Глава вторая. Автобус в никуда


По дороге домой Маша размышляла, как объяснить маме, откуда взялся кролик. Решила сказать, что нашла на улице, у школы. Котят же находят, а она вот кролика нашла. Вряд ли маме понравится, что Маша взяла кролика у незнакомой женщины. То, что чужим людям не стоит доверять и уж тем более рассказывать им о своих желаниях, Маша вспомнила лишь сейчас.

Мама, как и обещала, ждала её на остановке. Одна, без коляски.

– Папа сегодня выходной? – спросила Маша, очутившись в маминых объятиях. – Он с Костиком гуляет?

– Папа на работе, будет поздно, – мама звонко чмокнула Машу в щёку. – С каким Костиком? Ой, какое чудо!

Мама бережно взяла у Маши кролика. Тот проснулся, но сопротивляться не стал. Мама оглядела его, потёрлась щекой о шёрстку и спросила:

– Откуда же ты такой?

– Я его, – Маша заговорила не сразу – всё-таки врать маме нехорошо, – у школы нашла, в траве сидел. Ма, можно мы его оставим? Я честно-честно буду за ним ухаживать, сама буду кормить и клетку чистить.

– Ну конечно! – воскликнула мама. – Давай его Костиком и назовём? Мне нравится это имя!

Мама вручила Маше кролика, забрала у неё рюкзак, и они пошли по улице втроём: мама, Маша и Костик. Но не братик Костик, а пушистый, синеглазый, вислоухий крольчонок Костик.

До Маши медленно доходило, что значило её «да» там, на остановке. Она боялась спрашивать у мамы про настоящего Костю, боялась рассказать о женщине с кроликами, боялась той радости, что вытесняла все мысли и страхи, – у неё наконец появился домашний любимец!

Папа пришёл вечером с работы, ему досталось полпирога и нежные кроличьи прикосновения. Новый член семьи исследовал папу, забравшись к нему на колени. Папа смеялся и то и дело приподнимал длинные кроличьи уши со словами: «К взлёту готов!» Про Машиного брата, их с мамой маленького сына, папа тоже не вспомнил. В родительской спальне не было детской кроватки, в ящике для игрушек Маша не нашла ни одной погремушки, в шкафу – ни одного костюмчика и подгузника. Из ванной исчезла красная детская ванночка с жёлтым утёнком на дне, коридор без коляски будто увеличился в размерах. Маша тайком залезла в мамин телефон и долго листала фотографии. Костика не было. Ни фотографий с выписки, ни ста двадцати кадров голышом, ни вымученного позирования, где Маша делала вид, что целует брата. Папин телефон она брать не стала. Костя исчез вместе с пыльным ароматом детской присыпки и горьковатым запахом подгузников в мусорной корзине. Вместо него по полу бегал кролик. Мама ласково называла его Костюшечкой, а папа – Пиратской Косточкой, и оба они говорили, что кролик – самое настоящее чудо и пахнет он яблочным пирогом.


Прошла неделя, вторая. Незаметно в уроках и домашних заданиях пролетал сентябрь, ласковый, солнечный, слегка окрасивший деревья в жёлтый и красный. Синее небо хранило летнее тепло, облака ползли медленно, по выходным мама с папой возили Машу то в парк, то в лес, то по магазинам. С прогулок Маша приносила какой-нибудь подарок своему питомцу. То веточку, то хрустящие палочки из зоомагазина, то яркую пластмассовую игрушку. Костик на игрушки не реагировал, обнюхивал и убегал, палочками и ветками хрустел, но предпочитал обычную морковку, шпинат и цветную капусту. Кролю купили зелёную шёлковую ленту. Маша наряжала его по вечерам. Принесли лежанку, какие продают для кошек, клетку брать не стали. Мама посадила на балконе травку в продолговатом горшочке и поливала её водой. А Маша – слезами. Кролик, очаровательный, мягкий, смешной, больше не вызывал у неё восторга. Маша не заметила, что привязалась к брату. Она почти не подходила к «этому», на руки не брала, в купании не участвовала, и вообще он мешал ей своим плачем, видом, присутствием. Она не просила брата, но скучала по нему теперь, когда он исчез. А кролика Маша просила, но вот уже который день засыпала в слезах и горячих просьбах: «Пусть Костя вернётся!» Молиться она не умела, мама с папой не учили её, но недалеко от школы возносила к сентябрьскому небу золотые луковицы куполов церковь. В окна класса они заглядывали блестящими на солнце боками. В восемь и десять утра под самый большой купол поднимался человек и начиналась музыка: звон колоколов, пробуждающий в людях добро и надежду, как говорила учительница по русскому и литературе. «Когда человек слышит колокольный звон, всё плохое в нём пугается и ищет тёмный угол, но музыка неба проникает и туда и выгоняет зло. Вы чувствуете? Язык колоколов говорит с нашей душой». С Машей колокола не говорили, они обвиняли, били прямо в сердце, и оно ухало вниз, в желудок, и отзывалось ноющей болью.

