Известие о том, что после возвращения из Штатов я работаю официантом в «Патио-Пицце», шокировало многих моих знакомых. Это третий вид культурного шока – когда уже не они тебя, а ты их.
Впрочем, через три месяца меня уволили, и знакомые вздохнули с облегчением – привычная картина мира восстановилась. Но вопрос «За что?» они всё-таки задавали с опаской. Приходилось рассказывать, как я вылил четыре огромных бокала кока-колы на очень важного клиента. Это радовало и успокаивало слушателей, но было неправдой. Уволили меня из-за грёбаной литературы.
Хотя клиент, облитый колой, тоже был. Даже парочка, муж и жена – когда полные стаканы сыплются на стол с высоты плеча, сложно попасть лишь в одного человека. Правда, я слышал одну такую невероятную байку. В курсе подготовки официантов было занятие по проблемам равновесия. Преподаватель, опытный халдей из Москвы, советовал в критических случаях опрокидывать поднос на себя. У него самого, типа, такой казус приключился однажды. Но он спас ситуацию, приняв на грудь целый букет коктейлей – зато на дорогих гостей ни капли! Александр Матросов, короче.
Я так не мог. Инстинкты подводили. В последний момент рука с подносом выворачивалась естественным движением, которое в айкидо называют «кохю-нагэ». Выходило почти как у любимого Джеки Чана, который любит драться кухонной утварью. Ну, так круто я не научился, но по крайней мере, на себя ни капли не попадало.
Однако за такие проколы у нас не увольняли. В новую команду ресторана специально набрали людей без опыта – считалось, что лучше научить своих, чем переучивать уже испорченных советской практикой официантов. Так что и роняли, и сами падали регулярно.
Кроме того, в ресторанном коллективе всегда есть некая тайная сплочённость против так называемых «гостей». Нет, бывают и нормальные клиенты. Но когда тебя начитают гонять, пальцы гнуть вокруг самого дешёвого салата… Ну, вы понимаете. Свои внутренние законы возникают. Пиццу, к примеру, можно ронять по дороге из кухни сколько угодно раз. Главное, не ронять её в туалете. Иначе клиенты, находя среди пепперони туалетную бумагу, начинают спрашивать, что это за растение. Приходится напрягать фантазию.
А уволили меня за то, что я читал книжки в перерывах между заказами. Курить в это время разрешалось. Разрешалось даже чистить ногти зубочистками, которые потом будут воткнуты в изящные канапе. И много ещё чего разрешалось. Но всякий раз, видя меня в курилке с книгой, директор почему-то злился.
Когда я выходил из директорской с последней зарплатой, в ресторане играл Коэн. Это была хорошая примета. И работа, с которой можно уйти, просто сняв фартук, была хорошей работой. Ну, может, не так спортивно, как развозить телеграммы на велике. И не так халявно, как дежурить на вахте в общаге. Но зато и не так холодно, как разгружать в порту баржи с сахаром под Новый год. И уж точно не так занудно, как преподавать вузовскую математику. Все мои работы были по-своему прикольны, когда я на них не задерживался.
Что до чтения на работе… Позже я осознал, что директор прав. Ну нахрена тебе книги, если у тебя такая поэтичная профессия? Когда бармен вынимает изо рта обсосанную оливку и бросает её в мартини, а спустя три минуты этот мартини пьёт жлоб в костюме за пять тысяч баксов – вот самая настоящая поэзия. Тонкая, недоступная для людей ограниченных. Может, через несколько лет на премьере «Бойцовского клуба» у них что-нибудь шевельнётся в башке. Но не сильно. И во время походов по ресторанам я ещё долго буду спасать знакомых, настоятельно советуя не говорить официанту лишних слов до того, как он принёс еду. Официант не будет играть с вами в слова. У него есть поэзия посильней.
И, кстати, лучше не берите пирожные со взбитыми сливками. Вообще никогда.
После увольнения из ресторана я сделал последнюю попытку взяться за ум. Я всё ещё числился младшим научным сотрудником Санкт-Петербургского института информатики и автоматизации РАН. Кандидатский минимум был сдан как два байта, а доклад «Cellular Automata in Pattern Recognition» представлен на понтовой международной конференции.
Перед докладом я зашёл к своему научному руководителю коротко стриженным, в костюме-тройке и голубых контактных линзах. Профессор Сергей Николаевич Баранов, отец первого русского Forth-транслятора, настолько не узнал меня, что вскочил с кресла, подбежал к двери и протянул мне руку.
Но даже на конференции один крупный учёный пытался сбить меня с толку. Совершенно игнорируя мои изящные алгоритмы распознавания испачканных букв, он спросил, кто нарисовал мне для презентации такие красивые буквы.
– Да я сам, попиксельно… – ответил я.
– О! – сказал известный учёный с каким-то нездоровым восторгом. – Вот это у вас хорошо получилось! – Затем хитро прищурился и добавил: – А вы знаете, что тем же самым сейчас занимается старик Кнут?
– Неужели Дональд Кнут тоже занялся распознаванием образов? – с воодушевлением спросил я, мысленно прокручивая в голове три тома «Искусства программирования» Кнута.
– Нет. Он тоже рисует буквы.
Эта дискуссия с явным литературным уклоном немного смутила меня, но виду я не подал. Публикация доклада в материалах конференции означала наличие печатной работы. Для защиты диссера оставалось перевести работу обратно на русский язык.
Увы, новое литературное знакомство поставило жирный крест на моей перспективной научной карьере.
# # #
Заочно я познакомился с Александром Житинским ещё в универе, по книжке «Путешествие рок-дилетанта». В книжке была красивая идея: дилетант – это не лох какой-нибудь, а совсем наоборот: человек, который занимается музыкой из чистого интереса. В отличие от профессионала, который делает это за деньги. И потому у дилетантов может получиться даже круче. Типа БГ и Цоя в пику советской эстраде.
У меня имелись похожие соображения. «Профессиональный писатель» – это ведь как «профессиональная любовница». Конечно, бляди играют полезную роль в нашем обществе. Есть у нас ещё такие пацаны, у которых без поддержки не стоит. Но любой здоровый мужик всё-таки с сомнением относится к общедоступным «профи», предпочитая собственную подругу, которая любит только тебя, любимого. Именно это ценится и в любви, и в творчестве – непредсказуемые и оригинальные переживания, а не механические повторы.
Мысль не такая уж новая. Среди моих любимых писателей тоже не было профессионалов. Кортасар горбатился переводчиком, Грэм Грин – шпионом, Буковски – почтальоном. Даже утончённая Сэй Сёнагон вкалывала фрейлиной и каждый день чернила зубы. Но незнакомым людям, особенно мёртвым, можно всякое пришить. Другое дело – проверять теорию на собственной шкуре.
