Смотрел на ее страдания и сам подыхал от боли, сжимал руки в кулаки и не представлял себе, как сможет потом вынести ее тело…как сможет дать ей умереть.
Много раз думал о том, как сделает это, представлял себе, как уничтожает это исчадие ада, и потом так же представлял, как она открывает глаза, как тянет к нему руки. И там, в этой комнате он смотрел в ее наполненные слезами голубые глаза и тонул в них, погружался целиком в эту бездну и не мог сопротивляться.
Эти струящиеся хрустальные капли, эти дрожащие розовые губы, эти мокрые белые щеки. Как она молит, как изгибает свою тонкую шею, как тянется к нему.
У. Соболева. «Падение Хана»
Ахмад Мухаммад ибн Бей испытывал ко мне какую-то противоестественную бешеную ненависть, вперемешку с этим невыносимым выражением похоти на дне его черных огромных глаз. И я понятия не имела, за что…чем я заслужила такую жуткую участь, и почему именно он отобрал у меня счастье. За что? Зачем я ему?
Когда где-то за дверью объявили:
«Эмир пожаловал»
Я вся снова заледенела от ужаса, а надежда, что Рамиль возразит своему монстру-отцу, исчезла, едва я взглянула в испуганные и жалкие глаза своего жениха еще там, когда Ахмад объявил, что никакой свадьбы не будет.
– Пошел вон, не путайся под ногами! – рявкнул он тогда сыну, и тот трусливо ретировался, уступая более сильному противнику.
Голос Ахмада прозвучал настолько отчужденно, настолько холодно, что мне показалось, я сейчас упаду в обморок от одного его звука. Никто и никогда не пугал меня настолько сильно, как этот человек, которого и человеком язык назвать не поворачивался.
Эмир вошел в спальню и занял собой все пространство комнаты. Огромный, высокий, худощавый и в тот же момент настолько сильный, что каждая его мышца прорисовывается под черным лонгсливом с воротником под горло. Сколько ему лет? Он выглядел достаточно молодо…Лет тридцать пять или тридцать шесть. Красивый до боли в глазах и в тот же момент совершенно изуродованный с левой части лица грубым шрамом от ожога. Я вздрогнула, увидев этот шрам, но не от жалости, а от суеверного ужаса, потому что он пугал меня, как самое страшное и ненасытное чудовище из адских кошмаров, и это чудовище пришло ко мне в спальню, чтобы уничтожить и разодрать на части.
Эмир двигался, как большая пантера. Играючи мышцами, пружинисто и хищно. Когда он приблизился ко мне, я шумно выдохнула, и мне показалось, что из моего рта пошел пар – настолько рядом с ним стало холодно и опасно.
Ахмад наклонился ко мне, тронул мои волосы и с неким звериным удовольствием выдрал из волос заколку так, чтобы те рассыпались по спине.
– Похожи на омерзительный снег из твоей страны…всегда ненавидел его. Как и зиму, как и все, что с вами связано.
И поднял прядь волос, наматывая на запястье, чтоб уже через секунду рвануть мою голову назад.
Какие огромные у него глаза. Темно-карие. Похожие на бархатную адскую тьму с мелкими золотистыми прожилками. И в черном расширенном зрачке отразилось мое бледное лицо.
– Если я вошел в помещение – ты должна встать, а потом поклониться мне и поцеловать мою руку. Хотя…мне доставит наслаждение наказать тебя за непокорность. Ты даже не представляешь, как часто и как больно я буду тебя наказывать. А еще…ты будешь меня умолять, чтобы я сделал это снова.
Я не хотела наказаний. Мне было страшно, дико и отвратительно. Я всегда боялась боли, страданий и мучений. Я хотела, чтоб меня отпустили, чтоб этот кошмар кончился, и я смогла уехать домой. Пусть отпустит… я ведь просто хотела выйти замуж за его сына. Зачем…зачем он сам женился на мне? Чтобы истязать? За что так люто ненавидит меня?
– Хорошо.
– Не хорошо, а хорошо, мой эмир! Повтори!
Сдавил волосы сильнее, наклоняя меня вниз к своей руке с длинными шрамами на запястье.
– Хорошо, мой господин!
– Целуй!
