В общем, у всех ожидающих этого господина с длинным носом, независимо от их убеждений и взглядов на него, почему-то закрутилась мысль вокруг этого вопроса. И им показалось, что этот господин с длинным носом, не так прост, как он на первый взгляд кажется, и что с ним нужно ухо держать востро, а иначе он и вправду, что-нибудь подобное выкинет и оставит их всех со своим носом и больше ни с чем.
– Ты что встал? – наткнувшись в проходе на Тишу, недовольно спросил его Глеб.
– Ты что, не видишь? – со своей стороны Тиша тоже проявил недовольство, кивнув в сторону замерших у стенки в ожидании тех малоприметных типов. Ну а Глебу ничего не остаётся делать, как заметить, и спросить Тишу. – Как думаешь, кто они такие?
– Не знаю, – пожав плечами, тихо ответил Тиша, – но судя по всему, по серьёзней тех костюмных типов.
– Это точно. – Согласился Глеб. – Но что будем делать дальше?
– Знаешь, – внимательно посмотрев на Глеба, сказал Тиша, – у меня такое чувство, что наш инкогнито господин с длинным носом, сейчас собрался туда же, где тебе назначила встречу эта цветочница.
– А я на это много шире смотрю. – Многозначительно сказал Глеб.
– Всего вероятнее, и они там будут. – Искривившись в лице, сказал Тиша.
– Без сомнения. – Кратко ответил Глеб.
– И вообще, я думаю, что нам эта встреча с ней очень необходима. Она на многое откроет глаза. – Уже задумчиво проговорил Тиша. Глеб же достал телефон и, посмотрев на нём время, убрал телефон и, переведя свой взгляд на Тишу, сказал. – У нас времени ещё достаточно в запасе.
– Ты на что намекаешь? – прищурив один глаз, спросил Тиша.
– Ну, раз тебе не понятно, то объясняю. – Зачем-то посмотрев по сторонам, сказал Глеб. – Ты сам видел, что господин инкогнито, не взял с собой кейс. Ну а пока кейс свободен от наблюдения за собой со стороны этого господина, а приставленные за ним люди, скорей всего последуют вслед за ним, то мы можем пока есть время, по быстрому развеять все наши сомнения на его счёт. – Многозначительной улыбкой закончил своё предложение Глеб. Тиша же в отличие от него не был столь оптимистично настроен. И он так сказать, даже не воспылал воодушевлением, услышав это, по его мнению, преступно глупое предложение. Правда он не спешит так не радовать Глеба, а через попутные вопросы решает разбить самоуверенность Глеба.
– Интересно, и каким образом ты собираешься попасть внутрь его номера? – с небольшой издевкой спросил его Тиша. Но Глеб пропускает мимо ушей эту неуверенность, а может даже малодушие в себе Тиши и, приблизившись к Тише, многозначительно, но всё же не очень для Тиши понятно, говорит. – На месте разберёмся. – Что и говорить, а прямо тут на месте, с этим практически совершенным планом Глеба, вот так просто не поспорить – ведь придраться тут не к чему, и значит его осуществимость, вполне реальна. Правда Тиша в некотором роде придирчивый и критически относящийся ко всем предлагаемым планам Глеба человек, и он, конечно, не собирался вот так соглашаться, и хотел к нему докопаться, спросив:
– А что измениться там, на месте? – Но он не успел добиться желаемого, а всё потому, что те двое типа пришли в движение и, заставили встрепенуться Глеба и самого Тишу. И тут уже шансов на осмысленный подход к неоднозначным предложениям Глеба у Тиши не осталось, и его здравость рассуждения, теперь поспешала вслед за его ногами, которые поспешно чередовали себя, догоняя Глеба, которому вдруг вознамерилось удостовериться в чём-то своём.
Когда же Тиша нагнал Глеба прямо за тем поворотом, у которого прежде свои места занимали те двое неприметных типов, то прежде чем Глеб что-то сказал, Тиша и сам частично успел заметить, как в парадные двери отеля выходили эти двое неприметных типов. А посмотрев в ведущие на улицу обрамляющие парадный вход стеклянные витражи, он смог увидеть отъезжающее от гостиничного крыльца такси, в котором свои места занимали уже знакомые лица людей в смокингах.
– Всё, вход свободен. – Сказал Глеб, поворачиваясь в сторону лифта.
– Только разве что посмотреть. – Пробубнил про себя Тиша, последовав вслед за Тишей к лифту. После чего они заполняют собой лифт и на вопрос лифтёра: «Какой этаж?», – на этот раз отвечает Глеб: Тринадцатый. – Конспиратор хренов. – Ухмыляется про себя Тиша, посмотрев на довольную физиономию Глеба.
Но вот их ноги вступили на мозаичную плитку вестибюля тринадцатого этажа, и как на этот раз показалось Тише, то его туфли оглушительно громко скрипят. И, наверное, спроси Глеба уже о его туфлях, то и он бы не стал отпираться в этом вопросе и заявил бы, что их тоже срочно необходимо обновить. Но его об этом никто не спросил, да и вообще, ему, как и Тише, сейчас было не до разговоров, и они, дождавшись когда дверцы лифта закроются, быстро разворачиваются в сторону лестницы, – а так они дезориентировали лифтёра, следуя по коридору куда-то вперёд, – и быстрым шагом идут к ней. После чего следует быстрый спуск вниз на этаж и они, оказавшись на лестничной площадке, на этом стартовом проходе, решают пока оглядеться и не спешить.
– Вроде бы никого. – С сомнением и волнением в голосе сказал Глеб, озираясь по сторонам.
– Что, это вроде настораживает? – Тиша в свою очередь видимо решил поиздеваться над не таким смелым Глебом. Но Глебу почему-то эти подколки Тиши не кажутся смешными, и вообще он считает их не своевременными. О чём он, впрочем, не спешит распространяться, ожидая от Тиши новой порции подколок, с помощью которых, он, по разумению Глеба, хочет сорвать всю им задуманную операцию по раскрытию загадки кейса. А это значит только одно, что Тиша сам безмерно трусит и даже, наверное, будет не против того, чтобы их кто-нибудь спугнул, а ещё лучше, опередил. И стоило только Глебу прийти к этой мысли, как со стороны того самого коридорного ответвления, где находился номер господина инкогнито с длинным носом, до них доносится еле различимый звук открывающихся дверей.
И, наверное, не находись на месте Глеба и Тиши они сами, – а они отличались от всех других тем, что их нервы находились в крайнем натяжении и любой, даже самый ультра тихо звучащий звук, они не могли не услышать, – то это движение чей-то скрытой души по открыванию дверей, так и осталась между дверью и тем, кто её открывал. При этом, несмотря на то, что на этаже, а именно в этом коридорном ответвлении, находилось множество номеров, у наших героев не возникло и доли сомнения в том, что этот звук издавала именно та самая дверь. Так что не успела она открыться, как коридор был по-прежнему девственно чист, и ни одна нога незнакомца не могла смутить взгляд выглянувшего из проёма двери, мистера Дойля.
Ну а раз проход свободен, то мистер Дойль быстро выскальзывает в коридор, бережно до лёгкого щелчка замка прикрывает за собой дверь, после чего быстро поправляет оттопырившийся на себе пиджак костюма и быстрым шагом направляется в сторону лестницы. Где он вскоре и скрывается, спустившись вниз.
– Хорошо, что мы забрались наверх. – Тихо прошептал Тише Глеб.
– Ага. – Согласно кивнул ему Тиша.
– Я же тебе говорил, что на месте во всём разберёмся. – Сказал Глеб. На что Тиша хотел бы ему сказать пару мало разборчивых, но очень доходчивых слов, но прибытие лифта отвлекло их друг от друга, и они, прижавшись вначале к стеночке, принялись слушать.
– Кто это ещё? – кивнув в сторону лифта, выразительно одними глазами вопросил Тишу Глеб. И конечно Глеб нашёл кого спрашивать, – хотя в его случае без других вариантов, – и Тиша, находясь в таком же, как и он положении, мог бы с таким же успехом спросить его. К тому же, почему они так всполошились тоже не ясно, ведь на лифте мог приехать кто угодно, а не …А собственно кого они ожидали увидеть или прислушавшись услышать?