Когда в ЛИТО говорили, что я лезу в поэзию через чёрный ход, они и не догадывались, что близки к истине не хуже Фокса Малдера. Сначала X-Window, потом MS Windows – в общем, форточки. Через них бросаешь тексты в Сеть и спокойно общаешься с читателями без посредников. Хочешь честных независимых оценок – публикуешься анонимно.
Бумажные западные журналы и антологии тем временем печатают мои хайку – безо всякого обивания порогов, созвонов-перезвонов и прочих советов по творческому росту. Издатели сами находят тексты в Интернете и сами предлагают опубликовать. Хочешь потешиться своим именем на бумаге – заходишь на почту и забираешь бандероль из Японии или Канады. Что ещё нужно самому гениальному поэту Северо-Запада?
Такую картинку я и нарисовал в манифесте сетературы для Zhurnal.Ru. На том же сайте рядом с неопровержимыми доказательствами моей крутизны висела статья Александра Житинского «Виртуальная жизнь и смерть Кати Деткиной». Житинский рассказывал, как купился на виртуальную девочку производства Темы Лебедева и какой вывод из этого сделал: «Любой сетевой персонаж по умолчанию считается виртуальным». Тоже типа манифест.
Мы списались, встретились. Житинский заочно знал меня, причём в очень харизматичном свете. Как выяснилось, Леня Делицын, которому я оставил в Штатах часть своих книг, решил не заморачиваться с их продажей. Тем более что он залил половину книжек каким-то бухлом, на них выросла разноцветная плесень, и видок получился нетоварный. Чтобы побыстрее избавиться от этой макулатуры, хитрый Левон замутил литературный конкурс «Тенёта», а меня объявил первым спонсором: победителям раздавали мои книжки.
Стало быть, пока я прикалывался над жлобами в ресторане и пугал подвальных литошников своими заморскими образами, я ещё стал известен как со-организатор самого крутого сетевого конкурса. И как раз в это время обсуждался новый, масштабный вариант «Тенёт-97» под крышей Житинского. Тот обещал привести серьёзных литераторов в жюри и издать победителей – в общем, сопрячь трепетную лань сетературы со старым козлом печатного слова. Мне же, как нечаянному со-организатору, было предложено стать первым секретарём конкурса.
# # #
Работать с Житинским было легко. Свой дилетантский взгляд на мир он прекрасно сохранил с возрастом, и у нас было много общего.
Однажды Сергей Бережной привёл к нам аккуратненького американца в очочках. Американец хотел поговорить с Житинским, но того ещё не было.
Я стал развлекать гостя. Рассказал вкратце, чем мы тут занимаемся. Пересказал свой манифест сетературы.
Гость включил диктофон, но сетевая литература его не прикалывала. Вместо этого он открыл сайт какого-то Тимура Новикова и стал восхищаться дурацкими картинками, которые прыгали по экрану, как взбесившаяся колбаса в нарезке.
– Да это же любой дурак нарисует в «Фотошопе», – заметил я.
И продолжал гнуть свою линию. Мол, у нас такие вычурные картинки мало кому интересны, мы культура литературоцентричная. А в Интернете добавляется обратная связь, и можно очень интересно двигаться в этом пространстве идей, как летучая мышка – бросил текст-сигнал, получил ответы, бросил новый текст и дальше летишь…
– О, летучие мыши! – вздохнул хорошо выбритый американец. – В молодости я любил летучих мышей. Такие грязные, с отвратительными вампирскими рожами, они появляются только по ночам.... как хиппи. Вы любите хиппи?
«Ну, совсем тупой», – подумал я.
Тут пришёл Житинский, и американец стал спрашивать его про сайт Тимура Новикова.
– Да какое же это искусство? – удивился Житинский. – Я и сам такое могу нарисовать в «Фотошопе»!
И стал показывать американцу свой «Арт-Петербург». Американец вежливо кивал, но было ясно, что он по-прежнему не врубается.
Когда непонятливый гайдзин ушёл, мы с Житинским вышли на лестницу покурить.
– Кто хоть это был-то? – спросил я.
– Да какой-то тупой американский журналист. – Житинский достал визитку гостя и передал мне.
Это был Брюс Стерлинг, один из отцов жанра «киберпанк». Спустя пару месяцев в журнале Wired вышла его статья про Питер. Называлась она «Art & Corruption». Естественно, там упоминался Тимур Новиков, а про визит к нам не было ни слова.
# # #
Стерлинг не был тупым. Просто он давно наигрался в Интернет. И во время визита в Россию, которую он назвал «страной победившего киберпанка», его уже интересовали панковские штучки пожёстче. Их-то он и собрал в той статье: пиво в отстойнике Fish Fabrique, табличка DISINFEKTED в грязном туалете отеля, ну и прочее в том же духе.
У чистеньких американцев такая поэзия с реалистичной гнильцой очень ценится. Уильям Гибсон тут же стащил у друга табличку DISINFEKTED и вставил в свой роман «Распознавание образов». А сам Стерлинг использовал заведение Fish Fabrique в романе «Zeitgeist». Но суровые русские мужики и тут посмеялись над киберпанком. «Я работал на рыбозаводе», – говорит герой Стерлинга в русской версии романа.
Мы тем временем шли в другую сторону, к чистому. Для тогдашнего Питера наша шарашка казалась невероятным островком гуманизма в океане идиотизма. Достаточно сказать, что на двери «Невалинка» с улицы висела табличка «2-й этаж – ВЫШЕ». А на входе в наш веб-отдел (самый дальний в коридоре) размещался плакат категоричнее: жирный кружок «Вы здесь» и стрелка по схеме коридора в обратную сторону, к кружку «Вам сюда. Абонентский отдел».
И все равно армии чайников ежедневно добирались до нас со своими жалобами на то, что окно не открывается, бродилка не бродит и дайлап не даёт. Они даже не догадывались, что Интернет можно не только потреблять, но и делать. Собственноручно.
Реальное же число людей, которые входили в нашу дверь по делу, не превышало двух десятков. Помимо «Арт-Петербурга» Житинского, здесь обитали «Мистика, история, религия» Дарьи Телегиной, кинообзоры Макса Смолева и клоунские мемуары Иры Терентьевой. В соседних каморках Майк «Завхоз» Федоров заманивал игроманов на Quake.spb.ru, а Кирилл Климов приобщал к онлайну одиноких русских женщин, мечтающих найти мужа за границей.
К этой весёлой компании добавился мой журнал поэзии хайку «Лягушатник», а чуть позже – сетевая радиопрограмма «РадиоНЕТ». За это Саша Гагин спустя восемь лет обзовёт меня «первым русским подкастером». Звучит так, будто я бил людей под дых кастетом. В каком-то смысле верно: нам с Юркой Елифтерьевым хотелось вернуть дыхание в этот немой мир электронных текстов. Мечтатели!
