Как и многие мои ровесники, я давно и прочно состою в клубе любителей межгалактических, межвременных, палеонтологических, марсианских, потусторонних, ярмарочных приключений с мумиями и чудовищами, словом – произведений Рэя Брэдбери. Впрочем, справедливости ради, Брэдбери принадлежит всем возрастам. Представители Величайшего поколения, ветераны Второй мировой войны читали первые рассказы Брэдбери в бульварных журналах, сидя в грязных окопах на истерзанной войной европейской земле. Беби-бумеры уносились на Марс с «Марсианскими хрониками», глазели на цирковых уродцев из «Человека в картинках» и бегали по зеленым полям Гринтауна вместе с героями «Вина из одуванчиков» – причем не только читали эти книги, но и слушали их в вечернем эфире, когда Брэдбери стал звездой радиопостановок. Поколение X открывало для себя Брэдбери на уроках литературы в школе и, куда важнее, за ее пределами – истории о ракетах из нержавеющей стали и пожарных, жгущих книги в мрачном антиутопическом мире, захватывающие, яркие и, выражаясь языком поколения X, ужасно клевые.
И вот с Рэем Брэдбери знакомится новое поколение. Он уже стал легендой, иконой американской литературы, вошел в пантеон, населенный ду`хами литературного прошлого, наряду с Шекспиром, Мелвиллом, Диккенсом и По. Иные критики мысль о причислении Брэдбери – так называемого фантаста! – к литературному пантеону сочтут кощунственной, однако они давно опоздали на космический корабль и просто не в состоянии оценить метафоры Рэя Брэдбери, музыкальность его языка, а самое главное, созданную им мифологию. Короче говоря, эти критики не смыслят в творчестве Брэдбери ровным счетом ничего. Он намного больше чем фантаст, и вся его жизнь тому свидетельство.
Дети миллениума откроют для себя Брэдбери так же, как в свое время мы, – через его книги. И можно не сомневаться, что они присвоят его, как мы до них, потому что Рэй Брэдбери принадлежит всем поколениям.
Его поклонникам несть числа, и я присоединился к ним еще в утробе: в 1967 году мой отец читал книги Брэдбери вслух моей беременной матери. А одиннадцать лет спустя я впервые прочел Брэдбери сам, обнаружив на отцовской полке потрепанную книжку под названием «Человек в картинках». На мягкой обложке красовался этот человек собственной персоной; он сидел обнаженный на деревянном ящике, татуированной спиной к зрителю, в окружении жутковатого красного пейзажа, похожего на страшный сон; помню, я долго рассматривал эту обложку. С того момента мой отец каждый год клал под сияющую огнями рождественскую елку книги Брэдбери; они манили яркой подарочной упаковкой, с нетерпением дожидаясь своего читателя, и меня было от них не оторвать – к большому удовольствию моей матери.
В двадцать пять я вернулся в Иллинойс, чтобы ухаживать за ней в пору смертельной болезни. Родители развелись, старшие братья и сестры разъехались, так что я остался единственным свидетелем отчаянной борьбы матери с раком. Она спала лишь по несколько часов кряду, и в эти недолгие периоды покоя я уходил к себе. Помню, как зимними ночами смотрел в окно, за которым в свете уличных фонарей кружились большие хлопья снега, и впервые слушал аудиокнигу «Конвектор Тойнби» – вставлял кассету в маленький плеер, выключал свет, и меня убаюкивал голос Рэя Брэдбери, читающего вслух собственные рассказы. Это было настоящее волшебство и отдохновение для моей души, измученной печалью и болезнью матери. В одном из текстов, «От греха моего очисти меня», звучала такая глубокая меланхолия, что внезапно я ощутил родство с рассказчиком. Я не один. Я не одинок!.. Не в том ли суть хорошей истории – дать нам чувство принадлежности, помочь осознать простые истины?… Тогда я понял, что этот поэт прозы видит красоту в печали.
Моя мать скончалась в 1992 году. Ей было немногим больше пятидесяти.
