Главное сокровище Бургундии, её чудесные виноградники, щедро прогреваемые солнцем, овеваемые ласковыми тёплыми ветрами, отягощённые золотистыми гроздями, появились еще со времён кельтов. Потом они долго переходили из рук в руки: сперва галлам, потом римлянам, потом франкам… Пока, наконец, не вернулись под десницу и защиту Галлии. Да и помимо ценнейших лоз, одаривала эта земля многим. Непревзойдённые тонкие белые вина, жёлтые горчичные поля и изумительное душистое масло, Шаролесская говядина, Бресские пулярки и цесарки, рыба в реках, улитки в лозах… Если Лютецию по праву называли сердцем Франкии, Шампань – душой, то Бургундия заслуженно именовалась желудком, сытым, умиротворённым, знающим толк и в изысках и в простоте, любящим и ублажить себя, и побаловать соседей… Воистину, золотое графство.
И уж конечно, представлялось сущей глупостью отдавать такой лакомый кусочек тёмным эльфам лишь из-за того, что вздорной и истеричной Аквители Восьмой взбрело в голову нарушить договорённости стопятидесятилетней давности, якобы давно утратившие смысл, поскольку были заключены с иной правящей династией. Но всего лишь отказать эльфам и выпроводить назад, на Острова, было недостаточно. Требовалось убедить их в смехотворности претензий как таковых, и не только на ценнейшее графство, но и на соседние, в чью сторону остроухие могли обратить раздосадованный после неудачных переговоров взгляд. Не просто вежливо выпроводить, но и заказать дорогу во всю Франкию. Сотни лет эта земля развивалась и процветала без их участия, а теперь вдруг тёмные вспомнили, что первые их короли родились под местными дубами и мастерили свои первые луки из здешнего орешника! Подходящий повод, чтобы загрести плоды труда многих поколений. Ну, уж нет. Дудки.
Его светлость герцог Эстрейский, шипя сквозь зубы что-то явно неприличное, умывался столь яростно, будто желал содрать, счистить с себя всё, что налипло за сегодняшний день. От обнажённого по пояс тела только что пар не валил, настолько Жильберт д’Эстре распалился. Переговоры не сдвинулись ни на йоту. Ах, если бы он догадался сразу прихватить с собой Максимилиана Фуке! Может статься, по определённым причинам дело приобрело бы совсем другой окрас и пошло бы так, как изначально планировалось… Но нет, сам упёрся, что, видите ли, тут ему нужнее окажется Винсент, а Макс пусть разбирает бумажную круговерть и правит потихоньку, как это уже бывало в нередкие дни его отсутствия. Некоторые вопросы секретарю удавалось порой решить удачней, чем самому герцогу, и последний не раз вынужден был признать, что не додумался бы до подобных ходов. Надо думать, и здесь, в дипломатической миссии Фуке не подкачал бы, но… Он в Гайярде. Значит, работаем с тем, что есть.
По знаку камердинера двое лакеев поспешно вынесли из шатра лохань с тёплой водой. Мишель накинул на хозяина полотенце, приготовил чистую рубаху и камзол и бесшумно исчез, по опыту зная, что ещё с четверть часа герцог будет мрачно расхаживать по комнате… вернее, по отсеку шатра, выделенному под рабочий кабинет и спальню; потом завалится отдохнуть. И затребует ужин не раньше, чем через час. Потом будет думать, писать, отдавать распоряжения на завтра, вызывать к себе нужных людей, и угомонится лишь ближе к полуночи: темнота не помеха, были бы лампы. Так всегда в походе: ложится за полночь, встаёт с петухами… Хорошо хоть, в дороге не путались с обозами: д’Эстре предпочитал делать быстрые переходы налегке, загодя предупредив местные власти и распорядившись сделать необходимые к его приезду приготовления. Быстрый марш-бросок с одним-двумя перекусами почти на ходу – и, покинув Эстре в ночь, к вечеру следующего дня они были на месте, неподалёку от скромной деревушки между Аваллоном и Дижоном, где на обширной лесной поляне уже поджидали шатры, возведённые совместными усилиями властей обоих городов.
На другой поляне в полулье отсюда уже раскинулся, словно игрушечная деревушка, лагерь тёмных эльфов.
И началось…
Два дня без каких-либо результатов. Не удивительно, что его светлость пребывал в великом раздражении. Два дня переливания из пустого в порожнее! Лишь упрёки, надуманные обвинения, жалобы на тяжкую долю в изгнании… Да кто их изгонял-то! Сами после позорного поражения решили удалиться от людей, выбрали для жительства незаселённые Средиземноморские острова, да ещё обнесли магическим барьером, чтобы к ним никто не совался. До сих пор даже посольства свои держат практически в изоляции, не прорвёшься. Только и разговоров, что о высокой культуре и об избранности… Да, ещё о родословных, корнями уходящих в тысячелетья. Ну и что? Род человеческий вообще от Адама и Евы ведётся, а уж после них, много веков спустя, пошли такие смески, как эльфы, альвы, асы, дроу – от браков небожителей и земных людей. Но люди-то, как более старшие, своим первенством не кичатся, а эти… Сколько снобизма! Сколько амбиций!
Реванш. Им просто нужен реванш за то давнее унижение. После смерти мужа власть Аквители держится на волоске, и всё из-за её скверной репутации. Будь распутная эльфийка при этом ещё и неплохим политиком, ей бы прощались многие грешки, так ведь нет! Единственное, на что ей хватало ума – не разгонять советников мужа и действовать по их подсказкам; они-то и дёргали за ниточки, предоставляя так называемой королеве всласть упиваться привилегиями, а уж тяжкие обязанности взвалили на себя. Им удобна была эта королева. Умные люди… вернее эльфы, они предпочитали официально числиться на вторых ролях и не претендовали на трон. А вот чтобы спокойно из-за спинки трона управлять, нужно было, чтобы кукла сидела достаточно надёжно.
Им-то и понадобилась война. Пусть кровопролитная, пусть затратная – но обелившая сам вид дроу. Каламбур, да? Обелившая тёмных эльфов… Заставившая вернуть нации самоуважение. Ибо гонор, не подкреплённый чем-то конкретным, оставался всего лишь гонором, а вот вознёсшийся на плечах «отвоёванной в справедливой войне» Бургундии дал бы прочувствовать дроу свою значимость.
Эта идея герцогу не нравилась до отвращения. Впереться чужакам в самое сердце Галлии? Да никогда!
И уж совсем не нравилось, как оценивающе косилась на него Аквитель Поднебесная – наградили же прозвищем, будто и впрямь горстка небольших островов занимает всю вселенную! А взгляд у королевы, несмотря на присутствие и министров, и советников с обеих сторон, был порой настолько блудливый, что трое её походных любовников багровели от злости. Отчего атмосфера переговоров не освежалась, прямо сказать. Мрачная была атмосфера. Замораживающая любую надежду на мирный исход.
Не удивительно, что при первых же звуках до боли знакомого голоса, приглушённого парусиновыми стенами, сердце его светлости сделало кульбит, как певец серенады, в которого вместо гроша полетел от красавицы с балкона новенький золотой. И было чему радоваться.
– Винс! – гаркнул он, сшибаясь на входе с доблестным капитаном и стискивая того в железных объятьях. – Ну, наконец-то! Я тут скоро поседею без тебя! Но сначала – что в Роане? Что дома?
– И я рад, – скупо улыбнулся Винсент Модильяни. – Погоди, я весь пропылился, дай хоть напиться и помыться с дороги. В Роане порядок, оспа есть, но ветряная, оставил там Вайсмана с целой гильдией эскулапов. Разберутся. Вот тебе депеши, – вынул из-за обшлага два узких конверта, – рекомендую ознакомиться. Пока зачитаешь – приведу себя в порядок и доложу подробнее.
Герцог с жадностью схватил письма, просиял, углядев на одном личную печать, при виде второго нахмурился. Кивком отпустил Винсента. Поколебавшись, всё же начал с послания, отмеченного Ватиканским гербом.
Машинально придвинув ногой складное походное кресло, уселся. Перечитал. Потёр заросший к вечеру щетиной подбородок.
– С этим понятно. – И добавил туманно: – Что ж, может, и к лучшему… Решить всё сразу и…
Энергично рубанул рукой, словно утверждая «всё» и «сразу». Отложил письмо на складной походный стол – аккуратно, со всем почтением к отправителю – и вскрыл первое, что давно уже жгло колено.
«Драгоценный мой супруг!»
…и расплылся в блаженной улыбке.
Никогда ещё к нему так не обращались.
Не выдержав, оглянувшись украдкой, как мальчишка, прикоснулся губами к бумаге, на которой сохранился аромат фиалок от тонких девичьих пальчиков.
