1. Ограбление мертвеца

Безжалостный поток дождя не прекратился даже на момент похорон одной из самых знаменитых женщин нашего города. Если бы вокруг овальной ямы умельцы не соорудили импровизированный навес, который вот-вот рухнет под ударной канонадой ливня, то похороны пришлось бы отменить. А этого делать ни в коем случае нельзя. Только не с лучшими нашего мира. Они чтят закон в любом его проявлении, для них честь и достоинство семейного дома – атрибуты, без которых они не выходят за порог своих элегантных жилищ. Мне ли этого не знать? Да, мы никогда не были элитой Синта, но входили в средний класс, а это уже достижение. Все благодаря маме, которая работала в адвокатской конторе. Жаль, что ее закрыли. Когда-то и моя семья жила у парка Памяти, ходила на званые вечера, оказывала услуги гостям из других Секторов. Это было давно. Порой, мне кажется, что вся моя семья, далекая сытая жизнь, разноцветные платья и гаджеты – это всего лишь воображение моего больного рассудка. Не более. Не могла ведь я скатиться на дно настолько стремительно, что теперь я не то, чтобы вышла из среднего класса, а практически выпала из низшего и качусь прямиком в отребье. А там и до голодной смерти недалеко.

В этот дождливый день я стояла у дуба, в который пару лет назад прилетела молния и раскроила махину на две неравные части. Я уже отбросила попытки закутаться в тонкую куртку. Смысла не было. Промокла насквозь. Меня, в отличие от семьи мэра и ближайших к нему людей, не пригласили в шатер, я вынуждена была стоять, мокнуть, мерзнуть и ненавидеть весь мир, как и остальные. В такой значимый, печальный день отгул дали практически всем, у кого имелась работа, у кого ее не было и в помине, пригнали блюстители и выстроили на самой границе кладбища. Ведь дань уважения усопшей должны были отдать все. На своих местах, недвижимыми остались только рабочие на заводе, ведь создание нового синтетика не может ждать и минуты. Когда на Синте вырубают электричество, то завод продолжает работать, а дым валить из его труб.

Ах да, чуть не забыла. Мы отдаем дань женщине, которая смотрела на всех не иначе, как на мусор. На всех тех, кто делал ее жизнь лучше. Чем больше синтетического красителя мы сдадим в конце месяца, тем привлекательнее будет жизнь тех, кто живет у парка Памяти. Погибшей жене мэра повезло выбраться из грязи и натянуть на себя шелка. Но в душе она оставалась такой же, как и мы, – недостойной.

Сама я на заводе не работала, туда таких, как я, не брали. Только мужчин. Порог прохождения от семи лет и до смерти. Женщины были удостоены другой работы. Оно и к лучшему. На фабриках ужасно, от паров люди порой сходили с ума. Это я молчу о том, что у некоторых облезала кожа, волосы и ногти. Это не всегда было критично, если пострадавший успевал перевестись в другое крыло фабрики, то у него даже был шанс не изуродовать себя до безобразия. Основная масса работяг выглядит так, словно их только что достали из огромной кастрюли с кипятком. Но все это не имеет значения, если ты живешь у парка Памяти.

Мадам Рованна Антонелли – третья жена мэра – была молода и строптива. Так писали газеты. Строптива? Что это значит? Никогда не видела жену мэра строптивой. Порой она пыталась выглядеть взрослой и важной, но в это никто особо не верил. Она была кроткой, как ядовитый ягненок, всегда улыбалась на публике и махала беднякам, таким, как я, сжав зубы. Словно мы могли заразить ее чем-то. Хотя да, могли. Мадам Рованна Антонелли боялась ужасной болезни, которая скосила больше, чем синтетик, – нищеты. Но ей повезло, она не заболела. Умерла вполне себе здоровой гражданкой сектора Синт.

– Видишь? – спросил меня Элвис и указал рукой в сторону навеса.

Все та же картина. Стена дождя.

– Почти ничего не вижу, – призналась я. Зубы стучали в такт дождю, а губы дрожали от холода.

Элвис склонился ко мне еще ближе. Я бы отодвинулась от него, но тогда ничего не услышала бы, а его слова были важны.

Элвис работает на третьей фабрике, химия разъела ему что-то в желудке или в пищеводе, точно неизвестно, но теперь изо рта Элвиса несло хуже, чем из мусорного контейнера.

– Вон, ее положили в мешок. Сейчас скинут в яму и закопают.