И я с трепетом прижалась к шраму губами.
Ахмад рывком поднял меня вверх и, сдавив мою грудь, прошипел мне на ухо.
– Ты понятия не имеешь, что такое боль…Ты о ней только слышала или видела в своих тупых мелодрамах. А теперь ты с ней познакомишься. Я сделаю с тобой все, что захочу. Сделаю все то, что творили с моими людьми…такие, как твой отец, и он вместе с ними. Ты станешь моей преданной, покорной сукой, с вечно раздвинутыми ногами и открытым ртом. Я научу тебя ползать у меня в ногах и просить тебя вые*ать!
Такой адской и черной ненависти я никогда не видела в чьих-то глазах. Они такие страшные, такие холодные, такие горящие диким огнем. И то, что он говорит, словно хлыст бьет меня по нервам, по оголенным венам, заставляет взвиться и напрячься всем телом.
– Я буду учить тебя стать моей собакой прямо сегодня ночью, и ты ублажишь меня так, как я того захочу.
Я не знала, за что он так меня ненавидит. Всего лишь день назад я собиралась выйти замуж за Рамиля, всего лишь день назад я была невестой красивого, доброго парня… а уже сегодня я стала женой исчадия ада, чудовища с человеческим лицом. Мой мир разбился вдребезги и никогда не станет прежним.
– Ты будешь носить на своей шее ошейник, ты будешь моей рабыней, моей собственностью, моей псиной. Теперь ты принадлежишь мне!
– Я… я ничего не сделала, я… я хотела стать, стать женой вашего сына…я люблю его… я..
– ЗАТКНИСЬ! Я прекрасно знаю, зачем ты собралась выйти за моего сына, и сколько ему стоило твое согласие! Запомни…в любую секунду лечение твоей сестры прекратится, в любую секунду твою мать снова посадят за решетку!
Мне стало холодно. Настолько холодно, что по всему телу проступили мурашки от озноба. А его страшные глаза сверкнули брезгливым отвращением. Рука продолжала сжимать мою грудь, пока он вдруг не сдернул корсаж свадебного платья вниз к поясу.
Пальцы сдавили сосок, и я вскрикнула от боли. Он сжимал кончик груди с такой силой, что у меня на глазах выступили слезы.
– И нет… я не твой господин. Слишком много чести для собаки. Ты будешь называть меня – хозяин. Ты просто моя собственность и принадлежишь мне. Никаких прав у тебя нет, пока я их тебе не дал. В моем мире у женщины нет души…как и у псины.
Мне очень хотелось, чтобы его пальцы отпустили сосок, но он сдавил его еще сильнее.
– Повтори. Я твоя собака, хозяин, и сделаю все, что ты захочешь, добровольно!
Он улыбался, как психопат. С ненавистью и вожделенной похотью. Он внушал мне суеверный ужас своей жуткой красотой и уродливыми шрамами.
– Прошу…мне больно…, – взмолилась и закусила нижнюю губу. – Я сделаю все, что вы захотите!
– Прошу? Кого ты просишь? – еще сильнее, так, что теперь хочется зарыдать.
– Прошу, мой хозяин.
– Правильно. Умница.
И отпустил сосок. По моим щекам градом полились слезы от унижения и его непонятной жестокости. В ту же секунду его палец нежно погладил красный и пульсирующий от боли сосок. Я почти не дышала.
– Снимай с себя платье и становись на колени! Только вначале завяжи себе глаза!
И я вспомнила, как кто-то из женщин прошептал…там в зале для гостей
«Интересно, а свою жену он будет трахать с закрытыми глазами или…ей все же можно будет смотреть?»
И швырнул мне черную ленту, продолжая прожигать меня своим черным невыносимым взглядом.
– Надень повязку и стой на коленях.
Этот приказ заставляет сморщиться и ощутить себя ничтожно маленькой. Совершенно ничего из себя не представляющей грязной точкой. А его превосходство столь явное, что я буквально ощущаю в вибрации воздуха эту власть и силу. Этот зверь не привык к отказам и отсутствию подчинения, если надо, он сломает и поставит на колени сам, а то и распластает на полу.