«Милый Жиль! Пишет тебе твоя маленькая неразумная жёнушка…»
И мир вокруг исчез. Не стало белых полотняных стен и круглых потолков, прогибающихся под напором осеннего ветра, окриков вооружённой охраны, лошадиного ржания, треска сучьев в разгорающихся кострах, звяканья железа (это Винсент по соседству, прежде чем приступить к омовению, снимал с помощью герцогского камердинера лёгкий дорожный доспех…) Всё пропало. Остались он – и родной милый образ перед глазами, и любимый её голосок.
«Я с самого утра страшно боялась, что не справлюсь. Но все меня успокаивали, и ты тоже, хоть далеко. Ах, Жиль! Милый!»
«Спасибо тебе за подарок. Он прекрасен. И фиалки. И стул в кабинете, который сменили нарочно для меня, чтобы был повыше. Я вот пока не поняла, как ты делаешь, чтобы появилась карта Галлии, ты потом научи меня, ладно?»
Непременно. Но о карте ли ты думала, милая, когда писала эти строки? Герцог лукаво усмехнулся.
«Мэтр Фуке учил меня отвечать на Высочайшие Прошения…»
Бедняжка Марта, она и впрямь думает, будто на её плечи легла вся провинция! Молодец, Макс. Пусть поддерживает в ней эту иллюзию, а сам, как обычно в его отсутствии, разбирается с делами. Девочке, безусловно, надо приобщаться к управлению, но постепенно, не сразу. Такими вот шажками.
«…А прошений было много, я просто вспоте…»
Не привыкла к разбору бумаг, голубка…
Страдания жёнушки над «иск…», «эск…», и, наконец, «експедицией» заставили его затрястись от еле сдерживаемого смеха. Рассуждение о ввозных пошлинах и «нашей монополии» умилили. История с многоженцем-рейтаром заставила-таки расхохотаться. Она приобщила к «Государственным Делам Особой Важности» даже архиепископа Эстрейского, его справедливая девочка! Жиль ничуть не сомневался, что Бенедикт добьётся продления папской буллы. Его высокопреосвященство, духовное звание коего усердная авторша так и не одолела при написании, ради прекрасных глаз герцогини и её обострённого чувства справедливости свернёт горы. Возможно, даже в буквальном смысле.
…Ага, вот как. Значит, старина Гийом провёл её по галерее предков. И Гайярд раскрыл перед ней скрытое крыло, в которое пускает только избранных. Что ж, после того, как он показал ей тайные ходы – удивляться нечему. Хотя, конечно, мэтр Франсуа наверняка был сражён наповал. И поспешил затем поделиться с прислугой своим удивлением и восхищением: замок окончательно признал хозяйку и пустил в святая святых! Помнит кто-нибудь, чтобы нечто похожее хоть раз случилось со злобной Анной, первой Анной, Анной неправедной? Не вспомнит, даже если бы сильно захотел. То-то и оно. Кто ещё хочет поспорить, которая из хозяек настоящая?
Прекрас… А это что такое?
«А ещё мы вместе с ним поднимались на Ту Самую Башню»…
Улыбка слетела с лица герцога. Сощурившись, он вчитался в зачёркнутые строки. Ноздри раздулись от сдержанного гнева. Прихлопнув злосчастным письмом по колену, вскочил.
– Винс! Винсент, где тебя носит?
И, не дожидаясь ответа, рванулся вон.
Шатёр герцога был ни чета прочим, обычным круглым, в которых его люди располагались по пять-шесть человек. Нет, его временный дом, хоть и возведённый при помощи таких же шестов, опор и парусины, был своеобразным домом, состоящим из нескольких «комнат» и даже переходов. Сообразно статусу; и, вдобавок, затруднял возможные попытки покушений, ибо можно было каждый раз на ночь располагаться в другой «комнатушке». Но сейчас – его светлость, рыча от нетерпения, едва не снёс плечом опору очередного купола.
– И ты оставил её одну? – взревел в негодовании. – Когда в небе летают чёрт знает какие монстры, чёрт знает кем посланные? Отвечай сейчас же!
Капитан не спеша перекинул камердинеру мокрое полотенце. Взялся за свежую рубаху.
– Всё в порядке, ваше светлость.
Ловко единым движением, выдающим военного человека, привыкшего одеваться по тревоге за секунды, накинул рубашку, перепоясался.
– Извольте следовать за мной, я сейчас вам кое-кого представлю… – Выждал, пока герцог с шумом выдохнет. – Это единичное происшествие, игнорировать которое, впрочем, было бы глупостью с нашей стороны. Поэтому, будьте уверены…
Кивнул Мишелю, показывая, что больше ничего не требуется, подхватил молочного брата под локоть, увлекая наружу.
– … я бы не оставил её светлость без надлежащего присмотра. Гарнизон на месте и бдит, ребята в казарме начеку, Макс на посту, к нему стекается вся информация о возможных странных происшествиях. Защита вокруг замка обновлена и усилена.
– Кем? – рыкнул герцог.
– А вот…
Часовые у входа отсалютовали шпагами. Жильберт машинально отмахнулся… и во все глаза уставился туда, куда приглашающе махнул рукой капитан Винсент.
Двое монахов, сложением более похожие на борцов, нежели на смиренных служителей Господа, мирно переговаривались с невесть для чего забредшим в лагерь эльфом. Собственно, заходить на чужую территорию никому не возбранялось, лес был нейтрален, да и войны между Островами и Галлией ещё не объявляли; но негласное правило: мой лагерь – моя земля, и чужим тут делать нечего! – соблюдалось. Что тут забыл остроухий фаворит Аквители – неизвестно, но только парочка служителей Божиих беседовала с ним, злобно шипящим, вполне доброжелательно. Но вот один из братьев-бенедиктцев приложил ладонь к груди, сдержанно поклонился – по-видимому, извиняясь, что не может продолжить беседу, и отошёл буквально на несколько шагов к штабелю массивных брёвен. Заострённые с одного конца, это были резервные заготовки для центральных шатровых опор, на тот случай, если вдруг возникнет нужда в дополнительных временных жилищах. Естественно, вновь прибывшей братии понадобился кров, поэтому-то один из них не торопясь взвалил на плечо брёвнышко – толщиной, пожалуй, с эльфа, чуть не брызжущего слюной от ярости… Остроухий вдруг поперхнулся словом и замолчал. Монах нёс мощное бревно на облюбованное место легко и непринуждённо, словно тренировочную деревянную пику. Потом, зайдя в солидный просвет между двумя палатками, прикинул центр будущего шатра – и так же легко, как и нёс, стащил дерево с плеча, перехватил поудобнее, приставил остриё к земле…
Возвёл очи к небу – как и полагается, прося благословение у Всевышнего перед любой работой…
И, хекнув, с силой вогнал бревно в землю, не меньше, чем на локоть. Как шпиговальную иглу в гуся.
Любо-дорого посмотреть…
Вот так, с одобрением, не обращая внимания на восторженные вопли рейтаров и охранников, и посмотрел на него сотоварищ, а затем перевёл взгляд на застывшего с отпавшей челюстью субтильного, как и все эльфы, королевского любимчика. И что-то сказал негромко, ласково.
Глаза у того остекленели. Неуверенно улыбнувшись, гость вдруг задумался… Впал в прострацию. Постоял с минуту, усиленно размышляя, затем, спохватившись, пробормотал нечто вроде извинений – и, церемонно поклонившись, развернулся в сторону эльфийского лагеря. Шёл он какой-то деревянной походкой, чудом избегая столкновения с попадающимися на пути деревьями. Монах сердечно благословил его вслед, покивал – и, подобрав полы сутаны, не торопясь двинулся к герцогскому шатру-дому.
– Что вы ему внушили, брат Тук? – любезно осведомился капитан Винсент.
– Ничего особенного, брат мой. Всего лишь открыл глаза на некоторые вещи и заставил пересмотреть свою жизнь.
– Всего лишь? – В синих глазах капитана блеснула смешинка.
– Не более. Куда уж мне. Вот отец Бенедикт, тот, ежели захочет, может из разбойника за несколько минут душеспасительной беседы святошу сделать, а я… всего лишь подправляю мировоззрение, убрав шоры с глаз. Смиренно и с оглядкой на советы наставников своих.
– Ну-ну, – капитан кивнул. – Позвольте вам представить, ваша светлость…
– Мгм… Я понял, – промычал герцог. – Наслышан. Брат Тук? Безусловно, рад видеть вас здесь, но как вы… Стоп. Винсент, теперь поподробнее: ты совсем недавно собирался мне сказать, что…
– Дюжина собратьев этого вот молодца оставлена для дополнительной охраны и сопровождения её светлости, – невозмутимо сообщил капитан. – Физические данные плюс магический потенциал, плюс духовные силы… Ну, ты сам только что видел. Лучшего и желать нельзя. Его высокопреосвященство охотно выделил наиболее способных своих людей, тем более что им время от времени необходима практика в миру. Говорит, засиделись в кельях-то, пусть подышат свежим воздухом.
