День печали

1

Баржа бесшумно скользила по воде под автобусом № 22.

Лейли сидела, прислонившись лбом к стеклу, в третьем ряду от водителя, смотрела, как медленно удаляются пирамиды белого песка, и думала: «Ну вот, теперь они крадут наш песок… Все остальное уже захапали, теперь забирают пляж, песчинку за песчинкой».

Автобус пересек канал Арль-Бук и продолжил подъем по авеню Мориса Тореза. Мысли в голове Лейли едва шевелились. Она всегда представляла себе этот канал как расходящийся шов, а городок Пор-де-Бук – как медленно дрейфующий в сторону моря клочок земли, отделенный от континента узким двадцатиметровым проливом. Завтрашним океаном.

«Не идиотничай…» – урезонила себя Лейли, а автобус уже ехал по объездной дороге, – четырехполосному национальному шоссе № 568. Нескончаемый поток машин отделял Пор-де-Бук от остального мира еще надежнее канала с его ленивыми баржами и лесистыми берегами. Часовая стрелка еще не доползла до цифры семь, а новый день уже начался, приоткрыв один темный глаз. Бледный свет фар встречных машин освещал лицо Лейли, преломляясь через стекло. В кои-то веки она казалась себе красивой. Результат стоил приложенных усилий. Она поднялась в шесть утра, чтобы вплести в косички разноцветные бусины, как это делала ее мать Марем в Сегу[1] летом, под палящим солнцем, у реки.

Лейли хотела выглядеть соблазнительной – это было важно. Патрис, то есть мсье Пеллегрен, сотрудник, занимавшийся ее досье в Бюро по предоставлению социального жилья за умеренную арендную плату, был неравнодушен к ее ярким краскам. К улыбке. К жизнерадостности. Пёльскому[2] происхождению. Смешанной семье.

Автобус № 22 свернул на проспект Группы Манушяна[3], идущий мимо городка Агаш.

Ее семья. Лейли сняла солнечные очки и аккуратно разложила на коленях фотографии. В деле обольщения Патриса Пеллегрена они такое же важное оружие, как женское обаяние. Она тщательно отобрала снимки Тидиана, Альфа́, Бэмби и квартиры. Интересно, Патрис женат? Есть ли у него дети? Можно повлиять на этого мужчину? И если да, насколько он влиятелен?

Автобус № 22 вез Лейли к месту назначения, виляя между гигантским «Карфуром», «Квик бургером» и «Старбаксом». За несколько месяцев, прошедших с последнего визита в агентство, появилось штук десять новых вывесок: белые рога гриль-бара «Буффало», оранжевый цветок магазина «Страна садов»; пирамидальная крыша отеля «Ред Корнер». С фасада мультиплекса из стекла и стали на Лейли смотрел гигантский Джонни Депп в образе капитана Джека Воробья, и ей вдруг показалось, что у них одинаковые прически.

Все здесь было похоже, и все походило на другие места.

Автобус спустился к каналу Каронте, соединяющему лагунное озеро Бер с заливом Фос в Средиземном море, и оказался на улице Юрди-Милу. Здесь и располагалась контора Патриса Пеллегрена. Лейли последний раз взглянула на свое отражение. Робкий свет дня потихоньку стирал ее призрак в стеклянном зеркале. Она должна убедить этого человека, что не может жить в этом бездушном обезличенном месте. Внушить ему, что Лейли одна такая на свете, только и всего. Черт, а он Патрис или нет?

2

06:49

Бэмби стояла перед Франсуа.

Специальная система зеркал номера «Шахерезада» в отеле «Ред Корнер» множила углы обзора, как если бы десять камер снимали и проецировали ее изображение на стены и потолок со спины, снизу и анфас.

Франсуа никогда не видел подобной красавицы.

Во всяком случае, не в последние двадцать лет. С тех пор как он перестал мотаться по миру и покупать за пару баксов тайских и нигерийских проституток. Почти все они могли бы побеждать на конкурсах красоты, предоставь им судьба шанс родиться «по другую сторону панели». Франсуа остепенился, женившись на Солен, у них родились Юго и Мелани, он построил дом в Обани[4], каждое утро повязывал галстук и отправлялся на работу проверять счета компании «Вогельзуг»[5], а в командировку за границу ездил два раза в год. Не дальше Марокко и Туниса.

Франсуа посчитал в уме месяцы: он около года не изменял Солен. Сам не заметил, как стал верным мужем. В «Вогельзуг» работали ярые сторонники режима секретности, и теперь он редко видел девушек легкого поведения, демонстрирующих соблазнительные изгибы и округлости.

И еще реже обнимал их.

Девушку звали Бэмби. Пёльское имя. Двадцать четыре года, тело африканской принцессы. Пишет диссертацию по антропологии и миграционным потокам. Они встретились случайно. Франсуа входил в группу из пятидесяти специалистов, регулирующих жизнь иммигрантов. Пятьдесят часов разговоров, записанных на диктофон (в том числе с ним плюс часовой монолог в кабинете «Вогельзуг»), оживленных легким флиртом.

Бэмби показалась Франсуа очень увлеченной, он давно не путешествовал налегке, беззаботность молодости уступила место опыту, силе, успешности, умению соблазнять, и он помог ей дельными замечаниями. Она прислала исправленный текст, и две недели спустя они снова встретились и долго разговаривали – на сей раз под запись, а прощаясь, позволили себе долгое объятие. Позвоните мне, если будет желание…

Очаровательная докторантка позвонила. Сказала, что ужасно занята – диссертация, практические занятия на факультете, – так что времени на бойфренда нет, поэтому… не будем терять время.

Получилось удачно: Франсуа придерживался той же философии.

Не будем терять время.

Приезжайте сюда, в «Ред Корнер», что на углу.

Войдя в номер, Франсуа сразу улегся на кровать, изображая внезапную усталость из-за трех стопочек водки, выпитых в баре на первом этаже. Не будем терять время? Пришлось потратить немало часов, чтобы приручить красавицу.

Бэмби присела рядом на корточки – без ложной застенчивости, но с обезоруживающей нежностью – и почесывала ему шею, как коту. Парео из набивного хлопка цвета солнца, доходившее до лодыжек, оставляло открытыми смуглые плечи и глубокое декольте. Маленький серебряный кулон прятался под эластичной резинкой.

– Это птица?

– Сова. Хотите взглянуть?

Девушка медленно потянула яркое одеяние вниз, к холмикам грудей, и рывком сдернула до талии.

Белья она не носила…

Вырвавшаяся на свободу плоть была великолепна, волшебна, а в ложбинке подрагивала маленькая сова.

Солнечное платье щекотало пупок, облегало бедра. Бэмби поднялась, провела пальцем по шее Франсуа до первой пуговицы рубашки и скользнула ладонью ниже, ниже – к ширинке. Девчонка решила свести его с ума!

Франсуа не останавливало, что она чуть моложе его дочери. Он знал, что все еще привлекателен, а седина действует магнетически. Не забывал он и про обаяние денег.

Интересно, у нее есть корыстный интерес?

Тело Бэмби колыхалось перед ним. Она улыбалась. Играла, как бабочка, готовая в любое мгновение вспорхнуть. Франсуа заставил себя успокоиться, чтобы не наброситься на девушку, поймать ее ритм. Возьмет ли она деньги? Нет, конечно нет. Проще всего будет увидеться еще раз. Встречаться время от времени. Обращаться с ней как с принцессой. Подарок. Ресторан. Отель получше загородного «Ред Корнер». Он обожал умных красавиц, считал, что они добрее других девушек. Чужая зависть кого угодно заставит стать идеальной подругой. Никто не хочет быть «побитым каменьями», уж лучше научиться скромности как средству выживания.

Мало кому из мужчин выпадает привилегия касаться ангелов.

У него мягкий голос, он любит поговорить. Больше всего ему нравится слушать себя.

Его жену зовут Солен. Их маленькой дочке Мелани исполнился год.

На левом соске у него маленький шрам в форме запятой.

Бэмби погладила подушечками пальцев кожу вокруг сосков, и Франсуа возбудился еще сильнее. Она долго ласкала его и впервые позволила на несколько секунд коснуться своей груди, но сразу отпрянула, как будто обожглась.

Франсуа предпочел думать, что она хочет продолжить игру. Бэмби с вызовом посмотрела ему в глаза, нарочито медленно повернулась:

– Принесу воды…

Руки Франсуа осиротели, зато взгляд воспламенился. «Прояви терпение, дружок, – мысленно призвал он себя, – и будешь вознагражден!» Первым усладилось зрение: Бэмби на ходу опустила парео еще ниже, прошла мимо витражного окна – на коже отразилась россыпь цветов – и через мгновение вернулась со стаканом. Франсуа ощутил волну тяжелого аромата.

– Нравится? – Голосок Бэмби прозвучал по-детски наивно.

Франсуа сел, подложив под спину подушку. У него был фирменный секрет – он никогда не строил из себя самца-победителя, особенно если был уверен, что уже покорил сердце женщины.

Он смотрел на девушку с обожанием и восторгом, как на заветный подарок, и изображал смущение.

– Красавица моя, ласточка моя бархатная, зачем тебе такой старик, как я?

– Замолчите, Франсуа.

Бэмби подошла совсем близко. Она была обнажена, только на волосах остался прозрачный шарф. Помнится, в их первую встречу Франсуа подумал, что такое покрывало не вписывается в образ «освобожденной» студентки. Бэмби расхохоталась:

– Разве я не кажусь вам красивой?

Бессовестная кокетка права. Шарф вуалью скрывал овал лица, затеняя круглые скулы, как дорогая рама, позволяющая сконцентрировать взгляд на шедевре – удлиненных, как листья оливы, глазах, двух перламутровых лодочках, уносящих в ночь между тростинками ресниц две черные, с медовым отблеском, жемчужины.

Комнату заполнял пряный аромат. Из скрытых в стенах динамиков лились восточные мелодии. «А нет ли тут видеокамер?» – встревожился Франсуа.

Бэмби плавно двигалась в такт музыке, зазывно вращала бедрами, внушая Франсуа уверенность, что он вот-вот насладится ее телом, а она станет инструментом в его руках. Бесценным инструментом, на котором позволено играть редким виртуозам.

– Я вам нравлюсь только из-за красоты.

Тембр голоса – «маленькая девочка»… Неотразимый. Не гортанный, без хрипотцы, как у исполнительниц госпела.

– С других сторон я тебя пока не знаю.

– Ну так закройте глаза.

Франсуа не послушался.

Бэмби медленно стянула с головы шарф. Длинные черные волосы были заплетены в косички.

– Хочу, чтобы вы любили меня с закрытыми глазами.

Девушка забралась на кровать и, мгновенно отринув стыдливость, оседлала Франсуа, так что он уперся взглядом в ее груди и ощутил мускусный запах женственности. Кожа Бэмби пахла вусуланом[6] – молодые малийки пропитывают этим благовонием одежду и волосы, втирают в тело, чтобы околдовать возлюбленного.

– Хочу, чтобы вы любили меня на ощупь.

Ладно… Франсуа принял игру. Ему не впервой заниматься любовью с повязкой на глазах. Вначале они с Солен часто это практиковали, но больше так не делают. Поэтому он сегодня здесь. Только поэтому. Франсуа опустил веки, Бэмби завязала ему глаза, и он попытался лизнуть ее соски, обхватив грудь ладонями.

– Ведите себя хорошо, господин администратор! – произнесла Бэмби.

Тонкие пальцы сомкнулись на запястье Франсуа, как если бы он, подобно мальчишке-шалуну, пытался стащить конфету из коробки.

Щелк.

Он понял не сразу, потом рефлекторно дернулся, чтобы сдвинуть повязку, не сумел дотянуться и осознал, что Бэмби затеяла игру с единственной целью – приковать его наручниками к кровати. Значит, она готовилась и заранее прикрепила их к прутьям спинки, спрятав за подушками.

Девушка все спланировала… Проклятье… Что ей нужно?

– Будьте благоразумны, мой авантюрист, игра только начинается.

Она прижалась к нему, окутав облаком аромата, и Франсуа успокоил себя: «Да, это игра, и очччень будоражащая!»

Чего добивается малышка? Он поступил правильно, взяв с собой всего двести евро. Или она задумала шантаж? Ну вперед, крошка! Мелани и Юго совершеннолетние, будет хороший повод расстаться с Солен.

В свои сорок девять лет Франсуа перестал рисковать, обрел столь желанное чувство равновесия и теперь даже радовался приключению, пока… не почувствовал боль в руке.

Укол! В вену! Мерзавка что-то ему ввела!

Франсуа запаниковал, потянул за наручники, хотел было закричать, но вспомнил, что все номера в треклятом отеле отделаны звукоизолирующим материалом, чтобы парочки не раздражались, сравнивая число и силу оргазмов соседей со своими собственными подвигами.

Нет, Бэмби ничего ему не вливала – ощущение было другое… Она взяла у него кровь!

– Долго ждать не придется, – успокоила его Бэмби, – всего несколько минут.

Франсуа показалось, что время остановилось.

– Бэмби?

Никто не ответил, но ему почудился плач.

– Бэмби?

Он начал терять ощущение времени. Сколько минут прошло? Он один в этом номере? Пора плюнуть на приличия и позвать на помощь. Придется краснеть, объясняться, спокойный мирок Солен рухнет, а Мелани узнает, что любимый папочка спал с ее ровесницей. О которой ничего толком не знал. Неужели проклятая девка с самого начала манипулировала им и все наврала? Только последний болван мог поверить, что такое сексапильное существо пишет диссертацию!

Он открыл рот и тут понял, что рядом кто-то есть.

Попробовал сосредоточиться, уловить запах Бэмби, но терпкие ароматы номера «Шахерезада» перебивали все остальные. Франсуа вслушался. Что это – звук шагов? Дыхание? Шорох висящей на шее цепочки с кулоном? Мелодия уда[7] заглушала все на свете.

– Бэмби?

Он почувствовал укол в запястье и легкую боль, так бывает, когда порежешься при бритье. Теплая жидкость потекла по правой руке. Кто-то с ловкостью цирюльника перерезал Франсуа вены.

3

8:30

Стулья, расставленные в длинном коридоре перед каждой дверью, напомнили Лейли бесконечное ожи- дание во время встреч родителей с преподавателями в школе и коллеже. Она часто появлялась последней, договариваясь на самое позднее время, больше часа ждала в одиночестве, после чего математик или англичанка уделяли ей две минуты: им не терпелось пойти домой. Так было с Бэмби и повторилось с Альфа́. Одиночество в коридоре, как сегодня утром.