Ну а когда рождается столько вопросов, что даже не успеваешь осмыслить причину их возникновения, то начинаешь действовать спонтанно, и Тиша с Глебом, не сговариваясь, стоило только закрыться дверям лифта, как вытянув вперёд свои головы, начали потихоньку спускаться вниз, чтобы заглянув на этаж, развеять свои сомнения и догадки насчёт прибывшего лица.
И, наверное, на этот раз, им скорее всего не хотелось стать свидетелями каких-нибудь необычных событий, а вот успокоиться, увидев какую-нибудь несусветных размеров тётку или же подвыпившего престарелого господина, которые нагулявшись на воле, теперь решили занять свой номер и там поприбывать в самом себе, то это для них было в самый раз. Но Тиша и Глеб не входили в число архитекторов этой, да и своей жизни, и они вообще не были в курсе вселенских замыслов творца, а это значит одно, не им заниматься планированием событийности. Так что вместо огромных размеров тётки или подвыпившего джентльмена, их могло ожидать что угодно, но только не то, что они там себе надумали.
И поэтому увиденное ими, их в очередной раз, но только несказанно, а удивило. И хотя сам идущий по коридору неприметный господин, очень смахивающий на тех неприметных господ, которых ранее в ресторане приметили наши герои, ничем особенным не выделялся, всё же он их удивил. А удивил он их тем, что находилось в его руках – кейсом один в один похожим на кейс господина с длинным носом. Что заставляет Тишу и Глеба переглянуться и с немым вопросом обратиться друг к другу: Что всё это значит?
И понятно, что этот вопрос так и останется без ответа, что возвращает их взгляды вначале в сторону спины этого незнакомца, а затем резко обратно за угол – незнакомец, подойдя к той самой двери, решил по оглядываться по сторонам. После чего Тиша с Глебом слышат звук открывшейся и вновь закрывшейся двери, и пока, как они думали, что у них есть время, они после глубокого вздоха собрались было позадаваться безответными вопросами, как до них вновь доносится звук открывающейся двери, и они вынуждены вновь затаиться. После чего они интуитивно почувствовав, что на этом месте оставаться не безопасно, на носочках поднимаются вверх. И как вскоре выясняется, очень даже вовремя. А всё потому, что тот неприметный незнакомец решил воспользоваться лестницей и начал по ней спускаться.
Когда же звук от его шагов удалился вниз на столько, что Тиша и Глеб смогли не переживать за то, что их обнаружат, то они, посчитав, что здесь оставаться нет больше смысла, поднялись на тринадцатый этаж.
– Ну и что ты на всё это скажешь? – спросил Тишу Глеб, после того как он отдышался от своего нервного напряжения, в которое его вогнал последний посетитель номера человека с длинным носом. А что может сказать Тиша, кроме разве того, что он и сказал. – Дело принимает очень запутанный оборот. – И Глеб не может с этим не согласиться.
– Знаешь. – Обратился к Глебу Тиша. – Давай-ка сгоняем в свой номер. Быстро там освежимся и поедем на встречу. А там проветрим свои мысли и, пожалуй, на часть вопросов найдём ответ.
– Идёт. – Этот ответ Глеба оказался пророческим, а всё потому, что лифт и вправду пришёл, и открыл свои двери им навстречу.
Глава 7
Театральное закулисье
Парадный вход, несомненно, при всех своих плюсах, а тем более если при этом, при входе ещё постелен тот самый «алый путь», отчего у многих, тех кого ещё терзали сомнения насчёт себя и своего места в этом мире, в один момент при вступлении на него исчезает и тень всех этих размолвок своей души со своим разумением, и он уже видит себя самим богом, которому путь к сердцу простого люда с помощью фотовспышек открывают земные Гермесы, папарацци, заслуживает того, чтобы о нём можно было как следует поговорить. Но дело в том, что все эти разговоры, ведущиеся у парадного входа, так сказать не блещут разнообразием, как и сами звёзды на этих красных дорожках. И они всё больше скучны, слишком приторно дружелюбны и значит без сюжетны, и главное, формальны.
И что тогда спрашивается делать и куда податься человеку, до зуда в горле разговорчивому, который отчасти справедлив к себе и полностью к окружающим, где его устраивают только разговоры по душам, и не только по мёртвым. Что ж, этот вопрос не празден и всегда востребован в любой людской среде. И на него есть свой логичный ответ – для этого всего действа, есть не парадный, а чёрный вход, где не святящаяся обстановка, как раз даёт возможность быть более открытым и позволять себе то, чего бы ты никогда не позволил себе в парадной, на людях.
Так что ещё не так уж и ясно, какой вход, парадный или со стороны задворок, более значим. И если насчёт парадного входа, по большому счёту всё ясно, то тёмная, полная таинственности и секретов потайная сущность чёрного входа и, несущаяся из тёмных и прохладных дверей чёрного входа непредсказуемость и опасность, в свою очередь как раз и определяют эту парадную ясность.
В общем, можно предположить, что именно на основании всего этого, цветочницей, чья таинственная и местами загадочная натура вызывало немало вопросов, и было выбрано для встречи с Глебом это мрачное место, с задней, мало привлекательной стороны королевского театра. И ведь какой же поразительный контраст встретил их здесь, стоило им только завернуть с полного огней и радостных лиц прохожих проспекта, сюда за угол, в этот мрак, с парадной стороны необыкновенно красивого и светлого здания. И складывалось такое впечатление, что светлая сторона здания, своей светлостью как раз была обязана этой темноте своих задворок. И чем светлее выглядела парадная театра, тем в более мрачные и тёмные мысли погружались его задворки.
– Сурово. – Сказал Тиша, еле удержавшись на ногах, после того как споткнулся о неровность поверхности земли, которыми была испещрена вся задняя округа – земля здесь пребывала в своём естественном, натуральном виде.
– И не говори. – Стараясь дышать даже не через раз, а через фильтр мыслей, которые старались, но безуспешно, не пропускать местные запахи, сказал Глеб. – Правда и здесь есть свои плюсы.
– И какие же интересно? – остановившись на месте и, повернувшись к Глебу, с удивлением спросил его Тиша.
– Здесь не так шумно, как там, у фасада здания. – Сказал Глеб. И, пожалуй с этим, в общем-то, очевидным утверждением Глеба, Тиша не мог не согласиться – на парадных транспортных артериях больших городов, всегда так шумно и ярко, в особенности в их узловых точках, одной из которых являлся и королевский театр. И хотя во время премьеры почти всегда так, если конечно все билеты не скупили конкуренты постановщика спектакля, для того чтобы скормить его постановку жаждущим крови критикам, – а как себя ещё могут повести приглашённые на премьеру критики, если они как придурки только двое сидят в зале, – всё же на этот раз, как показалось нашим героям, внимание к премьере было чрезмерным, и почему-то в основном со стороны полицейских служб, которые окружили здание со всех сторон и, стоя на входе, проверяли всех подряд.
Из-за чего Тишу и Глеба посетила одна и та же мысль – главу департамента полиции обошли вниманием устроители этого шоу и не прислали лишний билетик на премьеру. Отчего он естественно расстроился и принял всё близко к сердцу – все главы полицейских департаментов большие театралы, где ещё как не у них в участках, ежедневно и еженощно, разыгрывается столько драм и трагедий – и решил таким образом напомнить о себе забывчивым устроителям этого шоу, что быть столь забывчивым в наше время, всегда чревато осложнениями.
Правда, когда к парадному входу подъехало целая кавалькада представительных лимузинов, то оттеснённые толпой в сторонку Тиша и Глеб, частично сменили своё мнение по поводу присутствия здесь такого большого количества полицейских чинов, и решили, что начальник полиции, до чего же коррумпированный гад. И он, войдя в сговор с постановщиком спектакля – и всё ради лишних, но зато на самые лучшие места, билетиков на себя и на всю свою многочисленную семью из двенадцати человек – таким шумным образом, с привлечением машин с мигалками, – а лимузины предоставили находящиеся на его крючке боссы мафии, – за счёт муниципалитета организовал его спектаклю шумную рекламную акцию.
– А всё-таки интересно, что сегодня дают здесь в театре. Ты афишу не видел? – спросил Глеба Тиша. Но Глеб не успевает дать свой не верный, с пищеварительным уклоном ответ, так как в их беседу неожиданно вмешивается женский голос и даёт свой ответ. – Его величество тщеславие или один день из жизни короля. – Что заставляет Тишу и Глеба оторопело замереть на месте. После чего они разворачиваются и, сконцентрировав свой взгляд туда, откуда донёсся этот голос, пытаются рассмотреть того, кто это сказал. И хотя вечерний небосклон сегодня полон звёзд, всё же мрачность этого места берёт своё и, собою оттеняя все эти звёздные проблески неба, не даёт уверенно, а не только силуэт, разглядеть хозяйку этого голоса.