Полезным делом в нашем отделе занималась только Соня Овсянникова – она нас кормила. Но сумасшествие заразно, и вскоре она стала опытным веб-дизайнером. Пришлось питаться чем попало.
Мы и сами понимали, что наши игры далеки от реальности. Требовался более массовый продукт. Так возникла бумажная газета «НЕТ». В ней рассказывалось, что WWW – это не три жетона от метро, хотя и на метро похоже. Мы много работали над имиджем газеты, чтобы она принесла радость самым широким слоям чайников.
– В дизайне надо использовать мух, – предлагал я.
– Мухи – это отлично, – соглашался Кирилл Климов. – Побольше мух, мух и говна!
Самыми удивительными людьми в этом первом рассаднике питерских нетменов были альтернативные литературные стариканы, собранные Житинским. После Слепаковой и Кушнера мне вообще не верилось, что такие бывают.
А были! Они вовсе не жаждали эстетствовать по подвалам и поклоняться бумажным книжкам. Зато откровенно пёрлись от Интернета. Михаил Чулаки, из которого, казалось бы, уже весь песок высыпался, даже вёл на своём сайте видеотрансляции, излагая футурологические прогнозы не хуже Лема.
Ещё больше меня порадовал поэт Виктор Кривулин. Когда я пришёл к нему брать интервью для «РадиоНЕТа», этот живенький дедок сидел за компом в окружении восьми белых кошек и ожесточённо рубился с машиной в карты.
– Да погоди ты со стихами! – отмахивался он от меня. – Сейчас, сейчас, я тут одну комбинацию задумал…
И снова лупил по клавишам. Так продолжалось ещё с полчаса, пока старый питерский битник не добил проклятую машину.
Мы заговорили о сетературе. Кривулин сказал, что в Сети можно мутить игры покруче. И что сам он вскоре собирается похулиганить в жанре «литературного хакерства».
– Можно взять все тексты Гоголя в электронном виде, немного с ними поработать на компьютере и создать якобы неизвестный гоголевский текст. Тот же стиль, тот же словарь. Второй том «Мёртвых душ»! А ещё интересней – оживлять отдельных литературных персонажей…
– Мы над этим уже работаем, – улыбнулся я, чувствуя родственную душу. И рассказал Кривулину про Мэри Шелли.
В своей сетевой жизни каждый мужчина должен сделать три вещи: построить домашнюю страничку, вырастить древовидный форум и родить виртуальную девочку.
Не путайте виртуальную личность с псевдонимом. Псевдоним – это просто другое имя. А виртуальная личность больше похожа на роль в театре. Сценой выступает Сеть, сценарий пишется автором прямо по ходу действия и им же исполняется. Для самого автора такой маскарад является чем-то вроде ролевого тренинга.
Красиво завернул, да? Булшит! Это только в теории. Она, теория, изложена в виде набора полезных советов в романе «Паутина». Сейчас я её, пожалуй, разоблачу по пунктам.
«Имейте концепцию. Собираясь создать ВЛ, подумайте, что вы будете с ней делать. Есть ли у вас какие-то идеи, настроения, которые отличались бы от того, что вы демонстрировали ранее? Довольно глупо заводить ВЛ лишь для того, чтобы выражать через неё свои обычные мысли – это можно делать и под своим обычным именем».
Вопреки распространённым заблуждениям, виртуалка Мэри Шелли создавалась вовсе не для того, чтобы обливать всех дерьмом. И никаких особых «других настроений» у неё не было. В основе проекта лежала маленькая лингвистическая нестыковка. Один из тех глюков языка, которые определяют глюки мышления.
Мой журнал хайку назывался «Лягушатником» в честь лягушки Басё, которая прыгнула в пруд и наделала много шума в японской литературе. У средневековых японцев лягушки ассоциировались с поэтами. И в стихах лягушки обычно пели. Басё устроил настоящий троллинг, написав про лягушку, которая ни черта не хотела петь, а просто свалилась в пруд с лёгким плеском. Это было суровое издевательство над самой сутью тогдашней японской поэзии.
Неудивительно, что лягушка Басё стала для меня главным символом борьбы с литературной болезнью. На сайте я обыграл лягушачью тему как только мог: разделы назывались «Лягушка-путешественница», «Лапы веером», «Десять лягушат» и т.д. Но как величать самого себя, главного редактора «Лягушатника»?
Для начала я назвался «Главным Квакающим». Но чувствовал, что это коряво. В русском языке, в отличие от многих других, «лягушка» всегда женского рода. Из-за этого даже в нашей сказке «Царевна-Лягушка» поменялись отношения полов: в оригинале-то был Принц-Лягух. И это логичней: по жизни девицы больше, чем мужики, любят делать искусственное дыхание всяким уродам. Фильм «Матрица» исправил аналогичную ошибку «Спящей Красавицы».
Идея создания женского персонажа окончательно захватила меня при написании статьи о поэзии танка. В отличие от созерцательных хайку, это лирика. Более женский жанр. А мои тексты о хайку были слишком сухими, для танка такой стиль не канал. Тут нужен был кто-то вроде фрейлины Сэй Сёнагон с хорошо зачернёнными зубами. Только русский аналог. Царевна-Лягушка.
«Главное – имя. Говорят, что аппетит приходит во время еды. Это заблуждение. Аппетит приходит, когда вы видите вывеску ресторана. Взгляните на эти имена: “Александр Сергеевич”, “Вдова Клико”, “Луноход-2”. Чувствуете, как имя определяет… практически все? Статью, подписанную именем «Андрей Соколов», многие люди вообще не будут читать. Поэтому хорошенько расслабьтесь и подумайте – какое имя должна носить ваша ВЛ? После выбора имени все остальное (от желания сказать гадость приятелю до тяжёлых психических расстройств) придёт к вам само собой».
При регистрации почтового ящика на Hotmail я долго выбирал логин: всё похожее на «лягушку» оказалось занято. Пришлось расширить круг ассоциаций. Так выплыла «rakushka».
Дальше требовалось ввести имя на английском. «Мэри» – очевидно. Но какая у ней фамилия? Снова свободные ассоциации – и из «ракушки», как чёртик из головы пьяницы, выскакивает Шелли. Мама Франкенштейна! Мама монстра, книга о котором начинается в Петербурге. Самое то.
Имя приклеилось намертво – и полностью изменило первоначальный замысел. Вместо утончённой востоковедки и вправду родился монстр.
«Создавайте уникальное. Старайтесь сделать вашу ВЛ непохожей на других. В сущности, именно это и определяет, насколько ваша ВЛ – Личность. Каждая новая ВЛ должна опровергать или дополнять те принципы, по которым строились предыдущие ВЛ (или даже предыдущие поколения ВЛ). Используйте метод инверсии: выделите некоторый всеобщий принцип и реализуйте его противоположность».
