ты же видел!

– Все, что я видел, – его голая задница. Согласись, что по такой детали трудно опознать человека.

– Это Гена. Геннадий Приступницкий.

– Кто? Генка? Ты, что, получше не могла найти? Он же лет на пятнадцать тебя моложе.

– На восемь.

– Конечно, это меняет дело! И фамилия-то соответствующая – Преступницкий.

– Пишется через «и». От слова «приступ», а не «преступник».

– Какая разница! И как долго вы…

– Почти два года. Но мы нечасто встречались, правда! Всего раз пять… шесть…

– Ну да, или семь-восемь. И у тебя хватило наглости привести его в наш дом?

– Нет! Это только вчера. Честное слово!

– Что ты знаешь о чести, а? Ты, дрянь!

Глеб грязно выругался и вскочил со стула – Лера испуганно подалась к стенке, но он тут же справился с собой и отошел к окну:

– Рассказывай! – произнес он, не поворачиваясь.

– Знаю, я виновата. Но… Понимаешь, он так влюбился! И я не устояла…

– Влюбился, как же! – раздраженно буркнул Глеб, глядя на снежные хлопья за окном.

– В меня никто никогда не влюблялся.

Голос Леры звучал так печально, что сердце Глеба дрогнуло. «А ведь и правда!» – подумал он и обернулся: Лера сидела на кровати и растерянно смотрела на Глеба. Левая часть лица у нее опухла, а под скулой уже наливался синяк.

– А он цветы дарил, руки целовал… Говорил, что прекрасней меня нет. Что жить без меня не может. Я долго не сдавалась, правда! Даже не знаю, как это вышло… О чем я только думала!

– Ну и как тебе с ним? Нравилось? В постели?

Лера опустила голову:

– Не особенно.

– Тогда почему?

– Я не знала, как это прекратить. Он очень приставучий.

Приставучий! Это детское слово совершенно выбило Глеба из колеи – ярость, копившаяся со вчерашнего дня, иссякла, и он чувствовал какое-то болезненное сострадание, из-за чего страшно на себя злился.

– Господи, какая же ты дура! – воскликнул он, не зная, чего ему хочется больше: врезать ей как следует или… Или обнять и утешить.

– Ну да, дура, – грустно согласилась Лера. – Ты теперь со мной разведешься?

– Я еще не решил. А что ты сама думаешь?

– Гена хочет, чтобы я ушла к нему.

– Ты-то чего хочешь?

– Я хочу быть с тобой.

Лера закрыла лицо руками, потом снова легла и повернулась к стене. Глеб так и стоял у окна, глядя на ее спину, обтянутую пестрым вязаным свитером. Глеб думал, что делать: разводиться? Или простить? Черт побери все на свете! Он представил себе громоздкую процедуру развода и все сопутствующие обстоятельства: уйти ему некуда, значит, надо разменивать квартиру… А что будет с Антошкой? Развод родителей разрушит весь его мир! Но главное, и Глеб это сознавал, он никогда не сможет выкинуть Леру ни из своей жизни, ни из своего сердца. Она мать его сына, вместе они прожили уже… Да почти двадцать лет! И пусть временами Лера его чудовищно раздражала, Глеб всегда чувствовал свою ответственность за жену – ответственность, возложенную на него Мих Ником и Раисой Семеновной, которым он обязан по гроб жизни. В глубине его души навечно запечатлелся образ трогательной девочки с тонкими косичками – как она просияла, когда он назвал ее принцессой!

– Ну ладно, – сказал Глеб, тяжко вздохнув. – Надо ехать домой. Или еще полежишь? Как ты себя чувствуешь?

– Нормально.

По голосу Леры было понятно, что она все это время беззвучно плакала.

– Я вызову такси.

– Хорошо. – Она встала с кровати. – Глеб, я хотела сказать… Чтобы ты не волновался. Ну, если решишь разводиться. Ты не беспокойся, я ничего с собой не сделаю. Я как-нибудь переживу, правда.

Глеб молча смотрел на жену, потом мрачно произнес:

– Мы не станем разводиться.

Домой они уехали не сразу, потому что оба внезапно ощутили зверский голод, и Глеб кое-как сварганил яичницу-глазунью – у Леры все валилось из рук, и в такси она сразу заснула, потому что предыдущую ночь совсем не спала. По дороге они заехали за сыном, который ужасно этому обрадовался. Синяк матери его впечатлил:

– Ничего себе ты навернулась! Больно, да?