Хозяйка голоса для Тиши, а для более информированного Глеба, та самая цветочница, скорее всего поняла, а может специально всё так предусмотрела, в каком находятся затруднении пришедшие к ней навстречу Глеб и Тиша, и чтобы лишнего времени, а заодно и слов не тратить, берёт и что-то щёлкаёт в своих руках. И не успевают наши герои в очередной раз подумать о том, чтобы это значило, как их всех осветил маленький, но горячий огонёк света, исходящий из горящей зажигалки в руках цветочницы. И теперь нашим героям становится видна, не только сама цветочница, но и то, что послужило такому её решению, таким образом перед ними представиться – от неё, при таком свете, глаз нельзя было отвести. При этом определённую таинственность придаёт ей надетая на глаза кружевная маскарадная маска, которая хоть и частично, а скрывает лицо цветочницы, но только не её полные притягательности глаза, в которые хочется смотреть и смотреть не переставая.
– Вы пунктуальны. – Сказала цветочница, глядя сквозь огонёк на пришедших.
– Раз вы об этом утверждаете, то могу предположить, что и вы заранее точны. – Сказал Глеб, предусмотрительно умолчав о сравнении себя с королевскими высочествами, которые в таком изысканном роде проявляют свою вежливость.
– Ну, совсем чуть-чуть. Чтобы быть на шаг впереди. – Улыбнулась цветочница. Что придало уверенности в себе у Глеба, и он решил, если не нагнать цветочницу, то, как минимум наступить ей на пятки. – Чтобы находиться впереди, нужно быть уверенным, как в себе, так и в тех, кто находится за спиной. А вы готовы нам довериться? – чуть наклонившись вперёд, спросил её Глеб.
– Во какой быстрый. – Засмеялась цветочница, неожиданно туша зажигалку, из-за чего для всех смотрящих на этот свет огонька не со стороны цветочницы, наступает временное ослепление. Когда же зрение, но только не мысли, Тиши и Глеба адаптировалось к окружающему свету, то цветочницы рядом с ними не было. И, наверное, сейчас бы от самого нетерпеливого, Тиши или Глеба, прозвучал бы вопрос: «Где она?», – но как сейчас же выясняется, то цветочница была куда преждевременней, чем они, и она, обратившись к ним: «И долго мне ещё оказывать вам столь необходимое вам доверие, стоя к вам спиной?», – быстро за них всё решила, заставив их поспешать вслед за ней.
А путь в неизвестность, всегда что-нибудь, с начальным затемнением смыслов и пути, интересное, а может и необычное да предполагает. Хотя неизвестность полнейшей не бывает, и о ней всегда что-нибудь, да известно, а иначе бы зачем вам себя подвергать испытанию всей этой неизвестностью, если вы о ней совсем ничего не знаете, и главное, что она вам в конце концов даст. Так что вполне было ожидаемо, правда, непонятно кем, разве что только если мыслить гипотетически, что путь в темноте за цветочницей будет извилист, тёмен и даже может быть опасен. Что, в общем, так, со своей относительностью и было.
И как говорится в таких, сопряжённых с темнотой случаях, то опасность ждала наших героев на каждом шагу. И всё потому, что они в отличие от их проводницы, цветочницы, совершенно не знали куда вступают и где нужно преклонить голову, чтобы не треснуться своей длинной башкой о низкий проход. И если за нижнюю неуклюжесть своего тела, в частности ног, всё больше чертыхался Тиша, умеющий вступить именно туда, куда не стоило бы, то более рослый Глеб, естественно не мог пройти незамеченным мимо низко свисавших перегоревших ламп и другого рода низко подвешенного оборудования для проверки крепости ваших лбов.
Ну а так как голова всё же находится ближе к центру принятия решений, чем ноги, то не должно вызывать удивления то, что Глеб более нервно реагировал на то, что его голова в очередной раз не прошла в этот низкий дверной проход. В результате чего, вслед за тупым звуком, со стороны Глеба звучат требования отправить этот косяк на переделки к мастеру на все руки, в преисподнею. – Чёрт возьми.
– Слышу-слышу, что вы ещё не потерялись. – Смеётся в ответ впереди идущая цветочница, своим смехом мгновенно заживляя раны на лбу Глеба, который готов ради этого смеха поразбивать себе не только лоб.
Но вот постепенно начинает хоть что-то проясняться – где-то вдалеке завиднелся свет, с сопутствующим ему шумом, что в любом случае приободряет. А когда появившийся свет для идущих по этому тёмному коридору путников, очертил собой или вернее сказать, осветил путь и заодно спину впереди идущей цветочницы, то они уже могли делать для себя, но только про себя, замечания по поводу того, где они, чёрт возьми, оказались. Правда окружающая обстановка не отличалась большим разнообразием и состояла всё сплошь из теней отбрасываемых какими-нибудь предметами интерьера, и это наводило больше скуку, нежели интерес.
А ведь между прочим, если достаточно продолжительное время таким образом скучать, то ты даже будучи на ногах и так сказать в движении, вполне можешь впасть в умственную прострацию и немного под уснуть на ходу. И, наверное, ещё чуть-чуть и размеренность хода привела бы наших героев не туда, куда их вела цветочница, а скажем так, в свою сонную сказку, где, как правило, окончание одно – время звоном часов отмеряет себя, и карета превращается в тыкву, а ты разбиваешь свой нос или лоб об стену или пол – но видимо длина этого коридора была так отмерена, чтобы на самом интересном месте не дать уснуть путнику.
И стоило только нашим путникам задумчиво, на одно мгновение прикрыть глаза, как к их полной неожиданности, перед ними открывается дверь, и они из-за яркого света ударившего им в глаза, вновь на время ничего не видят, кроме тёмного силуэта стоящей впереди них цветочницы. Когда же их глаза пообвыклись и были готовы во все себя посмотреть по сторонам и оценить окружающее по степени опасности, а уж затем привлекательности для себя, то на их пути встаёт всё та же цветочница. И она не просто стоит к ним спиной, закрывая собою обзор на окружающее, что легко решаемо, а она берёт и как в каком-то кружащем танце, к ним оборачивается, и опять же не самым обыкновенным образом, а умудрившись в этом кружащемся повороте отцепить от себя свою накидку.
Ну а когда цветочница таким образом оказалась лицом к лицу к нашим героям, то их в очередной раз постигло ослепление, ну и заодно умопомрачение, на этот раз уже при ослепительном виде, совсем ли, цветочницы ли.
– Ну, что скажите? – задалась вопросом цветочница, пытаясь спасти онемевших друзей от забытья, в котором они начали пребывать, после того как цветочница не сдержалась и показала себя перед ними во всём своём царственном великолепии – на ней был, что и говорить, а царственный наряд, в котором в эпоху короля-солнце блистали принцессы.
– Как будто и сами не знаете, что у нас просто нет слов. – Ответом цветочнице послужил потупленный взор наших героев. Что в какой другой раз и устроило цветочницу, да и кого другого, но сейчас у неё на это много времени не было и цветочница, решив, что на этом достаточно, поднимает с пола накидку и надевает её на себя. После чего она обращается к Глебу, как к более благоразумному – трудно понять, почему она так решила, может из-за того, что его рот в отличие от Тишиного был прикрыт. – Долго ещё будем молчать? – спросила его цветочница. Но к удивлению цветочницы и даже Глеба, ей ответил Тиша.
– А мы сейчас где? – спросил её Тиша. И видимо Тиша ещё не совсем пришёл в себя, раз он задаётся таким, с очевидным ответом вопросом. Ведь если они вошли в театр, и неважно с какой его стороны, то где они ещё могли оказаться, как не в театре. Правда, план с подземным ходом в какой-нибудь полный резервов банк, тоже нельзя исключать. Ну, тогда такая вопросительная заинтересованность Тиши, вполне оправдана – прежде чем тебя нагрузят мешками с деньгами, не будет лишним узнать, за что тебе впоследствии отбывать наказание.
Но цветочница видимо ещё решила присмотреться к своим новым подельникам и поэтому не спешит радовать Тишу и Глеба тем, что они в банке. К тому же она может быть ещё хочет поторговаться, и вместо этой косвенной очевидности, сбивая их разумения своей очаровательной улыбкой, с долей сарказма говорит: Разве вы ещё не поняли?