Бюро недвижимости откроется только через полчаса, но Лейли пустили внутрь, ни о чем не спросив. До девяти утра и после шести вечера чернокожие уборщицы в стеклянных кабинетах офисных зданий напоминали работающих посменно призраков. Лейли хотела оказаться первой. В половине девятого из лифта вышел Патрис Пеллегрен. Он выглядел так, словно не понимал, как оказался в этом бесконечном коридоре.

– Мадам Мааль? – удивился он. – Я начну прием только через полчаса!

Лейли взглядом дала понять: «Что вы, что вы, ничего страшного, не извиняйтесь, у меня полно времени!»

– Э-э, ну что же, простите… – мямлил чиновник, – схожу за кофе.

Лейли одарила Пеллегрена лучшей из своих улыбок.

– Возьмете мне круассан?

Он вернулся через десять минут, неся на картонном подносе два эспрессо, пакет с булочками, две бутылки сока, масло, джем и свежий хлеб.

– Входите, раз уж вы здесь. Позавтракаем вместе.

Улыбка Лейли, теплые цвета ее африканской туники и бусинки в косичках явно сработали. Она решила не признаваться, что пьет литрами чай и никогда – кофе. Дерзость – опасное оружие, его следует применять с осторожностью.

Она обмакнула круассан в чашку, надеясь, что он впитает всю жидкость. Через панорамное окно открывался потрясающий вид на Пор-де-Бук, дома, торговые центры и щупальца дамб, связывающих полуостров с континентом. Фонари гасли, мигали светофоры, зажигался свет в окнах.

– Я люблю вставать раньше всех, – тихонько произнесла Лейли. – Когда приехала во Францию, каждую ночь убиралась на верхних этажах Башни[8] в Евромедитеране – деловом квартале Марселя. Мне там ужасно нравилось. Я как будто сторожила город, видела, как он просыпается, как загораются первые окна, идут по улице первые прохожие, фырчат первые автобусы, как начинаются новый день и новая жизнь. А у меня все наоборот – я собираюсь лечь спать.

Пеллегрен на мгновение задержался у окна.

– Я живу в Мартиге – на другой стороне канала, в одноэтажном доме. Вижу только растущие вокруг туи.

– Зато у вас есть сад.

– Да… Но выхожу я очень рано, чтобы успеть до пробок, закрываюсь в кабинете и читаю дела.

– Если не является надоедливый арендатор.

– Я всегда рад компании!

Патрис Пеллегрен: 40 лет, лишний вес, жена. Заарканив такого мужчину, за него выходят замуж и сразу рожают одного-двух детишек, чтобы «застолбить место» навечно. Такие мужчины если и говорят любезным тоном с девушкой, то совсем необязательно кадрят ее в этот момент.

– А я живу там. – Лейли показала на восемь белых башен квартала Эг Дус, стоящих лицом к Средиземному морю, как «сахарные» кости домино.

– Знаю… – ответил чиновник.

Они доели, и Пеллегрен переместился в деловую часть кабинета, достал папку и указал Лейли на стул напротив. Их разделял уродливый стол из лакированной сосны. Переменка закончилась.

– Итак, мадам, что я могу для вас сделать?

– Я не расскажу вам ничего нового, мсье Пеллегрен. Вы ведь знаете типовые квартирки F1, они все одинаковые: в двадцать пять квадратных метров втиснуты гостиная-кухня и спальня. Вчетвером очень тесно.

Она придвинула к Пеллегрену фотографии: диван, который каждый вечер превращается в ее кровать; детская, где спят Бэмби, Альфа́ и Тидиан.

Повсюду лежала одежда, громоздились стопки книг и тетрадей, валялись игрушки. Лейли потратила не один час, выстраивая композицию так, чтобы все выглядело естественно и Патрис Пеллегрен проникся важностью ее дела, осознав, какая она хорошая мать и организованная чистюля, а единственная ее проблема – теснота.

Патрис рассматривал снимки участливо и вроде бы заинтересованно.

Солнце неожиданно перешагнуло через высокий силуэт мультиплекса из рифленого листового железа, и его лучи уподобились будильнику, извещающему, что новый рабочий день начался. Лейли почти машинально достала из сумки темные очки.

– Солнце вам мешает?

Он опустил жалюзи, и Лейли оценила этот жест. Она часто надевала очки (у нее была целая коллекция – не дороже пяти евро за пару), даже если солнце скрывали облака. Люди реагировали по-разному. Те, кто поагрессивней, принимали ее за воображалу, впавшие в депрессию считали несчастной. Лейли не обижалась – разве они могли догадаться?

Пеллегрену она казалась эксцентричной. Кабинет погрузился в полумрак, и женщина сняла очки.

– Понимаю, мадам Мааль. Но… – Он бросил взгляд на высокую стопку разноцветных папок, в каждой лежало заявление с просьбой предоставить квартиру в муниципальном доме с умеренной квартплатой. – Сотни семей, подобных вашей, ждут очереди на жилье.

– Я нашла работу, – сообщила Лейли.

Патрис Пеллегрен расцвел улыбкой.

– Постоянный трудовой договор в отеле «Ибис» в Пор-де-Буке, – уточнила она. – Уборка спален и столовых – как раз то, что я больше всего люблю! Начинаю сегодня после обеда. Так что если найдете мне квартиру побольше, я смогу за нее платить. Хотите посмотреть договор? – Она протянула чиновнику листок.

Пеллегрен вышел сделать копию, вернулся и отдал документы Лейли.

– Не уверен, что этого достаточно, мадам Мааль. Очко в вашу пользу, но… – Еще один взгляд на папки. – Я… пришлю сообщение, если будут новости.

– Вы и в прошлый раз так сказали, а я все жду и жду!

– Знаю… Э-э-э… Какая площадь вам требуется в идеале?

– Как минимум пятьдесят квадратных метров…

Он молча записал.

– В Эг Дус?

– Все равно, лишь бы получить квартиру побольше.

Лейли не могла угадать, воспринял ли он ее просьбу всерьез. Он сейчас напоминал отца семейства, который невозмутимо заносит в список рождественских подарков самые нахальные просьбы своих детей.

– Тяжело вам живется в Эг Дус?

– Пляж и море помогают терпеть.

– Понимаю…

Участливость Патриса показалась ей искренней. Он сдержался, не взглянул в сторону папок, и Лейли пришло в голову, что он может проделывать этот номер со всеми посетителями, а в проклятых картонных обложках нет никаких заявлений.

Он по́нимал – конечно, понимал, этакий господин Малоссен[9], переведенный в ведомство, распределяющее муниципальное жилье. Лейли накрутила косичку на палец.

– Спасибо. Вы милый, Патрис.

– Э… Меня зовут Патрик. Ничего страшного… Вы тоже очень…

Лейли не позволила ему договорить:

– Вы милый, но я предпочла бы мерзавца! Выдала бы номер с обольщением, чтобы он переложил мое дело наверх, напряг секретарей, поспорил с патроном. А вы слишком честный. Глупо, что мне достались именно вы…

Лейли выпалила обвинительную речь с обезоруживающей улыбкой. Патрик Пеллегрен замер с зажатой в пальцах ручкой, потом рассмеялся, решив, что она пошутила.

– Я сделаю все, что смогу. Обещаю.

Патрик выглядел таким же искренним, как Патрис. Чиновник встал, и Лейли поняла намек. Он посмотрел на очки-сову у нее на лбу и улыбнулся.

– Они ваше олицетворение, мадам Мааль. Прихо́дите на рассвете. Терпеть не можете солнце. Вы – ночная птица?

– Была такой. Очень долго.

Взгляд Лейли затуманился.

Патрик Пеллегрен поднял штору, впустив в кабинет яркий средиземноморский свет. Лейли вернула очки со лба на нос и вышла.

* * *

Патрик Пеллегрен закрыл досье «Лейли Мааль», протянул руку, чтобы положить его на сотню папок (через три дня их должна рассмотреть паритетная комиссия), и замер. К слову сказать, свободных квартир будет не больше десяти, так что все решится быстро.

Делом Лейли займутся через много месяцев, и ее новая работа роли не сыграет. Патрик не желал подкладывать ее заявление к другим, это было все равно что зачислить Лейли в армию безымянных матерей-одиночек, приехавших из Африки и работавших на износ, чтобы иметь крышу над головой, одежду и еду для своих детей.

Лейли Мааль уникальна.

Патрик посмотрел в пустую кофейную чашку, перевел взгляд на чашку клиентки, заполненную мерзкой серой массой размокшего круассана.

Лейли ни на кого не похожа.

«Красива ли она?» – спросил себя Патрик.

Безусловно. А еще живая и резвая, у нее неуемная фантазия, но глаза выдают груз тяжело прожитых лет, а яркая туника скрывает усталое тело, не доверяющее ни одному мужчине.

Может, он фантазирует? Черт его знает… Больше всего Патрика мучил другой вопрос: насколько искренна Лейли Мааль?

В окно было видно, как она ждет под козырьком остановки «Юрди-Милу» и через несколько минут села в автобус № 22, набитый, как клетка с курами, которых везут на рынок. Патрик смотрел вслед автобусу до угла Морского бульвара. Он не понимал, почему так сочувствует простой и такой естественной женщине, в которую мог бы даже влюбиться, хотя был уверен, что правды она ему не сказала.

Он долго наблюдал за грузовиками, деловито катившими вдоль канала Каронте, потом встряхнулся и закрыл папку. К концу дня сверху лежали девяносто девять других.

4

09:01

Майор Петар Вели́ка осматривал номер «Шахерезада» со смесью растерянности и отвращения. На кровати лежал голый мужчина; недвижимый, холодный, обескровленный труп казался высеченным из камня. Белизну тела оттеняли красные простыни, персидские ковры, красновато-коричневые, с золотистым отливом, драпировки стен. Взгляд майора задержался на руках, прикованных наручниками к стойке балдахина.

– Черт возьми… – Других слов у полицейского не нашлось, хотя он повидал много подобных мест преступления и еще больше других, совсем не живописных.

В пятнадцать лет он сбежал из Югославии Иосипа Броз Тито, оставив половину семьи в Бьеловаре[10]. В двадцать лет поступил в школу полиции и через несколько месяцев заработал репутацию крутого и неподкупного легавого. Тридцать лет Велика собирал трупы во всех концах марсельской метрополии, что не смягчило его нрав.

– Он час истекал кровью, – заметил стоявший рядом Жюло.

– Объясни…

– Если судить по порезам на запястьях, он терял по пятьдесят-шестьдесят миллилитров в минуту. Значит, за час – три тысячи шестьсот миллилитров, а это половина всего объема крови, движущейся по сосудам человека. При такой кровопотере органы отказывают один за другим.

Велика едва слушал навязанного ему помощника, свежеиспеченного выпускника полицейской школы двадцати трех лет от роду. Майор не мог понять, что заставило такого блестящего парня попроситься в его, прямо скажем, жалкое подразделение. Жюло Флор. Милый, вежливый, расторопный, образованный лейтенант, которого практически невозможно вывести из равновесия, да еще и с чувством юмора. Такой не может не раздражать.

Велика время от времени кивал, одновременно наблюдая за двумя другими сыщиками, занятыми обыском номера. Иллюзия путешествия в прошлое была полной: ритуальная казнь словно бы свершилась во дворце халифа, кто-то покарал евнуха, посмевшего мысленно возжелать фаворитку повелителя. Пряный аромат ладана щекотал ноздри. Никто не догадался отключить спрятанную в стенах аппаратуру, и восточные мелодии продолжали заполнять помещение. Полицейские топтали ковер, люмилайтовские светильники выхватывали из сумрака фарфоровые чаши и пузырьки с аргановым маслом. Номер соответствовал своему названию и напоминал сердце багдадского базара.

– Можно открыть окно? – спросил Велика у Мехди и Риана, снимавших отпечатки пальцев.

– Ну… Да.

Он отдернул шторы и толкнул створки.

Волшебство улетучилась.

Окно выходило во двор с мусорными контейнерами. Крики чаек заглушили экзотическую музыку, по национальному шоссе ехали грузовики и автобусы. Велика повернул голову, задержался взглядом на вывесках торгового центра: «Старбакс», «Карфур», мультиплекс. Джонни Депп с дредами размером пять на четыре метра. Ориентальность растворилась в выхлопных газах. Никаких тебе минаретов, только жилые башни и портовые ангары. Дворец халифа превратился в куб из гофрированного железа – чудо современной архитектуры.

– Патрон, – негромко окликнул майора Жюло, – пришел Серж Тисран, управляющий.

Перед Великой стоял мужчина лет сорока в костюме и галстуке, похожий на торговца диванами или каминами. Говорящий каталог.

– Очень кстати, – откликнулся Петар. – Объясните мне принцип этих «Ред Корнер», вот уже несколько лет они растут как грибы после дождя.

Майор ухмыльнулся, глядя на Жюло, который что-то заносил в ультраплоский планшет размером с книгу карманного формата. Девайс заменял лейтенанту бумагу, которую повсюду разбрасывал его начальник.

– Речь идет о новой концепции отелей.

– Рассказывайте.

– Эта франшиза очень популярна во всем мире. Внизу бар, на этаже апартаменты. Принцип самообслуживания. Чтобы открыть дверь номера, нужна кредитная карта. Не труднее, чем заплатить дорожную пошлину. Счет выставляется за четверть часа, за тридцать или шестьдесят минут. Деньги списываются на выходе, как на выезде с парковки. А горничная уже делает уборку, и следующий постоялец может въезжать. Ни бронирования, ни имен, ни обслуживания в номерах. Классический отель, но и очень практичный.

Петар снова обвел взглядом восточное убранство комнаты.

– Понятно… Но декор номеров, как я понимаю, не похож на отделку болидов «Формулы-1»?

На лице Тисрана отразилась сдержанная профессиональная гордость.

– В этом заключается другая особость «Ред Корнер»! Все номера тематические. У вас было время осмотреться? Здесь есть «Луксор», «Тадж-Махал», «Монмартр», «Караван-сарай», «Венеция»…

Управляющий явно вознамерился пересказать весь буклет. Петар жестом остановил его, подумав, что Жюло уже загрузил все документы.

– Подобные номера есть во всех отелях сети?

Господин Каталог откашлялся.

– Совершенно верно. Повсюду на планете, куда бы вы ни поехали!

Петар заметил, что рассказ управляющего не только заинтересовал Жюло, но и развеселил его. Возможно, это идеальная гостиничная концепция для молодых романтиков с нищими зарплатами? Самого майора «красо́ты» из папье-маше ужасали. Почему бы не посетить номер «Вуковар», раз уж они здесь? Риан пытался распилить наручники, чтобы увезти тело к экспертам.

– В номерах есть камеры?