После школы Маша пропускала два-три автобуса, сидела на краю скамейки и ждала. Может, сегодня придёт та женщина с тремя животами? Откроет пустую клетку и скажет: «Ну ладно, давай меняться обратно».

Мамина улыбка, намертво приклеенная к лицу, и папин взгляд куда-то мимо мучили Машу. Родители тоже чувствовали пустоту, растущую день ото дня, хотя не понимали, отчего на душе пусто и одновременно липко – вместе с кроликом Маша принесла домой какую-то страшную магию, вытесняющую радость. Маша любила своего питомца, разрешала ему запрыгивать на кровать. Любили кролика и мама с папой, но никакой зверёк не заменит родного человека. В квартире звенела тишина, они разговаривали друг с другом, смеялись, смотрели телевизор, Костик хрустел морковкой и топал лапками, и всё же тишина висела над ними, опускаясь ниже и ниже.

Маша взяла кролика в школу. У неё появился план, как всё исправить. Кролик сидел в рюкзаке, иногда высовывал мордочку в отверстие. Маша не закрыла рюкзак до конца, чтобы проникал воздух. Заглядывала туда на переменах и шептала, чтобы никто не услышал:

– Ты меня прости, я во всём виновата. Но она просто так мне братика не отдаст. Ты же жил у неё, тебе не страшно…

Маша вспомнила, как кролики жались в клетке, когда на них падала тень женщины. Почему она не обратила внимания на их страх в тот ужасный день? Костик послушно нырнул глубже в рюкзак и ждал. Его повисшие ушки отяжелели, голубые глаза помутнели, он предчувствовал свою судьбу.

Маша не ошиблась, кролик открыл ей путь к женщине, забравшей брата. Девочка пришла на остановку, села на скамейку, достала кролика и громко произнесла:

– Я хочу меняться!

Люди на остановке притихли, отвернулись разом, один за другим пришли их автобусы. Улицы, остановки и дорога опустели. Маша осталась одна, кролик прижимался к её бедру и дрожал.

– Я хочу меняться! – повторила Маша.

Магия пришла в движение, уплотнив воздух, запахло яблоками и корицей. Жёлтый автобус появился возле остановки, выехав из густого марева. Двери с шумом открылись. Маша вскочила на первую ступень из трёх, ведущих в салон. Внутри сидело пять человек. Бабушка в красном берете. Юноша с объёмной спортивной сумкой. Девушка и ребёнок, Маша не разбиралась в детях, но на вид ему было года два или три. Он смотрел прямо на Машу, остальные – в пол. Мужчина с седой бородой дремал, уронив голову на плечо.

Маша вытянула кролика вперёд, руки тряслись:

– Вот! Верните брата!

– Тебе куда, девочка? – обернулся водитель. Маша не видела его лица, он был в чёрном капюшоне. Скорее всего, он носил очки, потому что в тени капюшона что-то блеснуло.

– Мне к брату нужно, – ответила Маша и показала водителю кролика.

– А, – коротко отозвался водитель. Он не удивился, не переспросил Машу, не сказал «вон из автобуса». – Тебя ждут. Ведьма твоя далеко живёт. Почти на конечной. Ты уверена, что тебе туда надо? – он произнёс последнее слово с нажимом, намекая, что Маше туда вовсе не надо.