А как они могут что-либо понять, если кроме неё больше ничего не видят и пока не могут видеть. Что заставляет их на этот раз посмотреть по сторонам, благо цветочница сместилась немного в сторону.
Ну вот они быстро всё осмотрели и надо сказать, что только огромный занавес, служащий разделительной чертой между чем-то там за ним неизвестным и этой большой площадкой наполненной всяческого народу – они только сейчас осознали, что они здесь не просто не одни, а находятся чуть с краю от гущи броуновского, людского движения – и каких-то, трудно понять с какой смысловой целью установленных конструкций, мог бы служить косвенной уликой для доказательства этих слишком самоуверенных утверждений цветочницы. А ведь её личность, несмотря на её безоговорочную привлекательность, ещё никем и даже ею не подтверждена, и не может служить конечной инстанцией истины.
Хотя Глеб, да и частично Тиша, люди довольно легковерные, чем нередко пользуются люди своевременно для себя узнавшие об этих их качествах, и они всё-таки готовы поверить первой встречной красавице. И раз цветочница утверждает, что это театр, то путь будет так. При этом наши герои не слегка сомневаются в этом, они-то знают, что театр это мягкое сидение кресла под тобой и яркая сцена перед тобой, где радуют тебя, провоцируют на смех или слёзы, искрят своими талантами актёры, а тут ничего похожего даже не наблюдается.
Да и к тому же они слышали, что любой театр начинается с вешалки, а судя по тому, что накидка с цветочницы слетела и приземлилась на пол, а не на театральную вешалку, то здесь скорей всего вешалок не наблюдается. И тогда спрашивается, а имеет ли это заведение, даже если оно по всем параметрам, и в нём даже имеются актёры и режиссер, смахивает на театр, божественное право называться театром, а не балаганом, на которые смахивают многие их постановки и эти сборища людей называющих себя труппой? От слова труп что ли?
Но всё это такие вопросы, которые живут своей актуальностью вне времени, а наши герои этим не могут похвастаться и им, пока они не обрели все эти качества бога, нужно контролировать своё время. Ну и Тиша, дабы поддержать цветочницу, спрашивает её. – Вы сказали, что сегодняшняя пьеса ставится по мотивам жизни королей. – Чем сразу показывает себя серьёзным и сведущим театралом, и скорей всего в той части театральной жизни, которая отвечает за комедийные постановки. А иначе как можно объяснить факт расплескавшейся на лице цветочницы радостной улыбки.
– Вы очень точно подметили, – со смешком ответила цветочница, – сказав по мотивам жизни королей.
Тиша между тем почему-то обиделся на такой ответ цветочницы, и он с некоторой язвительностью спрашивает её. – А вы, наверное, таким образом приобщаетесь, а может быть даже и готовитесь к царственной жизни? – На что цветочница имела полное право на обиду и суровый взгляд на этого Тишу, но она пропустила этот его словесный укол и смиренно сказала. – Всё может быть. – Чем заставила Тишу пожалеть о своих сказанных словах. И он чтобы как-то устранить возникшую неловкость, спрашивает цветочницу. – Так вы тоже принимаете участие в постановке?
– Можно и так сказать. – Туманно ответила цветочница.
– А я знаю, даже кого вы играете. – На этот раз влез в разговор заскучавший Глеб.
– А я знаю даже больше, – усмехнулась цветочница (а с этим никто спорить не собирается, это и так понятно, но только если это не касается тех областей науки, где силён Глеб – в компьютерные играх), – и могу предположить, на кого вы намекаете.
– Ах, вот она про что! – мог бы ахнуть непроходимый тупица, но Глеб и Тиша не относились к ним никак, и поэтому не ахнули, а Глеб сказал. – Мне кажется, что вам не представляет большого труда и даже не нужно слов, чтобы играть принцессу.
– Честно сказать, вы своим заявлением поставили меня в довольно затруднительное положение. – Нахмурившись сказала цветочница, затем немного подумала и, глядя на вдруг испугавшегося Глеба, сказала. – Ладно, уговорили, – цветочница, улыбнувшись, вернула к жизни Глеба, – вы же не видели, как я играю и на что я способна, а значит, имели право на такое своё претенциозное мнение.
– Ну а что насчёт других. – Вновь взял слово Тиша, тем самым решив сгладить неровности разговора. – Они не испытывают проблем для того чтобы вжиться в роль царственных лиц. Ведь королевских примеров для подражания практически не осталось.
– Ну, подражать здесь действительно нечему, а что касается наглядности, что скорей всего вы имели в виду, то посмотрите вон туда. – Сказала цветочница и, повернувшись в сторону занавеса, кивнула в дальний от них угол со стороны занавеса, где скопилось несколько лиц в царственных одеждах, которые поочередно, слегка отодвинув занавес, заглядывали в образовавшуюся щель. После же того, как заглянувший в это открытое для себя пространство, как например человек под маской великого монарха Карла Великого, наполнялся тем, что он там увидел, то он возвращался к своим коллегам монархам уже не таким, каким он был прежде, а с застывшим на лице впечатлением и частичным отражением увиденного.
Ну а его коллеги монархи, особенно один, похожий на короля Ричарда Львиное сердце – он слишком отважно смотрел на своих коллег монархов и беспощадно пускал им дым в глаза из своей сигары, и при этом никто ничего не мог сказать против его огромных кулаков – как только монарх-коллега оборачивался от щели в занавесе к ним с застывшим лицом, то тут же приступали к его критическому обсуждению.
При этом надо понимать, что прежнее величие нынче не в чести и даже оспаривается потомками. Да и сегодняшний монарх, честно сказать поизмельчал и не готов рубить с плеча пойманных на чём-нибудь предосудительном своих подданных. И понятно, что Ричард Львиное сердце, как плоть от плоти своего, а не того времени, не питает ни малейшего уважения к столь великому монарху, каким считался Карл.
– Ну, халтура. – Используя чуждый монархам язык и связанный с копипастой огрех, заявлял Ричард, не только Львиное, но и бессердечное к своим коллегам-монархам сердце (вот такой парадокс). – У принца хоть и рожа паскудна, но всё же в ней есть то достоинство, которого в твоей роже полной конформизма, этого только подобия, а не искренности, ни капли нет. А вот протухшего портвейна, сколько угодно, и им до сих пор от тебя несёт. – Как всегда Ричард начал своеобразно своему видению переходить на личности, что мало кому понравится, и усугубляет в ещё более тусклую, совершенно не авторитетную сторону выражение лица монарха Карл Великого, который уже решил про себя, с помощью заговора свергнуть с престола этого невыносимого Ричарда в статисты. Благо режиссёр так же сильно, как и он любит портвейн в себе, а не как некоторые, себя в портвейне – все знали не сдержанную натуру Ричарда, который ни в чём не знал удержу, в том числе и смаковании столь благородного напитка королей, портвейна. В результате всё для него заканчивалось как всегда, под столом, весь в портвейне, а для всех других печально – Ричард прежде чем таким образом успокоиться, успокоил кулаком нескольких коллег-монархов.
– Да оттого-то, что он не король, а принц, у меня ничего и не выходит. – Накуксился Карл.
– Плохому танцору, всегда что-нибудь да мешает, даже если он кастрат. – Ричард этим своим похабным заявлением, прямо-таки оглушил Карла, чего не скажешь о стоящих рядом с ним коллегах-монархах, которые в своём веселье поддержали Ричарда.
– А ну, отвали. – Отогнав в сторону Карла, Ричард занимает место у занавеса, затем приоткрывает его, и заглядывает в появившуюся щель.
– И на кого они все там смотрят? – спросил цветочницу Тиша.
– На присутствующую сегодня на премьере королевскую чету. – Ответила цветочница.
– А! Впитывают в себя царственного величия. – Догадался Тиша.
– Отливают в лице и сердце самодержность. – Уточнил Глеб.
– Скорее уподобляются. – А вот ответ цветочницы прозвучал даже как-то очень язвительно, вызвав удивление на лицах Глеба и Тиши. Но цветочница не заметила этих их взглядов, да и Ричард вернулся из внешних пределов занавеса, зрительного зала, и требовал от коллег-монархов для себя объективности.
