Во всех четырех Евангелиях Нового Завета, Иисус, как их главное действующее лицо, появляется в возрасте примерно 30 лет буквально из ниоткуда. Даже если принимать во внимание истории Рождества, и то Иисус последний раз упоминается там в возрасте 12 лет, так что, даже в этом случае существует информационный провал, длительностью, как минимум, восемнадцать лет.
И хотя, как мы выяснили в предыдущей главе, истории Рождества не являются ни аутентичными, ни достоверными, все же в том, что касается именно этого биографического упоминания о 12-летнем Иисусе, они могут содержать отголоски неких циркулировавших в те времена среди христиан слухов, то есть иметь под собой какую-то достоверную основу.
Начем с того, что текст этого эпизода в историях Рождества, приписанных к Евангелию от Луки, практически слово в слово повторяет текст апокрифического Евангелия детства от Фомы, написанного во 2 веке нашей эры. И, судя по всему, именно из этого Евангелия детства этот текст и был заимствован в IV веке составителями того варианта историй Рождества, что дописали к Евангелию от Луки. Обратного заимствования здесь быть не может, поскольку, напомню, манускрипт Евангелия детства от Фомы датируется II веком, а истории Рождества составлялись два века спустя – в IV.
К тому же, если допустить-таки, что было все же наоборот, и истории Рождества имелись в Евангелии от Луки уже и во II веке, и что именно автор Евангелия детства от Фомы скопировал эпизод с 12-летним Иисусом из текста Луки, то тогда совершенно непонятным оказывается, почему же он взял только один этот эпизод, полностью проигнорировав все остальное описательное великолепие знамений, ангелов и чудес? Никакого смысла поступить таким весьма странным образом, у автора Евангелия детсва не было.
Так что, совершенно очевидно, что заимствование было, все же, именно из текста Фомы в текст Луки. Причем, составители историй Рождества для Евангелия от Луки настолько стремились избавить себя от «лишней» творческой работы (что, по-видимому, говорит об авральном характере этой работы), что слова для Елизаветы, приветствовавшей, по их версии, Марию у себя в доме, они так же дословно взяли из Евангелия детства. Для этого им, правда, пришлось историю с 12-летним Иисусом, изложенную там, немного «раздробить», изъяв слова «благословенна ты между женами, ибо Господь благословил плод чрева твоего» у произносивших ее в Евангелии детства книжников и фарисеев, и вложив, в своем тексте, уже в уста Елизаветы (Лк. 1:42).
Впрочем, судите сами – вот отрывок Евангелия детства, о котором идет речь (приводится по тексту интернет-порталов apokrif.fullweb.ru и skazanie.info).
«XIX. И когда Он был двенадцати лет, пришли Его родители по обычаю в Иерусалим на праздник пасхи вместе с другими. Когда же после праздника возвращались домой, Иисус пошел обратно в Иерусалим, родители же думали, что Он идет вместе со всеми. Прошедши дневной путь, стали искать Его среди родственников и близких. И, не найдя Его, возвратились в Иерусалим, чтобы искать Его. Через три дня нашли Его в храме, сидящего среди учителей, слушающего Закон и спрашивающего их. И все со вниманием слушали Его и дивились, как Он, будучи ребенком, заставил умолкнуть старейшин и учителей народа, разъясняя Закон и речения пророков. И мать Его сказала Ему: Дитя! Что Ты сделал с нами? Вот, отец Твой и я с великою скорбью искали Тебя. Он сказал им: зачем вам было искать Меня? или вы не знали, что Мне надлежит быть в том, что принадлежит Отцу моему. А книжники и фарисеи сказали: Ты – мать этому ребенку? И она сказала: да. И они сказали ей: благословенна ты между женами, ибо Господь благословил плод чрева твоего. Такой славы, такой доблести и такой мудрости мы никогда не видели и никогда о ней не слышали. И Иисус встал и пошел за своей матерью и был в повиновении у своих родителей. И мать Его сохранила все слова в сердце своем. Иисус же преуспевал в премудрости и в возрасте и в благодати. Слава Ему во веки веков. Аминь».
Так что, как можно видеть, история с 12-летним Иисусом не является выдумкой IV века, а позаимствована авторами рождественских сказаний из текста, составленного в веке втором, если не в конце первого. А это значит, что можно достаточно смело говорить о том, что история эта вполне может иметь под собой реальную основу.
Вообще же, следует заметить, что сколь бы апокрифичным не признавался текст Евангелия детства, невозможно отрицать, что этот текст был написан кем-то из христиан и отражает, во-первых, живой интерес христиан I-II веков к теме детско-отроческого периода жизни Иисуса, а во-вторых – бытовавшие тогда в определенных христианских кругах представления об этом периоде его жизни. И были эти представления, надо сказать, такими, что добавлять их к Евангелию от Луки, вместе с историей об Иисусе в Храме, не сочли возможным…
Что же такого «невозможного для официальной публикации» было в историях Фомы? Почему для историй Рождества позаимствовали только лишь эпизод с отставшим от родителей Иисусом, а все остальное содержание Евангелия детства от Фомы церковь предала остракизму, объявив его апокрифом, подлежащим изъятию из оборота и уничтожению?
Что ж, после знакомства с полным текстом этого Евангелия, ответ на этот вопрос оказывается вполне очевидным: дело в том, что о детстве Иисуса в нем сообщаются такие сведения, что сколько не объявляй их «чудесами проявления силы Божьей», – что автор изо всех сил и старался сделать! – они все равно шокируют своего читателя описанием весьма странного образа поведения своего главного героя. От одной истории к другой, Иисус предстает перед нами отнюдь не «ангелочком Божиим», а импульсивным и агрессивным ребенком-проблемой, от действий которого страдают и дети, и взрослые, так что односельчане снаряжают целые депутации к его родителям, с одной-единственной просьбой: как-нибудь унять и приструнить свое чадо!..
Такого рода образ «дитяти Иисуса», понятно, никак не вписывался в идею о ребенке, зачатом «непорочно», «от Духа Святого», и потому церковь вынуждена была отказать Евангелию детства в легитимности, и, негласно изъяв из него только подходящую часть текста, объявила его апокрифом, запретив читать и постаравшись все его тексты уничтожить. То, что один его манускрипт сохранился до наших дней – это просто настоящее чудо!
Мы же пока зафиксируем в памяти тот факт, что у автора, сделавшего во II веке н.э. попытку описания детства Иисуса, были сведения о том, что Иисус был ребенком проблемным, конфликтым и агрессивным. И хотя все эти качества и проявления Иисуса автор попытался приписать действию в нем «божественного величия», которое де, нельзя было ничем оскорблять, и все, кто хоть как-то и чем-то «оскорбил», просто «получали по заслугам», эти его «объяснения» церковью приняты не были, – дитя, провозглашенное в IV веке «божественным» так вести себя не могло! Но мы, еще раз, отметим для себя, что для автора II века – вполне могло, и даже именно так себя и вело.
Завершая же тему Евангелия детства от Фомы, хочу еще раз, но чуть подробнее, остановиться на том факте, что автор Евангелия детства не приводит в своем тексте ни единого упоминания о чудесах Рождества, несмотря на его совершенно очевидную склонность к изображению детско-подростковых лет жизни Иисуса, как последовательности чудесных Божественных проявлений.
Еще раз отметим, если бы ко времени написания Евангелия детства, сказания о Рождестве уже присутствовали бы в Евангелии от Луки, то, как я уже говорил, списав с них в Евангелие детства историю с 12-летним Иисусом, автор логически должен был бы точно так же переписать если не все остальные чудеса, то хотя бы часть из них. Ведь начинается Евангелие детства от Фомы с многообещающего заявления о том, что описаны будут никак не меньше, чем «все события детства Господа нашего Иисуса Христа»!
Что же могло бы удержать его от списывания всего – или уж, хотя бы, части! – того, что мы читаем сегодня в первых двух главах Евангелия от Луки, если бы историю оставшегося в Иерусалиме 12-летнего Иисуса автор списал оттуда? Да ровным счетом ничего! И отсутствие в Евангели детства описания чудес, имеющихся в первых двух главах Евангелия от Луки, более чем ясно говорит о том, что автор Евангелия детства никаких таких историй в Евангелии от Луки никогда и в глаза не видывал, а история с 12-летним Иисусом была списана не им, а именно с него!
Так что факт существования текста, называемого Евангелием детства от Фомы и датируемого II веком нашей эры, текста, в котором, несмотря на его прямую тему, нет ни единого упоминания ни об одном из тех чудес, что описаны в Рождественских историях канонических Евангелий, является еще одним доводом в пользу того, что во II веке, историй Рождества в текстах Евангелий от Луки и от Матфея однозначно еще не было.