Услышала, как подошёл ко мне, как обошел вокруг и с треском содрал с меня платье. Буквально разорвал его на куски. Так, что оно просто слетело с меня на пол. Я невольно прикрылась ладонями, но их грубо развели в стороны и выгнули назад.
– Не смей закрываться, или я тебя свяжу!
Страшно понимать, что сейчас я совершенно голая под его ужасным взглядом, и я помню эти зверские, эти безумные карие глаза с вкраплениями застывшего золота.
– Пожалуйста…, – шепотом, почти беззвучно. Пусть отпустит меня. Пусть не причинит мне боли. Я так боюсь боли. Я никогда не раздевалась перед мужчиной. Для меня этот момент должен был быть… с Рамилем. Я мечтала об этом когда-то. А сейчас…этот ужасный свирепый зверь будет рвать мою плоть. Человек не может быть настолько жестоким и страшным. От ужаса захватило дух.
– Сейчас я буду тебя трахать, и если ты начнешь вырываться, то можешь истечь кровью, поняла?
Жалобно расплакалась и несколько раз кивнула. Помертвела всем телом, застыла, даже не представляя, какой кошмар меня сейчас ждет. И почему мне завязали глаза. Никто не придет мне на помощь. В этом доме все для НЕГО. Это его царство, и я уже поняла, что этот нелюдь правит, как царь преисподней.
Из-под повязки мне видны носки его ботинок, как приближается ко мне.
– Протяни руки.
И я послушно протягиваю ладони. Они дрожат настолько сильно, что мне кажется, я способна схватить воздух. Хватает меня за запястье, и я ощущаю кожей нечто огромное, как здоровенная змея. От понимания, что это, перехватывает дыхание и хочется заорать. По ладони скользит шелковистая горячая плоть с какими-то узловатыми жгутами, и я слышу мужской низкий стон.
– Сожми.
Всхлипнув, сжимаю обеими руками.
– Двигай вверх-вниз. Давай.
Содрогаясь от ужаса, двигаю ладонями, ощущая жуткую мощь под пальцами. Содрогаясь от понимания, насколько эта плоть огромна и…изогнута, увита какими-то рытвинами. Я не смогу принять вот это в себя. Я сразу умру. Это будет страшная и мучительная смерть. Отшвырнул мои руки, уперся в плечи, толкая на пол, распластывая на разорванном платье. И я уже, не сдерживаясь, плачу.
– Пожалуйста…не надо. Пожалуйста.
– Заткнись и не зли меня. Просто заткнись и не мешай, и все будет нормально…
Тяжело дыша, сжимаю пальцы в кулаки. Кисти дрожат, все мое тело дрожит. Запах обнаженного мужского тела ударил в ноздри вместе с запахом свежести и пота. Обдало кипятком дыхания у самого лица. Мне показалось, что меня обнюхали, как зверь, и я чуть не заорала. Содрал одним легким движением трусики, и я стиснула колени. Насильно раздвинул их в стороны. От мысли, что меня рассматривают, стало еще страшнее, и я отвернулась, сильно зажмурившись.
– Я говорю – ты подчиняешься.
Нет, я его не понимаю и почти не слышу. Я по-животному боюсь этого монстра и того, что он может со мной сделать. От отвращения к горлу подступает тошнота.
– Ты моя. Ты полностью принадлежишь мне. Вся. Целиком. И я сейчас буду брать то, что принадлежит мне, а ты подчинишься, и чем покорней и спокойней ты будешь, тем меньше боли испытаешь. – дернул за руки к себе, – А начнешь вырываться, этот акт превратится для тебя в ад! И поверь, я буду наслаждаться каждой его секундой!
Этот акцент, этот хриплый шёпот, полный похоти и ненависти. От него все внутри сжимается. Ощутила, как горячие ладони накрыли мою грудь, как сильно ее смяли, сдавили, перекатывая, как сдавили соски, а потом я ощутила, как в них впился его рот, царапая щетиной, кусая кончики. Как зверь, алчно, жадно, хаотично, как будто не в силах сдержаться.
Снова тронул мои ноги и широко развел их в стороны, ломая сопротивление, опускаясь к лодыжкам, придавливая их к полу.
– Не сопротивляйся!