– Только не врать! А то я знаю ваши завистливые души. – Грозно предупредил своих коллег-монархов Ричард, сурово посмотрев на них из под своего вздёрнутого в самые небеса носа.
– Одно могу сказать. Хорош. – Сделал заключение самый высокий монарх из всех известных режиссёру этой своей постановки Селебрити, Пётр. Правда у извечного антагониста режиссёра, автора пьесы, Успешного, на этот счёт было другое мнение, и он, отталкиваясь от основанных на достоверных фактах исторических источников, изначально прописал в своей пьесе другого монарха, Николая первого, который по всем метрическим сведениям, был выше своего предшественника Петра. Но разве возможно в чём-то оспорить режиссёра, да ещё такого новомодного, как Селебрити, у которого в поклонниках ходит весь бомонд. Да никогда. У него на всё есть своё режиссёрское видение.
– Что ты мне тут пургу втуляешь. – Перейдя на более понятный для обычных людей язык, режиссёр в одно мгновение поставил на своё место, ещё сука пытающегося отстаивать своё авторское право, драматурга Успешного, который своей фамилией и тем, что она олицетворяет, всецело обязан режиссёру Селебрити. А начавший хорошо питаться в ресторанах, а не у себя на кухне Успешный, об этом понятно что стал забывать и начал дерзко прекословить своему благодетелю, который вытащил его из дерьма неизвестности.
– И мне плевать, что там пишется в этих энциклопедиях. У меня свой художественный взгляд на высоту человека, а тем более на монарха. И физические достоинства здесь не самое главное. Внутренний рост гораздо весомее, нежели все эти физические совершенства. И Пётр в отличие от Николая, который может быть по физическим параметрам и был выше, тем не менее оказался его выше. Ему хватило своего роста, для того чтобы возвыситься над собой и заглянув за границы своего самодержавия, увидеть просвещённую жизнь. Ты понял? – бесцеремонно ухватив Успешного за ворот его рубахи, зло заявил Селебрити. Но видимо режиссёр слишком сильно перехватил через рубаху горло Успешного, или же он всё же имел лестные предложения от других режиссёров, но так или иначе, а Успешный проявил упрямство и, покраснев лицом, только выкатив из орбит свои глаза, мычал.
Что, конечно, не может удовлетворённо восприняться режиссёром Селебрити, и он со взглядом ненависти, второй рукой начинает накручивать вокруг неё галстук Успешного. Когда же предел галстука обозначен на руке Селебрити, он задаёт последний, контрольный вопрос. – Так что ты решил. Быть успешным драматургом или не быть им, записавшись в публицисты. – Что и говорить, а умеет режиссёр Селебрити найти подход к человеческой душе, а тем более к драматургической – так он, взяв в попутчики Гамлета, с его вечно актуальным вопросом, тем самым убедил Успешного в том, что без драматургии он, даже отпусти Селебрити его галстук, задохнётся.
Но давайте вернёмся к происходящему на этом пятачке театральной площадки.
– Ты уверен? – задался вопросом подозрительный Ричард, зная, что в таком деле, даже самому себе доверять нет особого смысла.
– Да ты хоть кого, да того же Луи спроси. – Пётр ловко перевёл стрелки на побледневшего от такой большой ответственности, Людовика самого последнего. И хотя у Людовика последнего которого знал режиссёр, судьба довольно трагичная, – впрочем, как и у всех монархов, даже если они ушли на покой по собственной воле и в тёплой постели, отчего даже возникает вопрос, а почему так, они что, так отмечены судьбой? – он почему-то не смирился со своей ролью, а так сказать, переживает за себя, и пытается не способствовать, а ставить палки в колёса судьбы.
В общем, ловкий прохиндей, а не монарх, чья богоизбранность должна быть определена самой судьбой, а не хитросплетениями обстоятельств жизни, с её заговорами и интригами, только благодаря которым, ну и по политическим соображениям, уже по соображением некоторых халтурщиков-актёров, и возносятся в такие тронные небеса некоторые монархи. Ну а когда в актёрской голове присутствуют такие провокационные мысли, разве он, играя какого-нибудь монарха, способен передать через свою актёрскую игру монументальную содержательность самодержавия. Конечно, нет! А вот посеять в головах зрителей недоверие к царственному величию, то очень даже может – а потом удивляются тому, откуда появляются все эти революции.
И, наверное, не зря режиссер Селебрити поставил столь самовольно мыслящего актёра на эту роль последнего царственного Людовика, который вполне возможно, а также по замыслу гениального, с жилкой провидца режиссёра (тогда всё не зря), переосмыслил своё я и склонил свою голову перед топором революции, гильотиной.
Но как говорилось выше, то Людовик последний, был больше склонен к увиливанию от ответов, нежели подставлять свою шею для этого, и он, когда его таким образом застали врасплох, то в первую очередь конечно хотел сослаться на то, что его зовёт режиссёр и быстро покинуть это место. Но учитывая то, что сейчас в его противниках значатся столь опасные монархи, высокорослый монарх Пётр и неимоверно быстрый на расправу Ричард, то побег не решит, а только усугубит его положение. И Людовик последний по режиссёрским меркам, проглотив набежавшую слюну, решается на ответ.
– В вашем монаршем случае, зависть с нашей стороны к вашему царственном положению, это есть подчёркивающий факт вашего величия. – Сказал Людовик последний. Что и говорить, а такой ответ Людовика последнего определённо удивил Ричард. И он, внимательно посмотрев на Людовика, ухмыльнувшись, сказал:
– Да ты никак на роль Тартюфа пробуешься? – И понурый взгляд Людовика последнего был ему ответом.
Между тем, и нашим героям тоже захотелось заглянуть за занавес, и цветочница, уловив эти их взгляды желания, берёт инициативу в свои руки и со своей стороны театральных подмостков, подводит их к занавесу. После чего ею слегка приоткрывается занавес, куда вначале заглядывает она сама, а уж после того как она там быстро осмотрелась, то с её стороны поступает предложение Тише. – Присоединяйтесь. – Отодвинувшись от занавеса, пропуская Тишу, сказала цветочница. – Обратите своё внимание на прямо перед вами находящуюся лоджию на втором ярусе. И только смотрите, но не заглядывайтесь. – С усмешкой сказала цветочница.
Когда же Тиша занял своё место на этом наблюдательном посту, то обойдённый цветочницей в плане первенства Глеб, хотел через свой выразительный взгляд на неё, показать ей, что он не слишком доволен такой избирательностью цветочницы, но стоило ему только посмотреть на неё, то он тут же понял насколько он ошибался на её улыбающийся ему счёт. И теперь Глеб глядя на неё, а она ему отвечала тем же, и думать ни о чём другом не хотел и не мог, кроме как улыбаться ей. Правда этот Тиша, как оказывается, слишком поспешен в своих действиях и уже вернулся назад, и готов уступить своё место Глебу у занавеса. Но что там такого не видел для себя Глеб, если здесь есть всё, что для него и для всей его последующей жизни нужно. О чём бы он и сказал, но не сейчас и не здесь («Лучше всего там, в темноте коридоров», – подумал Глеб, замыслив про себя нечто неспокойное), а как только для этого будет подходящий случай.
И Глеб, так уж и быть, меняется местами с Тишей и прежде чем заглянуть за занавес, сурово смотрит на Тишу, затем на слишком улыбчивую цветочницу («Могла бы хоть немного погрустнеть или сделать вид, всё же расстаёмся взглядами», – с замиранием сердца подумал Глеб), после чего вновь, но уже с подозрением на Тишу, слишком много себе позволяющего во взглядах на цветочницу, смотрит на него, и только после этого заглядывает за занавес.
Ну а там вот так сразу и не разберёшься, что происходит, и не поймёшь, что видишь. И только после того как взгляд Глеба, выхватив из общего плана самую отличительную и главное, чтобы она не шевелилась, подробность – огромную, лысую как бильярдный шар голову, какого-то представительного господина, который был настолько монументален в своём спящем положении, что в самый раз подходил в качестве точки отсчёта, своего рода репер, для взглядов Глеба – он мог спокойно начинать осмотр, не боясь, что потеряется. И конечно Глебу в голову тут же пришла, правда непонятно к какой такой кстати, мысль о точке опоры, о которой так мечтал Архимед.