Восемь лет спустя после ее смерти родилась эта книга. Я тогда работал в журнале Chicago Tribune Magazine и предложил редактору сделать материал о сыне Иллинойса, пасынке Марса, привратнике призрачной Октябрьской страны, почетном библиотекаре Академии воображения – Рэе Дугласе Брэдбери, которому в тот год как раз исполнялось восемьдесят лет. Редактор дал добро, и я полетел в Лос-Анджелес, в гости к Брэдбери – в его большой многоэтажный дом, выкрашенный (очень кстати) в цвет одуванчиков. К парадному крыльцу вело больше десятка ступеней. Когда я поднимался, из кустов выскочили и бросились врассыпную коты. Перед дверью лежал коврик с хэллоуинскими тыквами, кричащими «Бу!».
Давняя служанка Брэдбери проводила меня в фойе. Первым же, что я увидел, оказалась картина – оригинал иллюстрации с обложки «Человека в картинках», которая так занимала меня в детстве. Итак, я наконец достиг цели!
Шел 2000 год, последний понедельник мая, на дворе стояла теплая погода, а мне предстояло встретиться с удивительным человеком. За семь месяцев до этого Рэй перенес инсульт, поэтому двигался осторожно – большой, когда-то пышущий жизнью человек теперь хромал, опираясь на трость. Впрочем, это не мешало ему разговаривать со скоростью света – он вещал, философствовал и предлагал решения во благо всего человечества, то и дело с благоговением обращаясь к прошлому. Тогда я понял, что Брэдбери представляет собой удивительной красоты парадокс: он пишет об отдаленном будущем, однако постоянно возвращается к старинным механическим агрегатам Уэллса и Верна, а о далеком прошлом повествует со щемящей тоской, будто говорит: счастливое будущее возможно, только если своевременно оглядываться назад. Рэй Брэдбери – человек-противоречие, пророк ностальгии: он предсказывает прошлое и вспоминает будущее.
Дом Брэдбери представлял собой настоящее святилище, полное «метафор», как называл это сам Рэй, – символов и сувениров («Талисманов!» – пояснял он со смехом) его жизни и карьеры. Комнаты полнились предметами изумительной коллекции всего, что только есть на Земле и Марсе. Тем солнечным днем лучи, проникая сквозь широкие белые жалюзи, золотили своим светом тутанхамонскую сокровищницу Брэдбери. На стене висел оригинал обложки первого издания «451° по Фаренгейту», нарисованной старым другом и коллегой Рэя, Джозефом Мугнаини. На каминной полке в гостиной стояли прозрачные или блестящие статуэтки – награды, копившиеся десятилетиями. В коридоре всего через несколько месяцев после моего первого визита Рэй повесил медаль за достижения всей жизни, полученную в ноябре 2000 года от Национального книжного фонда за выдающийся вклад в американскую письменную культуру, – подтверждение того, что его творчество занимает прочное место в массовой литературе.
В кладовой хранилась толстая стопка раскрашенных вручную целлулоидных кадров «Дамбо», «Золушки», «Пиноккио» и многих других классических мультфильмов, подаренных Рэю самим Уолтом Диснеем. Практически на всех поверхностях в доме, включая столы и стулья, высились горы бумаг, старых фотографий, начатых рассказов, газетных статей, рукописей и пластмассовых лотков из-под молочных бутылок, где хранились бессчетные папки. В каждой комнате были игрушки: на диванах сидели гигантские плюшевые звери; жестяные ракеты и заводные роботы, притаившись в уголках, только и ждали момента, чтобы воспрянуть к жизни. И почти в каждой комнате встроенные стеллажи ломились от тысяч и тысяч книг.
Я провел в этом доме весь день, изумленно осматриваясь и слушая речи хозяина. Семидесятидевятилетний человек – и Питер Пэн, и мудрый сэнсэй – обладал энергией целого стада тираннозавров. Он работал одновременно над двумя романами, книгой эссе, сборником рассказов, полным собранием стихотворений, многочисленными статьями и пьесами. Словом, передо мной был творческий гигант. Он любил жить и собирался провести оставшиеся годы с максимальной пользой. Такой сильной тяги к жизни я не встречал до тех пор ни в ком – и вряд ли уже встречу. Рэй неустанно бежал от смерти, заканчивая один проект за другим. Впрочем, больше впечатляла не столько его плодовитость, сколько настрой. «Если начинать день с мыслью «У меня ничего не выйдет», что же это будет за день?» – спрашивал Рэй, стремясь к своему излюбленному «оптимальному поведению».
