Тонкие пальцы коснулись увесистого камня, отливающего на свету неестественными оттенками. Возможно, всё дело было в свете. Он представлял собой тонкую полоску, проникавшую через плотные портьеры, скрывавшие от ночи с её яркой луной женщину, сидевшую за широким письменным столом.
Полюбовавшись перстнем, она откинулась на спинку кресла, слившегося с тьмой. Она давно погрузилась в пространство, где было слишком мало света. Более того, он ей не требовался. В её игре свет не выполнял сколь-нибудь важную функцию. Идеи – вот, что имело значение и именно они придавали смысл жизни.
Продолжая касаться перстня, женщина устремила взгляд в сторону окна. Весь мир скрывался за портьерой. Он не проникал внутрь её обиталища. А вот она могла заполучить средство для воздействия на мир, оказавшийся в точности таким, каким его описывал Вальдемар Сатов.
Вспоминая этого человека, она получала дополнительное доказательство тому, насколько важны идеи. Порождённые личностью, они несли в себе код создателя. И самое главное заключалось в том, что какими бы ни были идеи, они не обладали свойством исчезать.
Наступало время и ей произвести на свет то, что останется после неё.
– Усталость. Меня одолевает усталость.
– От чего именно?
– От них. От людей. До невозможности утомляют.
– Помнится, ты придерживалась иного мнения о них.
– Слишком давно. Ныне меня одолевает усталость, – госпожа Сатова, произнося эти слова, походила на избалованного ребёнка, неудовлетворённого игрушкой, что была получена под давлением сиюминутного желания.
– Отвернись от них, – собеседница, успевшая превратиться в соратницу и просто отдушину, сохраняла выдержку, свойственную отводимой ей роли.
– Давно уже. Не помогает.
– Они никогда не изменятся.
– Кстати, имею идею по этому поводу.
– Он был бы счастлив, – обладательница выразительных черт лица не скрыла огорчения, вполне обоснованного. Её чувства к Вальдемару так и остались неидентифицированными. Ни в коем случае ни страсть. Почтение – да, но не только оно. Она и сама не разобралась с тем, что испытывала к персоне, запустившей перемены мирового масштаба.
– Всё-таки одиноко мне, – миловидная особа сменила равнодушное выражение лица на грусть. Впрочем, та практически и не покидала её души.
– Без него. Без них обоих. Могу только предполагать.
– Не уезжай. Все ещё не уезжай.
Ида знала, что могла и не просить Эрику об этом. Обеим требовался кто-то близкий по духу, тем более в поредевшем от людей мире.
Серый монохромный мир сменил некогда красочное пространство, заполненное многочисленными людьми, норовившими жить так, как им удавалось и позволялось. Изменилось всё. Мир приобрёл иной формат. Он не стал постапокалиптическим, как его рисовала фантазия писателей и режиссёров соответствующего жанра. Он стал просто пустым. Серым. Обезличенным. Но люди никуда не подевались, разве что не сновали по улицам, городам и странам так, как им того бы хотелось, или как это происходило ранее.
Правила антикризисного правительства внедрились не только в социуме, а в сознании каждого его члена. По крайней мере, большинства представителей общества.
– А мне так больше нравится.
На лице сорокачетырёхлетнего мужчины обозначилось удовлетворение от происходящих событий.
– А я не вижу разницы.
Собеседник, немного старший по возрасту, приподнял бровь и продолжил смаковать коньяк из нового бокала, поскольку склонялся к мысли, что посуда впитывает в себя мельчайшие частицы жидкостей, а те взаимодействуют с напитком, меняя его вкус.
– Когда я езжу по городу в вечернее время суток и не встречаю ни одного прохожего, у меня складывается ощущение, что перенёсся в идеальное пространство без риска столкнуться с чем-то неизвестным, незапланированным и скорее всего неприятным. Это идеальный мир, поскольку он стал контролируемым. – Филипп не понимал людей, которым претили новшества, направлявшие человечество к иному уровню развития.
– На счет контроля соглашусь. Я и сам не придерживался взгляда, что некая судьба волочится впереди меня и прокладывает маршрут. Мне такая навигация не придавала оптимизма. Я предпочитал и, считаю так и по сей день, что только человек обладает правом рисовать свою жизненную линию. В противном случае, почему я должен решать проблемы, которые возникли не по моей вине. – Виктор стал отмечать за собой неустойчивость мнения, метавшегося от одной противоположности к другой.
– Вот ещё один аргумент в пользу того, что новый мир хорош – минимизация проблем. Их некому доставлять тем, кто получил исключительные права на проживание в улучшенном социуме, – Филипп показал собеседнику на часы, не опасаясь, что тот обидится.
– И всё-таки мне не хватает людей, – Виктор поднялся с дивана, чтобы проводить гостя.
Вот и ей приходилось любоваться каменной красотой. Словно по ошибке или же жестокому умыслу та окружала её повсюду. В доме, становившемся невыносимо огромным с каждым прожитым годом, были установлены две статуи. Двум мужчинам. Два человека, изменившие её настолько, что она едва могла вспомнить, какой была до встречи с ними. Вальдемар и Егор. Наставник и супруг. Ни одного, ни второго не было рядом. И статуи только сильнее ранили душу. Память и так бы не стёрла их образов, а из-за статуй она словно кровоточила многочисленными фрагментами прошлого.
За пределами дома каменная красота буйствовала в полной мере. Даже деревья были вытеснены конструкциями вышек, принимавших и отправлявших преобразованный сигнал, при этом они выступали ещё и декором города. А уж гигантские стелы, изображавшие сцены назидательного характера, располагались в чёткой последовательности. И конечно же, здания, построенные в вычурном стиле, предназначавшиеся для институтов науки и управления обществом, выступали безусловным украшением города. Всё было неживым. В этот город даже птицы не залетали. Либо делали это крайне редко, может в надежде, что восстановилось знакомое им пространство. И лишь дождь и снег напоминали о том, что мир не перестал быть настоящим – в нём все ещё оставалось место чему-то, что создал не человек.
Люди тоже изменились. Но недостаточно. Они всё ещё были слишком разными. Для идеального мира это было недопустимо. А ей хотелось оказаться в пространстве без изъянов. Причём не столько внешних, сколько внутренних. Именно эти изъяны создавали беды в мире, лишённом возможности стать идеальным.
И такой мир она попробует создать. Или хотя бы предоставить миру идею преобразования.
Двенадцать лет для социально-общественных перемен срок относительно малый, но «Идеалиус», предложенный миру Вальдемаром Сатовым, оправдал ожидания своего создателя. И пережил его. Данное обстоятельство тяготило женщину, остававшуюся поклонницей уникального человека, сочетавшего в себе весьма элегантным образом мизантропию, цинизм и преклонение перед красотой, талантами и благородством. Таких людей она не встречала до последнего времени. Пока максимально не сблизилась с его преемницей. Правда, Ида Сатова смогла сохранить часть персональных черт характера, сформированных до того, как стала часть жизни Вальдемара. Что же, как для женщины она просто обязана была демонстрировать лояльность.
Эрика лениво возлежала на кушетке, установлённой чётко по центру просторной комнаты таким образом, чтобы та ни на миллиметр не сдвинулась. Даже спальни в доме Сатовых отличались вычурностью, что едва ли не обязывало держать себя в строгих рамках. Но самое главное, атмосфера располагала к сдержанному сибаризму. Она давно перестала себя корить за бесцельно проводимое время. Такого попросту не могло быть. Она получала удовольствие от проживания жизни. Куда хуже было бы жить, чтобы заработать на жизнь. Ей невероятно повезло. И конечно же, благодаря Вальдемару, оставившему ей часть наследства. Ни Егор, ни Ида ничуть тому не противились. От Иды она точно не ждала бы возражений, а Егор не ставил деньги превыше человеческих взаимоотношений. Но ни благородство, ни щедрость не уберегли его от преждевременной кончины. Когда не стало Егора Сатова, Эрике пришлось оставить крошечный домик на Маврикии и прилететь к Иде. При виде хрупкой вдовы, она поняла, что поступила правильным образом. Минуло четыре года, а Эрика так и не решилась вернуться на остров, чтобы продолжить собственную жизнь. Что-то не отпускало её. А Эрика не торопилась узнать, с чем это было связано. Ей по-прежнему нравилось проживать нетривиальную жизнь. А иной та не стала бы рядом с членом семьи Сатовых. Уже единственного. И этот человек нуждался в присутствии кого-то близкого. Даже Вальдемар не был настолько одинок, как его преемница.
Совещания, собрания, синклиты проводились всё реже. Общество лишилось перемен. Оно стало статичным. Ни войн, ни конфликтов, ни кризисов. Как будто мёртвые города заполнили мир, став единым пространством, по которому перемещались не схожие друг с другом люди, но при этом приученные вести себя обезличенно.
Филипп медленно ехал в своей чёрного цвета машине по городу, погружённому во мрак. Гигантские здания всех оттенков серого цвета зловеще прорывались сквозь темноту, в чем им помогал лунный свет. В зданиях не просматривался его искусственный собрат. Никто из горожан не осмеливался нарушить постановление об экономии энергетических ресурсов. И тишина. Повсюду распространялась тишина. Она бродила среди каменных исполинов. Она заходила внутрь чужих домов, игнорируя правила приличия. Ей позволялось всюду ступать, ибо она была признана на государственном уровне важнейшим звуком, порождаемым обществом.
2032 год ничем не отличался от предыдущих нескольких лет, которые копировали друг друга. При таком ритме жизни встречать новый год не требовалось. Не происходило нового – продолжалось привычное. И такое восприятие времени превращалось в вызов. Человечество бросало таковое самому процессу отсчёта времени, делая его невластным над собой в полной мере. Никаких празднований наступившего нового года, дней рождений. Время замирало там, где оно отмеряло продолжительность жизни. Человек обретал свободу от временных ограничений, но при этом получал новые. Эра прав сменилась эрой дисциплины. Социальная, нравственная, ментальная ответственности вменялись на законном уровне. Отныне права становились привилегией, и чтобы получить таковые, человек обязан был доказать, что он достоин их. Высказывания в общественной плоскости, получение информации, озвучивание мнений и гипотез не могло происходить лишь по воле индивидуума. Уровень претендента на то, чтобы совершить нечто подобное должен был достигать определённого минимума, и чаще всего таковой получали личности, сумевшие представить результаты умственного труда. Не имел права современный человек и на свободу проявления чувств. Их подлинность следовало подтвердить, что не позволяло людям создавать пары без фиксации в реестре отношений и прохождения проверки. С деторождением процесс частично управлялся природой, но в большей мере перенесся в стены репродуктологических центров во избежание рисков, сопряжённых с некорректной диагностикой и собственной безответственностью. Для максимальной чистоты и точности выполняемых действий во всех службах был введён программный контроль, страховавший от человеческого фактора.
И мир принял программу «Идеалиуса», чтобы получить право на жизнь. После нескольких войн в ряде крупных стран и поглощения более мелких человечество оценило её безусловную важность. Семилетние военные процессы стёрли ряд условных границ между общественными образованиями, именуемыми государствами. Экономический и медицинский контроль заставил человека принять эгиду «Тоталкора» (Примечание: «Тоталкор» – тотальная корпорация, исполняющая функции мирового правительства. Создана президентами ведущих государств, получивших победу в военных конфликтах. Управляется программой «Этики и Разумности» с правом голоса ведущей тысячи членов синклита). Ни один из законов не подвергался осмеянию со стороны рядовых граждан, но и проекты создавались под контролем глобальной компьютерной программы «Этики и Разумности», дабы устранить человеческий фактор в виде преследования частных интересов. Лишь отдельные группы людей пытались сохранить прежний мир с его традициями и устоями. Хватило нескольких лет, чтобы опасные ксенофобы отказались от своих убеждений. Одни умерли, не выдержав голода и болезней, другие сдались, чтобы жить.
Филипп не верил в то, что «Идеалиус» удержит достигнутый формат общественной жизни в заданных границах. Он боялся, что мир попятится назад. А потому следовало заранее искать способ, что продолжит идеологию Вальдемара Сатова. Вот только в мире более не существовало подобных ему персон. Такие приходят в нужное время, будто бы неслучайно. Таких людей не может быть много. Они всегда единичны. Крушители старого. Создатели нового.
Долго висело молчание в просторной комнате с тёмными стенами и двумя серыми статуями. Между ними стояли лишь два кресла с обивкой чёрного цвета. Располагавшиеся в них люди никогда не вели пустых бесед. Только те, что не давали покоя душе и озадачивали ум.
– Как же мне не хватает любви.
– Прости за то, что сейчас скажу.
– Не говори.
– Догадываешься, что собралась сказать?
– Я больше не поверю в любовь. Между людьми.
– А есть ещё какая-то?
– Да.
– Расскажи.
– О таком зачастую молчат. Такая любовь не для пересудов.
– Я тебя не понимаю.
– Когда-то я все поясню, – Ида не спешила делиться личными открытиями с кем-то, даже весьма близким.
– Ты же сама говоришь, что нуждаешься в любви, – Эрика не настаивала, но не отказалась бы услышать то, что думает собеседница.
– Нуждаюсь.
– Совсем ничего не пойму.
– Любовь через касания. Через крепкие объятия. Близость души и тела. Но без пошлости. Без боли. Без скверны. И без сожаления.
– Такое бывает?
– Нет. Ни с людьми, ни с кем-то тем, кто выше них, – Ида уронила голову на прижатые к груди колени. Она не скрывала мощь страдания, не упиваясь им, а просто его проживая.
– Пусть я не понимаю всех твоих слов, но как же тогда быть? – Эрика хотела, чтобы госпожа Сатова продолжала говорить, ведь тогда бы ей стало легче. Может быть. Немного.
– Жить.
– Без любви? Впрочем, я так жила. И ты сумеешь.
– Когда-то. А сейчас мне так больно без любви.
«Он искал душу своего ребёнка».
Название статьи создавал явно профессиональный технический писатель. И даже ему, несколько безразличному к чужим проблемам человеку, захотелось прочесть содержимое информационного посыла.
«Господин Кахновски искал своего ребёнка среди тех, что родились в дату, пришедшую ему во сне. Похищенным малышам задержанный не причинил физического вреда, но подверг их опасности, оставив без присмотра взрослого. На территории случайных отелей в номерах полицейские находили похищенных детей. Похитителю удавалось на протяжении трёх месяцев терроризировать жительниц города, ставших матерями. Преступник уверял полицию, что отыскал своё дитя в наследнике весьма известных персон. Остаётся загадкой, как задержанному удалось проникнуть на территорию дома с охраной и незаметно похитить годовалого мальчика. Впрочем, в данном деле имеется и ещё один вопрос, почему господин Кахновски продолжал настаивать на том, что родные дети могут родиться у кого угодно, и родителям необходимо их искать. Вероятно, общество столкнулось с редким явлением психического расстройства у индивидуума, прежде считавшегося абсолютно здоровым».