– Как естествознатель, он был ничего, а вот как философ, то слабоват. – Такого мнения придерживался Глеб о возможностях Архимеда. – Главная точка опоры у тебя в голове, и искать её вовне, глупое занятие. – Уперевшись взглядом в этого бильярдного господина, подумал Глеб о том, куда и до чего может довести эта точка опоры. – Несомненно, до ручки. – Сделал вывод Глеб, без уточнения до какой ручки, писательской или до фигуральной, что не имеет большого значения, так как они всё равно общий итог безрассудного опыта жизни. После чего он, постепенно перемещаясь по рядам и занимающим их лицам господ зрителей, добрался до последнего ряда и начал свой подъём вверх на балкон. Где вдруг, к полной своей неожиданности, натыкается на направленный на себя бинокль. Отчего Глеб в то же мгновение стремительно одёргивает себя от занавеса и, прикрыв его руками, поворачивается к ожидающим его Тише и цветочнице. Где последняя, заметив, что Глеб чем-то всполошился, спрашивает его:
– Что-то не так?
– Кажется, меня там заметили. – С усмешкой сказал Глеб.
– Публичность страшит. – Улыбнулась в ответ цветочница.
– Вроде того. – Сказал Глеб.
– Понятно. Но вы увидели то, что хотели? – спросила цветочница.
– Я честно сказать, такой целью не задавался. – Сказал Глеб.
– Интересно. – Пристально посмотрев на Глеба, сказала цветочница. Затем немного задержала на нём свой взгляд и спросила. – А что вы всё же там увидели? Или точнее спрошу, что вы там смогли для себя выделить?
– Ничего. – После небольшой паузы, пожав плечами, сказал Глеб. – Хотя одна, бильярдного вида башка, настаивала на том, чтобы я её выделил. – Рассмеявшись, сказал Глеб.
– Знаю такую. – Улыбнулась в ответ цветочница, после чего она поворачивается к как оказывается расстроенному чем-то Тише и, посмотрев на него внимательно, говорит:
– А вас можно и не спрашивать, но я всё же спрошу. Вы их увидели?
– Увидел. – Без настроения сказал Тиша.
– И? – вытянув лицо, коротко спросила цветочница.
– Лучше бы не видел. – С тяжёлым выдохом ответил Тиша.
– А вот здесь вы ошибаетесь. Лучше видеть, чем догадываться. – Сказала цветочница.
– Может и так. – Сказал Тиша.
– Я что-то не пойму, о чём это вы. – На этом месте в разговор вмешался Глеб, который находился в полном непонимании того, как так быстро Тиша и цветочница нашли для себя общий и непонятный для него язык. Ну а Тиша неисправим и он продолжает придерживаться достаточно высокого мнения об умственных качествах Глеба, раз не раскладывает для него всё по полочкам, а используя только местоимения, многозначительно говорит ему. – Они тоже там.
А ведь за этими они, мог, кто угодно стоять, хотя скорее сидеть, если они находятся в зрительном зале. И попробуй тут сообрази, кто из много миллиардного народонаселения планеты, мог скрываться под этим они. Хотя конечно, Глеб несколько сгущает краски и за этими они могли сидеть не все кто угодно, а лишь общие его с Тишей знакомые, и при этом обязательно с билетами – безбилетники могли только стоять и то только в качестве театрального персонала.
– Ну а так как здесь в городе, у нас знакомых не слишком много и все они только недавно стали знакомыми. – Глеб начал судорожно размышлять, в поиске ответов на это заявление Тиши. – При этом все наши общие знакомые настолько нам знакомы, что мы об их именах можем только догадываться и, пожалуй, использование местоимения вместо имени к ним будет вполне обоснованным решением со стороны Тиши. Да уж, задал он мне задачку. – Заволновался Глеб, почувствовав, что упёрся в безответный тупик. Но искоса брошенный им взгляд на цветочницу, каким-то образом вдохновляет его, и Глеб находит для себя ответ.
– И как же я раньше не догадался. – Ахнул про себя Глеб, поразившись тому, как он был слеп, не видя лежащей на поверхности отгадки. – Если все наши знакомые, по своей знакомости носят местоимения вместо имён, то для нас было бы логичным называть их по своим отличительным примечательностям, выдуманным именам, тогда как тех знакомых, кого мы знали по именам, то к ним как раз и применимо использование местоимений. А знаем мы здесь по именам только Анни и Дрейка. Так вот кого он увидел в зале. – Глеб даже слегка потемнел лицом, представив этого, ещё и театрала, Дрейка.
– Он значит, драмы любит. – Со стальными нотками в голосе сказал Глеб. – Тогда мы ему организуем драму событий. – С чем скорее всего, полностью готов был согласиться и Тиша, но он не успевает как-то это выразить, а всё потому, что у него нет чёткого плана или того же драматического сценария, который следует проводить по отношению к заслужившему его Дрейку, а вот у цветочницы по всей видимости что-то подобное есть, и она привлекает внимание к себе, заявив:
– По этой причине, вы и находитесь здесь.
– Внимательно! – одним таким словом можно описать выражения лиц Тиши и Глеба, когда они одновременно перевели свои взгляды на цветочницу. Но цветочница видимо не зря так близко находится к этим театральным подмосткам, – здесь один дух лицедейства чего стоит, – и она, хоть пока ещё не ясно, хорошая актриса ли, тем не менее, но уже много чего для себя подчеркнула. Так она, добившись от зрителя необходимого внимания, что естественно и многим знакомо, начинает вовсю этим пользоваться. И вместо того, чтобы всё обстоятельно и подробно для её слушателей объяснить, пускается в свои иносказания. И не просто так, а с тщательным уверением своих слушателей в необходимости во всём довериться ей.
– Если хотите, чтобы этот господин получил по заслугам, то я готова вам в этом помочь. – Сказала кардинально изменившаяся в серьёзную сторону цветочница.
– О вашем интересе мы, как я понимаю, можем только догадываться. – Имея полное право на сомнения, спросил её Тиша.
– Я не думаю, что знания в этом вопросе, приблизят нас к общей цели. – Сказала цветочница. С чем совершенно не был согласен Глеб, предпочитавший знать конкретику, а не домысливать при его-то огромном воображении, которое его может так далеко завести, что ему будет трудно не испытывать злость, а значит расстроенность, всегда его приводящую к непредсказуемым результатам. Правда если совершённые Дрейком поступки, за которые от него требуют ответа, будут слишком безответственными, то и в этом случае Глеб не сможет за себя ручаться и, пожалуй, распустит руки. Так что будет лучше, если Глеб останется в состоянии не согласия.
– А теперь к делу. – Говорит цветочница, поворачивается и подходит к занавесу, затем отодвигает занавес, и рукой подзывает обоих героев. Когда же Тиша и приткнувшийся к нему Глеб, оказавшись рядом с цветочницей, со своего места заглянули в образовавшуюся щель, то цветочница указующе им сказала. – А теперь найдите наш репер, ту бильярдного вида лысую башку господина Храмского. – Цветочница посмотрела на своих спутников и, обнаружив по их взглядам, что они как вроде, обнаружили эту точку отсчёта, продолжила говорить. – А теперь отсчитайте от него влево четыре места. – Всех погружает небольшая пауза, необходимая для того чтобы проделать эти арифметические действия. – А теперь от этого места отсчитайте два ряда назад. Отсчитали? – На этот раз цветочница посчитала нужным, более утвердительно убедиться, что подсчёт произведён. Когда же Тиша и Глеб, удерживая свой взгляд на объекте наблюдения, утвердительно кивнули ей, то она задаётся вопросом:
– Видите этого господина?
И наши герои не только видят этого указанного цветочницей господина, но и заодно уже, почему-то испытывают к нему чувства отвратительного свойства (При всём при этом, этот тип показался Тише и Глебу чрезвычайно знакомым, что они совершенно не могли вспомнить, где они могли его раньше видеть. – Наверное, собирательный образ негодяя, подлеца и недостойного красивых дам типа. – Решил Глеб). Что невозможно скрыть на своём лице, когда они переводят свои недоумённые взгляды на цветочницу. Цветочница же всё отлично видит и, пожав своими плечиками, как будто оправдываясь, говорит. – Реальность такова, что не мы выбираем для себя поклонников, а они нас. И тут ничего не поделаешь, приходится мириться.
– Даваемая характеристика человеку: «У него отличный вкус», – есть всего лишь отсылка к его потребительскому отношению к жизни и больше ничего нравственного, на чём настаивают эстеты по жизни. – Зло сказал Глеб.
