Самое первое упоминание о руси в исторических источниках относятся к 30-м гг. IX века. В «Бертинских анналах» изложена история о том, как 18 мая 839 г. к императору франков Людовику Благочестивому в город Ингельгейм на Рейне прибыли люди, утверждавшие, будто они происходят из народа «Рос». Росы сообщили Людовику, что их король именуется хаканом, и просили пропустить через земли франков.
Путь этой горстки путешественников лежал из Константинополя, где росы от имени своего короля встречались с византийским императором. Людовик начал расспрашивать их более подробно и выяснил, что все эти люди, как бы они себя не называли, на самом деле «свеи» и говорят на чистом шведском языке. Чтобы вернуться на родину, они выбрали путь через Центральную Европу и таким образом оказались на Рейне116.
Исходя из этих сведений, историки делают несколько значимых выводов. Важнейший из них состоит в том, что уже в первой половине IX в. на севере Восточной Европы существовало влиятельное государство русов – «Русский каганат», откуда пришли и куда возвращались росские послы. Предположительно, русы во главе с каганом базировались где-то в районе между Ладогой, Смоленском и Ростовом.
Другой вывод связан с вопросом о целях поездки русских послов в Константинополь. В самом деле, зачем они ходили в такую даль, да еще в столь тяжелый для Империи год? Ведь в это время Византия проигрывала войну арабскому халифу ал-Мутасиму и являлась легкой добычей для любого агрессора.
Есть мнение, что русы прибыли в Константинополь со шпионскими целями. Именно так расценил их появление в своей столице император Феофил. Людовик Благочестивый, к которому были переправлены гости.
В Империи отнеслись к русским послам, как к вражеской агентуре, и поспешили выдворить из бухты Золотого рога117. Миролюбивым с виду росам (а они явились ко двору Феофила с одними только гуслями) повезло, что их не отправили на плаху, а отпустили домой.
Как бы то ни было, но уже вскоре после возвращения посольства на родину, русы начали совершать кровопролитные грабительские рейды в Черное и Мраморное море.
В последующие годы приток русов в Черноморье будет настолько мощным, а их присутствие таким постоянным, что Черное море переименуют в Русское. В «Житии Георгия Амастридского», написанном до 842 г., имеется самый ранний из многочисленных рассказов о русской угрозе, нависшей над городами и селами Византийской империи. Автор «Жития» повествует, как русы грабили и разоряли побережье Пропонтиды, а затем вернулись в Черное море, чтобы накинуться на Амастриду – крупный торговый город на малоазийском берегу. Георгий Амастридский характеризовал русов, как народ кровожадный, находящий удовольствие в «смертоубийстве», уничтожающий людей без разбора их пола и возраста118.
Новгородская летопись повествует, что в 854 г. русы организовали крупный военно-морской рейд на Царьград. На столицу ромеев устремилось «бещислено кораблей»; русы сотворили в Империи много зла и убили великое множество христиан119.
От дальнейших страданий греков спас мощный шторм. Черное море накрыло варваров шквалом ветра и дождя, большинство их утлых судов перевернулось и затонуло, а волны поглотили души кровожадных пиратов. В итоге, как написал новгородский летописец, которому русы откровенно не нравились, «братия сии изгибоша»120.
Более точная датировка относит это, второе по счету, нападение русов на Византию к 860 г., и мы уже упоминали о нем в связи с действиями в Киеве варяжского князя Аскольда.
Вот как описывает произошедшее «Брюссельская хроника» XI в.: 18 июня 860 г. в царствование императора Михаила в Византию прибыло 200 кораблей, с которых на берег сошло около 8 тысяч бойцов121. Армия Михаила воевала в тот момент в Малой Азии, и русы надеялись этим воспользоваться. Их коварный набег стал для ромеев горьким и неприятным сюрпризом.
Патриарх Фотий, наблюдавший этот кошмар собственными глазами, вторя Георгию Амастридскому, писал: «Горе мне, что вижу народ жестокий и дикий безнаказанно обступившим город и грабящим пригороды, все губящим, все уничтожающим – поля, жилища, стада, скот, жен, детей, стариков, юношей, – все предающим мечу, не слушая никаких воплей, никого не щадя. Погибель всеобщая!»122
Фотий называет русов жестокими варварами123, ранее неприметным, низменным племенем людей рабского достоинства, излившим на пригороды Константинополя потоки кровавой ненависти124. Как писал константинопольский патриарх, русы разграбили окрестности, «разорили предместья, свирепо перебили схваченных и безнаказанно окружили весь город»125. Фотий укорял русов в том, что они воспользовались нападением на Византию, чтобы прославиться на весь мир. Русы Аскольда (а это были именно они) даже переход в христианскую веру обставили так, что император Василий Македонянин, для того чтобы склонить «свирепых варваров» к Христу, вынужден был дать им обильные подношения золотом, серебром, шелковыми одеяниями и тому подобной роскошью126.
Совершив тягчайший акт насилия над Империей и получив от ее царя богатые дары в качестве откупа, русы сделались известными и взошли, как писал Фотий, «на вершину блеска и богатства»127. Варвары и «кочевники» вдруг стали если не политической величиной, то уж точно опасной силой, которую цивилизованному миру пришлось принимать в расчет.
Однако русы пока не спешили использовать свое уникальное положение. В отличие от славян VI–VII вв. они не собирались селиться на греческой земле. По возвращении в Киев Аскольдова русь занялась сугубо внутренними делами. Русы меняли старых богов на новых, воевали и облагали данью славян, вступали в конфликты с такими же, как они, искателями приключений.
Во второй половине IX – начале Х в. по Восточно-Европейской равнине бродило множество варяго-русских дружин. Аскольд, Рюрик, Олег или Игорь, как справедливо писал историк Р.Г. Скрынников, были только некоторыми из их предводителей128. Когда древнерусские книжники сочиняли свои летописи, русь уже управлялась одной династией, и всем казалось, что это было всегда. Само собой разумеющимся считалось, что Рюрик, Олег и Игорь были родственниками, а Аскольд (и Дир) боярами из ближнего круга Рюрика129.
На самом же деле ранняя русь делилась на множество самостоятельных враждующих группировок, которые при необходимости могли объединяться в большие военизированные отряды. Олег в договоре с Византией от 907 г. требовал выплатить дань подчиненным ему «князьям», владевшим городами Киевской Руси130.
Из этого, между прочим, следует, что людей княжеского достоинства среди русов хватало, и у прямой родни Рюрика (я имею в виду Игоря) не было полной уверенности в том, что они смогут укоренить свою династию на киевском троне.
В средние века Византия была одним из главных центров притяжения для таких народов, как русь. Благодаря византийской дани и награбленным в Империи богатствам «кочующие», как называл их Фотий, русы получили высокий социальный статус и стали задумываться об оседлой жизни. Это доказывает пример Аскольда и его друзей, укрепившихся в Киеве.
Кроме денег и материального богатства русам нужна была власть, ибо они считали себя достойными господства. Киев нравился им своей близостью к византийской «кормилице». Славяне же как нельзя лучше подходили на роль беззащитной жертвы: их было много и они были разрознены.
То, что в 882 г. Аскольда сменил в Киеве конунг Олег, в этом смысле мало что изменило: просто одна команда «находников» вытеснила другую. Византия теперь оказалась под постоянным присмотром русов, которые, с одной стороны, вступали с ней в оживленную торговлю, а с другой, регулярными походами напоминали о даннических обязательствах.
Принято считать, что контакты русов с Константинополем в основном имели торговый характер. Но стоит ли выдавать желаемое за действительное! Великий киевский князь и его русская дружина получали из Византии богатую дань. Империя ромеев являлась самым крупным поставщиком драгоценного оброка, доставлявшегося золотом и тончайшими шелками.
