Глава 5

Я не ходил к ней. Хотел. До дрожи во всем теле, до адской трясучки, до боли. Меня буквально всего выламывало от бешеного желания пойти, но… что-то держало. Как будто эти ее слова о любви… о том, что я буду делать потом, когда пойму… как будто они вывернули мне душу.

Можно подумать, она у меня была эта душа. Темная дыра, сковырнутая рваными ранами, где остались шрамы от издевательств. Нет, я себя не жалел. Даже в детстве. Когда смотрел на себя в зеркало и понимал, что я гребаный урод, мне не было себя жалко. Я думал о том, что так мне и надо. Я заслужил все это дерьмо. Все в этой жизни получают по заслугам. Я не злился на Всевышнего и не проклинал его. Я считал, что наказан наперед за какие-то страшные грехи, которые еще совершу. Это аванс, мать вашу. Или вы подумали, что я набожный?

Черта с два! У меня была фора. Если я так наказан, значит пора отработать, чтоб было за что. И я искренне старался. Оооо, я бы превзошел по стараниям самого дьявола. Так что считать, что у меня есть душа, наверное, самое большое заблуждение… И никто и не считал. Кроме нее.

Вы знаете, я смотрел в ее глаза и видел, что она понимает и принимает меня совсем иначе. Как будто видит то, о чем я сам не знаю. Ее умение слушать. Перечить, трогать. Проклятие! Больше всего меня ломало, когда она дотрагивалась до меня. Когда ее маленькие пальчики касались моего лица или волос. Это были точечные удары ножом, испытание раскаленными иглами. И ведь я извращенец. Я люблю боль. И эта боль от ее прикосновений пронизывала каким-то несбыточным кайфом.

Никто и никогда не посмел бы говорить со мной о любви. Вообще не посмел бы говорить, а она пришла… Наглость? Дерзость? Не знаю. Но меня сводит с ума даже звук ее голоса, и я внутренне понимаю, я осознаю, что безумно, до адской ломоты в костях хочу действительно быть любимым. Ею. Чтобы эти слова не были сказаны в порыве сохранить себе жизнь… Нет, я не идиот. Конечно, я не поверил. Но… я захотел, чтоб так было. Впервые в жизни захотел.

А потом все же пошел.

Не выдержал. Тогда за ней… хотел перехватить, втащить в комнату и бросить на постель и… увидел их там.

Моих малышек. В ее кровати. Спят в обнимку, как котята. И она ложится рядом, укрывает их по очереди одеялом, гладит по волосам, что-то шепчет.

Первый порыв ворваться, устроить скандал. Но я держу себя в руках. Я наблюдаю, как она ласково гладит их, как ложится рядом и обнимает девочек.

И вдруг понимаю, что никто до нее так не поступал, и ни к кому до нее они никогда не подходили.

Всегда сами по себе, не привязаны даже к нянькам и слугам. Отчужденные, заклиненные только на себе в своем узком кругу. У них свой язык, свои игры, свои развлечения, и они никого не пускают в свой мир.

Я понимаю, за что Аллах наказал меня… но за что наказал их? Они же невинны. При одном взгляде на них у меня плавилось сердце и все болело внутри. Я чувствовал, что это я виноват. Возможно, я должен был лучше следить за состоянием их матери, а может, и вовсе не жениться на ней.

Я вернулся утром. Мне нужно было это видеть. Слышать. Как будто я узнавал ее с другой стороны. Я хотел знать, что такого она им говорит? Почему она, а не любая другая женщина в нашем доме? Почему Аллаена? Они выбрали ее обе!

Спрятавшись за окном, выглядывая из-за раскидистых цветов высоко посаженого жасмина, я наблюдал.

Мне были слышны их голоса и видны отражения в стекле.

– Странно! Папа не наказал нас!

– Он, наверное, не знает. – Аят уселась на постели и задрала мордашку вверх. В такие моменты они почти не отличались друг от друга.