Сегодня неизвестно, предпринимались ли в I-II веках еще какие-либо попытки составлять описания детства Иисуса, но, думаю, что если они и были, то с этими описаниями церковь поступила так же, как и с Евангелием детства от Фомы, и даже еще «эффективнее», поскольку от них не осталось вообще ничего. Таким образом, целенаправленными усилиями, церковь создала практически полный информационный вакуум в отношении детско-отроческого периода жизни Иисуса…
К теме «неприемлемых историй» Евангелия детства от Фомы, мы позже еще вернемся, а пока отметим, что означенный выше информационно-временной провал в биографии Иисуса может оказаться и большим, нежели восемнадцать лет, поскольку возраст, в котором Иисус начинает фигурировать в евангельских текстах, указывается в них лишь приблизительно. В одном случае сказано, что он «был лет тридцати» (Лк.3:23), а в другом – дискутирующие с ним люди произносят фразу: «Тебе нет еще и пятидесяти лет…» (Ин.8:57), – означающую, что ему могло быть и существенно больше, нежели тридцать. Вот, собственно, и все «указания», имеющиеся в нашем распоряжении относительно его возраста…
А что же было с ним до того, как он дожил до «лет тридцати» или, возможно даже, до около пятидесяти? Где, в какой семье он родился и вырос? Кем и как воспитывался? Как прошли его детство и отрочество? Что он делал в юности и чему посвящал свои более зрелые годы? Ни на один такого рода вопрос мы не найдем ответа ни в одном из, подчеркну, канонических жизнеописаний Иисуса.
Так неужели же этих ответов нет вовсе? Давайте, попробуем, все же, поискать…
И начнем мы эти наши поиски с того, что обратим внимание на величайшую странность самого по себе наличия в биографии Иисуса вышеозначенного периода «времени неизвестности», охватывающего основную часть его жизни, описываемую в канонических Евангелиях. Ведь даже если принять, что в них его жизнь начинают описывать с того момента, когда ему было тридцать, и описываемый период охватывает три года, как в Евангелии от Иоанна, а не один год, как в синоптических Евангелиях, и тогда получается, что нам известны лишь 10% его жизни, а 90% – это полнейшая неизвестность!
И это крайне странно для жизнеописания человека, чьи последователи создали религию его имени, религию, получившую всемирное распространение, просуществовавшую тысячелетия и на сегодняшний день являющуюся крупнейшей из мировых религий. Мы много знаем о жизни принца Гаутамы до того времени, когда он стал Буддой. Нам известна подробная биография Мухаммеда до того, как он стал основателем религии ислама. Мы знаем подробности жизни Авраама, Исаака, Израиля и Моисея…
Список можно продолжать долго. Но сколько его ни продолжай, такой ситуации вопиющего биографического информационного дефицита, как в случае с Иисусом Христом мы не встретим нигде и ни с кем из тех, кого относят к основателям религий!
Чем его можно попытаться объяснить? Древностью? Тем, что в ту далекую эпоху, когда жил Иисус людям попросту были-де малоинтересны биографические подробности жизни великой личности? Да нет, понятно, что такое объяснение никуда не годится. Гаутама-Будда жил в еще более древние времена, за шесть столетий до Иисуса, а его биографы и тогда проявляли живейший интерес ко всем аспектам его жизни.
В таком случае, может быть ситуация объясняется культурными особенностями жизни в древнем Израиле? Может именно там и тогда, среди иудеев было не принято интересоваться биографией тех, кого почитали великими не в делах «мира сего», а в «горних сферах»? Но нет, и это предположение не получает права на существование, поскольку о жизни еще более древних представителей великих вождей народа Израиля, тех, кто общался с Богом и с кем общался Бог, о жизни тех же Авраама, Исаака, Иакова и Моисея мы знаем в достаточно многих деталях и подробностях.
Кроме того, Евангелие детства от Фомы, как уже говорилось, является документальным отражением наличия в кругах христиан живого интереса к теме прошлого Иисуса. Да и непосредственно в Новом Завете имеются ясные указания на тот же интерес христиан, выражавшийся в широком распространение среди церковной паствы активных дискуссий по вопросу родословия Иисуса. Об этом, в частности, говорится в посланиях апостола Павла к Тимофею и к Титу.
Однако, самым удивительным образом, этот совершенно естественный, понятный и нормальный интерес уже первого поколения христиан к биографии того, кого они приняли, как центр и средоточие своей веры и упования, натолкнулся на резко отрицательную реакцию со стороны церковного руководства в лице того же апостола Павла. Апостол не только никоим образом не посодействовал удовлетворению этого интереса и не стал вносить какую-либо ясность в эту тему, но, сравнив дискуссии по этому вопросу с «небылицами», «баснями» (1Тим. 1:4) и «глупыми словопрениями» (Титу 3:9), он попросту… запретил их!
Таким вот престранным образом, вместо того, чтобы внести в тему о прошлом Иисуса полную ясность, действуя простым методом предоставления правдивой информации, чем и положить конец «глупым словопрениям» на сей счет, Павел резко и категорически, без всякого объяснения причин тему эту запрещает(!), закрывая ее раз и навсегда.
Что ж, с одной стороны, факт данного запрета несколько проясняет для нас причину возникновения того тотального информационного дефицита, который мы имеем в случае с биографией Иисуса, но с другой стороны, он же порождает еще больше вопросов с еще большей долей недоумения в них. Ведь сложение факта абсолютно синхронного молчания о происхождении и прошлом Иисуса всех его четырех биографов (как и полного молчания на сей счет всех остальных текстов Нового Завета) с вышеозначенным запретом апостола Павла, дает в сумме очевидный вывод о (ни много, ни мало!) преднамеренном сокрытии, засекречивании данной информации.
В самом деле, лишь этим засекречиванием можно объяснить то, что сразу все четыре биографа человека, чью биографию им не просто кто-то поручил составить, но человека, которого каждый из них сам лично безмерно уважал, любил и почитал, как Божество, вдруг, не сговариваясь, проявили бы совершенно невероятное «равнодушие» к девяноста процентам времени его жизни!
Отсутствие в Евангелиях данных о прошлом Иисуса не может объясняться ни случайностью, ни «незнанием» евангелистов. Случайная «забывчивость» тут невозможна по определению – это не букву в слове случайно пропустить. Не знать же о прошлом Иисуса они не могли, поскольку каждый из них достаточно долгое время очень близко общался либо с самим Иисусом, либо с кругом его ближайших учеников-апостолов.
В таком близком, длительном и доверительном общении, все вопросы, разумеется, были заданы, и все ответы получены, так что знать о прошлом Иисуса авторы его жизнеописаний, безусловно, знали. Разумеется, понимали они и необходимость хоть что-то из этой сферы упомянуть в своих Евангелиях. А раз, при всем при этом, они ровно ничего таки не упомянули, значит, это может говорить только о том, о чем и было сказано выше, а именно – информация о прошлом Иисуса преднамеренно скрывалась, была под запретом!
Но почему?!. Чем можно объяснить этот странный гриф «совершенно секретно», наложенный основателями христианской церкви на сведения о прошлом Иисуса Христа? На мой взгляд, ответ тут может быть только один, и он достаточно очевиден.
Во все времена, везде и всегда, о людях, имеющих хоть какое-то общественное значение, их сторонники старались тщательно скрывать лишь ту информацию, которая могла этих людей серьезно скомпрометировать. И в случае с Иисусом Христом, сокрытие информации о его прошлом и прямой запрет на ее поиск, едва ли может иметь какие-то иные причины.
Во всяком, об этих «иных причинах» нигде не сказано ни единого слова, а попытки объяснить ситуацию «отсутствием спроса» на информацию о прошлом Иисуса, «забывчивостью» или «неинформированностью» его биографов, как мы уже установили, никуда не годятся. Особенно в свете уже не раз нами помянутых запретов апостола Павла на поисковую деятельность в этом направлении…
Таким образом, вывод складывается однозначный: единственно возможным объяснением факта отсутствия информации о прошлом Иисуса является ее засекречивание, которое, в свою очередь, может иметь лишь то объяснение, что эта информация имела слишком предосудительный характер.
Я хочу обратить внимание на то, что характер информации о прошлом Иисуса должен был быть именно слишком предосудительным! Ведь ее даже либо и не попытались хоть как-то «подкорректировать», видоизменить и приукрасить, либо попытались, но убедились в бесперспективности «нанесения косметики», и потому просто взяли и грубо обрубили всякий к ней доступ и всякое разглашение! Так что это тихое молчание о прошлом Иисуса, при ближайшем рассмотрении, оказывается очень даже громким и многозначительным…
Я понимаю, что для тех, кто привык ассоциировать Иисуса Христа исключительно с чем-то абсолютно идеальным, любая мысль о том, что его земная биография может состоять из чего-либо иного, кроме идеального совершенства, кажется совершенно нелепой. А уж тем более нелепа мысль о том, что в биографии Иисуса может быть нечто компрометирующее, не говоря уж о предосудительном.
Допустить же, что это «компрометирующее и предосудительное», не только имеется, но к тому же еще и носит настолько серьезный характер, что об этом даже и говорить запретили – это уж вообще из области чего-то большего и худшего, чем нелепость, это уже «настоящее кощунство»!..
Еще раз – я понимаю такие чувства и диктуемые ими выводы. Но вместе с тем, в условиях того, что все попытки объяснить молчание Евангелистов «чем и как угодно», увы, не дали никаких результатов, а принять вариант «вообще не объяснять» я никак не могу, я вынужден обратиться к тому варианту, который – каким бы он ни был! – ситуацию действительно объясняет.
Я вынужден это сделать, поскольку считаю Иисуса реальной, а не выдуманной, мифической личностью, и потому хочу обладать именно реальной, а не выдуманной информацией о нем и о его жизни.