– Шутите? – делано возмутился администратор. Роль мелкого ремесленника, оскорбленного в лучших чувствах, удавалaсь ему не слишком хорошо. – Мы гарантируем полную анонимность. Безопасность, приватность, звукоизоляция…

«И почему это служащие компании так любят говорить “мы”, “наши”, не думая, что каждого могут заменить не позже чем через полгода?» – рассеянно подумал Петар.

– А снаружи?

– У нас три камеры на стоянке и одна перед дверью, запись ведется круглосуточно.

– Хорошо, мы ее забираем… А теперь, пожалуйста, – он посмотрел в глаза собеседнику, – заткните эту дерьмовую скрипку из «Тысячи и одной ночи»!

– Я попробую, – пролепетал Тисран. – Но… музыкальное оформление тоже централизовано.

– Так звоните в Сидней, Гонолулу, Токио, черту, дьяволу, и пусть вырубят звук!

* * *

В конце концов музыку убрали, тело увезли, ароматы испарились, почти все сыщики уехали. Петар стоял спиной к окну, опираясь на подоконник (сесть можно было только на него да еще на пропитанный кровью матрас).

– Слушаю тебя, Жюло, – обратился он к лейтенанту. – Ты наверняка успел залезть на дюжину сайтов, прошерстил соцсети и выяснил личность нашего покойника.

Лейтенант Флор улыбнулся:

– В точку, шеф! Жертву звали Франсуа Валиони. Сорок девять. Женат. Двое детей – Юго и Мелани. Живет в Обани, на дороге дела Куэст.

Петар закурил, выдохнул дым в окно, в сторону торгового центра.

– Ты чертовски расторопный, Жюло. И очень дотошный. Кончится тем, что я поверю в достоинства чертовой Big Data[11].

Лейтенант покраснел и на мгновение замялся.

– Ну… вообще-то я нашел бумажник жертвы в кармане пиджака.

Петар расхохотался:

– Блеск! Ладно, продолжай.

– Есть странная деталь. Риан заметил на правой руке след от иглы. Не от укола – у него взяли кровь!

– Что-о-о?!

– Ту, что осталась, разумеется. (Петар оценил черный юмор подчиненного: паренек потихоньку оттаивает.) Похоже, убийца сначала взял кровь, а потом перерезал бедняге вены.

Жюло продемонстрировал майору прозрачный пакет с иглой, пробиркой и окровавленным ватным тампоном.

– Этот набор для определения группы крови нашли в помойке. Такие есть в любой аптеке, стоят пятнадцать евро. Шесть минут – и все готово.

Петар щелчком отправил окурок в окно, и он приземлился на презервативы, валявшиеся вокруг гостиничных мусорных баков.

– Давай посмотрим, что получается. Этот тип Франсуа Валиони добровольно заходит в номер «Шахерезада» – скорее всего, вместе со своим будущим убийцей. Он дает приковать себя к кровати, преступник берет кровь, ждет результата, режет ему вены и исчезает, оставив после себя «халяльный» труп.

– Похоже на правду.

– Дьявольщина! – Петар задумался, потом продолжил ироничным тоном: – Возможно, мы имеем дело с человеком, который ищет донора. Срочно. Вопрос жизни и смерти. Он тестирует потенциального кандидата, выясняет, что кровь не подходит, приходит в бешенство и убивает его. Какая группа крови была у Валиони?

– Нулевая[12], резус положительный, – ответил лейтенант, – как у трети французов. Или это ремейк «Сумерек»?

– Не понял.

– Фильм про вампиров, – пояснил Жюло.

– Почему бы не сказать по-человечески – «Дракула»? Давай начнем с внешних камер. Валиони наверняка был с девушкой. Вряд ли достойный отец семейства интересовался мальчиками.

Жюло кивнул и показал патрону еще два пакетика:

– В карманах Валиони мы обнаружили вот это.

Петар наклонился, чтобы разглядеть содержимое: красный пластмассовый браслет в дырочку (такие выдают клиентам в отелях «все включено») и… шесть ракушек. Шесть практически идентичных, овальных, белых, перламутровых трехсантиметровых ракушек с дырочкой в самом центре.

– Никогда не видел таких на здешних пляжах! – удивился майор. – Загадка номер два. Где наш славный Франсуа откопал эти штучки?

– Он много ездил по работе, патрон.

– Ты нашел ежедневник?

– Нет, но в бумажнике лежали визитки. Франсуа Валиони руководил финансовой службой Ассоциации помощи беженцам «Вогельзуг».

Скучающее выражение на лице майора сменилось живым интересом.

– Ты уверен? «Вогельзуг»?

– Могу показать удостоверение с фотографией…

– Да ладно… – Жгучее любопытство Петара Велики уступило место тревожному нетерпению. – Дай мне подумать. Сходи в «Старбакс» за кофе.

Лейтенант изумился, засомневался, понял, что это не шутка, и отправился исполнять поручение.

Как только подчиненный удалился, Петар выдернул из кармана телефон.

«Вогельзуг».

Это не может быть совпадением. Он обвел взглядом здания, порт, промышленную зону и с другой стороны, совсем близко, – пристань для яхт. Микс нищеты в чистом виде с квинтэссенцией роскоши.

Неприятности только начинались.

5

10:01

– Можно еще кока-колы, дедуля?

Журден Блан-Мартен кивнул. Он не собирался лишать внуков ни сладкой газировки, ни других вредных вкусностей, особенно в день рождения. Журден сидел на веранде, наблюдал за детьми и пил кофе. В конце концов все вышло удачно.

Стыдно признаться, но он ужасно волновался – и за организацию праздника Адама и Натана, близнецов его сына Жоффрея, чья жена улетела на две недели на Кубу, и за проведение симпозиума «Фронтекса»[13], открывавшегося через три дня во Дворце Конгрессов Марселя. Больше тысячи участников. Сорок три страны. Главы государств, руководители предприятий… Блан-Мартен осознавал, что бурная деятельность, развернутая вокруг мигрантов, перестала его интересовать. Пора передать бразды правления Жоффрею, старшему из трех сыновей, устроиться поудобнее в шезлонге и любоваться закатами над Пор-де-Буком. Наслаждаться кофе, поданным не секретаршей, и слушать смех детей не по громкой связи.

День рождения проходил чудесно, и неудивительно – денег Журден не пожалел. Пять аниматоров развлекали четырнадцать мальчишек. Одноклассников его внуков по школе Монтессори. Их далеко не бедных родителей впечатлила встреча у бассейна на шестом этаже виллы «Ла Лавера» с видом на залив де Фос от Пор-Сен-Луи-дю-Рон до границ Камарга и пляжей у мыса дю Карро. Приходите с пустыми руками, было написано в приглашении, без подарков, возьмите только плавки.

Фонтаны газировки, пирамиды конфет, дождь конфетти. Оргия для самых маленьких.

Из правого кармана Журдена зазвучало «Адажио для струнных» Барбера[14] – рингтон его телефона. Он не стал отвечать. Позже. Его восхищала фантазия аниматоров. Один изображал Питера Пэна, худенькая девушка – фею Динь-Динь, другая – индианку, а малышню нарядили пиратами. В центре бассейна колыхался надувной остров, его поддерживали десять пластиковых крокодилов. Дети наперегонки гребли на матрасах между безобидными рептилиями, чтобы выбраться на остров и собрать как можно больше золотых шоколадных монет. Все визжали от восторга.

Журден на секунду отвлекся от малолетних мореплавателей, чтобы полюбоваться панорамным видом. Строго на юге тянулись вверх башни «неблагополучной городской зоны» Эг Дус – квартала его детства. Под ним, метрах в ста от домов, простирался порт Ренессанс, где стояли его яхта «Эккайон» и маленький изящный «Марибор» жены Жоффрея.

Несколько сотен метров и два ни в чем не похожих мира. Изолированных мира. Журден потратил полвека, чтобы перебраться из одного в другой. Он сделал состояние менее чем в километре от дома, где родился, что было предметом его гордости. Журден прошел все эшелоны без исключения и теперь имел право свысока смотреть на здания, чья тень подавляла его детство. Так выпущенный на свободу арестант покупает жилье рядом с тюрьмой, чтобы полнее насладиться свободой.

– Я возьму кока-колу, дедушка?

– Бери сколько хочешь, мой дорогой.

Натан пил четвертый стаканчик. Он стал меньше похож на своего брата-близнеца, каждый год поправлялся на килограмм, и различать мальчишек стало проще, хотя Жоффрей ошибался через раз. Он мотался по миру по делам «Вогельзуг», возвращался раз в три недели, по воскресеньям, чтобы поцеловать детей и заняться любовью с Иваной. Эта красавица словенка интересовалась игрушками сыновей гораздо меньше, чем своей роскошной яхточкой и спорткаром «Ягуар F-Type». Рано или поздно она начнет изменять болвану Жоффрею, уверенная, что он тоже ни в чем себе не отказывает в «Хилтонах» и «Софителях» планеты.

Когда Журден создал в 1975 году свою ассоциацию, в мире было не больше пятидесяти миллионов человек, «перемещенных» из-за поиска работы, войны или нищеты. В 2000-м их число превысило сто пятьдесят миллионов и продолжало расти по экспоненте. Какое полезное ископаемое, какой вид энергии, какое сокровище могло похвалиться подобным регулярным увеличением стоимости за последние полвека? Журден надеялся, что у его сына, несущего на плечах бремя ответственности за ассоциацию, нет времени на игрища с проститутками.

Снова зазвучало «Адажио» Барбера – кто-то настойчиво пытался дозвониться, и Журден вышел на террасу (детские вопли начали его раздражать), чтобы ответить. Водный поиск сокровищ отвлек шестилетних монстров всего на двадцать минут. Благовоспитанные мальчики, вскормленные по методикам Монтессори, совершенно распоясались и лупили друг друга пенопластовыми саблями, швыряли в воду клубничины tagada[15], тыкали в мирных крокодилов конфетными «вертелами», нанизывали на них шоколадные луидоры.

Журден задвинул стекло веранды и прочел высветившееся на экране имя.

Петар Велика.

Что этот…

– Блан-Мартен?

– Он самый.

– Велика. Знаю, вы не любите звонков на личный номер, но…

– Но?

Журден смотрел вдаль, на мыс полуострова, вдававшийся в море до конца мола напротив форта Бук, прикрывающего рейд.

– У нас труп. Вам не понравится. Высокопоставленное лицо из вашей ассоциации. Франсуа Валиони.

Журден тяжело опустился в тиковый шезлонг, и тот едва не перевернулся. Крики чаек и детей смешивались в воздухе.

– Дальше…

– Убийство. Валиони нашли сегодня утром. С завязанными глазами. В наручниках. Вены перерезаны. В номере «Ред Корнер».

Журден автоматически повернул голову в сторону торгового центра Пор-де-Бука, хотя увидеть его с террасы не мог. Он потратил десятки тысяч евро на лесопосадки, чтобы вид из северной части виллы ограничивался приморскими соснами, растущими по берегам Арльского канала в Буке.

– У вас есть версия?

– Лучше. Мне только что принесли запись с внешних камер наблюдения.

Петар Велика прищурился, чтобы разглядеть рябоватую пиксельную картинку: у дверей «Ред Корнер» стояла девушка, почти все ее лицо скрывал шарф. Она посмотрела в камеру и тут же отвернулась, как будто хотела оставить не след, но лишь намек на него.

– Валиони входит с девушкой, – сообщил он Блан-Мартену. – Она красавица.

Журден оглянулся, проверяя, не притаился ли поблизости Капитан Крюк, Г-н Муш или Индейский Вождь[16], и отдал приказ:

– Идентифицируйте ее. Найдите и арестуйте. Раз ее поймала камера, это будет нетрудно.

Петару пришлось внести поправку:

– Она… была в шарфе, очень странном, с совами…

Бетонный парапет был больше метра в высоту, но Журден почувствовал, что его тянет в пустоту.

– Вы уверены?

– В этом – да.

Журден обвел взглядом дома Эг Дус, похожие один на другой, возведенные как башни средиземноморской белой крепости, недостроенной цитадели, оставшейся без стен.

«Шарф с совами, – повторил про себя Блан-Мартен. – Завязанные глаза. Перерезанные вены».

Красавица…

У него появилось дурное предчувствие: она продолжит наносить удары, убивать, проливать кровь.

Пока не найдет того, кого ищет.

6

10:27

Лейли поднялась на последнюю ступеньку лестницы, провела ладонью свободной руки по облупившейся краске стены и нащупала выключатель площадки восьмого этажа башни Н9 в Эг Дус.

Трещины в плитках пола, ржавые перила, плесень на потолке, вздувшиеся плинтусы… Она поморщилась. Прошлым летом перекрасили фасады, а на лестничные клетки, видно, не хватило материалов. «А может, – подумала она, глядя на сердца, черепа и прочие популярные члены, нарисованные на стенах, – мэрия создала комиссию по охране граффити, творческого наследия городского искусства начала века». На что она жалуется? Через много лет на лестничную клетку будут водить экскурсии, как в пещеру Ласко[17]. Лейли предпочитала рассматривать любую ситуацию с позитивной стороны. Возможно, ее номер с обращением сработает и Патрик Пеллегрен найдет для нее квартиру мечты, возможно, ее уже ждет мейл… 50 квадратных метров… нижний этаж… садик… оборудованная кух…

– Мадам Мааль?

Голос, нет – визгливый крик прозвучал этажом ниже. На лестнице стояла девушка. Камила. Только ее не хватало!

– Мадам Мааль, ваши дети могут приглушить звук? Кое-кто в этом доме пытается заниматься… чтобы однажды оказаться в лучшем месте.

Камила Саади. Соседка снизу. Учится на психолога. На третьем курсе, как Бэмби. Камила все делала, как Бэмби. По странному стечению обстоятельств Камила появилась в доме два года назад. Как почти все здесь, она получила жилье от социального арендодателя, который, не имея возможности отказаться, старался втиснуть в Эг Дус студентов, пенсионеров, безработных, нищих, создавая подобие разнообразия и освобождая от них другие кварталы.

Камила узнала соседку среди 650 студенток, сидевших вместе с ней в амфитеатрах психфака Университета Экс-Марсель. Целый год они ездили на занятия автобусом № 22, читали одни и те же конспекты, перекусывали кебабами.

Камила и Бэмби все делали вместе, но первая чуть хуже второй. Камила и Бэмби были похожи: длинные волосы, распущенные или заплетенные в косички; миндалевидные черные глаза с ореховыми переливами; матовая кожа, но Камила была не так красива, как Бэмби. Они сдали одни и те же экзамены, но только Бэмби – с отличием. У них была общая компания, но Бэмби достался самый симпатичный парень. Прекрасная дружба мало-помалу превратилась в гнусную зависть, хотя вначале Лейли даже опасалась, что Бэмби захочет переселиться к Камиле.