Самая эффектная инверсия была на редкость примитивной: образ раскованной девицы на фоне академически-сдержанных мужчин, которые в то время составляли цвет Рунета. К сетевым публикациям они относились почти как к печатным – писали грамотно, вежливо и как-то отстранённо. На женщину с подчёркнуто субъективными, очень личными наездами они велись, как кошки на валерьянку. Уж я-то знал об этом коварном свойстве сетевых женщин на собственном печальном опыте.
Первой жертвой Мэри стал японист Митька Коваленин. Он как раз выложил в Интернет переводы танка Тавары Мати и очень приветствовал статью Мэри в «Лягушатнике». Ну ещё бы – русская танкистка!
Стало ясно, как важно для общения с мужчинами проявлять интерес к их собственным достижениям. Будучи мужчиной, я старался выпятить свои. Но теперь я смотрел на мир незашоренными женскими глазами. Я понимал, чего хотят все эти ботаники, прикованные к экранам. Внимания к себе, любимым.
Одноклассника Сержа Бельца я атаковал в другом стиле. Серж делал абсурдный сайт «Повсеместно Протянутая Пурга». От Мэри он получил большое письмо, в котором все слова были на любимую букву.
«Предлагаю прозорливым пургенцам популярнейшую (правда, подпольно) патологию: П-филию! – писала Мэри за два года до выхода «Generation П». – Приглядитесь повнимательней! Пространство Паутины просто переполнено П! Пёстрое попурри прехорошеньких, половозрелых, полных первобытной прелести П! Пандемониум пляшущих повсюду П, поджидающих понятливого П-фила!»
От этого письма Серж возбудился не хуже Митьки.
После такого разогрева Мэри задумалась об оружии массового поражения. Главным развлечением тогдашней элиты Рунета были веб-обозрения (которые позже назовут «блогами»). Мэришелльский «Обзор обозревателей» представлял собой классический флейм типа «всем сёстрам по яйцам».
Наутро я проснулся знаменитым. Антон Носик называл текст Мэри «глотком свежего воздуха». Он подозревал, что я – Зак Май или кто-то столь же безбашенный из-за бугра.
Остальные обозреватели ругались. Но все цитировали!
«Ну конечно, блядь, ну конечно же, лучше Гид Ебора, бром ложками, и на рельсы, как та француженка – прямо, сука, с Плейбоя – в Каренину! – как же Иначе с вами цацкаться, с недовырубленными лесорубами – мне, художнице с синим волосом, как же гной мне ваш весь повыпустить, нету ж, блядь, ни лунной сосулечки, ни горелки газовой пламенной, под рукой нихуя тяжёлого, только кисточки (из коней в пальто!), только краски в ебучих тюбиках, разве в морду вам плеснуть красною? – так ведь мало её, жалко тратиться на мудил на вас, НЕДОРИСОВАННЫХ!!!»
Чтобы подчеркнуть женственность Мэри, был создан её муж Перси. Ещё один банальный, но эффективный трюк. Перси выступал редко, однако миф о «целом коллективе под одной крышей» держался очень долго.
Особенно смешно получилось с романом «Паутина», где авторами числились «Мэри и Перси Шелли». Множество читателей всерьёз уверяли, что отличают главы, написанные женщиной, от мужских глав. А один литературный критик даже посоветовал «не лениться и причесать стиль романа» – мол, слишком хорошо заметно, что текст писали несколько разных людей.
Через несколько лет для публикации бумажной версии романа я объединю своих виртуалов под одним псевдонимом «Мерси Шелли», чтобы не травмировать читателей групповым воскрешением покойников. Однако поиск в Интернете по этому имени всё равно будет частенько подсовывать мне Франкенштейна.
«Помните о Станиславском. Вживайтесь в образ своей ВЛ, говорите на её языке. Никогда не думайте: “Я скажу это и подпишусь как Собака Баскервиллей”. Думайте так: “Что бы сказала на это Собака Баскервиллей, окажись она на моём месте?” Учитывайте всё – язык того слоя общества, к которому принадлежит ваш персонаж, его религию и его болезни, его вкусы и его почерк. Помните об этих ограничениях, как о стенах, в которых вы должны поселиться как дома, забыв про дверь».
Припанкованная девица из Лондона окончательно победила фрейлину Сэй Сёнагон в 1999-м, поселившись на сайте Fuck.Ru. Там заправляли Джейсон Форис, Франко Неро и Линкси. Они вовсю издевались над великим и могучим русским языком.
Может быть, Мэри не стала бы поддерживать этих вырожденцев, если бы не конкурс «Золотая клякса». Какие-то умники взялись оценивать грамотность сайтов Рунета и трубили о своём дурацком конкурсе на каждом углу.
Этого никак нельзя было оставить без внимания. Грамотеи раздражали меня с детства. Рассказываешь, бывало, что-то интересное, и тут какой-нибудь зануда обязательно перебивает тебя торжественным сообщением, что в русском языке нет слова «ложить».
Ага, щас, нету. «Ложка» есть, а «ложить» нету. Бред. Но ведь многие ведутся! Даже Гребенщиков на концерте однажды сказал: «Вы эти записки сюда… э-э-э… поскладайте!» Представляю, как мучили в детстве этого крокодильчика.
Вместе с грамотеями в Рунет просачивался их мерзко-правильный язык, похожий на подкрашенного покойника в костюме-тройке. Раньше таким языком писали передовицы советских газет, теперь – корпоративные пресс-релизы, вылизанные автоматической проверкой орфографии в «Ворде».
Мэришелльский «Манифезд Антиграматнасти» появился в одном из выпусков её колонки «Хулидол Таймз». Если раньше кто-то ещё сомневался в том, насколько сознательны языковые издевательства Fuck.Ru, теперь сомнений не осталось:
«Па мери савиршенства кампютырных спилчекирав руский изык ишо болще патеряит сваих нипасредствиннасти и абаяния. Паэтому все художники рускава слова далжны бросить вызав убиванию нашива живова изыка биздушными автаматами! Галавный Принцып нашева великава движения ПОСТ-КИБЕР гаварит: Настаящие исскувство новава тысичулетия – это то что ни можыт делать кампютыр а можыт делать тока чилавек!!! “Биз грамотичискай ашипки я русскай речи ни люблю!” – писал наш лудший паэт Аликсандыр Сиргеич Пушкен. Эти слава мы бирем дивизом на наш флак В БАРЬБЕ С ЗАСИЛИЕМ БИЗДУШНАЙ КАМПЬЮТЫРНОЙ ПРАВИЛНАСТИ каторую нам новязывают гацкие робаты-акуппанты!!!!»
В конце говорилось, что наше движение одобрили «Ельцин, Березовский, Вербицкий, Соснора, Осин, Дубинин, Липкин, Розенбаум, другие известные деревья, ну и птицы, само собой». Это было небольшое преувеличение. Небольшое, потому что под «Манифездом» сразу подписались Гельман и Курицын, а за ними – ещё множество известных птиц.