Кроме того, паника по поводу допущения с моей стороны возможности существования каких-то «предосудительных» сведений об Иисусе, как минимум, сильно преувеличена, если не вовсе напрасна. Ведь даже более-менее внимательный взгляд на евангельские тексты, выявляет в них наличие такой информации об Иисусе, которую трудно расценить иначе, чем «предосудительную», и «компрометирующую».
Взять, хотя бы, параллельные тексты из Евангелия от Матфея, 11:16-19 и Евангелия от Луки, 7:31-35. Там Иисус, рассуждая о трудностях взаимоотношений проповедника с аудиторией, приводит образ детей, играющих на улице, когда одни дети то играют на дудочке веселые мелодии, то поют грустные песни, а другие дети на это совсем не реагируют: ни под дудочку не танцуют, ни под грустные песни не печалятся.
Далее, он раскрывает эту метафору и объясняет, что имеет здесь в виду себя и Иоанна Крестителя, – людей, ведущих два противоположных образа жизни и обращающихся к людям с двумя разными возвещениями, но, при этом, одинаково не принимаемых людьми:
«Ибо пришел Иоанн Креститель, ни хлеба не ест, ни вина не пьет. И говорите: «В нем бес». Пришел Сын Человеческий, ест и пьет. И вы говорите: «Вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам!». И оправдана премудрость всеми чадами ее», – Лк. 7:33-35 (синодальный перевод).
Здесь мне, прежде всего, хочется обратить внимание на то, что Иисус проводит четкую разделительную грань между собой и Иоанном Крестителем. Иоанн воплощал собой образ настоящего религиозного проповедника-обличителя: вел строгий аскетический образ жизни, проводя дни и ночи в весьма суровых условиях каменистой Иудейской пустыни, питаясь там лишь саранчой и диким медом, и одеваясь в нечто, названное в Евангелиях «одеждой из верблюжьего волоса».
Его проповедь была полна яростного обличения людей в их грехах и угроз, что некто, кто придет следом за ним, будет уже не просто «глаголом жечь сердца», а, испытав людей, провеяв всех, как зерно на гумне, сожжет всех тех, кого сочтет «мякиной» в совсем не фигуральном «огне неугасимом».
Всем, впечатленным такой перспективой, Иоанн предлагал покаяться в грехах и в знак очищения омыться в водах Иордана, за что и был назван Иоанном Баптистом, от греческого слова «баптизо», означающего «омывать, погружать». В русском варианте вместо слова «баптист» используется «креститель», что является даже не «вольным переводом», а просто ассоциативным присвоением смыслового значения: поскольку в русской церкви процедуру сакрального омовения назвали «крещением», то и Иоанна решили именовать Крестителем.
На омовения/крещения к Иоанну шли довольно многие, так что вокруг него сложилась достаточно большая группа последователей, почитавшая его как Мессию/Христа и просуществовавшая еще века после его смерти. Собственно, даже сегодня в Иране и Ираке существует религиозная группа Мандеев, почитающих Иоанна под именем Йахья, как Христа.
И вот с этим своим знаменитым современником, Иисус (сам некогда прошедший через процедуру Иоаннова крещения) и сравнил себя. И сравнив себя с Иоанном, он ясно и четко отделил себя от него!
В метафоре Иисуса, Иоанн – это певец грустных песен, а сам Иисус – это тот, кто играет на свирели мелодии отнюдь не грустные, а такие, под которые стоило бы пуститься в пляс. Так что, как можно видеть, цели и задачи у «певца» и «музыканта» тут разные и даже более того – противоположные.
Когда же метафора начинает раскрываться, и Иисус переходит к описанию двух образов жизни – своего и Иоанна, различие между ними становится и вовсе очевидным и вопиющим.
Иоанн – «классический» религиозный аскет, исключивший из своей жизни всякое, даже маломальское, удовольствие: «Ни хлеба не ест, ни вина не пьет». И хотя это приносит ему славу одного из виднейших религиозных деятелей, тем не менее, по свидетельству Иисуса, в народе есть немало тех, кто за спиной у Иоанна называет его «бесноватым», то есть – психически больным человеком, а короче говоря, извиняюсь, – просто психом.
Зафиксировав ситуацию с Иоанном, Иисус переходит к описанию уже своего образа жизни, и вот тут мы начинаем сталкиваться с некоторыми совсем неожиданными заявлениями, содержащими информацию как раз того самого «предосудительного» и «компрометирующего» характера, о которой шла речь выше. Судите сами, вот что Иисус говорит о себе и о своей репутации в народе:
«Пришел Сын Человеческий, ест и пьет. И вы говорите: «Вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам!».
В этих словах слышится ясное заявление Иисуса, что он, во-первых, совершенно далек от какого бы то ни было аскетизма. Если Иоанн «ни хлеба не ест, ни вина не пьет», то Иисус – «и ест, и пьет», причем под «пьет» явно имеется в виду употребление отнюдь не водички, без которой, разумеется, не обходился и Иоанн. Тут речь прямо и недвусмысленно идет о питии вина, коего Иоанн, по словам Иисуса, не пил, а вот Иисус, по его собственному утверждению – таки в своем рационе, скажем так, использовал.
Надо сказать, что христиане, отстаивающие принципы абсолютной трезвости и объявляющие употребление алкоголя грехом, пытаются утверждать, что под словом «вино» здесь (и во всех прочих текстах Нового Завета, где говорится об употреблении вина Иисусом Христом) следует понимать ни что иное, как просто «виноградный сок». Однако, увы, контекст данного эпизода, записанного в двух Евангелиях, говорит об обратном…
Иисус приводит слова «вот человек, любящий есть и пить вино», как отражение негативно-осуждающего отношения к себе окружающих, а не в качестве описания мнения народа по поводу его гастрономических предпочтений, имеющих совершенно «невинный» характер: любит-де «покушать и запить еду виноградным соком». Едва ли кому-то придет в голову осудить кого-либо за «виноградный сок»! Здесь же Иисус передает именно осуждающий смысл в мнении людей о себе, а потому речь идет все-таки именно о том «виноградном соке», который уже превратился-таки в вино.
Более того: в обществе, в котором само по себе употребление спиртных напитков не запрещено и входит в этико-гастрономическую норму, не станут никого осуждать просто за употребление вина – осуждению может подвергнуться лишь злоупотребление оным. А это означает необходимость признать, что Иисус не просто пил вино, но и с некой периодичностью употреблял его в количестве, скажем так, выходящим за рамки нормы, поскольку за иное он никакому осуждению окружающих явно не подвергся бы…
И надо сказать, что этот «кощунственный вывод» подтверждается прямым и честным переводом исходного греческого текста. Дело в том, что рассматривавшийся нами синодальный перевод, в котором сказано «вот человек, любящий есть и пить вино», на самом деле является примером не точного перевода, а стыдливо-цензурированного изложения исходного текста. Того исходного греческого текста, в котором на самом деле стоят совсем другие слова: «Смотрите, вот обжора и пьяница» (Лк7:34; Мф.11:19, современный русский перевод, Москва, РБО)!
Такая вот «правда текста»…
И хотя церковные переводчики ХIХ века (когда был составлен тот перевод, который называют «синодальным» и считают «классическим») стыдливо завуалировали «грубости» оригинального греческого текста более «приличным» «любит есть и пить вино», но даже и в этом варианте тут мало что удалось закамуфлировать.
Факт очевиден: за Иисусом, по его собственным словам(!), в народе закрепилась слава «обжоры и пьяницы», любителя весело, как говорится, «погулять»! Причем «погулять» в компании со «всяким сбродом», как следует понимать цитирование Иисусом презрительного: «Приятель сборщиков податей и прочих грешников!» (перевод РБО).
Согласитесь, сведения о том, что в народе за Иисусом закрепилась репутация «обжоры и пьяницы», иначе, чем «порочащими» назвать трудно. Только представьте себе, если бы сегодня нечто подобное стали говорить о ком-то из сколь-нибудь заметных христианских священников, проповедников или любых иных религиозных деятелей – что б тут поднялось!..
Все немедленно и решительно стали бы от всего отмежевываться и категорически все опровергать, заверяя в своей полной непричастности, обвиняя в клевете и распространении порочащих измышлений, что воспринялось бы всеми, как вполне естественная реакция. Так вот, на фоне всей такого рода «естественной реакции» проповедников и «нормальных» религиозных деятелей, реакция Иисуса на «обжору и пьяницу» в свой адрес выглядит просто поразительно!
Иисус ничуть не пытается «защититься» от такого народного мнения о себе, не пытается оправдаться и объясниться, что «обжора и пьяница» – это гнусная клевета и наветы врагов. Ничего подобного!
Процитировав этот, мягко говоря, неоднозначный «глас народа» о себе, Иисус лишь спокойно произносит некую многозначительную фразу: «И оправдана премудрость всеми чадами ее», – чем и завершает свой сравнительно-аналитический экскурс в тему отношения определенной части людей к попыткам что бы то ни было им проповедовать. Никаких оправданий, никаких опровергающих заявлений, никакой патетики из серии «как они только могут!» – ничего подобного мы от него не слышим…
Однако, что же означают эти его слова о «премудрости», которая, оказывается, «оправдана всеми детьми ее»? Тут, правда, надо сразу отметить, что разные греческие тексты дают здесь разные варианты: премудрость оказывается оправданной либо «детьми своими», либо «делами своими». Но и в том, и в другом случае становится очевидным убеждение Иисуса, что характер проповедуемой им «премудрости» таков, что она не должна и не может пострадать от «дурной репутации» ее проповедника, как любителя «славно попировать».
