Шашин был доцентом кафедры АСУ, нашей выпускающей кафедры. Его русская физиономия вполне соответствовала фамилии и явно диссонировала с прочими корифеями кафедральной науки – преподавателем Кругом, преподавателем Плаксом, и преподавателем Кубраком.
Я ни на что не намекаю… Просто констатирую факт. Ни антисемитом, ни русским националистом я тогда не был (да и сейчас не стал): все сокурсники и преподы воспринимались как граждане великой империи, где нет ни эллина, ни иудея; и наша Илонка не воспринималась эстонкой, инородкой, нацменкой, а башкирское происхождение Салимы я осознал примерно на третьем году знакомства, попытавшись сдать не помню уж какой экзамен по ее конспекту – в некоторых словах буквы вроде русские, да не прочесть, второпях писала по-башкирски….
Так что в этническом составе преподавателей никто ничего странного не видел, к тому же своим они не протежировали (открыто и нагло, во всяком случае). Но вот доцент Шашин… Да…
Был он типичный русский мужик, от пашни, от сохи, от пивного ларька, и костюмчик доцентский смотрелся на нем как ватник с валенками на балерине. Не говоря уж о галстуке…
Зато очень шла Шашину опухшая похмельная физиономия, покрытая рыжей странной растительностью, – не то недоросшая борода, не то переросшая щетина. И неистребимое алкогольное амбре… Ну что поделаешь, не продавались тогда на каждом углу тик-таки и прочие антиполицайские выдумки, приходилось перешибать народными способами; и сдавать, к примеру, лабораторную работу все усаживались рядом, не напротив, спасаясь от мощного выхлопа.
А предмет шашинский назывался «Сети передачи информации», сокращенно СПИ, в просторечии СПИД. Тугой был предмет, никто его толком не знал, и сам Шашин, пожалуй, тоже.
И вот картина: зима, сессия, предэкзаменационная консультация. Сидит группа, задает бестолковые вопросы. Сидит Шашин, дышит перегаром, попивает воду из графинчика, дает еще более бестолковые ответы. И с каждым таким вопросом-ответом у группы растет и крепнет убеждение: СПИД не сдать!
А сдать ох как хочется, на дворе восемьдесят шестой год, студенты в коммерческих фирмах не подрабатывают, за полным отсутствием таковых. И пятьдесят пять ежемесячных рублей каждому жизненно важны, а тут перспектива такая мрачная открывается… (Для сравнения с современными ценами: посидеть в день стипендии во «Фрегате» с обильной выпивкой и хорошей закуской, а затем разъехаться по домам на такси обходилось примерно в червонец с носа. Были ж времена…)
Так вот, закончил Шашин консультацию, опорожнил графин, попрощался, ушел. А студенты не расходятся: сидят и тоскливо размышляют, что с ними послезавтра в этой самой аудитории произойдет, и как бы им грядущей лавины «неудов» избежать. И, глядя на осушенный доцентом графинчик, придумывают умные головы план: воспользоваться пресловутой доцентовой общечеловеческой слабостью. И тут же планчик реализуют: собирают с народа по гривеннику-полтиннику, командируют троих парней покрепче толкаться в водочную очередь, временно конфискуют в соседней аудитории однотипный графинчик…
От хлопот своих повеселели заговорщики, и жизнь не такой уж мрачной кажется, и стипендия на горизонте замаячила…
На экзамен группа в полном составе заявилась к самому началу. Появляется Шашин, студенты напряженно в него всматриваются: какой? А видок-то у препода, надо сказать, самый похмельный, обнадеживающий, – экзамен как раз после старого Нового года случился.
Заходит первая партия сдающих в аудиторию, и у одного под курткой, на руку наброшенной, графинчик. Заряженный, разумеется, водкой под самое горлышко. И пока все возле Шашина толпятся, внимание отвлекая, подменяет этот Копперфильд незаметно графины, и старый в дальний угол, под парту, от греха подальше.
Выбрали студенты билеты, расселись, пишут… А сами то на доцента, то на графинчик поглядывают.
Доцент не подвел. Оправдал ожидания. Послонялся по проходу уныло, сел за стол свой преподавательский… Посидел… Подумал… И налил-таки в стакан из графина полстакана жидкости! И залпом выпил!!
Не поперхнулся ведь, не закашлялся от неожиданности, – закаленный боец, ясное дело. Студиозусы не дышат, момент критический и непредсказуемый, дальше пойти всяко может. Шашин лицом меняется и смотрит на студентов. А они на него. И все молчат.
Встает доцент и твердой походкой, с каменным лицом, так ни слова и не сказав, выходит. Начинается паника. Когда ждавшие в коридоре заговорщики сообщают, что потопал Шашин в сторону деканата, паника перерастает в самую черную депрессию. Время-то суровое, поход на алкашей в самом разгаре, и вдруг такой казус… Деканат, комсомол, тут уже не про стипендию разговор, такое дело уже отчислениями пахнет…
Короче, отдирают с треском заклеенную на зиму форточку, отправляют в нее не оправдавший надежд графинчик, а на его место тот, первый, с водичкой, и решают от всего отпираться: мол, вкусовая у доцента галлюцинация…
Входит Шашин – вид довольный, лицо просветлевшее, в руках две тарелочки общепитовские с салатиками и сосисками… И опять за стол! И закусочку неторопливо раскладывает! Растягивает, гад, удовольствие. Момент предвкушает.
Студенты тоже лицом светлеют, на стипендию уже плюнули, хуже не будет, сидят как в театре, глазеют…
…Ох, и наставил же Шашин в тот день двоек! Абсолютный рекорд ЛИАПа за всю его историю. Лопухнулись ребята, забыли, что буфет с деканатом рядышком, да и в деканате, кстати, тоже люди сидят, тоже похмельем мучаются. В довершение всех обид и графинчик-то под окном через полчаса не нашли, только чьи-то следы в сугробе к месту падения – туда и обратно. Хорошо что хоть по черепу никому не попали, хоть кому-то повезло в этой мрачной драме, выпей, друг, и за наше здоровье…
Только по нашему выпей, по-лиаповски, вот так: полный стакан берется изогнутой под немыслимым углом рукою и по пути к губам совершает быстрое винтообразное движение; лучшие асы выполняют этот высший пилотаж почти мгновенно и не пролив ни капли, и звучит при этом старинный, традиционный лиаповский первый тост:
– А-а-а-т винта!