Хроники Нордланда. Грязные ангелы - читать онлайн

Глава вторая: Тринадцать

На рассвете девочки начали просыпаться; первая проснулась эльдар, Мария – она и уснула последней. Она была эльфийской кватронкой: дочерью эльфа и полукровки, почти эльф, поэтому была сильнее и здоровее своих подружек. По дороге нёсший её мужчина потерял жёлтую ленту с её платья; остальных трёх девочек с такими же лентами уже не было с ними. Проснувшись, Мария удивилась неприятному привкусу во рту, а так же тому, что все они, одетые в короткие и уродливые рубашки, как попало лежат прямо на каменном полу в странном, абсолютно пустом помещении. Здесь был очень высокий потолок, но само помещение было длинным и узким, как коридор. Три стены были каменными, из пёстрого мрамора, украшенные странными барельефами, а четвёртая стена – деревянной, с большой двустворчатой дверью, запертой снаружи. До потолка она не доходила, и Мария, задрав голову, увидела, что помещение снаружи – очень большое, с большими окнами высоко под потолком, светлое. Встав, Мария осмотрелась. Внимание её сразу же привлекли барельефы: на них очень реалистично и талантливо изображены были монстры с головами животных и телами людей, которые тащили за волосы, избивали и насиловали связанных женщин. Половые органы монстров были изображены настолько реалистично и тщательно, что у Марии, никогда не видавшей мужчин, но жившей на ферме и наблюдавшей спаривание животных, не возникло ни малейших сомнений насчёт того, что она видела. Как и насчёт того, что всё это было именно насилием: художник постарался, чтобы и в этом сомнений не было. У связанных женщин были страдальчески искажены лица и растянуты рты в беззвучном крике. Марии стало так жутко, что её даже затошнило. Что там говорила вчера Госпожа?.. Что всё, что с ними будут делать, правильно и законно?.. Но что именно с ними будут делать? Почему на них эти нелепые рубашки, оставляющие открытыми ноги, с огромными вырезами, из которых выпадают груди?.. Остальные девочки просыпались, поднимались; посыпались вопросы:

– Вот я уснула! Ты тоже?

– Где мы?

– Ой, а кто меня раздел?

– Мои волосы! Смотрите, мне обрезали волосы до лопаток!

– Ой, и мне!

– Где мы?

– А где Мина? И Тина, и Агнес?!

– И Ким нет! Девочки, где мы?

Мария молча показала Трисс, своей подруге, белокурой полукровке с серыми большими глазами и пухлыми губами, на барельефы, и та скривилась:

– Ой, нет! Фу-у!

– Что – нет?! – Тут же повернулась к ним Марта, кватронка, пепельная блондинка, кудрявая и кареглазая. На юге Нордланда каждую третью девушку звали Марта, и так же много здесь было сухопарых, грациозных кудрявых блондинок. Подойдя к подругам, она зажала рот ладонью:

– Ге-е-е! Вот мерзость! И придумают же такое!

– Где мерзость?! – Побледнела самая младшая, черноволосая темноглазая кватроночка, Клэр. – Что это? Что они делают?! Зачем это?!

– Тихо! – Приложила палец к губам Мария, у которой был самый хороший слух. – Кто-то идёт!

– Сколько сегодня? – Услышали девочки холодный низкий голос. Голос был мужской, несомненно мужской; с мужчинами, работавшими на ферме, девочки не общались под страхом самых суровых репрессий; они и видели-то их только со стороны и никогда – близко.

– Тринадцать. – Ответил голос, выше первого, скрипучий и неприятный, но тоже мужской. – Четыре для особых удовольствий, и того для вас – девять. Есть одна эльдар, правда, старая – семнадцатилетка, но красотка при том, в самый раз для тебя, Гор.

– Одну нам! – Напомнил кто-то, тоже мужчина, и холодный голос подтвердил:

– Вам, вам. – Сказано было у самой двери, и девочки отпрянули от неё. Они не понимали, что происходит, но им было очень страшно.

Дверь заскрипела, открываясь, и Мария первым увидела Гора: она как-то сразу поняла, что это он. Да его и невозможно было не увидеть первым, при его-то росте и красоте лица!. Но слишком правильное лицо и ледяной взгляд тёмных глаз были такими же, как его голос: жестокими и бесстрастными. Он посмотрел на Марию, задержал взгляд на её ногах, потом окинул взглядом остальных девочек, словно смотрел на животных, которых собирался использовать.

– Давай, сразу нашу выберем, Гор? – Обратился к нему рыжеволосый юноша, тоже красивый, хоть и иначе, и явный кватронец: из эльфийского в нём были лишь слегка заострённые уши, да нездешний блеск в глазах. Гор осмотрел девочек и вновь задержал взгляд на Марии, от чего она вся похолодела и сжалась.

– Выбирайте. – Кивнул он. – Мне вот эта нравится, эльдар.

– Она здоровая, как лошадь! – Сморщился Арес. – И старая, ей, поди, за шестнадцать уже! Мне вот эта, рыжая нравится! – И он рванул на себя взвизгнувшую Розу, пятнадцатилетнюю кватроночку с медными кудрями, молочно-белой очень красивой кожей и прекрасными чёрными бархатными близорукими глазами. Парни мгновенно содрали с неё рубашку и принялись щупать и осматривать, тиская груди и ягодицы:

– Смотри, какая смачная!

– Вы на рожу её повелись. – Холодно сказал Гор. – Она кватронка; чё, не знаете, что с кватронками бывает?.. Рожа станет страшная, а жопа у неё так себе, сиськи в стороны торчат, как у козы, и ноги короткие! Длинная-то круче! – И он потянул к себе Марию. Девушка молча, но сильно рванулась, и Гор от неожиданности выпустил её, а она, зашипев, как дикая кошка, попыталась проскользнуть между ними к выходу.

– Бешеная Чушка!!! – Завопил Арес азартно; они мгновенно схватили Марию и принялись лапать, награждая пока несильными, но чувствительными оплеухами. Мария отбивалась молча, пыталась царапаться, пинаться и кусаться, и её быстро скрутили.

– Гор, с неё начнём?! – Спросил Арес, чуть покраснев от раздражения и азарта.

– Нет. – Сказал Гор. – Её последней. Пусть смотрит.

– Так чё, кого возьмём? – Арес присмотрелся к Трисс, побледневшей, дрожащей от страха за Марию. – Рыжую или вот эту, губатую? Смотри, какие у неё сосалки смачные!

Парни заспорили, осматривая и ощупывая девочек, которые плакали, вырывались и пытались сжаться и прикрыться. Кроме Ареса, Трисс никто не захотел. Эрот, высокий, нереально красивый блондин с синими глазами и чёрными бровями и ресницами, полукровка-Фанна, редчайшее на Острове существо, так как Фанна практически не контактировали с людьми, захотел маленькую Клэр, но та была такой тоненькой, такой хрупкой, почти без груди, с узкими бёдрами, что его только подняли на смех. Приют явно склонялся к грудастым пышечкам: Розе и Саманте. Вторую, хоть Гор решил, что она получше Розы, тоже забраковали из-за возраста: ей было уже шестнадцать. Гор попытался предупредить парней, что Роза им очень быстро разонравится, но Локи, который часто спорил с Гором просто потому, что ненавидел его, всё-таки убедил всех остановиться именно на ней. Девушку заперли обратно в загон, Марию привязали за руки к кольцам в стене, а для остальных начался ад. Их насиловали, передавая от одного к другому, били, запрещая издавать членораздельные звуки, жаловаться и просить; принуждали делать такие отвратительные и шокирующие вещи, что многих рвало, и за это их опять били. Кудрявая Марта так визжала и орала, когда ее начали насиловать, что Гор прервал процесс и потребовал Доктора. Этого девочки знали: раз в полгода он появлялся на ферме и осматривал их. Осмотрел он и Марту, бесцеремонно раздвинув ее дрожащие бедра и заглянув в пах.

– Ничего страшного, просто истерит. Думает, хитрая, думает, вы ее оставите в покое. Рожу ей разбей, и трахай дальше, заткнется, как миленькая.

– Крови слишком много. – Возразил Гор. – Смотри лучше!

Доктор, недовольный, что ему возражают, за волосы скинул Марту с доски, на которой ее разложили, и палкой не жалеючи огрел по спине:

– В воду, писежопая, живо!

Марта не смогла встать на трясущиеся ноги, и ее швырнули в маленький, теплый бассейн в углу, где Паскуда, жавшаяся в сторонке и не поднимающая головы, старательно обмыла и подмыла ее. И сразу стало ясно, что крови и в самом деле много: она прямо-таки лилась ручьями по бедрам девушки, смешиваясь с водой.

– Ну?! – Грозно вопросил Гор. Доктор почесал в затылке.

– Че-чего?.. – Когда он волновался или пугался, он начинал заикаться, голос становился тоньше и противнее. – Ну, кровь. В первый ра-раз кровь на-на ляжках увидел? Пусть лежит в сторонке, пока не перестанет.

Марта упала на охапку соломы, куда Гор отправил и маленькую Клэр, заметив, что та стала белой, как смерть, и у нее начали закатываться глаза. Остальных не отпускали и не жалели, добиваясь абсолютной покорности и правильного исполнения команд. Мария наблюдала это с ужасом и бессильной яростью; для чего ее не трогали и дали просто наблюдать, она даже думать боялась. Всем, как ей виделось, заправлял Гор, и с каждой секундой персональная ненависть к нему в Марии росла и росла, пока не стала удушающе-страшной. Он то насиловал, то швырял свою жертву Аресу и шел, смотрел, как это происходит у других, давал команды и оценивал так хладнокровно, безжалостно и равнодушно, словно перед ним были не живые перепуганные страдающие девочки, а неодушевленные предметы. И даже когда одергивал увлекшихся парней, это выглядело, как забота о вещах, не о живых существах:

– Заканчивай ей сиськи крутить, Ашур, испортишь раньше времени, уродку никто не купит!.. Эй, Локи, в рожу не бить! Я кому сказал?! Сломаешь ей нос, я тебе самому все переломаю на хер! Рожи симпотные должны быть!

Марии начало казаться, что этот кошмар никогда не кончится; от страшного напряжения у нее болело все тело, особенно запястья рук, которые она напрягала и пыталась порой вырвать, чтобы освободиться и вступиться за Трисс, покорную, плачущую, и все равно получающую удар за ударом. Но Розе, запертой и не видевшей ничего, но все слышащей, было в разы хуже и страшнее. Она даже обмочилась от страха, ее трясло в истерике. Клэр, клубочком свернувшаяся на соломе, закрыла лицо руками и притихла, не шевелилась, не плакала, не дрожала – застыла, как каменная. Зато Марта рядом выла, то тише, то громче, на что никто не обращал ни малейшего внимания. В какой-то момент Мария увидела, что из под соломы, на которой Марта лежит, появился кровавый ручеек, который все увеличивается… И потеряла сознание.

Когда очнулась, ее подружек уже не насиловали, но заставляли делать такое, что те кашляли, задыхались, мычали, захлебываясь слюной, и Марию вырвало при виде этого. Она ничего не ела ни вчера, ни сегодня, и рвало ее тяжело, желчью. Один из парней, высокий жгучий брюнет с синими глазами, которого остальные звали Ашуром, заметил и заржал, подходя к ней:

– Учись, Чуха, смотри внимательно, поняла? Чтобы потом все делала правильно и радостно, корова длинная!

Гор, который намеренно не смотрел пока в ее сторону, глянул, встретил ее взгляд, и у него противно сжалось что-то в животе. Он тысячу лет не вспоминал, как попал в Сады Мечты он сам – и вдруг это воспоминание вонзилось в него, словно раскаленный клинок. То же самое – все было в точности то же самое. Он был так же привязан к кольцам в стене, вынужденный смотреть и сходить с ума от ярости и ужаса. Этот ужас и эту ярость он прочел во взгляде этой эльдар, вместе с ненавистью, которая полыхнула из ее расширенных глаз и обожгла, словно настоящее пламя. Но так не должно было быть. Это было неправильно, это шло вразрез всему, во что он верил и с чем жил. Гор еще не осознал, какой катастрофой это грозит ему лично, но уже ощетинился внутренне, уже напрягся и почувствовал желание во что бы то ни стало доказать этой девке и себе самому, что она такая же тупая скотина, как все они, что она не может быть ни гордой, ни смелой, ни упрямой. Что она сейчас превратится в дрожащее ничтожество, плачущее, скулящее и спешащее ублажить его, только лишь бы ее больше не били.

Потому, что если он не сделает этого, он просто не сможет с этим жить.

– Я буду дурак последний, если не поеду в Урт. – Широко шагая по внутренней галерее Хефлинуэлла, ведущей из Золотой Башни в Рыцарскую, отрывисто бросил Гарет Хлоринг в ответ на вопрос Марчелло Месси, своего друга, доверенного лица, врача и телохранителя. Молодой Хлоринг был зол и возбуждён – только что серьёзно поссорился с отцом, – и зрачки его длинных эльфийских глаз горели красным огнём, а ноздри породистого носа дрожали от гнева и отчаяния. Злился он на себя: отцу после ссоры ожидаемо стало плохо, и Гарет только что по лбу себе не стучал. Ведь знал же, знал! Что стоило промолчать?! Но теперь невозможно что-то исправить: отказаться от своего Гарет не мог, а без этого примирение с отцом было невозможно. Так что приглашение на Север было даже кстати…

– Они наверняка хотят женить одного из своих сыновей на Габи. – Продолжал он, смиряя гнев. – И хотят обсудить это, а то и посвататься… Нам это тоже очень выгодно. Всё плохо, Марчелло, всё плохо. Не знаю, насколько, сейчас Тиберий придёт, обрисует ситуацию. Но если мы ещё не в жопе, то настолько к ней близко, что я явственно ощущаю вонь. – Он говорил по-итальянски, потому следовавший за ними слуга не понимал ни слова. – Эльдебринки и их поддержка нам очень нужны. Потому я поплыву в Блэкбург так скоро, как только смогу.

– А ваш отец, патрон…

– Нам с ним какое-то время лучше не общаться. И там, на севере, – он остановился и посмотрел в глаза итальянцу, – я и начну поиски.

– Вы не отступитесь. – Итальянец не спросил, констатировал факт.

– Нет. – Выдохнул Гарет резко, разворачиваясь и рванув дальше. – Не обсуждается. Никогда! Либо ты без разговоров и сомнений ищешь со мной, – или возвращайся в Ломбардию, баста!!!

Марчелло благоразумно промолчал. Он знал своего патрона, и знал, когда тот шутит, а когда – нет.

Поднявшись на второй этаж Рыцарской башни, Гарет вошёл в свои покои – и застыл. Он ожидал привычные комфорт, тепло и покой, но помещение выглядело так, как и должно было выглядеть помещение, хозяина которого не было здесь десять лет – кругом были пыль, запустение, дорогая мебель была покрыта дерюгой и укутана в грязные от пыли полотна, дорогие ковры и шкуры убраны, в камине было темно, холодно и пусто.