Филипп отложил планшет в сторону, и задумался над безумной идеей незнакомца. Сам он не стал отцом, но у него присутствовало ощущение, что где-то может находиться его ребёнок. Подобные мысли он, как мужчина пояснял просто – рождением малыша от одной из своих любовниц. И только сейчас Филипп задумался над иной версией родительства, поданной безумным похитителем детей.
– Дальше ждать попросту нельзя.
– Но мы ничего не можем сделать.
– Конечно, если ждать, что кто-то решится и всё сделает за нас. А мне это не нужно.
– У тебя есть план действий?
– Банально.
– Располагаешь идеями?
– Не иронизируй.
– Просто не понимаю такой прыти.
– Я думаю над тем, как поступить, – мужчина лет сорока даже не пытался распрямить морщины на лбу. Он постоянно пребывал в раздумьях, но те не обеспечивали идеями.
– А мне кажется, что человечество, в том числе и мы – аутсайдеры внедрённого формата общества, не сможем повернуть вспять, – более старший по возрасту собеседник давно обзавелся смирением, и не мог взять в толк, что мешало также само поступить Герману.
– Казимир, ты не до конца понимаешь, каким может стать мир, если мы не выступим против «Тоталкора» и стоящих за ним персон.
– С чем мы будем выступать?
– С информацией.
– А у них имеются идеи, которые общество принимает без раздумий.
– Тогда нам нужно низвергнуть эти идеи, – Герман не расстался с мыслью, что общество нужно спасать от новых настроек.
– Боюсь, что тут ты точно проиграешь, – Казимир редкую борьбу воспринимал потенциально успешной. Лучшие сражения никогда не начинались.
– Почему?
– Герман, тебе нечего предложить обществу.
– Ошибаешься.
– К сожалению, нет.
– Казимир, я тебя уверяю, что-нибудь придумаю.
Сдержанная роскошь разместилась в двухэтажном здании, словно контролируя человека, проживавшего на его территории. Среди тёмного цвета стен перемещалась стройная женщина, чаще всего одетая в длинный чёрный халат, больше походивший на пальто, и скорее всего оно могло быть уместно из-за холода, поселившегося вместе с роскошью в просторном доме. Вот и богатство не защитило от душевных страданий. Всё было бесполезно перед прихотями судьбы или чем-то там ещё, что влияет на жизнь человека, игнорируя его планы, мечты, желания и элементарные надежды. Впрочем, от прежнего богатства поступало всё меньше положительных эмоций. Инвестиции обеспечивали стабильностью и одновременно застоем, денежные знаки с банковского счёта исправно списывались на запланированные обязательные траты. А драгоценности, хоть и не утратили финансовой силы, но обрели для Иды Сатовой иного значения, нежели память. Меньше всего ей хотелось бы избавляться от колье, подаренного Егором, увесистого и порою тяжелого для изящной женской шеи, и перстня Вальдемара, помогавшего ей мысленно к нему обращаться, когда она особенно сильно нуждалась в совете. В миниатюрном сейфе хранилось немало украшений, воспринимаемых владелицей, как дополнение к нарядам, а в последнее время она перестала в них появляться, поскольку игнорировала светские мероприятия.
Ида всё реже покидала стены дома, в котором находились статуи ушедших от неё людей. Без них она утрачивала жизнь. День за днём. И даже Эрика при всей своей участливости не могла развернуть Иду к миру живых. Этот мир был полон чужих лиц. А всё чужое не так красиво, как близкое, как родное, особенно то, что утрачено. В таком мире она была чужой.
Какая-то незнакомая скука нагрянула в его душу или скорее проникла в жизненное пространство. И она ни в какую не желала покидать чужую территорию. А ведь владелец этого самого пространства прилагал к тому все усилия. Вероятно, недостаточные. Либо просто недейственные для сражения со скукой. Он-то не был знаком с нею прежде.
Константин плохо представлял, чем следовало поднимать себе настроение в новых условиях. Он был родом из того мира, когда человеку позволялось ошибаться и называть этот процесс получением опыта. Тогда он себе многое позволял: от распития алкоголя в кругу друзей или даже в одиночку с кем-нибудь в ночном баре, до сближения с незнакомой привлекательной девушкой. Ныне эти забавы никому более не были доступны. Мир стал другим. Штрафы и вычленение из общества приструнили инстинкты. Лиц, предпочитавших интриги защищённому завтрашнему дню изолировали, как особо-заразных. Впрочем, и тех, кто носил в своих телах опасные заболевания также устранили из числа достойных членов общества, каким позволительно влиять на будущее. Константин Старицкий воспринимал подобные меры жестокими, но признавал действенными. Категоричные идеалы стали защитой. И зрелый мужчина пытался вобрать в себя новый мир. Доля ксенофобии заставляла спорить с обществом, но только про себя. И вместе с тем и он сливался с однородным тоном обновлённого мирового сообщества. А вот уже изредка нарушить правила несколькими глотками коньяка, хранившегося с нарушением норм взаимодействия с вычищенным миром, считал чем-то полезным. Он опустошил бокал. Скука такого подвоха от него не ожидала.
Ночь не лучшее время для вдумчивых бесед, но на таковые она и не рассчитывала: достаточно было поверхностного восприятия. Опираясь на интуицию, Эрика отправилась в гостиную, где и нашла владелицу дома.
Ида мало спала, и с каждым днём это обстоятельство ощутимее отражалось на её лице. Что-либо говорить по данному факту Эрика воздерживалась. Она и сама, как женщина не приветствовала замечаний по поводу внешнего вида.
– Скажи мне сейчас, что ты имела в виду под любовью, но не между людьми.
– Что?
На лице Иды появилось недоумение, будто впервые услышала сказанное подругой.
– Кого ещё любит человек, или наоборот?
Ида внимательно смотрела на Эрику, словно пыталась понять, стоит ли той доверять. Так могло показаться со стороны. Вот только Эрика хорошо знала госпожу Сатову, чтобы такое о ней подумать. Ида умела доверять нескольким людям из своего окружения, и никогда не сожалела об этом. Иного характера мысли терзали Иду.
– Я пойму тебя, – Эрика устроилась в пустующем кресле, и укрылась принесённым с собой пледом.
– Ангел.
– Более детально, прошу.
– Любовь ангела и человека.
– Сложная тема для восприятия всерьёз.
– Поэтому я не хотела поднимать её, по крайней мере, сейчас, – Ида продолжала размышлять стоит ли продолжать эту беседу.
– Предлагаю отложить её на потом, – Эрика усмирила собственное любопытство, чтобы не причинить дискомфорт собеседнику.
– Первоочередной темой для обсуждения всё-таки следует сделать мою идею.
– Рассказывай.
– Идентариум.
– Неологизм.
– Слово редкое, но существовавшее ранее.
– Как ты его решила использовать?
– Дай мне время, расскажу. Потом.
– Не утомился?
– Почему ты задаёшь такие короткие вопросы?
– Не знаю. Испытываешь усталость?
– Могу сказать, что мне частенько бывает не уютно. Всюду.
– Значит, утомился.
– От чего?
– Отвечу за тебя на вопрос, что задавал: от мира.
– Предлагаешь мне самоликвидироваться? – Виктор рассмеялся, зная, что друг ни за что бы не пожелал ему чего-то подобного.
– Не помешало бы чему-то произойти, – Филипп сохранял напряжённость в голосе и ходе мыслей.
– Не так давно ты убеждал меня в преимуществах нового миропорядка.
– Я неправильно выразился. Лучшее нуждается в улучшении. Пусть это и звучит тавтологией, но я считаю, что не следует останавливаться в направлении к совершенству.
– Наверное, я старею: мне хочется статичности и предсказуемости.
– Возможно, ты прав, и с возрастом сюрпризы пугают, а не радуют. Но я немного о другом – о том, что развитие общества должно продолжаться, – Филипп игнорировал очевидный факт, что собеседник не тяготеет становиться единомышленником.
– Опять-таки, констатирую неприятный для самого себя факт, что я поддался влиянию лет и не заинтересован в том, чтобы швыряться идеями и о чём-то мечтать, – Виктор с горечью отмечал за собой обеднение ментальной сферы. Хотелось тишины и даже бездействия.
– Скажи мне, любимица Вальдемара хотя бы чему-то у него научилась?
– Я никогда с нею не общался. Видел несколько раз издалека, и всё. Её невозможно нигде отыскать. Словно исчезла.
– Может умерла?
– Она ещё молодая.
– Хоть в старые времена, хоть ныне, молодость – не страховка от болезней и смерти.
– Ныне всё-таки страховка, не забывай о триаде: здоровье, молодость и красота, контролируемой на микроуровне. А если же всё-таки Иду бы не защитила данная нанотехнология, то Эрика Мезанс уже объявила бы о понесённой утрате.
– Эрика?
– О да, эта особа стала для Иды единственным человеком, вхожим в её мир.
– Ты её знаешь? – Филипп старался не выказать чрезмерного любопытства, ведь его друг отличался склонностью к избыточному анализу всего, что происходило вокруг него.
– Вроде бы, да, – Виктор в последнее время предпочитал меньше вдумываться в чужие действия.
– Поможешь мне выйти с ней на контакт?
– Зачем?
– Я должен подобраться к Иде.
– Если мне не изменяет проницательность, я догадываюсь в чьей компании замечал Эрику. И этого человека я знаю. Но не рассчитывай на её благосклонность.
– Я вынужден на это надеяться.
– Думается мне, в числе моих знакомых имеется ещё кое-кто, кого Эрика к себе подпускает.
– Поможешь мне?
– Чтобы я об этом не пожалел.
–
Приезжай ко мне. Ненадолго.
– Ненадолго? Мне бы хотелось, чтобы наши встречи были более продолжительными.
– Я согласен и на короткий миг, чтобы почувствовать тебя.
– А я не согласна.
– Тогда приезжай и оставайся у меня. Будем долго лежать в постели: засыпать и просыпаться. В промежутках будем отправляться к черте, отделяющей каменные города от живой природы.
– Не поедем. Я очень хочу к тебе.
Константин отключился, а Эрика прижала к груди телефон. Она так соскучилась по сильным рукам зеленоглазого Константина. С какой нежностью он обнимал её тело. С какой силой он касался её сердца. Как никто другой. После близости с ним она пожалела о том, что были другие. Ни с кем прежде в её теле не возникало таких ощущений, будто внутри неё перекатывались волны, встряхивая каждую клеточку. Никому не удалось коснуться самой её сути, спрятанной в глубине. И теперь она жалела о том, что разбавляла свою жизнь любовными интригами. Впрочем и прежде она сожалела о выборе кого-то не того. Кого-то чужого. Давая себе время, чтобы забыть ненужные прикосновения, она будила в себе надежду встретить того, кто вызовет отклик в её теле. Тогда она не предполагала, что откликнуться надлежало сперва душе.
– И что я имею?
– Себя. Когда ты это поймёшь?
– И что с того? Что мне это даёт?
– Жизнь.
– Надоела. Жизнь надоела.
– Такое периодически происходит со всеми.
– Мне так не хватает чувств. Я чувствую, что живу напрасно, – Ида снова сжималась в клубок в своём любимом кресле, стоявшем рядом со статуей Егора.
– По сути, все мы живём напрасно, то есть для того, чтобы пройти свой путь. И не все его проходят с фанфарами, оставляя позади наследие на века.
– Тебя эта мысль не тяготит?
– Нисколько. Я просто живу, перебираясь из одного дня в следующий.
– Это бессмысленно.
Эрика рассмеялась, ничуть не поражаясь наивности, с какой Ида произнесла своё замечание.
– Что же ты мне предлагаешь сделать?
– Найти смысл.
– Мне он не требуется. Как ты не поймёшь, я давно научилась просто жить.
– Мне хочется сохранить о себе память. Мы не успели с Егором дать жизнь нашему ребенку.
– Я не смогу понять чувств женщины, которая желала стать матерью, поскольку мне это не требовалось.
– Не стать матерью, желая ею быть, похоже на какое-то наказание. И мне больно, – Ида выглядела ещё более поникшей, и так происходило всякий раз, когда она затрагивала тему своего несостоявшегося материнства.
– Из чувства такта я не стану продолжать это обсуждение, – Эрика считала, что сожаления только угнетают, но никак не помогают человеку в борьбе с душевной болью.
– Не сомневаюсь.
– Открой себя новым чувствам.
Госпожа Мезанс ненавязчиво, но упрямо пыталась подтолкнуть страдающую подругу к действиям. Их точно недоставало одинокой женщине, чья статичность грозилась сделать её подобием статуй.
Серо-фиолетовый туман густо стелился по плитам, выстилавшим улицы города. Светло-серые здания проглядывали из рассеивающегося полумрака, готовясь встретить утро. Встречал его и седовласый мужчина. Сидя в плетённом кресле на балконе, Феликс наслаждался проявлениями природы, вынужденной соседствовать с творениями человека. Это был стоящий внимания тандем. Сама по себе природа, хоть и отличалась красотой, но приобретала большую атмосферность при сочетании с грамотными архитектурными творениями. Без человеческого таланта, создавшего гигантские здания природа продолжала бы оставаться дикаркой, местами неотёсанной, хоть и величественной. Развивая мысль, Феликс приходил к осознанию, что человеческие души прибыли в чужой для себя мир, чтобы дополнить его новыми гранями, обеспечить формой и смыслом. До недавних пор человеку не удавалось справиться с этой задачей. Понадобилось слишком мало времени, чтобы мир изменился. Точнее он стёрся, а вместо него был нарисован новый.
В таком мире следовало проживать его любимым Арине и Алине. Глянув на часы, Феликс улыбнулся туману, поднявшемуся к верхним этажам здания. Оставалось полчаса, чтобы девушки проснулись и явились в гостиную радовать старика непередаваемой красотой и энергией молодости.
– А что ты задумал?
– По поводу чего?
– Кого. Иды.
– Странно, что ты не спросил меня об этом с самого начала.
– И всё-таки?
– Вопрос заставляет задумываться, а не отвечать.
– Для чего тебе Ида?
– Знаешь, я оставлю это в секрете.
На грустном лице сероглазого шатена обозначился задор, нередко смущавший его приятеля. Виктор давно уже убедил себя в том, что его возраст не примет авантюр и будет скрипеть ещё сильнее. Но понаблюдать за кем-то, не желающим делегировать разуму вершить свою судьбу, не отказывался.
«Я начинаю подсматривать за чужой жизнью. Извращение какое-то»: подумал Виктор и счёл себя должным продолжить допытываться у друга о его намерениях.
– Только не говори, что решил соблазнить вдову.
– Если я и решу соблазнить Иду, то не как вдову, а как свободную женщину.
– Попробую собрать для тебя какие-то сведения. Но мне эта идея не нравится, – не помочь другу Виктор не мог, но становилось не по себе, что он может способствовать опасному знакомству для одинокой женщины.