Не может и не должна, потому что, судя по всему, мудрость, в понимании Иисуса, не требует от человека отказа от неких самых обычных, «земных» радостей и удовольствий. Так что, если он своим образом жизни и не укладывается в рамки стандартных представлений о «настоящем/правильном» учителе мудрости, все же внимание следует обращать не на «степень соответствия», а на суть того, что он пытается донести – на саму ту мудрость, которую он излагает.
А о том, действительно ли это мудрость или просто некое «напыщенное пустословие», Иисус предлагает судить по тем плодам, которые она приносит (или не приносит!) в жизни людей. Не по тому судить о наличии или отсутствии мудрости, насколько соответствует проповедник образу «настоящего проповедника», а именно по тому, насколько его идеи работают или не работают в реальной жизни реальных людей!
Так что, когда проповедь Иисуса подтверждается делами такого рода, что «слепые снова видят, калеки ходят, прокаженные очищаются, глухие слышат, мертвых воскрешают» (Лк.7:22, перевод РБО) – то вот на это и надо обращать внимание, решая вопрос о том, «настоящий» ли проповедник и «настоящая» ли у него мудрость.
Таким вот образом и оказывается Божья мудрость «своими делами оправдана» (Мф.11:19, перевод РБО). Те же, кто научились это понимать – это есть «дети премудрости», в коих она обрела свое «оправдание»…
Однако глубокому и детальному погружению в понимание идей и возвещения Иисуса мы в дальнейшем посвятим отдельную главу этой книги. Пока же – вернемся к нашему исследованию прошлого Иисуса, и выводу о том, что молчание о нем его биографов является ничем иным, как замалчиванием этого прошлого.
Глухим, тотальным замалчиванием, объяснить которое невозможно ничем, кроме предположения о том, что в прошлом Иисуса было нечто такое, что очень и очень серьезно компрометирует его образ. Настолько серьезно, что этого было даже никак и не подправить, не подретушировать, так что оставалось только одно – просто молчать, не рассказывая о его прошлом вообще ничего.
В ответ на вполне предсказуемую реакцию возмущения этим выводом со стороны религиозного сообщества, не могущего допустить и мысли о чем бы то ни было неидеальном – не говоря уж о «предосудительном»! – в жизни и личности Иисуса, мы исследовали один из монологов Иисуса. Монолог, в котором он сам свидетельствует о том, что его образ жизни воспринимался в народе именно, как предосудительный и неподобающий, что выражается в словах о нем, как об «обжоре и пьянице».
Так что, как можно видеть, сам Иисус ни себя, ни свою жизнь за «идеал» не выдавал. А это значит, что и предположение о том, что в его прошлом могло иметься нечто такое, что христианским биографам пришлось попросту скрывать и засекречивать, не является ни невозможным, ни, уж тем более, «кощунственным».
Причем, если биографы Иисуса не стали воздерживаться от публикации такого факта, как мнение окружающих об Иисусе, как об «обжоре и пьянице», то остается только догадываться, что же могут представлять собой те сведения о его прошлом, которые заставили обойти его прошлое гробовым молчанием. Явно, что это нечто более серьезное, чем «он мог выпить и закусить»…
Продолжим, однако, наше почти детективное исследование, и в поисках «утерянного прошлого» Иисуса, внимательно просмотрим евангельские тексты, взглянув на них незашоренным стандартными христианскими клише взглядом.
И, пожалуй, первое, что мы сможем в этом случае заметить, это указания на то, что Иисус рос в семье, с которой у него были очень непростые отношения. И в частности – что у него явно были очень плохие отношения с его матерью, Марией.
Как и в предыдущей главе, я вновь хочу сказать, что понимаю, насколько странно и даже кощунственно звучит это мое заявление для всех, кто привык к традиционным церковному образу идеальных отношений идеальной Матери с идеальным Сыном, но, тем не менее, именно об очень плохих отношениях между ними ясно говорят тексты Евангелий!
Непредвзятое их прочтение позволяет, например, увидеть то весьма интересное обстоятельство, что во всей взрослой проповеди Иисуса, в которой центральное место занимает тема отношений любви между Богом и человеком, присутствует образ исключительно лишь отцовской любви, при полном отсутствии образов любви материнской.
Здесь, с одной стороны, конечно, надо сказать о том, что в образе Бога, как именно Отца, нет ничего удивительного и необычного для любого иудея, включая, разумеется, и Иисуса. Но с другой стороны, следует отметить, что для иудеев было и остается нормой думать о Боге, как об Отце народа, Отце нации, в то время, как у Иисуса, в его личном образе Бога-Отца, есть своя весьма существенная особенность.
У Иисуса в образе Бога Отца доминирует вовсе не образ «отца нации», а отца – любящего главы семьи, отца, у которого с каждым из его детей очень близкие отношения, полные взаимной любви, открытости, полнейшего доверия и понимания. Не случайно Иисус зовет Бога словом «авва/абба» – слова, являющегося аналогом нашего интимно-близкого «папочка».
И вот в этом-то образе совершенной семейной близости, которым Иисус передает отношение Бога к людям, и в котором у Иисуса присутствуют образы отца-папочки, а так же образы братьев и сестер, весьма странным диссонансом выглядит полное отсутствие даже намеков на какой-либо материнский образ.
Ведь семья есть семья, и неизбежно возникает вопрос: какая может быть семья, а тем более – «совершенная семья», без материнского в ней присутствия, без присутствия в ней элемента материнской любви? Но вот, у Иисуса это, как ни странно, именно так – у Иисуса представление о семье явно сформировалось, как представление о семье неполной…
И эту странность нельзя объяснить тем, что у иудеев было принято называть и считать Бога именно отцом, а никак не матерью, и потому-де Иисусу просто и в голову не пришло использовать материнский образ в своих иллюстрациях взаимоотношений человека и Бога.
Тут надо учесть, что хотя называть Бога «матерью» у иудеев (впрочем, как и у русских), действительно не принято, тем не менее, некое «женское начало» в иудаизме все же представлено весьма явственно (опять же, как и в русско-православной культуре, с ее образом Богоматери).
Ведь иудейская Шехина – слово, обозначающее Присутствие Бога и считающееся одним из имен Бога, аналог, так сказать, христианского Святого Духа – это, прошу обратить внимание, есть слово женского рода!
А это означает, что для каждого человека, для которого слово «шехина» было словом родного языка (то есть, в принципе, для каждого иудея) образ Присутствия Бога в мире и его жизни – это был образ, связанный с пониманием именно женского присутствия. Бог, даже будучи Отцом, присутствует в этом мире, как Шехина, то есть не только как Он, но и как Она(!) – вот норма представления, рождающаяся из самого словообразования, из грамматики языка.
Из всего этого следует, что хотя Бог для Иисуса и был Отец-Авва, все же присутствие Бога в мире и в жизни, присутствие, выражаемое словом Шехина, словом женского рода, неизбежно воспринималось им, отнюдь не только, как Его, но так же и как Ее присутствие.
И вот при таком-то, практически непроизвольном, восприятии и понимании, сформированном еще на детском уровне усвоения значения слов в родном языке, Иисус, тем не менее, ни разу не прибегает к женскому образу матери в своих иллюстрациях отношений Бога с человеком. И это при том, что, как уже говорилось, основной образ этих отношений у Иисуса – это «любящая семья»…
Однако удивляться нелогичности и даже противоестественности такой ситуации можно только в том случае, если считать, что у Иисуса были хорошие или, по крайней мере, просто нормальные отношения с матерью. А вот если отношения на самом деле были плохими, а тем более, если они были такими, что про них лучше уж и не вспоминать, то тогда отсутствие образа матери в его «совершенной семье» становится вполне понятным и объяснимым.
Как те, кто вырос в семье с никудышным отцом, испытывают неприятие к образу Бога, как Отца, так и у тех, у кого были плохие отношения с матерью, имеется вполне понятный психологический барьер перед тем, чтобы включать материнский образ в свои идеальные представления о Боге.
Так что из того факта, что в образном раскрытии темы взаимоотношений Бога и человека, представленном у Иисуса в виде идеальной семьи, совершенно отсутствует образ матери, можно с полной уверенностью сделать логический вывод о том, что его отношения Марией были очень и очень плохи.
Вместе с тем, сколь бы логичными ни были все эти наши рассуждения и выводы, их, при желании, можно объявить «попросту досужими», основанными на предвзятой логике и стремлении подогнать свои суждения под заранее заданный результат. И понятно, что для того, чтобы избежать этих обвинений в составлении и распространении досужих фантазий, необходимо найти в текстах Евангелий какие-то весомые подтверждения сделанным выводам. Имеются ли таковые? Имеются!..