Дань, собранную у славян, еще нужно было продать, а константинопольская сама просилась в сундуки. Так что торговля торговлей, а взимание дани стало частью политики «русского» Киева в отношении Византии, и русы, пока оставались язычниками, часто хаживали в гости к грекам на военных кораблях.
С 882 г. место Аскольда в Киеве занял конунг Олег – выдающийся деятель своей эпохи и азартный воин-авантюрист. В 907 г. Олег собрал вместе всю «Великую Скуфь»: варягов, славян, чудь, кривичей, мерю, древлян, радимичей, полян, северян, вятичей, хорватов, дулебов и тиверцев131. С гигантским войском численностью около 80 тысяч человек он вторгся в пригороды Константинополя и после целого ряда бесчинств, грабежей, насилия и убийств заставил греков капитулировать. На переговорах Олег, как типичный представитель ранней руси, потребовал выкуп за город, дань за победу и торговый договор сроком на тридцать лет в знак уважения к его мощи и военным заслугам132.
В 944 г. русский князь Игорь Старый повел на Царьград русь, полян, славян, кривичей и степных печенегов, чтобы склонить греков к миру на очередные тридцать лет, а точнее говоря, чтобы заставить все эти годы выплачивать ему дань.
Гигантское войско добралось уже до Корсуни, и бог знает, какие несчастья пришлось бы пережить городу, если бы греки не поторопились вступить с Игорем в переговоры. Понадобилось всего несколько дипломатических раутов, чтобы добиться желаемого результата. Русы получили из византийской казны центнеры золота, серебра и множество драгоценных паволок133. А в следующем, 945 г. мирный договор с Византией был перезаключен к радости киевского князя, его окружения и всей русской торговой прослойки134.
Одновременно с русью в IX–XI вв. получением грабительской ренты с развитых стран средневековья занимались хорошо известные всем норманны135. С помощью грабежа и разорений накопленные сокровища перераспределялись между производителями богатства и паразитирующим этно-этнографическим элементом. Норманны с этого начали, но тем и закончили свою «дистрибьюторскую» деятельность.
Русы, в отличие от них, пойдут дальше и создадут огромную данническую империю, вся идеология которой будет строиться на подчинении и грабеже. Страны каспийско-черноморского пояса и Византия явились для русских конунгов учебным полигоном, где они оттачивали методы захвата и управления будущими колониями.
Сын Игоря Старого киевский князь Святослав был ярким представителем «кочевой» плеяды русов. Святослав первым из варяжских князей носил славянское имя, которое невозможно спутать с немецким или скандинавским, но при этом он был последним варягом-романтиком среди князей Рюрикова Дома.
В лето 969, сообщает Лаврентьевская летопись, Святослав обратился к своей матери, княгине Ольге, и старшим членам дружины с неожиданным признанием: «…не любо ми есть в Киеве быти, – заявил молодой князь, – хочю жити в Переяславци в Дунае, яко то есть середа земли моей»136.
Серединой намечающейся русской империи дунайский город Переяславец мог быть только в одном случае – если считать Византию, данницу русов, ее частью. Но дело даже не в этом. Единственный сын Игоря при всей авантюрности своего характера выбрал место для новой столицы с дальним прицелом. Он знал, что в Переяславец стекались «все блага» мира, что в нем находился один из важных торговых центров Византийской империи. Расхваливая достоинства города, ради которых Святослав призывал русов покинуть днепровский берег, он говорил, что ромеи привозят сюда золото и паволоки, вина и разнообразные овощи; чехи и венгры поставляют серебро и коней; а русы обеспечивают дунайский рынок «скорой», воском, медом и челядью137.
Скандальный призыв великого князя сменить Киев на Переяславец почти дословно записан в летописи. Благодаря этой фиксации перед нами впервые приоткрывается завеса над святая святых русской средневековой экономики. Из слов киевского князя мы наконец-то узнаем, что в международной торговле русы специализировались на поставке трех групп товаров: меха пушных зверей (скоры), продуктов пчеловодства (меда и воска) и рабов (челяди).
Учитывая известие арабских писателей о том, что русы лично никогда не занимались производительным трудом, а получали все путем жесткой экспроприации («посев их – грабеж славян», сказано в одном из арабских источников138), уже сейчас можно более или менее ясно представить, в каких отношениях находились русичи и славяно-финское население Восточной Европы, завоеванное и покоренное этим воинственным народом.
К теме русских завоеваний мы скоро вернемся, ну а пока отметим, что Святослав в 971 г. действительно отвоевал у болгар полюбившийся ему Переяславец. Однако вместо того, чтобы начать мирную жизнь в этом центре международной торговли, он тут же объявил войну Византийской империи139.
Святослав был истинным сыном своего народа и не мог долго жить без грабительских войн. Кроме того, он, как и его предки, претендовал на греческую дань. Константинополь подписал с ним новый пакт и подтвердил его право на добычу140.
По «доброй» традиции греки обещали Святославу оплатить его военные расходы, но воспользовались случаем и подговорили печенегов расквитаться с дерзким воякой141.
Святослав погиб по дороге в Киев, сраженный кочевниками. Его внебрачный сын Владимир, волей судьбы занявший место отца на киевском троне, был первым, кто, кажется, перестал обирать Византию как данницу. При нем Киевская Русь стала официальным пактиотом (союзником) Царьграда и получала от него деньги только за участие в совместных войнах.
Однако в дальнейшем, как минимум однажды, русы снова пытались нажиться на Византии. Случилось это, как ни странно, при христианнейшем князе Ярославе Мудром. В 1043 г. его сын Владимир Ярославич во главе большого войска был снаряжен и отправлен воевать Константинополь. Поход получился откровенно неудачным. То ли Владимир Ярославич не обладал даром военачальника, то ли греки были настороже, но только часть русов попала в плен и была ослеплена. Остатки русского войска вместе со своим командиром, сильно потрепанные штормом, бесславно вернулись домой142.
Патриарх Фотий считал русов беспечной, неуправляемой массой, не имеющей военачальников, побеждающей своей численностью, стремительной и ужасающе жестокой143.
В то же время внутренние источники, например новгородское летописание, указывают на русских князей как на милостивых к своему народу правителей, чьи дружины добывают корм, «воююще ины страны»144.
Здесь важно не перепутать, о каком народе пишет летописец. Изначально все русы – «находники», пришедшие к новгородским славянам извне. В IX–X вв. многие русы изъяснялись по-норманнски – император Константин слышал их речи своими ушами145. При князе Олеге Лаврентьевская летопись подразумевает под русью не только варягов, но также славян и прочие народы146.
Это смешение началось в тот момент, когда Олег стал объединять подданных для войны с югом. Все перемешались в его войске. Наиболее достойные вошли в состав варяжского сословия. Что же касается рядовых масс, то, как только Киев был взят, варяги вновь стали варягами, а славяне славянами.
До середины XI в. варяго-русы в целом сохраняли свою этническую непохожесть, подпитываясь пришельцами из-за моря. Но одновременно они все чаще принимали в свои дружины новобранцев из местных этносов и социальных групп. По этой причине средневековые русы никогда не были этнически однородны. Для иностранных наблюдателей они казались чем-то средним между славяно-норманнской массой и военно-торговым сословием147 без четкой этнической принадлежности.
Современные исследователи видят в русах то варяжский народ, то полиэтническую дружину или особую этнографическую общность148. Вся эта сумятица и нечеткость мнений есть следствие бурного процесса формирования высшего социального слоя складывающейся древнерусской империи.
В итоге более чем двухвекового синтеза этнический состав руси устоялся, славянская речь стала их повседневным языком. Русь превратилась в правящую социально-политическую группу, передала свое имя Киевской земле и через несколько поколений почти полностью погибла в династических войнах Рюриковичей.
Все это случится позже, а пока русы представляют крайнюю опасность для всех, с кем сталкивает их судьба. Как уже говорилось, согласно арабским источникам, русы пренебрегали земледельческим трудом и жили за счет беспардонного грабежа других народов. Отрядами в сто и более человек они нападали на славян (арабское «сакалиба») или финнов, отнимали у них продовольствие, а население продавали в рабство в Итиле (Хозеране), Булгаре149 или в Константинополе.
