С детства боявшийся грозы, Николай так и не смог попасть под «грозу двенадцатого года». Причем нельзя сказать, чтобы он на нее не рвался. Еще как – патриотические порывы для 16-летнего юнца уже были в крови, а его сверстники вовсю рубились при Бородине, Смоленске, Малоярославце и Березине с нашествием «двунадесяти языков». Он писал: «Мне минуло уже 16 лет, и отъезд государя в армию был для нас двоих ударом жестоким, ибо мы чувствовали сильно, что и в нас бились русские сердца и душа наша стремилась за ним! Но матушке неугодно было даровать нам сего счастия. Мы остались, но все приняло округ нас другой оборот; всякий помышлял об общем деле; и нам стало легче. Все мысли наши были в армии, ученье шло, как могло, среди беспрестанных тревог и известий из армии».
Даже оставивший на августейшем лбу отметину прикладом Эдуард Адлерберг прапорщиком лейб-гвардии Литовского полка прошел всю войну.
Патологически не любившая военных Мария Федоровна клещами вцепилась в младших, не позволяя великим князьям отбыть в действующую армию. Николай апеллировал к старшему брату, умоляя взять его на войну «в момент, когда отечество в опасности». На что император ответил весьма загадочной фразой, смысл которой отдаленно угадывается лишь в последующих событиях. По свидетельству Лакруа, император «с серьезным видом сказал ему, что время, когда ему придется стать на первую степень, быть может, наступит ранее, чем можно предвидеть его… Пока же вам предстоит выполнить другие обязанности; довершите ваше воспитание, сделайтесь насколько возможно достойным того положения, которое займете со временем: это будет такою службою нашему дорогому отечеству, какую должен нести наследник престола».
Сложно сказать, было ли это на самом деле, если было, то еще сложнее представить, что именно имел в виду совсем не старый Александр, вполне способный произвести потомство мужского пола. Да и Константин еще своими матримониальными вывертами не отстранил сам себя от трона. Сам же Николай в своих записках ничего не пишет о подобных откровениях императора.
А пока же он с ума сходит, как жаждет славы бранной. Он даже после известия о вступлении Наполеона в Москву поспорил на рубль с великой княжной Анной о том, что к Новому году в России и духу не останется от корсиканца и его Великой армии. Выиграл.
Но уже и после этого братьев «на войну» не пускали. Русские рубились с возрождающимся Наполеоном под Люценом, Бауценом, Лейпцигом, громили французов под Кульмом, штыками выталкивая отчаянно сопротивляющегося «брата мусье» за Рейн. А Николай с Михаилом сражались только с «кавалерами» на военных картах и «потешными» сверстниками в палисаднике.
Вырваться им удалось отнюдь не из-за того, что соединенные 900-тысячные силы союзников остро нуждались в двух недорослях, а матушка вдруг прониклась патриотическими мотивами. Решающим фактором стало то, что император Александр в Шлезвиге пообщался с прусским королем Фридрихом-Вильгельмом III, который успел вовремя презентовать ему дочь Фридерику-Шарлотту-Вильгельмину. Известный ловелас оценил достоинства принцессы (в первую очередь политические) и определил ее в невесты брату Николаю. На столь серьезные государственные соображения матушка уже не нашла, что возразить. «Радости нашей, лучше сказать сумасшествия, я описать не могу; мы начали жить и точно перешагнули одним разом из ребячества в свет, в жизнь», – восторгался долгожданным дозволением Николай, которому самому не терпелось уже увидеть невесту (сестра Анна написала ему о выборе императора).
Мария Федоровна посчитала нужным внести собственные советы обоим подросткам, впервые отправлявшимся за пределы империи. Она советовала сыновьям продолжать быть строго религиозными, не быть легкомысленными, непоследовательными и самодовольными; полагаться в своих сомнениях и искать одобрения своего «второго отца», «достойного и уважаемого» генерала Ламздорфа (без него ни шагу); избегать возможности оскорбить кого-нибудь недостатком внимания, быть разборчивыми в выборе себе приближенных; не поддаваться своей наклонности вышучивать других, быть обдуманными в своих суждениях о людях, так как из всех знаний знание людей самое трудное и требует наибольшего изучения.
Говоря об опасностях, сопряженных с войною, императрица писала: «Опасность не должна и не может удивлять вас, вы не должны избегать ее, когда честь и долг требуют от вас рисковать собою: но если, мои дети, величайшая благороднейшая храбрость должна отличать вас, то скажите себе, что она должна быть обдумана и совершенно не походить на хвастливость молодого человека, играющего своею жизнью; одним словом, я хочу, чтобы вы были храбрыми, но не безрассудными».
Однако, вероятнее всего, ни Александр, ни вдовствующая императрица не собирались испытывать храбрость князей на полях сражений. В нужном русле проинструктированный Ламздорф вез их с такою медленностью, что только до Берлина они ехали 17 дней. Именно там и была главная (что было неизвестно князьям) цель их поездки – свидание с принцессой. Не избалованный к 17 годам женским вниманием Николай, конечно же, мигом влюбился.