– Как ты смотришь на то, чтобы провести время у Казимира? – Филипп с лёгкостью переметнулся на обсуждение другой темы, что было ему свойственно и прежде.
– Он вернулся?
– Давно.
– Не знал.
– Здесь об этом никто и не узнал бы. В общем, вечером заеду за тобой и прокатимся за город?
– Казимир снова открыл «Дым»?
– На территории СЛ.
– А что это?
– Территория свободных людей.
– Не вовлекай меня в ополчение.
– Казимир и его единомышленники не критикуют наш мир – у них создан собственный.
– Противоположное создаётся под влиянием недовольства имеющимся. И какой мир могли создать те, кто не владеет правами и деньгами?
– А давай прогуляемся туда и посмотрим.
Филипп заговорщицки подмигнул приятелю, не став развивать дискуссию, поправил пиджак, и направился к двери. Ему следовало успеть заехать в банк, а после немного отдохнуть.
– Волшебное утро.
Девичий голос наполнил зал звонкими нотками. Искушённый слух человека, отдавшего искусству, в том числе и музыкальному, немало лет, воспринимал их, как дар.
– Моя драгоценная, мне особенно приятно, что ты встречаешь каждое своё утро с радостью.
– Отец, для этого у меня наличествуют все основания.
Арина подошла к огромным окнам, но не слишком близко, чтобы не пугать заботливого Феликса. Впрочем, опека этого человека была тактичной, нисколько не ограничивающей. Феликс даже совсем крошечную Арину учил взаимодействовать с миром без запугивания и уж тем более, без окриков и грубости. Такие элементы воспитания он презирал, а именно их демонстрировали стандартные супружеские пары в отношении родных детей, хоть и много лет тому назад, но иногда такое случалось и ныне. Такие же методы воздействия на растущего ребенка он отмечал в семье сестры, отчего решил забрать Алину к себе и воспитывать вместе с Ариной. Девочки выросли, как родные сёстры. Самому себе Феликс виделся похитителем детей. В прежнем мире его подвергали бы осуждению и даже подозрениям. В новом мире он имел немало прав, и всё потому, что обладал большей полезностью для общества, чем обычные люди, а потому те запросто лишались своих детей, если нарушали рекомендованные «Идеалиусом» предписания по формированию юной личности.
– А где Алина?
– Она проспит до обеда.
– Что же тогда музыка к завтраку будет играть чуточку тише.
Тёмные своды подземного прохода нависали настолько низко, что грозились обвалиться на голову беспечным искателям приключений. Виктор старался не огорчать Филиппа брюзжанием, а уже про себя сделал дополнительные выводы о том, что предваряет территорию свободы. Обрывками он запомнил программу, предлагаемую посетителям в «Дыме» и на фоне обновленного формата социальных норм та выглядела посредственной и опасной. Возраст стал качественным фильтром, через который он анализировал прошлое и ошибки. Вероятно, этот фактор помог ему вписаться в формат жизни, откорректированной правительством.
– Потерпи, старик.
– Напрасно пытаешься поддеть: из меня вышел вполне даже импозантный старик.
– Шучу. Какие мы старики? – Филипп поморщился, снимая с пиджака кусок липкой паутины, создаваемой насекомыми не один год.
– Чего мы крадёмся по этому проходу? – Заметив жест друга, Виктор всё-таки решился озвучить немного завуалированное недовольство.
– Всюду камеры, и у меня нет желания давать пояснения блюстителям порядка.
– Понял. Не подумал я об этом. Так, что там в «Дыме»?
– Это уже не тот клуб, а какое-то его подобие. Вроде бы, он учитывает предписания комиссии нравственности.
– Так зачем располагать клуб в зоне рубежа? – Виктор не представлял, чем руководствовались отправившиеся за пределы отформатированной цивилизации.
– Там лучше ощущается свобода. Ныне он обрёл таковую ещё больше, – Филипп озвучил лишь предположение, ведь подобные вопросы другу не задавал.
– Лицемерие, если он исполняет требования общества, от которого бежал.
– В его старом клубе ограничений было немного.
– А я уже не ощущаю обделённости и в черте городов, – Виктор не усматривал в новом мировом порядке фактор, чрезмерно регулирующий реализацию мечтаний.
– Ты сократил диапазон желаний, – Филипп будто искал минусы в той действительности, которая выступала и его также.
– А ты?
– И я.
– Тогда, чем ты возмущён?
– Иногда мне хочется погрузиться в атмосферу непредсказуемости.
– Анархии. И ты нашёл её дислокацию?
– О нет, на территории СЛ также действуют законы и правила. Инфрамисты (Примечание: Вымышленное определение от латинского Infra mio – ниже меня) не так скованы как мы в своих действиях.
– Их так величают? Это что-то латинское?
– Да.
– Тебе не нравится то, что предлагает общество?
– Мне чего-то не хватает.
– Мне тоже.
– Неожиданно.
– Но я этим не тягочусь.
Она нуждалась в полумраке, он тяготел к свету. Разные, но нуждавшиеся друг в друге. Она прижалась к его спине, обхватив руками за торс так, словно опасалась быть оторванной от него. Он гладил кисти её рук, она прижималась к нему ещё сильнее. Так Эрика вела себя только в тех случаях, когда была расстроена. Константин предпочитал не задавать лишних вопросов, довольствуясь тем, что говорило тело. За немалый срок жизни он успел убедиться в том, что оно не лгало. Оно было куда красноречивее слов, а точнее человеческой сути, заключённой в нём.
– Сегодня я не хочу нежностей. Мне нужен секс. Просто секс.
– Как скажешь.
Он был готов исполнить любое желание Эрики, но не так, как она того хотела. Константин резко привлек её к себе. Он мог прижать её с большей силой, но это значило причинить боль. Но именно этого она ждала, чтобы заглушить что-то внутри, возможно, в душе. А уж как болит душа, он успел убедиться. И уж точно жёсткий секс не был действенным лекарством. И он обманывал её, оставаясь бережным, не допуская того, чего она так настойчиво просила.
– Почему? – Она прошептала свой вопрос.
– Не спрашивай того, на что у меня не имеется ответа, – ему и самому хотелось проявить большую страстность, но не сейчас.
Эрика прижалась к мужчине с чувством, совершенно не подходящим заявленным намерениям. Определённо, она нуждалась в близости, но не телесной. Ему никогда прежде не удавалось прижимать кого-то к душе. То ли он никогда настолько сильно не любил, то ли не возникало такой потребности. И об этом он задумывался, как о чём-то недостижимом. С Эрикой стало доступно то, что не доводилось совершать прежде. Константин слегка отстранил от себя женщину, без сомнений не испытывающую возбуждения, взял в свои ладони её лицо и поцеловал в лоб.
– Я посижу с тобой рядом. Просто поспи. Не одна. Точнее не сама. Тебе нужна такая ночь.
Эрика не стала противиться, ей внезапно захотелось испытать умиротворённость. Ей нравились контрастные ощущения: сила мужских рук и бережные объятия.
Как же жаль становилось молодость. Пребывая в этом состоянии, человек не допускает мысли, что оно быстро сменится чем-то промежуточным, а после завершится старостью. Беспечность молодости усиливается иллюзией, а потому время тратится неразумно. И только в среднем возрасте становится горько от осознания упущенных возможностей, доступных в большей мере в юные годы.
Именно этим и занимались две самонадеянные особы, наделённые утончённой красотой. Он не сомневался, что девушки не допускали и мысли о том, что постареют. Он знал точно, что это произойдет. И от этих раздумий становилось не грустно, а больно. Если бы молодость длилась бы подольше, хотя бы для женщин, он смог бы ощутить большую радость от жизни.
Феликс направился в гостиную, куда несколько минут тому назад вошли Арина и Алина. Ему следовало предупредить их о напрасности того времяпровождения, в котором они находили отраду. Сёстры день ото дня предавались беседам и чтению, и всё это происходило под крышей, пусть и просторного и комфортного дома, но всё же вне пределов общества.
– Дорогие дочери, мне необходимо быть услышанным.
Обе девушки внимательно посмотрели на своего воспитателя, по крайней мере, так они его величали за глаза, полагая, что он того не знает. И ошибались. Феликс ничуть не обижался на приёмных дочерей. Они стали ему родными, пусть и без кровных уз. А вот уже они могли его воспринимать, как считали приемлемым для себя.
– Я не отберу у вас много времени. И прошу задуматься об этом понятии.
– Отец, что происходит? – Арина опасалась подобных разговоров ввиду того, что близкий человек достиг весьма преклонных лет.
– Молодость не верит в то, что время скоротечно. Когда же человек начинает осознавать эту данность, обычно уже достигает зрелости. И это худший период жизни, ведь молодость осталась позади с её временным запасом, а старость ещё не наступила, но уже напоминает о себе.
– К чему ты клонишь? – Алина не считала себя должной следить даже за настенными или наручными часами. Уж точно время мало её беспокоило.
– Время мстит тем, кто его растратил напрасно. Мстит страшной болезнью. Не существует болезни невыносимее одиночества. С годами она сложнее поддаётся излечению. – Феликс тяжело вздохнул, и вовсе не для усиления эффекта от того, что сказал. Он с трудом обсуждал подобные темы.
– Отец, но я не чувствую себя одинокой, даже наедине с самой собой, – Арина не пыталась успокоить взволнованного воспитателя, а лишь поделилась персональным ощущением.
– И я, – Алина и вовсе не чувствовала себя покинутой, а именно такими она воспринимала одиноких людей.
– Потому, что я заполнил собой ваши жизни. Я не хочу, чтобы моя родительская любовь потеснила из ваших сердец чувства к избранникам. В противном случае, дочери мои, вы останетесь одинокими. И вы будете меня ненавидеть, и может даже проклинать любовь мою к вам и вашу ко мне.
– А если ни я, ни моя сестра не готовы искать кого-то гипотетически близкого? – Арине стало жаль Феликса, не как отца, а как человека преклонных лет.
– Дочери, вам только кажется, что с поиском партнёра можно успеть. Для этого может потребоваться много лет, порою и целая жизнь. И даже в этом случае возникает риск не успеть. Прошу вас не растрачивайте молодость. Зрелость предваряет затухание жизни. А старость медленно убивает. Уж мне-то можете поверить.
Феликс предпочёл оставить дочерей в просторной гостиной. Помещение, обладавшее долей величественности, подчёркивало изящество Арины и Алины. Утончённые девичьи фигуры придавали красоты дому, в котором Феликс готовился доживать свой век с одиночеством. Ему повезло отыскать дочерей. Они сделали его счастливее, ведь с ними пролетали дни его никому не нужной жизни. Если бы не эти девочки, он бы и остался человеком, лишним на празднике жизни. Он так и не испытал радость взаимной любви, но смог ощутить привязанность детей. А теперь ему следовало оттеснить от себя повзрослевших дочерей, чтобы те не упустили возможности найти персональный путь. Впрочем, таковой он намеревался для них проложить.
Слова не требовались: впечатление всецело отражалось на лице человека, доверившегося риску. Что же, он и ожидал, что испытает нечто новое или позабытое старое, а последнее больше отвечало его ощущениям. Когда-то он проводил много времени за игорными столами, причём тогда себе казался человеком, пресытившимся жизнью, тяготевшим выставить себя тем, кем и являлся, почти богатым, в меру циничным и относительно одиноким, а точнее не интересным какой-нибудь красавице. А ведь женским вниманием он был не обделён. Хотя не он, а то, что мог предоставить. И ныне он не скатился в бедность, хотя это понятие, как и богатство, утратило прежний оттенок, и более не представлялось характеристикой личности.
– А знаешь, я зря тебя сюда привёл.
– Чего это?
– Ты не играешь.
– Как это?
– Не играешь, как я, как Казимир. Не картами и фишками, а ролями. Ты остаёшься собой.
– А как нужно?
– Сними с себя образ, предписанный контролируемым миром, – Филипп будто бы ждал, что сказанное им возымеет моментальный эффект.
– Я не хочу играть образами. Я стал собой, – Виктор с недоумением пожал плечами, притом понимая, что собеседник попал в точку.
– Ты стал тем, кто должен жить в вычищенном пространстве.
– Не усложняй. Поиграем и вернёмся в наш мир.
– Как же он мне скучен. Его точно стоит обновить.
– Нам это не под силу.
– Нам – нет, а госпоже Сатовой – да. Я обязательно заставлю её исправить то, что упустил Вальдемар.
– Не связывайся с этой семьёй.
– Там нет семьи. Она осталась одна.
– Не совсем. Рядом с ней Эрика. А это фигура, которую тебе не обставить.
– А зачем мне с Эрикой воевать? Я намереваюсь с ней и Идой сотрудничать, – Филипп убеждал себя, что чужие аксиомы могут стать для него теоремой.
– Ты мне хоть поведай, что ты имеешь в виду, – Виктор не желал пускать круги по воде, чтобы не спугнуть пусть мнимую, но всё-таки гармонию. Она затмевала ностальгию.
– Несомненно, я же не обойдусь без посредника.
Филипп подкатил глаза, что в его исполнении не выглядело актом жеманства.
– Выберись из этого каменного пространства.
– Куда?
Эрика задумалась, а ведь в самом деле, внутри домов и за их стенами всюду был камень. При этом она смогла отыскать нечто живое. Каменный мир оживляли чувства. И она жадно их впитывала и неудержимо порождала.
– В жизнь. Пусть даже такую же каменную, как твой дом.
– Что мне это даст?
– Ищи чувства. Это мой рецепт счастья, скорее спасения от ощущения несчастья.
– Ты же знаешь, что ни к кому я не смогу их испытывать так, как к Егору.
– Так и не нужно. Испытывай как-то иначе к кому-то другому.
– Ты не любила, как я. Мои чувства к Егору достигли недостижимой высоты.
– Не стану спорить: всегда я любила только себя.
– Мне есть с чем сравнивать, – Ида упрямо удерживала подле себя грусть. Иногда ей начинало казаться, что это чувство утомилось от неё.
– Что ты собираешься делать? – Эрика не представляла себя без хотя бы крошечных планов на будущее, в противном случае возникала паника.
– Как тебе уже известно, родилась у меня одна идея. И уже на протяжении некоторого времени каждый день обдумываю её.
– С чем она связана?
– С людьми.
– Вероятно, идея потрясающая, если бы я получила хотя бы минимум сведений.
– Этому миру нужны перемены.
– Кажется, мир не так уж давно претерпел нечто подобное.
– Вальдемар сумел произвести кардинальные перемены, но я ими недовольна.
– Согласись, мир стал безопасным, предсказуемым и удобным.
– Всё так, вот только с людьми ещё остаются вопросы, – Ида выглядела озадаченной, и возможно этими размышлениями заполняла свои дни. И возможно, слишком многие из них.
– Так мир или людей ты собралась менять? – Эрика не любила беседы с минимум вводных данных, но госпоже Сатовой это с лёгкостью прощала.
– Людей. Но для мира, чтобы обновить его.