– А заодно отправил нас к вам с определённой миссией, ваша светлость, – поклонился брат Тук. – И, как полномочный представитель Его Высокопреосвященства, архиепископа Эстрейского, я прошу у вас несколько минут для приватного разговора.
Его светлость смерил его одобрительным взглядом. Кивнул.
– Извольте.
И первым прошёл в «приёмную».
***
За истекшие почти двое суток в дороге, когда спать удавалось урывками, лишь бы побыстрее нагнать герцога – капитан Винсент изрядно вымотался. Выручала поддержка братьев бенедиктцев, которые, несмотря на его нервозность и поспешание, не пропустили в дороге ни одной утренней, полуденной и ежевечерней молитвы. И по своему, монастырскому уставу, творили ещё и полуночную. Модильяни попервоначалу энергично возражал против такой неразумной траты времени: к тому же братьям Туку и Исааку для исполнения молитвенного правила непременно нужно было отыскать по пути следования хорошее место, будь то поляна в рощице, небольшой водопад с приозёрной скалы или просто тенистый сад добрых людей, пустивших их троицу на ночлег. Капитан не понимал этой блажи. Молиться ведь можно и в седле, твердил он. Какая, в сущности, Господу разница, откуда к нему вознесётся очередной псалом? На что, смиренно улыбаясь, служители Господни отвечали, что разница есть: в теле, зад которого не отбивается седлом, а спину не ломит, и не печёт жарким солнцем тонзуру, душе куда легче общаться со Всевышним: она не отвлекается на плотские неудобства, а сразу воспаряет в горние выси.
На первом вынужденном простое капитан скрипел зубами от едва сдерживаемого нетерпения, и пока святые братья застыли на коленях, одинаково склонив головы, прикрыв глаза и перебирая чётки, мерил шагами мирную полянку, как загнанный в клетку барс. Но, едва дождавшись последнего «Amen» и вскочивши на коня… вдруг почувствовал в теле лёгкость необыкновенную. Словно не было за плечами без малого двадцати лье пути и ночного бдения.
Более он со своим уставом в чужой монастырь благоразумно не лез, с молчаливой благодарностью принимая дар освежённых очередной молитвою братьев, которым, похоже, в дороге и почивать не требовалось. Те несколько часов, на которые Модильяни всё же сморил безжалостный сон, святые братья потратили на обсуждение каких-то своих насущных проблем. Ну, и конечно, на благочестивые размышления, сопровождаемые лёгкой разминкой в виде перекидывания друг другу трёхпудовых глыб с горчичного поля, у обочины которого остановились с вечера передохнуть и перекусить. Надо думать, несколько недель спустя, недосчитавшись во время вспашки под осень пары дюжин валунов, вросших за многие годы в землю, хозяин поля вовсе не огорчится.
И всё же капитан устал. Тело, утомлённое тряской в седле, дневным пеклом щедрого на солнце бабьего лета и ночной влажной прохладой, настоятельно требовало отдыха. Желательно, в лежачем положении и не в полглаза и вполуха, а полноценно провалившись в сон без сновидений, до очередного витка переговоров. Тем более что своими предложениями он уже поделился с герцогом, ему же передал на словах интересные вести от архиепископа Эстрейского, и теперь мог удалиться на покой. С чувством выполненного долга.
Тем не менее, посты перед сном надо было проверить. Давнишняя привычка, которой капитан ещё ни разу не изменил, не позволила ему почить на лаврах спасителя отечества, а подняла с уже нагретой походной кровати и отправила в обход по лагерю.
Он обошёл дважды периметр вагенбурга – кольца из обозных телег и возов, на которых из Аваллона и Дижона были привезены сюда свёрнутые тенты, шатры, павильоны и всё, что нужно для их возведения. При желании вагенбург вокруг лагеря можно было бы сделать и двойным, но… это означало показать, что Галлия всерьёз готова к обороне, а, возможно, и к войне. Поэтому на половине пустых телег и повозок отправили назад по домам плотников и установщиков тентов, числом более двухсот двадцати человек… Ну и правильно: нечего этакой прорве народу после сделанной работы болтаться по лагерю без дела и подъедать казённые припасы, которые, к слову сказать, надо экономить, поскольку неизвестно, сколько придётся здесь торчать…
Первый заход капитан сделал в одиночку. Проверил часовых, пароли, шуганул кравшегося со стороны леса воришку, поговорил со старшинами о дисциплине, распорядился, чтобы прачек и иных девиц пропускали в лагерь сугубо в дневное время, и в определённые часы. Пригрозил наказанием за возможные азартные игры. И даже напомнил пример из хроники походов Карла Великого, когда лишь с помощью самых жёстких мер, и с большими потерями, командирам пришлось усмирять драки, вспыхнувшие в лагерях Карла из-за шлюх и жульничества при игре в кости. После таких оживляющих дисциплину бесед капитан Модильяни счёл свою вечернюю миссию выполненной и отправился было на покой, но уже у входа в герцогский шатёр его перехватила парочка братьев бенедиктцев. Чей свежий вид радовал глаз и вызывал лёгкую зависть, свидетельствуя о тех самых нескольких часах сна, которых сейчас так не хватало капитану.
Все трое обменялись приветствиями.
– Прекрасная ночь, брат мой, – с воодушевлением завёл беседу брат Тук. – А мы тут с братом Исааком надумали пройтись, размять ноги… Не слишком нескромным будет с нашей стороны попросить вас составить нам компанию?
– А заодно и предупредить часовых о нашем присутствии, – безмятежно подхватил брат Исаак, тот самый, чей воткнутый в землю шест для будущего шатра до сих пор не давал покоя местным Геркулесам. Однако столь легко и изящно повторить подвиг монаха не удалось никому. – Ибо разминать ноги нам хотелось бы как раз вдоль границы лагеря; или как вы, военные, это называете? Вдоль периметра.
Капитан вопросительно приподнял бровь.
– Избыток сил, – коротко пояснил брат Тук. – Пристроить бы…
– Да, силушка играет, – вздохнул сотоварищ. – Маленько перебрал… Скинули бы немного на магический барьер, оно не лишним будет. Это ночью ваши люди бдят, а днём как-то… не очень. Я вот нынче приметил, что тот самый эльф, что всё ругался да злился, а затем в задумчивость впал… он ведь не просто так сюда просочился. На нём личина человека была, может, даже кого-то из ваших, потому и пропустили его без вопросов. Походил, пошатался, вышел из-за какого-нибудь тента уже тёмным. А раз ходит свободно, значит, пропустили, можно…
Капитан так и остолбенел. Нет, жаркое солнце бабьего лета всё же напекло ему голову в дороге, иначе он и сам бы задумался, почему это визитёра из соседнего лагеря не потрепали изрядно на входе: впрочем, тот с виду был безоружен, потому и не придирались, видимо. Нет, каков прокол с его стороны! Усталость – не повод ослаблять бдительность. Немедленно нужно допросить часовых.
– Личина, говорите? – мрачно произнёс вслух. – А пойдёмте, любезные братья мои. С удовольствием присоединюсь к вашей прогулке.
…В окончательно сгустившейся ночной тьме, кое-где прореженной огнями лагерных костров, след от поставленного монахами магического барьера светился таинственно и красиво. И, надо сказать, успокаивал. Огорошенные второй внеплановой, и, чего уж там таить, нежданно-негаданной проверкой, часовые заметно подтянулись и… как-то насторожились. Не понравились им ни ночной моцион троицы, ни дополнительная, вроде бы им же в помощь поставленная магическая защита. По всему выходило: назревает заваруха. Глядеть надо в оба. Поэтому, когда зашуршали по вытоптанной поляне лёгкие шаги, снаружи периметра, приближаясь к главному входу-проёму вагенбурга, оба часовых грозно окликнули:
– Стой! Кто идёт? Пароль!
– Ах… – зазвенел в темноте звонкий, как колокольчик, голос. – Что же вы меня так пугаете!
– Господин капитан! – окликнул приближающегося Модильяни один из солдат. – У нас, похоже, того… Нарушитель. Нарушительница…
И глупо заулыбался.
Рука капитана легла на эфес шпаги. Подобравшись, он поспешил к импровизированным воротам, не заметив даже, что с двух сторон его обошли монахи, скользившие по земле плавной, невесомой поступью, будто их могучие тела ничего не весили.
– Пропустите же, – прозвучал жалобный голосок, такой знакомый. – Я ужасно замёрзла… Я приехала к мужу. Как мне его найти? Ах, милый капитан, неужели вы меня не узнаёте? Прикажите вашим людям впустить меня!
Никогда ещё до этого дня, вернее, этой ночи госпожа Марта не называла Винсента «милым капитаном».
Тем не менее, пристально вглядевшись в невесть откуда появившуюся среди леса юную герцогиню, и впрямь дрожащую от холода под лёгким плащом, молочный брат герцога склонился в глубоком поклоне.
