Мобильник, лежавший рядом на камне, вдруг начал вибрировать и издавать бесчувственные цифровые звуки, которые эффективно положили конец приятному весеннему утру. Ничего особенного. Звонки по мобильнику, как правило, всегда раздаются в самое неподходящее время. А с другой стороны, «подходящих моментов» осталось в этой жизни совсем мало, подумал комиссар уголовного розыска Рикард Стенландер, стоя коленями на только что вскопанной грядке у скромного зеленого домика. Домик, казалось, с трудом держался на довольно крутом склоне у озера Меларен в районе Седра Танто, где располагались старые дачные участки острова Седермальм в Стокгольме.
Сигнал мобильника звучал еще противнее из-за наслоения на громкую музыку, доносившуюся из динамиков на террасе. Рикард считал, что маниакальный ритм американо-украинской цыганской панк-группы «Гоголь Борделло» добавляет утреннего покоя. Соседи по даче далеко не всегда с этим соглашались. Он отложил посевной картофель, встал, вытер грязные руки об траву и со вздохом уменьшил громкость на старом CD-плеере. Липкая глина застряла между пальцами и под ногтями, но он все-таки взял мобильник. Неуклюже попытался не запачкать экран.
Он ожидал, что звонит какой-то продавец чего-то, который не знает, что сегодня воскресенье, что это его первый выходной за бесчисленное количество недель, и поэтому удивился, увидев на дисплее имя Эрика. Инспектор уголовной полиции Эрик Свенссон не относился к числу тех, кто чувствует себя бодрым и активным по утрам. Это касалось любого утра недели, а особенно воскресного. Разве что за исключением дней дежурств. И сегодня как раз и был такой день. Тот факт, что он звонил своему начальнику, зная, что у того выходной, да еще и звонил в такую рань, означал, что произошло нечто важное.
Рикард несколько секунд колебался, прежде чем ответить на звонок, и смотрел на зеркальные воды залива Оштавикен. У воды бежал ранний любитель утренних пробежек, парочка моторных лодок уже направлялась к шлюзу Хаммарбю. Волны за моторками создавали на воде причудливые узоры. День обещал стать одним из первых по-настоящему теплых весенних дней года. И хотя утренний воздух был прохладным, в нем уже слышалось жужжание сбитых с толку неожиданным теплом шмелей и пчел. Между дачными домиками лежал тяжелый аромат цветущей черемухи. От такой красоты, пожалуй, станешь религиозным, подумалось ему. Если бы реальность не мешала.
Мало кто из друзей и коллег Рикарда мог бы назвать его «романтиком, восторгающимся природой». Даже проявляющим умеренный интерес к садоводству его вряд ли бы назвали. И этот интерес на самом деле появился у него совсем недавно. Да он особо об этом не распространялся. Правда – в очень завуалированной форме, – намекнул немногим ближайшим друзьям, где он иногда бывает в воскресные дни. И дело было вовсе не в том, что он считал себя обязанным поддерживать некий фасад крутого мачо-полицейского. И не в том, что вообще считал смешным интерес к растениям. Просто он понял, что о посадках и выращивании можно не говорить совсем. Это не то, о чем говорят. Это то, что люди делают. Это был такой вид труда, который требовал некоторого вложения сил, а потом все уже росло-подрастало как бы само по себе. Не нуждаясь ни в анализе, ни в гипотезах или дискуссиях.
Поверхностный наблюдатель мог бы сказать, что в посадке растений его привлекала именно удивительная простота. Простота, которая радикально отличалась от весьма сложных и запутанных процессов полицейских расследований. А тут можно было посадить что-нибудь, а дальше уже за дело принимались другие элементы: земля, вода и солнце. Взаимодействие казалось в высшей степени простым, но именно оно и было сложным фундаментом самой жизни. Рикарду, который повседневно сталкивался со смертью, было приятно осознавать, что при помощи нескольких зернышек или картофелин он мог внести свою лепту в жизнь.
Еще один резкий звонок вынудил его вернуться в реальность. Он посмотрел на вскопанную землю у своих ног, на ожидавшие посадки финские картофелины сорта «Тимо» с лиловыми отростками. И понял, что пройдет немало времени, пока ему удастся закончить начатую работу.