Стоит только внимательно взглянуть на жизнеописание Иисуса в Евангелиях, как обнаружится тот факт, что в трех, так называемых синоптических, Евангелиях мать Иисуса Мария упоминается… всего один-единственный раз(!), причем в ситуации, в которой играет сугубо отрицательную(!) роль. И после этого – она навсегда исчезает из повествования и Евангелия от Марка, и Евангелия от Луки, и Евангелия от Матфея…
Она не участвует более ни в одном эпизоде из жизни Иисуса, описанном в этих Евангелиях. Не встретим мы ее ни разделяющей радость своего сына в эпизодах его торжества, ни дарующей ему свою материнскую поддержку в моменты его печалей… Нет ее в повествованиях этих Евангелий под крестом Иисуса… Нет ее и среди тех женщин, которые потом пришли к его гробнице, чтобы помазать благовониями его тело, тем самым простившись с ним в последний раз…
В самые критические и решающие моменты жизни Иисуса рядом с ним оказывались самые разные люди, и среди них – немало женщин. Их имена точно названы в Евангелиях, но имени Марии, матери Иисуса, среди них нет, что, согласитесь, является фактом весьма значимым, хотя и отнюдь не позитивным…
Я знаю, что для многих раскрытие этого обстоятельства, этого факта, что Мария, на самом деле, лишь единожды упоминается в Евангелиях и при этом – исключительно в негативном контексте, прозвучит, как полная и даже шокирующая неожиданность. Но с этим ничего не поделаешь! Евангельские тексты ни от кого не скрыты, и относительно Марии они говорят то, что они говорят.
Восприятие же этой информации, как «шокирующей неожиданности», просто лишний раз свидетельствует о распространенности и силе привычных церковных шаблонов, «благочестиво» искажающих действительность, и о неосознанной, некритической приверженности этим стереотипам множества людей.
При этом понятно, что наличие в привычных нам текстах Матфея и Луки подложных «историй Рождества», создает впечатление просто-таки изобилия позитивной информации о Марии. На этом фоне просто как-то «сам собой» проскальзывает мимо внимания тот факт, что в Евангелии от Марка никакого Рождества почему-то нет совсем, ну а уж отсутствие там так же и не только «святой Девы Марии», а даже и «просто хорошей» Марии – это и вовсе оказывается невидимым глазу!
Что ж, Евангелию от Марка посчастливилось не подпасть под дописывание к нему «рождественских историй». Написанное раньше всех других Евангелий, оно вообще больше других отражает реальную ситуацию с реальной жизнью реального Иисуса из Назарета, менее остальных страдая картинностью, помпезностью и приукрашенностью.
Однако привычка воспринимать это Евангелие не само по себе, не как самостоятельное произведение, самостоятельную книгу, а исключительно в контексте Матфея и Луки, как некий сокращенный и неполный «конспект» этих Евангелий, долгие годы и лично со мной играла злую шутку.
Но Евангелие от Марка – это именно самостоятельное произведение! Марк не только не составлял своего жизнеописания Иисуса Христа, как «краткий и неполный вариант» Матфея и Луки, но напротив – именно Матфей и Лука писали свои труды, как «расширенный и дополненный» вариант книги Марка, в чем сегодня не сомневается ни один специалист по новозаветным текстам.
Так что именно на тексты Марка и следует ориентироваться прежде всего, если мы хотим составить о евангельских событиях представление, наиболее близкое к реальности. А в том, что касается Марии, это Евангелие сообщает абсолютно однозначную и недвусмысленную информацию: Мария совершенно не понимала своего сына, не принимала того, что он делал, и отношения между ней и Иисусом были скорее враждебными, нежели хотя бы просто нормальными.
Впрочем, в том, что касается описания Марии и ее роли в жизни Иисуса, то аутентичные – подчеркиваю, именно аутентичные! – тексты Евангелия от Матфея и Евангелия от Луки ничуть с Евангелием от Марка не расходятся. Здесь только необходимо принять во внимание, что доказанная в первой части этой книги подложность и недостоверность сказаний о Рождестве, требует их исключения из текстов Матфея и Луки, и что именно при их исключении мы и получаем вариант аутентичных текстов.
А без подложных рождественских сказаний, все четыре Евангелия Нового Завета весьма гармонично одинаково(!) начинаются с описания одного и того же события крещения Иисуса, а все три «синоптических» Евангелия (Марка, Матфея и Луки) дают совершенно одинаковую информацию о Марии!
В аутентичных текстах этих Евангелий, Мария абсолютно одинаково появляется всего один-единственный раз, и при этом – в одной и той же неприглядной истории и сугубо негативной в ней роли. И каким бы прискорбным ни показался кому-либо сей текстологический факт, но он является именно фактом, а не, скажем, моим досужим измышлением, и на этот факт следует обратить пристальное внимание каждому, кто правду предпочитает выдумкам, какими бы привычными и «красивыми» они ни были.
Неприглядную же эту историю, о которой идет речь, и роль в ней Марии мы подробно рассматривали в главе про Рождество. Но кратенько вспомним о ней и сейчас. Вот, как она описывается в Евангелии от Марка:
"Иисус возвращается домой. Снова собирается такая толпа, что они не успевают даже кусок хлеба съесть. Когда его близкие услышали об этом, они пришли, чтобы увести его силой, решив, что он сошел с ума. Учителя Закона, пришедшие из Иерусалима, говорили: В нем Вельзевул! Это старший над бесами дал ему силу изгонять бесов!.. Тем временем пришли его мать и братья и, стоя снаружи, послали вызвать его. Вокруг него сидела толпа. И тут ему говорят: Там на улице твоя мать, братья и сестры, спрашивают тебя. – Кто для меня мать и братья – сказал им в ответ Иисус. И, оглядев тех, кто сидел вокруг него, сказал: Вот мои мать и братья!» (Мр.3:20-22, 31-34, перевод РБО).
Как можно видеть, из этой истории совершенно очевидным становится факт наличия полнейшего непонимания между Марией и Иисусом. Иисус проповедует, послушать его собираются целыми толпами, но то, что он проповедует, не совпадает с учением тех, кого почтительно называли «учителями Закона». Особенное же раздражение и озлобление вызывают случаи исцеления людей, происходящие во время проповедей Иисуса. Понятное дело: такие «неправильные» проповеди, с такими «неправильными» мыслями – и вдруг столько исцелений! Откуда, почему, каким образом?! Ответ для «специалистов по Богу» очевиден: от Бога эти исцеления быть не могут, поскольку Бог не может быть на стороне этого «обжоры и пьяницы», значит это «старший над бесами дал ему силу изгонять бесов».
Тут надо учесть, что в те времена наличие болезней объяснялось исключительно действием «враждебных сил» и, соответственно, «одержимостью бесами», а потому и выздоровление воспринималось, как акт «изгнания бесов». Соответственно и случаи исцелений, производимых Иисусом, трактовались аналогичным образом.
Однако, ввиду «неправильности» учения Иисуса (ведущего, к тому же, еще и «неправильный» образ жизни!) случаи «изгнания бесов», производимые им, объявлялись не иначе, как «рекламной акцией» Вельзевула, заманивающего таким образом наивных простаков. Относительно же Иисуса, они объявляли, что он сам одержим бесами – и не просто бесами, а самим начальником над бесами, Вельзевулом! – и относиться к нему следует соответствующим образом.
Иисус же был уверен в обратном, всегда утверждая, что случаи исцеления являются зримыми подтверждениями правоты его понимания Бога, его учения, и что происходят они исключительно по действию Святого Духа Божия. Поэтому всякого, кто объявлял его исцеления результатом «действия сатаны», Иисус ответно объявлял совершающим акт оскорбления Святого Духа. Согласно евангельским текстам, Иисус даже объявил, что таковое оскорбление является грехом, который не может быть прощен.
Лично мне трудно поверить в то, что Иисус, с его учением Абсолюта Любви, мог грозить кому бы то ни было «непрощаемым грехом», и я склонен думать, что эти и другие угрозы в уста Иисуса вложили уже богословы начала церковной эры, но сейчас мы говорим не об этом. Мы говорим о том, что эти тексты отражают серьезнейший конфликт Иисуса с религиозными властями того времени , конфликт не на жизнь, а насмерть, причем отнюдь не в переносном, а в самом прямом смысле этого слова.
И вот на чьей же стороне в этом конфликте оказывается мать Иисуса? Все три Евангелия, содержащие описания этого случая, синхронно утверждают, что Мария оказалась в лагере смертельных врагом Иисуса, а отнюдь не с ним, своим сыном!..
Не своему сыну, а именно его врагам поверила она, именно их трактовке событий и их «объяснениям». Она согласилась с ними в том, что Иисус «сошел с ума», то есть – что он «одержим»! И она решила предпринять меры пресечения: она собрала других своих взрослых сыновей, братьев Иисуса, и пришла вместе с ними не для чего иного, как для того, чтобы «увести его силой»(!), то есть для того, чтобы решительно прервать его деятельность, применив для этого «необходимое» насилие.
Иисус на это отвечает тем, что не только полностью игнорирует этот «родственный визит», но, по сути, чуть ли не отрекается и от матери, и от братьев с сестрами, объявив, что только те, кто слушают его и принимают услышанное – только они и есть для него «и мать, и братья».