– Прошу извинить, ваша светлость, но мы вас не ожидали. – И повелительно бросил часовым: – Пропустить! Её светлости не пристало мёрзнуть. Позвольте, сударыня…
И, скинул плащ, галантно набросив на плечи впорхнувшей в освободившийся проход супруге герцога д'Эстре. Заодно поверил собственный глазомер. Особа, с благодарностью повисшая на его локте, была на целых две ладони выше той девочки, которую он однажды арестовал в маленькой лесной избушке неподалёку от Сара.
– Брат мой, – с беспокойством окликнул его Тук. – А вы уверены…
Капитан беспечно отмахнулся.
– Бросьте, брат Тук. Всё в порядке. Я сам провожу её светлость к супругу. А наш разговор мы продолжим позже. На чём мы там остановились? Ах, да…Timeo danaos et dona…
– Я запомню, – с облегчением подхватил его давнишний знакомец. – …et dona ferentes, разумеется.
Они с братом Исааком внимательно глядели вслед удаляющейся парочке.
– Но как же вы здесь появились? – слышался вдалеке голос капитана.
– А я оставила свою карету неподалёку. Такая беда – сломалась ось, – щебетала девушка. – Вы ведь пошлёте своих людей на помощь? Там темно и, кажется, бродят волки…
– Непременно пошлю.
– Как можно скорее, милый капитан. Как только проводите меня к его светлости – и немедленно пошлите людей! И побольше, человек двадцать…
Брат Исаак негромко рыкнул:
– Смиррна!
Часовые у прохода вздрогнули и вытянулись в струнку.
– Всё идёт как надо. – Голос монаха звучал гулко и внушительно. – Не расслабляться, глядеть в оба. Всем! – прикрикнул в расчёте на остальных. И повернулся к Туку.
Тот опустил веки, молча одобряя.
– Личина-то двойная. – Исаак вновь прожёг взглядом спину герцогини, почти скрывшуюся из вида. Вот они с капитаном завернули за очередную палатку и пропали окончательно… – Всё, догоняем?
– Да. Надо бы покараулить.
– Святое дело, брат мой…
…Конечно, никакую помощь капитан никуда посылать не стал, ибо явно в недалёких от обозного заграждения кустах дожидалась не карета. А, скорее всего, с полсотни вооружённых до зубов тёмных эльфов из лагеря по соседству.
Вот только кто пожаловал сюда под видом истосковавшейся в разлуке нежной супруги?
За свою спину капитан был спокоен. Недаром он начал, а Тук узнал и подхватил фразу из Гомера: «Боюсь я данайцев, даже дары приносящих…» Братья наверняка уже занимают пост неподалёку. При их способностях передвигаться бесшумно он не удивится, обнаружив их прямо за углом герцогского шатра. А он сам… Он пойдёт внутрь. Двигаться бесшумно могут не одни монаси.
За Жильберта он не беспокоился. Кто бы ни таился под личиной Марты – это не мужчина. По сложению, по походке, по лёгкости руки и тонкой кости опознать женщину не составило труда. А уж с женским-то полом Жильберт д'Эстре справится.
Ничего не попишешь. Чтобы вывести гадюку на чистую воду, нужно её заманить в капкан. Прямо в пасть. К вкусному и отчего-то желанному герцогу.
***
Сон его светлости был лучист и светел, как та, что ему снилась.
Башни Гайярда ещё не скрылись за горизонтом, а он уже скучал по Марте. Лишь многолетняя привычка – сперва государственные интересы, потом я! – заставляла отвлекаться на насущные дела. Дорога. Размещение людей на ночлег. Обмен депешами с городскими старшинами Дижона и Аваллона, и, конечно, с их маркграфами, которые, как полноправные представители Бургундии, должны участвовать в переговорах. Дипломатия дипломатией, а надо было на ходу проверять, всё ли готово к обустройству будущего лагеря, хватает ли тентов, палаток и шатров, чтобы не ударить в грязь лицом, ведь всем известно, какие снобы эти тёмные эльфы. Не зря ещё его отец говорил, что дроу за последние сто лет переменились далеко не в лучшую сторону и теперь вовсе не те задушевные ребята, к которым не страшно в бою повернуться спиной, а за хорошим столом – крепко чокнуться бокалами. Совсем не те стали эльфы. Есть ещё исключения, но настолько редкие…
Маркграфам он отписал сразу, что ему довольно малого походного шатра, но для проведения встреч с длинноухими пусть его подданные расстараются. Павильон графа Бургундского – вот что нужно; даже привычные к роскоши и изяществу дроу будут поражены. Пусть почтенный граф не пожалеет своего сокровища, которое раз в году демонстрирует на турнирах, посвящённых памяти безвременно погибших сыновей. Герцог уже пообещал ему, независимо от результата переговоров, что похлопочет перед Его Величеством о присвоении права двум младшим, пока незамужним дочерям графа, при вступлении в брак сохранить за собой гордую фамилию отца. Мало того – передать оную вместе с наследными титулами будущему супругу, дабы род Бургундских с честью и славой продолжил своё существование. Граф будет землю рыть, а сделает всё, чтобы не подвести герцога. Что там шатёр, когда речь ведётся о неугасании рода!
А заодно…
Право наследования дочерями, пусть и таким способом, создавало прецедент, которым можно было воспользоваться, если у Жильберта, не будет с Мартой сыновей, а родятся только дочери. Конечно, придётся подбирать зятя особенно придирчиво, чтобы, не колеблясь, когда настанет время, передать бразды правления. Что ж, если, допустим, вырастут достойные сыновья у Винсента или Макса – то почему бы и нет?
Об этом стоит хорошо подумать.
Он любил предусматривать и оказываться впереди. Так учил отец. Так он сам будет воспитывать своих детей. Когда-нибудь…
Погружённый в грёзы, он и не заметил, как задремал на своей простой складной солдатской койке. Лишь, как предвестник сна, прозвучал в ушах милый голос, озвучивая строчку из дивного письма: «Пусть у тебя всё будет хорошо, Жиль!»
Отчего-то повеяло холодом, вместе с нахлынувшим ощущением, будто кто-то заглянул через плечо – украдкой, тайком… и попятился. Но Жильберт д'Эстре уже проваливался в сон, и навстречу ему торопилась его ненаглядная, перебирая быстрыми ножками по белым ступеням парадной лестницы Гайярда, и там, где крошечная туфелька касалась мрамора, оставались букеты нежных фиалок. Весь мир померк перед её улыбкой. И герцог полностью отдался сладостному сновидению, ринувшись навстречу любимой.
…Очнулся он от неожиданного удара.
Нет, не в сердце, не в печень, не в голову… Шарахнуло по всем рецепторам боли, забив тревогу. С ним такое уже происходило, а потому – он особенно и не удивился, когда, разрывая сон, грозно рыкнуло второе, бодрствующее «Я». Тело взметнулось с кровати само, перехватив в прыжке чужого, подмяв под себя, прижав коленом, намертво сцепив пальцы на податливом горле… Не слишком сильно, но и без особых церемоний: чтобы и не до смерти, и придушить, парализовав сопротивление в корне, чтобы враг хрипел, дёргался, не в силах отцепить от своей шеи железных рук… Включилось зрение. И вот тогда Жильберт д'Эстре от ужаса едва не закричал. Под ним, задыхаясь, билась его Марта, его ненаглядная, его милая…
В панике он пытался отпрянуть – но руки не слушались, выдерживая захват, не ослабевая напряжения… «Чужая!» – вопило всё его существо, не веря тому, что видит. От немедленного разрыва сердца его спасло лишь одно: глаза его любимой, уже налитые кровью, вдруг из карих сделались синими…
Черты багрового, начавшего стремительно темнеть лица поплыли, меняясь. Удлинился разрез глаз, поднялись скулы, губы истончились, а в оскале явственно промелькнули два удлиненных верхних клычка. С волос словно стекло золото, проявив первозданную белобрысость, брови и ресницы побелели… Герцог с отвращением разжал, наконец, руки.
Второе «Я», убедившись, что первым «Я» враг распознан, угомонилось, и до поры, до времени приглушило звериные инстинкты. Хоть и хотелось вонзить в эту податливую плоть когти.
– По…ща…ды… – прохрипело жалкое существо, отдалённо напоминавшее эльфийку. И задёргалось, пытаясь освободиться.
Тут только герцог сообразил, что коленом прижимает к походной койке хрупкое женское тело. Причём, судя по субтильности, и впрямь – эльфийское. Как бы он не повредил ему рёбра, в беспамятстве-то. Отвечай потом за поврежде…
Минуту.
Память услужливо подсказала, что в момент, когда разум находился на грани сна и яви, в тот момент, когда его пальцы сомкнулись на горле нападающей, об пол что-то звякнуло. Характерно так, знакомо. Придерживая хрупкую, пытающую жалко улыбнуться, деву за плечи, его светлость рыкнул:
– Винс! Ко мне!