Я не могла…это происходило непроизвольно. Я не могла сдержаться, не могла заставить себя покориться. Тяжело лег на меня сверху, и я задохнулась, выгнулась, ощущая, как сейчас просто расплющена его телом. Одной рукой раздвинул мои нижние губы, растянул в стороны, и я ощутила, как туда уперлось что-то твердое и огромное.
– Б*яяяядь! – с диким хрипом.
Я закусила до крови губы, распахнула глаза под повязкой. О боже, неет. Я не смогу.
– Узко…сухо и узко… – себе под нос, как будто захлебываясь похотью. Мне жутко до омертвения. Первый слабый толчок, и сопротивление моей плоти не дает ему шевельнуться. Меня всю заморозило, я стала каменной, все мое существо сосредоточено, чтобы не впустить.
– Или ты расслабишься, или я разорву.
Задыхаюсь, всхлипываю. Не могу говорить. Мне кажется, я вообще не умею разговаривать.
– Пожалуйста…
От ужаса испытать боль, я вся оцепенела. Растянул мою плоть сильнее и сильным, но прерывистым толчком вбился внутрь. Я закричала. Так закричала, что заболело горло. Выгнулась и застыла от невероятной, ослепительной растягивающей боли. Она оказалась чудовищней, чем я могла предположить. Ощущение, что тебя разорвали на части, и внутри находится раскаленное железо огромных размеров. Вся моя плоть расходится на мелкие трещинки и сейчас лопнет.
– Не двигайся…не сжимайся. Ничерта не делай, б*ядь. Просто лежи. Вот так.
Хрипит у моего уха.
– Слишком…б*ядь…это так слишком…
Боль не отпускает, страх сковывает с такой силой, что кажется, я превратилась в загнанное животное. Его губы где-то у моей шеи, и он дышит прерывисто, рвано, он обжигает мне кожу этим дыханием. Я зарыдала, не смогла сдержаться, слезы заструились по щекам. Я после него уже не встану, я не выживу после этого. Как вообще после этого можно жить? На какие-то мгновения он останавливается, и я тихо дышу, не прекращая плакать, вздрагивая всем телом. Натянутая на его член с ощущением, что сейчас разорвусь на клочки.
– Сука…не утерпеть…хорошо…б*яяядь…такая узенькая…такая.
И ему плевать на мои слезы и боль, он начинает двигаться. Нет…боже, нет. Только не это. Не это. Теперь я уверена, что там сейчас все порвется. Никакой ласки, никаких слов, никаких поцелуев. Просто двигается взад и вперед. Протискивается, пропихивается, ускоряясь. Только иногда кусает мои соски и трогает их языком, сильно всасывает. Как смокчет. Но это не поцелуи.
Как долго он будет меня мучить и рвать? Когда это кончится?…Пусть быстрее, пожалуйста. Как же невыносимо там жжет, как же больно все растянуто. Мне нечем дышать. Мне кажется, его член проткнул меня насквозь и давит даже на ребра. Ощутила, как руки сдавили мои волосы, как развернул к себе.
– От этого еще никто не умирал, поняла? Тебя просто е*ут! Выживешь! Выживешь, и еще буду!
Не выживу. Я после этого унижения не знаю, как жить дальше, а от мысли…что меня вот так еще, становится тошно настолько, что кажется, я сейчас умру.
– Смирись…да…не жмись ты! Дааааа….хорошо!
Ему хорошо…ему, ублюдку, зверю. Как же я его люто ненавижу, как же я хочу его убить. Мне никогда в этой жизни уже не будет хорошо. Никогда. Я не забуду этого ужаса. Все тело превратилось в онемевший нерв, и, когда он стал двигаться еще быстрее, стало все равно, боль застыла на одной ноте. ЕЕ можно терпеть. Она монотонная и навязчивая. От нее сводит всю душу. Перед глазами чернота повязки и в ушах его хриплые и похотливые, скотские стоны. Они все сильнее, все громче. ОН уже не сдерживается и рычит зверем, а мое тело дёргается под ним, как тряпичная кукла. От каждого толчка все тело обдает кипятком. Ноги уже давно свело так, что не выпрямить и не разогнуть.
Пусть это только закончится. Сегодня. Пусть ненадолго закончится.