– Keen’V, – не унималась девушка, – Канардо́, Сопрано́…[18] Мило, но я это переросла.

«И Гаэль Фай»[19], – мысленно добавила Лейли. Бэмби его очень любила. А Тидиан обожал Мэтра Гимса, Альфа́ – Сета Гуэко. Сама Лейли за глажкой слушала по радио «Ностальжи» Гольдмана, Балавуана и Рено[20]. Работая по ночам, она не снимала наушники, но дома врубала звук на полную мощность. Когда живешь на двадцати пяти квадратных метрах, только музыка способна раздвинуть стены.

Этажом ниже открылась дверь квартиры напротив, и на площадку вышел мужчина лет пятидесяти. Время от времени Лейли сталкивалась с ним на лестнице. Выглядел сосед Камилы заспанным, одет был в мятую футболку – такую натягивают утром, опаздывая на работу или заваливаясь поспать на часок-другой во второй половине дня. Лицо у мужика тоже было «в складку», очень светлые голубые глаза словно бы досматривали наяву последний сон. Борода закрывала подбородок и шею, редкие волосы мышиного цвета плохо маскировали лысину. Майка обтягивалa круглый, как мяч, живот.

– Лично я ничего не слышал, – заявил он, улыбнулся и подмигнул Лейли.

«У мужчин сегодня утром хорошее настроение», – подумала она, а плешивый мсье одарил улыбкой Камилу.

– Я ухожу на работу в шесть утра и сплю здесь всю вторую половину дня. Если бы музыка грохотала, я бы точно услышал, красавица.

У него был странный скрипучий голос, как будто он осип от крика, поэтому спорить с ним было себе дороже и уж тем более просить повторить. Камила пожала плечами и вернулась в квартиру. Незнакомец поднялся на два пролета, протянул Лейли руку:

– Ги. Ги Лера́, – и подхватил тяжелые пакеты с покупками.

Йогурты, уцененные пирожные, поддельная «Нутелла» и прочая дрянь из дешевого супермаркета «Лидл» – нужно же забить холодильник. Ги неловко топтался у двери, пока Лейли искала ключи. Застенчивый верзила, не решавшийся шагнуть через порог, показался ей очень трогательным.

– Входите же.

Он колебался.

– Ну хоть до холодильника меня проводите…

Ги поставил ногу на неразведанную территорию.

– Музыка правда вам не мешает? – спросила Лейли.

– Да я не слышу – сплю с берушами!

Его глаза лукаво блеснули, и Лейли рассмеялась: то-то Камила разозлилась бы… Нужно быть начеку, эта зараза найдет способ отыграться.

– Я работаю в порту, на нефтеперерабатывающем заводе. Начальство замеряло уровень шума – нам каждый день бьют по ушам сто децибел. Люди не могут не общаться, вот и надсаживают глотку. Те, что сидят наверху, говорят, что мы все сипим именно из-за шума. Мол, все дело в нем, а не в асбесте. Зачем бы о нем говорить, если его нет и он ни в чем не виноват. Думаю, поближе к пенсии обнаружится еще какая-нибудь мер- зость.

Лейли понимающе кивнула и пошла на кухню разбирать продукты, дав Ги время осмотреться. Маленькая комната с двумя двухъярусными кроватями производила странное впечатление: живший в ней ребенок мог каждые пять лет менять кровать на следующую, не расставаясь с предыдущей. На первой лежали плюшевые звери, Базз Светик, макет «Тысячелетнего сокола»[21], комиксы, футбольные альбомы и книги по греческой мифологии; над верхней, прикрытой зелено-желто-красным одеяльцем, висели постеры африканских исполнителей регги, валялись кроссовки и блок сигарет. На спинке кровати-соседки пристроились два пакета с чем-то кружевным, просвечивал топик цвета фуксии, что-то с пайетками. Последняя койка пустовала, не было даже матраса. Она как будто ждала пока что нерожденного младенца. «Интересно, – подумал Ги, – при такой страшной тесноте дети и не подумали занять свободное место своими вещами…»

– Выпьете чаю? – спросила Лейли.

Сосед не ответил и виновато отвел взгляд от кроватей – получилось неловко, как будто он подглядывал.

– Не обращайте внимания на беспорядок, – продолжала Лейли. – Трое детей, представляете? Тидиану десять, он каждую неделю притаскивает из библиотеки стопку книг. Совсем не похож на своего брата Альфа́. – Женщина кивнула на верхнюю кровать. – Школа и Альфа́… Непростые отношения. Я все силы положила, чтобы он не бросил раньше шестнадцати лет, но уже два года его волнуют только музыка и спорт, а еще дружки-приятели… Я за него не переживаю, Альфа́ изобретательный, умеет использовать любую возможность. Только бы с пути не сбился.

Голос Лейли дрогнул. Ги слушал не перебивая.

– А Бэмби скоро исполнится двадцать два. Она только что получила диплом психолога и теперь решает, как поступить, – то ли найти работу и продолжить учебу, то ли… Место получить очень трудно, сами понимаете. Дочь помогает мне, как только может…

Лейли посмотрела на фотографию детей. Тидиан улыбался во весь рот, Альфа́ был на голову выше брата и сестры, а Бэмби смотрела в объектив огромными, как у лани, глазами.

– Девочек охотно нанимают официантками в бары на пляже. Так что насчет чая?

Ги все еще колебался. Он сделал шаг в сторону гостиной. Диван был собран, но он догадался, что на ночь Лейли раскладывала его и превращала в спальное место. Маленький стол, четыре стула, компьютер, пепельница. Внимание сразу привлекли две необычные детали: большая плетеная корзина, где лежали солнечные очки всех цветов и форм, и множество расставленных повсюду фигурок сов. Деревянных, стеклянных, глиняных.

– Моя маленькая персональная коллекция, – похвасталась Лейли. – Сто двадцать девять штук.

– Почему совы?

– Вам интересно? Вы тоже ночная птица?

– Скорее рассветная.

Она улыбнулась и протянула руку к закипевшему чайнику:

– Ну что, наливаю?

– В другой раз.

Ги направился к двери, и Лейли изобразила обиду.

– А вам известно, что, отвергая гостеприимство женщины из пёльского племени, вы наносите ей страшное оскорбление? В пустыне находили путешественников, зарубленных мачете за куда меньшие преступления.

Ги не знал, как выкрутиться, и остановил взгляд на картинке над компьютером: солнце садилось в реку – африканскую, если судить по черным теням пирог и хижин.

– Я пошутила, – успокоила его Лейли. – Что вас смущает?

– Ничего… просто… я не привык.

– К чему? К беспорядку? К детям? К совам? Или к тому, что подбивает клинья такая молодая, сексапильная и богатая девушка, как я, и приглашает в свой особняк выпить шампанского?

– К Африке, – выпалил Ги.

Он стоял в дверях квартиры, нервно поддевая ногой угол отставшего линолеума. Лейли застыла с чайником в руке.

– Вот оно что… Не ожидала. Уточните-ка, милый сосед.

В следующую секунду Ги собрал всю свою дерзость и заговорил с агрессивным напором:

– Не стану ходить вокруг да около! Моя молодость прошла между Витролем и Гарданом[22], тридцать лет работаю в доках Пор-де-Бука, большинство моих приятелей – «черные ноги» или сыновья «черноногих»[23]. В выходные мы стреляем уток на озере Бер, все голосуем за одну и ту же партию, и она скорее цвета морской волны, ну, сами понимаете… Вы милая, я ничего не имею против вас и ваших ребят. Черт возьми… как бы это сказать… Я не из тех, кто ходит в гости к арабам…

– Народ пёль – не арабы.

– Черные, люди из Северной Африки, бородачи-мусульмане – называйте как хотите.

– По-вашему, у меня есть борода? Расслабьтесь, присядьте на пуф, возьмите чашку, пейте и не обожгитесь.

Ги досадливо пожал плечами, но не устоял перед напором Лейли.

– Вы выручили меня, защитили от мерзавки Камилы, так не отказывайтесь от угощения. Отпразднуем мою новую работу. Первый бессрочный[24] за три года. Начинаю сегодня, во второй половине дня.

Ги наконец сел, а Лейли свободной рукой сняла со стены картинку с закатом на реке, посмотрела в сторону кухни, перевела взгляд на комнату детей. Успокоилась. Она не оставила ни малейшего следа, не сделала ни одной ошибки. Впуская кого-нибудь в свой дом, она всегда нервничала, обдумывала каждую деталь, не полагалась на случай, устраивала все как положено. Приглашая незнакомца, Лейли каждый раз искала подтверждения, что все остается скрытым. Вот и этот рохля, большой плюшевый мишка, извиняющийся за расистские взгляды, пребывает в неведении.

Лейли взяла стул и устроилась напротив Ги.

– Сегу, – сказала она, постучав пальцем по рамке. – Это в Мали. Там я родилась. Слушайте…


История Лейли

Сегу, о котором вы, дорогой сосед, наверняка никогда не слышали, это маленький городок в двухстах километрах от Бамако, но в пяти часах езды автобусом. Кажется, что дорога не может вырваться из города, словно столица растет быстрее, чем движутся машины. Конечно, они в конце концов берут верх и попадают в одиночество пустыни. Но Сегу – в первую очередь река, Великий Нигер. Он шире города, он почти как море. Мы жили в хижине в квартале гончаров, у реки. Мои отец и мать делали горшки, вазы, кувшины из глины, которую брали на берегу. Свои изделия они продавали туристам, которых до революции 1991 года было немного, так что приходилось иметь дело с путешественниками-перекупщиками.

Главными людьми в Сегу были владельцы пирог. Они ловили рыбу – основную нашу пищу, плавали по реке до городов Мопти и Кумикора, но самое главное – перевозили людей с берега на берег, потому что на Нигере на тысячу километров нет ни одного моста. Жители курсируют со своей едой, деньгами, камнем, лесом, кирпичом и животными. На каждой стороне – по огромному базару, они никогда не закрываются, там полно ослов, собак, встречаются даже верблюды, если туарег решается доехать до города, ребятишки окружают его, будто это сказочная диковина.

Пирога причаливает, и самый шустрый предлагает украшения, горшки, сигареты, презервативы и много чего еще…

Я шустрее всех! Мальчишки, может, и бегают быстрее за мячом, но я всегда опережаю их, бросаюсь в реку, бреду по пояс в воде, несу сумку в высоко поднятой руке, улыбаюсь, смеюсь, кричу. Да, Ги, я была самая отважная и продавала горшков больше, чем все мои кузены вместе. На реке меня знали, окружающих забавляло, как я барахтаюсь, благодарю – спасибо-спасибо-спасибо! – ловлю на лету африканские франки и складываю их в висящий на шее кошелечек. С шести до одиннадцати лет я была маленькой принцессой пляжа Сегу, любимицей владельцев пирог и рыбаков. Я приносила им воду в бутылках, финики и кокосы. Босоногая торговка восхищала взрослых, полудевочка-полурыба, неутомимая, как прилив.

Красные бляшки высыпали апрельским утром, за две недели до моего одиннадцатого дня рождения. Сначала я заметила сыпь на животе, как от укусов пиявок, потом пятна большего размера на ногах, спине, ягодицах… Пострадала вся нижняя половина тела, до сосков. Очень скоро пятна начали сливаться, как плесень, и папа отвел меня в диспансер за собором. Доктор – француз в холщовых штанах и рубашке, проживший в Сегу тридцать лет, но так и не привыкший к жаре, – осмотрел меня и успокоил. Ничего страшного, обычная аллергия, вода в реке жутко грязная, нужно бы запретить детям купаться, женщинам – стирать белье, а животным – гадить. Но все-таки будет лучше съездить в Бамако и проконсультироваться в больнице Туре.

Меня обследовали, сделали анализы, потом пришла женщина и напугала меня своей милой улыбкой. Из окна палаты были видны президентский дворец на холме Кулуба и университет, где я не буду учиться. Дама долго разговаривала с папой и объяснила нам, что у меня кожная болезнь. Она легко лечится, пятна исчезнут сами собой, если я перестану плавать в Нигере и жариться на солнце. Моя кожа стала очень хрупкой, солнце могло оставить на ней шрамы на всю жизнь. «Придется подождать, пока организм не вылечит себя, – сказала медсестра, протягивая мне листок бумаги, расчерченный в клеточку синими чернилами. – Месяца через три поправишься». Каждый вечер я зачеркивала простым карандашом число в календаре.

Сначала я не понимала, что такое три месяца и как это – не бывать на солнце. Папа старался развеселить меня, всю дорогу домой щекотал листьями баобаба, которыми торгуют на остановках женщины, позвонил в Сегу. Мама и кузены приготовили хижину для меня одной – с подушками, длинными простынями и плетеной мебелью. Папа подарил мне куклу, купленную на рынке в Бамако, и крошечный сервиз, который сделал сам.

– Ты проведешь здесь почти сто дней, моя принцессочка.

В хижине было небольшое круглое окошко, и все мои игрушки и покрывало разложили в противоположном углу. В тени.

– Мы позаботимся о тебе, Лейли. Все мы. Сто дней пройдут быстро, и ты снова будешь играть с подружками и бегать быстрее бамбар[25].

Значит, меня здесь запрут?

Все ушли, и я осталась одна. Мне строго наказали избегать круга света на полу, и я медленно двигалась вслед за обжигающим солнцем.

Так прошел день. К концу его я смертельно соскучилась. Мне было трудно вообразить, что эти три месяца заключения в глиняной тюрьме станут лучшими в моей жизни.

Но нам ничего не дается даром, и те же три месяца стали причиной всех моих бед. Проклятием за то, что захотела прикоснуться к счастью.

7

10:29

– Что вам взять, босс?

Лейтенант Жюло стоял в очереди в «Старбакс», прижав телефон к уху. Майор Петар Велика сказал со смесью удивления и досады в голосе:

– Я не передумал после того, как ты ушел, малыш. Кофе! Я буду кофе.

– Хорошо, патрон, но мне нужен более… развернутый ответ.

Ответом стало недоуменное молчание, и лейтенант почувствовал себя учителем, задавшим простейший вопрос ученику, который даже смысла его не понял. Он попробовал уточнить, проявив чудеса дипломатического такта:

– У них тут широкий ассортимент, патрон. Предпочитаете «Гватемала Антигуа»? «Органик Эфиопия»? «Кати Бленд»? Или…

Примирительный тон не сработал – майор взорвался, не дав подчиненному закончить перечисление:

– Разберись сам! Господи, когда мне хочется кофе, я иду в бар и заказываю хозяину черный, не спрашивая, вырастили его в Мозамбике или смололи в Непале!

– Ладно-ладно, не злитесь, все будет хорошо! – Жюло огорченно покачал головой.