Этот невыносимо длинный день все тянулся и тянулся: как нарочно телефон звонил не умолкая – лаборантка с кафедры, дипломники Глеба, приятели Антона, коллеги Леры, которым внезапно понадобилась ее помощь в каких-то организационных вопросах… Пару раз, как показалось Глебу, звонил приставучий Гена, но Лера, испуганно глянув на мужа, тут же вешала трубку. Она ничем не могла себя занять и либо бродила по квартире как потерянная, либо застывала на одном месте, рассеянно глядя в пространство. А Глеб мучился вопросом: где ему провести ночь? Спать в одной постели с женой ему категорически не хотелось, но, похоже, выхода не было: на кухонном диванчике он просто не поместился бы, идти в комнату сына было невозможно… Достать спальник и устроиться на полу? Это уж слишком. «Ладно, черт с ним! – наконец, решил Глеб. – Надеюсь, она сменила простыни…» Зайдя поздно вечером в спальню, Глеб увидел, что Лера рассматривает в зеркале свое бедро – заметив мужа, она тут же опустила подол ночной рубашки, но Глеб успел увидеть впечатляющий синяк.

– Господи! Ты и ногу ушибла! Надо йодом, что ли, помазать… Сейчас!

Глеб принес йод, опустился на пол и, как Лера ни упиралась, нарисовал ваткой кривоватую йодную сеточку, испачкав себе все пальцы – синяк стал выглядеть просто ужасающе, и Лера потянула вниз ночнушку, чтобы прикрыться. Но Глеб не дал ей это сделать:

– Сними совсем, – велел он.

Его руки сжимали ее бедра – Лера все пыталась повернуться боком, но Глеб развернул ее и притянул поближе:

– Сними, я сказал.

– Глеб… Не надо…

Но он ничего не слушал – закрыл глаза и потянул носом, впитывая ароматы йода, чистого глаженого хлопка, цветочного мыла – и самый главный, сокровенный женский запах, всегда страшно его возбуждавший. Глеб с силой сжал Лерины бедра и припал губами к ее вздрогнувшему животу – Лера тоненько вскрикнула, а Глеб подумал: «Эта женщина принадлежит мне. И будет принадлежать всегда». Он увлек жену на кровать и полночи всеми доступными способами доказывал ей эту простую истину. Утром Лера робко ему улыбнулась – ей пришлось надеть водолазку с высоким горлом, чтобы скрыть след засоса на шее. Глеб долго ее рассматривал: бледная, с тенями под глазами и фингалом на скуле, она все равно притягивала его, как магнитом, и обреченно вздохнув, он шагнул к ней, с силой обнял и поцеловал в губы, словно поставил последнюю точку: «Ты моя».

Но история на этом вовсе не закончилась: приставучий Гена никак не мог смириться и долго донимал Леру звонками и внезапными появлениями, так что в конце концов Глебу пришлось спустить его с лестницы. Да и сам он успокоиться не мог еще очень долго и даже отплатил Лере той же монетой, воспользовавшись первым подвернувшимся случаем, хотя раньше мысль об измене ни разу не приходила ему в голову. Особой радости это ему не доставило, только какое-то мрачное удовлетворение, особенно когда Лера обнаружила следы помады на воротничке его рубашки. Он читал только что вышедший из печати труд коллеги, когда внезапно появилась Лера и предъявила ему рубашку. Глеб взглянул, поморщился и спросил:

– Какие-то проблемы?

Лера мрачно на него посмотрела и вышла, произнеся:

– И чем же ты лучше меня?

«Да ничем!» – злобно подумал он: ему вдруг стало невыносимо тошно. Ночью Лера впервые в жизни попыталась отказать Глебу в близости, но у нее ничего не вышло: Глеб пересилил ее и взял свое – правда, кто кого победил, неизвестно, потому что Лера в результате испытала такую мощную чувственную встряску, что в самый острый момент чуть не потеряла сознание. Как ни странно, она стала получать максимум удовольствия от секса именно сейчас, когда они с Глебом так отдалились друг от друга: обоюдная измена словно подбросила дров в их костер. Их супружеская жизнь превратилась в баталию: днем побеждала Лера, которая стала еще более язвительной, а ночью Глеб яростно доказывал ей, кто в доме хозяин. Так что секса было в избытке, но любовью тут и не пахло. Со временем чувственный жар поутих – возраст брал свое, да и Глеб притерпелся к ворчанию Леры и научился пропускать ее шпильки мимо ушей.

Они с размахом отметили пятидесятилетие Глеба – он слегка полысел, отпустил усы с бородкой и смотрелся весьма импозантно, а Лера, хотя еще не достигла роковых сорока пяти, выглядела в полном соответствии с пословицей про ягодку: она рано поседела, но сияющие голубоватой белизной волосы удивительным образом ее молодили, подчеркивая свежесть умело подкрашенного лица. Антон перешел в десятый класс и вымахал под метр восемьдесят. Глеб редко бывал доволен сыном, который казался ему безалаберным, легкомысленным и самовлюбленным эгоистом, но не сознавал, что главная причина недовольства в том, что Антон слишком похож на мать.