Я лишь кивнула и вспомнила совершенно другие похороны. Тогда светило солнце. Был один из самых солнечных дней в том году. Семь лет назад вокруг меня не было столько народу, я была одна и рыла яму голыми руками. Ломала и без того изуродованные ногти и плакала. Я практически падала от голода, но продолжала копать, захлебываясь слезами. Мне было тринадцать и это случилось через месяц после того, как папа и Ник ушли. Они бросили меня с Мэри на руках. Она и так болела. Я знала, что она умрет, но это все равно случилось неожиданно и практически раздавило меня. Практически. На протяжении всего месяца, до третьего августа, я просыпалась в ужасе и прикладывала к губам Мэри металлическую ложку, и стоило той запотеть, как из моих глаз катились слезы счастья. Она была жива до моего дня рождения, но около обеда того дня ложка перестала отпотевать, и слезы покатились уже от потери самого дорогого человека на свете. От единственного, кто никогда меня не бросал. До того дня.

Прошло семь лет, а я по-прежнему ненавижу своих родственников. Папа и Ник. Они бросили меня и ушли в лучшую жизнь. Обещали заработать на счастливый билет и вернуться, хотя все знают – оттуда нет возврата. Врата сектора Ристалище открываются лишь однажды. Да, по условиям оттуда можно выбраться, и тогда ты будешь богат и счастлив, но по факту из десятков тысяч людей Ристалище покидали не больше двадцати раз. А ведь глупцы продолжают верить, что это не то, чтобы возможно, а именно они сломают систему и обыграют Ристалище. Гребаные идиоты, которые сподвигают на смерть себя и близких.

Элвис говорит, что папа и Ник мертвы. Я же уверена, что живы. Как могут люди, которые сделали выбор не в сторону семьи, а наживы, проиграть в отборе? Я вас умоляю, да они живы и здоровы. А если и нет, то мне плевать. Я выжила без них и больше не считаю их своей семьей. Ее больше не существует.

Из-за того, что я стояла на самой высокой точке оврага, то могла рассмотреть смазанную дождем толпу горожан, которые выстроились по периметру. По большей части это низший слой населения Синта. Я, как и они, ждала только одного – подношения еды. Таким образом семья мэра подкупает нас, но и дает понять, кто тут папочка и всех кормит. Жаль, что сегодня мне не удастся получить пищу из рук мэра. Другие планы, более незаконные, опасные и сытые.

– Да когда ее уже закопают? – возмущался Элвис. Переступал с ноги на ногу и хляпал по луже дырявыми ботинками.

Я в сотый раз провела ладонью по лицу, хотя это не спасало от новых струй дождя. Листья не в состоянии спасти от потопа. Зонта у нас не было, а под брезент приглашения не приходило.

И вот момент настал. Я перестала видеть мешок с мадам Рованной Антонелли, значит он опустился ниже уровня земли. Наконец-то. Какое-то время мэр еще стоял на месте, отдавая дань и почести супруге, а потом начал движение в сторону выхода с кладбища. Импровизированная крыша поехала вместе с ним. Ее несли по меньшей мере два десятка таких же доходяг, как и я. Уверена, сегодня они поедят досыта, а если не дураки, то оставят что-нибудь на потом, а не глупо набьют желудки единожды.

Нищая братия двигалась за мэром, но мы с Элвисом, Сидом и Моникой остались у дуба. У нас будет слишком мало времени для проворачивания дела. Если поймают, то отправят под суд. Оправдательные приговоры редкость, ведь уже десять лет как адвокатов упразднили, но усовершенствовали и даже добавили денег на прокуратуру и судейство. Но каждый в секторе знает, эти ублюдки получают свои блага ни за что.

– Может, я схожу за подношением? – предложил Сид. Клянусь, мой желудок сделал кульбит при мысли о еде.

Я бросила на мэра последний взгляд и повернулась к друзьям по несчастью. Я была бы не против, чтобы Сид пошел и получил хоть какую-то еду, но Элвис прервал его и недовольно произнес.

– Ты сдурел? У нас тут куш! Да нам до конца года хватит, еще и останется. – Глаза парня горели, он находился под пьянящим дурманом своих мечт.