Одно из самых высоких строений города было отдано персонам, деятельность которых представлялась тайной, посягнуть на неё не позволялось даже представителям власти. Той власти, что была на виду. За стенами этого здания не выполнялась рутинная работа, ту передали губернаторам и прочим чиновникам, а вот уже обитатели «Тоталкора» призваны были порождать новшества для общества. Герман, как профессиональный репортёр, полагался исключительно на своё чутье, а оно заставляло его напрячься. Задолго до развёртывания пандемии он заприметил подозрительные очертания будущих перемен, доверившись голосу своей интуиции или чего-то иного, что общается с разумом. Что же, ему как и ожидалось, никто не поверил, даже близкие и друзья. И ныне не станут внимать его предупреждениям. Но он-то знал: время требует перемен, а уже достаточно давно ничего существенного не происходило. В таких условиях изощрённые умы не могли пребывать, и им требовалось испытать нечто новое. Но что именно, Герман был бессилен предсказать.
Отвернувшись от здания, он не сразу поверил своим глазам. По улице довольно тяжелой походкой, как человека весьма преклонных лет, шёл Антон Тихонович.
– Молодой человек, не нужно пытаться скрыть недоумение. Да я, жив. Пока ещё, – старик выглядел весьма даже бодро.
– Я узнал вас отчасти по походке. И глазам, – Герман не пытался подбирать слова ободрения. Старость не щадила человеческое тело, и с каждым годом измывалась над ним сильнее, отпечатываясь намного глубже.
– И это уже огромный плюс мне, борющемуся с немощью.
– Я рад вас повстречать.
– Желаете беседовать? – Антон Тихонович и сам бы не отказался от удовлетворения этой потребности.
– Как никогда, – Герман испытывал восторг от подвернувшегося случая.
– Приходите ко мне в гости. Держите, здесь записан адрес, я ношу с собой такие бумажки, опасаясь когда-то забыть его.
Герман принял из рук старика подобие визитной карточки и отправил ту в нагрудный карман пиджака. Обменявшись вместо слов улыбками, мужчины разошлись в разные стороны, оставив улицу пустующей.
– Мне невыразимо грустно от его слов.
– Мне тоже.
– Я ни за что не захочу покидать место, в котором моя душа пребывает в безопасности.
– Придётся.
– Ты хочешь?
– Так следует поступить. И, наверное, мне хочется. Мир за пределами дома полон нового. И точно в нём можно отыскать что-то приятное, – Арина усмехнулась, рассчитывая на то, что сестра догадается, о чём велась речь.
– А мне комфортно под защитой отца, – Алина в подтверждение своих слов устроилась в кресле с ногами. Она продолжала быть похожей на себя в детстве. Арине нравилась младшая сестра, и она часто любовалась её детскими фотографиями.
– Мне тоже. Но когда-то его не станет.
– Не хочу об этом думать.
– А нужно.
– Для чего?
– Чтобы пока он жив найти себе того, с кем ты будешь вместе, с кем не останешься одинокой. Отцу от этого будет легче.
– А вдруг я не найду?
– В нашем мире стало сложнее встречать незнакомых людей. Я читала о том, что до внедрения «Реновамена» с этим вопросом всё было куда проще.
– Я жалею, что мы не жили тогда.
– Жили, но были подростками, и многое не помним и тогда не всё понимали.
– Что нам делать сейчас?
– Положимся на отца, ведь он же сказал, что позаботится обо всём.
– Ты возвращаешься от него другой. По-неземному счастливой.
– Какое меткое определение ты дала моему состоянию. Неземное.
– Будто с ангелом общаешься, а не с мужчиной.
– Ты что-то часто об ангелах говоришь.
– Можем больше коснуться этой темы.
– Попробуем, хоть я и с трудом представляю это обсуждение, – Эрика позволила себе изучающий взгляд, брошенный на подругу. Растерянная женщина в чёрном одеянии, как уже стало обыденно, постаралась втиснуться как можно глубже в кресло. Замешательство на лице Иды указывало на то, что она снова воздержится от полного ответа.
– Попозже. Мне требуется время.
– А почему бы тебе не впустить в свою жизнь что-то новое?
– Моя жизнь такая, какой я её желаю видеть и ощущать.
– Мне страшно за тебя, – Эрика не приукрашивала свои ощущения, поскольку поведение подруги с каждым днём отдалялось от пресловутой нормы.
– Не думай обо мне, почаще будь с тем, кто позволяет тебе отрываться от земли, – Ида прикрыла глаза, словно мысленно представила себе, каково это. По крайней мере, так казалось со стороны.
– Я и тебе такого же хочу пожелать.
– Со мной такого уже не произойдёт. Но я намного ближе к тому, чтобы отрываться от земли.
– И это что-то опять об ангелах?
– О них.
– Подумай о земном, пока есть время.
– Я никогда уже не вернусь к земному.
В гостиной этого человека присутствовало что-то эксклюзивное и не обладавшее при этом чёткой характеристикой, но самое главное, что хотелось задержаться у него в гостях. Лёгкая музыка, доносившаяся откуда-то издалека, едва касалась слуха. И аромат. Весь дом благоухал свежестью, похожей на ту, что возникает в первые часы после ливня, но при этом смешанной с запахом земли и древесины. Не впервые Виктор заглядывал в этот дом, и всякий раз заставал именно такую атмосферу.
– Благодарю тебя за визит.
Хозяин дома раскинул руки, чтобы заключить в дружеские объятия гостя. Виктору нравилось такое радушие, и в компании приветливого пожилого Феликса он на время лишался ощущения пустоты.
– Это я должен благодарить тебя за приглашение.
– Что же, предлагаю устроиться поудобнее и узнать, о чём я хотел с тобой побеседовать.
– Что-то важное?
– Без сомнений.
– Постараюсь помочь.
– Нам необходимо устроить мало-мальски людное мероприятие, – хозяин дома не смог и дальше тянуть с церемониями и перешёл к делу.
– Хм, насколько мне не изменяет память, ничего такого не проводилось уже порядка полутора лет, – гость и не пытался припомнить, когда в последний раз присутствовал на званом ужине или на каком-нибудь подобном собрании.
– В этом действе я вижу потребность, чтобы помочь дочерям обзавестись знакомством с молодыми людьми.
Виктор призадумался, вспомнив о просьбе Филиппа. Всё складывалось наилучшим образом.
–
А что, если устроить неформальное собрание лиц, чья деятельность сопряжена с корпорацией Сатовых, если таковая ещё функционирует?
–
Номинально.
–
Если я не ошибаюсь, госпожа Сатова владеет правом на проведение умеренно-развлекательных мероприятий?
– А ведь я и не подумал о «VS». Точно, но боюсь, что Ида откажет мне в удовлетворении этой просьбы.
– Почему?
– Она продолжает скорбеть за супругом.
– Попробуй повлиять на неё. Не думаю, что женщине её лет захочется оставшуюся жизнь проводить в затворничестве, – Виктор ощущал дыхание удачи, и мог исполнить желание друга.
– Она и прежде не тяготела к обществу, тем более многолюдному. Ныне ей хватает компании Эрики. Изредка я навещаю её, но мне кажется, что она делает мне одолжение, принимая у себя дома, – Феликс произнёс эти слова с огромным сочувствием, полагая, что совершенно недопустимо женщине не проживать молодость.
– Придётся попробовать убедить её выйти в свет.
– В случае успеха моих переговоров с госпожой Сатовой, тебе надлежит взять на себя организационные вопросы.
– Положись на меня.
Предчувствие и прежде внезапно настигало, заставляя весьма солидного мужчину испытывать опасения. Он не был склонен идти на поводу у страха или, напротив, бежать от того в сторону ещё большей неизвестности. Филипп привык решать задачи, задаваемые программой, а таковой он воспринимал жизнь. Всё, что его окружало и что случалось указывало на программную природу или же кодовую основу. И такое устройство мира воспринималось более удобным, ведь и он мог вносить свои коррективы на правах не программиста, но владельца формулы своего тела и души. А предчувствовал он внедрение корректировки, к которой мог стать причастным.
Мысли, пришедшие на ум, заставили Филиппа задуматься об Иде. О ней прежде ходил слух, как о человеке, оторванном от действительности. Причём такое мнение подавалось её супругом, но не с позиции осуждения, а скорее уважения за нетривиальное восприятие действительности. А уж Вальдемар нескрываемо и порою слишком громко гордился преемницей. Филиппу стало неуютно от таких воспоминаний, ведь ему нечего предложить Иде. Правда, идея имелась, но он сомневался, что та выглядела сколь-нибудь масштабной. А нечто посредственное женщину, получившую в наследство права влиять на социум, не заинтересовало бы. И этим она не пыталась заниматься, а ему надлежало пробудить в ней азарт, что вернёт её в кресло главы корпорации «VS». Лишь находясь в нём, она станет полезна себе, ему и программе.
Филипп также знал, что растормошить человека, решившего, будто забвение лучшая альтернатива взаимодействию с окружающим миром, путь в никуда. Если только, тот сам не ощутит в этом потребности.
– Она разочарована.
– Не она одна.
– В людях.
– Тем более.
– Я тоже.
– Тогда, что?
– Ида, страдает.
– И я, и ты тоже.
– Не так.
Мужчина продолжал смотреть на очаровательную фигуру женщины, предпочитающей отвернуться от него и лицезреть картины, написанные в чёрно-белой гамме и украшенные редкими брызгами цветных красок.
– И к чему ты клонишь?
– Она либо не выдержит от тоски по Сатовым, либо с нею случится катарсис. И уж лучше нам внести в её жизнь краски, чтобы смягчить это состояние.
– Нужно подумать, что можно сделать.
Эрика развернулась к Константину и будто бы шагнула в его сторону.
– Поищем способ.
Скромность окружающего пространства с элементами антисанитарии не отбила готовности ответить на гостеприимство хозяина дома. И разве менялся вкус чая, налитого в старенькие чашки? Для него – нет. Герман ждал, когда Антон Тихонович даст знать, что готов слушать визитёра.
– Молодой человек, понимаю ваше желание и чувствую нетерпение, но стар я уже для мудрых бесед, в том числе для конспирологии, а вы, как погляжу, прониклись ею. Думаете, что это актуальная тема?
– Не знаю. Но мне кажется, что-то произойдёт. Глобальное.
– Каждый век случается нечто подобное. Мой милый друг, это называется прогресс.
– Это что-то опасное.
– Для ретроградов всё новое несёт опасность. Будьте как, я – наблюдайте за происходящим. Хотя, у вас не получится – молоды ещё.
– Поверьте, что-то готовится.
– Скорее всего. Вопрос в другом, почему вы так встревожены?
– Общество поджидает беда, – Герман испытывал беспомощность, поскольку не мог склонить на свою сторону тех, кто сумел бы сопротивляться нежелательным изменениям.
– А может просто перемены? – Пожилой хозяин дома усмехнулся, припоминая себя в годы своего гостя. Он также пытался бороться с чем-то непонятным на конкретный момент времени.
– Увидите, что я прав.
– Вы оптимистичны. Я настолько стар, что не уверен в том, что завтра проснусь.
– Боюсь я, Антон Тихонович.
– Заметно, а страх не лучший советчик.
– Что мне делать?
– Отпустите ситуацию. И да, может произойти что-то грандиозное. Более того, предполагаю, кто будет за этим стоять, – пожилой человек пожал плечами и как-то виновато посмотрел на визави.
– И кто же? – Незадачливый журналист слегка подался вперёд, приготовившись услышать нечто эксклюзивное.
– А вот это я пока придержу при себе. Я стар и склонен ошибаться.
Застигнутая врасплох особа прокручивала в голове вопрос, почему к ней пожаловал незваный гость. Она даже упустила из виду необходимость поприветствовать прибывшего к ней человека.
– Здравствуй, дорогая, не мог я и дальше ждать, когда ты собственной персоной очутишься на улицах нашего мрачного города.
– Но для чего это тебе?
– Вижу, не лгали, ты полностью отдалась грусти.
– Не лгали. И что с того?
Хрупкая женщина в чёрном платье, сшитом из весьма тяжелого материала, направилась в ту часть комнаты, что была погружена во мрак. И только бледная кожа и светлые волосы обозначали её присутствие. А ещё глаза, если собеседник приближался к ней достаточно близко. Голубые глаза порою казались двумя кусочками льда, едва ли не сверкающими при малейшем попадании света на роговицу. Только в глазах Иды он видел нечто нечеловеческое. Феликс даже пояснить толком не мог, какими он воспринимал голубые глаза женщины, с первого взгляда поражавшей красотой фигуры и лица. Восхищение от красоты Иды длилось непродолжительное время, поскольку холод, исходивший от её глаз, проникал внутрь чужого тела и обжигал. Только по этой причине Феликс предпочитал не частить к госпоже Сатовой с визитами.
– Скука завладела сердцами. Нашими. Моих дочерей. Я не буду хитрить, ради устройства личного счастья Арины и Алины я удумал устроить какое-нибудь чинное мероприятие, как в былые времена проводили бал дебютанток.
– Об этом задумался почитатель элитарности и узкого круга общения? – Ида не осуждала резкую смену взглядов, но полагала, что на то должна иметься веская причина.
– Я не желаю им одиночества. Оно убьёт их. Сделай одолжение мне, как любящему отцу. – Феликс знал, что госпожа Сатова при всей внешней холодности обладала отзывчивостью.
– А я ведь начинаю ненавидеть одиночество. Намедни мне в голову закралась страшная мысль: одинокие должны вовремя умирать.
– Точно не одинокие. Часто таковыми оказываются лучшие представители человечества.
– Именно так я и подумала после. Одиноким следует править миром. Они умеют видеть мир, а не только себе подобных, – Ида безо всяких опасений быть неверно истолкованной продолжила делиться с пожилым собеседником своими инсайтами.
– Ты и прежде поражала мудростью, а ныне к ней добавились духовные открытия, – таких людей Феликс встречал крайне редко, а потому и посещал эту невероятную женщину, заставляя себя соприкасаться с холодом чужой души.
– Не бойся предоставить дочерям на выбор одиночество.
– Ида, помилуй, меня убивает одна только мысль о том, что они будут, как я.
– Феликс, я просто не знаю, чем тебе помочь. Тебе лучше пообщаться с Эрикой.
– А хочешь я кое в чём признаюсь?
– В чём?
– Я не такая, какой меня привыкли видеть. Вовсе не сильная, и даже не высокомерная. Этот наряд, надетый на мою душу, я забыла снять. Я его и не ощущала – его видели другие. Но речь не об этом. Так же как этот наряд окружающие видели во мне непроходящее состояние счастья и наличие везения. Но ничего этого не присутствует уже долгие годы.
– Не ожидала такого услышать.
– Конечно, душа надёжно спрятана в глубине тела. И не об этом речь.
– А о чём?