Лёля за это время завела очередной бесперспективный роман, на этот раз с женатым человеком. Эти непростые отношения вдруг пробудили в ней писательский талант, и Глеб не без удивления прочел Лёлину повесть, напечатанную в одном из толстых журналов – совсем не его жанр (он предпочитал детективы), но очень даже неплохо. Глеб пару раз видел Лёлиного возлюбленного, которого звали Леонидом, – высокий седой мужчина, явно старше ее. Они так трепетно относились друг к другу, что Глеб часто вспоминал эту парочку и даже слегка им завидовал.

А потом в его жизни появилась Саша.

В детстве за сестрами ухаживала няня, которую Глеб уже не застал, но пару раз видел: маленькая старушка, одевавшаяся во все зеленое – девочки называли Агафью Степановну «няня Травка». Агафья Степановна, как понял Глеб, была существом необычайно кротким и незлобливым, а ее страсть к зеленому цвету образовалась в юности, когда некий молодой человек, предмет Агашиной безответной любви, заметил, что к ее рыжим волосам очень подходит лента оттенка молодой травы. С тех пор Агаша совершенно поседела, а зелени в ее нарядах сильно прибавилось, так что среди московской серой толпы она производила очень сильное впечатление, заставляя прохожих оглядываться.

Лёля часто навещала «няню Травку», жившую в крошечной квартирке бывшего дома Ливерса на Плющихе, а как-то осенью в гости к Агафье Степановне отправились и Лера с Антоном: кажется, у старушки был юбилей. Но гости оказались перед запертой дверью, а выглянувшая из соседней квартиры девушка сказала, что Агафья Степановна уже месяц как умерла, и пригласила их к себе на чай. Лёля потом долго сокрушалась, что так и не простилась с няней, Лера же возмущалась, почему им никто не сообщил. А Антону понравилась девушка-соседка. Сам он с отцом, конечно же, не поделился – отношения у них были весьма прохладные, как, впрочем, и с матерью: душу Антон изливал вырастившей его Лёле, которую по детской привычке до сих пор называл Нёня.

Лёля и рассказала Глебу про Сашу Чéрникову: скромная, красивая, доброжелательная, воспитанная. Просто тургеневская девушка! Глеб сначала скептически хмыкнул: уж он-то насмотрелся на этих «тургеневских девушек» у себя в институте. Но когда Саша появилась у них в доме, он согласился с Лёлей. В Александре и правда было нечто пленительно-старомодное: изящество, грация, сдержанность, скромность. Темные вьющиеся волосы, выразительные глаза с длинными ресницами, нежный, всегда чуть улыбающийся рот… В школе Сашу прозвали Черни́кой, и действительно, ее глаза по цвету как раз напоминали эту лесную ягоду. Как ни странно, Саша понравилась даже Лере. Правда, она скептически отнеслась к увлечению Антона:

– Ничего серьезного. Перерастет. Повзрослеет, мы ему подберем подходящую партию.

– А Саша-то чем не подходит? – удивился Глеб.

– Ты бы видел ее мать.

– Что не так с ее матерью? – спросил Глеб, начиная раздражаться: его удручало стремление жены изображать из себя «белую кость, голубую кровь».

– Очень странная особа.

Лёля тоже признала, что мать Саши показалась ей мрачной и желчной: «Бедная девочка. Наверное, нелегко ей приходится. Да и живут они небогато». Потом, присмотревшись к Саше получше, Глеб понял, что она умная, наблюдательная, весьма начитанная, искренняя, к тому же удивительно самостоятельная и взрослая, особенно по сравнению с довольно инфантильным Антоном. И у Саши было поразительное для столь юной девушки чувство собственного достоинства.

– Она цельная, сложившаяся личность, – сказала Лёля. – Знаешь, кого Саша мне напоминает? Татьяну Ларину. Помнишь: «Она была нетороплива, не холодна, не говорлива, без взора наглого для всех, без притязаний на успех, без этих маленьких ужимок, без подражательных затей… Все тихо, просто было в ней».