Не верила я в этот куш, да и добывать его придется максимально грязным способом. Да, я согласна, что могилы богачей постоянно грабят, за свои двадцать лет я падала и куда ниже, но впервые слышу, что за разграбление могилы нам заплатят электронными марками. То есть, это заказ. Мы должны снять с усопшей все украшения. Все до единого. А после Элвис отдаст их заказчику, тот, в свою очередь, заплатит. Да так, что я смогу насладиться полным желудком и новой одеждой.

– Не кричи, – прошептала за стеной дождя малышка Моника. Не думаю, что кроме меня ее кто-то услышал.

Я смотрела на нее и сердце сжималось. В следующем месяце Монике исполнится двенадцать. Я была против, чтобы она шла с нами, но Элвис четко дал понять, что если она не пойдет и не станет рисковать наравне с остальными, то не получит ни единой марки. И если подумать, то в этом случае Моника может не перешагнуть черту двенадцатилетия. Моя старшая сестра не перешагнула. Как и младшая. Стоило мне вспомнить Мэри, как сердце давало сбой и работало не по правилам.

Взгляд сам по себе направляется в сторону леса. Там у одного из самых высоких деревьев я ее и похоронила. Если бы не Элвис, я бы не пережила тот месяц. Только из-за этого, из-за моей благодарности и липкого чувства, что я ему теперь вечно должна, я тут и стою. Хотя, какого хрена я себя обманываю? Я стою тут не только из-за надуманной благодарности, но и из-за постоянного чувства, без которого я даже не представляю свою жизнь. Голод. Он заставляет делать куда более ужасные вещи, нежели снятие украшений с усопшей. Тем более ей плевать, будут на ней рубины и бриллианты или нет. А вот мой желудок скажет сытое "спасибо".

– Ну что? Готовы? – спросил Элвис и достал из тряпичного, насквозь промокшего мешка складную лопату. Капли дождя слишком громко начали отскакивать от металлической поверхности.

Я кивнула, хотя этого никто не увидел, и заправила мокрые волосы за уши.

На холме кроме нас больше никого не осталось. Более благоразумные и бедные ушли за едой. Более богатые и сытые отправились за пустыми разговорами между собой.

Если бы вы пошли со мной по зеленой траве, вы не увидели бы надгробий или крестов. Этим больше никто не занимается. Надобности нет. Люди мрут слишком быстро, чтобы хранить память о ранее ушедших. Умерли и умерли. Даже жене мэра никто не стал ставить памятник.

Мы рисковали, днем этого никто не делает. Слишком опасно. Грабят мертвецов только ночью. Все ждут темноты и тогда, уж поверьте, на кладбище будет тусовка больше, чем при захоронении. Именно этого Элвис и опасается. Он говорит, что мы слишком худые и слабые, любой, кто придет грабить Рованну Антонелли, победит нас и закопает вместе с усопшей, прихватив при этом кучу драгоценностей.

Скорее всего Элвис был прав.

Спустившись в низину, я поскользнулась на мокрой траве и осела коленом в лужу. Да что б тебя. Встала и продолжила идти, стараясь не морщиться от боли в ушибленном колене. Я настолько слаба, что конечности больше не держат меня. Они отказывались и бунтовали. Сколько я уже не ела? Два дня? Больше?

Моника осталась немного выше того уровня, где находится самое свежее захоронение. Если быть честной, то я удивилась ее согласию пойти на кладбище и ограбить могилу. Моника была очень пуглива. Ее страшит буквально все, начиная от назойливых мошек, что начинают хозяйничать в Синте по вечерам, и заканчивая казненными, которых мы видим на экранах каждый день. На площади Победы экран вообще не выключают. Изверги. Хотя, если его когда-нибудь выключат, то зрители обратят внимание на виселицу справа от экрана и увидят – она никогда не пустует.

Отгоняю от себя мысли про заключенных и казненных. После смерти Мэри, я пыталась найти на экранах папу или Ника, но безуспешно. Ни одного из них я не обнаружила ни единого проклятого раза. Они умерли на Ристалище. Не им было идти тягаться с теми, кого отправляют со всех Секторов на смерть. Казненным терять нечего.

Хорошо, что земля была свежей, еще не утоптанной, но плохо то, что ливень продолжал топить кладбище и делать почву практически неподъемной. Я больше не могла. Устала до потери сознания.

Сидя на коленях и руками выгребая жижу, я проклинала Семью Основателей и Корпорацию. А проклятая жижа тут же затекала обратно. Элвис работал маленькой лопатой на исходе сил. В итоге отдал ее двадцатилетнему Сиду, и тот дошел до тряпичного мешка.