Ничуть не сомневаясь, что капитан рядом.
Тот незамедлительно выглянул из-за полога на входе. Весьма кстати прихватив по дороге второй фонарь, вкупе к тому, что мерцал в герцогском «кабинете». (Свечам и факелам, по известным причинам, в палатки и шатры ходу не было.) Мало того – вслед за ним ввалились два прибывших монаха и часовой. Ждали, сволочи. Ждали, когда позовёт… Значит, Винсент не прозевал лазутчицу, но оценил степень опасности как среднюю, потому и допустил к телу, помня, что к спящему герцогу ни один чужак не подберётся безнаказанно. Почему-то ему надо было пропустить сюда эту женщину. Зачем? Чтобы себя выдала?
И как она посмела притворяться Мартой?
Подавив очередной приступ ярости, он приказал:
– Глянь, что там на полу.
Капитан шагнул ближе. Приподнял фонарь, подкрутил колёсико регулировки пламени для большей яркости.
– Кинжал, ваша светлость. Эльфийской работы, без ножен. Ножны у дамы на поясе, выпирают из-под верхней юбки… – Сделал ещё шаг, отступил. Бросил через плечо: – Всем видно?
– Неслыханное злодейство, – прогудел отец Исаак. – Вот ведьма, а? Покусилась на самого нашего государя! Смерть ей!
– Тише, тише, брат… – Тук внимательно вгляделся в обронённое оружие, сиротливо валяющее на дощатом настиле, затем в посеревшее лицо жертвы, которую его светлость так и держал почти распятой на постели, не думая отпускать. – Лезвие-то по кромке смазано ядом, какая уж тут смерть… Тут попытать сперва надо: или кто послал, или своей волей пришла, а может, зачаровали?
Пленница, дёрнувшаяся при слове «попытать», вскрикнула:
– Да! Да! Меня заставили!
Брат Тук покачал головой.
– Что-то не видно на тебе следов чужого воздействия, дочь моя… Ваша светлость, извольте не напрягаться и чуть сдвинуться влево, мы сейчас возьмём её под контроль. Готов, брат Исаак? Отпускайте, ваша светлость.
Пленница, казалось, перестала дышать. Лишь конечности судорожно подёргивались, когда её поднимали и привязывали к стулу. На последнем действии настоял брат Тук, пояснив, что постоянный ментальный нажим может вступить в конфликт с чужим настроем, внедрённым, возможно, в это тело, а потому – особо давить не следует, лишь иногда, в целях безопасности…
– Я не хотела, – торопливо забормотала женщина, едва получив относительную свободу и возможность говорить. – Это… Не смотрите на кинжал, он только для того, чтобы защищаться. В лесу полно хищников, я боялась…
– Настолько, что привели вслед за собой сопровождение, – прервал её лепет капитан Винсент. – Под ножи которого упорно пытались согнать наших людей.
Сказал наудачу. Но по дёрнувшей всем телом жертве понял – угадал.
– Так-так, – несколько удивлённо протянул вдруг герцог, усаживаясь на койке поудобнее. – Риа Сандриэль, вы ли это? Первая фрейлина её величества Аквители Поднебесной! Не верю своим глазам! И что вы можете сказать в своё оправдание? Вы пришли назначить мне свидание со своей королевой? Несколько странный способ. Или решили лично изъясниться в высоких чувствах наедине? Так я весь внимание! Начинайте же, сударыня!
Женщина задрожала. Брат Тук, насторожившись, провёл ладонью у неё над головой, словно снимая невидимую паутину.
– Ну, вот, больше никто не помешает… Можешь смело отвечать, дочь моя: из тех, кто за тобой следил, тебя никто не слышит.
Фрейлина закрыла глаза. Словно нервничая, облизнула пересохшие губы, дёрнула головой.
– Можно воды?
– Нет, – жёстко отрезал герцог. – Ни воды. Ни еды. Ни жалости. Вы заявились с ясно обозначенным намерением меня убить, риа. Брат Тук, как духовное лицо, облачённое властью, зафиксировал картину происшедшего. Сейчас в лагере нет менталистов, но, будьте уверены, завтра не ранее полудня они прибудут по моему вызову из Дижона и вскроют вашу прелестную редкую черепушку, вытянув наружу всё, слышите, всё! Эльфийские мозги ничуть не крепче человеческих, поверьте. Я не блефую и не запугиваю. Я жду, риа. Жду добровольного признания.
– Нет, – севшим голосом ответила та. И гордо вскинула голову. – Не дождётесь. Вас тут четверо на одну слабую женщину, но я… Не сдамся. Зовите ваших менталистов!
Его светлость усмехнулся.
О двойной личине шпионки он пока не знал. Но зрительная память была хорошая. А потому – на серьги с изумрудами, качнувшиеся в мочках острых ушек, покрытых лёгким пушком, герцог обратил внимание. Не из-за того, что они дисгармонировали с цветом глаз носительницы – а это уже само по себе казалось странным, ибо эльфийки всегда предпочитали украшения в тон радужке глаз, – а потому, что не далее как вчера видел эти самые серьги совсем на другой женщине. И та вряд ли поделилась с фрейлиной любимым украшением, подарком от последнего, пока ещё чересчур милого сердцу, аманта.
– Ради любви я вынесу всё, – услышал он, и едва удержался, чтобы не вытаращить глаза от изумления. Кто это тут вякнул о любви? – Пусть я погибну, пусть над телом моим надругаются менталисты, но, может, хоть эта жертва смягчит ваше жестокое сердце, герцог Жильберт д'Эстре! Ах, на какие унижения я иду, как низко я пала!
И хоть руки пленницы были перекинуты за спинку стула и схвачены кушаком, вдруг показалось, что сейчас эти руки, хрупкость которых просвечивает сквозь полупрозрачное кружево, красиво заломлены. В прекрасных сапфировых глазах проступили слёзы.
– Ради любви, – всхлипнула она, низко опустив голову. – Только ради…
Рывком поднявшись с койки, его светлость навис над покусительницей на его тело и душу.
– И для того понадобилось принять облик герцогини? А что же вы раньше плели, что вас якобы заставили?
– Ах, вы не понимаете! – Прелестница закусила губку. – Я испугалась и солгала, лишь бы меня не пытали. Клянусь, это вы похитили моё сердце навсегда! Но вы такой недоступный и неприступный, все вокруг только и твердят, как вы обожаете супругу. У меня не было никаких шансов завоевать ваше сердце. Вот я и подумала: проберусь в лагерь тайком, украдкой… Как вор! – вскрикнула патетически. – Да, как вор! Украду хоть крохи любви, предназначенные той, о которой вы грезите днём и ночью. Ведь вы даже не замечаете нас, самых красивых женщин Поднебесной, вы игнорируете даже королеву; неужели герцогиня прекраснее? И что мне оставалось делать? Только пуститься на хитрость…
Она тихо всхлипывала, полностью, казалось, погрузившись в своё горе.
«Какой артист умирает…» – вспомнились капитану Винсенту собственные слова, сказанные недавно Максу Фуке.
Брат Исаак пребывал в замешательстве, потому как с женской природой дел почти не имел, верить подозрительной особе не хотел, но уж очень она в тот момент трогательно рыдала.
Брат Тук лишь покачал головой. Как более опытный, он давно уже разглядел языки лжи, опутывающие голову незнакомки…
Часовой у входа подумал: «Шлюха».
Ложь, ложь, и не во спасение, а лишь с целью разжалобить, отвлечь… Опустив глаза, брат Тук сощурился… и, стремительно нагнувшись, быстро задрал на женщине атласную юбку и выдернул из-за голенища сапожка сверкнувший жалом стилет. Да столь споро, что дама даже не успела сообразить, и вскрикнула с большим опозданием.
– И ещё кое-что, – пробормотал брат Тук. – Ваша светлость, мне, как лицу духовному, желательно оной особы в некоторых местах не касаться, а вы, человек светский, загляните ей, прошу прощения, под корсаж. Там есть один интересный кругляшок.
– Не смейте! – завизжала эльфийка. – Ко мне нельзя прикасаться! Герцог, взываю к вашей справедливости! Защитите меня от посягательств на мою честь!
Брови его светлости недоумённо взлетели вверх.
– Честь? – медленно и со вкусом повторил он. – Лгунья, убийца, прикрывающаяся чужим именем, возможно, и не одним – и вы ещё смеете говорить о чести? У вас её нет, риа. Капитан, вам там, сзади, удобнее, сделайте то, о чём говорил брат Тук.
Пожав плечами, Винсент Модильяни, стоявший за спиной пленницы, запустил руку ей… за шиворот, и не успела та ахнуть – вытянул наверх массивную золотую цепь, что, оказавшись спрятанной глубоко под лифом, натянулась под его рукой и потащила за собой из ложбины меж плотно сжатых грудей массивный золотой медальон. Который капитан и стащил через белокурую голову, едва успев увернуться от острых, клацнувших зубов.