Таким образом, в течение первых трех столетий своего существования, пока к Евангелиям не были добавлены рождественские сказания, единственной информацией о Марии, которую христиане черпали у Марка, Матфея и Луки, была вот эта единственная история. И как вы думаете, каково же было их впечатление и мнение о взаимоотношениях Иисуса и его матери? Понятно, что именно то впечатление и то мнение, какое и передавали Евангелисты в своих писаниях: отношения Иисуса и Марии были где-то в промежутке между «плохими» и «враждебными»…
Выпавшее пока из нашего рассмотрения Евангелие от Иоанна, хотя этой истории и не содержит, тем не менее, ничего позитивного в эту картинку не добавляет. Прежде всего, отметим, что в нем так же, как и у Марка, никогда не было никаких рождественских сказаний, то есть для его читателей Мария в сугубо положительном образе «богоизбранной девы» никогда не появлялась. Однако при этом так же необходимо отметить, что в отличие и от Марка, и от двух других «синоптиков», Мария появляется в повествовании Иоанна в два раза чаще – то есть уже не один, а «целых» два раза.
Первый раз – в некой странноватой истории, в которой она с Иисусом присутствует на какой-то свадьбе, по ходу которой гостям не хватило вина. Видя сие печальное обстоятельство, Мария уговаривает Иисуса помочь хозяевам устранить возникший дефицит спиртного.
При этом из контекста становится понятно, что она имеет в виду не то, что Иисус должен либо сам куда-нибудь «сбегать за этим делом», или послать в качестве «гонца» кого-нибудь из своих, присутствовавших там, учеников. Из контекста становится понятно, что Мария намекает на некие сверхъестественные способности Иисуса, которые он, по ее мнению, должен реализовать в данном конкретном случае. Иисуса, однако, такой энтузиазм Марии поначалу совсем не вдохновляет, он вяло отнекивается, но потом все же решает уступить и производит свое достаточно знаменитое чудо превращения воды в вино.
Казалось бы, в этой истории все обстоит совсем не так, то есть – гораздо лучше, чем в пресловутой истории «родственного визита» в синоптических Евангелиях. Здесь Мария демонстрирует понимание и признание того, что ее сын обладает сверхъестественными способностями, она не препятствует ему, и даже настаивает на том, чтобы он их применил. Однако и от этой, «более благополучной» истории, впечатления остаются отнюдь не однозначные.
Во-первых, достаточно странной выглядит сама ситуация, в которой Мария обращается к Иисусу, как к какому-нибудь факиру, как к фокуснику, способному доставать кроликов из цилиндра, а потому могущему «учудить» что-нибудь и насчет вина на свадьбу…
Во-вторых достаточно странным получается у нее и краткий диалог с сыном, который хотя и исполняет в итоге ее просьбу, тем не менее, не сдерживается от выражения своего недовольства ею. Причем весьма показательно то, в каких выражениях Иисус общается со своей матерью, высказывая это свое недовольство.
«Когда кончилось вино, мать Иисуса говорит ему: У них нет вина. – Что мне до этого, женщина? – отвечает ей Иисус» (Ин. 2:3-4, перевод РБО).
Не правда ли, как-то не очень тепло и любезно? Скорее даже наоборот – очень холодно и отстраненно звучит его фактическое: «Мне-то какое дело до всего этого?!.», – особенно с учетом завершающего эту фразу обращения к матери словом «женщина»(!).
Так что и данный эпизод из Евангелия от Иоанна, при всем том, что завершается он все же исполнением просьбы Марии, тем не менее, больше говорит о проблемных взаимоотношениях между Иисусом и его матерью, нежели о наличии гармоничного взаимопонимания между ними. И выраженное Иисусом недовольство, и, самое главное, обращение к матери словом «женщина» – это, согласитесь, верный признак отношений отнюдь не добрых и хороших…
Еще один эпизод с участием Марии в Евангелии от Иоанна, это сцена у креста, в которой описывается, как Иисус, уже будучи распят, перепоручает заботу о своей матери одному из своих учеников. Вот описание этой сцены в Евангелии:
«Иисус, увидев мать и рядом с ней ученика, которого любил, говорит матери: – Женщина, вот твой сын. А потом говорит ученику: – Вот твоя мать. И с той поры ученик взял ее к себе» (Ин. 19:26-27, перевод РБО).
Прежде всего, об этой сцене следует сказать, что она едва ли может быть признана достоверной. Евангелие от Иоанна было написано гораздо позже трех других новозаветных Евангелий, и поэтому абсолютно синхронное отсутствие в этих более ранних Евангелиях упоминаний о Марии в поименном перечне тех женщин, что присутствовали при распятии Иисуса, заслуживает гораздо большего доверия.
В самом деле, если бы мать Иисуса действительно присутствовала при распятии, и об этом знал ученик Иисуса по имени Иоанн, то об этом же не могли бы не знать и другие ученики, в частности Матфей, а также и первые ученики учеников – Марк и Лука.
Однако ни один из них, – ни Марк, ни Матфей, ни Лука, – описывая сцену распятия и поименно перечисляя тех, кто там был, Марии, матери Иисуса, там не указал. Не знать все втроем о ее там присутствии – если бы она там была! – они не могли, как не могли и знать, но зачем-то скрыть это. Значит, их солидарное молчание о Марии под крестом может быть объяснено только ее действительным там отсутствием, и тем, что ученики именно об этом ее отсутствии и знали.
Так же, как и причину появления в написанном десятки лет спустя Евангелии от Иоанна упоминания о присутствии Марии при распятии, вполне можно разглядеть в самом содержании описываемой сцены. Чуть внимательнее приглядевшись, можно увидеть, что Мария в ней – отнюдь не главное действующее лицо, а лишь пассивный фигурант, не выполняющий ровно никакого действия, а являющийся лишь, если можно так выразиться, «объектом передачи». Действующие лица здесь – это только Иисус и сам Иоанн: Иисус поручает Иоанну заботу о Марии, и тот принимает на себя исполнение этого поручения.
Отступая чуть в сторону, стоит заметить, что аспект этого препоручения заботы, на самом деле является доводом в пользу вывода о недостоверности описываемого события. Ведь если бы Иисус действительно дал такое знаковое поручение Иоанну, тот однозначно рассказал бы о нем другим ученикам, в результате чего об этом непременно было бы упомянуто и в других Евангелиях. Отсутствие же таковых упоминаний неумолимо свидетельствует о том, что ничего такого Иоанн никому не рассказывал, что означает, что ничего такого с ним и не происходило.
Возвращаясь же к причинам появления этой сцены, то, учитывая, что ее основной смысл заключается в фиксации события передачи прав и обязанностей, можно сделать вывод, что именно ради этой фиксации она и была помещена в текст Евангелия.
Возможно, некой общине, к которой принадлежал либо сам Иоанн, либо тот, кто в действительности написал это Евангелие, общине, возможно действительно взявшей на себя заботу о матери Иисуса, для чего-то потребовалась такого вот рода «легализация» этой их заботы. Зачем и почему? Это, увы, скрыто в тумане минувших тысячелетий, как, собственно, и сама реальная судьба Марии… Но, во всяком случае, эта версия хоть как-то объясняет иначе совсем необъяснимый факт появления в тексте Евангелия от Иоанна этой, явно недостоверной, истории.
В контексте же нашего исследования темы взаимоотношений Иисуса и его матери, отметим тут два обстоятельства. Первое: Мария вовсе не является главным смысловым центром этой сцены; ее смысловой центр – это поручение Иисуса, а Мария – лишь объект этого поручения. Второе же, еще более важное обстоятельство, это то, что даже в этой, хотя и придуманной, но все же чрезвычайно драматичной сцене, Иоанн не вложил в уста Иисуса никакого иного обращения к своей матери, кроме все того же пресловутого «женщина».
И это – обращение к своей матери человека, висящего на кресте! Сквозь все свои муки и отчаяние, он, вдруг увидевший рядом свою родную мать, не находит другого к ней слова, кроме как «женщина»?!.
Что-то абсолютно неестественное, искусственно-схематичное есть в этой картинке, что лишь подтверждает вывод о том, что она является придуманной. Но какой бы придуманной она ни была, стоит обратить внимание на тот факт, что автору, написавшему эту сцену, даже и в голову не пришло, что Иисус может как-то иначе, теплее и человечнее обратиться к своей матери.
Поскольку же автор Евангелия (был ли это сам Апостол Иоанн, или кто-то другой) был, совершенно очевидно, из христианской среды, по его творчеству можно судить о том, какие именно представления об отношениях Иисуса и Марии бытовали среди христиан в конце первого, начале второго веков нашей эры…
Совершенно очевидно, что были они тогда совсем не такими, как сегодня, и даже больше можно сказать – были они прямо противоположны сегодняшним. И сохранялось такое положение дел вплоть до появления в 4 веке в текстах Евангелий от Матфея и Луки рождественских сказаний, в которых Мария представлена чуть-чуть только не ангелом небесным.
С этого же века, не ранее, началось и церковное почитание Марии, как Богородицы и Приснодевы. А до этого, в течение всех первых трех столетий, жили христиане, уверенные, что отношения Иисуса и его матери были очень плохими, о чем и было написано в их Евангелиях, и остается, собственно, точно так же написано и сегодня. Только сегодня это уже гораздо хуже видно из-за затмевающего глаза блеска рождественской елочной мишуры…
Итак, наше ранее высказанное предположение о плохих отношениях Иисуса с его матерью, основывавшееся до сих пор на анализе лишь того факта, что в проповеди Иисуса есть великолепный образ отца, но полностью отсутствует образ матери, получило подкрепление со стороны других, совершенно уже очевидных текстологических фактов.