Он много лет не был в баре, зато обожал «Старбакс», где люди разного возраста тихо-мирно ждали свой заказ, студенты ели с подносов, клерки в галстуках поглощали завтрак, не отрываясь от ноутбуков, бабульки с гурманским удовольствием выбирали маффины и чай. Очередь двигалась медленно. Жюло пытался решить проблему кофе для майора. Петар Велика завораживал его. Самому Жюло всегда было трудно сделать выбор, ему требовались доказательства, он выводил сумму данных, прежде чем выстроить гипотезу, чувствовал себя мощным процессором, способным, увы, только на запрограммированные рассуждения.

Петар же руководствовался инстинктом, плевал на объективные свидетельства, мог мгновенно выделить нужное, «клал с прибором» на психологические теории и через три слова просчитывал личность подозреваемого. Жюло ужасно хотелось провести хоть одно расследование в манере Петара – дилетантскими методами ворчливого легавого-мизантропа, трудолюбивого муравья, разгильдяя, не пугающегося трудностей, делающего ошибки и как ни в чем не бывало начинающего все сначала.

Наконец девушка с торчащим из-под зеленой бейсболки конским хвостиком широко улыбнулась и записала его заказ.

Стефани. Имя было вышито на фартуке, над левой грудью.

– Психованный улей. – Она смешно наморщила носик. – Придется немножко подождать.

Жюло обожал здешних официанток – как и бананово-ореховые кексы.

– Ничего, Стефани, подожду… – Он улыбнулся в ответ.

Нигде, кроме «Старбакса», лейтенант не позволил бы себе такой фамильярности. Все дело во взаимности. Он знал, какой ритуальный вопрос задаст очаровательная девушка, приняв заказ.

– Ваше имя?

Стефани подписала стаканчики – Жюло и Петар; сыщик устроился на высоком стуле по соседству, включил планшет и положил его на колени. На экране появилось увеличенное изображение ракушки, несколько минут можно было наслаждаться изучением моллюсков. Уже через десять секунд он так сосредоточился, что очнулся, только услышав имена очередных клиентов.

– Бэмби. Бэмби и Альфа́. Два кофе. Забирайте!

– Парень с планшетом очень даже ничего. – Бэмби перевела взгляд на брата.

– Он легавый! – буркнул тот.

Альфа́ был дылдой – под два метра, так что, усаживаясь, согнулся и с трудом втиснул колени под стол. В пятнадцать лет этот гибкий, как лиана, парень таскал ящики на всех местных складах, а в свободное время «качался» и плавал в море, чтобы превратиться из тщедушного человечка в силача. Он преуспел и в семнадцать стал настоящим атлетом: 90 кило мышц, мощные ляжки, замаскированные свободными спортивными штанами, широкая мускулистая грудь в обтягивающей майке без рукавов.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю, так что не пялься.

Бэмби подчинилась. Этот молодой сыщик хорош, но брат прав: не стоит привлекать к себе внимание. Легавый, он легавый и есть. Девушка повернулась, взяла брата за руку и посмотрела ему в глаза.

Когда напряжение спало, она сняла с висевшей на шее цепочки кулон и положила на стол черный эбеновый треугольник одним углом вниз, что у народа пёль символизировало женское начало и плодородие. Альфа́ опустил на амулет сестры свой, одним углом вверх, что олицетворяло мужественность, два яичка и фаллос. Кулоны образовали звезду с шестью лучами.

Их черную звезду. Их единственную цель.

– Не уверена, что сумею, – призналась Бэмби.

Альфа́ сжал пальцы старшей сестры огромными ручищами, еще хранившими жар кофейных стаканов.

– У нас нет выбора. Мы – пушинки на ветру.

Бэмби никак не могла успокоиться, ее била дрожь. Альфа́ встал и обнял ее. Тяжеловес приласкал хилого перворазрядника. А между тем он знал, насколько сестра сильнее. Всегда была такой.

Их взгляды встретились.

– Конечно, маленький брат. Конечно, мы не можем отступиться, потому что этой ночью освободили чудовище. Но… Просто я за тебя волнуюсь.

Кончиком указательного пальца Альфа́ поправил свой черный треугольник, чтобы он составлял идеальную звезду с подвеской Бэмби, глотнул кофе и произнес, успокаивая:

– Мы обговорили каждую деталь, приманили удачу на нашу сторону, как космонавты, летящие на ракете в другую галактику. Нужно в точности следовать плану. – И притянул сестру за плечи к своей широченной груди. – Я горжусь тобой, детка.

– Нас проклянут, – прошептала она.

– Мы уже прокляты.

Бэмби глотнула кофе. Горячая жидкость стекала по горлу на манер селя, пожирающего сорняки на поле под паром. Интересно, душ из кипятка также ободрал бы кожу? Господи, что за идиотская мысль! Она заставила себя улыбнуться.

– Два маленьких обреченных перышка? Две песчинки, разнесенные в разные стороны красным харматаном?[26] Пыльца, парящая в воздухе, прежде чем упасть к подножию стебля?

– Не всегда, – хмыкнул Альфа́. – Не всегда, Бэмби. Случается, пыльца проделывает путь в сотни километров, чтобы найти свой цветок, ее не останавливают ни стены, ни моря, ни границы.

Бэмби не раз слышала подобные речи. Через несколько секунд он заговорит о приспособленности растений к опылению ветром, по-ученому – анемогамии. Она терпеть не могла, когда младший брат изображал интеллектуала, дополняя образ бунтаря против любой школьной власти пространными теориями, или вдруг начинал цитировать Википедию, скрывая отсутствие подлинных знаний. Этот недостаток присущ всем красавчикам здоровякам. Они мнят себя хитрецами. Альфа́ считает себя умнее других, а на самом деле он всего лишь сильнее! Девушка улыбнулась, брат это заметил, но не рассмеялся в ответ.

– Ладно, красавица, я тебя утомил, но потерпи еще две секунды. Я кое-кого жду. Он лучше все объяснит. Нужно только…

Альфа́ бросил взгляд на полицейского с планшетом, как будто считал его угрозой. Бэмби ничего не поняла. Она чувствовала себя усталой, и от кофе стало только хуже, затошнило.

– А если наш план не сработает? – Голос девушки прозвучал странно скрипуче. – Что, если нас посадят? Или мы погибнем? Мама останется одна, на этот раз – совсем одна!

Бэмби протянула руку к звезде, как будто хотела разъединить кулоны, но Альфа́ ей помешал.

– Все это мы делаем для нее, малышка. Для нее. Не забывай.

– А Тидиан?

– Я ему объясню.

Долгое молчание прервала официантка, выкрикнувшая голосом уличного торговца, сулящего баснословный выигрыш:

– Жюло и Петар. Два кофе? Забирайте!

Альфа́ сжал ладонь сестры, призывая ее к молчанию. Сыщик убрал планшет, прихватил стаканы и направился к выходу. Когда он проходил мимо них, Бэмби отвернулась, потом привстала, провожая взглядом отличную задницу. Порог кофейни переступил чернокожий мужчина – старше Альфа́, но такой же здоровенный, с бритым черепом, только на висках серебрился пушок.

– Это Саворньян, Бэмби, – сказал Альфа́ и добавил: – Он нелегал.

Саворньян приехал из Бенина, крошечного франкофонного государства рядом с африканским гигантом – Нигерией. Бенин – одна из беднейших стран планеты, там нет нефти, нет нормальных дорог, на юге – порт, откуда можно сбежать морем, а на севере – лес, где легко спрятаться (если выживешь в пустыне), а потом добраться до Франции. Саворньян прибыл два месяца назад вместе с кузенами из Котону – программистом Болой, архитектором Джимоном, исполнителем зука[27] Уисли и агрономом Захерином.

Объятия Альфа́ и беженца затянулись, и это показалось Бэмби фальшивым. Саворньян взглянул на черные треугольники. Альфа́ придется лавировать между добром и злом. Идти по проволоке. Продать душу.

– Саворньян оставил на родине жену и двоих детей, – уточнил Альфа́, как будто речь шла об особой заслуге. – Бабилу, Сафи и Кейвана.

Бэмби уставилась на «мужественного» бенинца:

– Значит, ты бросил свою женщину и ребятишек, чтобы уйти в подполье? Считаешь, это делает тебя героем?

Альфа́ это разозлило, он хотел осадить сестру, но Саворньян остановил его, как добрый дядюшка-марабу:

– О чем мечтаешь, сладкая?

Бэмби растерялась:

– Ну…

– Я мечтаю о словах. Читаю. Пишу. Только этим и занимаюсь целыми днями. Но я не мечтаю стать журналистом, издателем, репортером, романистом. Нет! Я хочу быть первым. Гонкуровская премия или ничего! – Он расхохотался. – Гитарист Уэсли мечтает о славе Элвиса Пресли или Боба Марли. Такая вот омонимия наоборот – именуются по-разному, а по сути – тезки! Захерин – самый рассудительный из моих родственников, он нацелен на агрономические исследования, чтобы покончить с голодом во всем мире или хотя бы в Африке, в первую очередь – в Бенине. Но ты не ответила. О чем мечтаешь, принцесса? У тебя наверняка есть заветное желание.

«Одно? – спросила себя Бэмби. – Танец? Музыка? Мода? Искусство? Встреча с прекрасным принцем? Миллионное состояние и дворец для мамы? Кругосветное путешествие?»

– Я много о чем мечтаю…

Саворньян нацепил маленькие очки с квадратными стеклами и стал еще больше похож на профессора.

– У всех есть мечты, Бэмби. Важно не осуществить, но поверить в них. Убедить себя, что существует возможность, маленький шанс. Когда рождаешься в Бенине и остаешься в Бенине – в Котону или Порто-Ново, – собственными руками хоронишь надежду. Топишь ее в океане. Почему бы среди десяти миллионов бенинцев не найтись будущим Зиданам, Моцартам, Эйнштейнам? Разве бенинцы не могут рождаться талантливыми? Так назови мне бенинца – лауреата Нобелевской премии. Не можешь? Конечно, не можешь, Бэмби, потому что нас хотят лишить мечты!

– Даже здесь, – промямлила девушка. – Даже во Франции… Сам знаешь, подобные мечты, они…

– Знаю. Истинные мечтатели очень редки. Золотоискатели. Неутомимые. Психи, верящие в свою счастливую звезду. В моем родном городе Абомее таких нашлось пятеро. – Он снова рассмеялся и залпом выпил кофе, который принес Альфа́. – Запад считает, что, если не забаррикадируется, здесь высадится весь Африканский континент. Идиотский страх! Большинство популяций хотят остаться там, где они живут, на родине, с семьями и друзьями, если… если могут там выжить. Они готовы довольствоваться малым. Единицы мечтают о приключениях. Из ста или двухсот тысяч мигрантов, которые каждый год пытаются пересечь Средиземное море, на каждые десять тысяч приходится один африканец. И это они называют нашествием?!

Альфа́ подергал Саворньяна за рукав, давая понять, что они с Бэмби торопятся. Он надел темные очки, кожаную куртку и стал похож на мелкого бандита. Бенинец не отреагировал.

– Безумцы никогда не переведутся, – сказал он, глядя в глаза Бэмби. – Те, кто готов рискнуть всем, лишь бы увидеть, что происходит на той стороне. На другом склоне горы. Понимаешь, о чем я? Одиссей, Золотое руно, Христофор Колумб… Кое-кто рождается с особым складом мозгов. Несколько лет назад ученые набирали кандидатов для полета на Марс. Нашлись тысячи добровольцев – и это при том, что возвращения назад им никто не обещал.

Альфа́ не выдержал, встал и настороженно обвел взглядом зал, словно от его бдительности зависела безопасность группы, как будто он, и только он упреждает и принимает мгновенное решение. Бэмби улыбнулась. Младший брат снова переигрывал.

– И последнее, друг мой. Последнее. – Саворньян уставился на Бэмби. – В противоположность тому, что думает любой человек, сталкиваясь на улице с нелегалом в лохмотьях, родину покидают не самые обездоленные и не те, кому нечего терять. Нет, уезжают люди, способные что-то изменить, чемпионы, избранники семей, рыцари, которым отдают последнее, чтобы они вернулись с победой.

Альфа́ схватил бенинца за руку.

– Все ясно, – отрывисто произнес он. – Чемпионы. Такие, как ты. И благодаря чемпионам я одержу победу. – Он собирался продолжить, но Саворньян остановил его:

– Ты расскажешь о своем плане позже, друг мой. Он непогрешим, я уверен, но здесь не место.

Бенинец достал из кармана зеленый браслет в дырочку и положил его на стол.

– Час назад легавые взяли Болу и Джимона. Их наверняка вышлют. Джимона уж точно. Его легко опознать по шраму на лице. Шесть месяцев титанических усилий, полгода бок о бок со смертью – и все надо начинать сначала.

– Вот поэтому, Саворньян, – перебил его Альфа́, – чтобы избежать подобного, мы должны договориться.

Тот встал, и брат Бэмби обнял его за плечи. «Снова изображает самоуверенного консильери…[28] – с досадой подумала Бэмби. – Отчаянного смельчака, одного из тех, кому поручают грязную работу, нищего паладина, несущегося в атаку в первых рядах, бесстрашного героя местного разлива, легко превращающегося в смертника!»

Альфа́ вернул кулон на шею, Бэмби дрожащими пальцами застегнула цепочку со своим треугольником.

– Удачи, сестричка.

– И тебе, Альфа́. До вечера. Мама ни о чем не должна догадаться.

– Маме очень важно, чтобы мы выглядели образцовой семьей. Я об этом помню. – Он улыбнулся, желая успокоить сестру.

– Будь осторожен, малыш.

– И ты, Бэмби.

8

10:47

– Ваш кофе, шеф.

– Спасибо.

Петар Велика протянул руку, даже не обернувшись, и взял стакан из рук лейтенанта Жюло Флора. Несколько полицейских осматривали первый этаж отеля «Ред Корнер».

– Я взял вам Kati Blend, – уточнил Жюло. – Кофе сезона. Ароматы лимона, пряностей и красных фруктов.

Майор не донес стакан до рта.

– Ты серьезно?

– Прямо из Восточной Африки. Уникальный, неповторимый вкус!

Петар нахмурился. Посмотрел на подчиненного, и тот понял, что его шеф… потрясен.

– Предпочитаете мой? – спросил он. – Кофе Верона. Встреча Латинской Америки с Индонезией и ноткой итальянского Roast.

Петар опустил глаза на черную жидкость.

– Кофе влюбленных, – не отставал Жюло. – Идеально сочетается с шоколадом и…

Он заткнулся, заметив, что пальцы майора побелели, как будто он собирался швырнуть стакан в гигантский экран, висевший над автоматом с напитками. Все в отеле было автоматизировано: двери, видеокамеры, продажа пива, презервативов и массажного масла. Все. Велика осторожно пристроил стакан перед собой и обратился к полицейскому, стоявшему ближе всех к его столу:

– Риан, можешь запустить кино?