«Манифезд» стал одной из самых долгоиграющих находок Шелли. Сайт Fuck.Ru загнулся через год, но его клоны типа Udaff.com понесли поэзию ошибок дальше, в массы зашоренной интеллигенции.
Закат игры наступил только в 2005-м. И не потому, что на падонском языке заговорили весь «Живой Журнал». А потому, что этот язык докатился до телепузика Леонида Парфёнова.
Есть такие особые люди, носители фатального знака заката. В Рунете начала века таким был Андрей Себрант. Если он появлялся в каком-то проекте, это означало, что проект не протянет и года. Кризис-менеджер, одним словом. Однако Себранта в конце концов взяли в «Яндекс» и посадили перебирать бобы в региональных проектах, так что вскоре он стал уважаемым человеком.
Чего не скажешь о Парфёнове. К тому времени он уже отпи*арил во все щели Масяню, которая тут же коммерциализовалась, обскандалилась и померла. Но Парфёнов продолжал рыскать в поисках новых культурных феноменов, рядом с которыми ещё не мелькнула его напомаженная физиономия.
Правда, с телевидения его уже попёрли. Первое время он там неплохо выезжал на том, что копировал трюки западной тележурналистики – ну типа, когда ведущий не сидит аки пень за столом, а весело бегает по лесу, что твой серверный олень. Но не прошло и пяти лет, как другие русские телепузики тоже научились смотреть BBC и «Discovery». Понты Парфёнова уже не канали на родных каналах.
Зато его взяли в русский «Newsweek». Тут ему было трудней – журналу-то не впаришь текст из школьного учебника по истории, прикрываясь яркими видеотрюками. В бумаге текст всегда на виду. Но Парфёнов старался, как тот негр преклонных годов. Он искал текстовые сенсации.
Обнаружив падонский язык, он конкретно съехал с катушек. Очевидцы рассказывали, что все дискуссии с подчинёнными он стал вести в терминах «Афтар жжот!» или «Ниасилил!» Подчинённых, особенно молодых, тошнило не по-детски. Ну как если бы ваша бабушка возомнила себя знатоком панк-рока и в доказательство начала ежедневно петь «Машину времени».
После статьи в «Newsweek» падонский язык, упакованный в парфёновский глянец, стал напоминать фальшивый порносайт, на котором вроде те же голые бабы, но радости уже никакой. Это лишь подтвердило статус отечественной тележурналистики как «KillerApp по-русски».
Я слышал, вскоре после этого поэзию ошибок стали использовать в рекламе гандонов. И когда на уличных лотках появилась книжка под названием «Шлем ужаса», я долгое время считал, что это оно и есть. Но в конце 2005 года мне попалась статья «Книжного обозрения», где расхваливали «фантастическое чутьё Пелевина на живой и развивающийся русский язык». А вместо слов «баян, спизжено у goblin_gaga» там стояла странная фраза «чуткое ухо Пелевина уловило…»
Сначала я подумал, это какая-то ошибка. Бывает, из-за некорректного переключения кодировок в тексте вылезают совсем не те слова. Но потом стало ясно: нет, всё правильно. В Рунете уже набирал силу новый, совсем жестокий стёб под названием «анти-падонский язык». Язык, на котором вместо «дайте две!» говорят «пришлите, пожалуйста, в двух экземплярах». Но смысл тот же.
«Сила – в деталях. Помните, что кетчуп – это наркотик пострашнее героина: если в Москве неожиданно пропадёт весь героин, будут страдать лишь несколько тысяч наркоманов, а если пропадёт весь кетчуп… представляете, что будет?! Поэтому не гонитесь за экстравагантным – всё гениальное просто. Научитесь обставлять вашу ВЛ мелкими, естественными деталями как бы невзначай. Опишите как бы случайно здание Тартуского университета, употребите ленинградское слово «поребрик» – и вот вы уже привязали свою ВЛ (и тех, кто за ней наблюдает) к местам, где вы сами никогда не были. Так же может осуществляться привязка к профессии, возрасту и ко многому другому».
Ещё Филип Дик заметил, что основное средство манипуляции реальностью есть манипуляция словами, а поддельные реальности способны создавать фальшивых людей. Но обычная литература ведёт эти игры в рамках бумажного гетто, где сама обложка с надписью «роман» – как дверь с колючей проволокой. Пограничный такой пост – либо туда, либо сюда типа, но никак не смешивать.
Другое дело – когда играешь в вольной Сети без предупреждающих флажков. Открывается много интересного. Например, что ты уже находишься на маскараде, даже если не надевал маску специально. Дополняя принцип Житинского: «каждый сетевой персонаж по умолчанию виртуален, даже если сам не знает об этом». Встреча сетевых знакомых в реальности – всегда шок. Как бы много они ни рассказывали о себе в Сети.
А уж если ты публикуешь там нечто художественное… Раньше казалось, случайные казусы. Ну, перепутали американцы моё мужское имя с ихним женским. Бывает. Но перечитав отзывы на свои вполне реалистичные рассказы, выставленные в «Тенётах», я понял, что совсем не знаю себя. На самом деле у меня «филологическое образование, мужественная манера речи и длинные волосы». И я на 10 лет старше, чем написано в паспорте. Охренеть! А ведь я писал на родном языке и ничего не выдумывал!
И снова закрадывается подозрение, что печатное слово – это не способ передачи информации, а всего лишь код для запуска виртуальных реальностей в чужих головах. И если бы слов не было вообще…
Но проклятый вирус словесной болезни ещё сидит в мозгах и опять не даёт тебе додумать правильную мысль до конца. Зато один знакомый уже перестал есть кетчуп.
«Предотвращайте разоблачение. Попытки разоблачения начнутся рано или поздно, поэтому лучше сразу взять этот процесс под контроль. «Разоблачайте» свою ВЛ сами – вовремя предсказывайте место вероятного нападения и нападайте раньше других, смягчая удар и отводя его в сторону от своей ВЛ. Более тонкий приём – создание Виртуального Разоблачителя одновременно с созданием ВЛ. Даже если одну из этих ВЛ раскроют, вторая останется с вами, имея алиби победителя. Можно использовать и более сложные схемы ухода».
Со схемами проблем не было. Я хорошо подстраховался, начав публикации Мэри с сайта Алексромы. Потом и другие сетевые знакомые охотно предоставляли свои площадки. Я намекнул им, что не против их собственных акций от имени моей виртуалки.
Так появилось несколько выдуманных историй о встречах с Мэри Шелли, куча псевдоразоблачений и невероятных слухов о её новых деяниях. Серж Белец даже замутил весёлый мэришелльский хэппенинг на сайте одного американца: тот парень так и не врубился, отчего в его гостевой книге вдруг собралась толпа незнакомцев, говорящих на каком-то албанском (через десять лет это будут называть «флеш-мобами»).