– Папа не знает? Три хахаха, папа знает все. Он может только делать вид, что не знает.

– Тогда почему нас не забрали?

Аллаена привстала и провела рукой по волосам Аят.

– Потому что ваш папа решил не запрещать вам приходить ко мне?

– Он всегда запрещает! – возразила Асия.

– Папа просто беспокоится о вас.

– Кто нам навредит в этом доме? До нас пальцем не дотронуться!

– Навредить можно не дотрагиваясь. Например, сказать что-то нехорошее… Расскажи мне лучше о папе, Аят. Какой он в твоих глазах. Каким ты представляешь своего папу?

Она спросила, и я замер. Наверное… это был страшный вопрос. Для меня. Я старался не думать о том, каким меня видят мои дети. И вдруг я кажусь им кем-то ужасным… и снова этот страх. Как в детстве. Понять, что тебя ненавидят те, кого ты любишь.

Мелочный, детский страх. Когда липкость растекается по спине, и услышать ответ… это паника.

– Я представляю себе папу львом! Таким огромным! Черным львом!

– Да! – вторит ей Асия – Папа – лев. Он большой и сильный. Он убивает врагов, и он справедливый.

– Папа смелый и красивый.

– Папа самый лучший, у него красивый голос, и он поет нам песни.

– Папа знает много историй!

Никогда не думал, что они видят меня именно таким. Я вообще не представлял, что они думают обо мне. Какой я для своих слепых дочерей.

– Папа строгий и жесткий, но ведь по-другому нельзя. Лев – царь зверей. Если он не будет строгим, то никто не станет его слушаться.

– Папа любит лошадей и животных.

Они говорят, а Аллаена кивает. Восторженно кивает. Не останавливает их, не возражает. Не говорит, что на самом деле я подонок, который держит ее здесь насильно и мечтает об адской мести. И именно этого я, наверное, боялся. Что моим детям скажут обо мне. Каким представят меня в их глазах. Они всегда общались только с раболепно преданными мне. Но Аллаена никогда такой не была.

– А ты? Каким ты видишь нашего папу?

Улыбка пропала, и я замер. Что она ответит? Каким она меня видит? Женщина, которая на самом деле меня ненавидит. Каким она опишет меня моим дочерям?

– Вы знаете, какой ветер? Его трудно увидеть. Никто не может видеть воздух. Но он шатает деревья, он выкорчевывает их с корнями. Кажется, что ветер злой, кажется, что он приносит только разруху?

– Ураган!

– Цунами!

– Да! Но… не только. Ветряные мельницы вырабатывают энергию, которая согревает, ветер переносит семена цветов и деревьев, ветер приносит нам долгожданный дождь и грозу, которая освежает и обновляет воздух. Мы не видим этого… но ветер, он свободный, сильный, могучий и бывает таким разным. Теплым и холодным, сильным и нежным. Ваш папа… он напоминает мне ветер. И я знаю, что он может подарить не только ураган и цунами. Ведь вам он дарит тепло.

Ветер!

– Да! Папа – это ветер!

– Как красиво!

– Аллаена, ты скажешь папе, что он похож на ветер?

– Скажу…

– И он не женится на этой мерзкой Лами!

– Дааа! Скажи папе. Он услышит, как красиво ты говоришь о нем, а она не умеет так. Она вообще не такая. Не люблю ее. Она хитрая. И злая.

Знаете, что я ощутил в этот момент – как будто всего меня разорвало на части, как будто мне стало нечем дышать, и я не мог набрать побольше воздуха, чтобы не захлебнуться от восторга. Восторга, которого так мало испытывал в своей проклятой жизни. Меня ничто не радовало и не заставляло улыбаться, меня ничто не вдохновляло. До этих дней. До тех пор, пока Аллаена не появилась в моей жизни, а точнее, до тех пор, пока я сам не выдрал ее для себя вместе с мясом. Не присвоил ее. Жажда мести, похоть – гремучая смесь, и она взорвала во мне ядовитую волну самого адского и отравленного вожделения, но сейчас… я испытывал нечто другое. И это нечто заставляло меня нервничать только от одного звука ее имени и от одной мысли, что я прикоснусь к ее телу.