– Хорошо…хорошо… – шепчет и шепчет, вонзаясь все быстрее, сильнее, жестче. Пока вдруг не срывается на крик. Яркий, сильный, гортанно жадный. Внутри течет что-то горячее, что-то разъедающее, и так много, что, кажется, затопит. Дергается в конвульсиях, оргазмирует, выкрикивая что-то на своем языке. Потом встал с меня…когда вытаскивал член, я снова застонала…от болезненного облегчения, чувствуя, как между ног стало очень мокро. Перевернул на спину, сдернул с глаз повязку, и я встретилась с жуткими черными безднами. Они не стали другими, не стали мягче. Они все такие же ужасные, только еще более ненавистные.
– Ну что? Я ж сказал, выживешь…рано умирать! Я еще не наигрался!
Вытянул из-под меня платье и пошел твердой походкой на балкон, подтягивая штаны на ходу. Швырнул мое платье куда-то вниз, где послышались улюлюканья и крики на варварском диалекте. Потом прошел через всю комнату, открыл дверь и вышел.
– Ненавижу…чтоб ты сдох… – прохрипела ему вслед и обессиленно упала на пол.
***
Это не страсть, это не безумие. Это нечто страшное, очень черное и очень жгучее. Когда человек влюбляется…я слышал, что есть люди, которые влюбляются, но никогда не мог представить себя на их месте и оказался прав. Со мной такого не случилось и не случится никогда. Потому что слово любовь подразумевает нечто совсем иное…
Потому что то, что я испытал, увидев ее впервые, было похоже на падение в черную дыру беспредельной и адской одержимости. Так как выучил наизусть это лицо, потому что знал, как она выглядит, до мельчайших подробностей задолго до нашей первой встречи, как знал и все, что касалось ее проклятой семьи, которую я мечтал уничтожить…изувечить так, чтоб от нее остались лишь следы пепла. И этим пеплом уже начало вонять, хотя я еще не успел приложить к этому руку, но есть и высшее наказание.
Увидеть ее в качестве жены моего сына оказалось не просто ударом – это был плевок в самую прогнившую душу чудовища, живущего внутри меня и жаждущего только одного – смерти всех, кто носил проклятую фамилию Зимины. И да, я настолько бесчестен, что мне плевать – женщины, дети, старики. Я хотел уничтожить племя ее отца до десятого колена. Я бы не побрезговал ни ее матерью, ни ее больной сестрой, никем из этой вонючей семейки…Если бы. Если бы не это ощущение, что мне разворотило грудную клетку от одного взгляда на нее.
Когда увидел ее…вживую. Настоящую. Не фото. С этими развевающимися золотисто-русыми волосами и огромными кристальными голубыми глазами, Я ЗАХОТЕЛ. Нет, не просто захотел, я заалкал ее с такой бешеной силой, что все мое нутро свело судорогой боли. Как ураган, как будто по мне прошелся черный и разрушительный смерч. Она должна была стать моей. Нет, не женщиной, нет, не любимой, не любовницей, а моей вещью, моей скотиной, моей тряпкой. Я захотел ее себе. Всю. Вместе с ее душой, сердцем, гландами, костями, маткой. Причинять ей боль, уродовать ее до такой степени, чтоб стала похожа на изуродованного меня. Взять в рабство, в полнейшее подчинение. Навсегда.
Их брак ничерта не значил в моей стране и для моей семьи. А Рамиль не посмел бы меня ослушаться и сказать слово поперек. Только мои решения были законом в семье.
Я не сводил с нее взгляда, я жрал ее глазами. Меня раздирало от ненависти и от презрения к себе и к этой суке, которая выплодилась у самой жуткой мрази, какую только могла носить земля, у мрази, изничтожившей мою семью и меня самого.
И именно эту суку я так неистово захотел себе, что просто унизительно не смог себе в этом отказать. Не смог…я хотел. Я думал о том, чтобы просто отрезать ей голову, но при этом меня охватывала дикая боль. От осознания, что не смогу ею владеть. Было в этом нечто адское. С нормальными людьми такого не происходит, а нормальным я уже не был давно.
В ту ночь…когда увидел ее, когда схватил за волосы и закрыл в комнате, а потом хлестал по щекам своего слабака сына, а он плакал и ползал передо мной на коленях.