Через пару месяцев Саша пригласила Антона с Лёлей к себе на день рождения – вернее, пригласила Антона, который уговорил Лёлю пойти с ним: несмотря на присущую ему самоуверенность, Антон побаивался Тамары Васильевны, матери Саши. Вернулся он с праздника мрачнее тучи. Лёля, посмеиваясь, рассказывала Глебу:

– Антошка-то думал, что осчастливил Сашу – как же, принц на белом коне! Но она совсем не Золушка. Во-первых, они собрали роскошный стол, причем половину блюд готовила Саша. Какие пироги подали, пальчики оближешь! Во-вторых, гостей было человек двадцать, еле уместились. Взрослых семеро, остальные – молодежь, и мальчиков больше, чем девочек. Так что нашего Антона потихоньку задвинули в уголок. А мама Сашина – невероятно артистичная особа. У нее потрясающий голос – совершенно оперное контральто. Она нам такой концерт устроила! И Саша ей подпевала. Голос у Саши послабее, чем у матери, но мне Сашино исполнение даже больше понравилось. И на гитаре она играет вполне профессионально. Удивительная семья! Якобы у них в предках есть князь, женившийся на таборной цыганке – отсюда и певческие таланты. В Сашиной матери и впрямь что-то цыганское проглядывает, мне кажется…

– А кто у Саши отец?

– Не знаю. Я так поняла, что он их давно бросил.

Саша стала частой гостьей в доме Сотниковых, и Глеб, со снисходительным умилением наблюдая, как растет влюбленность его сына, не сразу понял, что происходит с ним самим: вдруг оказалось, что он как бы чувствует Сашу на расстоянии! Подходя к телефону, он знал, что услышит в трубке ее голос, а когда просыпался поутру в необыкновенно радостном состоянии духа, то уже понимал, что непременно увидится с Александрой. Осознал это Глеб, когда почувствовал внезапный всплеск радости, выходя из метро «Парк культуры», а шагов через десять наткнулся на Сашу, стоявшую на остановке троллейбуса вместе со своей мамой. Тогда Глеб впервые увидел Тамару Васильевну, поразившую его своей мрачной красотой, в которой действительно было нечто цыганское, и подумал, что Саше, должно быть, тяжко существовать рядом с таким глубоко несчастным и озлобленным человеком.

Потом Глеб внезапно изменил маршрут своих прогулок, оправдываясь тем, что ему надо больше двигаться: обычно утром он ходил в институт по Хамовническому валу, сворачивая у Новодевичьего кладбища, а вечером – в обратном направлении, теперь же стал возвращаться по Большой Пироговке, выбираясь потом переулками к Комсомольскому проспекту и набережной. Это было в два раза дольше, зато так он мог нечаянно встретить Сашу на Девичке и перекинуться с ней парой слов – несколько раз она даже провожала его до метро «Фрунзенская».

В начале января Сотниковы традиционно устраивали большой праздник, отмечая сразу Новый год и два дня рождения: Глеба и Антона, которые родились рядышком: Глеб – пятого января, а Антон – шестого, поэтому торжество обычно намечали на седьмое, приурочивая к Рождеству, чтобы никому не было обидно. Праздником, как всегда, занималась Лера, а Глеб привычно ужасался количеству гостей:

– А Иваненко ты зачем пригласила?

– Ну как же! Он всегда работает в Приемной комиссии!

Глеб только поморщился: Антону в этом году предстояло поступать в институт, и Лера, зная, что отец палец о палец не ударит ради продвижения сына, уже предпринимала рекогносцировки в заданном направлении – конечно, Антон должен был учиться именно там, где преподает отец, хотя никаких особенных педагогических талантов у мальчика не наблюдалось. Антон уговорил и Сашу – она сама подумывала о том же, тем более что Пединститут находился в двух шагах от ее дома, но колебалась между филфаком и истфаком.

– Не забудь про Сашу, – сказал Глеб жене, и Лера удивленно подняла брови:

– С какой стати мы должны ее приглашать?

– Вообще-то она девушка нашего сына, – разозлился Глеб. – Как мы можем ее не позвать?

– Ой, да ладно! У него этих девушек еще вагон будет! Или что? Они уже переспали?

У Глеба даже виски заломило от ненависти:

– Саша не из тех девушек, что сразу прыгают в постель к парню, – отрезал он.

Лера только фыркнула, но Саша все-таки была приглашена. Она пришла не с пустыми руками: Антон с Глебом получили в подарок по затейливо связанному шарфу, а Лёле с Лерой достались необыкновенной красоты узорные варежки, над которыми Лёля тут же восторженно разахалась, уверяя, что не видела ничего подобного даже в художественных салонах. Саша только скромно улыбнулась, а Антон потом рассказал отцу, что Саша с Тамарой Васильевной как раз и работают для одного из таких салонов:

– Только ты маме не говори. А то она какую-нибудь гадость ляпнет.

Сын, похоже, тоже был не в восторге от материнского снобизма. Глеб с удовольствием наблюдал за Сашей, которая вела себя очень просто и естественно, а когда Лёля попросила ее спеть, не стала ломаться, а сразу согласилась:

– Хорошо, только без гитары мне будет трудно.