Я мог только уйти…довольно улыбаясь и не желая мешать им общаться. Я впервые был спокоен, что никто не окажет влияния на моих дочерей, не надавит на них, не заставит их изменить свое мнение обо мне. Это был первый человек, которому я позволил общаться с моими детьми…И внутри не возникало жгучего чувства беспокойства, ощущения дискомфорта.

Ветер. Надо же. С кем меня только не сравнивали, и чаще всего это был зверь и адский монстр, урод, чудовище, но ветер? Она еще так заразительно говорила, настолько вдохновенно, что меня пробирало до дрожи то, что эта маленькая женщина, несмотря на все унижения, не пала настолько низко, чтобы говорить обо мне дочерям гадости…А я привык к человеческой низости, я привык глотать широко раскрытым ртом самые низменные порывы и самую адскую тьму, которую чаще всего видел в тварях, которых называли людьми.

Наверное, именно в этот момент я принял решение. Вот так, глядя на нее рядом с моими девочками, на то, как она гладит их по волосам, склоняет голову к плечу, улыбается им. Они ведь ее не видят. Какая разница, КАК на них смотреть, но она смотрит так, как я….как я хотел бы, чтобы она смотрела на меня. С любовью.

Я шел к Лами. Наш разговор должен состояться немедленно, и все точки должны быть расставлены над «и».

Она лежала на кушетке, окруженная двумя служанками, одна растирала ей ноги, а вторая делала массаж рук. Вся в белом, с запрокинутой головой и закрытыми в блаженстве глазами. В который раз подумал о том, что она невероятно красива и в то же время настолько же отталкивающая. При взгляде на нее я никогда не испытывал плотского желания. Никогда не вожделел ее. Самое последнее, о чем я думал рядом с Лами – это о сексе.

– Пошли вон! – громко сказал я, и служанки встрепенулись и, как испуганные птицы, выпорхнули из комнаты. Только жасминовый запах от масла остался витать в воздухе вперемешку с терпкими духами Ламилы.

Лами приподнялась на кушетке, глядя на меня своими красивыми бархатными глазами. Она кокетливо улыбнулась.

– Я думала, этого никогда не случится, и ты не придешь ко мне. Когда наша свадьба, Ахмад? Я жду, что ты объявишь о ней как можно скорее, ведь время идет, и ребенок растет во мне.

– Никогда. Я пришел, чтобы сказать тебе – ты уезжаешь. До самых родов ты будешь находиться в одном из моих домов. За тобой будет надлежащий уход, полностью на моем содержании. Когда родится ребенок, будет сделан анализ ДНК, и после этого он либо будет признан моим, либо…

– Это твой! – взвизгнула она, – И…если ты не забыл, то я тоже поставила свои условия и…

Она не успела договорить, как я резко наклонился и поднял ее за горло с кушетки. Ненавижу истерики и еще больше ненавижу, когда истерики закатывает именно эта женщина.

– Что ты подмешала мне в выпивку, а, сука? Отвечай! Сейчас же! Я хочу знать!

– Ннннет…ты сам, я пришла к тебе, и ты захотел, ты…

– НЕ лги, или я сверну тебе шею, и мне будет плевать на твою беременность! Говори! Что ты подмешала мне или кому приказала подмешать! Сейчас говори! Считаю да трех! Один! Два! Т..

– Наркотик…возбуждающее средство.

– Сука! Твой мелочный шантаж никому не интересен. Ты можешь болтать сколько угодно и лишь навредить себе, потому что таких, как ты, забивают камнями за измену мужу.

– Измену с тобой!

– Плевать с кем. Я переживу скандал, мне насрать, и не в таких скандалах полоскался, а вот ты сдохнешь и сдохнешь страшной смертью!

– Вместе со мной умрет и твой ребенок.