– Merde! – Выругался Гарет. – Дор-рогая кузина! Роберт!!! – Заорал так, что звякнуло дорогое стекло. Минуты не прошло, как нарисовался оруженосец Гарета, девятнадцатилетний юноша с весёлыми зелёными глазами. И Гарет вызверился на него:

– Где слуги, »» вашу мать, где огонь в камине, где вино?!! Совсем здесь о»» ели?! Я домой вернулся, или где?!! Ты уже час здесь, твою мать, говнюк недоношенный, почему я прихожу сюда и вижу здесь вот эту »»ню?!!! Меня в харчевне лучше встречали – может, мне в харчевню вернуться?!!!

Марчелло, не говоря ни слова, занялся камином, Роберт, взгляд которого мгновенно утратил всякую весёлость, исчез.

– Чёрт, чёрт, чёрт! – Рявкнул Гарет, с каждым ругательством ударяя кулаком по стене. И сел за стол, на котором стояла ваза с какими-то высохшими, покрытыми пылью кусочками. В бешенстве смахнул её на пол и обхватил голову руками, ссутулив широкие плечи. Всё в самом деле было плохо. И не готовые к его приезду покои были не самой худшей из проблем.

Через минуту – Гарет только-только укрепился в мысли, что ни за что не пойдёт ночевать в другое место, переночует здесь, а утром… утром, во-первых, устроит разнос кузине, которая исполняла обязанности хозяйки дома при вдовом дяде и холостом кузене, и которую ещё неделю назад предупредили, что он вот-вот будет дома. А во-вторых, повыгонит всех слуг! – так вот, не успел он укрепиться в своих мстительных намерениях, как появился примечательный, незнакомый ему господин, чуть выше среднего роста, с благообразными и правильными чертами лица, неяркими волосами и бровями, и вообще, весь какой-то… идеальный. С одной стороны, неяркий – глазу не за что зацепиться, с другой – совершенно не к чему придраться. Волосы уложены волосок к волоску, брови – словно он их выщипывал или подбривал, аккуратная модная бородка, больше похожая на трёхдневную щетину, выглядела благообразной и ухоженной, одежда – опрятной, в меру модной и безупречно чистой. И голос у господина оказался приятным и негромким, а дикция – безупречной. Более того! Двигался господин неслышно и словно бы неторопливо, но покои Гарета преображались просто волшебным образом. Поклонившись Гарету, он поставил на стол канделябр о пяти свечах, отстранил Марчелло от камина, и там тут же загудел огонь; повернулся к столу – и две неведомо откуда возникшие служаночки ловко и быстро, а главное – почти не побеспокоив Гарета, смахнули пыль, покрыли стол скатертью и перед молодым Хлорингом появились подогретое вино с пряностями, блюдо с сыром и хворостом, салфетка и полотенце. Девушки, оказавшиеся при том и прехорошенькими: одна чёрненькая худышка, вторая – рыжая пышечка, – продолжили споро и бесшумно наводить порядок, а идеальный господин вновь поклонился Гарету:

– Прошу прощения у вашей светлости. – Сказал он. – Я подозревал, что подобная неприятность может возникнуть, но дворецкий Рыцарской башни слушать меня не стал, а без приказа её светлости действовать…

– Ты кто? – Перебил его Гарет, которого в значительной степени успокоили вино и сыр, но в гораздо большей – очаровательные девушки.

– Альберт Ван Хармен, милорд, один из младших герольдов его высочества. Понимаю, что сунулся не в своё дело…

– Нет, Альберт, ты не герольд. С этой минуты – ты мой управляющий. Дворецкого к чёрту, с Габи я поговорю сам. Откуда знаешь, какое вино я пью?

– Я слышал, как об этом говорил Тиберий, милорд. Ваше назначение – огромная честь для меня. Я всего лишь…

– Ты всего лишь сделал то, чего в этом доме не захотел сделать больше никто. – Буркнул Гарет. – Слуг поменяешь, подберёшь сам. Ни одна сволочь, которая не захотела жопой двинуть и позаботиться о моём приёме, здесь оставаться не должна. Девчонки твои?

– Нет, милорд, это горничные для чёрной работы, простые девушки, но расторопные и не болтливые. Я подозревал, что они понадобятся, и потому велел им на свой страх и риск находиться поблизости со всем необходимым.

– Будут горничными Рыцарской Башни. – Гарет взглянул на девушек, и его синие глаза потеплели, губы чуть изогнулись в многозначительной полуулыбке. Чёрненькая изобразила показное смущение, рыженькая же вызывающе облизнула губы и повела плечами так, что белая блузка как бы невзначай, но очень сильно обтянула грудь.

– Мы можем вам и постель согреть, коли хотите. – Сказала она, стрельнув глазками. – Там холодно! Только скажите, которая.

– К чёрту выбор. – Быстро сказал Гарет. – Согреете обе.

– Мы – девочки горячие. – Хрипловатым сексуальным контральто возразила чёрненькая. – Как бы жарко не стало…

– Мне?! – Фыркнул Гарет. – Да хоть всех своих подруг приводите! Как звать?

– Ким. – Сказала рыжая.

– Инга. – Сообщила чёрненькая, и призывно облизнула пухлые губы: молодой Хлоринг был чертовски хорош.

– Валяйте в спальню, Ким и Инга, займитесь постелью. А тебе, Альберт, кое-что на будущее. Ты знаешь, что у меня есть брат?

– Разумеется. – Вежливо наклонил голову Альберт, не выказав ни смущения, ни неловкости.

– Скоро он. Будет. Здесь. – Раздельно произнёс Гарет, твёрдо глядя ему прямо в глаза. – Я хочу. Чтобы. Для него. Были готовы. Покои над моими. Огонь. Бельё, Вино. Всё прочее. Без вопросов. Без комментариев.

– Насколько мне известно, – бестрепетно выдержав его взгляд и не выказав никаких эмоций, произнёс Альберт, – цвета их сиятельства – белый, маренго и серебро?

– Точно.

– Всё будет исполнено, милорд. Не извольте беспокоиться.

– Скоро привезут вещи и подарки, которые я приобрёл в Европе, – оттаял Гарет, – разберёшь там… Я всё подписал. Для брата и его покоев там тоже кое-что есть.

– Всё будет исполнено, милорд. – Повторил Альберт. Обменялся почтительным кивком с вошедшим Тиберием, и бесшумно исчез.

Когда Тиберию Фон Агтсгаузену было десять лет, его приставили к шестилетнему принцу Элодисскому в качестве наперсника, няньки, телохранителя и товарища для игр. Теперь его высочеству было пятьдесят семь, а Тиберию – шестьдесят один, и они по-прежнему были неразлучны. Тиберий был для его высочества много больше, чем друг и даже чем родственник – родственники могут обидеть, могут предать, но вообразить, чтобы Тиберий причинил зло принцу, было не реально. Гарольд Хлоринг был для Тиберия всем: солнцем, водой и солью, он жил ради него. Гарет с детства привык относиться к Тиберию не как к слуге, а как… к дяде, к примеру. И только Тиберий мог сделать ему выговор.

– Доволен, Гарет Агловаль Хлоринг?! Доволен тем, что сделал с отцом?!

– Он в порядке?

– Нет! Не в порядке! Он пережил самый сильный приступ с тех пор, как с ним случился этот треклятый удар. Ему всё ещё плохо, а главное – он страдает! – Голос Тиберия задрожал, на глаза выступили искренние слёзы. – Ссора с тобой ударила его в самое сердце, в его бедное больное сердце!

– Не начинай, а? – Гарет чувствовал себя виноватым и потому злился. – Сам знаю…

– А знаешь – вдвойне виноват! Трудно было уступить?!

– И соврать? – Вспыхнул Гарет. Поднялся. Он был не высокого – огромного роста, около двух метров, и возвышался над любым своим собеседником, как молодой великан. – Я не отступлюсь, понятно?! Я буду искать своего брата, потому, что я знаю: он жив. Он жив! Я вырос, я мужчина, чёрт побери, а не мальчик, которого вы могли взять за шкирку и выбросить с Острова куда подальше! Больше вы этого сделать со мной не сможете! Я вернулся не голым, я вернулся с золотом, и намерен потратить это золото на поиски, слышал?! – я ни геллера у вас не попрошу и не возьму! Я вернулся со своими людьми, которые прошли со мной всю Европу, а знаешь, что это значит?.. Что я ни в чём не завишу от вас, и вы ничего не сможете сделать теперь, ясно?! Ничего!!! – Глаза его пылали золотисто-красным огнём. – Вы похоронили его заживо, оплакиваете, как мертвеца – вместо того, чтобы искать! Смотри!!! – Он швырнул на стол пергаментный потрёпанный свиток, развернул его, и Тиберий увидел длинные столбцы цифр. Очень длинные. Перечёркнутые крест-накрест. – Я написал эти цифры, пока плыл в Данию по вашему приказу. Это десять лет, которые я прожил там!.. Я зачёркивал их, каждый день, после вечерней молитвы, и умолял брата дождаться меня. У меня целая сумка писем, которые я ему писал! У меня целый сундук подарков, которые я дарил ему на день рождения! Я знаю, зачем вы послали меня в Европу, но ничего из этого не вышло. Я не завёл ни одного друга, боялся брата предать. План был неплохой, но он не удался.

– Гарет… – Тиберий смотрел на него с жалостью, которая ранила Гарета в самое сердце и вновь разозлила его. – Гарольд и ты – моя единственная семья. Он пытался женить меня, но я не захотел его оставить, побоялся, что семья помешает мне отдавать ему всего себя, так, как он этого заслуживает. Думаешь, я не любил твоего брата?.. – Голос его задрожал. – Я ведь его крёстный отец! Я качал его вот на этих руках, он писал мне на колени! Если бы был хоть один шанс, что он жив…

– А я?.. – Перебил его Гарет. – Мои слова – это не шанс?.. Мы с ним близнецы, понимаешь?! Я знаю, что он жив, я знаю, когда ему плохо, а когда хорошо, ты понимаешь?! Я знаю! Почему вы меня не слышите?! Почему вы меня ни во что не ставите?!

– Потому, что мы искали, Гарет! – Тиберий тоже встал, гордо вскинув красивую седую голову, и Гарет почувствовал, до чего он оскорблён подозрением, будто они не искали мальчика. – Мы десять лет искали, Гарет – десять лет!!! Мы дважды перерыли Редстоун, заглянув под каждый камень, мы просеяли каждую песчинку на Юге сквозь мелкое сито, обыскали каждую деревеньку, нашли каждый охотничий хутор! Но мы не успокоились на этом – за Красной Скалой следили день и ночь, следили и с помощью людей, и с помощью эльфийских следопытов! И мы не забывали и об остальном Острове, мы искали и там. Даже в Далвегане – особенно в Далвегане. Мальчика нет, его нет нигде! – Голос Тиберия задрожал. – Мы оплакали и Лару, и его. Не думай, что это было легко! Посмотри на своего отца, посмотри, что горе сделало с ним! У него нет сил жить, нет воли к жизни, его дни пусты. Всё, что у него осталось – это ты. Он страдает из-за тебя, глупец! Он боится, что твои поиски приведут к разочарованию, которое убьёт тебя!

Гарет вновь сел, снова обхватив голову руками.

– Я не могу иначе. – Произнёс тихо. – Я знаю, что брат тоже страдает, что он в опасности. У отца есть я, есть ты, Габи, тётя Алиса, золото, слуги… А у него нет никого, он совсем один. Мне очень страшно, Тиберий. С каждым днём надвигается что-то непоправимое, я чувствую, что времени всё меньше, я обязан торопиться.

– Непоправимое надвигается не на него, а на тебя, Гарет. – Вздохнул Тиберий. – И на всех нас. Я скрываю правду от Гарольда и жду тебя. Ты нужен нам, а не призраку своего брата, при всей нашей любви к нему и скорби о нём.

– Ну, говори. – Обречённо вздохнул Гарет, и Тиберий присел напротив. Марчелло вложил в протянутую не глядя руку Гарета бокал с вином, подал вино и Тиберию. И тот заговорил. Про отколовшийся юг, про заговор междуреченцев, про вольный Русский Север, про Далвеган, про полукровок, про Рим. Про эльфов.

– Гарольда по-прежнему любят, но никто уже не верит в него и не считает его важной фигурой. Лайнел Еннер, самый старый и преданный его друг, прислал письмо мне, а не ему. Пишет, чтобы мы были готовы к самому страшному; пишет, чтобы опасались наёмных убийц, и предлагает подарить междуреченцам автономию, положившись на него. Предупреждает, что эльфы готовятся к войне, а сошедшие с ума междуреченские фанатики, которых подкармливает и подзуживает Далвеганец, то и дело провоцируют их. Я думаю, к величайшему нашему сожалению, он прав: Междуречье нам не сохранить. Передав легитимную власть Лайнелу, мы сохраним в нём сильного союзника, и, возможно, предотвратим войну… Хотя на это надежды мало. Но хотя бы войны с эльфами избежать удастся.

– Что королева? – Устало спросил Гарет.

– Её величество нам не союзник. Она обвиняет нас в том, что сложилась такая опасная обстановка, и бросит нас псам, спасая корону, без всяких колебаний и всякой жалости. Настойчиво приглашает в Элиот Габриэллу.

– Габи теперь – разменная монета. – Криво усмехнулся Гарет. – Кто её получит, тот и в дамках.

– Герцог Далвеганский сватался к ней. Не скрывая угрозы. Нами уже многие пренебрегают, Гарет. Многие – в открытую. Если дойдёт до схватки, нам не собрать людей. Я предлагаю взять золото графа Валенского и нанять людей. Хотя бы для защиты Гранствилла.

– Я подумаю над этим, Тиберий. – Устало потёр руками лицо Гарет, тяжело вздохнул. – Понятно, что если дойдёт до такого, золото ему может просто не понадобиться. Ступай к его высочеству и скажи, что я безумно его люблю. И уезжаю именно потому, что не хочу спорить и ссориться. И ещё… Я начну поиски по время поездки. И если не нащупаю ничего – вообще ничего, – то обещаю отказаться от поисков раз и навсегда.

– Куда ты едешь?

– В Анвалон. Меня приглашает герцог Анвалонский. Помнишь, ты рассказывал мне притчу о двух мышках?.. Хочу попытаться сбить масло. А если не выйдет, хоть нассать перед смертью кому-то в сливки – тоже вариант.