Археологи, работавшие в Гнёздовском городище, что поблизости от Смоленска, были поставлены в тупик тем странным обстоятельством, что в диаметре 100 км от его центра в IX в. исчезли все славянские деревни вместе с их жителями.
Ученые считают Гнёздово одним из наиболее крупных днепровских центров, где массово селились варяго-русы. Как ни ломали голову высоколобые ученые умы, в итоге им пришлось предположить, что это гнёздовцы уничтожили поселки кривичей.
Дальнейшие исследования материальной культуры показали, что русы вели себя крайне агрессивно. Они совершали регулярные вылазки из Гнёздова, охотясь на кривичей, как древние спартанцы на илотов, захватывали и продавали их в рабство, а продовольствие и имущество использовали для своих нужд.
Гнёздово было настоящим осиным гнездом в центре большой славянской округи. Практикуясь на облавах и мародерстве, русы вели себя, как грабительские банды средневековья в стране, которую вскоре полностью захватят и будут управлять ею схожими методами.
Кроме константинопольского направления древние русы с большим интересом присматривались к дороге на Каспий. Известно, что Волгу они знали как свои пять пальцев и уже в IX в. торговали на крупном торжище в Итиле. Там, в столице Хазарского царства, они разузнали, что на южном берегу Каспийского моря раскинулся цветущий Табаристан с плодородными землями и богатыми городами150.
От этой новости русский мир пришел в бурное движение, и часть русов засобиралась в поход на магометан. Своей главной целью они определили крупный торговый город Абаскун, в котором сходились караванные пути Среднего и Дальнего Востока.
Согласно Ибн-Исфандийару, первые набеги русов, совершенные предположительно до 884 г., закончились для них полным провалом. Русы были истреблены Хасан бен Зайдом, главой Табаристана. Но в 909 г. новые отряды русов снова вторглись на Каспий. Пиратская флотилия из шестнадцати судов захватила Абаскун и ограбила его ближайшее побережье151.
Через год русы вернулись, чтобы сжечь портовые города Сари и Панджа-хазар. С добычей и толпами пленных мусульман они устремились на Гилян, желая для него той же участи. Поскольку город находился в удалении от берега, им пришлось разделиться: охрана осталась караулить суда, а большая часть пиратов устремилась в поход.
Однако защитники Гиляна проявили завидное мужество и смекалку. Под покровом ночи они пробрались на берег, перебили охрану и сожгли часть русских кораблей. Ширваншах, оповещенный о пиратских рейдах, подстроил русам морскую засаду и уничтожил оставшуюся часть флотилии152.
Мародерские набеги руси временно приостановились153. Тем не менее до их полного прекращения было еще далеко. Русы только входили во вкус. Их не смущала гибель предшественников. Напротив, каждый новый пиратский отряд считал, что именно ему улыбнется истинная удача.
После 300 года хиджры (912/913 гг.) русы вновь дали о себе знать мусульманскому миру. На этот раз они действовали большими силами. Им быстро удалось собрать армию в 50 тысяч человек. На пятистах кораблях они двинулись грабить Джурджан, Табаристан и другие персидские страны. Добравшись по Волге до Итиля, пираты договорились с хазарским каганом об условиях прохода через его страну.
Мне кажется сомнительным, что хазары по доброй воле решились помогать русам в их неблаговидной затее. Не то чтобы хазары являлись противниками захватнических войн, просто у них были дружеские (и экономически выгодные, что немаловажно!) отношения с персидским миром. Однако когда у вас перед носом неожиданно возникает 50 тысяч вооруженных головорезов, бывает трудно отклонить их просьбу. А русы, между тем, сулили заплатить кагану половину добычи на обратном пути из Персии.
Чтобы не навлечь на страну больших неприятностей, хазарский царь согласился на явно аморальный поступок и пропустил русский флот через свою столицу154.
О том, что было дальше, рассказывает осведомленный арабский источник: «И русские суда распространились по этому морю, толпы их бросились на Джиль, Дайлем, на города Табаристана, на Абаскун, <…> на Нефтяную страну и по направлению к Адарбайджану <…> И Русы проливали кровь, брали в плен женщин и детей, грабили имущество, распускали всадников (для нападений) и жгли. Народы, обитавшие около этого моря, с ужасом возопили, ибо им не случалось с древнейших времен, чтобы враг ударил на них здесь, а прибывали сюда только суда купцов и рыболовов. <…> Многие месяцы Русы оставались на этом море… После того, как они награбили и им надоела эта жизнь, отправились они к устью Хазарской реки…, послали к царю хазарскому и понесли ему деньги и добычу по их уговору. <…> Ларсия же и другие мусульмане из страны Хазар узнали об этом и сказали хазарскому царю: “Позволь нам (отомстить), ибо этот народ нападал на страну наших братьев-мусульман, проливал их кровь и пленил их жен и детей”. <…> царь послал к Русам и известил их, что мусульмане намереваются воевать с ними. Мусульмане же собрались и вышли искать их при входе в Итиль по воде. Когда же увидели они друг друга, русы вышли из своих судов. Мусульман было около 15 000 с конями и вооружением, с ними были также многие из христиан, живших в Итиле. Три дня продолжалось между ними сражение; Бог помог мусульманам против русов, и меч истребил их, кто был убит, а кто утоплен. Около же 5000 из них спаслись и отправились на судах в страну, примыкающую к стране Буртас, где они оставили свои суда и стали на суше; но из них кто был убит жителями Буртаса, а кто попал к мусульманам в стране Бургар и те убили их. Сосчитанных мертвецов из убитых мусульманами на берегу Хазарской реки было около 30 000. С того года Русы не возобновляли более того, что мы описали»155.
Текст ал-Масуди, изложенный в предыдущем абзаце, красноречив и очень доходчив. В нем ярко показана необоримая алчность русов и их гиперболизированная страсть к наживе. В самом деле, 50 тысяч взрослых мужчин – как если бы они ничего не умели кроме войны и насилия – погибли в погоне за золотым тельцом.
Я уже говорил, что русы умели только воевать и ни о чем другом не помышляли. Но есть ли какие-то документальные свидетельства о том, почему это происходило?
Поищем ответ на этот вопрос в арабских манускриптах.
Русы, рассказывают нам Ибн-Русте и Гардизи, давали приданое только дочерям. Сыновья получали в наследство острый меч с напутствием примерно такого содержания: «Твой отец добыл себе богатство с помощью меча, добудь и ты свое этим же способом». Буквально у Ибн-Русте сказано: «[меч] это – твое наследство. Отец приобрел мечом свое достояние, так и ты должен поступить»156.
Вот, оказывается, в чем дело! Вот к какому поприщу их готовили!
В результате воспитания в духе такой педагогики у русов вырабатывался специфический кодекс чести: чем больше людей они уничтожали, чем большим имуществом овладевали, тем более великими воинами становились.
Набег на южные страны 912/913 гг. мог оказаться далеко не последним, если бы не жесткая позиция Хазарского каганата, занятая после внеплановой расправы над русами. Хазарские цари больше не вступали в какие-либо соглашения с пиратами и перекрыли русским эскадрам доступ на Каспий.
«Я … не допускаю Русов, прибывающих в судах, нашествовать на исмаилитов (мусульман)…, – писал царь Хазарии Иосиф в письме своему испанскому адресату. – Если бы я дозволил им, то они опустошили бы всю землю Исмаила до Багдада»157.
Хазары спутали русским пиратам карты на долгие годы вперед. Однако полностью перекрыть им доступ в персидские страны Хазария, конечно же, не могла. Русы, получавшие в наследство мечи и пустые закрома, жаждали обогащения, и сказочные богатства магометанского юга будили их по ночам, поторапливая собираться в дорогу.