Конечно же, он уже пылал желанием свершения подвигов не только во имя отечества, но и во имя Прекрасной Дамы. Вскоре их обручили – нечего баловать молодых людей европейскими соблазнами.
Не пылал этим Ламздорф, который избрал максимально неудобный путь с длиннючими остановками не прямо во Францию, а в Швейцарию. И лишь только князья услышали первые выстрелы неприятельских войск, отбивавших осаду австрийцами и баварцами крепости Гюнинген, как к ним примчался запыхавшийся курьер от Александра флигель-адъютант Петр Клейнмихель (будущий военный министр у Николая) с требованием вернуться в Базель. Две недели их мариновали на курортах альпийской республики, пока казаки атамана Платова прорубали себе дорогу на Елисейские Поля. И лишь после известия о взятии Парижа и отречении Наполеона великим князьям было позволено явиться пред затуманенные порохом светлые государевы очи.
При виде смущенных братьев Александр хохотнул и похвалил их отвагу в деле столь дерзкого путешествия по тылам армии. Известный византиец. Знал ведь, что незадолго до этого отправил письмо в Петербург: «Соблаговолите, дорогая матушка, дать мне ваши приказания относительно моих братьев, и что им предстоит делать? Должны ли они воспользоваться этим случаем, чтобы путешествовать несколько по Голландии, Англии, Швейцарии, или же вам угодно будет приказать, чтобы они вернулись тотчас же? Так как г. Ламздорф находится с ними, а г. Лагарп – здесь, то было бы возможно составить план путешествия, крайне поучительного для них и которое с пользою вознаградило бы за все то, что прекращение войны заставило их потерять. В особенности путешествие по Швейцарии и Англии могло бы быть очень полезно для них. Но в отношении всего этого только одна ваша воля должна решить все. Пока же мы устроим все с Г. Ламздорфом так, чтобы они не теряли времени здесь, где есть средства продолжать свое образование по всем отраслям знаний. Г. Лагарп принесет им большую пользу своими знакомствами со всеми достойными образованными людьми. Г. Ламздорф решит и будет наблюдать за всем».
То есть смысла давать им «нюхать порох» не было, зато познакомить с будущей супругой и будущим районом политических баталий было в самый раз. Этим старший брат заложил огромную мину замедленного действия младшим. Через 13 лет она оглушительно рванула на Сенатской площади – Николая как раз никто из военных и не воспринимал всерьез из-за того, что тот «пороху не нюхавший». И именно поэтому потом тот так стремился оказаться в районе боевых действий ХОТЬ КАКОЙ-НИБУДЬ войны.
Пока курьеры скакали между столицами, Николай и Михаил изучали Париж. В первую очередь посещали военные учреждения, политехническую школу, Дом инвалидов, казармы, госпитали.
Интересный диалог у Николая завязался с одним искалеченным сержантом в Доме инвалидов.
– В каком деле вы ранены? – спросил его великий князь.
– При переправе через Березину, – отвечал инвалид. – Казаки привели меня в такой вид, как вы видите, да и я, уверяю вас, не остался у них в долгу; я упал рядом с ними в снег, они не поднялись, а я имел счастье возвратиться с отмороженными ногами. Впрочем, так и надо: что нам нужно было искать в вашей России. Дьявольская страна, защищаются без посторонней помощи, правда, в нее легко входишь, а выйти не выйдешь, а если и выйдешь, то, как я, чтобы попасть в инвалидный дом.
Жаль, умного инвалида не слышали будущие любители повторить подвиги Карла XII и Наполеона.
В Париже произошла еще одна знаменательная встреча. Император представил Николаю генерал-лейтенанта Ивана Паскевича как «одного из лучших генералов моей армии, которого я еще не успел поблагодарить за его отличную службу».
Великий князь намек понял и приблизил к себе успешного и исполнительного полководца. Паскевич впоследствии вспоминал: «Николай Павлович после того постоянно меня звал к себе и подробно расспрашивал о последних кампаниях. Мы с разложенными картами, по целым часам, вдвоем разбирали все движения и битвы 12-го, 13-го и 14-го годов. Я часто у него обедывал и когда за службою не мог у него быть, то он мне потом говорил, что я его опечалил. Этому завидовали многие и стали говорить в шутку, что он в меня влюбился. Его нельзя было не полюбить. Главная его черта, которой он меня привлек к себе, – это прямота и откровенность».
Интересно подметил старый служака. Будущий император всю жизнь страдал от того, что вокруг «жадною толпой стоящие у трона» были вруны, лизоблюды, лицемеры и шуты гороховые. Сказать же правду, какой бы она ни была, государю решались лишь единицы, за что он их ценил невероятно.