Рабочая неделя закончилась, Москва с ее заторами и предвыходной суетой осталась за дверью. Знаменитый дом на Котельнической набережной встретил Антонова долгожданной тишиной и прохладой. Войти в пустынный подъезд с дремлющей консьержкой было все равно что очутиться на островке посреди бушующего океана.
Поднимаясь в лифте на свой этаж, подполковник ВДВ Антонов повертел шеей, разминая затекшие позвонки. Командированный в Антитеррористический центр, чтобы обучить тамошних сотрудников беглой стрельбе, рукопашному бою и другим премудростям десантуры, он целый день провел в спортзале АТЦ и покинул его ровно в 18.00 с сознанием выполненного долга и с чистой совестью. Наградой за усердие была одна аппетитная брюнетка, принявшая приглашение наведаться в «холостяцкую берлогу» Антонова ради бокала настоящего шампанского, горстки конфет и приятной беседы. Что ж, ее бюстгальтер едва не лопался под напором грудей, так что беседовать с ней он был готов хоть всю ночь напролет. А дальше маячила долгожданная суббота, когда можно будет валяться в постели до полудня, лениво щурясь на солнечные лучи, пробивающиеся в щель между шторами. И целое воскресенье, которое Антонов решил начать с мелких домашних дел, а завершить полным бездельем.
Переступив порог, он первым делом сунул в холодильник бутылку «Периньона» – самой дорогой шипучки, изобретенной человечеством. Затем он включил настенный плазменный телевизор, а сам отправился в ванную комнату, где принял сначала обжигающе горячий, а потом ледяной душ и докрасна растерся махровым полотенцем.
Бреясь, он отстраненно наблюдал за своим отражением в затуманившемся зеркале. Его выскобленный до блеска череп странным образом контрастировал с волосатым торсом, а приплюснутый нос и губы выдавали в Антонове любителя пускать в ход кулаки. Но куда сильнее он любил наслаждаться маленькими радостями жизни, о чем свидетельствовала и двуспальная кровать в холостяцкой спальне, и настенная карта мира, на которой были отмечены все места, где ему довелось побывать по долгу службы.
Страсть к женщинам и путешествиям была побудительным мотивом, толкавшим Антонова навстречу все новым и новым опасностям. Профессия давала ему некоторые привилегии, и он беззастенчиво ими пользовался. Что касается угрызений совести, то они Антонова не беспокоили. Он не верил в Страшный суд, рай и ад. Бог, по его мнению, существовал, но был слишком занят другими делами, чтобы контролировать человеческий муравейник. Из этого вытекало, что каждый добивается всего сам и отвечает за свои поступки уже в нынешней жизни, а не в какой-то там мифической, загробной. Это подстегивало, дисциплинировало и заставляло действовать решительно.
Антонов успел облачиться в легкие кремовые брюки, сине-белую рубаху и разношенные домашние мокасины, когда его мобильный телефон заиграл тревожную мелодию, которую сразу узнали бы знатоки джазовых аранжировок Джона Барри. В окошке высветился красный, пульсирующий номер.
Сердце Антонова екнуло. Звонили из Антитеррористического центра, а именно из СМРТ – Службы международного розыска террористов. Начальник службы имел генеральское звание и был настолько засекречен, что пользовался не фамилией, а псевдонимом – Второй. Из его кабинета, как успел убедиться Антонов, были видны кремлевские звезды. И все же вместо гордости, что такой высокий человек вспомнил о его скромной персоне, Антонов почувствовал раздражение. «Оставит ли он меня когда-нибудь в покое или нет?» – подумал он.
Подавив желание грубить и хамить, Антонов взял телефон, продолжавший исполнять его любимую музыкальную тему. Звонок руководителя СМРТ вечером в пятницу не мог быть вызван его желанием поболтать с подчиненным о том о сем. Случилось что-то из ряда вон выходящее. Если только Антона не отзывали обратно на место прохождения службы. Хорошо бы. Признаться, надоели ему антитеррористические секреты хуже горькой редьки.
– Да, – сказал Антонов в трубку.
Как и следовало ожидать, ответила ему Белянкина, секретарша начальника СМРТ, женщина неопределенного возраста, обладающая массой достоинств, среди которых преобладали все же деловые качества.
– Старик хочет тебя видеть, – произнесла она безмятежным тоном.
– Когда? – спросил Антонов.
– Десять минут назад.
– У меня нет машины времени.
– Не прибедняйся. У тебя есть кое-что получше.
В АТЦ широко обсуждалось транспортное средство Антонова: белый «Порше» 911-й модели. И лишь немногие знали, что автомобиль обошелся ему в пять раз дешевле реальной стоимости, потому что был куплен не в салоне, а на месте аварии, помятый, изуродованный, облупленный. Прежнему владельцу срочно требовались деньги, чтобы оплатить ремонт совсем уж крутой тачки, в которую он имел неосторожность врезаться. Антонов обзвонил всех знакомых, собрал нужную сумму, а потом отволок «порш» в автомастерские Минобороны, где из него снова сделали конфетку. Кое-кто косился на роскошный автомобиль с неодобрением, но Антонову было плевать. Совесть у него была чиста, а это, по его мнению, было важнее всего.
– Я не волшебник, – буркнул он. – Представляешь, сколько времени займет поездка в пятницу вечером?
– Я-то да, – посочувствовала Белянкина, – а шеф нет. Ты срочно ему понадобился.
– Тогда пусть вышлет за мной вертолет, – сказал Антонов.
– Хочешь, чтобы я передала ему твое предложение?