Но с каждым таким приколом я всё больше завидовал Мэри. Все играли с ней, а не со мной! Когда я посылал собственные стихи Митьке Коваленину, он отвечал, что сейчас очень занят и вообще уезжает в Японию. А сам тем временем бурно флиртовал с Мэри по почте. Вот ведь гад! Я, значит, выкладываю его перевод «Охоты на овец» на сайт конкурса «Тенёта», фактически стимулирую Мураками-бум в России – а он меня на бабу виртуальную променял!
Остальные тоже хороши. Житинский прибегает с горящими глазами и кричит, что Мэри Шелли написала про него очень неплохой пассаж и что надо бы с ней подружиться. Носик публикует пьесу Мэри в «Вечернем Интернете». Делицын берет у неё интервью, а Гагин предлагает ей написать статью для культового бумажного журнала «Internet». Не мне, одному из Отцов Рунета, а опять-таки случайной виртуальной бабе! Мочить её, однозначно! Рассказать наконец всем, что это я, я её создал!
Но разоблачиться было непросто. На конкурсе «Тенёта» Мэри получила первое место в категории «Виртуальная личность». Перед церемонией награждения мы подговорили выйти на сцену Женьку, жену Сержа Бельца. Серж написал для неё короткую и яркую речь. Казалось, выход Мэри в реал будет последней хохмой. Знакомые подмигивали мне в перерыве – вроде бы все уже знали правду, я давно ничего не скрывал.
Спустя несколько дней, собирая в Сети отзывы на церемонию, я убедился, что эта шутка лишь сгустила мистический флёр вокруг моей виртуальной хулиганки. Веб-обозреватели обсуждали размер груди Мэри Шелли и её знаменитую (откуда, блин, знаменитую-то?!) улыбку.
В 1999 году в конкурсе «Знаменитости русского Интернета» Мэри Шелли заняла 21-е место, а сам я – на пять мест ниже.
«Провалились? Не отчаивайтесь! Считайте, что это была репетиция, черновик. Проанализируйте ошибки и двигайтесь дальше, к более совершенной ВЛ. Ваш идеал – Виртуальная Личность, которая останется жить в веках даже после того, как ваше бренное тело, отдавшее ей всё своё время и энергию, сгниёт в гробу».
Всего в «Теории ВЛ» было двенадцать советов. Последний, тринадцатый, состоял в том, чтобы не применять все эти советы сразу. Предлагалось, в частности, использовать только чётные или только нечётные.
Не знаю, раскусил ли кто эту хохму. Дело в том, что при написании «Теории ВЛ» тоже использовалась техника ВЛ. Половина советов противоречила другой половине, потому что одни писались от имени человека, а другие – от имени его виртуальной личности. Совет про «идеальную ВЛ» – явно вирусный. За ним шёл другой, человеческий:
«Слабая реальная личность никогда не создаст сильную виртуальную (обратное неверно). Если вам удалось создать сильную ВЛ, возможно, стоит попробовать себя и в других творческих средах: затяжные прыжки с парашютом, разведение горных пчёл, работа воспитателем детского сада».
До сих пор случается, что люди при мне ругают или расхваливают найденного в Сети автора, и я с трудом сдерживаю смех, поскольку это один из моих виртуалов. Но здесь я обещал разоблачения, и потому расскажу о другом.
Почти все Отцы Рунета 90-х прошли через игру в виртуалов. У Тёмы Лебедева была Катя Деткина, у Ромы Лейбова – Май Иваныч Мухин, у Саши Гагина – Паравозов, у Жени Горного – Мирза Бабаев. Думаю, все они просекли, что собственная личность и общественная личина – две очень разные штуки. И не очень приятно, когда вторая побеждает.
Поначалу-то кажется, что ВЛ – это открытие собственных неизвестных талантов. Вроде как внутри тебя сидит совсем другой человек, которого вечно подавляют условности сурового окружающего мира. Но это очень сомнительная идея. Если ты думаешь, что внутри тебя сидит другой человек, лучше сразу купи тест на беременность.
Другое дело, что человек вообще не приспособлен к массовой коммуникации. У него только две руки, два глаза и одна штуковина между ног. Основное наше общение по жизни – один на один. Ну, может быть, в компании из трёх-четырёх человек на кухне.
А если больше – это уже не личное общение. Это вещание. Нечто для толпы. С учётом желаний толпы. То есть не совсем своё. Хотя оно и кажется очень убедительным, когда толпа реагирует. Ведь тысяча мух не могут ошибаться, да? Так и начинается главная проблема сетевой летучей мыши – комплекс Бэтмена.
С другой стороны, дождь тоже не ошибается – но можно надеть плащ. Виртуальная личность – это одежда в чуждой сетевой среде. И среда эта гораздо активнее, чем просто «читатели». Тысяча мух в Интернете не просто хавают. Они ещё могут за тобой шпионить, а потом – ловить тебя на твои слабости, твои дыры. Поэтому сетевой одеждой нельзя пренебрегать.
Но и срастаться с нею не стоит. Нужно соображать, что ты надел и для чего. А ради этого и поэкспериментировать не вредно.
Так что ежели вам вдруг попадается человек в диком попугайском наряде, это ещё не значит, что он – конченый пидор. Возможно, он просто ищет свой прикид. Тестирует. И это лучше, чем наспех одеться так же, как другие, попутно копируя их дурные привычки: носить только тёмное, кутаться в жару…
Вот почему я не использую автоматические подписи в почте. Джентльмен никогда не позволит роботу подписываться за него. Особенно если джентльмен – то Джекил, то Хайд. Главное, самому выбирать, когда кто.
Если создатель ВЛ всё-таки позволил своему виртуальному монстру выйти из-под контроля и захватить мозг, теория ВЛ рекомендует выбирать клиники для шизофреников в местах с мягким климатом – Бахчисарай, Баден-Баден, Борнео.
Меня самого это миновало. Может, потому, что в разгар самых весёлых мэришелльских хулиганств я, по счастливому совпадению с собственной теорией, уехал отдохнуть в страну с мягким климатом на ту же букву – в Болгарию.
Однако дурной пример заразителен. Перегрев одного из коллег стал причиной большого скандала, после которого «Арт-Тенёта» накрылись большой волосатой мышью.
Началось тоже с виртуального автора – на конкурс попал наркоманский роман «Низший пилотаж» Баяна Ширянова. Тут и сказались минусы дилетантской идеологии Житинского. Всё-таки с возрастом приходится выбирать, за какую сторону играешь. Приходится надевать конкретный костюм. После номинации «Пилотажа» Житинский начал нести что-то о «морали». И удалил роман с сайта, заменив его ельцинским указом о запрете пропаганды наркотиков.
