По субботам бары работают до трех ночи, так что домой я добрался без четверти четыре, заскочив позавтракать в «Райкерс» на углу Кристофер-стрит и Седьмой авеню. Швырнул на диван «Ньюс» и «Миррор», сбросил пиджак и кинул сверху. Очень хотелось спать.
Тут заверещал домофон, он у меня громкий, насквозь пробирает. Я метнулся, нажал кнопку, потом поднял пиджак и повесил на спинку стула, чтобы никто не сел сверху, а газеты сунул в ящик комода – так вернее будут на месте, когда встану. Дверь я отпер как раз вовремя, они и постучать не успели.
В комнату вошли четверо. Лучше сразу расскажу, кто есть кто, потому что моя история большей частью касается двоих из этой компании.
Филип Туриан – семнадцатилетний юноша, сын турка и американки. Может выбирать из нескольких имен, но предпочитает зваться Туриан, хотя по отцу он Роджерс. Черные кудри, падающие на лоб, белоснежная кожа, зеленые глаза. Остальные еще не успели войти, а мальчишка уже развалился в самом удобном кресле, перекинув ногу через подлокотник.
Туриан из тех, кому литературные педики посвящают сонеты. «О, эллин юный, прекрасный, темнокудрый…» и тому подобное. На нем очень грязные брюки и рубашка хаки. Закатанные рукава обнажают крепкие бицепсы.
Рэмси Аллен – солидный седовласый мужчина лет сорока, высокий и несколько обрюзглый. Смахивает на бывшего актера, ныне не у дел, или еще на кого-то из бывших. Южанин и, как все южане, хвастается благородным происхождением. Вообще-то не дурак, однако, глядя на него сейчас, этого никак не скажешь. Втюрился в Филипа и ходит за ним хвостом, слюни пускает. Ал отличный парень, лучшего приятеля трудно найти, да и Филип ничего, но когда они оказываются вместе, что-то происходит – словно возникает некая взрывоопасная смесь, что действует на нервы всем окружающим.
У Агнес О’Рурк простое ирландское лицо и коротко стриженные черные волосы. Вечно в брюках. Открытая, мужественная, на нее всегда можно положиться. Майк Райко – рыжий финн, моряк торгового флота в запачканной робе. Ему девятнадцать.
Вот и вся четверка, здесь, передо мной. Агнес протягивает бутылку.
– «Канадиан клаб»! – киваю я одобрительно. – Заходите, присаживайтесь.
Разумеется, все и так уже сели. Я достаю бокалы для коктейлей, и каждый наливает себе по глоточку неразбавленного, только для Агнес пришлось принести воды. Филип весь вечер развивал новую философскую идею, и теперь жаждет меня просветить.
– У меня все выводится из положения, – начинает он, – что творчество – это добро, а расточительство – зло. Пока ты творишь, хорошо, а грехом можно считать лишь пустую растрату собственного потенциала.
Глупо, на мой взгляд.
– Ладно, я простой бармен, в тонкостях не разбираюсь, только реклама мыла – это ведь тоже творчество, разве нет?
– О да, но расточительное творчество! У меня все по полочкам разложено. Бывает и наоборот, творческое расточительство, например, вот как наш с тобой разговор.
– В общем-то, конечно, но по каким критериям отличить растрату от творчества? – не сдаюсь я. – Так кто угодно может сказать, что он один творит, а все остальные только тратят. Такие общие понятия теряют всякий смысл.
Аргумент его явно ошарашил. Видимо, серьезных оппонентов новая теория до сих пор не встречала. Во всяком случае, философская беседа на этом закончилась – к моему большому удовольствию, потому что подобные идеи я отношу к категории полного бреда.
Не найдя что ответить, Филип спросил, нет ли у меня марихуаны. Я ответил, что мало, но ему очень хотелось покурить. Я достал, что было, из ящика стола, и мы пустили сигарету по кругу. Травка была паршивая, и никто ничего не почувствовал. Райко, который до сих пор молча сидел на диване, покачал головой.
– Я как-то раз выкурил шесть таких косяков в Порт-Артуре, штат Техас… и ничего не помню о Порт-Артуре, штат Техас.
– Марихуана теперь редкость, – заметил я, – не знаю, где теперь достану.
Тем не менее Туриан схватил еще одну сигарету и закурил. Тогда я взял бутылку и налил свой бокал до краев. Странно: у этой компании никогда нет денег, откуда взялся «Канадиан клаб»?
– Агнес стащила виски в баре, – объяснил Ал.