Антонов не хотел, а потому пять минут спустя уже сидел за рулем «Порше», в плотном потоке машин продвигаясь в сторону Китай-города. А в это время неестественно оживленный голос диджея тараторил из радиодинамиков:
– Привет всем, всем, всем! С вами опять я, Саша Пушкин, и сейчас вы узнаете самые горячие новости о самых горячих событиях на самой горячей волне радио «Москвадром»!
После такого многообещающего вступления, не делая пауз и не переводя дыхания, ди-джей сообщил, что кто-то там из так называемых звезд разводится, а кто-то, наоборот, женится. Поморщившись, Антонов переключил радио на другую станцию и снова положил руку на руль.
Москва погружалась в сиреневые сумерки. Все ярче светили хвостовые огни идущих впереди машин. Поток из рубиновых огней то срывался с места, то замирал перед светофорами. Антонов покорно тормозил и газовал вместе со всеми, пока все движение не застопорилось, образовав сплошную пробку на пересечении Ильинки и Лубянского проспекта.
Вывернув в ближайший проулок, Антонов погнал «Порше» известным только ему маршрутом, состоящим из сплошных поворотов и проездов на запрещающие знаки. Развить скорость выше семидесяти километров в час здесь не удавалось, но и этого было достаточно, чтобы почувствовать себя безумным гонщиком. Вняв голосу разума, Антонов убавил газ и продолжил слалом без риска задеть бортом о стену или не вписаться в очередной поворот.
Несмотря на бодрую музыку, наполняющую салон, в ушах звучал возмущенный голос брюнетки, воспринявшей перенос свидания как личное оскорбление. Встречаться завтра она наотрез отказалась. Не то чтобы ей не было замены, но все же Антонов испытывал досаду, что он упустил возможность с ней переспать. Другой на его месте клял бы шефа СМРТ на чем свет стоит, но Антонов помалкивал, ибо любил его как отца родного.
Поначалу Антонова удивило, что начальника даже мысленно следовало называть Вторым и никак иначе. За одно только произнесение его фамилии вслух можно было загреметь сразу под три статьи Уголовного кодекса, а именно: «Государственная измена», «Шпионаж» и «Разглашение государственной тайны». В АТЦ часто рассказывали случай, как один любопытный журналист, попытавшийся выяснить и обнародовать биографию Второго, был осужден на четыре года, и никто не считал, что он пострадал невинно. Слишком много врагов было у руководителя СМРТ. Может быть, даже больше, чем у Первого, которому был подчинен весь Антитеррористический центр. Во всяком случае, покушения на Второго совершались регулярно, тогда как Первый находился слишком высоко, чтобы надеяться достать его пулей или взрывчаткой.
Антонов отлично понимал, каково это жить под прицелом, потому что за его головой охотились с неменьшим рвением. Сетовать на это не было смысла. Антонов сам выбрал свою судьбу. Порой в его обязанности входило убийство людей. Он не получал от этого удовольствия, однако выполнял свою работу на совесть. В этом не было ничего похожего на патологическую страсть. Антонов воспринимал это как свой профессиональный долг. Мрази на земле меньше не становилось, однако и не увеличивалось, что уже само по себе было приятно.
Чтобы поддерживать себя в форме, Антонов каждое утро совершал пробежки, плавал и отжимался, дважды в неделю упражнялся в тире, а один раз выходил на татами или боксерский ринг. Это не считая ежегодных тренировок на базах специального назначения, откуда Антонов возвращался не только похудевшим, но и помолодевшим лет на пять. Плюс к этому постоянные командировки во все уголки земного шара, которые сами по себе являлись отличной школой выживания.
Зачем его опыт и навыки понадобились столь срочно? Вот о чем спрашивал себя Антонов, приближаясь по безлюдному коридору к владениям Второго на девятом этаже.
Белянкина встретила его загадочным взглядом. Первый признак того, что за стеной приемной происходит нечто важное.
– Привет, Роза, давно не виделись, – сказал Антонов, попрощавшийся с Белянкиной часа два назад.
Издав сдержанный смешок, она показала глазами на дверь:
– Тебя там заждались.
Антонов и Белянкина испытывали друг к другу симпатию. То, что они удержались от искушения переспать вместе, придавало их отношениям особый накал. При встречах эти двое перешучивались и поддразнивали один другого, как подростки, скрывающие взаимное влечение.
– Шеф не один? – спросил Антонов, приподняв одну бровь.
– У него какой-то тип из ФСБ, – ответила Белянкина. – Большая шишка. Мне было велено угостить его кофе. С сахаром. Можешь себе представить?
Оставаясь один на один, они могли позволить себе подтрунивать над Вторым, известным своей скупостью и педантичностью. В присутствии посторонних они не позволяли себе этого никогда.
Услышав про кофе с сахаром, Антонов скорчил завистливую мину:
– Ну и дела. Меня в вашем учреждении только водой угощают. Подозреваю, что из-под крана.
– Ничего, – утешила Белянкина, – к окончанию твоей командировки уже припасена бутылочка минералки.
Однако долго зубоскалить им не пришлось. На столе ожил интерком, издал недовольное хрюканье и жестяным голосом Второго велел Антонову немедленно зайти в кабинет. Прежде чем сделать это, он воздел глаза к потолку и сложил руки на груди, словно узник, отправляющийся на плаху. Роза Белянкина прыснула в ладонь, но, когда Антонов скрылся за дверью, выражение ее лица изменилось, и находись кто рядом, он услышал бы ее тихий горестный вздох. Так вздыхают люди, понимающие бесплодность своих грез.