– Ехидна, – не удержался герцог. – Дайте-ка глянуть…
Но внезапно посуровевший монах, протянув лапу, шустро отобрал трофей у капитана.
– Не так быстро, ваша светлость. Нам с братом Винсентом подобная штучка уже встречалась. Аккуратного обращения требует…
Эльфийка угрожающе зарычала. Вздохнув, брат Тук прижал пальцами несколько точек у неё на шее и за ухом – и та обмякла на стуле, закатив глаза.
– Пусть отдохнёт. Брат Исаак, это ведь больше по твоей части, взгляни.
Без особого почтения, даже с какой-то долей брезгливости его товарищ повертел в руках плоский кругляш, чрезвычайно напоминающий «Нюрнбергское яйцо» – карманные часы, диковинку, недавно вошедшую в обиход. Колупнув крышку, внимательно осмотрел содержимое. Кивнул.
– Тот самый случай. Портал и вызов.
– Дистанция? – поспешил уточнить капитан. Кому, как не ему, помнить подобное «яйцо», оказавшееся так не вовремя в руках умирающего барона де Бирса, и дальнейший бой с орками! – Готовилось нападение?
Брат Тук развёл руками.
– Заставить оную особу откровенничать и проникнуться любовью вряд ли получится, слишком сильна на ней защита; от духовного воздействия, кстати. Кому-то сильно не понравилось, в каком состоянии вернулся наш вчерашний гость. Похоже, приняли меры.
А брат Исаак добавил:
– Ежели вы о дистанции выхода – то он недалече. Похоже, там, где у оной грешницы якобы застряла карета. Мыслю, выпрыгнули бы из портала зелёные молодцы в помощь тёмным. А вот откуда будут прибывшие – точно не скажу, на пяти десятках лье моё чутьё заканчивается. Значит, подалее того будут. Но только всё это, я вам скажу, теперь тьфу, фитюлька… – Заметив, как насторожился герцог, пояснил: – Давеча мы с братом Туком прошлись по этому, как его…
– По периметру, – любезно подсказал Винсент.
– Вот-вот, да и сработали охранный барьер. Через него эта фитюлька не сработала бы, нет. Я там на всякий случай глушилки повтыкал, вот и они пригодились.
Помедлив, его светлость сказал неожиданно мягко:
– Винсент, напомни, когда вернёмся, поговорить с его высокопреосвященством. Мне нравится его система обучения. Итак, господа…
Прихлопнув по коленкам, задумчиво встал.
– Даму изолировать. Наши гости, думаю, продержат её до рассвета в стабильном состоянии. Винсент, утром к побудке установите по центру лагеря столб для наказания. Придётся устроить суд. К тому времени, думаю, как раз прибудут высокие гости с той стороны леса, дабы застукать меня в непотребном виде в постели с прекрасной риа Сандриэль… Или мёртвым. В первом случае у них в руках был бы прекрасный повод для давления, во втором – сорванные переговоры и…
Он задумался.
Неужели такая подстава? Не пожалеть крупнейшую фигуру, снять с доски… возможно, разыграть партию со своим претендентом на трон… Ведь он бы не умер мгновенно даже от отравленного кинжала, а его убийца живым из лагеря уже не вернулся бы.
– Ждём до утра, – дополнил вслух. – Тогда всё прояснится окончательно. А пока – унесите её куда-нибудь, не могу же я спать с этой блудодейкой под одной крышей. Я, в конце концов, женатый человек.
***
Павильон графа Бургундского сиял великолепием. В отличие от шатра самого герцога, он возвышался в центре лагеря, как небольшой дворец, притягивая всеобщие взгляды вымпелами на деревянных башнях и зубчатыми куртинами. Ещё две башенки высились при входе, служа, заодно, опорами для натянутого гобеленового полога.
Наружный слой павильона представлял собой отнюдь не парусину, как на прочих шатрах, а был пошит из верблюжьей шерсти, хорошо удерживающей как тепло изнутри, так снег и воду снаружи. Второе покрытие, внутреннее, из красной тафты было обвешано гобеленами со сценами охоты, пиров и романтической любви, а полосы между ними расшиты жемчугами и золотом. Жёсткость деревянного настила здесь умягчалась драгоценными персидскими коврами, столь мягкими, что даже капризные эльфы, сидя за круглым столом переговоров, украдкой от людей разувались, дабы погрузить ступни выше щиколоток в приятную мягкость кашемира. Павильон-дворец с лёгкостью вмещал до сорока пяти человек и эльфов, это не считая слуг и стражи, скрывающихся в пространстве меж наружным и внутренним пологами.
Вот к этому-то самому павильону-дворцу, у которого, дожидаясь герцога и сопровождающих лиц, столпилась делегация эльфов, и подошла странная процессия.
Занимался рассвет. Но в появлении дроу в этот час не было ничего удивительного: остроухие, живя с природой в едином ритме, любое важное дело начинали с восходом солнца, и на привычки людской знати спать иногда допоздна взирали со снисходительным высокомерием. Людям, скрепя сердце, приходилось приспосабливаться к их режиму, дабы не провоцировать гостей на новые неудовольствия. Однако сегодня ранние гости поджидали хозяев с каким-то нездоровым энтузиазмом.
Первое, что увидели высокие лица при подходе к месту переговоров – это оцепление солдат вокруг высокого столба со скобами для цепей, установленного по центру утоптанной перед павильоном небольшой площади. Заспанные, будто после бессонной ночи, физиономии гостей, и без того с утра не отличающиеся приветливостью черт, помрачнели в предчувствии неприятного сюрприза.
Его светлость герцог Эстрейский появился через полчаса томительного ожидания, жив-здоров, бодр и весел, чего нельзя было сказать о скуксившихся островитянах. И – о чудо! – дроу не роптали, не строчили ноты протеста, не выражали явно или тайно негодование по поводу оскорбительной для них задержки. Одним словом, поведением своим напоминали ту самую кошку, что поджимала уши и берегла зад, памятуя о сожранной накануне хозяйской говядине. Отчего-то их не удивило, что в сопровождении герцога шли не только граф Бургундский и маркграфы Дижонский и Аваллонский, но и давно и печально известный им капитан Модильяни, а также два лица духовного звания, наличие которых явно не вписывалось в протокол.
– Прошу извинить, господа, – без тени раскаяния произнёс герцог. – Дела, дела. Как видите, даже по ночам мне не дают покоя… Сегодня я невольно нарушу нашу обычную процедуру протокола, ибо обстоятельства таковы, что я вынужден обратиться к вам с неким заявлением. Ситуация довольно щекотливая…
Он обвёл взглядом присутствующих. На большинстве эльфийских ликов, абсолютно лишённых намёков на возраст, застыло угрюмое ожидание. Однако кое-кто – меньшинство – искренне недоумевали. Так. Определённо, во вчерашней акции участвовали не все, есть и несведущие. На них и делал ставку его светлость.
– Но что это? – Он замер в показном удивлении. – Её величества здесь нет? Блистательная не почтит нас сегодня своим присутствием? Должен ли я расценивать это как выражение протеста на какое-либо действие со стороны галлов?
– Её величество нынче в недобром здравии, – поспешил выступить вперёд с разъяснениями первый министр Аквители, вечно унылый Пантанюэль. – К сожалению, минувшая ночь была чересчур сыра, что не могло отрицательно сказаться на её голосе. Согласитесь, с больным горлом трудно вести переговоры. Однако я уполномочен…
– И, соответственно, её прекрасных фрейлин мы сегодня не увидим, – в задумчивости продолжил герцог, словно не замечая вопиющего нарушения этикета со своей стороны. Перебить первого министра эльфячьего… эльфийского двора! Но островные остроухие проглотили и это. Министр лишь сдержанно поклонился.
– Сожалею. Наши звёзды остались при своём светоче.
– Восхитительно сказано, господин министр! При светоче… Однако вынужден огорчить: одна из оных звёзд, похоже, сорвалась с небосклона и закатилась раньше времени. Что такое? Вы отчего-то побледнели? Впрочем, я отвлёкся. Не слишком ли большой вольностью с моей стороны будет уточнить: все ли фрейлины её величества остались при её величестве? Не случилось ли минувшей ночью какого-то неожиданного происшествия, трагической случайности, я не знаю… в результате чего в свите прекрасной Поднебесной оказалось на одну звезду меньше?
– Не понимаю ваших намёков, ваша светлость, – занервничал Первый Министр. – Не более получаса тому назад я видел свиту её величества в полном составе…
Его помощник с помертвевшим лицом делал какие-то знаки, то отрицательно мотая головой, то плотно сжимая губы, с которых, казалось, вот-вот сорвётся какое-то признание.
– В полном составе, – раздражённо повторил Пантанюэль. – А чем, собственно, вызваны подобные нескромные расспросы?