Но гитара тут же нашлась – Антон заблаговременно достал ее с антресолей. Гитара была старинная, принадлежала еще отцу Мих Ника, и Саша с почтением взяла ее в руки. Настроила и задумалась: что же выбрать? Глеб посмотрел на выразительное Сашино лицо и вдруг понял: он знает, что Саша будет петь. И точно – Саша чуть улыбнулась и запела:

Голос Саши был словно старше ее самой, и пела она чуть отстраненно, как бы показывая романс, а не растворяясь в нем:

«Какая боль воспоминаний может быть у этого ребенка? – думал Глеб, любуясь Сашей. – А ведь как проникновенно поет!»

– Браво! – с некоторым удивлением в голосе воскликнула Лера. – Браво!

– Сашенька, вы чудо! – поддержала ее Лёля.

Саша засмеялась:

– Спасибо!

– Еще спойте! Пожалуйста! – загомонили гости, и Саша взяла новый аккорд. Она пела романс за романсом – Глеб слушал, время от времени закрывая глаза, и тогда голос Саши действовал сильнее, омывал его душу теплым светом, проникая в такие глубины, о которых он и сам не подозревал. Его все сильнее и сильнее охватывало ощущение полной нереальности происходящего – казалось, что есть только он и Саша, только ее голос, ее хрупкость, нежность, чистота и страсть…

Все так же ломился от закусок стол, звякали приборы, кто-то потихоньку закусывал, кто-то опрокидывал стопочку, Лера хозяйственно оглядывала застолье, Антон смотрел на Сашу, а сидевшая рядом Лёля быстро взглянула на Глеба и тут же отвернулась. Все было прежним, только сам Глеб стал другим. Вдруг Лера сказала – и Глеб невольно поморщился от звука ее голоса:

– Друзья, хорошенького понемножку. Еще одну, последнюю – да, Сашенька? А потом будем пить чай! Зря я, что ли, полдня с тортом возилась!

– Это стихи Цветаевой, – прошептала Глебу Лёля, когда Саша запела:

Никогда раньше не слышал Глеб этой песни, и она оказалась последним камушком, сдвинувшим лавину: мир рухнул и никогда не станет прежним. Саша допела, и все засуетились: молодежь унеслась в комнату Антона, Лера принялась убирать со стола и готовить чай, а гости разбрелись кто куда. Глеб ушел на лестничную площадку покурить и подумать в одиночестве – даже спустился этажом ниже, чтобы никто из гостей не побеспокоил, но не думалось: в голове крутились последние строчки Сашиной песни: «Он глаза мои увидел – и войска свои покинул». Именно это Глеб и чувствовал. Да, глаза у нее колдовские, черничные! За ними можно пойти через все леса, пустыни и пески морские… А войска пусть как хотят. Потом рядом с ним материализовалась Лёля – подошла, заглянула в лицо.

– Что? – спросил он с раздражением. – Что ты смотришь?

– Гле-еб, – нежно произнесла Лёля. – Бедный Глеб.

– Неужели так заметно?

– Не думаю. Все смотрели на Сашу. А я почувствовала.

– И что мне теперь делать? Как жить?

– Как получится. Только постарайся, чтобы Лера не поняла, а то она тебя изведет.

Глеб горько усмехнулся:

– Да уж!

Потом пили чай, дружно хвалили Лерин торт, действительно необыкновенный. Гости стали потихоньку расходиться, уехала на такси Лёля, Антон пошел провожать Сашу, Лера домывала посуду, а Глеб сложил раздвижной стол, вынес его в коридор, потом разобрал постель и подошел к окну, чтобы закрыть форточку. На подоконнике за шторой вдруг обнаружилась бутылка, в которой оставалась еще почти треть водки – Глеб посмотрел-посмотрел, взял бутылку, допил все прямо из горла, а потом прилег, не раздеваясь, на кровать и тут же вырубился: он и так довольно много выпил за этот вечер. Лера попыталась было его поднять, но не смогла и только накрыла пледом, а сама отправилась на кухню – ждать возвращения сына.

Ближе к утру Глебу приснился сон, который напоминал фрагмент цветного кинофильма: он жил совсем в другой квартире, полной каких-то уютных старинных предметов – «камера» на мгновение четко показала пузатенький комод с инкрустацией, на котором стояли фарфоровая ваза с розами и приоткрытая шкатулка, где что-то заманчиво поблескивало; потом женский портрет в золоченой раме и зеркало – Глеб увидел свое отражение и понял, что гораздо моложе себя нынешнего. Он прошел в небольшую комнату и сел к письменному столу, тоже старинному, с множеством ящичков. Стол был покрыт зеленым сукном и толстым стеклом. В комнате царил полумрак, поэтому горела настольная лампа с круглым зеленым абажуром, но за окном сияло солнце, и хотя видно было только синее небо с легкими облачками, почему-то было понятно, что там море.