– Мы жрать. – Сказал Гор. – Этим дай пить, только немного; длинной не давай, пусть созревает. – После этого шестеро парней ушли, и с девочками остался Доктор. Неведомо, почему, так как рабом Садов Мечты он не был, мог покидать их, когда хотел, имел собственные покои и немалую власть, Доктор здесь всегда ходил голым, с дубинкой, обшитой кожей, с кожаной же петлёй. После ухода парней девочки приготовились немного отдохнуть, но не тут то было. Он прошёлся вдоль них, разглядывая и то и дело тыча в кого-нибудь дубинкой, и командуя:

– Эй, жопобрюхие! – Невыносимо-противным голосом, который только усиливал тошноту, овладевшую Марией. – Помойте мясо! Ты, Паскуда, побои им смажь, а вы, писежопые, слушать меня! В ваших убогих головёнках должна отложиться одна простая мысль: вы никто. Вас нет! Вы не существуете. Звать вас, всех до единой, Чухи, ну, и как мне захочется вас обозвать: паскуды писежопые, тварины поганые, гнилушки позорные, и как ещё мне захочется, фантазия у меня богатая. Всё, что в вас есть ценного – это ваши жопы и пипки, а кое-кому нравятся ещё ваши сиськи, рты и языки; так как без ваших поганых душонок это быстро приходит в негодность, то вас держат живьём, но боже вас упаси что-то о себе возомнить! Вы хуже скота; скот не разговаривает, и вы не смейте. Пищать, стонать, орать – сколько угодно, нам это нравится, но за любой членораздельный звук вас будут бить, пока не обосрётесь, и это не метафора. Я бы вообще ваши поганые языки поотрезал, но кое-кто из наших гостей любит их использовать, а желание гостя – закон.

Каждое слово, произнесённое в их адрес, Мария ловила, затаив дыхание, и в груди её делалось горячо и тесно от возмущения и ненависти. Да как так можно?! Они не скот! Если, как говорила Госпожа, всё это правильно и законно, то можно же им объяснить, рассказать, как правильно, что от них нужно, и если наказывать – они ведь привыкли к наказаниям! – то наказывать за дело, а не так, не так! И почему нельзя говорить, почему?! Она не смирится, не позволит поступать с нею так! И Марию трясло от волнения и готовности бороться, от нестерпимого ожидания неизбежности.

– Ну, что? – Наконец, после некоторой тишины, заполненной только сдавленными рыданиями и всхлипами, злорадно спросил Доктор. – Добро пожаловать в Сады Мечты? Паскуда, дай им воды, и клизму всем!

Наконец-то наступила тишина, если не считать горьких тихих рыданий Марты и всхлипываний остальных. Только теперь Мария поняла, что так напряжена, что у неё свело все мышцы. Кто-то из девочек вздохнул и зарыдал, остальные постанывали и тихо всхлипывали.

– Трисс! – Позвала Мария, – Трисс!

– Мария? – Слабо отозвалась Трисс.

– Мария, замолчи! – Шикнула на неё вторая после неё по старшинству, черноволосая зеленоглазая Саманта, или Сэм. – Ты слышала, что он говорил, говорить нельзя!

– Трисс, – не слушала её Мария, – ты меня отвязать сможешь?

– Дура, что ли? – Истерично всхлипнула Трисс. – Я тоже привязана… Мы все привязаны!

– Я бы помогла тебе, бедненькая, – у Марии слёзы хлынули из глаз. – Но я нечего не могу, я привязана! О, Трисс, бедная моя!

– Себя пожалей! – Прошипела Сэм. – Это всех нас ждёт!

– Но за что?!

– А я знаю?! – Истерично крикнула Трисс и разрыдалась, а Сэм вновь зашипела:

– Тише, тише, пожалуйста же! Вы слышали, что говорила Госпожа? – Дрожа, Сэм пыталась говорить уверенно и разумно. – Всё это законно и правильно… Мы должны отрабатывать своё содержание. Будем послушными, и нас не будут так бить… Главное, понять, что им нужно от нас, и что надо делать, чтобы они не злились, и всё исполнять правильно…

– Вам же сказали, что нужно! – Воскликнула Мария. – Наши жопы и прочее. Ты согласна быть этой… Чухой?!

– А у тебя есть выбор?! – Воскликнула Сэм. – Настоящего вреда нам никто причинять не собирается…

– А то, что вы все в крови – это не вред?! – Крикнула Мария.

– Тише! – Воскликнул кто-то. – Идут!!

В Приюте парни горячо обсуждали новеньких. Не смотря на откровенное презрение, как и все другие мужчины во все времена, они говорили о девочках и о сексе часто, да практически, всегда. А сегодня и вовсе не могли говорить ни о чём другом. Обсуждали их внешность, сходясь на том, что длинная, конечно, красотка, но старая и слишком высокая, только Гору и годится, а вот «губастая» – так они обозвали Трисс, – оказалась ничего такая, и жопа классная. Маленькая Клэр, тоненькая, с едва наметившейся грудью и узенькими бёдрами, понравилась одному Эроту, который любил именно таких, и над ним подшучивали, кто безобидно, а кто и почти оскорбительно, как Локи, к примеру. Эрот был очень красивым – мог поспорить в красоте с Гором, да и гостям Садов Мечты нравился куда больше, потому, что был гибким, стройным, необычным, немного женственным, ярким таким: синие глаза, светлые, почти белые, без желтизны, волосы, тёмные брови и такие же, и очень длинные, ресницы, – и довольно-таки странным мальчиком. Он единственный не скрывал, что жалеет Чух, и никогда их не бил, и ему единственному же это почему-то сходило с рук. Никто в Приюте не знал, кто такие Фанна, полукровкой которых был Эрот, но почему-то считали, что эта кровь даёт ему какие-то права, опять-таки, неопределённые какие-то, но даёт. Что бы ни случилось, кто-нибудь говорил: «Ну, он же Фанна!» – и готово дело. Один Локи, завистливый, амбициозный, скандальный, постоянно качал права, обвиняя Гора в предвзятости, но Гор такие разговоры обычно обрывал одним рыком, а если не помогало – и тумаком.

Да Эрот и сам мог постоять за себя. Не смотря на нежную экзотичную красоту, он был довольно высоким, совсем не много уступая в росте Гору, и неожиданно быстрым и сильным, на равных соперничая с Аресом. Просто насилия как такового, ни в сексе, ни в драке, он не любил и до последнего старался этого избегать, от чего казался слабым и уступчивым. Гор эту его особенность понимал и даже ценил, остальные пребывали во власти приятной иллюзии. Спокойно обедая, Эрот все подначки насчёт его любви «ко всякой дохлятине» встречал усмешкой и ленивым: «Да, мне нравится, и чё?».

– Да вы сами себе что выбрали? – Усмехнулся Гор. – Страшилу косожопую. У неё щас глаза потухнут, волосы паклями повиснут, синяки под глаза вылезут, и будет такое у»»ще, что вы сами и взвоете. Лучше бы чёрную, – так они обозвали черноволосую Сэм, – выбрали, раз длинная вам не по нраву.

– Не взвоем. – Упрямо возразил Локи. – И потом, ты же сам нам разрешил выбрать! Ты постоянно в Девичнике, когда хочешь, а нам что, забавляться с тем, что тебе нравится?!

– Рот закрой. – Привычно рыкнул Гор. Локи насупился.

– Я Хозяину все расскажу. – буркнул он. – Все про то, как ты одних облизываешь, одних гнобишь.

Гор посмотрел на него спокойно, но в тёмных глазах зажглась опасная красная искра:

– Фантазируешь? Мечтаешь меня сдать и на место моё сесть? Не бывать тебе на нём, и не мечтай. Даже если ты и меня, и Ареса, и Эрота сдашь и подвинешь, тебе вожаком не бывать.

– Это почему это?! – Запальчиво спросил Локи, покраснев, как все рыжие, до корней волос.

– Значит, всё-таки мечтаешь? – Лениво спросил Гор. – Это потому, что прежде я тебя придушу, как последнюю Чуху, и даже не вспотею.

– Или я. – Пригрозил Арес. – Мы здесь крыс не потерпим.

– Кто крыса, я?! – Вскинулся Локи, и Гор отвесил ему оплеуху, не слишком сильную, но ощутимую, от которой Локи поперхнулся и выронил кусок пирога. Красный и злой, но уже не смея огрызаться, он полез под стол, чтобы достать пирог, и продолжил есть молча, про себя бесясь и придумывая, как бы он отомстил Гору, если б мог.

Домашний Приют был самым большим и, пожалуй, самым красивым помещением на этом этаже Садов Мечты. Всего в башне было три этажа, на верхнем располагались покои Хозяина, Голубой Зал, где развлекалось только Братство Красной Скалы, Красный Зал, где устраивались игры, бои и оргии для всех – ибо со временем «гостей» у Хозяина становилось все больше, он заманивал дворян Пустошей и Далвегана сначала обещанием необычных удовольствий, потом – повязывая общим грехом, который осуждался и карался и обществом, и церковью, – особенно церковью, – наиболее жестоко и бескомпромиссно. Александра Барр под видом гадалки и знахарки проникала в замок и семью, вынюхивала, осторожненько обрабатывала, сводила с Драйвером, который умел необыкновенно красиво говорить и убеждать кого и в чем хотел. В результате их действий почти все Южные Пустоши теперь, от Найнпорта и Лосиного Угла до Ашфилда и Сандвикена, были практически полностью во власти Драйвера. Дворяне, даже графы Кемский, Сандвикенский и другие, были у барона Драйвера на крючке и не смели противиться ничему, что исходило от Хозяина Южных Пустошей. Развлечения в Садах Мечты стоили баснословно дорого. Такие денежные единицы, как серебряные талеры или, не дай Бог, медные геллеры и пенсы, здесь не котировались и даже не упоминались; цены начинались от пяти золотых дукатов за самых замученных девочек. Именно поэтому Драйвер, считавшийся теперь одним из самых богатых людей Острова, совершенно не заботился о том, как живут его подданные – деньги текли к нему рекой из другого источника.

Дороже всего стоило посещение Галереи Сладкого Насилия, опоясывающей всю башню этажом ниже. Там развлекались те, кто, как сам Хозяин, любили не столько секс, сколько убийство, и убивали не сразу, а после долгих и жестоких издевательств. Эти гости считались в местной извращенной иерархии элитой Садов Мечты, носили черные с золотом маски и платили за свои удовольствия неслыханные суммы. Именно поэтому в Садах Мечты и содержались в качестве рабов именно эльфийские полукровки и кватронцы – они дольше всех выдерживали все издевательства и оправлялись от самых жестоких побоев и увечий – чтобы подвергаться им снова и снова.

И, наконец, еще ниже этажом содержались собственно рабы. В Конюшне, самом большом и грязном помещении, содержались мальчики. Не смотря на то, что они были дороже, и требовались чаще, содержали их как попало, в длинном узком помещении, где вместо постелей были охапки соломы, а бассейна не было вовсе. Им не давали никакой одежды, и прежде, до того, как вожаком Приюта стал Гор, никому не было никакого дела, что здесь творится. А творилось черте-что. Старшие и сильные мальчишки и юноши образовали свою клику, и измывались над младшими, отнимая у них еду, избивая, насилуя и унижая тем ожесточеннее, чем больше унижали их самих. Младшие мальчики умирали очень часто, мало, кто из них доживал до того, чтобы присоединиться к «сильным». Гор навел здесь определенный порядок, сам распределял еду, скрупулезно расследовал возникновение каждого синяка, каждого перелома, каждой царапины, и если это было не законное следствие забав гостей, а самоуправство старожилов Конюшни, расправлялся с виновниками по-своему – и его боялись страшно. Так же он заставлял поддерживать здесь чистоту – Гор сам был чистюлей и не выносил ни грязи, ни неаккуратности, – и из Конюшни постепенно ушла вонь, за которую это место и получило свое название. Гор настоял на том, чтобы мальчишек небольшими партиями водили каждый день мыться в маленький бассейн, где нынче мылись подруги Марии, и на том, чтобы солому для подстилок тоже меняли каждый день, а так же дали мальчишкам доски для нардов, любимой игры обитателей Садов, и мячи. Результатом стало то, что мальчишки стали здоровее, спокойнее, и умирали крайне редко. На этом же этаже находился Девичник, покои Доктора и его лаборатория, помещения для «особого мяса», обычно, девственниц, которых сразу запирали отдельно для гостей, предпочитающих именно нетронутых девочек, простых деревенских и городских детей, купленных или похищенных у родителей подручными барона, которых называли «мясцо на раз», – они шли прямиком в Галерею, – и Домашний Приют, место для избранных, которых Хозяин называл своими детьми и которые занимались собственно ломкой и обучением новеньких девочек – новенькими мальчиками занимались в Синем Зале собственноручно Хозяин и Братство. Девичник был красивым, так как сюда, чтобы выбрать «мясо», приходили гости, и очень чистым, ибо Доктор, маньяк чистоты и опрятности, следил за этим истово. Так же чистоты и тепла требовали особенности женского тела: от холода и грязи появлялись заболевания половых органов, которые делали девочек неприятными для гостей. А главное – сюда обычно приходили за своим «мясом» те гости, кто только-только попался в сети Барр и Драйвера, и кто еще не избавился от традиционных пристрастий; поэтому такому гостю демонстрировали эти красоту и чистоту, и послушных, покорных девочек, которые «сами не против того, что вы делаете, им это нравится – смотрите, разве они плачут, разве они связаны, прикованы? Они чистенькие, ухоженные, красивые, живут в роскошном помещении!». Обычно такой гость приходил с приятелем, который был уже завсегдатаем Садов – делалось это для того, чтобы старожил при помощи алкоголя и подначек провоцировал новичка к все более изощренным забавам, к все более жестокому насилию. «Она же не сопротивляется! Ей это нравится, давай, сделай ей приятно! Это же полукровка, ублюдочная чельфячка, ей твои побои – как тебе жопу почесать! Ей даже не больно! Давай, чельфячка, кивни, если тебе нравится!». И она кивала – даже по нескольку раз, ибо знала, что будет, если она не кивнет. И гость, сначала пугаясь и сдерживаясь, пробовал запретный плод – и, как правило, входил во вкус, подогретый вином, в которое Доктор подмешивал нужные пряности и порошочки, а потом уже не мог без этого. И шел в Сады Мечты снова и снова, наскребая нужную сумму, от пяти до ста золотых дукатов – суммы, гигантские для Нордланда, – и в конце концов, так или иначе, но заканчивал убийством или изувечивал купленное «мясо» так, что становился либо завсегдатаем Галереи, либо должником Хозяина. И чтобы отработать этот долг, сам уже вел туда друзей и приятелей, соблазняя запретными «невиданными» удовольствиями. Именно для этого ломали и учили девочек Гор и его парни. И именно для этого они пользовались кое-какими привилегиями, и жили в сто раз лучше, чем мальчишки в Конюшне.