– В один момент жизнь может стать неинтересной, и только совершенно понятные, даже где-то простые чувства, смогут сохранить внутри человека потребность продолжать свой путь. Это схоже не на глоток воды в пустыне. Это похоже на объятия обнажённых людей, позади которых ничего не осталось.
Ида не ожидала услышать от Эрики пронзительные признания. В последнее время та сильно изменилась, что начинало озадачивать.
–
Глубокие суждения.
–
Ими я обязана тому, кто меня отогрел.
–
Ты влюблена.
–
И это то, что я пожелала бы тебе.
– Не спеши мне прописывать свой рецепт счастья. Попробуй его дольше применять на себе.
– Ты боишься. Я раньше тоже так себя вела, – Эрика намеревалась продлить этот разговор как можно дольше, ведь подобные темы подруга настойчиво игнорировала.
– Боюсь? Неподходящее определение. Не нуждаюсь. – Ида не обижалась на непрошеные советы, отпускаемые этой особой, а кому-либо другому не позволила продолжать вести себя в подобном тоне.
– Прости, не верю.
– Ты просто не представляешь, что существует близость, с которой человеческая не сравнится.
– Я бы хотела получить больше сведений по этой теме.
– Скоро.
– Мне требуется твоя помощь.
– Говори, что могу сделать?
Руки мужчины продолжали удерживать в объятиях тайком пришедшую к нему женщину.
– Кажется, появился способ отобрать Иду у затворничества.
– Что нужно делать?
Эрика медлила с ответом, утрачивая сосредоточенность на предмете разговора, и всё потому, что по телу разливались приятные волны от сильных и одновременно с этим приятных прикосновений.
– Идею мне подкинул старый знакомый, и мне она нравится – провести мероприятие в доме Сатовых.
– Я подумаю над темой, а ты дашь мне список, кого следует пригласить.
Эрика обхватила руками мужскую шею, ставши на цыпочки, предвкушая продолжение. Обычно Константин подхватывал её на руки и нёс в свою спальню, оформленную в стиле декаданса. Изначально такая атмосфера не нравилась Эрике, но после испытанных ощущений в объятиях владельца пространства, ей стало близко и его оформление.
Открывавшийся вид удручал, но именно непрезентабельные здания, фасады которых забыли, что такое быть покрашенными, ассоциировались со свободой. Вероятно, той, что граничила с хаосом. И при этом он не стал бы ввергать мир в состояние краха. Катарсис позволялось испытывать человеку. Исключительно человеку. Ничто и никто не смогло бы такого выдержать.
Внешний хаос допускался за пределами собственного мира, и на короткий промежуток времени. Всё-таки он стал конформистом. Только сейчас Филипп задумался над тем, что и не был бунтарём, скорее в нём проснулся новатор.
– Не ожидал тебя так скоро увидеть.
Мужчина, одетый крайне небрежно, и устроившийся на стуле с облупившимся лаковым покрытием, смотрелся колоритно. Всё дело было не в одежде и не в стуле, а в самом человеке, придающего какой-то особенный шарм пространству. Казимир был таким всегда. И окажись он в мире, созданном последователями Сатова, принёс бы тому немало пользы. Не без сопротивления. Казимир точно был бунтарём.
– Мечусь, не могу понять, что со мной.
Филипп поискал глазами на что мог бы присесть, и понял, что придётся устраиваться на земле, точнее на пне, используемом Казимиром вместо журнального столика.
– Все мы растерявшиеся в этой жизни.
– Неожиданно это слышать от тебя.
– Ты имеешь в виду из-за того, что я кажусь свободным?
– Да.
– Я не свободен. И ты не свободен. Никто не свободен.
– Почему ты так думаешь?
– Я это вижу.
Казимир отхлебнул из бокала жидкость, походившую на алкоголь, хоть таковой давно уже не изготавливался для массового потребления, отчего становилось затруднительно его доставать.
– Ты-то точно обладаешь большей свободой, – Филипп нисколько не удивлялся тому, что люди во все времена не ценили того, что имели.
– Ничего подобного. Я завишу от той части мира, в которую помещён. И это не свобода.
– Ты подразумеваешь не перемещение по территории, а нечто иное?
– Осознаёшь?
– В таком случае, можно говорить об объёме свободы.
– Такого не существует. Свобода измеряется не объёмами, а отсутствием границ.
– Ты не подчиняешься правилам моего пространства.
– Подчиняюсь. Инфрамисты только физически покинули территории серых городов.
– Юридически и ментально также.
– От тебя такой наивности не ожидал. Попытка неподчинения закону только подчёркивает тот факт, что он существует. И что наделён властью.
– К чему ты ведёшь? – Филиппу не хотелось оказаться в положении человека, не внявшего сути, лежавшей на поверхности. Но и делать вид, что ему всё понятно, было бы ошибкой.
– Человеку не избавиться от оков, пока он закован в теле, – Казимир запрокинул голову назад, чтобы устремить взгляд в небо. – Кстати, я стал чаще смотреть в небо, не знаешь, к чему это?
Внушительное пространство, созданное внутри серого дома, не угнетало площадью, ибо заполнилось невидимым присутствием того, кто потихоньку лечил человеческую душу. Лечил дозировано, словно страдать обладательнице души полагалось. Возможно, раньше она бы его обвинила в чём-то подобном, но ныне многое изменилось. Отношения Иды и того, кого она явственно ощущала рядом, приобретали едва ли не единственную суть. Может быть, она и родилась, чтобы познать эту истину.
Вот только следовало скрывать от неподготовленных то, что открывала при помощи собственных ощущений. Ида перестала сомневаться в обоснованности своих догадок. Он точно был рядом. Он приходил на помощь всякий раз, когда она в этом нуждалась и, тем более, просила. И даже исполнял её мечты. Всё, что она думала – он знал. Он творил для неё чудеса. Он превратился для неё в причину продолжать свой скучный жизненный путь.
И ей не терпелось о нём рассказать весьма близкому человеку. Но только аккуратно, чтобы не обнажить его. Такие, как он, нуждались в бережном отношении.
Приглашение собраться в легендарном городском доме, запускало интригу. Но тот, кто его составил, мог и не подозревать к чему приложил руку. На самом приглашении красовалась подпись организатора мероприятия. Виктор набрал номер приятеля, проникнувшись обоснованным любопытством.
– Неужто ли госпожа Сатова решилась нарушить своё уединение?
– Госпожа Мезанс, и, собственно, я пошёл ей навстречу в этом вопросе.
– Замечательное стечение обстоятельств, посему прошу тебя выписать приглашение и на имя моего хорошего знакомого, – Виктор немного опасался получить отказ.
– Сбрось мне в сообщении его данные, – Константин с лёгкостью согласился, что немного удивляло ввиду последовавшего уточнения: – Принимая во внимание крайне ограниченное количество гостей, оформлю пригласительный в качестве исключения. Отправлю его тебе персонально.
– Благодарю. И я в предвкушении.
– Полагаю, что тебе понравится.
– Буду ждать.
Женский силуэт в чёрном одеянии перемещался по дому, тонущему в серых тонах. При этом данное видение не носило удручающего характера. Оно скорее наводило на размышления о чём-то величественном и основательном. Утончённость человеческого тела и массивность интерьера с каменными статуями вступали в дивный консенсус.
– Дорогая, тебе придётся принарядиться.
Ида остановилась возле лестницы, и только через несколько секунд повернулась в сторону человека, произнёсшего нечто такое, отчего она успела отвыкнуть.
– Ты о чём?
– В твоём доме состоится мероприятие для персон нашего круга, ведь мы давно не встречались вместе. Возможно, появятся новые лица.
– Как это?
– Я ставлю тебя в известность с опозданием. Решение принято.
– На каком основании? – Ида продолжила говорить в прежнем тоне, но гнев невозможно было скрыть.
– На моём желании взбодрить тебя, – Эрика старалась смягчить возникшую ситуацию, придавая своему голосу льстивость, осознавая, что фальшивит.
– Принимай гостей сама. Я не желаю в этом участвовать.
– Ты должна. В городе уже ползут неприятные слухи.
– А разве мне должно быть до них дело?
– Да. Ты не должна бросать тень на фамилию Сатовых.
Ида задумалась. Ей не хотелось позорить имя Вальдемара, вот только она не поступала таким образом, чтобы это произошло. Она попросту ничего не делала.
– Чем?
– Тебе следует показаться перед публикой в здравом уме.
– Звучит неприятно, – Ида признавала правомочность замечания своей подруги.
– Поверь мне, нужно так поступить, – Эрика не играла словами, ведь нечто подобное уже поговаривали о наследнице Сатова.
– Я подумаю.
– Времени немного. Но думай. А я пока позабочусь о твоём наряде.
– В моей гардеробной достаточно нарядов.
– Позволь мне одеть тебя так, чтобы восторг перебил подозрения и слухи.
– Сатовым нет дела до людской молвы.
Женщина повернулась к лестнице, и стала подниматься наверх.
«Супруга руководителя фонда возрождения и спасения искусства отказалась от идеи воспроизвести наследника. Но она оказалась не единственной женщиной, решившей, что тело не должно подвергаться мучительному дискомфорту для того, чтобы в мире появился очередной человек.
Удивительно, но подобного рода откровения звучат повсеместно среди высших слоёв населения.
По мнению, министра социального развития и реформации непривычные идеи предваряют тенденцию, если получают численную поддержку».
Прочитанное в электронной газете понравилось Филиппу. Содержание маленькой заметки резонировало с его догадками, что человечество уверенно выходит на новый уровень. Ему было, что предложить, но для этого требовался чужой авторитет и существенная доработка идеи.
Всё реже возникало желание покидать просторную, но погружённую в полумрак комнату. Данное пространство оберегало умиротворённость. Обеспечивалось это не приглушённым светом и зашторенными окнами, и уж, конечно, не отсутствием кого-то рядом, кто оттягивал бы на себя внимание, а незримым присутствием того, кто закрыл собой одинокую женщину от мира, ставшего чужим. К нему она торопилась вернуться всякий раз, когда покидала спальню.
– Просто побудь со мной. Ни о чём другом не прошу. Пока не прошу.
Ида не могла чётко обозначить свои ожидания, предпочитая обращаться к Ангелу за советом, за содействием и даже с дерзкими мечтами. Последние возникали всё реже. В прошлом такая исполнилась, и уж точно потому, что подсобил невидимый защитник, но принесла разочарование. Она ничуть не винила Ангела. Винила только себя, решившую, что сможет вернуться к почти что обычной жизни, стать такой же, как большинство женщин. Нет, не стала, не смогла. Что-то не позволило. И уверенно Ида приходила к выводу, что причина заключалась в её удивительном союзе с Ангелом. Он мог догадываться, что она не променяет его ни на одного мужчину. Никто не смог бы поступать с ней настолько благородно, преданно и честно, как Ангел. А такие отношения не меняют на лицемерные, шаткие и скорее всего грязные.
Вот только ей не доставало крепких объятий, касания сильных рук. И конечно, хотелось прижаться к надёжному мужскому телу, забыв о том, что существует время и просто большой мир, поглощающий людей.
Такого мужчины не существовало. Но был Ангел. И ему удавалось совершать то, что оставалось не посильным человеку. И даже не это обстоятельство приблизило её к Ангелу, а его безусловное принятие женщины, успевшей запутаться в суждениях, поступках и мечтах. Он принял её без упрёка. Такого с людьми не случается.
Сероватого тона будничный день гарантировал, что ничем не отличится от своих предшественников, но ближе к обеду произошло непредвиденное обстоятельство, даже трагедия, поскольку власти города, отвыкшие от непредсказуемого поведения членов общества, не сформировали алгоритм действий для подобных случаев.
– Службы прибыли на место, – секретарь как-то замешкалась пытаясь доложить о ситуации, не обозначенной решением.
Градоначальник продолжал стоять у окна, сжавши собственные кисти рук так, чтобы испытать боль и переключить на неё внимание.
– А поищи-ка в архиве сведения о городских инцидентах пятнадцатилетней давности.
– Что-то наподобие того, что случилось сегодня?
– В первую очередь да, и обращай внимание на любые упоминания чего-то вопиющего, как для нашего времени.
– Задача понятна.
Девушка с кукольным лицом оставила градоначальника наедине с грустными мыслями. Он знал женщину, решившуюся прервать свою жизнь. И также ему была известна её горькая судьба. Зазвонивший телефон заставил его отойти от окна. За стеклом находилась спокойная улица, но воспринималась и она сопричастной к драме. Всего в двух кварталах с восьмого этажа красивого дома выбросилась Илона Кратова.
– Слушаю, – градоначальник предполагал, кто звонит, и догадывался о том, как сложится разговор.
Полумрак позволял концентрироваться на чувствах. Впрочем, и при дневном свете, она не изменяла ощущениям, набиравшим внутри неё силу. Они стали для неё опорой, внутренним наполнением. Тем, без чего и жить не имеет смысла.
Ида прислушалась к ощущениям тела. И когда пробудилось знакомое, обратилась в пустоту. В ту, что казалась таковой, но это было пространство, заполненное чем-то невидимым, сродни эфиру и материям, не фиксируемым человеческим зрением.
– Ты оказался единственным, кто был рядом со мной в момент жестокого одиночества. Ты помог выжить. И теперь я ни за что не откажусь от тебя. И я не имею на это права, ведь начинаю догадываться, что происходит. Я пришла в этот мир без разрешения. Самовольно. Чтобы посмотреть, прочувствовать и понять. Ангел, ты пришёл за мной. Мы те, кого не разделить пространству и времени. Это неземная любовь. Это то, что создаётся за пределами грубого мира, за пределами человеческого ума. То, во что люди не верят. Забывают. Или просто не знают.
Может быть я искала тебя, а ты был занят другими людьми. Ты не заметил моих чувств тогда. И когда обнаружил меня в этом мире, стал снова моим. Ангелом. Тем, без кого мне в этом мире не выстоять.
Я хочу, чтобы ты знал: этому миру нужно больше ангелов.
К дому, ставшему свидетелем трагедии, приблизился мужчина с суровым лицом. Он не пытался скрыть свою персону. Напротив, ему хотелось мотивировать высокой должностью, чтобы получить правдивые сведения. И его узнали два человека, выходившие из парадного. Он поспешил их остановить вопросом, минуя приветствия.
– Что вам известно о смерти Кратовой?
– Господин градоначальник, произошло самоубийство. На ноутбуке покойной было набрано прощальное письмо. Она пожелала освободиться от разбитой судьбы.
Услышанное не оставляло места для вопросов. Судьба Илоны именно такой и виделась некогда кудрявому Святославу, учившегося с ней в университете. Тогда он сделал вывод, что не желает обзаводиться семьёй. Так и прожил градоначальник до своих средних лет свободную от обязанностей и привязанностей жизнь. Иногда жалел. В последнее время подобные мысли даже не пытались появляться в его голове.
Не проронив ни слова прощания с полицейскими детективами, Святослав поспешил покинуть место, где много лет тому назад разбросали мелкие кусочки непрожитой судьбы.