Таким образом, его можно считать, хотя и полностью опровергающим все традиционные церковные представления, тем не менее – полностью же и подтвержденным прямыми свидетельствами новозаветных текстов.
А это значит, что можно считать установленным, что Иисус рос в семье, с которой у него были отношения, увы, полностью укладывающиеся в понятие неблагополучные. Точно можно сказать, что с матерью, а так же с братьями и сестрами у него явно не ладилось. А что можно сказать о его отношениях с отцом?..
Что касается отца Иисуса, то тут мы имеем, увы, еще меньше информации, чем в отношении его матери. Как действующее лицо он вообще не появляется ни в одном из Евангелий. Единственное, что можно найти о нем – это несколько упоминаний его имени – Иосиф, – да и то имеющихся лишь в двух Евангелиях из четырех. Ни в Евангелии от Марка, ни в Евангелии от Матфея не упомянуто даже имени отца Иисуса.
В Евангелии от Луки, кроме имени Иосиф, сказано так же, что отец Иисуса был плотником. Впрочем, греческое слово, переведенное, как «плотник», имеет кроме этого еще ряд значений, связанных с различными строительными специальностями. Так что, в принципе, он мог быть и каменщиком, а вообще-то, пожалуй, лучше было бы перевести указание на профессию Иосифа словом «строитель».
Но так или иначе, а имя и указание на род занятий – это единственная прямая информация, которую мы можем найти в жизнеописаниях Иисуса относительно его отца.
Из косвенных же выводов относительно Иосифа, самым распространенным и официально принятым является вывод о том, что Иосифа уже не было в живых, когда Иисус начал свое проповедническое служение. Вывод этот является именно косвенным, поскольку сделан он не на основании наличия каких либо прямых упоминаний об этом, а лишь на основании отсутствия упоминаний об Иосифе, как о действующем лице в евангельских повествованиях.
Еще одним такого рода выводом является общераспространенное убеждение, что Иосиф не был родным отцом Иисуса, а был ему лишь отчимом. В христианстве это убеждение сложилось в 4 веке, после появления в Евангелиях Рождественских историй, в коих говорится о том, что Иисус был зачат Марией от Святого Духа, и Иосиф женился на Марии, когда она уже была беременна.
В иудаизме же культивируется версия, что Мария, уже будучи женой Иосифа, забеременела Иисусом, тем не менее, не от своего мужа, а в результате связи с неким римским воином, по имени Пантера. Так что и в этом, «вражеском» варианте, Иосиф оказывается лишь отчимом Иисуса.
Однако непосредственно в текстах Евангелий, Иосиф упоминается именно как отец Иисуса, и никогда, как отчим. Надо думать, что христиане первых трех веков именно так и считали: не имея еще рождественских сказаний, они были убеждены, что Иосиф был не только мужем Марии, но и родным отцом Иисуса.
В более позднем, «пост-рождественском» христианстве на это перестали обращать внимание, полностью сориентировавшись на рождественские сказания, в соответствии с которыми Иосиф оказывался отчимом, а тот факт, что в Евангелиях окружающие называли его отцом Иисуса, объясняли тем, что они просто ничего не знали о чудесах Рождества.
Так что, в итоге, мы приходим к тому, что невозможно даже сделать однозначный вывод о том, был ли Иосиф родным отцом Иисусу, или же отчимом. Но так или иначе, а одно можно сказать совершенно, я думаю, однозначно: относился Иосиф к Иисусу – сыну ли, пасынку ли, – чрезвычайно хорошо!
Ведь, как уже не раз отмечалось, именно образ отца стал для Иисуса воплощением любви, доброты, понимания и заботы, и именно этими качествами он в дальнейшем наполнил свой образ Бога-Отца. Так что едва ли можно сомневаться, что именно позитивное влияние Иосифа, та любовь, которую он проявлял к Иисусу и определила формирование того абсолютно уникального образа Бога-Аввы, Бога-Папочки с которым Иисус и вышел на историческую сцену человечества.
Однако все прекрасные качества, проявлявшиеся со стороны Иосифа, вовсе не гарантировали, что отношения между Иисусом и его отцом (будем все-таки говорить именно так) были хорошими. Отсутствие взаимопонимания с одним из родителей зачастую формирует проблемные отношения и со вторым родителем, и со всеми другими членами семьи, что особенно касается детей в непростом подростковом возрасте.
Так что, подводя итоги этому, получившемуся совсем небольшим, разделу, посвященному отцу Иисуса, приходится констатировать, что о нем нам известно лишь то, что звали его Иосиф, и что зарабатывал он на жизнь работами в сфере строительства. Вместе с тем, это, судя по всему, был человек, отличавшийся какими-то замечательными добрыми внутренними качествами, оказавшими впоследствии огромное влияние на формирование итогового мировоззрения Иисуса.
Как можно видеть, детство Иисуса проходило в семье, с которой у него были сложные отношения, обусловленные, прежде всего, плохими взаимоотношениями с его матерью, Марией. Напряженные отношения и неизбежные стычки с матерью, конечно же, создавали общую тяжелую для Иисуса атмосферу взаимоотношений в семье, формируя в нем комплекс изгоя, комплекс «чужака среди своих». И записанные в Евангелии от Марка, и рефреном звучащие во всех остальных Евангелиях, горькие слова Иисуса: «Не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и у сродников, и в доме своем»(Мр.6:4), – лишь подтверждают этот вывод.
Кроме того, анализируя содержание Евангелия детства от Фомы, можно прийти к выводу, что в детстве Иисус мог отличаться достаточно агрессивным поведением. Судите сами: почти половина описанных там эпизодов – это сцены, в которых разные люди либо заболевают и становятся калеками, либо умирают в результате того, что по каким-то причинам рассердившийся на них мальчик-Иисус проклинает их.
Едва ли автор этого произведения не был знаком с содержанием тех Евангелий, которые считаются каноническими, и не видел, что Иисус, описываемый в них, являет собой образ человека, который менее всего может быть ассоциирован с агрессивностью, с желанием проклинать и мстить за себя. Тогда каким же образом в его описаниях детских лет Иисуса могло оказаться столько именно такого рода сцен? Как могло прийти ему в голову, что Иисус, проповедовавший о любви к врагам, в детстве мог отличаться мстительностью и желанием проявлять свои «сверх способности» в отмщение тем людям, которые чем-либо не угодили ему?
Разумеется, если автор Евангелия детства представлял себе Божественное всемогущество, как возможность (в том числе) в любой момент неограниченно жестоко карать любого, кто был сочтен провинившимся, то тогда сцены проявления такого рода «могущества» становятся в его Евангелии просто-таки смысловой необходимостью. Но, вместе с тем, авторы канонических Евангелий тоже имели именно такие представления, однако никто из них не поместил в свои повествования никаких историй, в которых Иисус проявлял бы некую «всемогущую мстительность» по отношению к своим врагам. Единственная история, которая может быть отнесена к этому классу – это история с проклятием смоковницы, но несчастное засохшее дерево, это все-таки лишь дерево, а никак не люди.
Как же автору Евангелия детства могло прийти в голову, что для Иисуса в детстве могли быть характерны поступки, абсолютно не присущие ему во взрослом состоянии? И даже если речь идет о проявлении «божественного всемогущества», то почему, по мнению автора Евангелия детства, оное всемогущество могло в детстве проявляться Иисусом таким образом, каким он никогда не проявлял его, будучи взрослым?
Вариантов ответа тут может быть, на мой взгляд, лишь два. Первый (и наименее вероятный) – это вариант, объясняющий появление такого рода сцен исключительно безудержной творческой фантазией автора данного Евангелия. Просто взял человек, да и вписал в придуманное им «детство» выдуманные им проявления «святой жестокости», не задумываясь о возникшей в результате этого явной нестыковке образа Иисуса-ребенка с образом Иисуса-взрослого в других Евангелиях.
Такое, разумеется, могло произойти, но все же, проявление столь легкомысленно-пренебрежительного отношения к текстам Евангелий, описывающих деяния взрослого Иисуса, автором, взявшимся описать его детство, выглядит, по меньшей мере, странно. В особенности, если сей автор и впрямь руководствовался в своей работе исключительно собственной фантазией, сочиняя свои истории, как говорится, «на пустом месте». В этом случае он должен был бы обладать прямо-таки исключительной самонадеянностью в своей готовности конфликтовать с авторами других, уважаемых во множестве христианских общин и потому признанных впоследствии каноническими, жизнеописаний Иисуса.
Посему, гораздо более вероятным, на мой взгляд, является вариант допущения того, что автор Евангелия детства все же обладал некой информацией о реальном детстве Иисуса, информацией, содержащей в себе сцены, в которых Иисус представал отнюдь не «пай-мальчиком». И полностью, по-видимому, доверяя источнику этой информации, автор эти сцены не проигнорировал, а перетолковал из простой детской агрессивности в проявления «карающего божественного всемогущества», в таком виде и поместив их в свое повествование.