– Но не смиряться?! – в свою очередь вопросительно спросил и поглядел на цветочницу Тиша.
– Вот с этим вы мне, я надеюсь, – цветочница с надеждой в глазах посмотрела на Тишу и Глеба, – и поможете. – И ответ можно было даже не сомневаться, был положителен. Правда Тиша позволил себе вопросительные уточнения. – А какая между ними связь?
– Связь? – задумчиво вопросила саму себя цветочница. – Скажу так. Он ключ ко всему. И если нам удастся обнаружить эту их связь, то тогда мы со своей задачей справимся.
– Звучит не совсем понятно. – Сказал Тиша.
– Я знаю. – Засмеялась в ответ цветочница.
– И что в таком случае будем дальше делать? – спросил Глеб.
– Сейчас скажу. – Почесав свой носик пальцем руки, сказала цветочница. И она бы, наверное, сейчас и сказала, но театр всё-таки живёт по своему времени и, прозвучавший первый звонок, так сказать несоизмеримо с прежним вялым течением, ускорил жизнь людей в этом закулисном мире, заставив цветочницу обратить внимание на появившегося со стороны декораций, величаво и слегка интеллектуально, и всё благодаря своим в синей оправе очкам и завязанному в такую-то жару шарфике на шее, выглядящего господина, как потом выяснилось, режиссёра Селебрити.
– Да что ты будешь делать! – возмущённо выдохнула цветочница, бросив взгляд куда-то вверх. – Вечно времени не хватает. – Цветочница перевела свой взгляд на Тишу и Глеба. – Что же теперь делать, мы ведь так ни о чём не договорились? – всё же риторически, а не как-нибудь иначе спросила цветочница своих визави, продолжая глядеть на них. Ну а они, являясь приглашённой стороной, конечно, следовали в фарватере её решений, и у них было больше вопросов, чем ответов на них.
– Ладно, разберёмся. – Сказала цветочница, похлопав руками свою накидку. – Так. Здесь нам больше не стоит оставаться. – Быстро выговорила цветочница, и под недоумёнными взглядами Селебрити, быстро выдвинувшись в обратную сторону тёмных коридоров, откуда они ранее пришли. Когда же они очень скоро, что при таком-то расстоянии, раз, два и три, легко пройти, достигли той самой двери, служащей образным порталом перехода из одной театральной реальности, в другую, уводящую от этой театральной в бытовую реальность, переходную, опять же реальность, то цветочница каким-то необъяснимым для Глеба образом (а он всего себя противопоставлял такому стечению обстоятельств), оказавшись лицом к лицу к Тише, говорит ему:
– Сегодня вечером, после окончания спектакля, все, – цветочница многозначительно смотрит на Тишу, – будут в ресторане Ритц. Там я буду с этим моим поклонником, бароном Питковским. Так что ваша помощь мне очень понадобится. Так я могу рассчитывать на вас? – ещё раз спросила цветочница, на этот раз обращаясь уже ко всем. И конечно она может рассчитывать на них, даже несмотря на то, что ничего толком не объяснила. Впрочем, цветочница это и сама отлично понимает и поэтому она вытаскивает из секретного кармашка платья небольшой телефон и, протянув его Тише, говорит:
– Вот держите телефон. Я позвоню по нему и проинструктирую вас по поводу наших будущих совместных действий. – И только Тиша берёт этот телефон, как цветочница, кивнув Глебу, разворачивается и уже готова скрыться от них, но Тиша очень вовремя спохватывается и вслед ей кричит. – А как к вам обращаться?
– Аннет! – звучит ответ цветочницы до сих пор в голове Глеба, который сославшись на свою более лучшую коммуникабельность, быстрым маневром перехватил телефон из рук Тиши и, теперь заняв рядом с Тишей место на одной из скамеек бульвара напротив парадного входа в театр, разбавлял свою уверенность в удачном исходе некого своего секретного дела, всегда в этом месте возникающими сомнениями. Ну и конечно, как в таком деле не обойтись без совета от ещё больше сомневающегося в себе друга.
– Как думаешь. – Глеб обратился к своему очень занятому другу Тише, который занимался балансировкой своей ноги усаженной на колени своей напарницы. – Что её могло связывать с этим Дрейком, чёрной бородой?
– Своя история. – Туманно, а вернее просто бессмысленно ответил Тиша. Что совершенно не может устроить Глеба и он, пытается аргументировано разбить это, конечно глупое утверждение Тиши.
– Не все встречи заслуживают того, чтобы так называться. Некоторые встречи служат именно для того, чтобы подготовить те необходимые обстоятельства, служащие фундаментом для возникновения новых историй жизни, с их любовью к ней и ко всем её обстоятельствам. Вот такая круговерть любви и жизни получается. – Не менее запутанно сказал Глеб.
– Я понимаю, что ты хочешь себя в чём-то успокоить. – Сказал Тиша, вернув ногу в исходное положение, на землю. – Но как друг тебе говорю. У тебя ничего не получится. Хотя эта наша заочная встреча с этим поклонником Аннетт, совсем не зря произошла, и скорей всего приведёт к возникновению своей истории.
– Наверное. – С сомнением сказал Глеб.
– И теперь мы можем сами сотворить свою собственную историю. – Сказал Тиша.
– А вот это меня убеждает. – Отвечает Глеб, переведя свой взгляд со своих мыслей на внешнее, на парадный вход театра, в котором с некоторых пор стало для них ясно, что не могло не появиться знакомое лицо одного из тех типов, теперь уже в смокингах.
Глава 8. 1
Театральное фойе
– Он остался верен себе. И прибыл инкогнито прямо из самого Санкт-Петербурга. – Остановившись у одной из колонн в театральном фойе, тихо проговорил своему спутнику лорду Лабану Ротинг, указывая куда-то в сторону центра фойе, где и скопилась основная масса гуляющих во время антракта господ и их леди.
При этом надо понимать, что в такого рода общественных местах, каким является театр, где на премьере спектакля новомодного режиссёра, всегда полно самой, что ни на есть первостатейной великосветской публики, иногда ничего не стоит потеряться и перепутать свою леди и наоборот, и оказаться в ближайших ручных отношениях с другой леди или господином. Чем видимо и пользуются многие из прибывших сюда на премьеру всеми уважаемые господа, которые и рады бы так не путаться и ошибаться, но что поделаешь, раз такова жизнь со своим законами неразберихи. Тем более, это только на один только вечер, а завтра, а некоторые наиболее ответственные перед своими слишком стервозными супругами даже сегодня, всё вернут на круги своя.
– Прямо-таки оттуда? – позволил себе засомневаться лорд Лабан, находясь сегодня в настроении во всём противоречить Ротингу, который весь вечер игнорирует его прямые намёки на кредит.
– Скажем так. Родом может и не оттуда, но то, что он в своих умонастроениях именно оттуда, то в этом я даже не сомневаюсь. – Как-то уж слишком туманно сказал Ротинг, тем самым вызвав у лорда Лабана желание поскорее покинуть этого слишком для него заумного Ротинга. Тем более момент выдался как нельзя удобным, – к ним присоединился Чейз, который сбив Ротинга с прежней мысли, сейчас о чём-то перешептывался с Ротингом. А такое пренебрежение к себе, ни один лорд по своему лордству терпеть не намерен и не имеет права. Так что лорд Лабан, имеет полное право покинуть нарушающего все степени приличий и этикета Ротинга, и отправиться, с некоторых его возрастных пор, ставшее для него самым привлекательным местом в театре, буфет. А так его, конечно, когда он был чуть моложе, всегда привлекали гримёрки актрис. А уж сама театральная сцена, была тем последним, что привлекало всех этих господ в театре.
Но лорд Лабан, по какому-то недоразумению или вернее, по своему разумению, на котором требовательно настаивает пустота его карманов, проявляет забывчивость к своей аристократической чести и продолжает пускать воздух из обоих своих ноздрей, ожидая того, что там этот Ротинг с Чейзом надумает. И они надо отдать верности разумений лорда Лабана, надумали как раз в тот момент, когда в переходе между зрительным залом и фойе случилось своё, со своими отличительными звуковыми характеристиками, отдельное столпотворение. При этом даже здесь, отчётливо слышался голос главного возмутителя спокойствия.
– Один единственный вопрос:
«Кому не нравится мой нос»? – на кого-то, а может на всех скопом, обрушился голос не такого уж для многих незнакомца, коим был всем известный задира и кривотолк устоявшихся общественных правил и морали Сирано.