Домашний Приют был больше и просторнее Девичника, с очень большим бассейном, который предназначался не только для мытья, но и для плавания. Физическая красота обитателей Приюта стоила дорого, поэтому Хозяин позаботился, оборудовав здесь зону для занятий спортом – всё, что было известно и доступно на данный момент для поддержания хорошей физической формы, здесь имелось. Обитатели Приюта качали пресс, занимались с гантелями, подтягивались, поднимали тяжести, плавали, и делали всё это охотно и с удовольствием, так как всё равно, больше заниматься здесь было нечем. Разве что играть в нарды и в мяч, и развлекаться со своей собственной Чухой – для этого на другой стороне бассейна тоже было оборудовано местечко со столом, станком, перекладиной, чтобы подвешивать, и целым инвентарём плетей, хлыстов, ремней и кожаных пут. Приют был обустроен, как и другие помещения Садов, в псевдо-античном стиле, с колоннами, ступенями, с теми же барельефами на стенах светлого мрамора и песчаника, и ступенями и колоннами поделён на зоны вокруг бассейна. Одна зона была отведена под занятия спортом, другая – под развлечения, третья – под жилой сектор, где вдоль стены шли шесть лежанок в два яруса, на которых когда-то лежали засаленные и грязные тюфяки. Гор, любивший чистоту ничуть не меньше Доктора, давно выкинул их и вместо этого велел класть свежую солому, которая и пахла вкусно, и легко менялась. Так же здесь были пара лавок и два стола: большой, за которым ели, и маленький, за которым играли в нарды. Окон тоже было шесть, но располагались они так высоко наверху, что высоченный Гор даже в прыжке не мог достать рукой до подоконника, и забраны в частые решётки. У входа было стойло Чухи – настоящее стойло, как у животного, – а в дальнем углу сортир, на диво чистый и не вонючий. Как поддерживать его в таком состоянии, тоже придумал Гор: на дыру в каменном полу он клал две доски, которые, как только появлялся запах, скидывал вниз и клал новые. Порядок он наводил здесь сам, отправляя своих парней в Девичник на полдня, и выглядел Домашний Приют благодаря его стараниям весьма опрятно.

Кормили их немного получше, чем девочек и Конюшню, им даже доставалось мясо – чаще всего курятина, но порой перепадали и пироги с мясной начинкой, и даже сыр, а яйца, молоко и творог давали через день. Овощи они получали варёными и крупно нарезанными, а по большим праздникам им доставалось печенье или сладкие пироги. Гор, да и остальные парни, ещё помнившие Конюшню, искренне считали, что живут роскошно.

– Пошли! – Проглатывая последний кусок и запивая его молоком, скомандовал Гор, вставая. – Чухи там заждались нас! – И изобразил бёдрами недвусмысленное движение, вызвав громкий смех у своих парней. Оживлённо переговариваясь, они отправились к Доске.

Когда они вновь вошли к девочкам, не успевшим как следует отдохнуть и прийти в себя, Мария поняла, что скоро придет ее очередь, и внутренне вся подобралась и приготовилась сопротивляться изо всех сил, и ни за что не сдаваться, не выполнять их команды. Будет больно, пусть – она стерпит! Лучше боль физическая, чем боль от унижения. Наблюдая за Гором, который приковывал к себе все ее внимание, Мария окончательно прониклась убеждением, что все здесь делается с его подачи. Что именно он – их главный враг и мучитель, владелец этого страшного места. И ненависть ее росла и грызла ее изнутри: как она хотела его убить! Увидев его впервые, Мария поразилась его красоте, которая проникла в её сердце так глубоко, что теперь только усугубляла её ненависть. Среди красивых парней он выделялся не только ростом. Всё, что он делал: двигался, смотрел, говорил, – было красиво; в его движениях были ленца и грация большого, красивого, здорового зверя, и что-то ещё, такое… Мария никогда не видела никаких других людей, кроме тех, что жили с ними на ферме, да вот теперь Доктора, и не знала ещё, что люди тоже разные, делятся на сословия и ранги, но в Горе чувствовалось что-то благородное, какой-то врождённый аристократизм. И Мария, хоть и не могла бы это назвать или определить, это ощущала, выделяя Гора из всех. И другие парни, даже бунтарь Локи, это чувствовали. Гор был главным среди них. Они смотрели на него, подражали ему, слушали его. Если кто-то сказал что-то смешное, или произошло что-то смешное – с их точки зрения, – они смотрели на Гора, ждали его реакции и копировали её. Он был светилом этой маленькой системы, и остальные вращались вокруг него, нравилось это им, или нет. Его недовольства они боялись, даже Арес, тоже сильный и самостоятельный парень. Он был почти светилом – почти. Но Гор затмевал его во всём. Даже Доктор, мерзкий, страшный, почти лебезил перед ним! Как Марии было не увериться в том, что именно Гор – её главный враг?!

Все было, как и до обеда, ничего не изменилось, и никаких поблажек не делалось даже тем, кто, как Сэм, старался угодить и был послушен изо всех сил. Над ними напротив, издевались даже поганее, откровенно презирая и награждая позорными кличками. Клэр осмотрел Доктор и позволил ее «учить, осторожно только!» – и девочка досталась Эроту, который как раз таких и любил, вызывая этим насмешки остальных.

До Марии очередь так и не дошла. Ее оставили привязанной к стене. Хоть пить дали; немного, так, что Мария проглотила эту жалкую порцию тепловатой воды, даже не ощутив её. У неё болели руки и ноги, она устала, ей было дурно. Она не могла ни присесть, ни как-то облегчить своё положение, и постепенно всё её тело наполнялось усталостью и болью… Но она не сдавалась. Гор, перед уходом взглянув на неё, встретил всё тот же, горящий ненавистью и упрямством, взгляд, и это его взбесило окончательно.

– Длинную, – приказал он Доктору, и красный огонь в его зрачках выдавал его возбуждение, – больше не поить. Будет орать, дёргаться, палкой её отхерачь, разрешаю.

– С радостью. У меня к ней свой счётец! – Доктор противно облизнулся. – Это ж я её нашёл. Её, и всю её поганую семейку.

– В смысле? – Настороженно взглянул на Доктора Гор. И тут Доктор совершил одну из самых больших ошибок в своей жизни, о чём и тогда не подозревал, и после так и не узнал. Он рассказал Гору то, чего тот ни в каком случае услышать был не должен.

– Они в лесу жили, мамаша их паскудная со своим хахалем-эльфом, ну, а я на них наткнулся случайно. Смотрю, и сама их мамаша красотка – вылитая вот эта, – и пацанчик у них маленький, лет восемь, а ничего такой, с мордашечкой симпатичной, со сладенькой попкой… Ну, и эта лежит, дристунья, в колыбельке, попискивает. Ну, я и вернулся с нашими, с Гестеном и парнями… Напали на них врасплох, эльфа сразу же скрутили, по башке и на кол… Пусть повисит! А мамаша её, тварь паскудная, за меч схватилась, и так, тварь, дралась – не всякий мужик сможет! И пацанчик туда же, белый весь от злости, а кидается на нас с кинжалом! Парни сначала не хотели эту тварь убивать, красивая больно, хотели попользоваться. Но когда она троих уложила, пришлось её пикой проткнуть. Нашим-то это без разницы… Пока не сдохла, успели попользоваться, и ещё как! А я хотел посмотреть, может, можно её того, спасти, красотка-то была та ещё, так она, мразь, представь, укусила меня! – Он продемонстрировал Гору шрам в виде полумесяца, который тот не увидел – от услышанного у него всё помутилось перед глазами. Он стоял, как оглушённый, не слыша, как Доктор рассказывает, как самолично прикончил мать Марии, выдавив ей глаза, как оглушили и связали мальчишку… Значит, вот так это происходит?.. Их мамаши не продают их без всякой жалости, а их убивают, забирая их детей, а самих… Гор с огромным трудом взял себя в руки, но когда он справился с собой и посмотрел на Доктора, это смотрел уже совершенно другой Гор.

– Я ей припомню, – жадно облизнулся Доктор на Марию, которая с ужасом смотрела на него, вся белая, как сметана, зрачки расширились и горели красным огнём, грудь вздымалась. Гор взглянул на неё, но теперь уже совсем иначе. Если бы Доктор рассказывал о ЕГО семье, как бы смотрел на него он?..

И словно в ответ на его мысль, в глазах Марии полыхнула такая дикая ненависть, что Гор даже вздрогнул. Руки её, связанные и бледные, сжались и напряглись, по скулам забегали желваки. Гор физически ощутил, до чего той хочется убить Доктора, но уже не мог её за это ненавидеть.

– Я ей припомню мамашу её паскудную, – продолжал Доктор, с угрозой рассматривая Марию, – она у меня ссаться от боли будет, тварь…

– Она эльдар. – Сказал Гор хрипло. – За неё будут не меньше пятидесяти давать. Поэтому не смей её калечить. Ты меня понял?

– Но Гор… – Слегка удивился Доктор, но Гор перебил его, рявкнув:

– Всё! Парни, кончай развлекаться. Наша, – он глянул на Доктора, – пусть пока тоже здесь посидит, ей дай пить и корку какую-нибудь.

Стало тихо… Сгущались сумерки. В тишине девочки тихо плакали и утешали друг друга. Мария всем сердцем рвалась к Трисс; они с Трисс искренне любили друг друга, как сёстры, делились абсолютно всем, заступались друг за друга, покрывали друг друга, помогали и заботились… Марии было бы гораздо легче, если бы они сейчас были вместе, или, хотя бы, если бы ей можно было утешить Трисс и позаботиться о ней. Дать ей воды, просто обнять её… Но та была так измучена, что отвечала коротко и очень тихо, чаще стонала. И всё-таки ухитрилась рассказать кое-какие подробности, от которых у Марии кровь стыла в жилах.

– Зачем?! – Вырвалось у нее.

– Не знаю! – Простонала Трисс. – Им это нравится, а на нас им плевать… От того, что мы кричим и сопротивляемся, им только веселее, они сами говорили, что те, кто сильнее сопротивляются, им больше нравятся…

– Я слышала. – Ответила Мария, – Бедненькая моя, как я хочу тебе помочь! Хуже всего, что мы с тобой сейчас даже утешить друг друга не можем!

– А я за тебя боюсь. – Призналась Трисс. – Я-то уже всё вытерпела, а тебе это только предстоит… А ты такая гордая! Матушка тебя всегда ругала и била… Прошу тебя, Мария, терпи завтра, не сопротивляйся! Пожалуйста! Не сопротивляешься, они тогда почти не бьют…

– Миленькая, я сама знаю, что делать. – Всхлипнула Мария. – Я уже всё решила.

– Не надо, пожалуйста, – заплакала Трисс, – не надо! Я тебя знаю, ты же дурная и отчаянная, а что будет со мной?! Как я буду здесь без тебя?!

– Всё будет хорошо, вот увидишь. Всё будет хорошо. Я их заставлю… заставлю отнестись к нам иначе. Им придётся, слышишь, придётся с нами считаться!

– Перестань! – Заплакала Трисс, и вдруг испуганно шикнула:

– Мария! Слышишь?! Слышишь, как Марта стонет?! Мамочка! Мне страшно!

Мария прислушалась. Кудрявая Марта и вправду, как-то странно хрипела, словно захлёбывалась.

– Помогите!!! – Закричала Мария, заколотив по стене ногами. – Помогите, кто-нибудь, Марте плохо!!! Помогите!!!

Она стучала, кричала и умоляла долго, пока не охрипла и ноги не заболели. Но никто не пришёл. Марта скоро затихла, и Трисс, которую привязали неподалёку от неё, на охапке соломы, плакала и твердила, что ей очень страшно. Все девочки, включая Марию, уверены были, что не уснут ни за что, но сон всё-таки сморил их, измученных и страдающих от голода, страха и неизвестности. Проснулась Мария опять первой, от громкого глумливого голоса Доктора:

– Подъём, писежопые, подъём! Эй… Проклятье! – Доктор заматерился на завизжавшую Трисс:

– Заткнись, паскуда! Сдохла и сдохла, вы все скоро сдохнете! Вот тварь, не иначе, нарочно! Эй! Брюхатые! Уберите падаль! Ты, иди мойся! И не пялься, – он принялся безжалостно колотить Трисс по рёбрам и заду, – привыкай, корова! Заткнись, заткнись, заткнись!!! – Каждый крик сопровождался ударом и жалобными криками Трисс. Мария в отчаянии завопила:

– Перестаньте, слышите?! Перестаньте её бить!!! Она и так измучена, хватит!!!

Повисла недолгая тишина. Доктор повернулся к ней, и девочки съёжились, уверенные, что теперь-то Марии конец.

– Это что это за бешеная чушка? – Глумливо спросил Доктор, медленно приближаясь к Марии и поигрывая палкой. – Это что ещё за говорящая скотина?..

– Я не скотина! – Хрипло крикнула Мария, рванув руки тщетно. – Это ты… ты скотина и тварь!!! Ненавижу тебя… ненавижу!!!

– Ах ты… – Задохнулся Доктор и ринулся к Марии, но от двери его настиг голос Гора:

– Стоять!!! – И Доктор замер с перекошенным от бешенства лицом, с выпученными глазами и ощеренным ртом.

– Ты слышал, что эта Чуха здесь орала?! – Голос Доктора от ярости дал петуха. – Ты по-понял, что она творит?!

– Слышал и понял. – Холодно сказал Гор и, заметив, что Брюхатая и Пузатая с натугой волокут к колодцу тело кудрявой Марты, на что с ужасом смотрят Трисс и рыжая Марта, повысил голос:

– Я же говорил тебе! – Это прозвучало так угрожающе, что Доктор залебезил:

– Бывает та-такое, неизвестно, по-почему. С ней всё в порядке было!

– С ней всё не в порядке было! – Рявкнул Гор. – Она громче всех орала, и крови было до фига, и я говорил тебе это! Ты допрыгаешься, ты меня слышал?!

– А ты-ты не много взял на себя?! – По голосу Доктора Мария поняла, что тот отчаянно трусит. – Ты не забыл, кто-то ты, и кто я?

– И кто ты? – С нескрываемым презрением спросил Гор. – Валяй, напомни мне!

– Да ла-ладно, Гор, – заюлил Доктор, – перестань. Ты-ты же меня знаешь, я не ри-рискнул бы, ежели б…

– Заткнись, клизма волосатая, – с презрением сказал Гор. – С Хозяином поговоришь.

– Да и поговорю. – Хозяина Доктор боялся не так, как немилости Гора. – Приедет, и поговорю…

– А длинную не тронь! – Сверкнул глазами Гор. – Мало тебе, что одна сдохла а другая чокнулась?!

– Такие, как эта тварь, с жёлтыми лентами идти должны. – С ненавистью глянув на Марию, сказал Доктор. – Их Мамаша, паскуда, совсем ничего уже не понимает, или пожадничала!

У Марии лента была, просто она потеряла её в пути. Но она никогда, и ни за что, не сказала бы об этом ни Доктору, ни Гору!

Последний приказал девочкам помыться и отдал их своим парням, а сам подошёл к Марии и развязал её.

– Иди, мочись, и мойся. – Приказал отрывисто. – Быстро!

Мария потёрла запястья, низко нагнув голову. Дверь, через которую пришли Гор и его парни, осталась открытой, между Марией и дверью в этот момент была только Доска. Согнувшись, Мария стремительно рванулась к двери, проскользнула под Доской, и, провожаемая криками и свистом, выскочила за дверь. За дверью был тёмный каменный коридор; Мария надеялась на своё эльфийское чутьё, подсказавшее бы ей безопасный путь к свободе, но чутьё молчало, и Мария растерялась. Здесь не было безопасных мест, не было возможности бежать… Но за нею слышались маты, проклятья и звуки погони, и Мария опрометью бросилась, куда глаза глядели. В коридорах было так темно, и они были такими запутанными, что Мария сразу же потерялась и притаилась в каком-то тупике, с каким-то колодцем, закрытом деревянной крышкой. Её вновь трясло, ещё сильнее, и она надеялась, что волнение и усталость виной тому, что она не может сориентироваться. Нужно было переждать, успокоиться, обязательно успокоиться, и Мария пыталась унять бешеное сердцебиение и срывающееся дыхание. Рядом её искали, матерясь и обещая ей такое, что страшно было даже просто слышать, не то, что представлять.