– Значит такова его страшная участь, и не я ее для него выбирал.

От бессилия у нее задрожал подбородок и глаза наполнились слезами.

– Но…ты же согласился, ты сказал, мы поженимся, ты…

– Я передумал. На хрена мне нужна в женах шлюха, которая, будучи замужем за моим сыном, раздвигала передо мной ноги.

– А кто тебе нужен? Твоя славянка? Эта шармута, которая сбежала с ним и легла под него? Почему ты не забьешь камнями ее?

Сдавил горло гадины так, что у нее посерело лицо и глаза вылезли из орбит.

– Никогда не смей называть Аллаену шармутой! Никогда вообще не смей говорить о ней в таком тоне. И не забывай, что я знаю, кто послал ту смску и с чьего телефона. У тебя есть два выхода: либо ты уезжаешь, ждешь рождения ребенка и довольствуешься тем, что я могу дать тебе и ему, либо…либо ты умрешь страшной смертью.

Как же ей не нравилось проигрывать. Она буквально извивалась в моих руках, цепляясь за запястье и пытаясь освободиться.

– Я же люблю тебя…Ахмад. Столько лет люблю тебя. Я хочу быть рядом с тобой… мне обещали, что я выйду за тебя замуж. Мне поклялись, что мы будем с тобой счастливы, меня забрали из родительского дома для тебя…Но ты, ты обманул меня. Ты привез эту…эту…женщину. Чужую. Не понимающую наших законов и нашей религии, нашего менталитета. Ты привез ее и…променял меня на нее.

– Я никогда и ничего не обещал тебе, Ламила. То, что мама Самида пообещала, это не означает, что я согласился. И твои иллюзии были лишь твоими иллюзиями.

Ни одно ее слово о любви не трогало меня. Как будто они оттолкнулись от меня и отлетели, совершенно не задевая. Как капли дождя стекают по стеклу. Ты их видишь, но они совершенно не касаются тебя.

– Ты отсылаешь меня? Это твое окончательное решение, Ахмад?

– Это мое единственное решение.

– Хорошо…хорошо, я не стану претендовать на брак. Не стану докучать тебе, но позволь мне остаться. Позволь мне быть в этом доме. Я привыкла к нему, умоляю тебя, Ахмад… Не гони меня. Сжалься. Я здесь с юности, я привыкла к маме Самиде. Не выгоняй с позором. Что скажет моя семья?

Она выскользнула из моих рук и рухнула на колени, цепляясь за мои ноги, впиваясь в мои запястья своими холодными руками, и я вдруг подумал о том, что у Вики руки всегда теплые, и когда она меня касается, то по моему телу проходит едва контролируемая дрожь восхищения и восторга.

– Твоя беременность вызовет ненужные разговоры.

– Почему? Я была замужем. Никто не знает о проблемах Рамиля. Все решат, что я жду от него ребенка. Сжалься, Ахмад. Мы же так давно вместе. Так давно я рядом. Я же никогда не предавала тебя, позволь мне остаться. Я не помешаю.

– Если ты останешься, то только с одним условием. Ты не станешь болтать о ребенке. Не станешь рассказывать, кто его отец.

– Ты хочешь от него отказаться?

– Я хочу убедиться в том, что он мой, и только потом я признаю его.

– Ты мне не веришь….

– Я никогда и никому не верю, Лами. В этой жизни доверять – это самое последнее, на что я способен.

– Я буду молчать. Только позволь мне остаться!

Стиснул челюсти, глядя на ее умоляющее лицо, на то, как сложила руки и как стоит на коленях передо мной. Я ничего ей не ответил, развернулся и вышел из ее комнаты.

Пока что я не готов принять решение. А еще я, наверное, в слишком хорошем расположении духа, чтобы вышвырнуть ее как шавку из моего дома. Кажется, я становлюсь жалостливым, и на меня это совершенно не похоже.

Хочу увидеть ЕЕ… И отдать подарок. Он слишком давно лежит в моей комнате.

Загрузка...