Прозрачный колер парафина,
как удушающий лосьон,
на лица заревом жасмина,
до снятья слепка нанесён.
Гипс бликов на вине замешан.
Не видно губ, ноздрей и глаз, —
всё – месиво,
мужчин от женщин
не отличили б мы сейчас.
Здесь копотью свечных огарков
прописывает ночь холсты
и мы стоим под неба аркой,
кладя на грудь крестом персты.
Гипс подсыхает. Можно слепок,
постукивая, приподнять…
Немилосердно и нелепо
себя в себе же не узнать.
Мы у костра всю ночь на стреме.
Быть может, здесь, не при свечах,
с нас четче снимет слепок – время,
под нос ехидное ворча.
Как сель, туман войдет в лощину,
врасплох, росу меся и гипс,
так, что от женщины мужчину
мы отличим по блеску клипс.
А утром ковш речной излуки,
вдруг, выводя из немоты,
швырнет нам бриллианты в руки
меж пальцев вытекшей воды.
На успокоившейся глади
или на галечнике, дне
из бугорочков и из впадин
увидим там, на глубине:
Лиц отражаемые слепки,
чешуйчатые стайки рыб.
А мы ли это, или предки
не даст понять речная зыбь.
Узнать потомкам нас?
Едва ли.
И в гипсе мы не сохраним
черты, что сердцем сберегали.
Пустые слепки, как пиалы,
испитые лицом чужим.