«Я не верю в оптимизм, – объяснял он. – Я верю в оптимальное поведение, это другое. Что будет, если каждый день по максимуму воплощать возможности, заложенные в генах? Надо пробовать, испытывать себя. Никогда не знаешь, на что способен, пока не попробуешь. Это и есть оптимальное поведение. Если вести себя таким образом, станешь оптимистом. Как видите, есть разница – не быть оптимистом, а вести себя оптимально. Кричать во все горло и прислушиваться к эху».
Мы с Рэем Брэдбери почти сразу нашли общий язык. Ему понравилось, что я прочел все его произведения. Слава и богатство никогда не привлекали Рэя, он не любил слово «знаменитость», однако жаждал восхищения и признания. Когда к нему подходили незнакомцы со словами «Ваши книги изменили мою жизнь», он часто плакал. Так случилось и 14 декабря 2001 года – в день, который мэр Лос-Анджелеса Джеймс К. Хан объявил Днем Рэя Брэдбери. Когда Рэй шел домой после празднования в мэрии, из толпы к нему приблизился инвалид и сказал: «Спасибо за то, что вы изменили мою жизнь». Рэй был тронут до глубины души. А на Международном фестивале ComicCon, который проходил в 2003 году в Сан-Диего, я вез Рэя в инвалидной коляске, когда к нам подошел молодой афроамериканец и опустился на колени. «Я вырос в Южном Централе[1], но не стал бандитом, потому что у меня были вы. Вы, Азимов и Кларк стали моей бандой! Спасибо!» – воскликнул он. Глаза Рэя наполнились слезами. Молодой человек пожал ему руку и скрылся в толпе.
Впервые очутившись в доме Рэя, я рассказал свою историю – о том, как он помог мне развить воображение, как позже стал моим утешением в трудные времена, когда умирала мать. Больше всего Рэй любил слышать, что он каким-либо образом повлиял на жизнь своих читателей, изменил ее к лучшему.
Впрочем, близко сошлись мы не только поэтому. Мы оба выросли в одних краях и несли на коже пыль северного Иллинойса. Разговаривая о цвете солнца на Среднем Западе сентябрьским днем, мы обменивались понимающими улыбками. А когда я упомянул, что в одной из альтернативных чикагских газет вышло мое эссе о комиксе 1912 года «Индейское лето» (Injun Summer), в котором Джон Маккатчен воспевает позднюю осень, Рэй, разворошив гору сувениров в одной из комнат, протянул мне оправленный в рамку экземпляр этого комикса.
Думаю, он почуял во мне интерес к жизни, подобный собственному. Нас обоих увлекало очарование новых идей, мы оба любили наблюдать рождение истории и, как писатели, оба считали, что хорошие сюжеты окружают нас повсюду – нужно просто их «увидеть и отметить», как выражался Рэй.
В тот первый визит я познакомился и с Маргерит Брэдбери, на которой Рэй был женат более полувека. Одетая по-домашнему, в синий халат и тапочки, она заглянула в гостиную и сообщила хрипловатым прокуренным голосом: «У меня кошачий слух, так что я подслушала все ваше интервью». Ее впечатлили мои, как она выразилась, интригующие вопросы. В последующие годы мы провели с ней за разговорами не одну сотню часов, и нас связала нежная дружба. Я понял, что именно поддержка, вера и трудолюбие Мэгги дали карьере Брэдбери успешный старт.
Рэй первым признавал, что в их паре Мэгги – главный интеллектуал. Она знала четыре языка, много читала, любила историческую прозу, мистику, биографии, а больше всего – Марселя Пруста; в мой первый визит она читала его биографию на французском.