Пальцы молодого сыщика запорхали по клавишам ноутбука, соединенного с большим экраном.

– Не понимаю, как парни это сделали, – сказал майор лейтенанту, – но они сумели вывести изображение с камер слежения на этот телевизор. Устраивайся поудобней, дружок, сеанс сейчас начнется.

Они уселись в полосатые, розовые с золотом, кресла, стоявшие у низкого круглого стола из лакированного дерева. На экране появились кадры, снятые уличной камерой. Петар остановил «фильм» в 00:23, когда перед объективом появился Франсуа Валиони. Он обнимал за талию девушку чуть ниже его ростом.

– Стоп, Риан!

Изображение застыло.

– Единственный момент, когда девица смотрит прямо в камеру, – объяснил Петар.

Жюло прищурился, вглядываясь, майор с брезгливой гримасой отхлебнул кофе. Они, конечно, обязаны идентифицировать спутницу жертвы, но вот получится ли? На голове у нее был длинный шарф редкого плетения, складки скрывали бо́льшую часть лица, делая его практически неузнаваемым. Темные глаза с вызовом смотрели на будущих зрителей, пухлые губы были ярко накрашены, подбородок восхищал изяществом линий. Лейтенант Флор подумал: «Эта девушка похожа на ангела, она не может быть убийцей!» – но сразу устыдился своей глупости.

– Странно, патрон, вы не находите? Зачем смотреть прямо в камеру, если планируешь кокнуть мужика?

Майор так и не справился с кофе. Он следил взглядом за Рианом, мельтешившим между креслами, как официант с картой коктейлей.

– Все длится четверть секунды, Жюло. Девка показывает только то, что хочет, и умело использует шарф как чадру.

– Это не чадра, патрон.

– Ну никаб… или хиджаб. Называй как хочешь, но…

– Смотрите внимательней, шеф.

Майор раздраженно дернул плечом и посмотрел на подчиненного. Шустрый, эффективный, изобретательный, но уж слишком наглый.

– На ткани есть узор, – пояснил Жюло. – Вроде бы совы. Бежево-охристые птички.

– Я заметил. И что?

– Ну… Не слишком ли это вызывающе – совы на религиозном покрывале?

– Так не положено, ты об этом? – Петар Велика обратился к лейтенанту Эль Фасси: – Риан, Коран допускает рисунок на чадре? Цветочки? Зверюшки?

– Понятия не имею! Я изучал священную Книгу в детском саду. Вы хорват, майор, но я же не прошу вас назвать имена всех апостолов!

Петар вздохнул:

– Ладно, не придирайся и ответь на вопрос.

– Если вы настаиваете… Это недопустимо, но… – он вгляделся в экран, – в принципе, узор вполне скромный, все-таки не Микки-Маусы.

– Твои теологические познания поражают воображение, Риан! Так мы никуда не продвинемся. Сделай раскадровку, увеличь и распечатай ее глаза, нос, подбородок. Если повезет, сможем идентифицировать нашу жестокосердную красавицу.

Жюло беспокоила одна деталь. Вызов, с которым незнакомка смотрела в камеру. Она будто просчитала все, до мельчайших деталей, самый крошечный момент, когда камера могла снять ее украдкой. Если девушка не хотела быть узнанной, она могла наклонить голову, спрятаться за шарфом. Вместо этого она словно сознательно оставила им указания, след, но в расфокусе. «Так поступают серийные убийцы в детективах, – думал Жюло, – насмехаются над полицейскими, когда шлют им письма, помогают, если те сбиваются со следа. Или морочат голову».

– Даже если мы установим ее личность, – сказал он, – девица совсем необязательно убийца.

Велика оторвался от созерцания кофейного стаканчика.

– Она входит в отель вместе с Франсуа. Они поднимаются в один номер. Несколько часов спустя Валиони находят мертвым – прикованным к спинке кровати и обескровленным. Не понимаю, что еще тебе нужно?

– Может, она была приманкой. Ни одна камера не зафиксировала ее на выходе из гостиницы. Не исключено, что Валиони был жив, когда они расстались, а убийца появился потом.

Майор выслушал гипотезу подчиненного и вдруг расхохотался:

– Да ты влюблен, Ромео! Не забыл, что чутье – моя епархия? Ты «ученый», а выдаешь никчемную теорийку, потому что у этой девушки большие темные глаза, рот сердечком и хрупкая, как у птички, фигура.

Лейтенант покраснел. Мерзавец Петар – самый умный, но и самый невыносимый из всех сыщиков бригады! Он закашлялся и допил кофе под насмешливым взглядом майора.

Кофе Верона. Кофе влюбленных…

Необходим отвлекающий маневр, чтобы он мог задать давно крутящийся в голове вопрос.

– Не фантазируйте, патрон, лучше расскажите об ассоциации, где трудился Франсуа Валиони. О «Вогельзуг». Вы, похоже, хорошо осведомлены.

Эффект получился мгновенный. Лицо Велики изменилось и стало как смайлик с перевернутой улыбкой. Он выпил половину Kati Blend, даже не поморщившись, и снизошел до объяснений:

– «Вогельзуг» – одна из крупнейших в Европе ассоциаций, занимающихся защитой мигрантов. На них работают сотни людей в Старом Свете и в Африке. В переводе с немецкого «Вогельзуг» – «миграция», или «перелетные птицы». Каждый год над Средиземным морем пролетают больше пяти миллиардов птиц, и никто не спрашивает у пернатых паспорт или вид на жительство. Улавливаешь символику? Штаб-квартира «Вогельзуг» находится в Марселе, кроме того, у них полно филиалов. Ассоциация, само собой, работает в контакте с таможенниками, полицейскими и политиками. У нее официальные соглашения с «Фронтексом», агентством Европейского союза по безопасности внешних границ. Удовлетворен, Ромео?

– Без сомнения, патрон! Попробую пошевелить мозгами и понять, что ответственный финансист «Вогельзуг» делал в «Ред Корнер». Между прочим, «Ромео» не балбесничал, пока ждал в «Старбаксе» свой кофе Верона.

Он включил планшет и положил его на низкий столик. На экране появилась ракушка, найденная в кармане Франсуа Валиони.

– Я включил программу распознавания, думал, придется долго ждать, но…

– Не томи! – прикрикнул на него Петар.

– …не пришлось. Ответ появился через несколько секунд. Я нашел близняшек нашей фитюльки! Держитесь крепче, шеф, эта трехсантиметровая фарфоровая фиговина встречается гиперредко, в нескольких уголках планеты.

– Что насчет Средиземноморья?

– Мимо! Кузины ракушки живут припеваючи на Мальдивских пляжах и на побережье Индии. Только там! Я все проверил – форму, раскрытие, расцветку.

– Что там забыл Франсуа? Это не сфера деятельности «Вогельзуг»! А с анализом крови ты продвинулся?

– Притормозите, патрон. У меня было всего несколько минут, пока юная прелестница готовила любовный напиток.

Петар покачал головой, не удержавшись от улыбки.

– Но у меня все-таки есть теория, которую следует подкрепить доказательствами. Единственное, что ставит меня в тупик, – красный разорванный браслет, поэтому…

Его прервали громкие возгласы у входа в отель, куда подкатил полицейский фургон. Из него вышли двое полицейских.

– Петар, у нас в машине нежданные гости.

Жюло бросил последний взгляд на экран, словно девушка в шарфе зачаровала его, и пошел за Петаром к выходу. Один из приехавших офицеров кивнул на африканцев в фургоне. Пожилой выглядел смирившимся. Тот, что помоложе, со шрамом через все лицо от виска до подбородка, яростно бился головой о стекло дверцы.

– Нелегалы, слонялись возле порта. Без документов. Смотрели на море, как будто хотели броситься и пересечь его вплавь в обратную сторону.

Петар пригладил взлохмаченные волосы и бессильно уронил руки, давая понять, что у него есть более важные дела.

– Ладно, – нехотя процедил он, – ведите их в участок. Попробуем выяснить, откуда они приехали… чтобы отослать их назад.

Пожилой африканец по-прежнему ни на что не реагировал, а человек со шрамом начал колотить по бронированным стеклам. Жюло удивил не его гнев. Не равнодушие коллег-полицейских. За год он почти отучился различать, где проходит граница между беспомощностью и насилием.

Кулак влепился в дверцу. Эбеновый, светлый по краю… На запястье буйного арестанта был синий браслет.

9

11:53

Солнце скользило между платанами на набережной Свободы, утро заканчивалось, а автобус № 22 следовал по маршруту мимо игроков в шары, семейств, возвращавшихся с рынка, рабочих и служащих оружейных мастерских, пивших пиво на террасе под пальмами. Стоило покинуть башни квартала Эг Дус, и Пор-де-Бук начинал казаться образцовой прованской деревней с открытки. Лейли любила ездить через весь город на автобусе. Катить вдоль порта к лагунному озеру Бер и разноцветным фасадам на набережной Мартига, пересекать торговую зону. Она будет там через десять минут. Лейли никогда не опаздывала.

Она сняла темные очки – на сей раз «божью коровку», отлично подходившие к красному платью в черный горох, надетому после ухода Ги, – и перечитала извещение.


12: 30

«Ибис» – Пор-де-Бук

Вересковая аллея

Бизнес-парк Экополис

Хорошо, что она провела часть утра с соседом, хоть не думала о договоре, от которого так много зависело: продление разрешения на работу, надежды на бо́льшую квартиру. Лейли понравилось обольщать этого неповоротливого медведя, вылезающего из берлоги только между двумя спячками. Медведя-обжору привлекал аромат меда, он поднимал глаза и следил за полетом яркой бабочки. Ги. В нем есть обаяние. Нежные глаза. Сильные руки. А историю слушал, как зачарованный ребенок. Решиться он снова постучать в ее дверь? Ги забыл в квартире пачку сигарет и зажигалку. Бездарная уловка? Неловкая хитрость? Рассеянность?

Остановка «Экополис».

Лейли еще раз взглянула на извещение, не в силах справиться с тревогой.


12:30

Работа ее не пугала. Какая разница, где делать уборку – в гостинице, в пустых кабинетах промышленной зоны или в школьном буфете? Беспокоил ее только будущий наниматель. Пять лет Лейли трудилась по коротким разовым договорам, замещала, не отказывалась от ночных смен, подменяла работавших за черную зарплату и повидала не одного мелкого начальника. Почти все работали на мультинациональную компанию, организованную на манер русской матрешки, со штаб-квартирой на другом конце света. Приказы на маленький клининговый филиал обрушивались с внезапностью гильотины. В конце концов Лейли разделила шефов на четыре категории, от самого безопасного до самого опасного: милые, угодливые, слащавые, с лихорадочным упорством исполняющие самые драконовские правила, объясняя при этом «я-де ни при чем»; упивающиеся своей злобностью и нанятые на работу именно за это качество; притворы, изображающие понимание и теплоту, вроде бы сговорчивые, прилипчивые, псевдодружелюбные, скрывающие собственную некомпетентность, готовые пожертвовать чем угодно, чтобы защитить себя, и, наконец, самые гадкие – те, что прикидываются злыми, не видя в этом ничего плохого, принимают себя всерьез, верят, что они справедливы и беспристрастны. Эти мнят себя подмастерьями Бога и каждое утро просыпаются в надежде, что им доверят галактику побольше.

Письмо-приглашение подписал Рубен Либерос. Интересно, к какой категории принадлежит патрон «Ибиса»?

Водитель высадил ее у входа в бизнес-парк. «Ибис» был поставлен прямо напротив – именно поставлен: казалось, что бетонный куб сложили на заранее выбранном месте, после чего все вокруг заасфальтировали под стоянку.

Рубен Либерос торчал перед дверью. Конечно, это он, кто же еще?

Высокий, худой, в отлично сидящем сером костюме. Подойдя ближе, она заметила изящные итальянские штиблеты и безупречные стрелки на брюках. Лицо у Либероса было длинное, высокий лоб пересекали почти вертикальные морщины, вверх их тянули седые, зачесанные назад волосы, то ли влажные, то ли набриолиненные. «Напоминает танцора диско», – подумала Лейли. Неуместная элегантность на фоне гостиницы, где номер стоит 59 евро за ночь.

Псевдолюбезный? Истинно злобный?

На какие компромиссы придется идти, чтобы сохранить эту работу?

Лейли шла по пустой стоянке к зданию отеля, где люди проводят ночь – с полуночи до полудня. Когда до Рубена Либероса осталось три шага, она заметила, как внимательно он разглядывает очки-букашку, косички с бусинками, платье в горох и сандалеты. Неужели будущий патрон оденет ее в костюм субретки? Черные колготки и белый фартучек? Лейли была настороже, готовая скромно потупиться и пообещать, что будет носить платок, брюки, заколет волосы в пучок – что угодно.

Рубен Либерос широко развел руки:

– Добро пожаловать в мой замок, благородная дама.

Лейли так удивилась, что застыла на месте.

Рубен поднял глаза к небу, потом снова посмотрел на Лейли:

– Кто послал вас ко мне, маленькая солнечная принцесса, неужто повелитель лазурного небосвода? Я ждал в моей пыльной хижине кого угодно, только не радужную фею. Входите, прошу вас, прекрасное дитя, я присоединюсь к вам через мгновение.

Лейли решила, что управляющий издевается. У стойки портье ждал клиент – коммерческий представитель, судя по чемоданам с образцами у его ног. Либерос театральным жестом протянул мужчине счет и пожелал:

– Легкого пути, доблестный путешественник, пусть дорога приведет вас в один из наших оазисов.

На стене висела карта мира с отмеченной на ней гостиничной сетью.

– Другие скромные отельеры, столь же преданные своему делу, ждут вас в разных концах света. – Он перешел на шепот – достаточно громкий, чтобы Лейли могла услышать. – Признаюсь, друг мой: под скромной вывеской с названием в честь голенастой птицы скрыт тайный проход между без малого двумя тысячами совершенно одинаковых жилищ. Вы засыпаете в Пор-де-Буке, а просыпаетесь в Куала-Лумпуре. Спускаетесь к завтраку в Вальпараисо, а багаж забираете в Тегусигальпе. – Он подмигнул ошарашенному постояльцу и вручил ему буклет отелей сети «Ибис». – Это круче, чем летучий порох Гарри Поттера[29]. Здесь? Там? Вы повсюду будете как дома.

Коммерсант шел по стоянке, совершенно убежденный, что разыгранную интермедию придумали маркетологи группы Accor[30]. Слава богу, рекламщики в его фирме не такие психи.

Рубен Либерос повернулся к Лейли.