Следующий акт каспийской драмы с участием русов разразился в 943/944 годах.
По свидетельству Ибн Мискавейха, в это время внушительный отряд русов проник на Каспий и захватил власть в азербайджанском городе Барда’а, находившемся в долине Куры.
Нападение было спланировано в момент, когда правитель города Марзбан находился с войсками в Сирии. Разграбив город, уничтожив часть его жителей, но понеся потери от вернувшегося войска Марзбана, русы тайно покинули захваченные кварталы, побросали в корабли добычу и отплыли на родину158. Есть предположение, что на обратном пути они захватили хазарский Самкерц (Таматарху) и основали на Таманском полуострове Тмутараканское княжество159.
Историки обращают особое внимание на этот двойной поход варяго-русов в долину Куры и на Тамань. Дело в том, что после успешного захвата Барда’а русы решили остаться в Азербайджане и основать собственную династию в этом богатом торговом городе.
Овчинка, пожалуй, действительно стоила выделки, ведь Барда’а был одним из богатейших городов мусульманского Азербайджана, в его провинциях выращивали шелк, а торговцы прибывали сюда даже из Ирака160. Из этого города на берегу Куры начинались все торговые пути через Закавказье. Русы несколько месяцев управляли городом и его провинциями. Они обещали жителям свободу вероисповедания и защиту в обмен на их признание161. В Барда’а этот план не сработал, и русам пришлось бежать, а вот на Тамани он увенчался полным успехом.
Не странно ли это?
На дворе середина X в., уже существует Киевская Русь, а русы все еще подыскивают себе новые страны для завоевания и готовы родниться с другими народами. За этим видна какая-то неустойчивость русского мира. Как будто русы не знают, что им делать и где остановиться. Как будто у них нет настоящей родины. И даже те из них, кто уже создал свои княжества, вдруг заражались странной охотой к перемене мест.
В IX–X вв. этим отличались даже Рюриковичи. Мы видели, как Святослав, не задумываясь, покинул Киев ради дунайского Переяславца. Еще ранее Олег без сожалений оставил сначала Новгород, а потом и Киев.
В годы правления императора Романа I Лакапина (920–944) источники обнаруживают Олега-Хельга среди участников войны с хазарами, где он выступает в качестве византийского наемника162. Это более чем удивительно для человека, которого мы считаем одним из столпов русской государственности. Но для Олега и его дружины в их поступке не было ничего предосудительного. Что Олег с дружинниками, что каспийские русы-пираты – все они были одинаковы. В Х в. русичи продолжали оставаться вояками и авантюристами.
В русо-варяжской среде того времени уровень турбулентности оставался запредельно высоким. Вожди русов могли одновременно совершать несовместимые поступки – строить и разрушать, останавливаться и сниматься с места, грабить и навязываться в друзья. Новым, пожалуй, было то, что стремительное возвышение Киева показало остальным русам пример для подражания. Часть русской знати стала копировать проект днепровского государства где-нибудь в Тмутаракани или на Каспии.
И все же война оставалась их главным увлечением. Тем более, что еще не все враги были разбиты.
Из-за непреклонной позиции хазарского кагана русы не могли использовать Волгу для пиратских набегов. До сих пор не совсем понятно, как они проникли на Каспий в 943/944 году. Хазары были могущественным государством, но русов они явно недооценили.
Первый час расплаты для каганата наступил в 965 г., когда русы вернули себе доступ на Каспий и заметно обескровили своего обидчика. Второй час пробил в 968/969 годах163, после чего счастливая звезда Хазарии бесследно закатилась164. На этот раз русы добили ее окончательно и бесповоротно. Из многочисленных крепостей в Ладоге, Новгороде, Пскове, Полоцке, Изборске, на Днепре и в верховьях Волги они собрали силу, не уступавшую по величине армиям средневековых европейских королевств. Ибн-Хаукаль писал, что при их приближении многие хазары, спасаясь от неминуемой смерти и разграбления, бежали в соседние прикаспийские страны.
Оставшиеся жители каганата испытали на себе все ужасы войны на уничтожение: все, что можно было разграбить, русы разграбили, кого можно было уничтожить, уничтожили. Хазарии и ее народу был нанесен предсмертный удар. Хазары долго приходили в чувство от пережитых потрясений.
Лишь в 980 г. часть бежавшего населения вернулась в Итиль благодаря поддержке, оказанной ширваншахом Мухаммедом (981–991 гг.)165. Но восстановления хазарской мощи за этим не последовало. Возможно, что именно после описанных событий византийцы стали называть русов «неодолимейшим» народом166. От русской ярости Хазарию не спасла ни ее армия, ни мусульманская гвардия, служившая кагану. Не стоило бы и напоминать, что, ограбив до нитки Хазарию, русы после этого сказочно разбогатели167.
Все мы учили в школе, что в 965 г. великий киевский князь Святослав разгромил Хазарию. Этот факт зафиксирован в «Повести временных лет», и его практически невозможно оспорить168. После ряда победоносных сражений дружина Святослава захватила и разрушила крепость Белую Вежу, затем Святослав разбил ясов и касогов, бывших, по-видимому, союзниками Хазарского каганата.
Через три года русы с еще большими силами снова напали на Хазарское царство. Но кто был их предводителем на этот раз? Кто руководил походом 968 года?
Здравый смысл подсказывает, что этим человеком был, скорее всего, Святослав.
Однако в 968 г. киевский князь воевал с болгарами на Дунае и имел в подчинении дружину всего в 10 тысяч человек169. Согласно «Повести», Святослав прерывал болгарскую войну и возвращался в Киев, чтобы снять с него осаду печенегов.
Можно, конечно, предположить, что за это время он успел съездить на нижнюю Волгу, но летопись однозначно утверждает: из Киева Святослав сразу же вернулся на Дунай170. И поскольку невозможно находиться на Волге и на Дунае одновременно, следует признать, что в походе 968 года Святослав участия не принимал так же, как не ходила на хазар его измученная болгарской войной дружина.
В 968 г. на Хазарию, скорее всего, двинулась большая сборная армия, состоявшая из множества русских дружин, каждую из которых возглавлял отдельный вожак. И был среди них некто нам неизвестный, сумевший организовать второй хазарский поход. Этот человек – если только он существовал – мог бы поспорить с киевским князем за славу крупнейшего воителя своего времени. О его вторжении в Хазарию нам сообщает арабский писатель Ибн-Хаукаль, Нестор же сделал вид, что второго похода не было. Как отмечалось выше, в начале XI в., когда писались начальные строки «Повести», Рюриковичи уже господствовали над Русью; поэтому понятно их нежелание афишировать подвиги своих прежних конкурентов.
История о походах русов на Хазарский каганат показывает, что даже в Х в. русы все еще рыскали по стране, в виде шаек головорезов и разбойников, зарящихся на чужое добро171. Даже киевские князья, которых мы считаем великими творцами древнерусского государства, частенько сами не ведали, что творят.
Эту нелестную характеристику подтверждают последствия разгрома Хазарского каганата, учиненного русью. Без Хазарии торговля по Волжскому речному пути мгновенно заглохла. Сократился приток арабских дирхемов в Восточную Европу, что негативно повлияло на экономику Руси, у которой, кроме торговли, не было других источников получения золотой и серебряной монеты.
Но самое ужасное последствие гибели Хазарского каганата состояло в том, что, разгромив Хазарию, русы распахнули настежь ворота для миграции степных кочевников через Волгу и Дон, которую по мере сил и возможностей сдерживали хазарские цари.
Завоевательные войны древности, которыми так страстно промышляли русы, давали им обладание звонкой монетой и драгоценностями. Но одними только деньгами и блестящими побрякушками дело не ограничивалось. Вторгаясь в чужие страны, русы брали с покоренных народов выкуп, большая часть которого предназначалась для продажи. Они предпочитали торговать звериными шкурами, воском и людьми.