Только куда «туда»?

– Понимаете, – Маша шмыгнула носом, и слёзы, которые копились в ней весь сентябрь, хлынули из глаз, залив щёки, губы и подбородок горячей виной, – я брата на кролика променяла. И мама, и папа совсем о нём не помнят. И соседи не спрашивают, где Костя. И даже из поликлиники больше не звонят. А я, я на самом деле не хотела… я просто так сказала, не по правде.

– Девочка, – перебила её бабушка в берете, – или заходи, или выйди. Дует!

Никого из пассажиров не волновали Машины слёзы, капавшие на серый пол автобуса.

– Значит, действительно надо… Но против воли живого я не повезу. Что решишь? – спросил водитель и занёс руку в чёрной перчатке над кнопкой закрытия двери.

Маша потопталась на ступеньке, вытерла нос и большим прыжком оказалась у ближайшего кресла.

– Едем! – уселась она, положив кролика на колени. – Вы мне подскажете, где выходить?

– На твоей остановке мальчик выходит. Остальные до конечной.

Маша огляделась. Кроме малыша, не отводившего от неё глаз, в автобусе мальчиков не было.

– Хорошо. Я у вас тогда дорогу спрошу, может, вы знаете? – обратилась она к маме мальчика. Та отвернулась.

Автобус тронулся.

– Он один выходит, – громко добавил водитель.

– Без мамы? – не поверила Маша.

– Остальные до конечной.

– Малыши без мамы не ходят, – Маша была уверена, что водитель что-то путает, – они могут потеряться.

– Там лишь два пути, вперёд и назад. Не потеряется.

Маша хотела возразить, но автобус загудел, набирая скорость. За окнами замелькали деревья, дорожные знаки, машины вернулись на дорогу, а пешеходы – на тротуары. Обычно в автобусах Маша разглядывала из окна людей, но сейчас прохожие сливались в сплошное длинное яркое пятно, автобус ехал слишком быстро. Пассажиры смотрели прямо перед собой. Маша оборачивалась и натыкалась на безразличные, будто сонные лица, даже мальчик перестал на неё таращиться и сидел, прижавшись к материнской руке, с тем же пустым взглядом. Никого не волновало, что водитель так разогнался. Обычно взрослые возмущались, если автобус нёсся настолько быстро, особенно ругались бабушки, но в этом автобусе нервничали только Маша и кролик. Зверёк прятал мордочку лапками, прижимал ушки, поворачивался то вправо, то влево и никак не мог устроиться поудобнее.

– Может, я её уговорю и ты тоже останешься со мной, – успокоила его Маша и тут же сжала губы. Она не поверила тому, что сказала. Она обманывала кролика. Водитель назвал ту женщину ведьмой. Ни одна ведьма не отдаст то, что ей принадлежит. А они оба, и кролик, и Костя, принадлежали ей. «Ведьма», – произнесла Маша беззвучно, пробуя слово на вкус. Слово походило на горькое лекарство, мама давала ей такое от простуды. Маша закашлялась.

– Девочка, – раздалось за спиной.

Маша, еле справившись с кашлем, оглянулась. «Неужели кто-то заинтересовался моей историей и подскажет, как найти брата?» – обрадовалась она.

Мужчина с седой бородой проснулся и щурился на Машу. Он искал что-то в кармане пиджака. Нашёл очки, нацепил на нос.

– Ты почему села в автобус?

– Я к ведьме еду. – Маша переложила кролика на соседнее кресло, развернулась к мужчине, встав на сиденье коленями, – она моего брата украла.

– Тебе нельзя быть здесь, – рявкнул на неё мужчина. Маша вздрогнула, но обратно в кресло не села.

– Почему? – Подбородок выдвинулся вперёд, брови чуть нахмурились, чтобы подавить подбирающиеся слёзы: «Чего он на меня кричит?» – Я хочу брата вернуть.

– Тихо, – громко произнёс водитель, – Подъезжаем к границе.