– Благодарю.
– Знаешь, что будешь делать?
– Положусь на провидение.
– Это несерьёзно.
– Не думаю, что следует усложнять.
– В том-то и дело, что сложностей не избежать.
– Настолько всё плохо с ней?
– Я думаю, что – да. – Виктор не пытался отвратить друга от задуманного, но считал себя должным предупредить о рисках. И это оказывалось бесполезным занятием: Филипп нарочно встревал в нескучные истории.
– И это мне начинает нравиться.
– Мы говорим не об игре, а о сближении с другим человеком. Причём человеком, имеющим весьма изменённое сознание.
– Ида не осознаёт, что делает?
– Такого я не могу сказать. Но я склоняюсь к мысли о том, что Ида непроста для восприятия и проникнуть в её сознание другому человеку будет сложно, – Виктор недоумевал, какими должны быть мотивы мужчины, чтобы соприкоснуться с закрытым ото всех человеком.
– Не думай об этом, – Филипп не стал добавлять, что не любит чрезмерной заботы о своей персоне. В том числе и с решением проблем, возникновение которых выступало обязательным.
Перед зеркалами, конкурирующими по своим габаритам со стенами просторной комнаты, крутились две изящные длинноволосые девушки. В такие моменты Феликс ощущал себя человеком, чьё счастье взято в кредит. В душе мужчины, считавшего себя достаточно пожилым, прочно засел страх разочаровать дочерей. Когда он становился отцом, не задумывался, насколько быстро время сделает из него дряхлеющего человека. А ведь ему было сорок пять лет, когда появилась Арина в его доме. Чуть позже пришла в дом малышка Алина. Тогда он ощущал в себе силы, и они действительно, у него изобиловали. Вполне моложавый мужчина с энтузиазмом взялся за исполнение родительских обязанностей. И он так увлёкся созерцанием взросления детей, что упустил из виду, как быстро постарел.
Единственный близкий человек из всего его окружения Пётр, примирился с тем, что Феликс выдворил его за пределы своей судьбы. Дружба не выдержала испытания родительством. Феликс считал, что слишком долго вёл праздную жизнь, и только ставши отцом, ощутил осмысленность бытия. Пётр осуждал подобное мировоззрение, но весьма тактично, а потому не мог понять, отчего стал лишним в жизни друга.
Воспоминания о Петре частенько посещали Феликса. Ему не хватало близости с человеком своих лет. К своему огромному сожалению он осознал, что дети на старости лет ничуть не спасают от одиночества. Выросшие дети рискуют стать жертвами родительского страха лишиться эмоциональной близости. И ему следовало сделать над собой усилие и не только выпроводить дочерей в их жизнь, а и отыскать Петра, чтобы попытаться получить его прощение и вернуть обратно необходимую компанию.
Страх одиночества демонстрировал свою силу. Феликс надеялся, что с ним этого не произойдёт. Он оказался слабым человеком, ведь нуждался в ком-то близком.
Полуобнажённое женское тело на чёрном бархате не сочеталось с беседами на многозначительные темы. Мужской взгляд то и дело скользил по бледной коже, останавливаясь на изгибах и округлостях.
– Дорогой, ты мне нужен.
– Что?
– Мне очень нужен твой совет.
– Постараюсь.
– Я волнуюсь за Иду.
– В последнее время постоянно это делаешь.
– Она странно себя ведёт.
– Может для неё это нормально.
– Она устранилась от реальности. Она постоянно талдычит о чем-то неземном.
– Мне кажется, ты придираешься к ней. То, что ты сказала, демонстрирует не только Ида.
– Но она раньше так себя не вела.
– Повзрослела. Прозрела.
– О чём ты? – Эрика живо прониклась обсуждением и даже частично прикрылась увесистым покрывалом.
– Наша жизнь это не только реальность. Это и фантазии, мысли о чем-то невероятном, – Константин сдержал улыбку из-за действий собеседницы.
– Но не только об этом думать.
– Эрика, хочешь заставить её жить так, как ты?
– Человеческая близость необходима, как воздух.
– А есть какая-то другая близость?
– У Иды – да.
Константин предпочёл остановиться на полученном объёме информации, и приблизился к Эрике. По появившемуся в голубых глазах задору он понял, что и она желает отвлечься от беседы.
На столешнице широкого комода достаточно аккуратно были выложены распечатанные статьи об инцидентах, не привлёкших внимание общественности. Но он видел в них раскрывавшуюся тайну, может даже связанную с устройством мира. Его усилий не хватало проникнуть слишком глубоко, но того, что лежало на поверхности, хватало для формирования революционных предположений.
Филипп отмечал закономерность в том, что люди стали искать душу друг в друге. На ней концентрировалось внимание особо чувствительных индивидуумов. Не на родстве крови и тела. Но он никак не мог поймать некую идею, что рождалась на фоне осмысления. Идея ускользала, будто не настало время для её грандиозного появления. Филипп не стал носиться по ментальному лабиринту, ища мысль, возможно не до конца сформированную.
Вернув взгляд к статьям, он принялся делать пометки в рабочем блокноте. Тексты он дополнял рисунками, что позволило бы определить общий знаменатель между ними.
В голове крутились версии, но они оказывались недостаточными. И ему требовались такие же люди, как и он, сумевшие отвернуться от реальности в сторону чего-то существенного, хоть и незримого.
– Нам нужно поговорить.
– При таком решительном настрое это неизбежно.
– Расскажи мне больше об ангелах.
– Только о своём.
– Говори о своём.
– Ты не веришь в ангелов.
– Нет. Но может изменю своё представление о мире.
– Ради этого я попытаюсь рассказать то, что допустимо.
Ида в неизменном чёрном платье устроилась в большом кресле, отгораживаясь от внешнего мира. В такие моменты Эрике казалось, что госпожа Сатова становилась ещё изящней, что ничуть её не портило. Сама Эрика последовала примеру хозяйки дома, давя желание подойти к окну, чтобы под рассказ об ангелах устремить взор в небо, нежели вперить его в тёмные стены. Атмосфера этого дома становилась невыносимой.
– Когда я осталась одна, в моём теле возникло ощущение пустоты, заполнить которую ничем не получалось. И ничто не может занять место, где раньше сосредотачивалась любовь. И я стала надеяться только на скорую смерть. Мне так хотелось исчезнуть. Раствориться в пространстве. Просто перестать быть. Через какое-то время я стала ощущать рядом с собой чьё-то присутствие. Вместе с этим внутри меня понемногу формировалось умиротворение. А чуть позже возникло ощущение, будто кто-то меня обнимает. Не так, как это делает человек. Как-то иначе. И я успокаивалась. Я засыпала и просыпалась в объятиях кого-то, кто закрыл меня от грубого земного мира. Я перестала жить телом, оставшись в этом мире только душой.
– Прости, что перебиваю тебя. Дорогая, но тебе не кажется, что так не должно быть?
– Это то, что мне требовалось. И это лишь часть ощущений из тех, которые испытывает человеческая душа при соприкосновении с ангелом. Ощущение парения над миром – вот, что мне стало доступно.
– Пока ты живёшь в теле, может не следует забывать о земных радостях?
– Ты имеешь в виду контакт с мужчиной? Зачем?
– Как минимум, чтобы не ощущать пустоту.
– Если бы я всё ещё мечтала родить ребёнка, тогда бы рассматривала такой вариант. Но я нашла для себя в жизни нечто большее, чем мужчина, материнство и земные ощущения.
– Мне сложно разделить твою точку зрения.
– Значит, она тебе и не нужна. Как и не нужно испытывать то, что ощущаю я.
– Неужели нельзя отложить на потом общение с ангелом? – Эрика не представляла отречения от физического, будучи частью такового.
– Ни в коем случае, – Ида с удивлением посмотрела на подругу, будто та предложила перестать дышать.
– После смерти продолжится ваша история. А здесь попробуй прожить жизнь человека.
– Я не откажусь от любви Ангела в пользу мужчины. Только с ним я могу жить душой. В его объятиях я ощущаю вечность.
– А не Егор ли твой ангел?
– Нет.
– Значит, Егор не настолько был тобой любим?
– Я всегда буду со своим Ангелом. Я последую за ним, куда бы не пришлось идти. Он со мной и я с ним.
– Мне этого не понять. Может быть потому, что я порочна.
– И у порочных есть ангелы. И порочных может любить ангел.
Эрика совершила над собой усилие, чтобы не дать волю слезам. Она довольно резко поднялась с кресла, и направилась к дверям.
– Как никогда нужна твоя помощь.
– За твои деньги постараюсь оказаться полезным.
– Несколько лет тому назад жил господин Сатов.
– Вальдемар Сатов?
– Он самый.
– Об этом человеке всё ещё известно определённым людям.
– Ты знаешь же.
– Я детектив.
– Найди мне какие-нибудь записные книжки, письма, что угодно, на чем зафиксированы его мысли.
– Вряд ли справлюсь.
– Хотя бы попробуй.
– За этим дело не станется.
– Лучше, чтобы получилось.
В телефонной трубке послышался лёгкий смешок, что не воспринималось Филиппом, как недобрый знак. Он хорошо знал друга детства, ставшего отменным сыщиком, а потому мог рассчитывать на получение хотя бы какого-то результата.
Всюду он натыкался на отчуждённость. Та словно преследовала его, но при этом успевала на несколько шагов обогнать и встретить. Снова. В очередной раз. И он приучил себя не воспринимать её, как нечто отрицательное. Отчужденность превратилась в нейтральное свойство мира, в котором он жил.
Он знал два мира. Тот, который создавался неконтролируемым образом, и тот, над которым человек установил власть. Ни тот, ни другой не выступал идеальным. Ему недоставало другого мира, которого на земле никогда не было. И такой человеку не создать, даже при желании и понимании того, как это сделать. А этого не знал никто, и он в том числе. От этого становилось ещё более паршиво на душе. От этого отчуждённость усиливалась, подчёркивая и без неё понятный ему самому факт – мир и он не пересекались.
В прежнем мире люди приковывались к нему предложенной банальщиной, не удосуживаясь оценить, с чем имеют дело. Всё было примитивно, а потому зачастую лишено глубокого смысла. Но и в теперешнем мире человек также был максимально подогнанной фигуркой под предложенное пространство. Человеку всегда доставалась невзрачная роль. За исключением отдельно-взятых персон. Но и они не были главными, ведь не им принадлежали ключи мира с его тайнами и знанием истоков. В этом он был един с людьми – его также лишили понимания. Его душа также пришла ободранной от знаний в мир, где без них жизнь становилось примитивной и лишённой глубокого смысла.
Константин устроился в такси, управляемом автопилотом, и задал маршрут на выдвижном табло. Человек избавился от лишних задач и действий, не подозревая, что выдворяет себя из собственного мира. Но вместе с тем Константину нравилась идея мироустройства, при котором встреча с человеком будет подобна огромной удаче. Впрочем, так происходило и в обществе, что полнилось людьми.
– Тебе не скрыться от сегодняшнего дня.
– К сожалению.
– Без капризов, всё-таки ты взрослая женщина, и обязана исполнять свои обязанности перед гостями.
– Только я их не приглашала.
– Верно, это сделала я, чтобы привнести в твою жизнь немного общения. И, кажется, ты сама не противилась просьбе Феликса устроить праздник без повода.
Ида поднялась со своей широкой постели, которую одновременно и любила, и ненавидела. В этой постели она сильнее, чем в каком-либо другом месте ощущала себя лишённой повода жить. Хотеть жить. С удручённостью обычно справлялся сон, но, когда тот покидал сознание Иды, она снова принималась сожалеть о наступившем новом дне.
– Надевай это платье, – Эрика выглядела непреклонной.
– Но оно же телесного цвета, – Ида испытывала недоумение, к которому примешалось смущение.
– Совершенно, верно.
– Я не могу.
– Я помогу.
Приняв из рук подруги платье, Ида направилась к ширме, что убедило Эрику прервать роль надзирательницы и покинуть спальню с застоявшейся атмосферой забвения.
Не каждая смерть берёт за душу. И в обновлённом обществе утратило силу завуалированное лицемерие с навязанными проявлениями сочувствия, жалости и доброты. Куда честнее выглядело равнодушие. И губернатор без внутреннего сопротивления принял единственно-верный способ проявления эмоций. Скорее их полное отсутствие. Но только не в том случае, когда речь шла о человеке, вошедшем в его жизнь слишком давно. Пусть даже едва ощутимо. Самоубийство Илоны Кратовой восстановило в нём функцию сопереживания и сопричастности к чужому горю. Хотя, это было и его горе. Его упущение. Он должен был проявить решительность много лет тому назад. Но нет, он уступил безучастности. Теперь же оставалось лишь вспоминать о прошлом. Оно сохранило отпечаток особенной жизни.
Непрожитая жизнь с её мечтами и идеями. Илона умела мечтать. Уж он-то знал. И какие это были красивые мечты, реализация которых украсила бы серый город, да что там, целый мир.
Прикрыв глаза, Святослав припомнил рисунки домов, созданные фантазией шатенки, испытывавшей трепет перед громоздкими творениями. Будто бы ей самой не хватало массивности. Может об этом и желала сообщить Илона. И он бы предпочёл любоваться и ею хрупкостью, и величием домов, которыми она, как архитектор, наполнила бы город. Образы домов, перекочёвывавшие на бумагу из её головы, обладали тактичной роскошью и грубостью форм. Какие-то дерзкие и могущественные, они высились на нарисованной территории, обещая проживающим в них людям обретение гармонии.
Мечты, как смятые листы с рисунками, наверняка пылились в каком-то ящике комода Илоны. И всё потому, что она оказалась любящей дочерью, не сумевшей покинуть родителей, привыкших зависеть от её помощи. И она помогала, пока не растратила все силы. Те самые, что даются человеку для проживания собственной жизни.
Святослав ещё раз перечитал досье, уместившееся на двух листах бумаги. Определённо Илона создала бы себе богатую биографию, имей свободу, чтобы жить.
Едва слышна была музыка, и казалось, что она проникала в дом откуда-то издалека, а освещение в просторной гостиной исключало полумрак, но и не допускало яркости. Всё, как любила госпожа Сатова. Сама же Ида появилась без существенного опоздания. Гости повернулись в сторону лестницы, по которой без спешки, но и без нарочитых пауз спускалась молодая женщина в платье телесного цвета. Её волосы были собраны на затылке, обнажив шею, и к удивлению присутствующих, свой образ она не дополнила массивными украшениями, обойдясь едва заметной цепочкой с крошечным кулоном из бриллиантовой россыпи.
– Сама скромность, – Эрика не удержалась от возмущения, но озвучила его так, чтобы оно было услышано только Константином.
– А ей идет.
– Не успокаивай меня: скромность никому не к лицу, это вынужденная мера. Но зачем она понадобилась Иде?
– Возможно, таково состояние её души, – Константин приобнял спутницу за талию, чтобы та отвлеклась от переживаний за подругу.