Меня начало мутить, но я знала, что меня не вырвет. Просто нечем. Не могу сказать, откуда пришла тошнота, от голода или от отвратительности того, что мы делаем. Не важно. Мы не свернем назад. В последний раз я держала марки в руках, когда еще моя семья была цельной, электронных и вовсе никогда не было. А это больше восьми лет назад. Девяти. Больше девяти сраных лет назад.

Сид расстегнул мешок не дожидаясь Элвиса, который поспешно начал спускаться по грязевому потоку в яму. Я слышала вжик даже сквозь шум дождя. Повернулась и, стараясь не смотреть на лицо покойной, начала быстро снимать с ее пальцев кольца. Но больше всего меня привлек огромных размеров алмаз. Размером с детский кулак, он висел, точнее, лежал на шее мертвой жены мэра. Как же тяжело не смотреть на лицо покойной. Я как могла отводила взгляд, хотя и без этого знала, что ее глаза и рот сшиты толстыми черными нитями. Кто-то верит, что эти нити сдержат душу внутри тела и после того, как умерший пройдет испытания, он сможет вернуться в тело и переродиться. Количество и качество украшений и одежды зависело, в каком качестве нынешний труп вернется на Синт. И сейчас мы лишали жену мэра завидной участи снова быть богатой.

Концентрировалась на камне как могла, приказывала голове не кружиться, а желудку не бунтовать. Все же я стянула драгоценность, и в этот момент на нас практически упала Моника.

– Охрана, – прошептала она и словно маленькая обезьянка начала выбираться наверх, закидывая меня грязью.

Первая попытка выбраться из ямы закончилась провалом, меня потащило назад. На мгновение я поймала панику за хвост. В глазах потемнело, а легкие сжало. Сид пришел на выручку, подтянул меня, и мы все вместе побежали в сторону редких деревьев. Там, миновав убогий лес, мы сможем попасть в город, а точнее, в наше жилище на окраине Синта. Огромный стоэтажный дом-свеча. Таких в нашем городе всего три, они стоят на границе города и кладбища. Тут-то и живут отбросы. Работники заводов и фабрик, проститутки, разнорабочие.

Я и не заметила, как сумерки спустились на Синт. Тонкие лучи от фонарей охранников полосовали пространство кладбища. Они не видели нас вплоть до того момента, пока наша четверка не добежала до первых деревьев.

Я не слышала, что кричали нам вслед, и кричали ли вообще, я старалась вслушаться в лай собак, но и этого не было. Нам удалось уйти достаточно легко и без потерь. Если не брать в расчет мои легкие, они готовы были выпрыгнуть и раствориться в уменьшающемся дожде.

Остановились мы только у электрически заряженной решетки. Как можно аккуратнее пролезали в яму, приходилось нырнуть с головой в лужу. Будь проклят этот ливень!

Вынырнула я уже в городе, села в грязь и помогла выбраться Монике. Дальше Сид и в конце Элвис.

Элвис улыбался во все свои кривые зубы и повторял словно мантру:

– Мы смогли.

Мы действительно смогли. Заражаясь позитивом Элвиса, я не смогла сдержать победную улыбку. Она расцвела на лице, словно я выиграла какой-то нереально огромный куш. А по факту, я только что разграбила могилу в компании ребенка и моих ровесников с гниющими желудками.

Поднимаемся и продолжаем идти в сторону домов. Они высятся в небо практически до самого купола. Верхние пятьдесят этажей уже давно непригодны для жизни, но говорят, что если забраться на сотый и протянуть руку, то можно почувствовать, как по пальцам пробегает ток от купола. Я бы не рискнула это сделать. Все знают, что это касание, даже будь оно возможно, равняется смерти. Несмотря на ту клоаку, в которой существую, я хочу жить.

Именно купол сохраняет наши жизни от радиации. Раньше, когда мама еще была жива, они с папой часто спорили о том, что же скрывается за куполом. Папа верил, что там радиация, и она убила большую часть планеты. Мама же говорила, что там чудовища. Иногда она просыпалась в ночи и кричала. Она говорила, что была там, за пределами нашего города. Но никогда не упоминала, откуда она пришла. Может, это все ложь, и мама родилась в Синте. Скорее всего это так и есть. Я не встречала тех, кто бы не был рожден тут. Приезжих у нас не бывает, кроме Семьи Основателей и посланников от корпорации. Купол, а точнее лаз, открывается только с прямого распоряжения главы Семьи Основателей. И никак иначе.