Торговля контрибуцией и продажа дани были их подлинной страстью и второй натурой.
Даже самый захудалый вояка из русского племени, заполучив в добычу людей или вожделенную скору (мех пушных зверей), торопился продать их на рынке. В гораздо больших размерах вела торговлю варяжская знать. Многие русы не отделяли войну от торговли. Они тратили уйму времени, перевозя завоеванное добро от Ладоги, Гнёздова и Киева до Константинополя, от Ростова до Рима и далекой страны Андалус172.
В роли богатых купцов русы были частыми гостями на Балтике, в Булгарии, в хазарском Итиле (до его разрушения) и даже на берегах Каспийского моря. По Дону их корабли спускались до Таматархи (Тмутаракани) и попадали в Черное море. Со своими товарами русы появлялись во многих труднодоступных точках Средней Азии. Иногда, пересаживаясь с корабля на верблюдов, они добирались до сказочного Багдада. Самые смелые из них везли экзотическую пушнину кочевникам гогуз-гузам и даже проникали в материковый Китай173.
По известию Ибн-Русте, обычным товаром русских купцов были соболи, белки и другие меха174. Ибн Хордадбех тоже указывал, что русские купцы возят в Рим из славянских пределов меха белок, чернобурых лисиц и, в качестве транзитного товара, франкские мечи175. Из заметок, сделанных в Волжской Булгарии Ибн Фадланом, известно, что помимо пушнины и холодного оружия русы торговали «девушками-красавицами для купцов»176.
Русы никогда не соглашались на бартер. Арабские авторы единодушно заявляли, что они «не продают товар иначе как за чеканные диргемы»177. Эта деталь выдает в русских купцах воинов, а не коммерсантов. Деньги их интересовали больше, чем возможность перепродать заработанное обменом.
Центр русской торговли, из которого шли крупные потоки колониальных товаров, находился в северной части Восточно-Европейской равнины. На это есть указание аль-Масуди, писавшего о русах: «Ар-рус – многочисленные народы, обладающие разными разрядами, среди них некий разряд, называемый ал-лудеана; они наиболее многочисленны и ходят по торговым делам в страну Андалус, в Рум, в Кустантинию и к хазарам»178.
Историки считают, что под словом «ал-лудеана» скрывается Ладога179, известная своими широчайшими торговыми связями180.
Хотелось бы обратить внимание на тот факт, что в VII–VIII вв. славяне не проявляли интереса к международной торговле. Об этом свидетельствует отсутствие куфических кладов в их землях181.
Появление на Восточно-Европейской равнине варяго-русов кардинально изменило картину. В IХ в., благодаря их влиянию, сформировался Волжский торговый путь, а в X столетии появился днепровский путь «из варяг в греки».
Международная торговля, шедшая через Волгу и Днепр, привела к возникновению и расширению географии русских городов. Помимо Ладоги, основанной не позднее 753 г., с приходом русов строится Рюриково городище в Новгороде, Гнёздовское городище на Днепре, Сарское городище возле Ростова, Тимеревское городище под Ярославлем в устье Которосли (IX в.), Супрутское городище на реке Упе близ Тулы, Вышгород около Киева, Черная могила в Чернигове (конец Х в.) и Шестовицкое городище под Черниговом на Десне (где археолог П.П. Толочко в 2006 г. раскопал захоронение «варяжского конунга»182), а также Леплева, Левенка, Белгород и другие русские города183.
С возведения этих укреплений началась история легендарной страны «Гардарики», в которой над поселками славян возвысились зловещие варяжские замки. Варяго-русы, чуждые местным народам, долгое время находились с ними в затяжном конфликте. О длительном взаимодействии и дружеских контактах между враждебными этносами не могло быть и речи. Напротив, русы предпочитали держаться в стороне от славян и строили свои крепости на границах их княжеств, в урочищах, где чувствовали себя в наибольшей безопасности.
Так они постепенно укрепились в бассейнах Днепра и Дона, Оки и Волги.
Используя речные пути, русы довольно быстро продвинулись на верхнюю Оку и Волгу. Пока славяне завершали колонизацию Приднепровья и ассимилировали в притоках Днепра остатки восточных балтов, русские крепости во множестве строились в стране поокских народов мери и муромы.
Опираясь на свои укрепленные замки и высылая военные отряды вглубь мерянских и муромских земель, русы обложили туземцев данью. Указывая на этот факт, анонимный автор трактата «Худуд ал-Алам», знавший по рассказам об «области русов и ее городах», писал, что она занимает большую площадь между безлюдными землями на севере и славянами на западе184. По этой же причине арабские географы называли Волгу того времени русской, а не славянской и даже не финно-угорской рекой.
После захвата Олегом Киева русы перестали быть просто одной из «народностей» Восточно-Европейской равнины со своей этнографической спецификой185 и уникальной экономической специализацией.
Укрепление династии Рюрика в восточнославянских землях превратило ее представителей в высший слой складывающейся дружинно-даннической империи186.
С конца IX в. многие русы оставляли своих менее удачливых князей и переходили на службу в Киев. Благодаря притоку новых дружинников, Рюриковичи приобретали военный перевес над прочими варяго-русскими князьями. Киевские улицы, площади и дворцы наполнялись княжескими «отроками» и «гридями», и Киев довольно скоро превратился в средоточие русской жизни со всеми ее достоинствами и недостатками.
При Рюриковичах служилая русь стала процветающим сословием. Многие из русов совмещали военную службу с торговлей и накопили огромные состояния.
Русы кичились своим богатством. Распродавая добычу, за каждые 10 тысяч дирхемов выручки они дарили любимым женам ожерелье из золотых или серебряных монет. По свидетельству Ибн Фадлана, многие русские «дамы» носили на шее десятки золотых монист187, а их мужья хранили в сундуках десятки и сотни тысяч арабских дирхемов.
Сановитость, слава и богатство киевской знати чаровали «зеленую» молодежь. Попасть в русское сообщество, стать настоящим русом было мечтой многих современников Рюрика, Олега или Игоря. С IX–X вв., то есть после укрепления русской власти в землях днепровско-волховских славян, переход в русское сословие был для них лучшей возможностью изменить социальное положение и сделать военно-административную карьеру.
Но неизмеримо богаче остальных русов были их «светлые» князья. Деньги, как известно, создают основу для почитания, а большие деньги делают человека подобным богу.
Изначально русские конунги, среди которых первую скрипку играли киевские правители, грабили слабых и беззащитных или нанимались на военную службу. Наемником, как мы помним, под старость стал Олег. Князь-воитель Святослав получил от Византии пятнадцать кентариев (почти полтонны!) золота в уплату за войну с болгарами188. Существуют и другие примеры успешного заработка русов на наемничестве.
Однако чужие войны, при всей их повседневности в средневековье, не давали надежных доходов. К тому же они были связаны с риском для жизни. Поэтому русы вознамерились перейти от разовых грабительских рейдов к созданию территориальной империи. Русские крепости, повсеместно возведенные на землях восточных славян и финнов, давали им такую возможность.
Из кочующих бандитов русы решили превратиться в стационарных правителей собственной даннической империи.
Первым этот план пытался реализовать Аскольд, но завершили его потомки Рюрика. Для этого им потребовалось подчинить дюжину «периферийных» русских князей, претендовавших на самостоятельность, и покорить многочисленных славян. В конце IX – первой половине X вв. то и другое в целом было сделано.
В нашей исторической памяти не осталось сведений о русских князьях, кроме Рюриковичей. Повторю мысль о том, что киевские монахи намеренно вычистили их имена из летописей. Победители часто переписывают историю в свою пользу.
Покоренные славяне скрепя сердце повезли в Киев дань, а княжеские отроки, разосланные в Новгород, Смоленск, Ростов, Муром и другие города, принялись собирать на дорогах мытные деньги, взимать судебные штрафы и пошлины и прямиком направлять их в Киев.