Пара предпочла отойти подальше от места основных событий, а именно встречи владелицы особняка и гостей. Численность приглашённых позволяла Иде Сатовой поздороваться с каждым гостем персонально. Практически все присутствующие были наглядно знакомы женщине в бежевом платье, за исключением нескольких персон и в частности импозантного мужчины. В его облике напрочь отсутствовала простота. Всё, как ей нравилось. Когда-то. Ныне типажная внешность располагала к созерцанию. Не более.
– Я ждал нашей встречи, – попавший в поле её зрения господин, не стал мешкать и завёл беседу.
– Имелось основание? – Она сохраняла дистанцию, в чём помогала холодность, исходящая от неё, как шлейф парфюма.
– Да.
– Какое же?
– Мне есть, что вам предложить.
Ида внимательно смотрела на мужчину, то ли позабывшего правила приличия, то ли не знавшего их и потому не назвавшего своего имени, но не это обстоятельство удерживало её внимание. Он демонстрировал честность, хоть и пытался произвести на неё впечатление.
– Сейчас неподходящий момент.
– Назначьте мне день встречи.
– Возможно, так и поступлю, если узнаю ваше имя.
На лице мужчины появилась растерянность, за что он мысленно себя отругал.
– Филипп Градов.
– Я в представлении не нуждаюсь, – Ида позволила себе рассмеяться. – Жду вас в четверг к восьми вечера.
– Благодарю, госпожа Сатова, – Филипп поцеловал женскую руку, отметив, что её владелица не проявила ни малейшей реакции на контакт.
Мужское сердце щемило от боли неясной этиологии. А вот причина вырисовывалась понятная. Как отец он понёс разочарование. Дочери остались безучастными к пребыванию на балу Сатовой. Арина и Алина держались так, словно дома их ожидали любимые и любящие супруги, которым они намеревались хранить верность во что бы то ни стало. А ведь среди приглашённых гостей присутствовали вполне приятные взору и весьма галантные юноши, приходившиеся сыновьями стареющей элиты.
Телефонный звонок вырвал пожилого мужчину из раздумий. Комбинация цифр, высветившаяся на экране, не всплывала в памяти, а на незнакомые номера он давно перестал отвечать. И кто бы мог звонить человеку, погружённому в закат жизни? Но незнакомый человек, звонил, не переставая. Сдавшись под напором чужой наглости, Феликс ответил, придав тону излишнюю строгость. Незнакомец ответил голосом, который невозможно было забыть.
– Не может быть.
Феликс не верил собственным ушам. Ему звонил человек, ставший не просто близким, а превратившийся в некровного брата.
– С трудом нашёл твои координаты, конспиратор.
– Пётр.
– Разве мог я никогда не вспомнить о тебе?
– Я недавно вспоминал тебя.
– Что-то случилось?
– Старость наступила.
– Не хандри. Я приеду к тебе в гости.
– Один?
– Нет, брат, с женой. И мы тоже стареем. И нам тоже хочется создать для себя компанию близких людей.
– Мой дом – ваш дом.
Феликс за долгие годы ощутил себя так, словно оказался маленьким ребёнком в объятиях заботливой матери. Волею судьбы он не сумел создать семью тем способом, что доступен большинству людей, но это не значило, что следовало оставаться, как перст одному. Вот и в нём нуждались тоже. Может и дочери, увидев пример Петра и его избранницы, задумаются о том, как важно успеть найти себе пару. До того момента, когда коварно подступит старость.
– Как тебе бал?
– Технично и зрелищно спланированное мероприятие, особенно мне понравилось парение бумажных птиц под потолком. Кстати, а как это было сделано?
– Это всё, что оставило впечатление?
Ида задумалась, словно для приличия, и довольно быстро дала ответ.
– Да.
– Я не выдерживаю тебя.
Эрика едва сдержалась, чтобы демонстративно не покинуть мрачную гостиную. К тому же Ида снова нарядилась в чёрное платье, отчего терялась в пространстве тёмно-серых тонов.
– Не оправдываю твоих ожиданий.
– Ты не хочешь понять, как важно добрать эмоции и чувства. Нам с тобой ещё не критично много лет, но и не так мало, чтобы не ценить время. Долюби, пока имеется возможность.
– Ты предлагаешь мне делать то, что хочешь сама. Но это твоё желание, а не моё.
– Опомнишься, а будет поздно.
– Мне достаточно любви.
– Сегодня я не намерена выслушивать рассказы об ангелах, – Эрика нахмурилась, прогоняя прочь подозрительную мысль о психическом здоровье подруги.
– Почему-то мне стало казаться, что ты проникаешься этой темой, – Ида не торопилась делиться с близким человеком своими открытиями, но надеялась, что в них возникнет потребность у кого-то ещё, кроме, как у самой себя.
– Для разнообразия я могу выслушать и о них, но не только они должны занимать твои мысли.
– Возможно.
– Прошу тебя, скажи, что хотя бы с кем-то познакомилась на балу.
– С Филиппом Градовым. Он, кстати, придёт в четверг.
Эрика с изумлением смотрела на подругу, и казалось, что в любую секунду будет готова кинуться к ней, чтобы расцеловать.
– Наведу справки об этом человеке.
– Не стоит. Он просто придёт на встречу.
– Хочешь сказать, что он тебе не понравился?
– Не знаю.
– А ты постарайся это понять. В четверг. И убедительно тебя прошу, пусть он тебе понравится.
Ида не сдержала смех, настолько умилительно выглядела Эрика, когда сердилась.
Ограниченность пространства превратила единственную комнату в спальню и кабинет, став средоточием персонального мира. Впрочем, хозяин помещения при всё этом сохранял непоколебимое чувство собственного достоинства. Но не величия. Амбиции Филиппа не достигали той высоты, на которую он не имел прав.
– Быстро.
– Я и сам не ожидал, что справлюсь с твоим заказом.
На стол Филиппа лёг толстенный блокнот, сохранивший следы дороговизны, какую уплатил за него бывший владелец. Потрёпанный, он обрёл большую ценность, чем когда был новым.
– Если честно, мне не верилось.
Филипп коснулся пальцами обложки блокнота, про себя отметив, что человек, которому тот принадлежал, не просто предпочитал роскошь, а признавал только её.
– В общем-то, по случайности ежедневник Сатова оказался у местного скупщика хлама. Он находился в потайном отделении подкладки пальто, а вещи покойного его племянник предпочёл отдать благотворительной организации. Там-то и обнаружили ежедневник с красивой обложкой, приняв за вещь, стоящую внимания коллекционеров.
Частный детектив не смог не заметить возрастающий интерес заказчика к полученной вещице, а потому посчитал правильным оставить того наедине с приоритетными задачами. Филипп только кивнул на прощание давнему приятелю, и поспешил устроиться за столом. Немного помедлив, прежде чем раскрыть хранилище мыслей одиозного мизантропа, Филипп всё-таки ворвался в чужой мир. Хаотично выбрав заметку, мужчина прильнул к странице. Он и не заметил, как держа в руках вместилище шокирующей информации перебрался на кровать, чтобы устроиться поудобнее для продолжительного чтения.
– Почему ты хочешь меня?
Полумрак скрывал лицо мужчины, оттого его голос воспринимался с ещё большим трепетом женщиной, медленно приближавшейся к нему. Не спешила она лишь потому, что знала, как ему приятно оттягивать момент наступления близости. И ей хотелось распалить внутри себя тот самый огонь, что обжигает нервные окончания, готовя их к чему-то более мощному. Остановившись у камина, Эрика прикрыла глаза, чтобы было легче излагать откровенные желания словами. Никогда прежде ей не доводилось настолько открываться мужчине.
– Мне нравится соприкосновение наших тел. Я начинаю ощущать что-то особенное внутри себя.
– Продолжай.
– Хочу чувствовать твои руки на своём теле. Везде. Хочется обо всём забыть и находиться только в этом моменте. Чувствовать твои руки. Твою кожу.
– Я хочу ощущать тебя полностью.
Эрика продолжила направляться к мужчине, показавшемуся из полумрака, и его призывная улыбка придала ей сил. Она сбросила с себя пальто, под которым ничего не было, кроме тела, в красоте которого не сомневалась, игнорируя давление возраста. Мужские руки коснулись талии, чувствуя лёгкую дрожь её тела. Обхватив Константина за шею, она поддалась ещё сильнее вперед. В такие моменты всё переставало существовать, кроме них двоих и ощущений внутри неё. Плохо поддающихся описанию, но таких, от которых она не захочет отказываться.
– Мы многое не знаем о нём.
– Не наша вина. Он не пытался нам открыться.
Девичьи голоса звучали приглушенно, чтобы произносимые слова не покидали пределов комнаты, утопающей в сиреневых тонах. Арина продолжала лежать в постели, утратив всяческое желание одеваться к завтраку. Было слышно, как в гостиной отец радуется визиту гостей.
– Ты злишься на него?
– Просто не понимаю.
– Отец имеет право на свою жизнь.
– Вот именно это и стало для меня открытием. Теперь я поняла, почему он стал нас выдворять из неё.
– А я его понимаю, – Алина подошла к окну, понаблюдать за тем, как редкие капли нерешительного дождя касаются стёкол.
– Поясни мне, – Арина приподнялась так, чтобы видеть сестру.
– Мне несколько дней тому назад казалась уютной жизнь в кругу семьи. Так безопаснее, ведь не нужно узнавать незнакомых людей, изыскивать в них кого-то близкого, чтобы быть вместе. Долго или нет. От этого становится холодно. Может даже одиноко. Уютнее быть с родителями, или родителем. Всегда есть к кому вернуться. Но вот в чём дело, когда-то мы с тобой всё-таки найдём среди незнакомцев созвучных нам персон и уйдем к ним, а отец останется один. И он готов принять такую участь. Был готов. Сейчас к нему вернулся близкий человек.
– Ты думаешь Пётр и его жена останутся здесь?
– Да. Ты только это услышала из того, что я сказала?
– Услышала всё. Я не задумывалась над тем, чтобы кого-то искать. Почему ты об этом стала думать?
– Потому, что я увидела среди незнакомцев того, с кем не прочь пообщаться. И это со мной происходит впервые. И я склоняюсь к мысли, что захочу общаться и с другими новыми для себя людьми.
Арина отвернулась от сестры, перевернувшись на другой бок, чтобы лицезреть надоевшую своим цветом стену. Всё было лучше, чем видеть изменившуюся Алину.
– Снова источаешь счастье.
– Если бы и хотела скрыть, не смогла бы.
– Ты действительно счастлива?
– Настолько, насколько это допустимо.
– Дозированное чувство счастья?
– Именно так.
– Мне казалось, что твой роман лишён сомнений.
– Идеалов не существует.
– Удивлена.
– Меня устраивает наша с ним близость, – женщина, не скрывавшая приподнятости настроения, почувствовала, что предстоит защищаться.
– А как же отношения? – Собеседница старалась подавить скептичность, просачивавшуюся изнутри, что было куда честнее, чем лицемерить улыбками на губах и равнодушием в глазах.
– Это и есть отношения. Просто такие. Не схожие с чужими.
– У меня с Егором всё было просто и понятно.
– Это было с Егором. С другим мужчиной у тебя будет другая история. Не бойся этого.
– Страшно от того, что не знаю, что произойдет.
– Пробудишься.
– Ты почувствовала это с Константином?
– Я сама была удивлена тому, насколько глубоко неразбуженная была все годы.
– Всё-таки ты влюблена.
– Это лишь эмоциональная близость, неизбежно возникающая на фоне физической.
– И всё-таки это чувства.
– Звучит так, словно в них присутствует что-то плохое, – Эрика и сама стала замечать за собой перемены в эмоциональном фоне.
– Отчасти, – Ида считала себя должной напоминать о перспективах.
– Что же?
– Само чувство любви несёт опасность. Это такое мучение, словно душа не принадлежит самой себе. Она мечется, страдает и думает о другом, а не о себе. И что в этом хорошего? Я сосредоточена на своём мире, и он уже давно вышел за пределы моего тела, перестав быть внутренним. Он стал внешним. Я всецело принадлежу себе и внутри меня царит умиротворённость. Я не изнуряю себя мыслями о ком-то другом, не озадачиваюсь, что он обо мне думает и останемся ли мы вместе. Это такая бесполезная мука.
– Если честно, я не так часто влюблялась.
– Смотри, чтобы смогла исцелить себя.
– Вдруг мне не придётся избавлять себя от чувств.
– Придётся. От любви всегда приходится избавляться. Она не вечный спутник человека. И уж точно не смысл жизни, – Ида не решалась поведать подруге о том, что с ней произошло задолго до встречи с Егором. И почему ему не досталось от неё чувства любви. Ида не просто скрывала правду, а лгала.
– Не знаю. Пока не знаю.
– Вот именно, что не знаешь. Человек попадает в ловушку чувств по незнанию того, что это иллюзия. Точнее опасная идея, выданная людям для того, чтобы играть на их душах, тем самым заставляя расточать энергетический ресурс.
– Разве тебе пришлось избавляться от чувств к Егору? – Эрика продолжала делать о подруге новые открытия, ловя себя на том, что с возрастом стала доверчивее или невнимательнее.
– Не к нему. – Ида осеклась, рассчитывая на тактичность собеседницы, что та не станет мучать её уточняющими вопросами.
– До недавнего времени я скептически относилась к сильным чувствам, и не только к пресловутой любви. Моя милая госпожа Сатова, в моём случае пробудилась не любовь.
– Но ты не против того, чтобы и она заявила о себе?
– Не знаю.
– Когда освобождаешься от любви – испытываешь свободу и умиротворение. И после этого не захочется лишиться внутреннего равновесия. Никакая любовь того не стоит, ибо любое чувство представляет собой неравноценный обмен энергией. Кто-то отдаёт больше, кто-то меньше. И порой даже не это важно, а то, как себя человек из-за этого ощущает. Чаще всего как тот, из которого вытащили нечто придающее силы.
– Если тебе так комфортнее, значит это правильно для тебя.
– Избавившись от любви, терзавшей душу, больше не возникнет желания открывать сердце чему-то подобному. Определённо, для меня любовь вовсе не смысл жизни. Для меня. И я не желаю пересматривать данное мировоззрение.
– Как ты враждебна к любви, – Эрика прыснула со смеху.
– Это тебе сейчас смешно, пока влюблена, – Ида обдала собеседницу строгостью, будто шаловливого ребёнка.
– Романтические отношения – это не всегда про любовь. Это немного другое. Это чувственность. Это телесность. Это удовольствие.
– Вот видишь, значит ты и сама избегаешь любви.
– Не избегаю. Любовь не всегда появляется там, где имеет место наслаждение телами, эмоциями и даже касанием душ.
– Странно, не находишь?
– Скорее зрело, чем странно.
– Что же, я удивлена и одновременно с этим, рада, что ты не поддалась любви.