В комнату вошла Саша – она была гораздо старше, чем в реальности. Саша отодвинула бумаги, лежавшие перед Глебом, постелила белую салфетку и поставила стакан с чаем в серебряном подстаканнике, потом взъерошила Глебу волосы и поцеловала в щеку. Глеб обнял Сашу за талию, увлек к себе на колени, несколько раз поцеловал ее улыбающиеся губы, нежную шею и, расстегнув перламутровые пуговки кружевной блузки, добрался до теплой ложбинки на груди. Саша рассмеялась, вырвалась из его объятий и ушла на балкон: она читала книгу, медленно покачиваясь в плетеном кресле-качалке, и ела яблоко, время от времени поправляя распущенные волосы, которые сбивал ветер. Глеб смотрел на нее и испытывал такое неимоверное, такое неистовое счастье, что даже схватывало сердце…

Он проснулся, но долго не открывал глаза, надеясь удержать это удивительное чувство, и перебирал в памяти все подробности сна. Он все еще ощущал вкус Сашиных губ и аромат ее теплого тела, чуть влажного от пота. Это было чувственное и одновременно необычайно целомудренное переживание – ничего общего с тем жаром вожделения, который Глеб испытывал к Лере. «Это любовь – вот что это такое! Разве ты сам не понимаешь?» – прозвучал у него в голове тихий голос Саши, и он повторил про себя: «Любовь…»

Глеб тихо поднялся – спать он больше не мог. Вышел на кухню, посмотрел на часы – было около четырех. Попил из чайника – прямо из носика, нашел сигареты. Почти пять часов, пока не встали Лера с Антоном, он провел на кухне: ходил из угла в угол, словно заключенный в камере, курил в форточку, доел последний кусок Лериного торта, выпил целый пакет яблочного сока, обнаруженного в холодильнике, и думал. В конце концов, он смирился. Что ему сказала Лёля? Жить, как получится? Что ж, только это Глебу и оставалось. И дело было даже не в том, что Саша – девушка его сына и по возрасту годится Глебу в дочери! Глеб не мог не осознавать, что чувство его безответно и безнадежно. Не стоило ни на что надеяться и ни о чем мечтать. Да и достоин ли он любви такой необыкновенной, прекрасной и чистой девушки, как Александра?! Глеб старался понять, вынесет ли, если Антон с Сашей решат пожениться – говорить об этом, конечно, еще рано, пусть сначала получат образование, но все-таки! С одной стороны, тогда он сможет часто видеться с Сашей, а с другой… Нет, об этом лучше не думать.

Тут на кухню вышла проснувшаяся Лера, увидела Глеба, потом странный натюрморт на столе и изумилась: пепельница с грудой окурков, блюдце с крошками торта, пустой пакет из-под сока и горка мандариновых шкурок – мандарины Глеб тоже машинально доел.

– Ты давно встал? А я-то думала, проспишь до полудня…

– Ну да, что-то не спалось, – сказал Глеб и поспешно поднялся, не в силах разговаривать с женой. – Пойду-ка я прогуляюсь, пожалуй.

– Мусор захвати! – крикнула ему вслед Лера, зажигая газ.

Глеб захватил. Потом прогулялся – конечно, на Плющиху. Он не знал, в каком из бывших домов Ливерса живет Саша, поэтому обошел их все и постоял в каждом дворе, сам не зная зачем. Поплелся обратно. Ощущение счастья выветрилось окончательно, и душу заполнила тоска, и с ней – он знал – теперь придется существовать всю жизнь.

Оказалось, что у этой тоски есть имя, о чем Глебу рассказала Лёля, которая знала все на свете. С ней одной Глеб мог разговаривать о Саше. Когда совсем становилось невмоготу, он приезжал в Бирюлево, и они с Лёлей устраивали праздник саудади. Так именовалось на португальском языке сложное чувство, хорошо знакомое обоим, которое объединяло в себе светлую печаль, сожаления по утраченному, тоску по несбывшемуся и ощущение мимолетности счастья.

К этому времени Лёля уже не встречалась со своим Леонидом, хотя любила его по-прежнему: жизнь как-то растащила их в разные стороны. Писательство стало ее отдушиной, и Глеб иногда завидовал Лёле, способной проживать множество жизней вместе со своими героями.