Под влиянием больших денег столица Киевской Руси стала превращаться в имперский город с богатым населением и разлагающейся знатью.
Тлетворному влиянию золотого тельца поддавались и русские князья-нувориши. С каждым годом их обуревала все большая гордость, и они старались возвыситься над своим окружением, причем делая это не только в переносном, но и в прямом смысле слова. В ход шла демонстрация политического, социального и даже полового превосходства.
В подтверждение этой мысли приведу информативную цитату из Ибн Фадлана. Напомню, что ее автор в 921–922 гг. побывал на Волге и много интересного разузнал о русах. «Из обычаев русского царя, – сообщает Ибн Фадлан, – есть то, что во дворце с ним находится 400 человек из храбрых сподвижников его и верных ему людей, они … подвергают себя смерти за него. <…> Эти 400 человек сидят под его престолом; престол же его велик и украшен драгоценными камнями. На престоле с ним сидят сорок девушек (назначенных) для его постели, и иногда он сочетается с одной из них в присутствии упомянутых сподвижников. Он же не сходит с престола, а если желает отправить свои нужды, то отправляется в таз. Когда он желает ехать верхом, то приводят ему лошадь к престолу и оттуда садится он на нее, а когда желает слезть, то приводят лошадь так, что слезает он на престол»189.
Не уверен, что Ибн Фадлана можно заподозрить в дезинформации. Ученый эмиссар из Багдада был фигурой непредвзятой, а к русам имел особый интерес, охвативший Восток после их нападения на Каспий в 913 году. Его рассказ рисует картину существенного отрыва и социальной дистанции между князем и его ближайшим придворным кругом – боярами и старшими дружинниками. Надо думать, что для рядовых горожан киевские князья были в то время так же недоступны, как египетские фараоны для своих крестьян и пастухов.
Но и русь в это время дифференцировалась.
Князья – прямые потомки Рюрика – становились социально недосягаемыми для обычных воинов. Их кругом общения были бояре-сподвижники, готовые, согласно Фадлану, умереть за своих господ. Бояре держались на расстоянии от младшей дружины, и все вместе русы дистанцировались от славянского плебса.
Впрочем, такое положение вещей всех устраивало. Принцип слепого подчинения (в пределах разумного, конечно) являлся основой русской дисциплины. Осуждать старших в дружинной среде было не принято. Зато никто не запрещал русам богатеть и делать карьеру. Кроме того, жизнь в оккупированной стране предполагала сохранение единства класса завоевателей. Только вместе русы могли выстоять среди враждебно настроенных к ним туземцев. Поэтому, несмотря на внутреннюю иерархичность, они очень ценили свой корпоративный дух.
Фабула средневековых милитаристских корпораций, выраженная в воле князя и беспрекословном подчинении дружины, принималась ими, как должное, и всегда оставалась в силе.
Между русами и славянами шло постепенное смешение, не стану этого отрицать. Однако их культурный, языковый и религиозный синтез происходил, в основном, в крупных княжеских городах.
Большая же часть Киевской Руси представляла собой огромное колониальное пространство, куда русы выходили с опаской и которое так и не смогли до конца освоить. Русы не стали славянами, хотя и заговорили на их языке. Они не могли ассимилироваться потому, что, образно выражаясь, были солдатами русской экспансии.
Русская власть уже в раннем средневековье находилась в конфликте с массой славянского населения.
Русам требовалось выкачивать из славянских колоний ресурсную ренту – пушнину, мед, воск, холопов, – все, что можно было конвертировать или использовать на дворцовые нужды. Остальное было вторично, в том числе и потому, что в задачу даннической империи не входил всеобщий контроль над населением.
По этой же причине русская экспансия никогда не стремилась к массовому уничтожению завоеванных народов, как это делали славяне при колонизации Балкан. Иначе русам не с кого было бы собирать дань! Откупившись от князя белкой, куницей или бобром во время «полюдья», славяне на целый год избавлялись от необходимости общаться с русами и старались держаться от них в стороне.
Благодаря редким встречам и параллельному существованию, русская власть уживалась со славянским земледельческим этносом. Две эти стихии никогда не жили единой жизнью. Русы в сложившемся тандеме господствовали, а славяне терпели их власть. Русы эволюционировали в аристократический слой даннической империи, а славяне превращались в податную массу «подлых» людей, как будут называть их русские аристократы поздней поры, числившие себя потомками варяжских конунгов и древних боярских родов.
До этого момента я старался говорить о русах, в целом подчеркивая их многочисленность, разрозненность, разбойный образ жизни и конкурентную среду существования. Хотя мне приходилось периодически припоминать Рюрика и его потомков, непосредственно ответственных за формирование русской даннической империи, я делал это для того, чтобы подчеркнуть или усилить тот или иной аспект предыдущего повествования. Пока еще Рюриковичи не были главным предметом исследования, но вот наступил и их черед.
Все, что было сказано выше, я предлагаю считать предварительным экскурсом, необходимым для того, чтобы знать предысторию и правильно понимать причины возникновения древнерусского государства Рюриковичей.
В 859 г. чудь, славяне, меря, весь и кривичи были завоеваны и платили дань варягам «из заморья». Три года они готовились к реваншу и, наконец, прогнали оккупантов. Победить варягов им помогло создание славяно-финской коалиции, которую для удобства я буду называть «северной конфедерацией», а ее членов «конфедератами».
Когда варяги были изгнаны, конфедераты перессорились между собой и вступили в длительную полосу военной конфронтации. Как сказано в «Повести», «и не было в них правды, и встал род на род»190.
В этой гражданской по своему характеру войне довольно легко угадывается стремление ильменских славян к первенству среди конфедератов и их желание подчинить себе местных союзников. Чудь, меря, весь и кривичи оказали новгородцам сопротивление, и разорительная война затягивалась.
В какой-то момент стороны приняли два важных решения.
В соответствии с первым, они заключили перемирие и начали обсуждать пути прекращения конфликта. Переговоры затягивались, и тогда было принято второе решение, последствия которого перевернули всю дальнейшую историю конфедератов и не только их одних.
Переговорщики пошли на компромисс и решили пригласить для управления разваливающимся политическим союзом специалиста из-за границы – того самого Рюрика, что вскоре создаст основу древнерусской империи и запустит механизм русской экспансии.
Согласно некоторым догадкам, идея с его призванием целиком принадлежала новгородскому князю Гостомыслу, который действовал на основании родственных предпочтений.
«Родственную» версию призвания руси наиболее подробно изложил в своей книге «Славяне и русы: очерки по истории этногенеза (IV–IX вв.)» российский историк Е.В. Кузнецов. Согласно его интерпретации событий, произошедших в 862 г., средняя дочь новгородского князя Гостомысла по имени Умила была замужем за знатным варягом. И вот незадолго до своей смерти Гостомысл повелел пригласить на новгородское княжение одного из ее сыновей. Варяга – мужа Умилы – звали Годлавом, и почитался он князем «ободритов» или «ререгов». Его сыном, в свою очередь, был Рюрик (Рорик или Рерик).
По мнению Е.В. Кузнецова, немецкое написание «ререги» в славянской транскрипции должно произноситься как «рароги». В свою очередь, «рарог» – это западно-славянский диалект имени «Сварог». Сварогом, как мы знаем, звался верховный бог славян.
Таким образом, согласно излагаемой версии призвания, летописный Рюрик оказывается не только внуком Гостомысла, но и носителем имени верховного славянского божества. По-видимому, этот человек обладал кроме громкого имени значительной властью, так как смог организовать доставку большого войска из одной страны в другую.
Здесь у Е.В. Кузнецова логично появляются умелые мореплаватели «руги» или «русы», жившие на границе с ободритами. Рюрик нанял их флот для транспортировки своей дружины и пригласил принять участие в походе. «Охотников» оказалось так много, что экспедиция не только получила название русской, но и стала ею по преимуществу, если понимать слова «Повести» дословно («взяли с собой Русь всю и пришли…»)191.