– Папа, я не знал…папа, я не думал, что ты будешь против, папа, хочешь, я ее верну? Хочешь, я ее лично убью, папа?
Хотел ли я? Хотел… и вместе с тем меня трясло от понимания, что не смогу. Потому что ядом уже отравило, потому что меня охватило этой одержимостью мгновенно. Перемкнуло, как самого конченого маньяка. Поднял сына за шиворот и прошипел в перекошенное и зарёванное лицо, так похожее на лицо его матери.
– Она тебе не жена…по нашим законам. Забудь о ней, понял?
Кивает быстро-быстро, а я отшвырнул его в сторону и прошел к ней, чтобы…не знаю, чтобы убить, наверное. Быстрыми шагами, снимая с рук перчатки, открывая настежь комнату, и замер, увидев, как она сидит на полу у стены и смотрит на меня испуганными глазами. Настолько прекрасная, что я опять полетел в бездну с такой силой, что дух захватило и пересохло в глотке.
– Простите…что я сделала? Что? Я…
– Заткнись!
Рявкнул и подошел к ней…именно тогда я впервые настолько отчетливо ощутил ее запах и это ужасное головокружение, сводящее с ума. Нет, я не ударил, не убил. Я поднял ее на ноги и смотрел. Искал в ее прекрасном до безумия лице хоть малейшую схожесть с ее отцом и не находил. Ни одной черты, ничего кроме удивительной, буквально ослепляющей женской красоты, от которой мутнел разум и твердел до остервенения член, наливался узлами и буквально причинил боль бешеной каменной эрекцией. В ней возбуждали даже светло-рыжие веснушки на кончике носа, даже молочно-белая кожа и золотистые ресницы, загнутые кверху, как у куклы. Я озверел. Я мгновенно оголодал, как будто вечно жил в постоянной жажде и голоде.
Ее высокая юная грудь просвечивала сквозь тонкую материю летнего платья и пробуждала внутри меня кровавую жадную похоть. Дочь врага…дочь того, кто обрек меня на адские физические и душевные муки, сука, окрутившая моего родного сына и посмевшая взять мою фамилию…Я принял это решение именно тогда, когда крутил ее сосок между пальцами и смотрел, как она кривится от боли. Я хотел ее под собой. Всегда. Она станет моей личной, моей персональный шлюхой, которую не отнимет никто и никогда, потому что я женюсь на твоей дочери, Зимин. Да, я – черный пес, чурка, или как ты там меня называл, когда бил и рвал меня до мяса. Я чурка и женюсь на твоей белой, чистенькой суке дочери, чтобы метить и драть ее тело, чтобы трахать ее во все дырки и вытирать об нее ноги. Она станет женой Ахмада Мухаммада ибн Бея.
И я исполнил свое желание уже на следующий день. Мне было насрать на возражения тетки Самиды, на то, что это не понравилось имаму. Здесь принимаю решения только я. Никто не указ эмиру.
– Мой лев, мой племянник, мой родной, ты не ведаешь, что творишь. Зачем тебе?
– Я не стану обсуждать свои решения с тобой. Я так хочу.
– Ты можешь иметь любую, кого захочешь. Зачем на ней жениться?
– Я так хочу.
Я любил Самиду, потому что она единственная, кто выжил из нашей семьи, единственная, кто уцелел после жуткой расправы. Головы матери и сестер рассекли прикладом, как и многих других тогда…врачи сшивали по кускам тех, кому все же удалось выжить. Тетка была всем, что у меня осталось, и единственной, кто любила меня морального и физического урода…
– Твои желания – закон…никто не спорит.
– И не спорь, тетя. Я принял решение.
– Я думала, после смерти Лейлы ты найдешь себе достойную жену…
Передернул плечами при упоминании о смерти жены.
– Малышам нужна мать…разве эта славянка годится на роль матери?
– Им не нужна мать. У них есть я, ты и куча нянек. И хватит об этом. Близнецы ни в чем и ни в ком не нуждаются. Пусть все готовятся к свадьбе. Завтра она станет моей женой, и это не обсуждается.
– А как же…как же Лами?
– Никак! Она выйдет за Рамиля!
Отрезал и вышел из комнаты, оставив ее одну.