– Алло, Рикард Стенландер, солнечным утром на склонах Танто.
– Это Эрик. Ты занят чем-то важным? – послышался настойчивый голос Эрика.
– Доброе утро. Я не занят абсолютно ничем важным, и в этом, собственно, и заключается суть идеи: копаться в земле на даче в воскресенье, именно чтобы не надо было делать ничего важного. Но именно сегодня я просто обязан закопать картофель в землю, чтобы у меня был шанс угостить друзей молодой картошечкой к копченому угрю и селедке под стопочку крепкого в Мидсоммар[1]. А уж стопочка, и тут наши мнения наверняка совпадают, дело важное, – ответил Рикард, зная, что «свободное время» или «выходные» в представлении Эрика были смесью тусовок с друзьями, встреч с девушками и тренировок в тренажерном зале.
– Хорошо, – ответил Эрик с явным нетерпением в голосе. – Мне нужна помощь в одном деле. Ты должен на это посмотреть. – Он заколебался, но продолжил: – Похоже на какую-то инсталляцию. В квартире на улице Хегалидсгатан.
Рикард слышал по голосу Эрика, что дело серьезное.
– Это рядом с баром «Эспрессо»?
– Точно. По соседству с магазином «Делло Спорт». Ты можешь там быть уже через пять минут.
Он глубоко вздохнул.
– Окей, считай, что я уже в пути.
Ощущение покоя, которым он только что наслаждался, исчезло. В то же время он знал, что Эрик не стал бы звонить, если бы дело не было действительно серьезным. Значит, это нечто выходящее за рамки привычной гадости, с которой им приходится сталкиваться.
Он пошел к зеленому домику, построенному когда-то его отцом. Там была даже ниша с кроватью, что противоречило уставу садово-огородного кооператива, запрещавшего ночевать на дачах. Он подкрутил громкость, чтобы услышать хотя бы последнюю песню диска, а потом спрятал проигрыватель под кухонный стол, чтобы его не видно было в окно. Он глянул в зеркало, которое висело над раковиной и умывальником на внешней стене дома. По сравнению с музыкой, которую он только что дослушал, сам себе он не казался оригинальным.
Не слишком короткие русые волосы, которые он подстригал сам. Старые джинсы, застиранная рубашка и вконец растоптанные кеды. Ни тебе ретро-панк, ни седермальмский винтаж. Просто скучная одежда. Хотя он ведь и не планировал ничего, кроме свободного дня в саду. Вообще, и в других случаях его стиль одежды никак нельзя было назвать продуманным.
Если бы кто-нибудь проходил за забором его огорода, то мог бы удивиться этой странной картине. Мужчина средних лет, он же комиссар уголовной полиции, стоит между только что посаженной картошкой и посеянной морковкой и слушает совершенно непонятную музыку, смесь панка и клезмера[2]. Такая картина, скорее всего, не совпадает с представлениями о том, как должен вести себя настоящий владелец дачи. Не исключено, что и в уставе кооператива прописаны параграфы о запрете громкой музыки, подумал Рикард. Но он не собирался это проверять. Да, его музыкальный вкус, а в особенности его фанатический интерес к старому панку, явно выделял его на фоне «среднестатистического» показателя, отличая от большинства. Во всех остальных отношениях, по его собственному мнению, он чаще всего был обыденно-банальным, «средним».
Он уже давно перерос того буйного и восстающего против порядков подростка, каким когда-то был. Что-то в его характере поизносилось, что-то отполировалось. Он не тосковал о себе молодом и особо на эту тему не раздумывал. Все это было в другое время. То время было и прошло. Ему нравилось жить так, как живет «средний Свенссон». Нравилась его работа. Правда, все то ужасное, с чем он сталкивался в силу профессии, ему стало тяжелее переносить после рождения сына пять лет назад. Но существование сына, его Эльвина, было тем, что его держало. Тем, что дарило ему счастье и радость в повседневности. Хотя, конечно, ему хотелось бы встречаться с сыном чаще, а не только по выходным два раза в месяц.