– Валите обратно! – Раздался совсем близко ненавистный низкий голос. – Я сам её найду. Вы мне только мешаете.

– Но Гор…

– Я что сказал!

Вскоре стало тихо-тихо. Мария не дышала, чтобы дыханием не выдать себя – Гор был совсем близко. И вдруг он тихо засмеялся и сказал:

– А из пипки-то пахнет! Сама подойдёшь, или ловить?

Мария, естественно, не издала ни звука, и вдруг увидела в темноте мерцание золотисто-красных зрачков. Рванулась, но Гор уже схватил её, и её ужаснула его сила.

И всё же она не сдавалась. Она боролась отчаянно и так истово, что Гор – даже Гор! – не мог справиться с нею. Она кусалась, царапалась, уворачивалась, извиваясь, не давая ему подмять её под себя, рыча от бешенства, и от отчаянного бессилия причинить ему голыми руками серьёзный вред. Если бы у неё было хоть какое-то оружие в руках, она убила бы его не колеблясь, и не испытывая никаких сожалений! Ногти её рвали его кожу до крови и даже попытались вцепиться в глаза, но Гор, схватив её за волосы, приложил её головой о камень, раз, и другой. И когда Мария обмякла на несколько секунд, Гор изнасиловал её, возбуждённый так, что сам рычал и сжимал её изо всех сил. Он словно обезумел, набросившись на неё, и кончил так, как давно уже не кончал, привыкнув и к насилию, и к красивым телам.

– ненавижу… – Рыдала Мария. – Ненавижу… Ты подонок… Ненавижу!!!

– Заткнись, Чуха. – Хрипло сказал Гор. – Заткнись!

– Я не Чуха! – Рванулась она. – Я Мария! И ты меня не заставишь…

Он наотмашь ударил её по губам, потом опять, так, что она упала на колени, зажав разбитые нос и губы. По пальцам хлынула кровь.

– Лучше молчи. – Прошипел Гор, схватил её за волосы и поволок, легко, словно тряпичную куклу. Он так ее в этот момент ненавидел! Но еще больше ненавидел, не понимал и боялся себя самого.

Их возвращение встретили улюлюканьем и свистом, струйки крови на бёдрах Марии – разочарованными возгласами.

– Эй, так не честно! – Воскликнул Локи. – Мы все хотели посмотреть!

– А кто это тебя так ободрал?! – Удивился Арес.

– Она. – Коротко сказал Гор, подтаскивая Марию к бассейну и с размаху окуная её в воду, не выпуская волос. – Ты! – Приказал Паскуде. – Мой её! – И Паскуда торопливо и тщательно подмыла и помыла Марию, которая стиснула зубы, чтобы не стонать от боли: Гор держал её нарочито грубо. Мокрую, рванул на себя, подтащил к станку, и начал привязывать, действуя так же намеренно грубо и нарочно причиняя боль. Такое было с ним впервые, и Гор в эти мгновения ненавидел Марию за это так, как никогда еще не ненавидел ни одну живую душу женского пола. Мария терпела изо всех сил, не плача, не скуля и не торопясь сдаваться и унижаться, и это взбесило Гора еще больше.

– Мы имели право посмотреть! – Осуждающе заметил и Арес. – Мы со вчерашнего дня терпели, не трогали ее!

– Ну, и что?! Подумаешь, вы»» ал!.. Она от этого не сдохла и не испортилась!!! – Выкрикнул Гор, вновь поражаясь себе самому: он никогда так себя не вел! Какого чёрта?! Да, Мария была необыкновенно красивой: высокой, ладной, золотистой, словно отлитой из какого-то вещества, которое хотелось трогать, гладить и мять, всё сильнее и сильнее, всё требовательнее и… Гор тряхнул головой: возбуждение вновь накатило с прежней силой. Мария была не просто красивой: от неё волшебно пахло, она вся была – жизнь, сила, страсть. Жизнь и страсть пульсировали в ней, она вся сияла и манила, соблазняла, сводила с ума. Упругая грудь, крутые бёдра, длиннющие стройные ноги великолепных очертаний, волнующий изгиб спины, тонкая гибкая талия, золотые кудрявые волосы, глаза цвета лесного ореха, с золотыми искрами… Гор изо всех сил давил в себе восхищение и жалость. Эльфийский инстинкт кричал в нём: не бить и ломать её надо, ею нужно восхищаться, её следует ласкать и любить!.. Её прекрасную кожу хотелось трогать руками и даже губами, прижиматься лицом к её груди и животу, дышать ею, наслаждаться ею… Когда-то он уже испытал нечто подобное, и теперь яростно боролся и с собой, и со своими нелепыми чувствами и желаниями, и с этими воспоминаниями. Тем более, что Мария уж точно не захочет, чтобы он ласкал её. И от этой мысли было как-то… досадно.

Девушка была так подавлена, что не замечала ничего вокруг. Ей было очень страшно. Что же это за место, в котором даже её эльфийский инстинкт был бессилен?.. Насилие не стало для неё потрясением: Мария насмотрелась на это за два дня и ждала этого; боли почти не было, крови тоже было немного – она была сильной и здоровой девушкой, довольно взрослой и крепкой. Лишение девственности отошло для неё на задний план, главным потрясением и главным ужасом было всё остальное. Не сдаться, ни в коем случае не сдаться – вот было главное её стремление сейчас, то, что поддерживало в ней дух и волю. Из разговоров других парней, а особенно – из поведения Гора, Мария поняла, что сопротивление и крики их только сильнее возбуждают и доставляют особое удовольствие, а значит – сопротивляться и кричать, даже стонать, она больше не будет. Насилия ей не избежать, но всё, что может, чтобы испортить им удовольствие, она сделает! Она докажет им, что никакая она не Чуха, и другие девочки – тоже! Мария заставит их считаться с собой, заставит заметить себя и если не отнестись по-хорошему, то хотя бы возненавидеть себя она их вынудит!

Гор злился, и чем дальше, тем сильнее. Его бесило всё, и все получали от него и резкие окрики, и даже оплеухи. Все справедливо решили, что это из-за того, что какая-то Чуха посмела ободрать его, и Доктор озвучил общую мысль:

– Да давай, её от»»здим, да и всё, а от Хэ я тебя отмажу!

– Как? – Зыркнул на него Гор.

– Скажу, что это я её, потому, что мясу дурной пример подавала, следовало срочно что-то делать. А ты валяй, – он мерзко облизнул зубы, пуча от возбуждения и предвкушения глаза, – накажи её!

Гор взглянул на длинную. Марию – он теперь знал это имя и мысленно называл её так, всё время одёргивая себя при этом и бесясь ещё больше. Вот ведь тварь!

– Валяйте. – Сказал он своим парням. – Жарьте её все по очереди, пока не заскулит и не прогнётся. По башке, по роже и животу не бить! Всё остальное – пожалуйста.

Сам он пока что к Марии прикоснуться боялся. Не хотел терять контроль над собой.

А Мария и тут ухитрилась взбесить его. Что бы с нею не делали, она не сопротивлялась и не издавала ни звука, от чего парни начали злиться и даже Арес, обычно спокойный, и, как и Гор, не бивший зря, принялся награждать её чувствительными ударами. Отвязав, они за волосы притащили её к Доске и, награждая болезненными шлепками по грудям и промежности, оплеухами и тычками, пытались заставить её кричать. Мария стиснула зубы и, жмурясь порой от нестерпимой боли, молчала. Заметив, что парни начинают выходить из себя, Гор прикрикнул на них:

– Не калечить! – Хотя сам едва сдерживался, чтобы не наброситься на нее и не выбить из нее стона и просьбы о пощаде.

– Да её убить мало! – Рявкнул Арес. – Вот ведь тварь, а?! Настырная, наглая, упёртая… тварь!!!

– Плетей. – Сказал Гор, сам вне себя от бешенства. – С насадками, как надо. И солью посыпать! И на ночь на горох!

– Может, мне её отдашь, а? – Шепнул Гору Доктор. – Я, в память о её мамаше, малость с нею позабавлюсь… Больно уж мне та тварь в душу запала, я ведь чуть руку из-за неё не потерял!

– Нет. – Сказал Гор. – И так, одна сдохла, по твоей вине, кстати, вторая чокнулась… А эта – эльдар, она долго протянет, и красивая, за неё можно будет не меньше полтинника брать за раз!

– Жаль… – Доктор вновь облизнул свои огромные зубы, и Гор неожиданно схватил его за шиворот:

– Только попробуй, клизма чёртова, сказать, что она сама сдохла! – Он понизил голос, почти шипел, и глаза его горели красным огнём. – Только попробуй! Понял?..

– Это же просто Чуха, Гор!

– Это не просто Чуха! Это дорогая и красивая Чуха, с большим сроком годности! Понял?! Смотри, если с ней что-то случится раньше времени, ты ко мне не прикоснёшься больше никогда, я не шучу!

– Гор! – Испугался Доктор, чуть ли не пресмыкаясь перед ним. – Да что ты, в самом деле! Я же ничего такого… Ничего! Ты же знаешь, я для тебя всё… Ты для меня… Я же даже Хозяину…

– Заткнись! – Шикнул Гор. – Ты меня слышал и понял, да?

– Конечно! – Закивал Доктор, протягивая к Гору дрожащую руку, но не смея коснуться его. – Как ты скажешь, как скажешь, я для тебя на всё готов, жестокий!

После ухода Приюта в этот раз девочек, всех, кроме Марии, помыли, и Доктор каждой из них поставил на ягодицы клеймо Садов Мечты, в виде виньетки СМ. Такая виньетка была у всех гостей и рабов Садов Мечты, но у гостей это была татуировка в паху, над девочками же Доктор покуражился и здесь, задерживая раскалённую виньетку немного дольше, чем нужно, прижимая немного сильнее и наслаждаясь их визгом и судорогами. И, естественно, ни обезболивать, ни обрабатывать ожоги он и не собирался. После этой процедуры девочек причесали Брюхатая и Пузатая, красиво уложили им волосы, на них надели ошейники с хитрым замком, который практически невозможно было снять, не зная его секрета, и Доктор велел им идти за Паскудой, сам ступая сзади, разглядывая их ягодицы со свежими клеймами и получая от этого своё, неведомое нормальным людям, удовольствие, да время от времени охаживая их напряжённые спины палкой, подгоняя – а когда они ускоряли шаг, охаживая снова, чтобы не бежали. По тёмным и намеренно запутанным и неудобным коридорам их привели в Девичник, и каждую, кроме Марии, заперли в клетке-стойле с решетчатой дверью – чтобы было видно все, что в стойле происходит, – с тюфяком на каменном полу и котлом для естественных надобностей в углу. Для того, чтобы от отчаяния они не наложили на себя руки, здесь приняты были все меры предосторожности: здесь невозможно было ни повеситься, ни повредить себя никаким иным образом. Перегородки были достаточно толстыми, чтобы девочки не могли переговариваться потихоньку друг с другом, вдобавок, новеньких разместили промеж «стареньких», которых осталось всего четверо от всех прошлых Привозов. Эти девочки уже совершенно погасли; двигаясь и подчиняясь на автомате, словно зомби, они уже не способны были ни на разговоры, ни на интерес к чему-либо. Как забитые животные, они весь день ждали одного: темноты, чтобы лечь на свой тюфяк и отдохнуть… Потому, что днём, как ещё предстояло узнать подружкам Марии и самой Марии, им отдыхать не придётся. Зная сильный и строптивый дух полукровок, Хозяин выстроил за годы существования Садов Мечты почти идеальную систему подавления и ломки, начиная с ферм, где девочек только кормили, поили и били, не обучая даже самым примитивным ремёслам и рукоделию, и заканчивая Садами Мечты, где их начинали бить и насиловать в первый же день, и продолжали делать это до самой их смерти. Гости измывались над ними страшно; собственно, за этим они сюда и ехали. То, что не позволительно было делать даже в самых разнузданных притонах, делалось здесь. Когда девушка от всего этого впадала в полное отупение, или её слишком сильно калечили – теряла товарный вид, – её продавали в Галерею Сладкого насилия, на убой. То же самое происходило и с мальчиками, с одним отличием: мальчикам можно было разговаривать, у них были клички, и у них был шанс попасть в Домашний Приют, а оттуда – в стражу Садов Мечты. Попадали единицы, но это всё же был шанс, это была надежда. Девочки же, которых всех, поголовно, звали просто Чухами, ни малейшего шанса не имели. Разве что, забеременев и не скинув в самом начале от побоев ребёнка, они получали относительную передышку на несколько месяцев. Но если роды «портили тельце», то она отправлялась в Галерею, не успев увидеть ребёнка.

Самых строптивых, таких, как Мария, обычно сразу же изолировали от остальных, чтобы не подавали дурной пример послушному «мясу». «Матушки» ещё на фермах заставляли таких девочек носить жёлтые ленты в знак того, что они «хуже всех». Их сразу же запирали отдельно и продавали тем из гостей, кто любил девственниц, а потом – если после такого гостя она оставалась жива, – Доктор подлечивал её, и девушку продавали прямиком в Галерею. Мария свою жёлтую ленту потеряла, и это избавило её от самой страшной судьбы – зато обрекло на более долгие и не менее жестокие мучения… Притащив её, связанную, в Девичник, Доктор позвал двух стражников, которые весь день находились в собственном помещении, светлом и почти комфортном, и передал приказ: пять плетей с насадками.

– А потрахать? – Спросил один из них, жадно ощупывая Марию глазами. Синяков и разбитых губ он не замечал: для всех здесь это являлось скорее нормой, и не отвращало от любимого удовольствия.

– Да на здоровье. – Ощерился Доктор. – Только учти, это тварь упёртая, она терпит, не визжит и не стонет даже.

– У меня застонет! – Уверенно заявил стражник, схватив Марию за волосы и рванув к себе.