По другой версии192 – не менее интригующей и в той же степени гипотетичной, – под именем легендарного Рюрика скрывается Рорик (Рерик) Ютландский, достаточно хорошо известный деятель середины IX в., человек тщеславный, активный, много воевавший и, к тому же, недавно лишившийся своих земельных владений во Фризии.
Гостомысл, конечно, не стал бы звать на славянский трон подозрительного датского конунга. А вот совет конфедерации, погрязший в безуспешных спорах, пожалуй, мог бы на это решиться.
Рюрик, которому предстояло вернуться на землю предков (если только он действительно был славянином), должен был хорошенько подумать о своих приоритетах.
Послы Гостомысла, скорее всего, объяснили избраннику сложность обстановки и свое конечное предложение должны были сформулировать так, как оно прозвучало в летописи: «Да поидите княжить и володети нами».
Княжить и владеть!
Мысленно Рюрик мог сделать упор на вторую часть этой формулы, фактически разрешавшей ему узурпировать власть над конфедератами.
И вот с «дружиной многой и предивной»193 Рюрик прибывает в Приильменье. Вместе с ним плывут его братья Синеус и Трувор. Есть мнение, что их имена – простая ошибка перевода194. Однако и без братьев Рюрику было на кого опереться. Его окружали представители знатных русских родов и большая, хорошо вооруженная армия наемников, способная навести порядок между враждующими конфедератами.
Когда в 862 г. от Рождества Христова Рюрик впервые появился на севере, своей столицей он выбрал Старую Ладогу195, а не Новгород, в котором доживал последние дни умирающий Гостомысл. И к этому у него были веские причины.
Ладога, она же Альдейгьюборга, являвшаяся тогда фактической столицей Северного края, была построена в середине VIII в. скандинавами с острова Готланд. Затем Ладога как минимум дважды переходила из рук в руки: в 760-е гг. ее завоевали славяне, а в 830-е гг. – варяги196.
Однако кому бы ни принадлежал этот город, все обладатели ценили его как важный торгово-ремесленный центр. К моменту вокняжения в Ладоге Рюрика там уже сформировался, говоря научным языком, этно-социальный субстрат жителей со значительной долей скандинавского элемента, перемешанного с местными народами финской, балтской и славянской крови.
Торговые нити связывали Ладогу с рынками Азии и Северной Европы. Основной статьей ладожской торговли была пушнина. Городские ремесленники научились производить глазчатые бусы, на которые выменивали у аборигенов драгоценную «скору».
По отношению к местным жителям Ладога долгое время выступала в той же роли, что Гнёздовское городище играло в отношении смоленских кривичей. Ладожские варяги уничтожили все поселки финно-угров на сто верст в округе и продали в рабство их жителей197. Лишь со временем между варяго-русским городом и финской деревней установилось подобие хрупкого мира.
Сдается мне, что европеец Рюрик, выбирая Ладогу своей столицей, хотел оказаться в более или менее привычной для себя культурной среде. Все эти северные конфедераты, призвавшие его на службу, были для него чужими людьми.
Рюрик и не думал вступать с ними в политический диалог.
В своем уме он держал совсем другой план действий, который в корне противоречил расчетам ильменских славян и их союзников по несчастью.
Рюрик с поразительной быстротой осуществил «русскую контрреволюцию». В самое короткое время он подчинил себе финское Белозерье на северо-востоке конфедерации, славянский Изборск и варяжский Полоцк на ее западе, а также захватил власть над верхнеокской мерей и муромой.
Опираясь на княжеское происхождение, договор о призвании и большую армию, Рюрик добился огромных успехов: он простер свою легитимность на тысячу километров с запада на восток и на пятьсот километров с севера на юг. Всего за несколько лет русский князь создал новое государство – северную русскую империю.
Под овечьей шкурой европеизированного принца прятался прагматичный диктатор. Рюрик силой насаждал повсюду единоличную власть и ломал хрупкие конфедеративные устои, зарождавшиеся в славяно-финской среде.
Для этого он раздавал «грады племенем своим и мужем: овому Полтеск, иному Ростов, иному же Белоозеро»198. За семнадцать лет авторитарного господства он сумел консолидировать вокруг себя русов, различные отделения славян, финно-угров и, видимо, остатки балтов, обитавших вокруг Изборска.
Ярослав Мудрый в завещании писал, что его отцы и деды русскую землю «добыли <…> трудом своим великим» (курсив мой. – С.М.)199. Славянская земля воспринималась потомками Рюрика как добыча княжеского рода, а ее первым завоевателем был Рюрик.
Из Ладоги он переместил столицу в Новгород, куда перебрался сам и перевел свою дружину. По сравнению с Ладогой Новгород являлся молодым городом, в котором крепли вечевые принципы самоуправления. Новгородцы не признавали княжеской власти и встретили Рюрика с большой прохладой. Не случайно, что местом своего обитания он выбрал укрепление (Рюриково городище) в сторонке от города.
Рюрик пытался задавить новгородскую вольность административными мерами. Он также стремился лично контролировать новгородские провинции. Глухим отголоском острой социальной борьбы, вызванной приходом Рюрика, является рассказ позднейшей Никоновской летописи о двух события IX века.
Первое относится к 864 г., когда Рюрик после смерти братьев Синеуса и Трувора впервые появился в Новгороде. Не прошло и нескольких месяцев, как против него вспыхнуло восстание. «Того же лета, – говорится в Никоновской летописи, – оскорбишася Новгородцы, глаголюще: “яко быти нам рабом, и много зла всячески пострадати от Рюрика и от рода его”. Того же лета уби Рюрик Вадима храбраго, и иных многих изби Новгородцев съветников его»200.
Привыкшая к сильной власти Ладога, видимо, терпела авторитаризм русского правления, Новгород же сразу показал русам независимый характер.
Второе сообщение датировано 867 г. и логически вытекает из первого. В этом году от Рюрика в Киев ушло «много Новгородских мужей»201. Летопись использует глагол «избежаша», говорящий сам за себя: в Киев к Аскольду и Диру тайно переметнулись уцелевшие после репрессий сторонники новгородской вольности.
Даже если считать этот фрагмент летописи литературной вставкой (в ранних списках информация о Вадиме храбром отсутствует), все равно к Рюрику остаются вопросы. Если через толщу веков к московским книжникам просочились, пусть даже искаженные, сведения о его конфликте с новгородцами, значит, что-то подобное случилось на самом деле. Придумывать историю древнейших времен летописцам XVI в. было не с руки.
Память народа зафиксировала политический кризис в древнем Новгороде, причиной которого являлись авторитарные действия Рюрика и его варяго-русских дружин.
Смерть Рюрика, последовавшая в 879 г., наверное, могла привести к краху и полному распаду его искусственно созданную империю. Мировая история наполнена подобными примерами. Русы, как мы уже знаем, не были в то время едины, а северные конфедераты мечтали избавиться от их господства.
Многое зависело от фигуры преемника Рюрика, а точнее от того, кто станет регентом при малолетнем принце Игоре. «Повесть временных лет» утверждает, что Рюрик лично выбрал на эту должность близкого родственника и своего сподвижника Олега202.
По сведениям В.Н. Татищева, Олег приходился родным братом жены Рюрика Ефандии Урманской, а Игорю, следовательно, доводился дядей.
Мы уже сталкивались с Олегом на страницах этой книги и знаем, что он был человеком, способным выигрывать трудные партии. Больше всего в жизни он ценил приключения и военные битвы, однако при необходимости умел создавать и укреплять империи.
Приняв в свои руки бразды правления Новгородом, Олег задумал расширить границы северорусской державы, созданной Рюриком, и присоединить к ней земли по течению Днепра. Без промедления он взялся готовить большую войну. Будучи по природе воителем, Олег продолжил имперскую политику Рюрика с невиданным размахом. Его главной целью стали города на торговом пути «из варяг в греки». Ну, а в самых смелых мечтах Олег, пожалуй, мнил себя властителем Царьграда.