– А разве ты не любишь Ангела? – Госпожа Мезанс не подлавливала близких людей на двойственности суждений, но изредка доводилось пускать в ход отточенный навык.
– Это чувство иного уровня: оно энергетически возвышает и исцеляет, – Ида не была застигнута врасплох: размышления на тему, ставшую единственно-значимой, обеспечивали обилием убеждений.
– С людьми такой любви не случается?
– Люди не ангелы.
«Я мечтал создать идеальное общество, из которого напрочь исчезнут пороки внешние и внутренние, но потерпел фиаско, ибо природа человеческой души несовершенна изначально. Никакая эстетика и даже красота извне не просочатся внутрь тела и не исправят сбой. А самым досадным открытием для меня стало осознание, что в тандеме с умом душа не совершенствуется. И я подвергся отчаянию. Возможно, не существует кого-то, кто бы поверил в то, что при всей своей нетерпимости к порокам и недостаткам, я трепетно люблю человека. Изящество тела и утонченность души не могут меня не пленять. Но они будто теряются среди увеличивающейся численности несовершенных индивидуумов. Утративши иллюзорные опоры, я скатывался в бездну, а мне вслед гоготала безнадёжность. Но и во тьме, принявшей разочарованного старика, я продолжал искать спасение для безусловно великого творения. Гипотетический человек за счёт деталей становился особенным созданием. А дополнялся образ элементом одухотворённости. Вот там и следовало искать ответы – внутри души! И я нашёл. В этом мире существуют люди с иными душами. Не совсем человеческими. Тогда-то я и начал подготовку к форматированию мира. Пандемия потребовалась для прикрытия и как повод для сбора генетического материала. Мне удалось добиться от учёных оптимального способа редактирования генов для будущей расы. И для этого даже не потребуется участие мужчин и женщин, идущих на поводу у внешней программы, чтобы сближаться и создавать новых людей. По моему заказу учёные разработали адаптированное устройство – искусственная матка с энергетическим аккумулятором. Но это всё выступало лишь физическим уровнем создания расы, а вот с духовным оставались открытыми некоторые вопросы. Мне потребовалось время, чтобы их закрыть. И я проделал колоссальный труд».
Филипп предполагал, что записи Сатова произведут впечатление, но не ожидал, что получит в своё распоряжение настолько шокирующую информацию. И уж точно этот ежедневник поможет ему поставить фамилию Градова неподалёку от Сатова. Но не без участия представителя этой семьи. Подумав об Иде, он тяжело вздохнул: столь странные женщины, как вдова племянника Вальдемара прежде ему не встречались. Оттого он несколько терялся, ведь не понимал как держаться в её присутствии.
За серой тональностью, накрывшей город и одинаково размеренной судьбой каждого живущего в нем, скрывалась болезнь, просачивающаяся прямиком в душу, оставляя тело практически нетронутым никакими симптомами. Только душа и поражалась каким-то новым вирусом, проявляющимся утратой энтузиазма, целей и порождавшим скуку. Человек начинал тяготиться близкими, мечтами и желаниями, и наконец утрачивал интерес к собственной персоне.
И этот вирус существовал столько же времени, сколько и человек. И им выступала сама жизнь. От этого вируса умирали все, а некоторые и вовсе приближали такой исход. Святослав никак не мог отделаться от мыслей об Илоне. Перед его глазами проносились воспоминания о юности. Какой прекрасной была та пора жизни. Тогда он не испытывал разочарований и много мечтал о том, что их ждёт в будущем. Если можно было бы остановить время, или хотя бы замедлить, чтобы оно не неслось так быстро к финишной прямой. В минуты таких размышлений ему становилась непонятна суть рождения человека. Какой-то жуткий биологический конвейер рождений и смертей, и всё для того, чтобы поддерживать существование вируса под названием жизнь.
Вот и Илона не стала и дальше болеть этим вирусом, освободившись от него и от себя. Святослав никогда не задумывался о том, чтобы прекратить собственное существование, и ему оставалась непонятной природа противоположных чувств.
А с этим следовало разбираться, ведь за ширмой идеального бытия современного человека скрывалась его полная беззащитность перед вирусом жизни.
– Ты мне так и не рассказал о своих впечатлениях.
– О чём именно?
– А имеется несколько поводов?
– Если честно, то да.
– Я интересуюсь твоим впечатлением от встречи с Идой.
– Красивая, и больше ничего.
– Не твоя женщина.
– Виктор, она мне требуется для большего, чем какие-то там симпатии, чувства.
– Позволь уточнить, для чего?
– Для новшества.
– С чем оно связано?
– На сегодняшний день у меня отсутствует полнота общей картины, и я опираюсь лишь на потребность в улучшениях.
– Этим можно заниматься и без вовлечения Иды.
– О нет, без тех, кто наделён властью идею не запустить.
– А она разделит её?
– Если Ида действительно стала Сатовой, то она как никто другой поймёт меня.
– Только будь с нею более многословным, – Виктор позволил себе рассмеяться, уж больно пафосно и одновременно по-ребячески смотрелся его воодушевлённый приятель.
– Я готовлюсь к этому, – Филипп будто и не понял, что друг иронизировал, что указывало на полную вовлечённость в собственный план.
– Я задам тебе неприятный вопрос.
Отвернувшись от собеседницы, белокурая женщина старалась не подавать виду, поскольку сильно волновалась. Меньше всего она хотела причинять дискомфорт близкому человеку. Неизбежный разговор должен был состояться. И лучше раньше, чем поздно, когда могло оказаться уже ни к чему.
– Это требуется тебе?
– Нет. Нам обеим.
– Я не готова к этому, но попробую тебя услышать.
– Ты стала ощущать Ангела из-за одиночества?
– Одиночество позволило мне ощутить его.
– Ты поняла суть моего вопроса. То есть ты его не создала, чтобы спрятаться от одиночества?
– Ангелов создали Высшие силы. Я лишь смогла его прочувствовать, когда мне никто не мешал это сделать.
– Я тоже испытывала пустоту внутри себя. Но рядом со мной не возник Ангел. – Эрика ощущала твёрдость позиции, какую заняла подруга.
– Возможно, тебе не требуется диалог с Ангелом, – Ида пожала плечами, будто всё было и так понятно.
– О да, я предпочитаю закрывать пустоту в душе другим способом.
– Чем насытить жизнь, чтобы не возникало ощущение пустоты?
– Людьми.
– Это временно. А порой и обманчиво.
– Чаще обманчиво. И временно. Но они точно потеснят пустоту.
– Ненадёжно.
– Сама жизнь лишена надёжности – она не вечна. Она в любой момент способна прерваться. Не это ли причина, чтобы забросать пустоту отношениями?
– Во мне больше не имеется пустоты.
– А если Ангела окажется недостаточно?
– Исключено.
Эрика давила в себе желание встряхнуть госпожу Сатову за плечи, как это сделал бы Вальдемар, или же грубо оборвать её фантазии словами. В какой-то момент ей стало казаться, что красивая, но отстранённая от реальности женщина, сошла с ума. Тихо, культурно, с сохранением достоинства и обличья.
– Не задумывалась над тем, как ещё можно устранить пустоту в душе?
– Нет.
– Я всё же подскажу, как. Пустоту нужно заполнять удовольствиями, в том числе теми, которые обеспечивают люди.
– То есть не людьми, а тем, что они могут дать?
– Да.
– Потребительский подход.
– Нет. Это взаимообмен. Ты ведь тоже им будешь отдавать то, что им требуется.
Ида посмотрела на близкого человека, и ощутила лишь то, как они отдаляются друг от друга. Они всегда были разными. Сейчас и вовсе стали кричаще несхожих друг с другом.
– Мне стало достаточно Ангела.
Эрика закрыла ладонями лицо, как когда-то в детстве от безысходности, когда ничем не могла помочь горячо любимой матери, периодически походившей на обитательницу клиники для душевнобольных. По мере взросления Эрика понимала, что непростая психика позволила её матери создать немало литературных произведений, вполне даже требующихся отдельной категории общества. Высокой ценой. Чрезмерной. И заплатила таковую не только Амели Рихтер-Мезанс, но и её дочь. И если бы не мужчины в жизни Эрики, она бы не смогла прочувствовать саму себя. Но это был её рецепт исцеления. И его не следовало вручать другой женщине, быть может не знавшей, что такое быть на грани.
Нетерпение терзало мужчину, ожидавшего наступления вечера, что позволило бы ему остаться наедине с инновационными мыслями. Не своими, что совершенно не оскорбляло. Напротив, чужие гениальные суждения обладали большей безопасностью. И это также не играло существенной роли. Филипп спешил проникнуть в когнитивное пространство Вальдемара Сатова. Устроившись в постели, он распахнул ежедневник, ища заложенную страницу.
«Всю свою жизнь я встречал, пусть и редко, людей, будто отличавшихся от большинства. В них присутствовало что-то отстранённое, неземное, и даже если они вели аморальный образ жизни, в них сохранялась частичка чистоты. Такого абсурда я не мог испытывать. Но именно это ощущение настигало меня при встрече с такими личностями. Я перестал осуждать тех, кто совершал ошибки, если в их облике видел отличительную черту. Я не понимал, с чем имею дело, но настроился выяснить, что же придавало выделяемым мною персонам особенность. И я узнал ответ.
В этих людях имелся ангельский ген. Такого не могло быть. Обычные люди, пусть даже талантливые, красивые и умные, но точно не ангелы. И я продолжал изучать этот странный ген. Как оказалось, он отличался от основных генов, участвующих в придании человеку его облика, характера, ума и прочих особенностей. Этот ген имел уникальную структуру и каким-то невероятным образом встраивался в цепочку ДНК. Мне повезло шагнуть дальше, и отыскав носителя такого гена, с ещё живыми родителями, я сумел убедить тех пройти секвенирование генома. Ни у матери, ни у отца этого гена или какого-либо схожего с ним, не оказалось.
Знал бы кто, какие средства я выложил за проверку собственных предположений, он бы пришёл в исступление. Но я потратил слишком мало, ведь поздно начал изучать самую суть того, что отвечает на вопрос о смысле и причине рождения человека. Я не доплатил своим временем. Начни бы я по молодости лет вкладывать свой капитал в изучение невидимой глазу тайны, возможно, привёл бы человечество к пересмотру мнимых истин.
Но я всё-таки успел приблизиться к первостепенному открытию века. А следовало идти дальше. Я продолжил искать источник этого гена. И таковой обнаружился, и им выступала душа.
Сличив генетические паспорта нескольких людей и их кровных близких, я утвердился в гипотезе, что ангельский ген в ДНК встраивала душа во время формирования плода. На этом этапе я зашел в тупик. Точнее, я не мог понять, что происходит, ведь тело представляет собой материю, а душа не обладает таковой или же человек не располагает данными о том, из чего она состоит. Я не смог остановиться. Сопоставляя информацию, полученную от собственных исследований с тем, что говорит официальная наука, я выдвинул следующую гипотезу, что ДНК тела и ДНК души взаимопроникаемы, то есть происходит межпространственный химеризм. С чем-то подобным мир не сталкивался, либо об этом не было известно настолько широко. Конечно, состоятельность моей гипотезы ещё придется доказывать, но главное, что рождена идея. А обнаружение уникальных фрагментов в ДНК тела представляется научным прорывом. Человечество может измениться, стать по-настоящему лучше. Для этого достаточно встроить в эмбрионы, что будут созданы в лабораторных условиях, ангельский ген. Я позаботился о том, чтобы это произошло. Ангельский ген может быть выделен из ДНК человека при помощи инновационной методике, после чего его растиражируют лучшие генетики. Они лишь ждут старта. Осталось дело за малым – чтобы отыскался тот, кто пожелает изменить мир».
Достаточно увидеть силуэт человека, чтобы узнать его мысли. По крайней мере, Казимиру хватало и очертаний, чтобы осознать суть. Человек, пришедший на территорию не смирившихся с новым миропорядком, испытывал недовольство. И как казалось, Казимиру, в отношении всего мира, и может даже, и всех людей. И он сам успел разочароваться в мире и людях, но ему было проще свыкнуться с этим чувством, ведь и не ждал больше, чем ему могли предложить. Привыкший жить простенько в несущественные детали не вдаётся.
– Я застаю тебя за бездельем всякий раз, когда появляюсь на этом кусочке мира.
– А чем ещё здесь можно заниматься?
– Мне стоит попробовать.
– Тебе не понравится.
– Напротив. Пища из автоматизированной теплицы, вода добывается из воздуха, жилье всегда тёплое за счет горячих источников и ванну можно принять хоть летом, хоть зимой. А за всё это в городе приходится дорого платить.
– У тебя никогда не возникало вопроса, почему всё это доступно инфрамистам, а не законникам?
– Если честно, я не думал об этом.
– И очень плохо.
– Скажешь ответ?
– Нет. Думай. И делай так, чтобы иметь всё то, что ты перечислил.
– Наверное, мне нужно для этого бросить город.
– Нет. Нужно переделать себя. А это почти невозможно.
– Пускай и так. В самом деле, почему власти не зачищают территорию «Свободных людей»?
– А кого ты считаешь властью?
– Ты на что сейчас намекаешь?
– Не намекаю. Говорю прямо.
– Нет, – Герман опешил от того, как развивался разговор, – не может быть.
– Наивный ты, как и все законники.
Герман принялся оглядываться по сторонам, словно впервые находился на землях, отгороженных от пространства трансгуманизма и технократии.
– Не ищи. Не пытайся искать то, что и не скрывается, – Казимир смотрел на визави, и поражался той слепоте, что не позволяла Герману видеть вещи такими, какими они являлись на самом деле.
– Ты что ли?
– Правильно, что спрашиваешь с сомнением. Нет.
– Значит, все заодно.
– Значит, то, что каждый за себя. Каждый стремится обзавестись своим безопасным местечком. Бифуркация происходит только под контролем. Всех участников. Всех владельцев частей общего.
Герман отвернулся от друга, намереваясь уйти без финальных фраз, но не удержался от желания озвучить упрёк.
– Никогда сюда не приду.
– Придёшь. И я, как всегда, дам тебе ответы, без которых ты не увидишь того, что тебя окружает.
– Помнится ты говорила мне о какой-то идее на счёт людей.
– Думала, ты не вспомнишь об этом.
– Расскажешь?
– Меня осенила идея избавить мир от страданий. Так быть не должно. Для этого мало обеспечить здоровые тела. Для этого нужны особенные души. Ангельские. Подобные ангелам.
– Ты высоко замахнулась. Этот мир создавался для людей. Если вообще создавался, а не возник сам по себе.
– Как бы там ни было, но человечество нуждается в трансформации.
– А имеет ли право человек их внедрять? – Голос женщины звучал скептически, и на её лице застыла соответствующая эмоция.
– Ты же сама сказала, что мир возник сам по себе, а значит, у человека в наличии исключительные права, – особа, озвучившая идею, принялась обороняться.