Антон и Саша окончили школу и поступили в Пединститут – Антон на платное дневное отделение, а Саша на бюджетное вечернее. Днем она работала в районной библиотеке – совсем рядышком, на Новодевичьем проезде, напротив пруда. Глеб теперь встречался с Сашей гораздо чаще: он читал лекции второму курсу вечерников, в первом семестре следующего года вел у них семинар, так что обязательно виделся с Сашей раз в неделю и иногда провожал ее до Плющихи, стараясь не злоупотреблять, чтобы девушка ничего не заподозрила. Потом он предложил Александре писать диплом под его руководством, и она согласилась – это были самые счастливые два года в жизни Глеба, потому что у него появились все законные основания звонить Саше и вызывать на консультации. Но за пару месяцев до защиты диплома внезапно выяснилось, что Саша с Антоном расстались – Глеб не сразу заметил, что Саша перестала бывать у них дома, он и Антона-то редко видел.

– Как расстались? – поразился Глеб.

Саша пожала плечами:

– Да так. Он теперь с другой девушкой встречается. С Ксюшей Дорошенко.

– Ах, вот оно что…

Ксюша была дочерью нового русского, известного предпринимателя – реклама молочных товаров Дорошенко лезла в глаза отовсюду. Глебу стало стыдно за Антона:

– Мне так жаль, Сашенька, что мой сын причинил вам боль.

– Ну, могло быть и хуже.

Саша быстро взглянула на Глеба и чуть покраснела – Глеб догадался: между ними не было физической близости. Эта мысль привела его в восторг, и только на следующий день Глеб осознал, чем ему грозит разрыв Антона и Саши: девушка больше никогда не придет к ним домой. Так Глебу пришлось спуститься на следующий круг смирения: он убеждал себя, что их дружеская связь все равно не оборвется – Глеб знал, как тепло Саша к нему относится. Правда, это было совсем не то тепло, о котором он мечтал. Глеб старательно загонял свою тоску вглубь – мало помогали и разговоры с Лёлей, и рюмочка коньяка, принятая на ночь, и научные занятия… Да и кому она теперь нужна, его наука!

День икс неумолимо приближался, и Глеб сделался страшно раздражителен, так что Лера с Антоном старались не попадаться отцу под горячую руку. Надо сказать, что Лера вообще вдруг сильно смягчилась и совсем перестала скандалить с мужем. Правда, он этого не заметил. Наконец, Саша защитилась. Глеб посидел немного на кафедре со своими дипломниками, потом потихоньку сбежал, но в коридоре его догнала Саша:

– Глеб Алексеевич, вы уже уходите? Как жалко.

Глеб смотрел на Сашино лицо – счастливое, освобожденное и одновременно по-детски расстроенное и старательно улыбался:

– Сашенька, вы большая умница. Поздравляю вас! Жаль, что вы не хотите пойти в аспирантуру.

Это был его запасной план: убедить Сашу поступить в аспирантуру или, как вариант, подобрать ей должность в институте, хоть в той же библиотеке. Но Саша уже нашла место учительницы в частной гимназии:

– Нет, Глеб Алексеевич, это не для меня. Спасибо вам огромное – за все. Вы так много для меня сделали, и я даже не знаю, как теперь буду обходиться без вас.

– Ну, Сашенька, существует же телефон. И ничто не может нам помешать иной раз прогуляться по привычному маршруту.

– Да, конечно. Спасибо. Я так рада, что вы есть в моей жизни!

Саша как-то подалась к нему, и Глебу показалось, что девушка сейчас его поцелует – но Саша не осмелилась. Все, что она говорила, было только солью на раны Глеба: ничего, кроме уважения и дочерней привязанности, не звучало в ее словах. Они расстались, и Глеб с новой силой принялся укрощать свою тоску: ему казалось, что внутри у него постепенно намерзает ледяная глыба. Глеб решил, что подождет месяц… Нет, два месяца! А потом позвонит. Будет законный повод: надо же узнать, как ей работается на новом месте. И он был совершенно не готов однажды вечером увидеть Сашу у входа в институт – всего через одиннадцать дней после разлуки. Разумеется, он считал дни! Давно начал, пытаясь определить, сколько времени может выдержать без Саши – до сих пор рекорд составлял тридцать девять дней. Саша была очень оживлена и говорлива – Глеб пригляделся к ней и понял, что девушка слегка под хмельком:

– Ну да, я сегодня отвальную устраивала. Последний день отработала. Потом отпуск, а с середины августа я уже в гимназии. Волнуюсь что-то!

– Я думаю, вы прекрасно справитесь. Как планируете провести отпуск?

– Хочется съездить куда-нибудь. Но денег маловато, конечно. Может, в Крым с девчонками махнем – дикарями, на недельку.

– На недельку – это маловато.