– Увы, моим искренним огорчением, – воздохнул его светлость. – Что мне за судьба досталась – уже второй раз в жизни вынужден обвинять женщину в самозванстве… Прошу извинить, господа, мы скоро закончим с этим неприятным делом. Итак, прошу внимания!
На последних словах он заметно повысил голос.
Караул вокруг столба – так и хотелось назвать его «позорным»! – встрепенулся и встал по стойке «смирно».
– Сегодня ночью была попытка покушения. На меня, – без обиняков заявил герцог и обвёл сообщество эльфов испытующим взглядом. Кто дёрнется? У кого первого сдадут нервы?
– Надеюсь, неудачная? – ляпнул министр, растерявшись, и затем даже покраснел, сообразив, что сморозил глупость. Герцог вкрадчиво уточнил:
– А как бы вам хотелось? Впрочем, независимо от ваших тайных и явных желаний, я жив, господа, как видите. А преступник – вернее преступница – должна понести заслуженное наказание. Согласитесь, попытка убийства даже простолюдина не может оставаться безнаказанной; что же касается венценосной особы, особы, кстати, являющейся носителем и королевской крови, то… – Развёл руками. – Мои действия обоснованы и законны. Но я очутился в тупике, ибо преступница не моя подданная. Она – ваша соотечественница, и естественным было бы согласовать её наказание с вами. Хочу предупредить… – Жильберт д'Эстре бросил задумчивый взгляд на заметно посеревшие щёки «знающих» эльфов. – Снисхождений с моей стороны не будет. Оная особа явилась в этот лагерь под личиной моей супруги, дабы получить беспрепятственный пропуск к моему телу, и напала на меня, спящего. При ней найдено оружие, а также некий амулет, прямо и недвусмысленно указующий на преступные намерения. Как главный судья своей провинции, я рассмотрел дело, выслушал оправдания со стороны обвиняемой, признал их относительно смягчающими вину и вынес приговор. Он вас интересует?
Первый министр прокашлялся. Оставшаяся дюжина дроу хранила напряжённое молчание.
– Безусловно, ваша светлость, не только интересует, но мы кровно заинтересованы, чтобы злоумышленница понесла достойное наказание. Покушение на вашу особу… гм… это вызывает негодование с нашей стороны и праведный гнев. Но… можем мы узнать имя вами осуждённой?
– А какая вам разница? Могу сказать одно: она благородной крови. Соответственно, наказание для неё будет с учётом её происхождения, не столь позорное. Её будут пороть, не снимая платья.
– По…
Эльф зашатался и глотнул воздуха. Двое из присутствующих схватились за кинжалы и шагнули вперёд. Солдаты из кольца оцепления тотчас развернулись – и ощетинились пиками в их сторону.
– По…роть?
– А как вы думали, рий Пантанюэль? Это и есть смягчённое наказание. Я проявил милость, оставляя в живых преступницу, которой полагалось бы, по меньшей мере, лишиться головы. – Его светлость с удовлетворением отметил, как у партии «знающих» забегали глаза. Фавориты королевы, кося на вооружённых солдат, нехотя отпустили оружие. – Либо быть четвертованной. Но, принимая во внимание стремление к миру и взаимному уважению между нашими государствами, я приговорил её лишь к прилюдной порке. Пятнадцать плетей. И даже без отрубания руки, поднявшей на меня оружие. Этого достаточно, чтобы и соблюсти букву закона, и покарать в назидание тем, кому не нравится моя скромная персона. Я всё сказал. Приведите обвинённую!
Теперь дроу вряд ли можно было назвать тёмными. Щёки одних отливали багрянцем стыда – это у меньшинства, несведущего в истинной сути происходящего, остальные побледнели до синюшности. Вот только с чего: с досады, что неугодную им королеву не вздёрнули нынешней ночью на ближайшем суку и не лишат белокурой головы в ближайшее время? или от стыда и возмущения? Ведь только что на их глазах свершится святотатство: низменная плеть, орудие палача осквернит благороднейшую плоть эльфийки! Аристократки! Короле…
Двое солдат выдернули из ближайшего шатра женщину со связанными за спиной руками, в изрядно помятом, чересчур воздушном для леса платье. Причёска её за ночь пришла в совершеннейшую негодность, под глазами темнели круги… но, в общем-то, она была узнаваема. Зря герцог надеялся, что к утру вторая личина спадёт сама. Хоть бывали на его памяти и такие случаи, когда рассветное солнце развеивало заклинания ночи…
– Риа Сандриэль! – потерянно ахнул Первый. – Но как… Я же сам видел вас нынче утром в шатре её величества! Вы не могли, не можете быть здесь! Это не… вы? Ваша светлость, господин герцог, уверяю вас, это не она!
– Не она, разумеется. – Герцог с удовлетворением кивнул. – Я не просто так упомянул недавно о самозванстве. Взгляните на эту особу, господа высокие эльфы! Насколько мне известно, риа Сандриэль – настоящая! – славится безупречной репутацией верной жены, счастливой в браке, и матери троих дочерей. Её бы примеру – да следовали остальные… И вот эта особа, которую вы перед собой видите, особа, так и не назвавшая своего настоящего имени, посмела бросить тень скверны на столь уважаемую женщину! Нет, господа, не знаю, как это зовётся у вас, дроу, а у нас подобное деяние само по себе заслуживает наказания, как опорочивание чести и достоинства.
Возмущённый ропот пробежал по ряду «незнающих».
– Пусть скажет…– выкрикнул один из них: судя по синим камням на венце и таким же сапфировым глазам – возможный родственник подлинной фрейлины. – Пусть назовётся! Я не позволю какой-то негодяйке позорить честь нашего рода!
Ох, как вскинулась та, что до этого называлась фрейлиной! Как сверкнули её глаза, вспыхнувшие на миг зелёным! Как задрожали и отступили фавориты!
– Не хочет – пусть молчит, – сказал, как отрезал, герцог. – Обещаю, досточтимый рий Тавриэль, после завершения наказания у вас будет полная возможность выяснить это самому.
Он выдержал паузу.
– Итак…
Заложив руки за спину, обвёл присутствующих нехорошим взглядом. Смолкли все. И те, кто порывались выступить в защиту самозванки, не желая отдавать эльфийскую кровь на поругание, и те, кто, пряча глаза, уже бурчали о справедливости возмездия: дескать, что вы хотите, благородные рии? Что заработала, то и получит, знала, на что шла… Замолчали. И в этой тишине, прерываемой лишь хриплым дыханием осуждённой, «самозванку» потащили к столбу. Чуть ли не на руках, потому что ноги у неё подкашивались.
«Ну же», – подбадривал мысленно герцог, «Ну, вы, трусы! Неужели никто больше не вступится, не защитит? Где же ваша хвалёная честь, выручка, где рыцарство, когда прекраснейшую и благороднейшую из соплеменниц вы сами отдаёте мне на заклание? Псы позорные… Знать бы только, для кого вы освобождаете её трон…»
Момент был кульминационный. Королеве – а сейчас герцог окончательно уверился, что перед ним сама Аквитель Восьмая – достаточно было только назвать себя. И тогда, как бы он ни жаждал, откровенно говоря, расквитаться с мерзавкой – отпустил бы сразу. Ибо особа монаршьего звания герцогскому суду неподсудна и отвечает лишь перед собственным кабинетом министров, да ещё, разве что, перед Европейским Трибуналом, специально созываемым. Одно слово Поднебесной, всего одно слово! И женщина была бы свободна.
Правда, окончательно потеряв лицо в глазах собственного народа. Потому что, оставаясь поротой, но неузнанной, она ещё имела какой-то шанс на замятие некрасивой истории… А главное – на сохранение короны.
Но в любом случае – тёмным эльфам было бы уже не до оспаривания прав на чужую территорию.
Слово, одно лишь слово!
Оно прозвучало. Но не то, которого ожидал Жильберт д'Эстре.
Почти белой от страха, трясущейся крупной дрожью, но так и не разомкнувшей уст, ей уже привязывали руки к скобам на столбе, когда со стороны эльфийской делегации раздалось твёрдое:
– Стойте!
Вопросительно приподняв бровь, его светлость сделал знак солдатам – обождать. Дроу заозирались с неописуемым выражением на лицах: кто это среди них такой дерзкий выискался? Поспешно расступились, словно отшатываясь от высокого, даже по меркам их роста, эльфа. Герцог тотчас узнал его. Это был тот самый, «просветлённый» братом Туком, что забрёл накануне в лагерь. Но от бывшего скандалиста в нём мало что оставалось. Исчезла надменность во взоре, присущая многим его землякам, черты лица стали твёрже: это был уже не полуюноша-полумужчина неопределённого возраста – а герцога, откровенно говоря, всегда бесило эта неестественная моложавость, которой многие зрелые и пожилые дроу прикрывали почтенные года. Тот, кто сейчас подал голос, отщепившись от струсившего большинства, стал вдруг разительно походить на человека – ибо эльфам не свойственна печать скорби на лице, они всё больше хорохорятся и делаю вид, что всё у них прекрасно. А у этого в глазах плескалась боль
– Ваша светлость и вы, рии, – он сдержанно поклонился. – Будет ли мне дозволено высказаться? – Дождался кивка герцога. – Ваша светлость! Не смея оспаривать справедливый приговор, я хочу воспользоваться правом, существующим в наших, островных законах. Раз уж вы с самого начала сказали, что хотите согласовать своё решение с нашей стороной – позвольте мне дополнить молчаливое одобрение своих соплеменников небольшой поправкой.