– К какой границе? – удивилась Маша.

Она знала, что границами разные города и страны соединяются друг с другом и, чтобы перейти из одной стороны в другую, нужны специальные документы. Мама с папой показывали в аэропорту паспорта, и у маленькой Маши тоже проверили её собственный заграничный паспорт – она летала в другую страну один раз, в Египет, когда ей исполнилось два года, и не помнила ни жары, ни песка, ни пляжей, но делала вид, что помнит, тыкая в фотографии, на которых она плескалась в бассейне для самых юных гостей отеля. И в другой город она летала, тогда ей уже было пять, зимой, под Новый год, – в Москву. Столица запомнилась вкуснейшими леденцами на главной площади под огромной, переливающейся разноцветными огнями ёлкой.

– Тихо! – повторил водитель.

Мужчина прижал портфель к животу и, низко наклонившись, перебрался к Маше. Кролик прыгнул к хозяйке. Маша сперва испугалась, но сразу решила, что дяденька с бородой не может быть страшнее колдуньи, ворующей детей.

– Мы что, в другой город едем? – выпытывала она.

Но дяденька твердил своё:

– Ты зря, зря села в этот автобус. И ведь не высадит же, у-у-у, изверг, да никто и не попросит за тебя…

– Мне почти до конечной надо, – запротестовала Маша, – водитель так сказал.

– Выходи, пока не поздно! – настаивал мужчина. Он постоянно поправлял сползающие очки.

– Вы не понимаете! Она нашего Костика своим Костиком подменила, – Маша указала на кролика и тут же разозлилась на себя. Она будто обвиняла кролика в бедах, которые произошли из-за её желания. – У меня братик есть. Я думала, мама только его любит, а про меня забыла. И я захотела опять стать единственным ребёнком у мамы и папы. И кролика очень хотела… – Маша выложила всё разом и перевела дух: правда отнимала много сил. – Нельзя меня высаживать. Я брата заберу и сразу на обратный автобус сяду.

Очки мужчины сползли на кончик носа.

– Обратного автобуса нет, девочка, он в одну сторону возит. И пока везёт, люди в нём забывают, откуда едут, когда в него сели, и кем они были, тоже забывают. Помнят лишь, куда и зачем едут. Дорогу твёрдо знают. Вот я и думать пытался, и спать пытался, понадеялся, что сон приснится. Но ни снов, ни мыслей. Кажется, меня на автобус посадил сын, он почему-то плакал. Я пытаюсь вспомнить почему, но не выходит. И самое страшное – не могу вспомнить лицо сына. А тебя увидел, и как пронзило изнутри – ты другая, тебе нельзя быть здесь!

Мужчина откинулся на спинку кресла, уставился в окно. За стеклом сгущались сумерки, липли к стеклу, пытались просочиться в автобус. Тёмная полоска пробилась сквозь окно и прослойку из резины, которую Маша ещё год назад обожала поддевать ногтем, чтобы проверить, вывалится ли стекло. Маша протянула указательный палец к дымке, та встрепенулась, обхватила палец холодным кольцом. Маша отпрянула, завертелась, оглядывая пассажиров. Они смотрели вперёд, глаза у всех побелели. Там, где полагалось быть синей, зелёной, карей радужке, зияли белые провалы.

– Дядя, – тоненьким голоском позвала Маша, забыв о том, что в её возрасте называть взрослых «дядя-тётя» стыдно, – что с ними?

Мужчина не отреагировал.

– Граница! – объявил водитель и резко остановил автобус. Тормоза заскрипели. – Анастасия Макаровна Покровская, восемьдесят два года, конечная. Василий Петрович Игнатьев, шестьдесят семь лет, конечная. Маргарита Павловна Гладких, тридцать три года, конечная. Александр Давидович Ковалёв, двадцать девять лет, конечная. Мария Алексеевна Звонова, восемь лет, – от звука собственного имени Маша вздрогнула, но водитель обращался не к ней, – на промежуточной сходит. К ведьме дело. Платон Андреевич Гладких, три года десять месяцев. На промежуточной сходит. Назначена встреча с Хранителем.