Но Мария терпела. У неё болели даже стиснутые изо всех сил челюсти, и слёзы ручьями бежали по щекам, но она не издала ни звука, и не дёрнулась ни разу. Второй стражник всё это время стоял рядом с отсутствующим видом, на настойчивые предложения Доктора тоже «проучить тупую тварь» не реагируя вообще никак. Он был моложе своего напарника, но выше ростом, тоньше в поясе, и намного красивее. В сущности, если бы поставить рядом его, Гора, и даже Эрота, прекрасного, как сладкий девичий сон, сложно было бы выбрать того, кто из них красивее. Каждый был красив по-своему. Этот стражник был, как и Мария, эльфийским кватронцем, эльдаром; как у большинства уроженцев Дуэ Сааре, эльфийского юго-восточного побережья, у него были тёмные, почти чёрные, глаза и светлые волосы. Выглядел он настоящим эльфом, чистокровным, без всякой примеси человеческой крови, только в глазах, больших и мрачных, горел слишком жаркий для эльфа огонь. Он тоже был сдержанным, но его сдержанность отличалась от ледяной маски Гора – глаза выдавали натуру страстную, до бешенства, опасную. Сам себя он называл Штормом; в Садах Мечты его звали Фрейр, но на это имя он не откликался. В Приют, как поначалу хотел Гор, Фрейра взять не получилось – главным предназначением и занятием обитателей Приюта был секс, насилие над девочками, ежедневное и длительное, а Фрейр девочек – впрочем, как и мальчиков, – игнорировал и сексом занимался крайне редко, только в полнолуния, когда его эльфийская натура требовала того. Он вообще был невероятно строптив, зол и бесстрашен; когда он стал взрослеть, и для гостей Садов Мечты стало по-настоящему опасно связываться с ним, Хозяин хотел продать его в Галерею, не смотря на его экзотическую красоту и на то, что за «настоящего эльфа» содомиты готовы были выкладывать хорошие деньги. Спас его от этой участи Гор – сказал Хозяину, что мальчишка, конечно, бешеный, но в страже его качества здорово пригодятся – если Хозяин сможет его приручить. Гор хорошо изучил Хозяина, и знал, как его спровоцировать, а пацана спасти хотелось. Клюнув, Хозяин тут же принялся «приручать» дикого кватронца – и приручил. Мальчишка поверил ему, и стал самым его преданным слугой. Шторм смотрел Хозяину в рот, слушал каждое его слово, как откровение свыше, стремился служить ему лучше всех… Хозяин этой преданностью тяготился. Возможно, в глубине души он сам себя презирал – иначе, как было объяснить то, что наибольшее презрение и наибольшую ненависть в нём вызывали именно те, кто его любил и кто им восхищался?.. Как бы то ни было, Шторма он презирал и порой даже ненавидел, именно поэтому мальчишка уже третий год оставался в страже Садов Мечты и практически не получал заданий снаружи. Но Шторм этого не понимал. Ему казалось, что он не достаточно умел, ловок, полезен, и старался изо всех сил, чтобы доказать обратное. В то время, как его напарники в минуты отдыха пили вино, играли в кости и нарды, а то и навещали Девичник, Шторм занимался с холодным оружием, отрабатывал удары, блоки и подсечки. По сути, на данный момент он был лучшим бойцом из всех стражников Хозяина; остальные, даже его любимая Дикая Охота, состоявшая исключительно из высоченных кватронцев, привыкли иметь дело с перепуганными крестьянами, горожанами и рабами Садов Мечты. Стоило им столкнуться с настоящими бойцами из рыцарей или наёмников, и они способны были взять только числом. Шторм же в самом деле научился отлично владеть мечом – вот только Хозяина это не радовало. Напротив. Он никак не мог заставить себя отнестись к Шторму так, как тот того стоил; ну, ненавидел он эльфов, и всё тут!.. Впрочем, Шторм этого не видел и не понимал, а Хозяин неизменно обращался с ним лицемерно-ласково, называл «Сынок» (так как всё равно не помнил его имени) и даже то, что не даёт ему настоящих ответственных поручений, объяснял тем, что не хочет отпускать его от себя.

Шторм легко и безжалостно убивал, и ему было абсолютно всё равно, кого: женщину, ребёнка, старика или рыцаря. Хозяин уже дважды отправлял его с карательными функциями в провинившиеся деревни, и Шторм даже превзошёл его ожидания: на него не действовали ни угрозы, ни мольбы, и подкупить его оказалось тоже невозможно. Помимо его эльфийской крови и внешности, недостаток у Шторма был ещё один, и серьёзный: он не желал секса в Садах Мечты. Вот и сейчас, Доктор настойчиво предлагал ему Марию, даже настаивал, пока Шторм не выхватил кинжал, не приставил его к горлу Доктора и не произнёс медленно и холодно:

– Отвяжись.

– Ты-ты-ты осторожнее, эй! – Обозлился Доктор, с непонятной ненавистью ощерившись на Шторма. – Страх потерял, выблядок эльфийский?!

Шторм не произнёс ни слова, не шелохнулся, но взгляд его почти чёрных глаз с пылающими красным зрачками стал таким, что Доктор подался назад, ворча и бледнея от бешенства и меленького страха – Доктор был невероятно труслив. Стражники связали Марию, и пять раз от души ударили плетью с металлической насадкой. Это только кажется, что пять – это не много. Но когда каждый удар рвёт плоть до крови – это очень много. От первого же удара Мария закричала, правда, потом всё-таки нашла в себе силы стиснуть зубы и не кричать – и всё-таки стон рвался сквозь стиснутые зубы, она зажмурилась, напрягая все свои силы и всю свою волю. Доктор понял, что ещё удар – и девушка лишится чувств, после чего издеваться над нею какое-то время будет уже бесполезно, поэтому не попросил добавить пару ударов, хоть ему этого и хотелось. Мария сразу же вызвала в нём ненависть – и потому, что очень была похожа на свою мать, которая когда-то спасла Доктора от рысьих когтей, привела к себе домой, накормила и отвела в безопасное место, и которую он после этого предал и убил; и потому, что оказалась строптивой и гордой, а главное – смелой, а Доктор, как последний трус, гордых и смелых ненавидел особенно сильно, – и потому, что её хотел Гор, которого хотел Доктор. Гор знал, что делал, когда пригрозил ему. Если бы не эта угроза, Доктор именно так бы и поступил: замучил Марию до смерти, а потом сказал бы, что всё произошло случайно.

Но он и так без удовольствия не остался, самолично щедро посыпав солью раны на теле девушки и заменив горох, который назначил ей Гор, на битое стекло, у самого бассейна, чтобы её видели все остальные девочки из своих стойл и помнили, что бывает со строптивицами. После чего остаток времени до сумерек прохаживался вдоль клеток и расписывал им, какая жизнь их ждёт. Что выхода нет, что надеяться не на что. У них нет ни будущего, ни какого-то шанса не то, что улучшить свою жизнь, но даже просто выжить. Особенно красочно Доктор расписал Галерею, обещая каждой из них, что там они и сдохнут рано или поздно, и скорее всего, рано. Девочек в это время тщательно помыли и причесали беременные рабыни Доктора, красиво заплели их, смазали синяки и раны, наложили, где нужно, примочки. После того, как Доктор наконец-то ушёл к себе, Паскуда занялась Марией. Омыв и смазав её раны, она вдруг шепнула:

– Смирись. Они ни умереть тебе не дадут, ни в покое не оставят.

– Я не могу. – Простонала Мария. – Я не Чуха!

– Т-с-с! – Паскуда положила палец ей на губы. – Доктор ненавидит, когда мы говорим. Он вообще нас ненавидит… Они всё равно сделают тебя Чухой, хочешь ты, или нет. Всех делают.

– А тебя?

– И меня. Всех. – Она причесала Марию и завязала её волосы в красивый узел. – Как бы тебя ни били, а он требует, чтобы все были чистыми и опрятными. Я смажу тебе колени, через какое-то время они онемеют, не пугайся. Это, чтобы было не так больно. Какое-то время сможешь отдохнуть и поспать. И ещё раз говорю: смирись.

– Нет. – Чуть слышно выдохнула Мария. Паскуда покачала головой:

– Ты ничего не добьёшься, поверь мне. Ничего.

Стемнело, и Доктор заперся в своих покоях. Огней в Садах Мечты не зажигали, по крайней мере, ни в коридорах, ни в помещениях. Если обычные бордели работали по ночам, то в Сады Мечты гости приходили в обед и покидали их в сумерках, даже те садисты, что брали мясо в Галерею на несколько дней, на ночь уходили в замок. Ночью здесь было темно, тихо и жутко. Все окна здесь находились высоко вверху, и лунный свет по ночам освещал только потолок, а внизу царил непроглядный мрак. Даже полуэльфы, с их кошачьим зрением, ничего здесь не могли рассмотреть. В темноте шуршали в соломе крысы, тихо стонали и всхлипывали девочки. Трисс, безумно уставшая и измученная, всё-таки нашла в себе силы, чтобы позвать Марию.

– Тебе очень больно? – Спросила жалобно.

– Не очень. – Соврала Мария. – Матушка меня порой куда больнее порола.

– Ты врёшь, дурочка! – Всхлипнула Трисс.

– Нет.

– Зачем, Мария? Зачем?!

– Я не Чуха. И ты не Чуха, и другие! Если мы обязаны их ублажать, то почему не обращаться с нами нормально, не позволить отдыхать, разговаривать, жить вместе?! За что, Трисс?!!

– Мы не люди! – Подала голос Сэм. – Ты же знаешь, мы никому не нужны…

– Но парни тоже не люди! Но им можно, а почему нельзя нам?!

– Доктор же говорил: потому, что мы не такие. Мы созданы, чтобы нас использовали, кто захочет. Это не справедливо и ужасно, но как можно идти против всего порядка вещей?!

– Я не знаю, кто завёл этот порядок, – горячо воскликнула Мария, – но это жестоко и несправедливо, и я в это не верю! Если бы я была создана бессловесной, как корова, то я бы и не могла говорить, а раз я могу, не правильно мне это запрещать! Что дурного в том, что мы поговорим иногда?! Ничего!

– Тише! – Испугалась Трисс. – Он услышит тебя, и снова изобьёт, а я этого не вынесу! Я сегодня чуть не закричала, Мария, я тебя умоляю, не надо больше! Ты представляешь, как мне больно видеть всё это?

– Прости! – Мария вновь, не выдержав, заплакала. Как и обещала Паскуда, боль немного притупилась, но не ушла совсем; в отличие от остальных девочек, её не покормили и пить дали совсем чуть-чуть. Мария страдала от боли, обиды, унижения, страха и отчаяния, и не было ни малейшей надежды как-то изменить своё положение… А ведь она была такой молоденькой! Пусть старше других, но что это: семнадцать лет! Её враги не могли её видеть, и Мария дала волю слезам и отчаянию, прижавшись лицом к плечу и безнадежно рыдая. Пока не подействовало снотворное, которое Паскуда из сострадания подмешала ей в питьё, и она не забылась тяжким сном.

А Гор, в отличие от неё, спать не мог. Он лежал на своей лежанке, глядя в темноту сухими глазами, и вспоминал то ферму, то первые дни в Садах Мечты, то самого себя, каким он был до того, как стал Гором, и в груди его что-то томилось и металось, не давая уснуть и успокоиться. Гор изо всех сил пытался вернуть прежнее равновесие, проклинал Марию, и тех, кто привёз её сюда, не отметив жёлтой лентой, но при этом чувствовал, что проклинать надо не её, а себя самого. Гор не сломался, он просто достиг компромисса с собой и окружающей его действительностью; подчиняясь правилам, он в то же время сохранил живую душу и сердце, способное чувствовать и сострадать. Хотя самому ему казалось, что он совершенно бесстрастен и равнодушен, и Гор даже гордился этим втайне. Гостей он презирал, Хозяина ненавидел, хоть и подчинялся ему, и во многом ему верил. Промывая мозги Гору перед тем, как забрать его в Приют, Хозяин заставил его поверить, будто женщины – воплощенное зло, хитрые, нечистые, тупые и очень подлые. Гор верил – как он мог не верить, не зная ничего иного?.. – но в глубине его сердца жила память о девочке Алисе, единственном существе во всём мире, заступившемся когда-то за него и сказавшем: «Я вас люблю!», и при всей своей искренней вере, Гор до сих пор не мог думать об Алисе так.

Её он тоже вспомнил впервые за очень, очень долгое время. Так же, как и мальчика Гэбриэла, доброго, доверчивого и очень гордого; мальчика, которого когда-то безжалостно унизили, сломали и растоптали его гордость и доверчивость… И как же больно было это вспоминать! Гор стиснул зубы и зажмурился, пережидая душевную боль так же мужественно и безмолвно, как научился переживать боль физическую – сколько он её перенёс! Сердце подсказывало, что сейчас кое-кто страдает точно так же, как сам он когда-то; а страшнее всего то, что теперь мучителем и подонком выступает он сам.

«Она не может чувствовать то же, что и я. – Ожесточённо доказывал он себе, – она Чуха, у неё ни мозгов настоящих, ни души нет, она даже соображает не так, как я, почти, как корова или коза, тупее лошади! Они все сначала брыкаются, а потом дают и сосут без проблем всем подряд… Тупые и покорные, как коровы!». Но никто еще не боролся так, как Мария! Даже пацаны в большинстве своем сдавались раньше! Гор ворочался на своей лежанке, вороша солому и превращая своё ложе черте во что. Неправильно всё было, неопределённо, даже страшно. Как теперь жить, каким теперь быть?.. Как вести себя, чтобы не выдать, и зачем не выдавать, ради чего?.. «Ради свободы. – Напоминал он себе. – Ради того, чтобы выйти наружу…». А сердце вновь настойчиво напоминало Гефеста – и его последние слова, которые Гор услышал от него, когда ночью, рискуя оказаться рядом с ним, пришёл добить его и прекратить его мучения. «Я просто понял, что стою на краю ямы с дерьмом, от которого уже никогда не отмоюсь. – Сказал тот. – Я и так уже весь в грязи, и ты, и все здесь… Но то, что я должен был ТАМ сделать – это уже не грязь. Это кровь, дерьмо и ужас. От этого не отмоешься, Гор. Никогда». Гор его тогда не понял… И сейчас не понимал, хоть помнил каждое слово. Но что-то уже брезжило перед его совестью, что-то… Чего он ни видеть, ни понимать не хотел. Но Гор был очень сильным и цельным существом, очень умным, и в целом честным. Как он сам выражался, в голове у него «много было насрано», но природный ум и способность мыслить самостоятельно и здраво рано или поздно брали своё: и брали именно теперь. Врождённое чувство чести говорило ему: если ты, чтобы удрать, будешь терпеть всё и дальше, притворяться и участвовать во всей этой мерзости, если и дальше будешь мучить Марию, ты окажешься в том самом дерьме, о котором говорил Гефест, и не отмоешься от него, и не надейся».

«Но что мне делать-то?!» – Возопил он мысленно, перевернувшись в тысячный раз и лихорадочно горящими глазами глядя вверх, туда, где в недоступные окна лился лунный свет, чуть подсвечивая высоченный потолок. Здесь, внизу, царила кромешная тьма, в которой даже глаза полуэльфа были бессильны что-либо рассмотреть. Похрапывал кто-то из кватронцев – Локи или Ашур; полуэльфы не храпели. Всё было такое привычное – и в то же время какое-то чужое, неприятное, опостылевшее настолько, что хотелось заорать от ненависти и отчаяния. Гор зажмурился, пережидая приступ сильной душевной боли. А ведь совсем недавно он был так счастлив!

«Ненавижу Привозы. – Мрачно сказал он себе. – Ненавижу Чух… И себя ненавижу тоже».