– Дольше не получится. С мамой проблемы, да и вообще… В конце концов, я всегда могу съездить к маминой подруге на дачу! Это за Переделкино. Там очень красиво и сад роскошный. Она постоянно нас зазывает…

Незаметно они добрели до Девички и присели на скамейку. Саша разговорилась – видно было, что ей не хочется расставаться с Глебом Алексеевичем, а он слушал и наслаждался неожиданным счастьем.

– Вы знаете, мне сначала у вас так понравилось! – говорила Саша, доверчиво глядя на Глеба. – Я подумала: какой теплый дом! Ведь мы с мамой только вдвоем, а у нее характер тяжелый. Папа ушел, когда мне лет десять было, но я его даже не виню, правда. Маму трудно выдерживать. Я-то ведь не могу с ней развестись. А потом я поняла, что у вас тоже не все гладко. Глеб Алексеевич, почему вы ее не оставили?

– Кого? – изумился Глеб, совершенно не ожидавший такого поворота в разговоре.

– Валерию Михайловну.

– Почему я должен был ее оставить? Она моя жена, у нас сын.

– Да я понимаю – семья, ребенок, но… Я все время возмущалась: она же совсем вас не ценит, не уважает и обращается с вами просто ужасно. Неужели вы до сих пор ее любите?

– Господи… Я даже не думал, что вы принимаете это так близко к сердцу! На самом деле все обстоит немного иначе, чем вам представляется.

– Конечно, это совсем не мое дело, но мне казалось, что вы несчастны, и я ужасно переживала. Особенно когда еще думала, что мы сможем породниться. Я сомневалась, что уживусь с Валерией Михайловной. Смешно, конечно, но я мечтала, чтобы вы встретили женщину, которая сделает вас счастливым. Даже пыталась немножко поколдовать! Мы с мамой знаем разные заговоры – правда, я не сильно в это верю, но вдруг оно и правда работает…

Глеб смотрел в Сашины черничные глаза и медленно умирал, раздираемый противоречивыми чувствами, потом решился и очень тихо произнес:

– Я встретил такую женщину. Это вы, Саша.

Он тут же пожалел о сказанном, потому что Саша явно удивилась, ахнула и закрыла лицо руками.

– Господи, какая же я дура! – пробормотала она. – Непоправимая дура! Безмозглая идиотка!

Глеб молчал. Саша убрала руки – глаза ее были полны слез:

– Простите, простите меня, Глеб Алексеевич! Ради бога, простите! Я ничего, ничего не понимала. Я люблю вас, очень сильно люблю! Но… Совсем не так, как вам хотелось бы. Вы знаете, мы ведь с Антоном именно поэтому так долго продержались: я не могла представить своей жизни без вас! А в нем я давно разочаровалась.

– Сашенька, я все понимаю. Я никогда ни на что не надеялся. Не надо мне было говорить. Простите.

– Глеб Алексеевич, а вдруг мы с вами встретимся в следующей жизни? И тогда все получится.

– Да, пожалуй, все надежды только на следующую жизнь, – невесело усмехнулся Глеб, понимая, что Саша пытается его утешить.

– Представляете, вам двадцать, а мне…

– А вам вдруг семьдесят!

– Да, об этом я не подумала… Это еще более безнадежная ситуация…

– Но даже в этой безнадежной ситуации я буду любить вас так же сильно, как сейчас.

Саша опустила голову – оба не знали, что еще сказать и долго сидели в тягостном молчании. Потом Саша взглянула на Глеба и грустно произнесла:

– Глеб Алексеевич, я думаю, нам не стоит больше видеться. Это очень горько, но иначе нельзя. Ответить на ваши чувства я не могу. Вы для меня как отец! Больше, чем отец. А видеть вас и знать, что вы страдаете из-за меня… Нет, я этого не выдержу. Простите меня.

– Что ж… вероятно… вы правы…

Боль, которую испытывал Глеб, была так сильна, что он даже дышал с трудом. Саша смотрела с состраданием, потом протянула руку и коснулась его щеки. Глеб закрыл глаза. И тогда Саша быстро поцеловала его в губы – сердце Глеба остановилось, а потом словно раскололось на множество мелких и острых осколков. Когда он пришел в себя, Саши уже не было.

Глеб долго сидел на этой скамейке, не в силах подняться. Он наконец осознал, что все это время благополучно обманывал себя: в самом дальнем и потаенном уголке его души жила крошечная, слабая и хрупкая надежда. А теперь она умерла, и Глеб вместе с ней. Эта мысль принесла даже какое-то облегчение: раз он больше не принадлежит к миру живых, значит, преграда между ним и его любовью непреодолима. Он будет существовать по другую сторону стены, разделяющей живых и мертвых, в полной тьме…