Они пили пиво у стойки в «Гамельнском крысолове», и вдруг Агнес говорит: «Бери сдачу и иди за мной, у меня бутылка за пазухой». Он и пошел, а сам перепугался больше нее, даже не видел, как она это сделала.
Вечер тогда еще только начинался, так что теперь от большой бутылки мало что осталось. Я поздравил Агнес с удачей, она самодовольно улыбнулась.
– Мне не трудно, могу еще сколько угодно взять.
«Только без меня», – подумал я.
Беседа заглохла, мне слишком хотелось спать, не до болтовни. Потом кто-то что-то сказал, но неразборчиво. Поворачиваюсь и вижу – Филип откусил от бокала большой кусок и пережевывает. Хруст такой, что слышно на всю комнату. Агнес и Райко морщатся, будто кто-то скребет железом по стеклу.
Филип прожевал, взял воду Агнес и запил. Ал тоже откусил от своего бокала, я сходил за водой и для него. Агнес спросила, как я думаю, умрут они оба или нет. Я сказал, что нет, это безопасно, если мелко прожевывать – все равно что проглотить немного песку. Все эти разговоры про смерть от толченого стекла – брехня.
Тут мне пришло в голову пошутить.
– Совсем забыл о гостеприимстве, – начал я. – Кто-нибудь есть хочет? У меня сегодня припасено кое-что особенное.
Гости выковыривали из зубов остатки стекла. Ал пошел взглянуть в зеркало: на деснах у него выступила кровь.
– Да, – откликнулся он из ванной.
Филип объявил, что от стекла у него разыгрался аппетит. Ал поинтересовался, не получил ли я еще одну посылку от мамаши.
– Вообще-то да, – ответил я, – кое-что остренькое.
Пошел в кладовку, пошуровал там и вынес им поднос, на котором красовались старые бритвенные лезвия и баночка горчицы.
– Вот гад, – возмутился Филип, – я же и в самом деле голодный.
– Вот и ешь, – расхохотался я.
– Я видел в Чикаго, как один тип жевал лезвия, – сказал Райко. – Лезвия, стекла и электрические лампочки, а в конце сожрал фарфоровую тарелку.
Гляжу, а они все, кроме Агнес, уже лыка не вяжут. Ал уселся у ног Филипа и смотрит на него с дурацким влюбленным видом. Скорей бы убрались, что ли.
Тут Филип встает, покачиваясь, и говорит:
– Пойдемте на крышу!
– Давай! – Ал тут же вскакивает на ноги, будто в жизни не слыхивал предложения чудеснее.
– Нет, не надо, разбудите хозяйку, – пытаюсь я их остановить. – Да и что там интересного?
– Иди к черту, Деннисон, – отмахивается Ал, возмущенный, что кто-то смеет противоречить его кумиру.
С трудом переставляя ноги, они вываливаются в дверь и топают вверх по лестнице. Хозяйка с семейством проживает этажом выше, а дальше уже крыша.
Я сажусь и наливаю себе еще порцию виски. Агнес пить больше не хочет и собирается домой. Райко уже задремал на диване, так что я доливаю себе все, что осталось. Агнес собирается уходить.
С крыши доносится какая-то возня, потом снизу, с улицы – звон разбитого стекла. Мы подходим к окну.
– Должно быть, стакан бросили, – говорит Агнес.
Похоже, так оно и есть. Осторожно выглядываю, какая-то тетка смотрит вверх и матерится. Светает.
– Вот ублюдки! – орет она. – Так и убить недолго!
Лучшая защита – это нападение.
– Заткнись, а то всех перебудишь, – рычу я. – Ступай своей дорогой, пока фараонов не кликнул! – И закрываю окно, как будто вылез из постели и снова ложусь.
Спустя минуту женщина уходит, продолжая сыпать проклятиями. Я тихонько присоединяюсь к ее бормотанию, вспоминая, сколько неприятностей мне успела доставить эта парочка. В Ньюарке они разбили мою машину, а в Вашингтоне меня выставили из отеля, потому что Филипу вздумалось отлить из окна. Всего и не упомнишь, по большей части студенческие выходки в стиле начала века. Едва оказываются вместе, тут оно и начинается, а поодиночке – нормальные ребята.
Я включил свет, и Агнес ушла. На крыше стало тихо.
– Надеюсь, им не пришло в голову сигануть вниз, – сказал я сам себе. Райко уже спал. – Ладно, если хотят, пускай так и ночуют наверху. Мне спать пора.
Я разделся и лег в постель, оставив Райко храпеть на диване. Было уже почти шесть.