Первым делом Олег усмирил волнения бывших конфедератов, вызванные смертью Рюрика. Затем он начал собирать огромное войско. Из-за моря по его приглашению прибыли дополнительные отряды варягов.
Как человек, знакомый с превратностями войны, Олег позаботился о том, чтобы создать крупный перевес сил над противником. На решение этой задачи ушло примерно три года, и в 882 г., когда вся северная сторона собралась под знаменем Олега, «северяне» двинулись покорять южные «штаты» будущей Киевской Руси.
«Повесть» содержит краткий отчет о войне севера с югом, а точнее, о ходе грандиозного завоевания русами новых провинций даннической империи. Первой целью северян стал Смоленск, а точнее Гнёздовское городище, населенное варягами.
Любопытно, что в войске Олега находились смоленские кривичи203, заинтересованные в разгроме и уничтожении Гнёздова.
Победив смоленских варягов, Олег посадил управлять ими своих мужей, а сам спустился с войском вниз по Днепру и захватил хорошо укрепленный город Любеч, также назначив в нем русскую администрацию.
Киев, если верить летописи, был взят Олегом хитростью. Это спасло горожан от штурма, разорения и массовой гибели. Согласно летописанию, при овладении городом погибло всего два человека. Это были киевские князья Аскольд и Дир204.
После их трагической смерти Аскольдова русь по праву победителя и по общему родству русов между собой должна была перейти на службу к Олегу. Поскольку источники не сообщают о волнениях или казнях в Киеве после его захвата, видимо, так и произошло. Власть в Киеве на целые столетия укрепилась за князьями Рюрикова дома, а сам город стал центром их вотчины, которую они гордо называли «Русской землей».
По словам А.Н. Насонова, «Русская земля» в первое время ограничивалась территорией в два-три однодневных перехода от Киева. В этих границах она существовала до начала XI века.
Очень важно понимать, что для русских князей киевская земля была вотчиной, т. е. частным семейным владением205. Одновременно под их контролем находилась так называемая «внешняя Русь» с ее колоссальными территориями, разными народами и неисчерпаемыми ресурсами.
В переводе на имперский язык это означало, что Киев с его пригородами был метрополией, а остальные земли – колониями варяго-русов.
Приказав убить Аскольда и Дира, Олег совершил первое политическое убийство на Руси. По его представлениям, все было в рамках закона. «Вы, – говорил Олег обреченному Аскольду и Диру, – не рода княжеского, а настоящий князь вот он», и указывал на малолетнего принца Игоря Рюриковича206. «Голубая» кровь Игоря была индульгенцией за любое политическое преступление. Олег принес Аскольда и Дира в жертву новому принципу субординации власти внутри русского сообщества. С этого момента только Рюриковичи имели право управлять империей русов.
При новой варяго-русской власти Киев сильно изменился. Наибольшие перемены коснулись городского населения. Уже при князе Аскольде русь доминировала в его составе. При Олеге концентрация варяго-русов в Киеве значительно возросла. Киевские славяне, как писал В.О. Ключевский, постепенно «оваряжились»207.
Одновременно из окрестностей русской столицы стало исчезать аборигенное население, выдавленное или истребленное русами. Их место занимали новые жильцы. Многие из них оказались в вотчине русских князей не по доброй воле, а были куплены или захвачены в плен.
Другую часть обновляющейся Киевщины составляли беглые рабы. В «Хронике» Титмара Мерзебургского приведено описание войны 1018 г. между поляками и русью. Со слов немецких наемников короля Болеслава автор «Хроники» записал, что захваченный ими Киев и «весь этот край» были пристанищем «спасающихся бегством рабов, стекающихся сюда со всех сторон». Также в большом количестве город был населен «стремительными данами»208. Согласно Титмару, в 1017 г. Ярослав захватил Берестья и увел всех его жителей в плен209. Скорее всего, он поселил их в своей киевской вотчине.
Кстати, в «Хронике» Титмара говорится о колоссальном богатстве русских князей. В Киеве Болеславу были выданы их «немыслимые сокровища»: многое он раздал солдатам и еще больше отправил в Польшу210.
Болеслав был не единственным иностранцем, которому довелось увидеть несметные сокровища киевских князей и воспользоваться их достоянием. Анонимный автор хроники «Деяния венгров» рассказывает, как венгерский князь Альмош напал на Киев во время перехода в Паннонию, состоявшегося, по некоторым оценкам, около 889 г.211, а по хронологии «Повести» – в 898 году212.
Альмош вынудил русов выплатить ему контрибуцию, в состав которой вошло 10 тысяч марок, тысяча лошадей с разукрашенными седлами и удилами, сто половецких мальчиков, сорок верблюдов для перевозки грузов, множество мехов ласки, белки и многие другие дары. От Владимира на Волыни венгры получили в подарок «две тысячи марок серебра, сто марок чистого золота с бесчисленными мехами и покрывалами, а также триста лошадей с седлами и удилами, двадцать пять верблюдов и тысячу волов для перевозки грузов и другие неисчислимые дары». Свои подарки преподнес венграм и князь города Галича, в котором они останавливались на своем пути.
Когда орды Альмоша, наконец, двинулись в Паннонию, дорогу через лес для них расчищали 3 тысячи галицких крестьян. Князь Галича предоставил венграм продовольствие и другие необходимые вещи «и снабдил для пропитания домашними животными в огромном количестве»213.
Обладая таким богатством, русские князья все больше вживались в роль правящего семейства империи. Для грандиозной инсценировки под названием «Киевская Русь», которую они вознамерились поставить, им требовались полноценные декорации и многочисленные статисты. Какими великими князьями были бы Рюриковичи без каменных дворцов, крепостных стен, многочисленной челяди, смердов, пашущих для них землю и производящих продовольствие, ловчих, сокольников, кузнецов, ювелиров, ткачей, каменщиков, то есть десятков тысяч людей, без которых вся постановка не могла бы прийти в движение?
Русские князья охотно насыщали свои домены новыми жителями. Как только Рюриковичи и их ближний круг окончательно «сели» на землю, им потребовалась дружественная среда обитания, место, где князья, окруженные недружелюбным славянским населением, могли чувствовать себя относительно спокойно.
С этой целью русы сначала захватили Киевское княжество, а потом провели его «внутреннюю реколонизацию», частично заменив свободное славянское население на класс зависимых людей. В Киевщине методика «демографического замещения» приняла большой размах. Уже Олег начал «ставить» вокруг днепровской столицы новые города214 и населять их перемещенным элементом.
Параллельно, в сознании Рюриковичей постепенно формировалось представление о том, что вся Киевская («Русская») земля – их собственность, которой можно распоряжаться по личному усмотрению.
Подобное представление о землях, отнятых русами у славян, распространялось и на территорию «внешней Руси».
Присоединив к себе очередное славянское протогосударство, Рюриковичи превращали его столицу в центр провинциального управления. Лучшие земли в округе они забирали себе, застраивали их княжескими городами215, заселяли деревни пленными, холопами и рабами.
Начиная с Ярослава Мудрого, заселение пустующих земель княжеского домена из увлечения превращается в тенденцию. Целые города переселяются с места на место в угоду княжеским интересам. Одним из примеров является случай, когда князь Ярополк Владимирович насильно заселил жителями Друцка Переяславское княжество216.
Лишь на границах со степью переселенческая тактика Рюриковичей менялась. На этом ответственном участке нужны были не рабы, а пограничные отряды. Здесь русы превращались в дипломатов и иногда добивались успеха. Ярослав Мудрый, например, уговорил поселиться в долине пограничной со степью реки Роси берендеев, торков и печенегов, чтобы прикрыть ими уязвимый Киев.