Его вполне устраивал и его закончившийся брак с Марианной. Только после развода он понял, что именно было не так. То, что было очевидно кому угодно. Сверхурочные. Работа по выходным и праздничным дням. Экстренные вызовы. На нем лежала вся ответственность за расследования. Никого другого не было, на кого можно было бы свалить вину, если что-то пошло не так. Однако тот факт, что его ценили на работе, был слабым утешением в семье. Семья оказалась на последнем месте в списке приоритетов. И не один раз, а много. Он пытался это как-то компенсировать. Проводил время с сыном. И не просто так. Это их совместное время было действительно «качественным», по определению психологов. Он готовил ужины. Думал, что они с Марианной были равноправны, по крайней мере, в кухне. После развода он понял, что она это воспринимала не так – и она была права. Именно она всегда прикрывала тылы, готовила паста-салаты и бутерброды, когда сын отправлялся в походы со школой, быстрые ужины в будни с мясными тефтельками или спагетти, да и все остальное, когда не было времени на то, чтобы готовить что-то вдохновляющее, креативное или шикарное. А сам он готовил, когда был свободен. И тогда это были колоссальные, экзотические проекты: варка по несколько часов, рыба, маринованная в соке лайма, или молодая картошка, сваренная с морской солью, как это делают на Канарских островах. Все было продумано, к блюду подавалось нужное вино или пиво сезона. Эти роскошные обеды были, естественно, весьма популярны среди друзей, но, как Рикард понял намного позже, способствовали углублению трещины между ним и женой. Эти приемы устраивались ради удовлетворения его собственного эго, а не ради равноправия. Этот контраст между буднями и теми редкими случаями, когда он был дома, стал слишком велик.
Он закрыл дачу, положил металлическую пластину на дверь и навесил большой амбарный замок. Вообще-то солнечное воскресное утро в мае месяце – самое, наверное, неудачное время для кражи, да и все соседи тут и заняты посадками. Но домушники-наркоманы, залезающие в чужие квартиры и дачи района, вряд ли задумываются о стратегии или тактике совершения краж.
Рикард спустился по тропинке почти к самой воде и пересек широкий газон. Пока что на траве успели расположиться в основном семьи с детьми. Но если погода продержится, то скоро сотни людей – чаще всего молодежь – будут осаждать эти травянистые склоны с пластиковыми пакетами из «Сюстембулагет»[3], наполненными банками теплого пива «Норрландс Гульд» и сидра «Коппарберг». Уже сейчас ему была видна группа скинхедов, оккупировавших один из деревянных столов парка. Откуда они взялись, недоумевал он. Уже много лет он не видел бритоголовых в башмаках со стальными носами. Теперь расисты одеваются в костюмы, заседают в Риксдаге и заняты тем, что подают в парламент предложения, суть которых сводится к тому, что только этнические шведы имеют право представлять Швецию на Евровидении или появляться на телеэкране в качестве Люсии. В то же время он был вынужден признаться самому себе, что и его коллеги, полицейские, не были свободны от подобных взглядов. Часть скинхедов, которые были активными в те веселые девяностые годы, сменила интересы и, не дай бог, стала полицейскими. Как тот идиот, «Дядюшка Синий», блогер из полиции в Мальме, писавший о своем презрении к женщинам, гомосексуалам и иммигрантам[4].
Больше всего в этой истории его раздражало то, что люди могли и вправду подумать, что Рикард и его коллеги разделяли позицию блогера, получившую огласку в сети. Он знал, что люди могут чересчур поспешно обвинять всех полицейских за взгляды, которые выражает лишь горстка подонков, особенно когда им суфлирует медиа. Так и получилось, что образ тупых, размахивающих дубинками мачо-полицейских продолжал существовать и дальше. Хорошо, что хоть начальником полиции назначили бывшего любителя панк-стиля, для разнообразия.
Рикард шагал мимо станции метро «Хурнстулль». Инсталляция, думал он. Что же такое Эрик обнаружил в квартире? Коллега был обычно склонен к драматическим преувеличениям, но на этот раз, похоже, все наоборот. Провокационное произведение искусства, или о чем там могла идти речь, не казалось слишком серьезным. А голос у Эрика был явно встревоженным, когда он звонил.