Глава третья: Алиса

Гарету вновь снился этот далёкий огонь – в последний раз он видел его года два назад, ещё в Европе, и тогда ещё был уверен, что на огонь этот смотрит его брат. Что если он, Гарет, разгадает загадку этого огня, поймёт, что это и где, он найдёт брата. Но единственная примета, в которой он был уверен – это две скалы, высокие, узкие, словно две оплывшие свечи, между которых и виден был этот огонь. Гарет почти уверен был, что это маяк, но где?.. В этот раз вроде бы море заливал лунный свет, но самой луны Гарет не видел… Сев в постели, он закрыл лицо руками, сохраняя в памяти видение. Откуда падал свет луны? Понять это – значит, понять, на каком побережье этот маяк, на западном, или восточном?..

– К чёрту! – Выдохнул он. Девушки, Ким и Инга, выскользнули из постели, едва почувствовали, что он проснулся, и теперь торопливо одевались где-то, переговариваясь шёпотом и приглушённо хихикая. Гарет самодовольно потянулся: собой, как мужчиной, он заслуженно гордился, и считал, что побыть в его постели этим девчонкам за счастье. Но тут же и нахмурился: вчерашние проблемы проснулись тоже и омрачили утро, легли на сердце давящей тяжестью. Нужно было пойти, засвидетельствовать своё сыновье почтение отцу, и нанести визит кузине, на которую Гарет был так зол, что какое-то время всерьёз собирался вообще к ней не заходить и так и уехать, не поздоровавшись. Но соблазн поглядеть на дам Женского двора был слишком велик. Уехав десять лет назад в Европу, ко двору датского короля, своего деда, Вольдемара Аттердага, Гарет три года отучился в университете. Когда всенародно почитаемый король и любимый дед умер, Гарет отправился в Англию, к еще одному своему родственнику, Джону Гонту, герцогу Ланкастеру. Не смотря на разницу в возрасте, они стали лучшими друзьями; Гарет был в его свите в момент, когда был убит Уотт Тайлер на Лондонском мосту, и вместе с другими рыцарями бросился на толпу бунтовщиков – но поступок юного короля осудил, впрочем, как и его сюзерен. В Байонне сам Ланкастер посвятил его в рыцари на поле боя; уже став рыцарем, Гарет водил в бой собственных бойцов, пока в прошлом году не попал в плен к французам, не был выкуплен принцем Элодисским и не вернулся, наконец, домой. У него было шесть рыцарских орденов, в том числе знаменитый орден Розы. С ним вместе прибыли в Нордланд три сотни копий во главе с кондотьером Адамом Мелла, наёмником, который отдал ему свой меч и стал давным-давно не просто наёмником, но боевым товарищем и другом. Но три сотни – это так мало, так мало!

– Марчелло, – обратился Гарет к итальянцу, пришедшему помочь ему одеться, – не узнавал, наших людей разместили достойно?

– Узнавал, патрон. Адам ждёт в гостиной, у него масса каких-то замечаний.

– Не удивлён… – Пробормотал Гарет, в то же время придирчиво разглядывая себя в зеркало. Он был так строен и красив, что ему шло абсолютно всё, он и в крестьянском рубище смотрелся бы переодетым князем. Но, тем не менее, Гарет Хлоринг остался своим отражением недоволен.

– Нужно будет выкроить время и наведаться в Эльфийский квартал. Подобрать сорочек из эльфийского льна и батиста, обувь купить подходящую. А то что это за жалкое зрелище?..

Жалким зрелищем он назвал скроенные по последней бургундской моде – Бургундия в то время была законодательницей мод, – белоснежную сорочку с отложным воротником и широкими рукавами, манжеты которых, только-только вошедшие в моду, были сколоты топазовыми булавками, и камзол из так называемого «рытого» бархата глубокого синего цвета, с широченными рукавами, разрезанными по моде, так, что сквозь разрезы видна была белая сорочка. Подчёркивая свое рыцарство, Гарет игнорировал модные ми-парти, то есть, двухцветные штаны в обтяжку, с гульфиком, прикрывающим и подчёркивающим мужское достоинство, и носил шерстяные штаны с кожаными вставками, серебряным усиливающим плетением и шнуровкой по бокам – эльфийское изобретение, смотревшееся на нём великолепно, – и короткие сапоги для верховой езды вместо ботинок с загнутыми носами. Волосы, чёрные, толстые, прямые и очень густые, он стриг лесенкой, позволяя роскошным прядям каскадом падать на плечи, к восторгу и дикой зависти не только мужчин, но и многих дам. Цепь с рыцарскими орденами, перевязь с боевым мечом, и серьга в ухе с синим, как его глаза, топазом завершали «убогий» наряд. Гарет надел перстень со своим гербом: лилия, меч и грифон, золотые на сине-белом фоне, – и взял у Марчелло берет.

– Вы великолепно выглядите, патрон. – Искренне сказал итальянец, и в синих глазах Гарета мелькнула искорка самодовольства.

– Хотелось бы лучше. – Тем не менее, заметил он, поправляя берет так, что тот стал смотреться просто убийственно на его блестящих чёрных волосах. Гарет спустился в обшитую панелями из светлого дуба приёмную, где убивали время его оруженосцы и рыцари. Сейчас там были Роберт и Генрих, оба его армигера, а так же Адам, высокий суровый голландец с изрезанным шрамами и траченным оспой лицом, и Дитер Гейне, один из сотников, румяный улыбчивый светлоусый немец. Оба встали, звякнув амуницией, при появлении Гарета. Адаму было тридцать восемь, Дитеру – тридцать три, но оба они уважали и даже где-то побаивались двадцатитрехлетнего юношу. В бою Гарет Хлоринг был не только отважен, но и хладнокровен, быстр и страшен, в поединках чести – непобедим и бескомпромиссен. Фамильярности Гарет с собой не позволял никому, даже королям, умел сразу поставить себя, и закалённые в боях наёмники относились к нему с почтением.

– Что наши люди? – Обратился Гарет к Адаму. – Где их разместили?

– В казармах Хозяйственного двора, сэр. – Ответил Адам по-военному чётко. – Жалоб нет, сэр.

– А вопросы и пожелания?

– Есть, сэр.

– При Рыцарской башне есть свои казармы. – Обратился Гарет к Марчелло. – Надо узнать…

– Я уже узнал, милорд. – Невероятный Альберт был тут как тут, Гарет даже еле заметно вздрогнул. – Я приказал от вашего имени привести их в порядок, и скоро они будут готовы. Там около ста лет никто не жил…

– Понятно. – Гарет с опаской глянул на него. Какой-то этот Альберт был… идеальный, аж подозрительно. Марчелло, на которого Гарет бросил один мимолётный взгляд, тем не менее, Гарета прекрасно понял и чуть склонил голову.

– Мы можем сами нести стражу, сэр, – продолжил Адам, – ведь здешние пентюхи вовсе ворон не ловят! – С наёмниками Гарет общался на немецком. – Я прошёлся ночью по всем коридорам и по наружной стене, и меня даже не окликнул никто!

– Merde! – Выругался Гарет. – Сотня Гейне будет нести караул в Рыцарской башне с сегодняшнего дня, дармоедов выгнать на хрен всех до единого. Об остальных я сегодня же поговорю с Тиберием. – Он слегка поколебался. Глянул на Альберта:

– Слушай, э-э-э…

– Альберт Ван Хармен к услугам вашей светлости.

– Я ещё не герцог.

– Это неизбежно, милорд.

– Ну, потом об этом… Что вообще здесь творится? Я имею в виду…

– Люди расслабились, милорд. – Мягко произнёс Ван Хармен. – Их высочество все любят, но никто не боится. Люди воруют, ленятся, пренебрегают своими обязанностями. Её сиятельство графиня слишком юна, чтобы навести порядок, и вдобавок несколько… хаотична, я бы сказал. Она не боится быть суровой, но её суровость бессистемна и зависит от её настроения. Люди не работают, а подстраиваются под неё. Когда она не в духе – просто от неё прячутся, когда гроза проходит стороной, продолжают лениться. Боюсь, милорд, ваше имущество рассматривается обитателями этого замка, как источник собственных благ.

– Понял тебя. – У Гарета желваки забегали по скулам. Ему вновь захотелось рвать и метать, выматериться от души, сорвать переполнявшие его злость и отчаяние на ком-нибудь рядом – да хоть бы и на Альберте этом! Но Гарет взял себя в руки и сказал ровно:

– Что, колодки и позорный столб на Хозяйственном Дворе ещё стоят?

– Разумеется, милорд. Я взял на себя смелость и совершил некоторые перестановки среди слуг низшего звена. Слуг его высочества я, разумеется, касаться не смею, все они – титулованные особы.

– А набрать новых людей в городе и пригородах сможешь?

– Разумеется, милорд. – Ван Хармен позволил себе одобрительную улыбку.

– За лень и праздность – вон из замка. За неисполнение обязанностей – пинка под сраку и вон из замка. За воровство – в колодки или к позорному столбу, отрубить пальцы на правой руке и вон из замка. За измену – на дыбу. Кто у нас в тюрьме?

– Ганс Фон Зиберт комендант, милорд, Иеремия Стоун – палач и экзекутор.

– С ними я позже поговорю. А сейчас…

– Кастелян Гриб хотел бы встретиться с вашей светлостью после визита к Женскому Двору. Я настоятельно рекомендовал бы принять его.

– Что у него?

– Дело касается рыцарей их высочества и их содержания. По словам кастеляна, оно превышено во много раз, боюсь, благородные господа давно сочли вашу казну своей.

– Я его приму. – Приуныл Гарет.

– С прочими проблемами, если позволите, я разберусь сам и доложу вам обо всём, когда будет исполнено.

– Позволю. – Поколебавшись, сказал Гарет. Ну, не могло существовать такого идеального господина без всякой задней мысли! Вот так вот взял и нарисовался в самый нужный момент, такой нужный, такой ненавязчивый и своевременный… Просто куда деваться?! Без особого настроения Гарет отправился в Девичью Башню, а Марчелло, с полным кошелём денег – в Гранствилл, по своим делам.

Девичья Башня была двойником Рыцарской. В первой традиционно жили наследники мужского пола, в Девичьей – супруги, дочери и их двор, называемый Женским Двором. Его высочество был вдовцом, Гарет был ещё холост, и роль хозяйки Женского Двора играла Габриэлла… ну, как играла?.. Кое-как. При дневном свете Гарет по пути отмечал признаки упадка: пыль, паутину, оборванные портьеры, отсутствие свечей в канделябрах, а порой и отсутствие самих канделябров, следы грязных ног на блестящих плитах в Рыцарском Зале… Стиснул зубы, поднимаясь по парадной лестнице Золотой Башни в приёмную его высочества.

– Как он? – Спросил Тиберия, который вышел к нему навстречу.

– Плохо. – Ответил тот. – Остался сегодня в постели, отказался от завтрака… Спрашивал про тебя.

– Ты сказал ему?..

– Твои слова я ему передал.

– И?..

– Дай ему время. Твой отъезд, на самом деле – хорошая идея. У вас обоих будет время.

– Слушай, Тиберий… – Гарет оглянулся. – Этот Альберт Ван Хармен…

– Которого ты назначил своим управляющим?.. Он недавно при дворе. Но зарекомендовал себя с самой положительной стороны. Ненавязчивый, грамотный, исполнительный. Только…

– Только что? – насторожился Гарет.

– Как тебе сказать?.. У него нет ни семьи, ни жены, ни братьев, ни сестёр. Он словно из ниоткуда соткался, и всегда там, где он нужен. Не пьёт, не играет, не ходит к женщинам, не оставляет себе на ночь служанку, чтобы грела постель. Я подсылал к нему людишек, которые предлагали ему взятку за разные услуги – не взял. Но и не доложил никому. Писем никому не пишет. Вообще странный тип. Вроде и положительный со всех сторон, но в замке его не любят. Может, как раз за то, что такой положительный?

– Может. – С сомнением кивнул Гарет. Ничего, если у этого Альберта есть хоть одна кость в шкафу, не говоря уже о целом скелете, Марчелло её отыщет.

В Девичьей Башне его визита ждали с таким нетерпением, что аж воздух вибрировал. Весь предыдущий вечер дамы и девицы свиты Габи, всего шестнадцать штук, мылись, душились, выбирали туалеты и украшения, ленты и платки, скандалили, рыдали и истерили. Сегодня в приёмной зале графини Маскарельской сильно пахло жжёным волосом, горячим утюгом, лавандовой и фиалковой водой, розовым маслом и истерикой; дамы, расфуфыренные в пух и прах, снова и снова уверяли друг друга, что совершенно не интересуются молодым Хлорингом, вздрагивая всякий раз, как открывались двойные двери, и меняясь в лице, когда оказывалось, что шухер напрасный. Габриэлла – Габи, – тоже нервничала. Она забыла о том, что комнаты кузена нужно подготовить к его приезду, и теперь готовила отмазки, главной из которых была: она отдала своевременные распоряжения, а твари служанки их не выполнили. Виновные служанки тоже уже были назначены, и не подозревая пока о том. Ожидая справедливо рассерженного на неё кузена, Габи заочно уже злилась на него сама, оправдывалась и переходила в контрнаступление, не слушая, что ей говорили другие дамы. Слух об убийственной красоте молодого Хлоринга уже пронёсся бурей по всем закоулкам Хефлинуэлла, и все особи женского пола, от баронессы до последней кухонной замарашки, уже обсуждали его. Обсуждали его ордена, его внешность, его военные успехи, а с раннего утра, с лёгкой руки не то Инги, не то Ким, ещё и его постельные подвиги. Дамы, которым шёпотом поведали о них камеристки, таким же страшным шёпотом пересказывали это своим товаркам, горничные которых оказались не так расторопны. В приёмной стоял гул, то и дело слышались шепотки, хихиканье, звонкие возгласы и ахи. Лучший менестрель Хефлинуэлла, признанная на Острове звезда, Лучиано Делла Вольпе, тоже нервничал и то и дело сбивался с ритма, извиняясь перед Габи, которая тоже его почти не слушала. Рыцари стояли, чуть надувшись и уже заранее тихо ненавидя такого сильного соперника, который, ещё не появившись, уже завладел вниманием всех признанных красавиц, и только пажи Девичьей Башни, по воспоминаниям Гарета – самые противные и наглые мальчишки на свете, – вели себя, как обычно, то есть, болтали, шкодничали, задирали друг друга и дам, и вообще не стеснялись всячески проявлять свой противный нрав. Как большинство мальчишек всех времён и мест, они плевали на субординацию, титулы и заслуги, и когда-то здорово изводили юного Хлоринга, дразня красноглазым, остроухим и чельфяком, за что он их нещадно бил и получал потом от отца и Тиберия хороших люлей. То и дело какая-нибудь дама, обычно одна из самых красивых, вскрикивала и набрасывалась на малолетних шалопаев с руганью и тумаками: они то задирали им юбки, то прикалывали к этим юбкам что-нибудь, то запускали под них собачку или кота – в лучшем случае! – в общем, выражали своё восхищение их красотой и свои юные чувства, как умели. Когда герольд торжественно объявил:

– Старший сын его высочества, граф Гранствиллский, Июсский и Ашфилдский, сэр дю Плесси, кавалер орденов Розы, святого Георгия, святого Андрея Первозванного, Золотого Льва и Креста святого Павла, Гарет Агловаль Хлоринг! – Обладателя всех этих титулов встретил дружный женский визг: кто-то из пажей выпустил в толпу несколько крыс. Гарет, войдя, остановился в дверях, приподняв правую бровь: дамы визжали и запрыгивали на скамьи и сундуки, стояли визг, крики, смех и проклятия. Сразу же определив, в чём причина, Гарет тоже засмеялся и прямиком направился к кузине, которая одна не визжала и не металась, с презрением созерцая всеобщую панику. Габи абсолютно не боялась ни крыс, ни мышей, вообще была на удивление бесстрашна. Гарет поцеловал её в щёку, вдохнув сильнейшую волну аромата розового масла, которое неумеренно использовала Габи, произнёс:

– Здравствуй, дорогая кузина. Ты прекрасна, слов нет. – Ничуть не покривив душой. Габи, высокая, стройная, тонкая и гибкая, как лоза, была похожа на королеву, словно сестра-близняшка, только намного моложе. Черноволосая, с белой, безупречно-матовой кожей, васильковыми глазами и розовыми губами, немного узковатыми, но прекрасной формы, Габи была без всякого преувеличения и пафоса прекрасной, как эльфийская восковая кукла. Гарету она показалась ангелом, благодаря своим удивительным широко открытым глазам, обрамлённым стрелами длинных чёрных ресниц, глазам ангела, попавшего в какую-то беду, но слишком гордого, чтобы в этом признаться. Он хотел устроить кузине разнос за вчерашнее, и – не смог. Ни один нормальный мужчина, с нормальными мужскими инстинктами, не смог бы грубить такому существу! Да и хрен с ним, с холодным камином… Не замёрз же!