– Извините за задержку, прелестная божья коровка. Я слегка преувеличиваю – в интересах дела, сами понимаете, но согласитесь, воистину поражает воображение, когда слышишь, что этот скромный куб из бетона и оцинкованного железа как две капли воды похож на тысячу других таких же кубов. Так кочевник, не умеющий телепортироваться, произнес волшебное слово и размножил свои дома.

Лейли не возразила, дескать, она сама и скотоводы племени пёль иначе понимают кочевую жизнь. Она выскажется в следующий раз. Рубен легко обнял ее за талию и повел осматривать свое «королевство».

Дешевый отель. Облупившийся. Некрасиво постаревший. Отставший линолеум, потолок в трещинах, зеркало в темных точках.

– Вы сделаете все возможное, чтобы зеркала засияли, – извиняющимся тоном произнес управляющий. – Приведете в порядок полотна великих мастеров. – Он кивнул на постеры с изображением арен Арля и собора Нотр-Дам-де-ля-Гард. – И…

В этот момент в узком коридоре появилась горничная. Молодая – ровесница Бэмби. Метиска, как и она.

– Представляю вам Нуру, – сказал Либерос, – вашу партнершу по балету щеток. Танец в свободном стиле.

Девушка прошла мимо, никак не прореагировав. Лейли удивилась было, но, услышав электронную музыку, поняла, что Нура работает в наушниках. Лейли еще четверть часа ходила по гостинице с управляющим. Он сравнивал местные завтраки, разложенные по корзинкам и хранящиеся в холодной комнате, со свежим кокосовым молоком, которое подают в «Ибисах» на Борнео; вид из номеров 207–213 на лагунное озеро Бер – с видом на атолловую лагуну Вануату из комнат «Ибиса» в Порт-Вила[31]. Либерос, если верить его рассказу о том, сколькими «Ибисами» он управлял в разных городах, накопил сто ежегодных взносов к пенсии.

Лейли уже обожала этого элегантного чудака. Разговор они закончили в коридоре, пока Нура пылесосила холл. И все-таки когда управляющий спросил, устраивают ли ее те-то и те-то часы работы, она насторожилась. Наверное, Рубен все-таки из «псевдолюбезных». Начальники не делают бесплатных подарков.

– Я… у меня двое взрослых детей, – наконец сказала она, – Альфа́ и Бэмби. За них я не волнуюсь, они возвращаются когда хотят. Но моему сыну Тидиану всего десять. Пока я на работе, он с моими родителями, но мне не нравится быть с ним врозь. Особенно по вечерам.

– Сделаю все, что от меня зависит, слово галисийца, или гаитянина, или финикийца. Все кодексы чести стоят друг друга, согласны?

Лейли хотелось верить Рубену – несмотря на крайнюю подозрительность и поучения товарок: «Мы призраки и должны ими оставаться! Материализуешься ночью, исчезаешь к утру. Ездишь на автобусах и электричках».

Лейли хотела верить Рубену.

Ободренная, вдохновленная, очарованная, она взялась за ручку ближайшего номера. У нее есть время оценить объем работы и помочь Нуре, потом она вернется домой, приготовит ужин, проверит у Тидиана домашние задания.

Рубен задержал ее руку:

– Нет-нет, не так быстро, моя посланница тропиков. – Голос управляющего сорвался, словно его вдруг что-то испугало. Он попытался превратить все в шутку, но сухой тон говорил об обратном. – Милое дитя, этот номер – комната секретов, а вы пока не прошли инициацию. Никогда, слышите – никогда! – не открывайте ни эту дверь, ни двери номеров 17, 18 и 23.

10

14:25

Тидиан осторожно пристроил мяч на кучку гравия, придержал двумя пальцами для равновесия, отошел на два шага, сделал глубокий вдох, прикидывая расстояние между перчаткой Стива Манданды[32] и правой стойкой ворот, бросил отвлекающий взгляд на левую стойку, чтобы обмануть защитника, и… нанес точный сухой удар, такой внезапный и резкий, что Стив не успел среагировать.

Тидиан зажмурился и затанцевал на месте, вскинув руки и образовав пальцами рамку, как будто хотел поймать в объектив солнце. Именно так сделали бы миллионы игроков во всем мире, если бы забыли о жестах Погбы, Бенземы или Усэйна Болта[33]. Мяч успел откатиться на другую сторону квадратного двора. Одна стена этого двора шла вдоль проспекта Жана Жореса, другая повторяла путь проспекта Пастера, третья огибала филиал университета, четвертая – дом Тидиана. Вернее, дом дедули Муссы и бабули Марем.

Дом назывался «Посейдон».

Чаще всего дедуля Мусса наблюдал за ним с балкона третьего этажа. Тидиан мало что знал о квартале, прозванном «Олимпом». Каждое здание носило имя греческого бога – Аполлона, Зевса, Гермеса и Ареса. Дед рассказывал о них странные истории. Тидиан не старался запоминать имена олимпийцев, его истинными богами были те, чьи портреты украшали стены проспекта Жана Жореса. Во-первых, Манданда, но и остальные, о которых Тидиан только слышал: Жан Пьер Папен, Базиль Боли, Мариус Трезор, Крис Уоддл[34] и, конечно же, его любимец Зизу[35], хотя тот никогда не носил майку марсельского «Олимпика».

Тидиан подобрал мяч и отнес его на прежнюю точку. Перед ударом поправил футболку. На ней красовался Абдельазиз Баррада[36]. Да, он пока не удостоился портрета на стене и уехал в Дубай, но его тренер считает, что штрафные он бьет лучше самого Криштиану Роналду! К тому же за два года в Марселе он не раз получал травмы. У каждого есть любимый игрок, у Тидиана – Баррада.

– Идешь полдничать, Тиди? – позвал с балкона Мусса.

Уходить мальчику очень не хотелось, но он все-таки решил послушаться деда и подобрал мяч, на котором была нарисована морда льва. Марокко. Кубок Африки 2015 года. Подарок Альфа́. Его старший брат – хитрюга и умник, умеет добывать немыслимые вещи. Таких мячей, как этот, всего десять штук – по словам Альфа́. Кубок Африки по футболу 2015 года должен был проходить в Марокко, но из-за вируса Эбола все отменилось, и команды играли в одной из Гвиней. Футболки, шарфы, гербы и даже мячи отправились на свалку! Тидиан считал мяч со львом своим амулетом, любимой игрушкой, он с ним ел, спал и не расставался.

– Идешь, Тиди?

– Да, дедуля.

Двор у «Посейдона» идеально подходил для тренировок, можно было даже сыграть матч с пацанами из квартала. Небольшой, замкнутый, как городской стадион, стены достаточно высокие, чтобы мяч не слишком часто улетал на улицу. Неудобств было два. Во-первых, подвалы и подземные гаражи. Двор, как и весь городок, оказался над лабиринтом паркингов. Большим, как лабиринт Минотавра, по словам дедули. Если играли слишком маленьким мячом и он падал в водосток, с ним можно было проститься.

Но главная проблема заключалась в другом: посреди двора росло дерево. Апельсиновое. Кстати, многие и сам квартал называли не только «Олимпом», но и кварталом Апельсинового дерева. Дома, дороги и школы строились вокруг. Дерево во дворе было десятиметровой высоты. Тидиану разрешалось долезать только до уровня балкона на третьем этаже. Дед Мусса соорудил из досок и сетки домик, натянул веревку между балконом и ближайшей веткой. Чаще всего Тидиан полдничал в доме на дереве – дед передавал ему корзинку, собранную бабулей Марем. Мусса курил на балконе, а Тиди грыз печенье.

Иногда, если было слишком жарко и от солнца плавился асфальт, мальчик прятался в домике и слушал дедовы истории.

Как сегодня.

– Расскажешь о солнце?

– Легенду о солнечных богах? Да ты наизусть ее знаешь!

Тидиан посмотрел на окно справа от балкона. Теперь комната принадлежала ему, а когда-то была маминой.

– Не эту, дедуля. Про маму.

Мусса задумался. Внук уже два или три раза слышал от него эту историю. Хитрюга интересовался жизнью кузенов, соседей, приятелей. Истины, которые преподают в школе, зачастую приносят больше вреда, чем семейные тайны. Тидиан слышал историю о сокровище, которое нашла его мать, проклятого сокровища – украденного и спрятанного. Историю о наказании, наступившем прежде преступления. Мать Тиди авансом наказал всевидящий бог, которому ведомо даже будущее. Бог солнца.

– Снова, Тидиан?

– Да, снова!

Мальчик знал, что дед каждый раз добавляет новые детали. Он едва верил в эту историю о незнакомой ему деревне, незнакомой стране, незнакомой маленькой девочке (своей маме), но все равно предпочитал ее всем остальным. За то, что она была грустная. До того места, когда мама нашла сокровище и спаслась. Однажды он тоже найдет сокровище.

Тидиан уставился на деда и отдался магии его голоса.

История Лейли

Ты помнишь, Тидиан, что твоя мама жила в Сегу, городке на берегу большой реки Нигер, в пяти часах езды от Бамако, в хижине – как и ее соседи. Это нормальный дом, только крыша у него из жести, полы из песка, а стены саманные, из смеси земли, воды, шерсти и соломы. Саман очень надежен, если погода не дождливая, но в Сегу, как тебе известно, всегда сухо и солнечно. Солнце, вечно это проклятое солнце…

Тебе следует знать, Тидиан, что твоей маме в то время было примерно столько же лет, сколько тебе сейчас, а упрямством она кому угодно дала бы сто очков вперед! Мама часто купалась в реке, подхватила кожную болезнь, и ей пришлось три месяца беречься от солнца. Мы с бабулей поселили ее в небольшой хижине и сделали все, чтобы она не скучала. Я смастерил кукол из проса и сорго, глиняных зверушек, сплел домики из листьев банана. Марем шила для нее необычные наряды. Прошла неделя, и девочка совсем извелась. Она была похожа на антилопу и больше всего на свете любила бегать босиком по пыли. Мы с твоей бабушкой не знали, что делать, и чувствовали себя так, как будто заперли в клетке маленькую черную сороку, которая в неволе потеряла голос, ее перышки поблекли, и она разучилась летать. Через несколько недель люди из деревни собрались в Бамако, чтобы пожаловаться на депутата, который и носа к нам не казал. Я был в их числе, но в столице отправился прямиком в Институт французской культуры.

За книгами.

Твоя мама умела читать, Тиди, она хорошо училась, всем интересовалась, хоть и предпочитала носиться по полям за бабочками, а не сидеть за партой. В Институте было очень много книг, но они не хотели, чтобы я увозил их так далеко, и в конце концов мы сговорились на одну.

Это были «Мифы и легенды Древней Греции».

Я никогда не слышал ни о Геракле, ни об Одиссее, ни о Зевсе и даже представить не мог, что однажды поселюсь в квартале «Олимп» и доме «Посейдон». Понимаешь, Тидиан, случайностей не существует. На небесах все записано. Я вернулся в Сегу с толстой белой книгой. Лейли дулась, не хотела даже открыть мифы. Каждое утро, каждый полдень и каждый вечер до наступления ночи я сам читал ей. За неделю мы добрались до последней страницы пятнадцатой истории. Через месяц она знала их все наизусть, но больше всего любила тот подвиг Геракла, где он берет колесницу Гелиоса и отправляется на западную оконечность мира, чтобы похитить золотые яблоки из сада Гесперид под носом титана Атласа, держащего на плечах небесный свод. Говорят, что фрукты на самом деле были апельсинами, но греки их не знали. А высокие горы в Марокко стали Атласскими. Геракл добрался до Гибралтарского пролива между Африкой и Европой, где и сегодня стоят столбы, названные его именем – Геркулесовы.

Несколько недель спустя я вернулся в Бамако. Мне удалось взять в Институте другие книги, и я поставил их на маленькую деревянную этажерку в изножье кровати Лейли. И твоя мать начала читать. Неожиданно. Много. Сегодня она часто говорит, что те два месяца, когда она каждый день прочитывала по нескольку книг, были счастливейшими в ее жизни. Все помогали нам – жители деревни, французские торговцы, учительница, туристы, направлявшиеся в страну догонов, привозили из столицы книги. Французы тогда могли свободно путешествовать по Мали, пока их президент не запретил этого из страха перед похищениями.

Все шло хорошо, Тидиан, твоя мама нашла лучший способ проводить время, пока была заперта в хижине-клетке. Она путешествовала по книгам! Даже я никогда бы не поверил, что тушканчик способен превратиться в библиотечную крысу. Потом я понял. Понял, что это любопытство заставляло мою дочь и бегать, и читать. Ею руководили жажда, голод и огонь, но ты еще мал и вряд ли поймешь.

Лейли дни напролет глотала книги, но каждое утро перечитывала историю об одиннадцатом подвиге Геракла. О золотых яблоках из сада Гесперид. Она влюбилась в колесницу Гелиоса, которую везли по небу с востока на запад, до края мира, знаменитые лошади: Актеон – рассветный луч, Астероп – зажигающий первые звезды, Эритрей – восход, Флегон – закат, Лампос – самый яркий, видимый в зените, Пирой – сердечный жар солнца… В сказках всегда есть доля правды, Тиди, так думала твоя мама.

Одна в хижине с крошечным окошком, Лейли пыталась разгадать секрет солнца, разглядеть всех лошадей Гелиоса. Актеона и Эритрея – каждое утро, Астеропа и Флегона – каждый вечер, Лампоса и Пироя – когда светило было в зените. Она каждый день записывала точное местоположение колесницы Гелиоса, следуя взглядом за солнечными лучами, потом делала маленькие пометки пальцами на стенах. Однажды утром – начался третий месяц ее вынужденного заточения – я нашел твою маму лежащей на матрасе. Она не читала и смотрела не в окошко, а на следы своих пальцев на стене.

Лейли сказала:

– Мои глаза устали, папа.

Я повез дочку в диспансер, закутав от солнца. Я совершил глупость. Беда случилась. Солнце подкралось, как дьявол, прикинувшись гриотом[37]. Я не сумел защитить мою девочку. Хуже того – вместе с книгой я впустил в ее комнату демона.

В диспансере врач отвел меня в сторону и долго объяснял, что твоя мама слишком много смотрела на солнце.

Я не понимал. Все дети земли, все мужчины и женщины смотрят на небо, и солнце не обжигает им глаза. Врач открыл медицинский словарь и показал мне рисунок гла́за, чтобы я понял, что у него внутри и как это работает.

Оптические клетки особенно чувствительны к воздействию солнца, потому что хрусталик работает как увеличительное стекло, а сетчатка не чувствует боли, не ощущает ожога. Также и с солнечным ударом: жар чувствуется не сразу, но клетки уже разрушены.

