Массивное, темное дерево – начало двадцатого века. И звонок не резкий, а как будто чуть приглушенный, эхом отдается от стен с обоями в цветочек. Эти обои не производят впечатление наклеенных и словно прорастают сквозь стены, по мере того как поднимаешься по чуть закругленной лестнице. Дом в центре Стокгольма. Эверт Гренс окидывает взглядом высокий, благородный потолок и в третий раз нажимает кнопку звонка.
– Там кто-то есть, точно… Я слышу это весь день, сквозь пол в гостиной, прихожей и даже в туалете. И так громко, будто поют совсем рядом. Представляете, как надо кричать?
Противный писклявый голос сзади приближается к Эверту Гренсу со спины.
Тот не поворачивается, не отвечает, звонит в дверь в четвертый раз.
– Это кто-то из детей, точно. У них их трое. И телевизор, который не выключается вот уже которые сутки. Он работает даже ночью, представляете? Вот я и решил сообщить в полицию… Моя квартира этажом выше.
Наконец комиссар поворачивается.
Мужчина чуть за сорок сложил руки на груди. Эверт Гренс терпеть не может таких типов и сам не знает почему. Наверное, потому что они так любят подглядывать за соседями в замочную скважину.
– С днем рожденья те-ебя-я…
– Что? – переспрашивает Эверт.
– Ребенок, – мужчина кивает на дверь. – Поет…
«Это тот человек, который сообщил о подозрительных звуках, – догадывается Гренс. – И позвонил еще раз, когда к звукам добавились не менее подозрительные запахи».
– Могу я попросить вас вернуться в свою квартиру?
– Да, но это ведь я…
– Вы все сделали правильно, – перебивает мужчину комиссар, – и теперь мне хотелось бы, чтобы вы поднялись к себе. Я разберусь с этим один.
Гренс ждет, пока мужчина удалится, и снова нажимает звонок, на этот раз чуть дольше удерживая на нем палец. Никто не открывает. Гренс пытается приподнять крышку почтовой щели – ничего не получается. И тут по ту сторону двери раздаются характерные щелчки.
Кто-то упорно возится с замком и мягко стучит в пол.
– Полиция.
И снова приглушенный звук, словно кто-то прыгает.
– Полиция, откройте.
Похоже, с замком все получилось. Теперь в движение приходит дверная ручка.
Эверт Гренс терпеть не может оружие, но сейчас он вытаскивает пистолет из наплечной кобуры и отступает в сторону на полшага.
У нее довольно длинные волосы. Комиссар мало что понимает в детях, но дает ей четыре – самое большее пять – лет.
– Здравствуйте.
На ней красное платье, с жирными пятнами на груди и животе.
Она улыбается. На лице пятен еще больше, похоже на последствия неаккуратного приема пищи.
– Привет. Мама и папа дома?
Девочка кивает.
– Отлично. Можешь позвать их?
– Нет.
– Нет?
– Они не могут ходить.
– Не могут?
Час от часу ситуация становится все более странной.
И этот запах, такой узнаваемый. Комиссар почувствовал его еще у роскошной лестницы, и он просто шибанул в нос, когда девочка открыла дверь. Эверт Гренс понял его происхождение, лишь когда углубился на несколько шагов в прихожую и оказался перед мужчиной, который сидел, откинувшись в плетеном кресле, между шляпной полкой и шкафчиком для обуви.
– Вот мой папа.
Огромное пулевое отверстие во лбу, чуть справа. Стреляли в упор, с близкого расстояния. Похоже, револьвер, пули с мягким наконечником – наполовину свинец, наполовину титан.
– Я же говорила…
Еще одно, меньшее, чуть ниже левого виска, под косым углом.
– …что они не могут ходить.
Прежде чем комиссар успевает отреагировать, девочка запрыгивает папе на колени. Отводит в сторону негнущиеся руки, устраивается в кресле справа от мертвеца.
– Иди сюда, – зовет ее комиссар.
– Мне надо поговорить с папой.
– Иди сюда.
Гренс никогда не брал на руки ребенка такого возраста. Девочка оказывается тяжелее, чем он предполагал, когда он осторожно поднимает ее за плечи.
– Еще кто-нибудь здесь есть?
– Кто-нибудь? – повторяет она.
– Только ты и папа?
– Все здесь.
Мама сидит на кухне. Она как будто улыбается, но лицо окаменело, и губы словно смерзлись. Два пулевых отверстия, как у папы, – во лбу и пониже виска. На столе, полу и платье – мука и сахар. Подошвы ботинок липнут к полу, когда Гренс приближается к женщине. Но взгляд приковывает торт, все еще не разрезанный, с пятью потушенными свечами и ломтиками зеленого марци- пана.
– Это мой торт.
– Очень красивый.
– Я сама потушила свечи.
Еще двое обнаруживаются там, куда указывает девочка. Сестра лежит на кровати в своей комнате, входное пулевое отверстие в затылке. Брат за письменным столом – дыра в виске, чуть под углом сверху.
И этот чертов звук на полную громкость. Детский канал.
Эверт Гренс выключает телевизор и словно освобождает место для проклятого запаха.
Огромная гостиная сразу кажется пустой.
Гренс опускается на черный кожаный диван, длинный и блестящий, девочку сажает на кресло. Комиссар смотрит на нее. Похоже, малышка совсем не боится, что-то напевает себе под нос.
– У тебя красивый голос.
– С днем рожденья те-ебя-я…
– Очень хорошо поешь. У тебя день рождения?
– Да.
– Пять лет? Сколько свечей на торте?
– И еще несколько дней.
– Несколько дней?
– И ночей.
Эверт Гренс озирается, старается дышать медленнее, ритмичнее.
Несколько дней и ночей – столько она живет с этим запахом.