Номинационный комитет, состоявший из Отцов Рунета, сразу взъелся. Свободу попугаям! Гостевая книга «Тенёт» опухла от ругани – и превратилась в самое интересное произведение конкурса.
Я подливал маслица в огонь от имени Мэри Шелли, напоминая Житинскому, что сам он публикует «Кысю» Кунина, где герой-кот трахает лисичек и собачек, да ещё успевает по ходу пьесы героину тяпнуть. Чему учит наших деток этот издатель мерзких врак о лисоебучих котах?! – вопила Мэри.
К чести Житинского, он выкрутился. Он узнал, что Ширянов – не торчок, а вменяемый писатель Кирилл Воробьёв, у которого жена и двое детей. Роман Ширянова остался в конкурсе, прошёл во второй тур.
Потом Житинский отнёс «Пилотаж» председателю жюри Борису Стругацкому, и тот вынес окончательный вердикт: да, это литература, хотя и странная. Типа жизнеописания инопланетян. Но литература. Можно дать первое место.
И дали. И даже издали на бумаге, как было обещано. Но осадочек остался. И выплеснулся 11 июля 1998 года во время итоговой онлайновой конференции со Стругацким, на которую загрузилось множество знатных нетменов и литераторов.
Первые три часа общественность просто балдела от Стругацкого, ибо он оказался большим ценителем сетевой литературы и знатоком Рунета. Он давал отличные отзывы на конкурсные тексты. Когда к нему обращался Антон Никитин, он переспрашивал: «Антон Борисович, если не ошибаюсь?». Митя Коваленин называл Стругацкого не иначе как «Сэнсэем» и получал от него одно благословение за другим. «Низший пилотаж» Стругацкому тоже очень понравился.
А потом в чат пришёл настоящий Стругацкий.
Он просто опоздал.
Всё это время за него отвечал Дима Гусев, второй секретарь конкурса, живший в Штатах и заменявший меня на время моего болгарского отпуска. У Димы был пароль к серверу, и сначала он хотел всего лишь подколоть окружающих, зайдя в конференцию с ником «Стругацкий».
Но никто не заметил подвоха. Посыпались вопросы. Дима стал отвечать.
– Ближе к концу трёхчасового интервью накопилась страшная усталость, – рассказывал он мне потом. – Я весь вспотел. Но кайф словил!
После того, как подделка раскрылась, все вопросы были заданы по новой настоящему Стругацкому. Но его ответы были ужасно скучны по сравнению с гусевскими: «Это не читал… Это не запомнилось… Девяносто процентов – всегда говно… Какого-то особенного будущего у сетевой литературы, разумеется, нет и быть не может по определению».
Не, наш Стругацкий был круче.
# # #
Спустя два года тот же трюк прокрутили на Западе. В феврале 2000-го во время интернет-конференции на CNN президент Клинтон сделал шокирующее признание. Его там спросили, как он видит развитие Интернета.
– Лично я, – ответил президент США, – хотел бы видеть в Интернете побольше порнухи.
Но что интересно: нашего Стругацкого три часа не могли разоблачить, а вот американцы сразу заподозрили, что кто-то хакнул чат с Клинтоном.
Почему? Я думаю, они просто разучились мечтать о нормальных человеческих радостях. Бедные бездуховные существа. То ли дело наш Ельцин. Он в своей первой интернет-конференции сказал безо всяких хакеров: «Ядерное оружие мы уничтожим вместе с Соединёнными Штатами!» Честно сказал, что думал. Такое не подделаешь.
В «Мастере и Маргарите» упоминается мета-религия, согласно которой после смерти с человеком происходит то, во что он верит. С учётом этого сам Булгаков сейчас находится на альтернативной Земле, где рукописи не горят. Вся поверхность планеты покрыта пятиметровым слоем бумаги. Планета Писака: растительности нет, ископаемых нет, населена рукописями. Адский отжиг!
Интернет частенько работает как «тот свет», с которым налажена хорошая связь. Каждый может получить воздаяние по вере его, не дожидаясь полного ухода. Стоит лишь опубликовать в Сети какой-нибудь манифест, и ты обязательно получишь отдачу в самом ближайшем будущем.
После «Арт-Тенёт» я уже не рвался пропагандировать сетературу. Мне хватало сумасшедших, которые присылали на конкурс тексты в пять мегабайт и с редким упорством переспрашивали, как мне понравилось. От такого волей-неволей промелькнёт мысль, что некоторым писателям был бы полезен даже ГУЛАГ.
Похожие проблемы возникли у Житинского с его манифестом виртуальности. Вроде бы он грамотно проанализировал свой облом с Катей Деткиной. Невзирая на это, из всех моих знакомых он чаще всего попадал в смешные истории с виртуалами.
Однако чувство юмора рок-дилетанта всегда его спасало. И в конце концов он сам, преодолев последние заблуждения о «морали», создал отличную подделку. Причём на международном уровне.
Дело было в Швеции в 2005-м. Житинского с Горчевым пригласили выступить на тамошней книжной ярмарке. Но Горчев не поехал. А швед, который пригласил их, опоздал на мероприятие. Между тем ведущий уже объявил на непонятном шведском следующий номер программы. Прозвучали фамилии двух великих русских писателей. Житинский вышел к микрофону.
– Мистер Горчев? – спросили его.
Наверное, в этот момент в голове Житинского разом захохотали все виртуальные девочки, которые дурили его долгие годы в Интернете. И он им отомстил.
– Да, мистер Горчев.
– А где мистер Джитински?
– А хуй его знает, – ответил Житинский, быстро входя в роль Горчева.
Потом он взял микрофон и сообщил публике на ломаном английском, что стихи пишет редко, но недавно удалось написать одно приличное. И с выражением прочёл пастернаковский «Август».
Говорят, сейчас в Швеции готовят к изданию полное собрание стихотворений Горчева и вообще очень заинтересовались русской поэзией.
# # #
Виртуальные девочки догнали и меня. Как-то в конце 90-х я узнал, что в старинном кинотеатре «Ленинград», где я даже ни разу не был, идёт японский фильм «Весна». В то время фильмов о Сети было немного: всю классику типа Hackers, The Net и Nirvana можно было за одну ночь просмотреть. И каждый новый смотрелся с удовольствием.
Фильм оказался и вправду что надо. Парень и девчонка знакомятся в чате, долго ведут переписку, параллельно у каждого своя жизнь со своими заморочками. Но в финале они проходят через все заморочки и встречаются вживую. Хороший фильм, без голлимудовщины, со своей глубиной.
И вот, в самом конце, когда герои уже идут навстречу друг другу по платформе, моё воображение пустило сопли. Я решил, что осознал сверхидею фильма. И остальные, кто его посмотрел, тоже осознали, решил я. И сейчас, когда зажгут свет, каждый по-новому посмотрит на тех незнакомцев, которые сидят рядом. Может, кто-то даже познакомится на почве этих открытий.