– Я думала, ты приедешь завтра. – Габи, видно, на свою красоту не очень понадеялась, и поторопилась оправдаться. – Велела служанкам камин почистить и протопить, а они, дуры косорукие…

– Забудь. – Махнул рукой Гарет. – Познакомь меня лучше со своими красавицами. – И он глянул, казалось, на всех дам одновременно. Глаза его, ярко-синие, нечеловеческие, умели смотреть так, что эта нереальная синь становилась вдруг тёплой, ласковой, тающей, завораживающей. Смотреть ему в глаза было трудно от яркости его взора; уже через несколько секунд начинало казаться, что синева эта плавится, плавает и течёт. Гарет силу своих чар прекрасно сознавал, и смотрел на табунок дам перед собой, как сытый волчара на хорошеньких ягняток. Взгляд его мигом выхватил статную белокурую красавицу с глазами бархатисто-серыми, похожими на вьюнки, со светлой сердцевинкой и тёмными ободками радужки; у красавицы была прямо-таки роскошная для её возраста – не старше шестнадцати, – грудь. Гарет любил грудастеньких, но таких молодых и красивых не жаловал. После того, как его в двенадцать лет соблазнила взрослая дама, – Гарет был уже тогда высоким и крупным для своих лет мальчиком, – и по сей день, Гарета осаждали женщины всех возрастов, калибров и сословий, привлечённых его красотой, титулом и богатством. Он привык к лёгкой добыче и не хотел, и не умел завоёвывать и соблазнять. «Помилуйте, какое соблазнение?! – Говорил он в мужском кругу. – Я их строю перед собой и тычу пальцем: ты, ты, и ты – раздевайся и в постель!». Никаких серьёзных отношений он не хотел и не заводил; считал, что «все бабы одинаковы, просто есть гонористые и много возомнившие о себе, есть дуры, а есть честные давалки, и последние предпочтительнее». Светловолосая красавица была из первой категории – возомнившей о себе. И потому взгляд Гарета достался другой даме, на первый взгляд, скромной и незаметной, но на взгляд Гарета – почти идеальной. Лет двадцати пяти, пухленькой, даже пышненькой, мягонькой, с тёмными ласковыми близорукими глазами, белой сдобной кожей и маленькими, почти детскими, ручками, она не бросалась в глаза, но исподволь пленяла своей сдобной нежностью и невероятной женственностью. Гарет, знакомясь с дамами, приседающими перед ним по мере того, как их ему представляли, отметил себе, что пышечка носит имя Вильгельмина Мерфи, что она вдова, и что она страшно застенчива. Решив для себя, что она-то и будет его первой жертвой, Гарет подарил ей пристальный взгляд, который подействовал, как и положено: Мина Мерфи в полуобморочном состоянии отступила к стеночке и в сладком ужасе постаралась скрыться от этого ужасного и в то же время прекрасного взгляда. А Гарет вручил Габриэлле шкатулку с подарками и главное сокровище: альбом, переплетённый в тиснёную золотом телячью кожу, с миниатюрами итальянского художника, на которых были мастерски изображены дамы в самых модных на тот момент нарядах, с самыми модными аксессуарами, от диадем до собачек и горностаев. Появление этого роскошного издания было встречено стонами и ахами, дамы столпились вокруг Габи, которая сама, при всей своей вредности, не сдержала восхищения, увидев первую же миниатюру.

– Смотрите, как она повязала барбет! – Воскликнула одна из дам.

– Да и шляпка, смотрите, какая прелесть! У нас таких и не видали!

– Это из Бургундии? – С замиранием сердца спросила Габи. Бургундия была её розово-голубой мечтой.

– Художник итальянский, – сказал Гарет, – но мода да, бургундская. – Он мгновенно завладел общим вниманием и восторгом, рассказывая о моде и обычаях при дворах Европы, заставляя рыцарей дуться и негодовать в сторонке. Гарет сыпал комплиментами, утверждая, что дамы во Франции и особенно в Дании скучны и некрасивы, зато в Хефлинуэлле – о-о-о-о!!!

– Рыцарские косы в Бургундии, к примеру, – он подарил синий взгляд красавице Авроре Лемель, – плетут, вставляя в них нитки и ленты, чтобы выглядели пошире и попышнее, вам же, прекрасная Аврора, это совершенно ни к чему, ваша коса – чудо Божье!

Аврора лишь повела плечом и поправила косу, и в самом деле, такую толстую и длинную, спускавшуюся ниже колен девушки и отнюдь не истончавшуюся к концу, что от неё невозможно было отвести глаз. «Гордячка!» – Фыркнул про себя Гарет. Он был абсолютно уверен, что сломил бы сопротивление гордой красавицы и соблазнил бы её на раз, но он не имел дела с девственницами, как бы красивы они ни были. Конечно, особых проблем у сына принца, одного из самых богатых людей Острова, из-за девицы пусть и хороших кровей не возникло бы, он легко откупился бы от её родственников, но Гарету эти проблемы были ни к чему. Слёзы, упрёки, истерики, шантаж, – он насмотрелся на это, становясь свидетелем отношений своих приятелей и знакомых. Вот Мина Мерфи – идеал! Не красавица, но сочненькая, мягонькая, пышненькая, самый смак – и при том явно не избалованная и очень застенчивая, а значит, преследовать его постесняется. Потрахает её, а потом выдаст замуж – вдова же! – и даст хорошее приданое. Гарет искренне считал, что это предел желаний и мечтаний любой женщины. Ну, подарки, конечно же – Гарет Хлоринг любил драгоценности и знал в них толк. Колье из белого золота с тёмными топазами здорово украсит аппетитную нежную шейку, и пойдёт к её карим глазам. Не чуждо ему было и благородство: он намеренно не уделял Мине никакого внимания, чтобы не привлекать к ней лишних глаз и сразу оградить её от сплетен и преследования. Их связь, какой бы по длительности ни была, будет для остальных секретом.

– А если честно, – им накрыли для завтрака один стол, где Гарет и Габи уселись только вдвоём, чтобы поговорить, – ты был в Бургундии?

– Был. – Усмехнулся Гарет. Герцог Бургундский, Жан Бесстрашный, был союзником англичан, и Гарет в самом деле был у него в составе английского посольства. – А кухня у нас по-прежнему отменная! Я такой рульки десять лет не ел!

– Ненавижу рульку. – Скривилась Габи. – Вообще свинину не люблю! А в Бургундии едят свинину?

– Едят. И свинину, и оленину, и фазанов, и кабанину. И многое другое. Лучшая кухня, как всем известно, в Венгрии, но и в Польше, я тебе скажу, умеют покушать… Блюда простые, но вкусные – умереть, не встать! Такую капусту со свиными ножками, какие я ел в польской корчме в Силезии, только во сне теперь и вспомнишь. А что ты так интересуешься Бургундией?

– Смеёшься?! – Воскликнула Габи так громко, что играющие на лютне и арфе Лучиано и Аврора посмотрели на них, не прерывая, правда, игру. – Бургундия – это центр Европы, это цивилизация, это законодательница мод! Изящество, стиль! Наш Остров – фу! Гарет, ты был в Европе, ты видел Бургундию, Тулузу, Венецию! И ты хочешь сказать, что наша помойка хоть как-то сравнится с ними?! Я тебя умоляю!

– Наша, как ты выразилась, помойка, – холодно сказал Гарет, – снилась мне каждую ночь. Я люблю наш Остров.

– А я ненавижу! Холодная, тупая, отсталая, унылая дыра! Настоящие европейцы над нами только смеются! Знаешь, что они про нас говорят?!

– Знаю. – Гарет бросил нож на стол, промокнул губы салфеткой. – Что мы – сброд, сбившийся в кучу со всей Европы. И врут, что мы живём в убогих халупах, спим с овцами и собаками, трахаемся – прости, кузина, – с эльфами и троллями и жрём свиную требуху с отрубями.

– И ничего это не враньё! Я ехала с Тиберием в Хефлинуэлл, и мы по дороге в таких помойках останавливались, что там ещё хуже! И они вовсе нас не презирают, и вовсе не травят, это пропаганда тех, кто пытается нас рассорить, кому это выгодно! При тётином дворе есть европейские послы, они признают, что тётя – образец европейской культуры, и её дворец… Гарет, она меня постоянно зовёт к себе. Говорит, что ко мне сватается пол Европы, и граф Тулузский – в их числе. Тулуза – это же почти что Бургундия!

– Тулуза – это французская провинция. После Альбигойских войн она потеряла и власть, и престиж, и значимость. Нам только и осталось, что породниться с изгоями.

– При чём тут… – Габи надула губы. – Мне вообще до политики дела нет! Что плохого в том, что я мечтаю о тёплом юге, о красивой жизни, красивых людях, о цивилизации?! Тётя пишет, что я красивая и юная, и могу выбирать то, что хочется, а не то, что придётся!

– Я бы тоже хотел, но не могу. – У Гарета совсем испортилось настроение. – А королева-то с письмами этими хороша, а?!

– Что?! Ну, что?! – Обиделась Габи, ломая печенье длинными изящными пальцами. – Она хочет мне добра, она одна только и хочет его мне! Да дядя, бедный дядя, он вообще о себе не думает, – Габи в самом деле любила его высочество, и Гарет многое готов был ей за это простить, – заботится обо всех, а о нём – никто… Гарет, я так его жалею! Я так хочу ему помочь! Зачем вы поссорились?.. Ведь все, кроме тебя, понимают, что…

– Габи! – Гарет резко встал, толкнув стол, и тот опасно качнулся, посуда зазвенела, вино плеснуло на скатерть. – Ни слова о моём брате, ясно?! – И Габи, встретив его пытающий красным взгляд, поёжилась. – Иначе поссоримся и с тобой!..

Девочек утром подняли ворчание и маты Доктора, проверяющего больных. Он носил с собой гибкую тяжёлую палку, гладкую, обтянутую кожей, с петлёй для руки; удары этой палки сыпались на беременных девушек, хоть те и не провинились абсолютно ни в чём, просто потому, что у Доктора с утра было дурное настроение. Впрочем, если у него было хорошее, было ещё хуже, потому, что в таком случае он не бил, а забавлялся. Все его забавы были извращенные и исключительно поганые и все причиняли боль, поэтому лучше уж, когда он просто бил.

Обследовав больных, Доктор переключился на Девичник. Девочкам приказано было по двое идти в нужник на клизму, потом мыться в бассейне, показаться ему, позволить рабыням причесать их, поесть и занять своё место на верхней ступеньке над бассейном, как положено, на коленях. Им запрещено было не только переговариваться, но даже переглядываться. Вскоре пришёл Приют; до обеда они развлекались с новенькими, не обращая ни малейшего внимания на их синяки и кровоподтёки. Парни чувствовали себя в Девичнике вольготно. Бассейн здесь был меньше, чем у них, в Домашнем Приюте, но зато более удобный и тёплый; на его ступенях можно было очень комфортно устроиться с Чухой, угощением и лёгким вином – другого им не полагалось, да и это они получали только здесь, в Девичнике. Доктор добавлял в него какие-то возбуждающие средства, и Приют с огромным удовольствием шёл и за этим допингом в том числе. Они бездельничали, пили и развлекались, потягивая вино и тиская девочек. В такие минуты они были вполне довольны собой и своей жизнью, и прежде так было и с Гором – а теперь ему мешало присутствие Марии, было для него, как бельмо в глазу, как кость в горле. Девушка стояла на коленях, под которыми натекла и запеклась небольшая лужица крови, и он, заметив это, быстро подошёл, увидел стекло, и заорал:

– Какого чёрта, Клизма, ты ей стекла насыпал?! Она же кровью истечёт! Убрать, живо! Придурок тупой, клизма волосатая… Мне не надо, чтобы она сдохла, мне надо, чтобы она стала нормальной Чухой!

– Не станет она нормальной. – Возразил Доктор, с ненавистью глядя на Марию. – Я тебе говорю. Эта дура, их Мамаша, или совсем свихнулась, или лишний дукат захотела; эта тварь – не для Девичника, она для Галереи. Паскуда вонючая, тварь поганая!

– Я не паскуда! – Собрав все силы, хрипло закричала Мария. – Это ты! Ты паскуда, ты – тварь!

– Чего-о?! – Задохнулся Доктор. – Это ты – мне?! Ах, ты… Он рванулся к ней, и Мария – и как только исхитрилась освободить руку?! – вцепилась ногтями ему в лицо. Доктор заорал, а Гор медлил, глядя на него с нескрываемым злорадством.

– Убери её! – Орал Доктор. – Убери её, она сейчас мне глаз вырвет!

Гор стиснул руку Марии, и та вынуждена была разжать пальцы в его железной хватке. Веки Доктора были в крови, он выл от боли и ярости:

– Мой глаз! Мой Глаз!!!

– Гор, это, надо что-то с нею делать! – Серьёзно сказал Арес. – Она же бешеная, в натуре бешеная!

– Стой! – Гор остановил Доктора. – Ты что, не видишь, она специально нарывается?! Она сдохнуть решила… – Он с ненавистью глянул на Марию Сам он всерьез боялся даже прикасаться к ней, его пугала сила собственных ярости и ненависти, он боялся не сдержаться и убить ее. «Я докажу тебе! – Безмолвно, но со страстью, возопил он внутри себя. – Я докажу тебе, тварь, что ты – никто! Что ты просто Чуха, тупая, злобная скотина, и все!!!».