Вырваться отсюда можно только тремя способами. Первый – родиться в достаточно обеспеченной семье, зарекомендовать себя как отменного сотрудника, выжить до двадцати трех лет и устроиться работать на корпорацию. И тогда, может быть, тебя посадят на один из поездов, или летательных машин, чтобы перевезти через лаз. Это самый простой способ, но мне не посчастливилось родиться в богатой семье. Бедность – мое второе имя. Нищета – моя фамилия. Второй способ выбраться – отбор. Он проходит раз в три года. Там может участвовать каждый совершеннолетний. Как только тебе исполняется семнадцать, ты можешь пойти на улицу Правосудия, найти там нежно-голубое здание с надписью "Второй шанс" и записаться. После этого следует некий перечень необходимых дел. Нужно посетить врача, за свои кровные, разумеется. Приобрести одежду и поставить метку. Вы знаете сколько стоит метка? Десять марок. Десять! И все это для того, чтобы отправиться на Ристалище – тюрьму корпорации и попытаться войти в рейтинг. Тогда тебе дадут перечень других Секторов, и ты сможешь выбрать, куда перебраться. Но на сотню таких смельчаков, в число которых вошли мой брат и отец, практически никто не выходит с Ристалища живым. Сломленными с Ристалища не выходит никто.

До сих пор не могу понять, где папа и Ник взяли такие деньжищи. Двадцать марок. И они ведь их потратили не на умирающую дочь, сестру, а на то, чтобы убраться из этого прогнившего города. Они сбежали с Синта и оставили меня одну. Ненавижу и презираю их за это. Мать Моники говорит, что я должна простить их и отпустить, но я почему-то не могу. Каждый раз, когда я стою на краю голодной смерти, вспоминаю тех, кто предал меня. Самых родных и близких, принесших боли больше, чем все остальные.

Не хочу об этом думать. Мыслями сыт не будешь.

Отбрасываю размышления о семье в помойное ведро и продолжаю движение, стоит нашей компании зайти под навес дома номер 2, как ливень прекращается.

– Да это же издевательство! – вскрикивает Элвис и тут же переводит взгляд на меня. – К тебе идем?

– Нет.

Даже они не знают, где я живу. И пусть это остается неизменным. Меня устраивает мое уединение несмотря на то, что большую часть дня я нахожусь у здания завода и упаковываю синтетик.

Элвис закатывает глаза. Он не понимает моей одержимости скрывать место, где я живу. Как-то он пытался проследить за мной, но я заметила это и оторвалась. Элвис не знает о том, что я увидела его в ту ночь. Пусть все так и остается.

– Тогда к Монике, – говорит Сид.

Девчонка кивает.

– Мама на работе. Не знаю, придет ли домой.

Мама у Моники работает на третьей улице. Там, кроме проститутских домов и наркопритонов, ничего нет. И могу уверить вас, мама Моники никогда не употребляла наркотики. Она выживает, как может. И кто будет винить ее в этом? Уж точно не я. На прошлой неделе она предложила мне место. Одна из девочек перебрала с синтетиком и не увидела машину, что неслась на запредельной скорости. Та сбила ее. Проститутку, вышедшую из строя, даже не потрудились похоронить, она ведь не жена мэра и родственников у нее не было, или они предпочли превратиться в невидимок и оставить все, как есть. На следующий день обычная уборочная бригада смыла останки с мостовой и выкинула в контейнер, который позже переправили за пределы купола.

Мы поднялись на семнадцатый этаж. Ноги гудели, но я продолжала шагать по круглой лестнице. Маленькая темная квартира встретила нас чистотой. Не было разбросанных вещей, пыли, да и обычной грязи, присущей нашему дому.

– Мама любит порядок, – словно в оправдание сказала Моника.

А мы тем временем заливали пол потоками дождевой воды. Она стекала с нас вперемешку с грязью.

Элвис не парился по поводу чистоты. Он сел прямо на пороге и начал раскладывать все, что сумел снять с покойной. Остальные принялись делать то же самое.

В итоге у нас оказалось семь браслетов, пять цепочек, три брошки, пара огромных сережек, семь колец и огромный бриллиант. Да уж, мэр решил показать, насколько дорога была ему жена. Поговаривают, что он действительно в ней души не чаял. Я не была ни на одном из парадов или праздников, где бы имела удовольствие увидеть это.