Сам же я был в исключительной ситуации, поскольку вошёл в зал после начала фильма, в темноте. Сиденье нашёл на ощупь, с краю, никого в зале ещё не видел. Так что, развивая свой романтический бред, я представил, что после включения света обнаружу на соседнем ряду… Ну, например, одну из своих виртуальных питерских знакомых, с которыми пока не виделся.
В то время я ещё тешил себя принципом «абсолютной романтики»: мол, настоящие родственные души должны быть связаны именно этим тонким «родством душ», а не географией и прочими внешними факторами. Истории типа «влюбился в одноклассницу» или «женился на коллеге по работе» отметаются как пошлость. А Сеть зато оказывается тем каналом, через который можно найти «родственную душу» по самым неформализуемым признакам душевного родства. В полном отрыве от прочих поверхностных атрибутов.
Было тогда несколько девчонок, с которыми я флиртовал через Сеть. О трёх или четырёх из них я даже знал, что они в нашем городе живут. И было бы вполне логично, если бы кто-то из моих сетевых собеседниц пришёл на фильм по такой актуальной сетевой теме…
Когда фильм кончился и включился свет, кинозал оказался набит старушками. Сотня морщинистых отечественных старушек в небольшом кинотеатре – после сверхсовременного японского фильма про подростков, треплющихся через Сеть! Я был самым молодым в зале, остальные были старше меня и героев фильма как минимум лет на двадцать.
Так в ужастиках слишком сладкая романтика резко переходит в кошмар – как будто девицы-виртуалки из моих мечтаний в самом деле пришли на фильм, но за время сеанса все резко постарели. Когда я в толпе старушек плёлся к выходу, сзади меня две бабуси мерзко захихикали – будто знали, как я обломался.
Свет вырубается неожиданно и весь. Как раз в тот момент, когда я прикнопливаю над рабочим местом очередной План Делов. Полная темнота, только зелёная лампочка горит в телефоне – оказывается, уже поздний вечер. Все замирают в креслах. Слышится мат тех, кто не успел сохраниться. «Всё, нашей профессии больше не существует», – шутит кто-то из дизайнеров.
На ощупь выхожу в коридор. Там уже бродят с фонариком у распределительного щитка, пытаясь его открыть. Сейчас все выйдут курить на лестницу. Но пока там никого нет, только один сигаретный огонёк в углу. Спрашиваю у темноты закурить. Вспышка зажигалки освещает улыбающееся лицо незнакомца, он замечает: «А ты сигарету не тем концом вставил…»
Если ежедневно ходишь на работу в интернет-компанию, такие возвращения в реальность быстро забываются, когда возобновляется работа. Другое дело, если компания дает дуба. Ломка накатывает вроде бы незаметно, но забирает конкретно. Весной 98-го наша веб-студия в «Невалинке» отбросила клавы не на разовое отключение света, а насовсем.
Поначалу возвращение в аналоговый мир даже приятно. Конечно, чувствуется «голод» – как-то неуютно без этой кучи писем, новых сайтов, даже без глупых реплик в форумах, без скандалов. Но постепенно внешний мир снова заполняет поле зрения. Вспоминаешь, что кого-то давно не видел, что сто лет не играл в теннис… И не то что не рисовал – уже полгода руки не доходят вставить в рамку последнюю летнюю пастель.
Снова записываешь в бумажных блокнотах полузабытые стихи. Покупаешь на день рожденья брату чернильную ручку и вспоминаешь, как давно не писал чернилами. Наверное, со школы, да и там в старших классах мы уже перешли на шариковые. В кисти дурацкое ощущение из-за частой работы с мышкой. Но почерк тот же: ровный, лишь кое-где взбрыкивает завитками.
Во множестве рецензий на фильм Гринуэя «Записки у изголовья» я так и не нашёл упоминания самой главной метафоры, на которой построено это кино. У японцев времен Сэй Сёнагон почерк был показателем чувственности. Отсюда – совершенно особый символизм: девушка, пишущая стихи на коже любовника. А что знают о почерке современные кинокритики, живущие на клавах?
Знакомая американка, изучавшая древнюю Японию, написала по мейлу: «Ну и как тебе мои буковки, достаточно сексуальны?» Увы, милая, буковки твои – никак. А вернее, как у всех. Белые на чёрном в Юниксе, чёрные на белом в Виндах. У современников сексуальность – это частота движений, измеряется в Херцах. То ли дело, когда снова пишешь чернилами! Не спеша, красиво.
Но потом приходит и другое. «Ты чего такой молчаливый нынче?» Вокруг шумит вечеринка, а я умираю со скуки. Нет, я вроде бы не маньяк, обратно к компу не рвусь. Просто будущее распределено неравномерно, как заметил Гибсон. И резко возвращаться в прошлый век нелегко.
«Короче, врезаются два шестисотых мерса…» – «Говорят, четвёртый “Чужой” вышел…» Будь я в Сети, это было бы прервано на первой же фразе. Уже слышал, неинтересно, not of my business – и моментально удаляешь, закрываешь окно. И переходишь на другое. Хотя бы вот на этот джаз, что доносится из приёмника.
Я мысленно приглушаю окружающих, а на джаз «щёлкаю мышкой». Пока только мысленно, потому что какой-то урод уже подошёл к приёмнику и крутит ручку. Теперь вместо джаза – Пугачева. Она просит, чтобы я позвал её с собой, «…ня …ня …бя…» – доносятся рифмы.
Мало того, этот тип ещё и направляется ко мне. Ну так и есть, спрашивает: «Как дела?» Да не хочу я ему рассказывать, как дела! Тем более что он-то хочет рассказать мне о своих, а не о моих слушать! А я бы сейчас вырубил всех окружающих, а джаз бы врубил снова, дослушал. А уж потом бы всех вернул обратно и рассказал бы про дела. Как в Сети – без прерываний, без цензуры, и именно тогда, когда я сам хочу.
Хотя… стал бы я рассказывать про дела? «Учитесь бороться с информацией, иначе вы будете ей поклоняться», – говорил препод информатики в школе. Странная была школа – поклоняться информации отучила, а бороться – нет.
Понятно, что бороться можно по-разному. Я не знаю, чем болеют те, с кем я перекидываюсь письмами, и что вообще происходит с ними после того, как они напишут письмо. И не скрою, мне такая стерильность общения нравится. Скажете – эгоист? Но есть и обратная сторона: я знаю, что им тоже неинтересны мои нудные рассказы о моих проблемах. Знаю, что свежий анекдот лечит настроение гораздо лучше, чем двухчасовая лекция полезных советов. И что с помощью короткого образного стишка-хайку можно передать яркое впечатление человеку, который живёт на другом конце планеты и не знает обо мне ничего, кроме имени.