Виктор Николаев придумал замечательно точное название для своей новой книги – «Или». И потому, что названия всех её разделов состоят из двух частей, соединённых этим хитрым словечком. И потому, что весь мир, существующий в сознании поэта, строится по закону альтернативы – так его лучше можно понять. И потому, наконец, что неуверенность в том, что видишь и знаешь, – это тоже абсолютный закон, на этот раз психологии. Как бы ни старался автор показать своё знание и понимание мира, а всё равно он проговаривается: а вдруг всё не так? Действительно,
Так бывает: «Или – или».
Так бывает: «Если – если».
Николаев постоянно старается упорядочить мир людей и идей, внести в его строение логичность и системность. Книгу открывает специально посвящённый этой утопии цикл – «Арифметическая апокалиптика, или Простые системы». Но в том-то и дело, что в действительности – и реальной, и ментальной – эти системы совсем не такие простые, как это кажется или как это хочет показать читателю автор.
Читатель здесь возник неслучайно: Николаев постоянно апеллирует к нему, обращается, вопиёт. Просит или (вот оно!) требует внимания, понимания, сочувствия. Стесняется быть сентиментальным, но иногда это так прорывается через маску многомудрого, всезнающего и всё прошедшего героя. И это тоже замечательно.
Тем более что мы понимаем – и это неслучайно – как всё продумано в этой прекрасно выстроенной конструкции, в которой всему указано место —
Срифмовалось всё, в общем-то,
складно.
Рифма есть.
Смысла нет.
Ну и ладно.
О смысле стихов Николаева надо сказать особо. Иногда действительно кажется, что его в этих стихах нет. Точнее – что он постоянно исчезает, как только автор увлекается словесной игрой, уводящей его далеко-далеко… Так и хочется произнести умное словосочетание – «семантическая поэтика» (будто другая бывает?). Но здесь – годится.
Несмотря на то что стихи этой книги – насквозь риторичны: они не о жизни, а о описывающем её языке. И все альтернативные пары, на которых как на каркасе построен общий смысл целого, это пары безусловно логические, в реальной жизни им мало что соответствует (или вообще ничего не соответствует), – одним словом – «Азбука абсурда, или Ярмарка языка», как уже называлась одна из книг Николаева, а теперь справедливо именуется важнейший её раздел.
По крайней мере, он наиболее логично и системно выстроенный: все вошедшие в него стихи – тавтограммы, каковых во всей русской поэзии раз в десять меньше, чем в этом разделе. Конечно, пробовали себя в этой экзотической форме и Брюсов, и Бальмонт, но только пробовали, – Николаев в ней работает! И его безусловный талант систематизатора оказывается здесь абсолютно уместен.
Кто-то скажет – игры, баловство; но тогда половина поэзии – такое же баловство, на первый взгляд, конечно. А задумаешься – что без баловства этого остаётся? Я тебя люблю? Я их ненавижу? Волга впадает в Каспийское море, а обманывать нехорошо?
Конечно, об этом тоже многие пишут. И многие даже читают, и даже получают удовольствие – посочувствуем им от всего сердца, ведь как писал Тютчев:
Они не видят и не слышат,
Живут в сем мире, как впотьмах,
Для них и солнцы, знать, не дышат
И жизни нет в морских волнах.
Для нашего автора – всё не так: солнцы – дышат, жизнь – есть. Он видит и слышит, хотя предпочитает говорить не об этом, очевидном, а о том, что рождается в сознании, в рассудке. И рождает причудливые, искусные, изысканные «Стихи-игрушки».
В общем, как это и положено в поэтике барокко, на которую безусловно ориентирован мир Виктора Николаева. Именно поэтому большинство его стихов – не просто насыщено, а буквально перенасыщено – словами, метафорами, смыслами. Читать их много и подряд тяжело и бессмысленно, к ним надо и хочется возвращаться. Причём парадоксальным на первый взгляд образом барокко здесь сталкивается со «следами рок-н-ролла»: как многие не очень уже молодые авторы, поэт не просто прошёл эту школу, но вырос в ней, сам в юности, как многие, играл и пел. И сейчас, читая многие его стихи, угадываешь в них песни – состоявшиеся или только задуманные.
От рока идёт неприятие мира, протест против него, романтические идеалы и пристрастия. От него же – и постоянно возвращающие к главной мысли повторы. А иногда и цитаты: «Капля крови на виске» – это ведь из Цоя. Но:
Песни были так просты,
что не стало слов святых.
Но об этом ли последнем герое тут сказано? Опыт опытом, но для того он и есть, чтобы его преодолевать. Чтобы иметь право заявить о своих стихах:
Здесь всё
в вечной стадии эксперимента.
…Ну, допустим, не всё. И потом я не верю в эксперименты, тянущиеся сотню лет: это уже практика «кто начал, тот не начинающий». А он начал! И успешно продолжает.
Так кто же он, Виктор Николаев?
Нет,
совсем не поэт —
просто знаю секрет
нудных тайн рифмоплётства?
Не поверим: во-первых, поэт; во-вторых, его «рифмоплётство» очень редко становится нудным. И на «ярмарке языка» – человек явно не последний.
Посмотрим хотя бы, как эффектно он использует в своей речи просторечия – например, «нехилый», «в шоколаде», «в теме» и так далее. Тут и Маяковский бы мог поучиться. А как искусно призывает поэт: «Ямщик, не гони!» – в смысле не ври, не вешай лапшу, не…
В общем, или!
А чего стоят его неологизмы, некоторым из них позавидовали бы и Северянин, и Хлебников, и Сапгир: «бредомысли», «порносладость», «шутогрусть».
Последнее слово особенно точно передаёт суть художественного мира Виктора Николаева – одновременно и шута, и клоуна, и грустного наблюдателя современного мира.
Ю. Б. Орлицкий, доктор филологических наук