Я все еще не понимал: если солнце так опасно, почему его жертвами становятся не все, кто выходит на улицу средь бела дня, кто не носит темных очков? А в Африке их не носит почти никто.

– Что вы делаете, мсье Мааль, если вдруг случайно взглянете на солнце?

Я не ответил доктору, просто не знал, что сказать, Тиди. Я беспокоился за твою маму, но еще не чувствовал отчаяния.

– Вы рефлекторно закрываете глаза, мсье Мааль, потому что оно слепит вас. Веки защищают глаза, как автоматические ставни. Но…

Я испугался того, что он собирался сказать.

– Но ваша дочь не хотела опускать веки. Не знаю, почему девочка проявляла такое упорство и часто, очень часто боролась с ослепляющим светом. Долго.

– И что теперь, доктор? Сколько это будет продолжаться? Когда она снова сможет читать?

Я с тоской и страхом считал оставшиеся тридцать дней, в которые Лейли не должна была ни читать, ни писать. Врач посмотрел на меня, как на последнего идиота из тех, по чьей вине – невольной! – случаются катастрофы, а они ничего не понимают, пока им не растолкуют.

– Вы меня не слушали, мсье Мааль? Ваша дочь не чувствовала боли, но клетки уже разрушены. Процесс запущен. И остановить его невозможно.

– Что именно невозможно остановить?

– Слепоту.

Ему стало жаль меня, но все же он уточнил:

– Ваша дочь потеряет зрение, мсье Мааль, это неизбежно.

11

16:17

Когда майор Петар Велика только вступил в должность, его весь год подбадривали шикарным видом из окна, увлекательной работой – ловлей мелких мошенников и охотой на крупных мафиози, – а на сладкое обещали сорокаметровый кабинет. Три года спустя каким-то загадочным образом – секрет известен только французским чиновникам – он по просьбе начальства согласился на «подселение» к нему в кабинет его заместителя. Проредить полицейские кадры, одновременно увеличив скученность в комиссариатах… этот подвиг можно было осуществить только объединенными усилиями двух министерств – финансов и внутренних дел.

Уже год Петар и Жюло сидели друг напротив друга, как в офисе какой-нибудь курьерской службы или в заводской бухгалтерии. Петар считал это «придумкой для баб» – чтобы они могли целый день трепаться и сплетничать. А мужикам нужна обособленность. Тем более после того, что случилось этим утром.

Майор Велика разложил на столе десятки фотографий девушек, обнаженных в большей или меньшей степени. Скорее в большей. Накрашенных – сдержанно или от души. В основном молодых. Не всегда красивых. Некоторые выглядели трогательно. Все вызывали возбуждение.

Петар доставал снимки из большого черного альбома – полного каталога городских проституток. От любительниц до профессионалок, от нелегалок-нигериек до дорогущих независимых девушек из службы эскорта. Понадобились часы сидения в засаде и поиска в интернете, чтобы составить этот воистину уникальный путеводитель по жрицам порока. Свою базу данных майор пополнял неукоснительно и добросовестно.

– Продвигаетесь, патрон? – спросил Жюло, выглядывая из-за монитора.

Велика поймал его насмешливый взгляд. Лейтенанта Флора явно не впечатлял ремесленный метод идентификации «девушки в платке» из отеля «Ред Корнер». Отвали, парень, я же не спрашиваю, какие картинки разглядываешь на экране ты? Рядом с фотографиями проституток лежали увеличенные изображения глаз, рта и подбородка, полученные с камеры наблюдения. Петар считал себя физиономистом и был уверен, что узнает мерзавку, которая завлекла Франсуа Валиони в отель.

Он поднял голову и ответил лейтенанту:

– Продвигаюсь, дружок… сообщу, как только узнаю тариф твоей возлюбленной.

Круглая голова Жюло появилась над монитором.

– Бросьте, патрон, не дразнитесь. Почему вы так уверены, что она проститутка?

– Видишь, я прав. Ты ее защищаешь!

– Зато я преуспел, пока вы услаждаете себя обнаженкой.

– Скажи-ка, малыш… – Петар перевернул страницу альбома, – тебе не стыдно издеваться над священной книгой?! А знаешь ли ты, что многие поколения сыщиков утешались, разглядывая сей гримуар?[38] Это верный друг полицейских, которые дежурят или неделями сидят в засаде, не видя своих жен. Так что попочтительней, дружок!

Лейтенант Флор с трудом удержался от смеха. Научится ли он когда-нибудь отстраняться, как шеф? Спортсмены высшей лиги называют это освобождением, а сыскарям умение действовать, не задаваясь вопросами, помогает абстрагироваться от выматывающей следственный работы.

– Итак, Билл Гейтс, что нарыл?

– Я прошерстил компьютер Валиони. Плевое дело – в соцсетях он под своим именем. Интереснее всего оказалась его личная переписка в фейсбуке. Он шесть месяцев общался с девушкой, якобы докторанткой-антропологом, занимающейся миграционными потоками. Сначала все было очень чопорно, но после первой встречи соискательница вроде бы оценила Валиони, стала куда менее благоразумной, начала позволять себе недвусмысленные намеки и эмотиконки.

– Что-что?

– Смайлики, рисуночки, улыбки, подмигивания, бьющиеся сердечки, алые губки, посылающие «чмоки»…

Петар вздохнул – судя по всему, его это не впечатлило.

– Значит, девица сама связалась с Франсуа?

– Да, и это любопытно. Ей много о нем известно, как будто она шпионила и выяснила кучу деталей о его вкусах, семье, работе и прошлом. А потом заманила в ловушку. Случайность тут ни причем. Девушка в платке с совами пришла именно за ним, она его поймала по всем канонам искусства соблазнения.

Майор Велика взглянул на лежавший перед ним снимок: высокая блондинка в короткой, до середины бедра, шубке стояла, прислонившись к фонарю. Время года не определяется.

– Слишком уж все просто, лейтенант. Если девушка тщательно продумала план, зачем оставлять столько следов? Чтобы первый попавшийся гик опознал ее?

– Никакая она не дипломница, патрон. Все подделка – тема диссертации, исследования, учеба в университете.

– Ты хоть имя выяснил?

– Только ник, то есть ничего.

– Говори, чего уж там…

– Bambi13.

* * *

Петар вернул фотографии на место и закрыл черный талмуд. Судя по тому, что нарыл Жюло, они точно имели дело не с девушкой по вызову, которую наняли, чтобы она заманила Франсуа Валиони в незаметный отель, где с ним быстро и эффективно свели счеты.

Таких гнусных убийств Петар за годы службы в полиции повидал не один десяток. Майор взял стул и сел рядом с Жюло перед экраном.

– Фотографий, конечно, в профиле Bambi13 никаких?

– Десятки! Но опознать девицу нельзя ни на одной. Она публикует «части пазла»: спина, ноги, руки, волосы, а лицо прячет – как будто специально. Заметьте, женщины – особенно самые хорошенькие – поступают так, чтобы им не надоедали.

– Но в нашем случае она – охотница.

– Картинки должны были завести Валиони. Bambi13 – молодая, высокая, стройная метиска. Если она и есть девушка, которую зафиксировала камера, мы можем быть уверены, что купается красотка не в буркини. На пляжных снимках она позирует в купальнике или лежит на животе топлес…

Петар внимательно вглядывался в кадры на экране.

Валиони и правда был таким болваном? Все слишком топорно: мужика кадрит красотка – ровесница его дочери, личика не кажет, но разгуливает нагишом в райских уголках земного шара.

– Она прикрывалась исследованиями, снималась на Сицилии, в Турции, на Канарах, в Доминикане, на Майотте[39] – почти везде, где высаживаются нелегалы. Я продолжу искать, патрон, вдруг она не заметила деталь, по которой мы сумеем ее опознать, но… но в профиле Валиони на фейсбуке есть нечто еще более странное.

К великому сожалению Петара, Жюло ушел от Bambi13 и открыл аккаунт Франсуа Валиони. Появилось семейное фото сотрудника «Вогельзуг» на фоне бухточек Кассиса. Франсуа обнимал жену, рядом стояли двое детей.

– Черт побери, – прокомментировал Петар, – с этими проклятыми соцсетями мы скоро начнем поручать полицейские расследования поисковикам. Нам весь мозг проели байками о Робокопах, а сыщики будущего – простое программное обеспечение – будут допрашивать подозреваемых по электронной почте, задерживать через твиттер, а сажать – просто лишая выхода в интернет! Конец тюрягам!

– Смотрите, патрон, – позвал Жюло, пропустив мимо ушей тираду майора, – вчера в 16:11 Валиони выложил в фейсбуке вот этот снимок.

Петар наклонился к экрану. Он сразу узнал синие рыбацкие лодки, стоящие на приколе в маленьком квадратном порту, и белую касбу с двумя бастионами на заднем плане.

– Эс-Сувейра? Господи, что он там делал? Восемь часов спустя Франсуа вошел в «Ред Корнер», истек кровью и умер.

– Вы выиграли и получаете приз – голубой камамбер, патрон! Эс-Сувейра! Я прикинул время на дорогу между Эс-Сувейрой и ближайшим марокканским городом, где есть международный аэропорт. Это Касабланка, Марракеш или Рабат. Три-четыре часа на машине плюс два часа полета до Марселя. Мы знаем, что Франсуа Валиони вышел из здания «Вогельзуг» в десять утра, именно тогда свидетели в последний раз видели его живым. Четырнадцать часов спустя, в полночь, он оказался перед камерой, висящей над входом в отель «Ред Корнер». Непросто, но можно успеть в Эс-Сувейру и обратно.

Петар не сводил глаз с синих лодок на экране.

– Что ему там понадобилось? Какого черта он туда потащился? Что он забыл в Эс-Сувейре?

– Возможно, поехал по работе. Полетел бизнес-классом – фирма платит! – на деловую встречу. Нужно справиться в «Вогельзуг». Не думаю, что это была любовная эскапада.

– Увидим, Ромео… увидим. У фальшивой студентки, если верить камере, божественное тело и много других козырей. Такая легко могла завлечь нашего попрыгунчика по миру Валиони куда угодно.

Жюло Флор промолчал, понимая, что его шеф не торопится взять след «Вогельзуг».

– Например, на Мальдивы, – предположил он. – Ракушки, которые мы нашли в его кармане, именно оттуда.

– Если верить ежедневнику, за десять последних месяцев он ни разу там не был. Извините, патрон, но я не могу разорваться, поэтому экзотическими морепродуктами займусь позже, а пока подключил Риана. Необходимо выяснить, зачем у бедняги взяли кровь.

Велика встал. Он не мигая смотрел на размытую импрессионистичную картинку-фотографию, запечатлевшую сотни розовых фламинго, стоящих в озере Ваккарес[40], в самом сердце Камарга, в нескольких километрах от лагунного озера Бер.

– Проба крови. Ты прав, маленький гений. Есть теория?

– Была… Не подтвердилась.

– Что ты себе напридумал? Не забывай, вампирский след мы отмели.

– Все гораздо проще, патрон. Я предположил, что это был тест.

– Какой?

– На отцовство!

Майор помолчал, прикидывая разницу в возрасте между Франсуа Валиони и его гипотетической убийцей. Жюло между тем продолжал:

– Я полагал, что, зная группу крови двоих, можно вывести линию родства. Посидел в интернете и выяснил: так это не работает, нужно делать тест ДНК.

– И все-таки копни, – велел Петар, не сводя глаз с розовых птиц. – Мне нравится идея, что Франсуа Валиони наделал детишек во всех лагерях беженцев на планете, прежде чем поселился в Обани.

По коридору прошли Риан и Мехди. От стойки дежурного доносились крики на арабском – во всяком случае, так показалось Жюло. У биязычных сыщиков работы стало вдвое больше, чем у их коллег.

– Кстати, патрон, те два нелегала заговорили?

Петар почти втянулся внутрь лагунного озера, почувствовал, что стоит на одной ноге среди фламинго, и с трудом очнулся от задумчивости.

– Молчат как рыбы. С девицами нам помогает «волшебный черный альбом», а тут в дело вступают консульства с картотеками, копиями паспортов и запросами на визу. Наших субчиков зовут Бола и Джимон. У Болы нрав мирный, Джимон – баламут со шрамом. Они бенинцы из Абомея, к северу от порта Котону, – по сведениям коллег из посольства.

– Мы их вышлем?

– Ну-у-у… придется. Они неделями, иногда месяцами добираются до Европы, используют всю имеющуюся энергию, хитрят, ловчат и… отправляются восвояси первым же чартером. Пять часов полета – и «здравствуй, милый дом»… Вот почему мигрантам никогда не победить в схватке с забаррикадировавшимися странами Старого Света. Они десятками набиваются в грузовики, сотнями садятся на корабли, но выдворяют их в тысячу раз быстрее. Эти люди напоминают муравьев, которые с тупым упорством возвращаются в заветный шкафчик с печеньем. Хозяйка стирает их губкой и забывает – на время. Напоминаю: я говорю не о беженцах, а о мигрантах.

– В чем разница, патрон?

Вопрос лейтенанта развеселил Петара. Жюло догадывался, что его начальник часто обсуждал эту проблему на террасах кафе и идеально обкатал свою аргументацию.

– Нет ничего проще, дружок! Беженцы – милые люди, они бегут от войны, им следует сострадать, наш моральный долг – дать всем приют, ведь Франция – страна-прибежище! А мигранты – плохиши. Они хотят заполонить нашу страну, все они бедные, а нам своих бедняков хватает. Понимаешь?

– То есть мы впускаем беженцев, но не мигрантов?

– Не торопись. Долг Франции – принимать беженцев, но приказ сверху гласит: «Не пускать!» Во всяком случае, тех, кто без документов. Диктаторы редко выдают визы, ксерокс под бомбежкой искать нелегко, так что приходится рисковать жизнью и пробиваться наудачу. Спасение приходит, если удается высадиться на берег.

– Их нельзя выслать?

– Можно. Теоретически. Но все зависит от родины каждого. Назад отправляются только уроженцы стран так называемого надежного происхождения, где несчастных не подвергнут пыткам, как только они сойдут с трапа самолета.

– Если я правильно понимаю, Франция не вышлет ни одного суданца, пока там идет война, но вышибет вон всех бенинцев?

– В точку! Беднякам должно повезти с войной на родине, иначе они у нас не задержатся. Политическим беженцам предоставляют убежище, экономическим – нет. И не спрашивай, чем парень, умирающий от страха, лучше умирающего от голода.

Лейтенант Флор не мог решить, насколько искренен Велика. Тема задевает? Утратил иллюзии?

Майор был уже у двери, когда Жюло сформулировал вопрос:

– А браслеты, патрон? Синие браслеты, которые они носят на запястье?

Ответа он не дождался и счел, что Петар просто не услышал.