– Всё иди. Вон он там, среди зевак. – Сказал Ротинг, подталкивая Чейза. Чейз же тем временем не спешит рваться вперёд, а проявляет независимость своего мышления, – он достаёт расчёску, зачёсывает назад свои волосы, затем прореживает ею свои усики и только после всех этих манипуляций, от которых Ротингу становится не по себе, направляется в эту гущу событий. И на этом Ротингу, пожалуй, можно было успокоиться, но тут со своими замечаниями лезет этот лорд Лабан и тем самым доводит Ротинга до истерики.
– Что-то уж этот господин выказывает слишком много независимости мышления. – Глядя вслед Чейзу, говорит лорд Лабан. – Я бы ему посоветовал как надо себя вести, если бы не преодолимая пропасть между нами.
– А вот в этом я полностью соглашусь с вами, лорд Лабан. – Нервно сказал Ротинг, еле удержавшись от того, чтобы не дать волю своим рукам, которые, несмотря на всё его лордство, нестерпимо требовали от него пасть жертвой привычки и погрызть ногти.
Между тем, там в гуще событий, они раскручивались вслед за умелыми отрифмованными заявлениями всё того же Сирано, нескучного человека.
–Я дуэлянт. Шутник, повеса,
Поэт, пишу на грани стресса. – Сирано при этих словах бросил внимательный взгляд в ту часть толпы, состоящую в основном из женского пола. Чем вызвал лёгкий переполох в умах некоторых слишком чувствительных к стрессу дам.
– И о дуэлях, господа,
Пишу, памфлеты иногда. – На этот раз Сирано посмотрел в сторону мужской части публики, где многие из стоящих господ, вдруг резко почувствовали зуд в шее, который вынудил их отвернуться, чтобы суметь перенести этот зуд куда-нибудь в другую сторону. Что вызывает свою усмешку у Сирано и он, возвратившись к себе, продолжает развивать свою мысль.
– Не выношу чужой подсказки,
Не выношу телячьей ласки.
В мои дела не суйте нос,
Ко мне Мой накрепко прирос. – Продолжает разить слогом рифмы Сирано вольно и невольно оказавшуюся вокруг него публику. Среди которой находятся и те, – правда пока этого не видит и не слышит не терпящий когда его перебивают на полуслове Сирано, – кто на ухо своему соседу готов делать свои замечания.
Так к одному одинокому, судя по сквозящему на его лице заинтересованному вниманию к происходящему, скорее невольному слушателю, чем кем-то предупреждённому, неожиданно для него и его уха, близко подобрался незнакомец и, не гнушаясь поступиться правилами приличий, а что уж говорить о каком-то этикете, утверждающе проговорил. – Не сочтите за дерзость, – тихо, но вполне отчётливо для имеющего слышащие уши Гоголя (так вскоре прозвали этого господина эти его будущие знакомцы, а он и не возражал, после того как они посетили буфет, и он посвятил их в одну историю связанную с коньком и гоголем-моголем – а так ли это было на самом деле, то сам представленный этим именем господин, не спешил развеивать сгустившийся по этому поводу туман), сказал ведущий себя за гранью приличий Чейз, – но я вижу, что и вы имеете всё те же лицевые преимущества, что и наш дорогой Сирано. – И, пожалуй, на подобного рода замечание, прозвучи оно в каком другом случае и при других более публично-громких обстоятельствах, единственным должным ответом должен был бы быть вызов на дуэль, но сейчас одинокий зритель Гоголь только усмехнулся, услышав такой даже не намёк в свой адрес и, повернувшись к источнику этих дерзких слов, после небольшого предварительного осмотра, иронично заметил:
– Хм, смешно. По одному только физическому признаку утверждать о соответствующих умственных достоинствах, а что уж говорить о таланте человека. Не слишком ли это смело, для вашего ума, господин…– Гоголь сделал паузу, раздумывая над тем, как обратиться к этому умнику, имевшему неосторожность ставить свою честь под сомнение, после чего с улыбкой поставил точку уже в своём утверждении, – Ломброзо. – И хотя господин Чейз совсем не был упомянутым Гоголем господином Ломброзо, да знакомства с ним он ни по какому счёту не имел, всё же он не стал вдаваться в подробности насчёт его сходства с этим, как ему кажется, мифическим типажом, а продолжил упорствовать в том, в чём хотел.
– Ну, не скажите. – Деланно пожав плечами, усмехнулся в ответ Чейз. – Греческий, а что уж говорить о римском профиле, это своего рода, не только некий отсыл к героическому, зачастую мифическому прошлому под названием начало истории, но и со во временем отлитый в человеческой природе генетический памятник древним героям и даже богам.
– Вы так думаете? – с сомнением посмотрел на Чейза Гоголь.
– И смею утверждать, и не потому, что я в некотором роде смелый, а в некотором, роде отважный человек, – Чейз с долей дерзости во взгляде посмотрел на Гоголя, ожидая от него увидеть недоверие в виде иронической улыбки, но тот вроде бы ничем не выказал сомнение в утверждаемых Чейзом качествах и он продолжил, – а потому, что интуитивно чувствую, что это должно быть так.
– И как я понимаю, то ваша интуиция вас никогда не подводила. – Позволил себе сделать уточнение Гоголь.
– Всё верно. – Не мог не согласиться с этим, до чего же верным замечанием Чейз. Отчего он даже теплеет в душе, и так уж и быть, решает раскрыть перед Гоголем некоторые тайны скрываемые песками истории и культурным слоем, о которых он только благодаря своей всевидящей интуиции и догадался. – Так и то, что родоначальники истории, не зря так отмечены природой в той части лица, о которой мы с вами ведём речь. Где между тем, отчётливо прослеживается эволюция становления политического ума на примере выдвижения на первый план римского профиля и ухода в тень истории греческого профиля, который ещё вчера казалось, что есть предел культурного совершенства человека, а как оказалось, нет. – Чейз перевёл дух и продолжил:
– А всё потому, что эллины слишком увлеклись философией, можно сказать отпустили бразды правления историей и многое пустили на самотёк – на что напрямую указывает их греческий профиль, отличительными чертами которого является линия носа, прямо переходящая в лоб практически без какого-либо выделения переносицы. А вот римляне учли всё это и так сказать, в прямом и переносном смысле, зарубили себе эти уроки истории на носу и в результате чего, появился новый, всем известный тип римского носа с горбинкой.
– Это всё интересно, но как всем из той же истории известно, то и римская империя канула в лету. – Сделал замечание Гоголь. Но Чейз видимо что-то подобное ожидал услышать, и был готов сразить своего собеседника неопровержимыми аргументами, источником которых была всё та же его интуиция.
– Скажу так, – многозначительно посмотрев на Гоголя, сказал Чейз, – всему виной праздность и лень римлян, в результате которых, многие инструменты для продвижения вперёд их идей и политики, начались использоваться не по своему прямому назначению. Что, в конечном счёте, и привело к последующему упадку и падению империи. А вот если бы римляне продолжали использовать свой нос в прежнем качестве, проводником своих интересов в мире, так сказать, быть в каждой дырке затычкой, а не в качестве вешалки, куда они свесили все свои прежние триумфы и, наверное, и ноги бы свесили, если бы была такая возможность, то они бы до сих пор продолжали имперствовать. – С долей патетики сказал Чейз, затем сконцентрировавшись посмотрел на свой нос и со вздохом сожаления произнёс. – А вот я в этом деле, как бы сказал наш общий друг Сирано, остался с носом.
– Прошу прощения, – обратился к Чейзу Гоголь, – я даже не предполагал, какое вы большое значение придаёте этой части лица. Хотя и мне по этой части моего я, в своё время доставалось не мало. В чём я не вижу ничего из рода вон выходящего. Ведь эта часть любого я, всегда находится на острие атаки и нападения, и даже, наверное, грех не использовать эту природную данность.
– Тогда вы меня поймёте, когда я вам скажу, что среди моих уважаемых коллег, ко мне пристала общая, выраженная в двух нечеловеческих словах предвзятость: «Не суй свой нос туда, куда не просят». А я, может быть, не хочу его совать туда, куда другие просят, и тоже есть самодостаточная личность, и желаю сам, без оглядки на мнения других, использовать свой нос по своему, может даже и не предназначению. – С короткой яростью сказал Чейз, посмотрев куда-то вглубь гуляющей публики.