Его светлость насторожился. Но ответил традиционной фразой:
– Если ваше предложение не воспрепятствует исполнению приговора, оно будет принято. Говорите, рий, мы слушаем вас внимательно.
– Ваша светлость, согласно законом Поднебесных Островов, если найдётся доброволец, желающий разделить наказание приговорённому или полностью взять его на себя, его просьба подлежит удовлетворению. Я хочу занять место этой женщины и принять полагающиеся ей плети.
Воцарилась тишина. Только слышно было, как точат дятлы в лесу да шумят кроны. С минуту герцог молчал, испытующе разглядывая просителя. У того же ни один мускул не дрогнул на лице.
– Разделить – или полностью? – только и уточнил Жильберт д’Эстре. Этого тоже требовали формальности.
– Полностью.
Шумно вздохнул брат Тук. Зашептались отмершие от временного ступора эльфы. Среди солдатни прокатился говорок… с уважительной такой интонацией…
«Не перевелись ещё…» – с каким-то облегчением подумал герцог. И сделал знак солдатам: отвязывайте, мол, чего уж там. Пожилой капрал только крякнул, глядя, как рослый сильный мужчина-эльф твёрдым шагом сходит с помоста перед павильоном прямиком к позорному столбу, на ходу стаскивая перевязь шпаги, камзол, снимая через голову рубаху… Он просто обхватил столб руками, ясно давая понять, что привязывать его не стоит. Бывалый капрал покачал головой – и солдаты с ненужными верёвками в руках отступили прочь. Остался один, здоровяк, с семихвостой плетью в руке, вымоченной за ночь в особом растворе для большей гибкости.
По лицу лже-фрейлины текли слёзы.
Когда в обнажённую спину фаворита со свистом впивались полосы кожи с закрученными шишками на концах, она сжималась, словно собственным хребтом испытывая боль. Когда его, в кровь искусавшего губы, но не издавшего во время экзекуции ни слова, сняли со столба и уложили на траву – рухнула рядом и дрожащими руками пыталась отодрать клок от юбки, чтобы хоть как-то оттереть, промокнуть… Рядом поставили бадью с тёплой водой, сунули женщине чистую холстину, тут же засуетился полковой медикус с банкой заживляющей мази… Она выхватила у него эту мазь с такой яростью, будто ей не давали приложить к груди собственное новорожденное дитя.
А вездесущий монах уже опустился на траву рядом с фаворитом, сложив руки для благодатной, дарящей облегчение и силы, молитвы, и отчего-то напомнив капитану Винсенту маленького доктора с его клятвой Хиппократусу. Поль Вайсман, наверное, тоже не стал бы в такой момент разбираться, дроу перед ним или человек, просто помчался бы на помощь.
За всё это время герцог не сказал ни слова. Наконец, разжал губы.
– Свободны оба.
Повернулся к Винсенту.
– Довезти до лагеря. Сдать с рук на руки лично фрейлинам и местному эскулапу, пусть долечит своей магией. Винс, ты проводи и… проследи.
…проследи, чтобы её не узнали, пока не окажется подальше от досужих глаз, понял капитан недосказанное.
Репутация, как и дальнейшая судьба Аквители Восьмой были герцогу глубоко безразличны. А вот поступок её защитника покорил сердце. Да, Жиль до сих пор не простил этой женщине мгновения пережитого ужаса, когда в какой-то миг он и в самом деле поверил, что душит Марту, свою нежную Марту! Но из уважения к жертвенному порыву фаворита и его мужеству, из уважения к советам отца – «не все дроу безнадёжны, сын мой, помни об этом!» – из уважения к другу-эльфу, оставшемуся в Гайярде он оставил этих двоих в покое и предоставил собственной судьбе.
…А вот судьбу собственной страны нужно было, в очередной раз, решать незамедлительно. И именно ему. Сейчас, пока противник деморализован.
– Итак, господа. – Он повернулся к эльфам, до сих пор пребывающим в трансе от пережитого зрелища. Заговорщики хреновы, крови боитесь, куда ж вы лезете-то, дилетанты! – Я же обещал, что сия процедура надолго не затянется. Прошу сюда! – Гостеприимно махнул в сторону павильона, который сегодня, украшенный дополнительно боевыми знамёнами Галлии, просто-таки подавлял роскошью и великолепием. – А мы с вами продолжим… Нет!
Уже собираясь зайти, круто развернулся на пятках к шарахнувшимся от него дроу. Глянул свирепо. Сказал, как отрезал:
– Не продолжим, господа эльфы. Сегодня мы закончим наше небольшое дело. Пора, наконец, поставить точку.
…Стражники в просветах между пологами зорко следили, чтобы никому из гостей не захотелось внезапно на свежий воздух, и чтобы, упаси боже, никто не вздумал шарить по карманам или на шее в поисках очередного непонятного амулета. Мало ли… Бдительность порой предотвращает бо-ольшие неприятности. К трём часам пополудни договор о взаимном сотрудничестве, ненападении и предоставлении военной помощи одной из сторон в случае крайней необходимости был согласован, переписан начисто в двух экземплярах, подписан обеими высокими договаривающимися сторонами и сочтён принимаемым к исполнению немедленно – и на ближайшие двести лет. Бургундия с её лозами, отягощёнными золотистыми гроздями, жёлтыми горчичными полями, Шаролесскими бычками, Бресскими пулярками и цесарками, реками, озерцами, городами – по-прежнему оставалась частью прекрасной Галлии, её добрым и славным желудком, умеющим и поработать, и побаловать и себя, и соседей.
Отдельным пунктом в договоре значилось обоюдное обязательство по совместным действиям против диких орков, независимо от того, на чьей территории они появятся. Никаких сговоров за спиной другой договаривающейся стороны о сотрудничестве с данной расой – по крайней мере, пока та находится на нынешнем диком уровне развития. Никаких поддержаний действий, предоставлений прав вступать на территорию Галлии либо Островов, даже с целью транзита.
…Жаль, что нельзя было сразу ринуться в обратный путь. Надо было непременно нанести визиты в оба города, что создали такие прекрасные условия для переговоров, равно поблагодарить и маркграфов, и их подданных, закрепить собственной подписью и печатью копии мирного договора, которые впоследствии разошлют по всем городам – а до того их ещё переписать! Ещё три-четыре дня – и домой.
А пока сворачивают лагерь, но ещё не разобрали его шатёр – послать весточку Марте, непременно, и архиепископу – с благодарностью за помощь. Винсент побудет ещё при нём, а письма он передаст с братьями-бенедиктцами.
И непременно сообщить обо всём Максу. В подробностях.
Эх… надо было взять его сюда. Уж нашёл бы себе временную замену из своих помощников-писарчуков, в конце концов, не каждый день конфликты с эльфами разгребаются. А тут у него такая возможность… Герцог поморщился. До сих пор не мог определиться: хорошо или плохо, что Фуке здесь не было?
Впрочем, пусть его друг решает сам, ввязываться ему в драку со своими или же нет. На первое и единственное предложение – не приказ! – поехать с ним на переговоры Максимилиан отказался категорически. Не желает он ничего слышать о родине, что однажды его предала. Это можно понять.
…Его светлость уселся за походный стол, потянул к себе перо. Усмехнулся, покрутив головой.
А ведь он ещё не успел оповестить Винсента, что в его полусотне скоро объявится законный многоженец! Ничего, другим наука. Не продлит Папа буллу – герцог всё равно велит признавать внебрачных детишек от бравых рейтар. Надо их, что ли, собирать в одной школе и обучать воинскому делу, по примеру архиепископа. И почему он раньше не подумал об учебном заведении для… будущих офицеров, допустим? Нечего подросткам нежного возраста шляться в пажах, пусть с малолетства постигают военное дело, науки и приучаются к дисциплине.
А что делать с девочками? К вашему сведению, ваша светлость, наряду с сыновьями рожают ещё и дочерей.
Э-э…
Пусть над этим подумает Марта. У его любимой жёнушки удивительное чутьё. Решения, кажущиеся на первый взгляд наивными и смешными, на деле получаются верными, лучше и не предложишь. А если ей что-то не будет удаваться – что ж, они подумают над этим вместе. Ради этого, право же, стоило остановить войну.