В этом случае, имея обоснование в виде рассказов надежного свидетеля, автор Евангелия детства действительно мог достаточно уверено публиковать такие истории из детской жизни Иисуса, которые, даже в переделанном «на божественный лад» виде, очень плохо стыковались с образом взрослого Иисуса. Уж стыкуются эти детские истории со взрослыми или не стыкуется – а надежный человек рассказывал, что было вот именно так…
Аналогичные истории можно найти и в другом апокрифе – Арабском евангелии детства. Но этот апокриф (как и еще один, содержащий рассказы о детстве Иисуса – Протоевангелие от Иакова) написан явно не раньше 5-6 веков, о чем говорят содержащиеся в нем восхваления Марии, вошедшие в христианское богословие лишь в этот период.
Евангелие же детства от Фомы не только не содержит никаких восхвалений Марии, но даже ни разу не упоминает ее имени, в отличие от имени ее мужа Иосифа, о котором, как об отце Иисуса, вообще говорится в нем гораздо чаще, чем о матери. Поэтому данное произведение, датируемое 2 веком н.э., действительно могло быть написано именно в это время, если не раньше. И в таком случае, содержащиеся в нем сведения действительно могли иметь под собой подлинную, реальную основу.
Так что, основываясь на этих сведениях, как на – с большой долей вероятности, – достоверных, мы можем признать вполне обоснованным сделанный в начале этого раздела вывод о том, что в детстве Иисус был отнюдь не «пай-мальчиком» и мог отличаться достаточно агрессивным поведением, в особенности реагируя на поступки людей, которые ему не нравились.
Ну, а история Евангелия детства от Фомы о том, как Иисус в 12 лет спокойно провел вне семьи целых три дня, будучи забыт в Иерусалиме после завершения паломничества, еще в древности была сочтена достоверной и «достойной» включения в состав рождественских сказаний, дописанных в 4 веке к Евангелию от Луки. С тех пор, именно в качестве достоверной, она и распространяется христианством.
А ведь это история о том, что уже в 12 лет Иисус вовсе не был домашним ребенком, привязанным к домашнему очагу и боящимся остаться без родительской опеки и заботы. В течение трех дней, оказавшись один в большом городе, он умудрялся находить себе и пищу, и кров, и компанию, так что в итоге был не очень-то и рад нашедшим его родителям, намекнув им в разговоре, что не считает их дом своим родным домом…
Вся эта информация подводит нас к выводу, что отсутствие каких-либо сведений о детско-отроческом периоде Иисуса может объясняться тем, что был он в этот период отнюдь не «божьим ангелом», а «трудным ребенком», росшим в атмосфере конфликта со своей семьей (и особенно с матерью) и отличавшимся агрессивным поведением в отношении окружающих. А история с его трехдневным самостоятельным пребыванием в Иерусалиме в возрасте 12 лет, может говорить о его склонности и способности жить вне семьи, – склонности, которая могла привести к тому, что в вышеописанной ситуации подросток-Иисус вполне мог, в один прекрасный день, попросту сбежать из дома.
И такой побег, такой поворот событий, не мог, разумеется, привести ни к чему хорошему. В Евангелии от Луки есть одна очень и очень любопытная притча, которую принято называть притчей о блудном сыне. Притчу эту рассказывает сам Иисус, и говорится в ней о достаточно печальной судьбе одного молодого человека, решившего как-то по собственной воле покинуть отчий дом. И хотя общий финал у этой притчи позитивен, все же она описывает, что очень горького горя этому молодому человеку пришлось нахлебаться просто, что называется, под завязку.
Может ли оказаться так, что эта притча является (если не в деталях – то в сюжетно-смысловой основе) автобиографической для Иисуса? Что ж, по меньшей мере, наши выводы об Иисусе, как о неблагополучном подростке, имевшем проблемы в семье (прежде всего – с матерью) и с окружающими, делают такое допущение вполне возможным. Кроме того, притча эта настолько необычна, настолько нестандартна по своему содержанию (и прежде всего – по содержанию своего финала), что полностью выдумать ее, едва ли кому-нибудь вообще и удалось бы!
Финал этой притчи настолько далек от стандартной морально-религиозной назидательности, что человеку, ни с чем подобным в своей жизни никогда не сталкивавшимся, невозможно не только самому придумать такую историю, но даже и всерьез принять ее из чьих бы то ни было уст. Я лично знал одного пастора (отнюдь не последнего человека в христианско-протестантских кругах Санкт-Петербурга), который публично, с кафедры своей церкви, отрекся от этой притчи, как от недостоверной, в виду ее очевидной, на его взгляд, вредоносности!
Финал этой притчи, в котором отец принимает своего сильно проштрафившегося сына с абсолютной любовью, не только никак не наказав его, но даже и не сказав ему ни слова осуждения, упрека или хотя бы поучения, мой знакомый пастор счел исключительно развращающим. Мораль этой притчи он счел абсолютно аморальной, поскольку она, на его взгляд, лишь пропагандировала безнаказанность, чем потворствовала легкомысленно-развратному отношению к жизни…
И саму эту притчу, и очень показательное отношение к ней этого пастора мы подробно рассмотрим в дальнейшем, в главе, посвященной установлению того, что же на самом деле представляло из себя подлинное учение Иисуса Христа. Пока же отметим то, что притчу о блудном сыне можно действительно рассматривать, как притчу, имевшую под собой именно автобиографическую основу, а не как некую поучительную историю, просто сочиненную Иисусом.
Как показывает опыт неприятия содержания этой притчи человеком, который был не просто убежденным христианином, но христианином, придерживавшимся взглядов протестантского фундаментализма о так называемой «непогрешимости Библии», притча о блудном сыне не укладывается в рамки обычного религиозного мировоззрения. Человек, убежденный, что Библия есть «слово Бога, верное в каждой букве», тем не менее, признает ложным довольно существенный отрывок текста этого самого «слова Бога», чем, конечно же, ставит себя в затруднительное положение, но, тем не менее, другого варианта он для себя не находит.
Он убежден, что Иисусу Христу такая притча просто не могла прийти в голову, и в этом лично я могу с ним только согласиться! Скажу больше – я думаю, что такая притча вообще никому бы не могла прийти в голову! Такую историю, какая описана в этой притче просто невозможно было бы выдумать – ее надо было обязательно пережить, причем пережить именно самому…
Вариант, что Иисус мог, скажем, просто услышать эту историю, эту притчу от кого-то, а затем лишь пересказать ее, не указывая первоисточника, так же маловероятен, как и вариант, что он все просто выдумал. Еще раз подчеркну, что только личный опыт переживания такого рода событий, дает возможность увидеть в такой истории не просто нечто «любопытное, но сомнительное» в плане нравственного значения. Только личный опыт позволяет, исключив всякие сомнения, уверенно передавать эту историю, как пример – ни много, ни мало, – проявления и действия совершенной любви самого Бога!
Вспомним моего знакомого пастора: он историю «блудного сына» не просто от кого-то услышал, он ее прочитал в Священном Писании, в книге, чтимой им, как «верное в каждой букве Слово Божье», где эта притча вложена в уста ни кого иного, как Иисуса Христа. И что? Не смотря на всю сверх-авторитетность источника, откуда он почерпнул данную притчу, этот человек категорически все отверг! Его пример весьма показателен в плане рассуждений о том, мог ли Иисус рассказать притчу о «блудном сыне», основываясь не на собственном опыте, а просто на чьих бы то ни было рассказах…
Нет, такую притчу, которую крайне маловероятно и выдумать самому, и принять всерьез, если просто когда-то от кого-то услышал, Иисус мог рассказать, только лично пережив если не все, о чем говорится в притче, то нечто к тому близкое, и это значит, что притчу о блудном сыне можно и нужно рассматривать, как драгоценное автобиографическое свидетельство самого Иисуса о самом себе!
Давайте прочтем сейчас эту притчу и посмотрим, что же сам ее автор сообщает нам через нее о своей жизни…
«У одного человека было два сына. Младший сказал отцу: «Отдай мне часть имущества, что мне причитается». И тот разделил имущество между сыновьями. Через несколько дней младший сын, все распродав, уехал с деньгами в далекую страну. И там, ведя беспутную жизнь, промотал все, что у него было. После того, как он все истратил, в той стране настал сильный голод, и он стал бедствовать. Он пошел и нанялся к одному из местных жителей, и тот послал его в свое имение пасти свиней. Он уже готов был есть стручки, которыми кормили свиней, ведь ничего другого ему не давали. И тогда он, одумавшись, сказал себе: «Сколько работников у моего отца, и все едят до отвала и еще остается, а я тут погибаю с голоду! Пойду, вернусь к отцу и скажу ему: »Отец, я виноват перед небом и перед тобой. Я больше не достоин зваться твоим сыном. Считай, что я один из твоих работников«. И он немедля пошел к отцу. Он был еще далеко, когда отец увидел его, и ему стало жалко сына. Он побежал, бросился к сыну на шею и поцеловал его. Сын сказал ему: »Отец, я виноват перед небом и перед тобою. Я больше недостоин зваться твоим сыном«. Но отец сказал слугам: »Быстрее принесите сюда самую лучшую одежду и оденьте его. Оденьте ему перстень на руку и сандалии на ноги. Приведите и зарежьте откормленного теленка. Будем есть и веселиться. Ведь это мой сын: он был мертв, а теперь ожил, пропадал и нашелся«. И они устроили праздник