Больше возможности и не представится.

– Это жесть! – восклицает Элвис и проводит руками по взлохмаченным темным волосам. – Мы богаты! Мы, мать вашу, богачи!

С краденым на руках – мы преступники.

– Когда нужно это отдать? – спросила я.

– Завтра. В полночь.

– Кто тебе заказал это? – поинтересовалась я, снимая промокшую куртку.

Я уже трижды спрашивала об этом у Элвиса, но он постоянно уходил от ответа. Догадываюсь, что это кто-то из толстосумов, ведь только у них есть марки в электронном виде. Перевожу взгляд на запястье. Штрихкод, на котором запечатлена вся моя жизнь. Но не это важно, скоро на нем появятся марки, и я смогу обеспечить себе сносную жизнь на какое-то время. И мне не придется соглашаться на предложение мамы Моники.

– Не важно, – отмахнулся от меня Элвис. – Я все устрою, а деньги отдам вам уже послезавтра. Условие заказчика, чтобы кроме меня никто не был в курсах этого дела. Я и так пошел на риск, сказав вам об этом… приключении.

Сид смыкает зубы и шипит:

– Если ты нас кинешь…

– Дружище, ты знаешь, где я живу, как думаешь, я настолько глуп, чтобы кинуть тебя?

В маленькой комнатушке становится слишком мало места для недоверия. Я молчу, но это не означает, что я доверяю Элвису. Нет. В нашем краю доверие обернется к тебе задом. А про обнажить душу я и вовсе молчу. Любая слабость – это оружие, которым другие воспользуются.

Пообщавшись еще около двадцати минут, мы разошлись. Все сворованные драгоценности остались у Элвиса.

Немного послонявшись по зданию, я отправилась к себе. Забралась на сорок третий этаж. Выше меня жили только птицы. Толкнула дверь и протиснулась в единственную комнату. Раньше я жила на тридцатом этаже, но после смерти Мэри, перебралась выше. Не спрашивайте, причины этого глупого бегства я не знаю до сих пор. Тут мне было спокойнее. На два этажа ниже меня никого нет, а выше и подавно. Раньше я жила в квартире с тремя комнатами и кухней, здесь же только одна комната, ни о какой кухне не может быть и речи. Но есть ванная – моя отдушина.

Разуваюсь и прохожу в ванную. Скидываю с себя мокрую одежду, забираюсь под душ, включаю воду и ополаскиваюсь под тонкими струями холодной воды. Натягиваю трусы, спортивный лифчик – лучшее, что есть в моем гардеробе, спортивные штаны и футболку с длинными рукавами. Закидываю мокрые вещи в поддон и обследовав карманы достаю оттуда тонкое кольцо. Обручальное. Все не доверяли Элвису, а в итоге обманула их я.

Не знаю, удастся ли мне обменять кольцо с гравировкой, но я попробую. Марок мне за это не дадут, но зато я смогу получить необходимое. Никто не заметил, что одно кольцо потерялось. И в случае, если Элвис нас кинет, я не останусь в дураках.

Убираю кольцо в лифчик и подхожу к маленькому и очень старому холодильнику. Открываю его и смотрю на пустоту. На что я надеялась? Что фея принесет мне пирог? Закрываю дверцу, получается это не с первого раза, и ложусь на раскладушку. Засыпаю я практически сразу, проспав несколько часов, открываю глаза и сажусь. Устремляю взгляд в сторону входной двери. Мне кажется, или я слышала какой-то звук?

Моментально становится жутко. Вслушиваюсь, но больше ничего не слышу. Может, мне просто показалось? Медленно встаю с кушетки, стараюсь не издать ни единого звука. Рука тянется к бите, которая жила здесь еще до меня, смыкаю пальцы и плотно обхватываю рукоять. Медленным, даже слишком медленным шагом направляюсь к двери. Сердце колотится, как сумасшедшее, оно мешает мне расслышать то, что таится за тонкой деревянной преградой. Останавливаюсь возле двери и прикладываюсь ухом. Тихо. Сглатываю слюну и протягиваю руку к замку. Резко поворачиваю его и распахиваю дверь. Напротив меня стоит Ник в капюшоне.

Шок и страх заставляют меня вздрогнуть, и от этого я просыпаюсь в полнейшей темноте и тишине.

Кошмары – мои друзья и соратники уже несколько лет.

Загрузка...