Во время своих частых поездок в Лос-Анджелес я имел честь познакомиться с четырьмя дочерьми и восемью внуками Рэя и Мэгги. Все они с великодушной добротой тут же приняли меня в свой круг.
После первого интервью в 2000 году Рэй предложил мне звонить, писать и дал номер своего факса. Мы стали переписываться еженедельно. Несколько месяцев спустя я вновь был в Лос-Анджелесе и заглянул к нему в гости, а через полгода появился замысел этой книги. Будучи журналистом, преподавателем колледжа и исследователем творчества Брэдбери, я с изумлением обнаружил, что его полноценной биографии до сих пор не существует. Рэй считал, что биография подводит черту под жизнью и до этого еще очень далеко. «Мне еще долго жить», – настаивал он.
Через несколько месяцев регулярной переписки и бесед мне удалось убедить его, что мир давно нуждается в биографии Рэя Брэдбери. Однажды за обедом в ресторане Pacific Dining Car в Санта-Монике он наконец согласился, и с тех пор каждые три-четыре недели я прилетал из Чикаго в Лос-Анджелес, чтобы провести незабываемое время в обществе человека, прожившего фантастическую жизнь. Мы катались по городу на лимузине Рэя, ужинали допоздна в Чайна-тауне и ходили на постановки пьес Брэдбери в его собственном театре Pandemonium. Я наблюдал за тем, как Рэй читает вслух зачарованным слушателям в библиотеках, церквях и других общественных местах, сопровождал его на автограф-сессиях по всей Южной Калифорнии. Мы часто ездили в Голливуд; одним солнечным днем он обернулся и спросил: «Хочешь увидеть мою звезду?» Мы посмеялись над тем, как абсурдно и эгоцентрично это звучит, а потом, конечно, нашли на голливудской Аллее Славы его звезду, заложенную 1 апреля 2002 года. Рэй водил меня по кладбищу Hollywood Forever, где любил подростком гулять между гранитных плит, охраняющих могилы старой голливудской гвардии. Мы катались по городу и любовались архитектурой нового концертного зала Disney – органично вписанного в городской пейзаж могучего монолита, напоминавшего Рэю оригинальные футуристические конструкции всемирных выставок его детства. А иногда мы ездили в загородный дом Рэя в Палм-Спрингс, ужинали в ресторане мексиканской кухни и разговаривали, часами разговаривали обо всех эпохах его жизни.
На свой восемьдесят третий день рождения Рэй пригласил нас с женой на праздничный ужин, который устроило в его честь Планетарное общество. Главный подарок в этот день оказался поистине космическим: Марс, центральная планета мифологии «Марсианских хроник», подошел к Земле на пятьдесят пять миллионов и почти семьсот тысяч километров – ближе всего за последние шестьдесят тысяч лет.
А вечер Хэллоуина 2003 года я провел с Рэем и его младшей дочерью Александрой за вырезанием праздничных тыкв, пока проливной дождь остужал разогретые солнцем улицы Лос-Анджелеса. Хэллоуин с детства был любимым праздником Рэя – с подачи любимой тети Невы, его главной вдохновительницы. Даже в восемьдесят Брэдбери истово соблюдал традиции в канун Дня Всех Святых.
Много было и других памятных встреч. Каждое лето мы ездили на фестиваль комиксов в Сан-Диего; во время нашей первой поездки в 2001 году Рэй купил для Мэгги комикс по мотивам романа «В поисках утраченного времени», прекрасно зная, что она будет закатывать глаза и ругаться на упрощение ее возлюбленного Пруста до самой примитивной формы изложения в картинках. Когда мы привезли книгу домой, Мэгги посмеялась вместе с нами.
Лично познакомившись с Рэем Брэдбери в 2000 году, я затем имел счастье провести много дней в обществе американского кумира, чьи книги уже не одно десятилетие считаются обязательными к прочтению по всему миру, и узнать его как человека. Мне открылись очень личные черты характера этой чрезвычайно публичной фигуры. Рэй Брэдбери обожает сладости, особенно шоколадные батончики Clark; в ресторанах он всегда заказывает на десерт ванильное мороженое с шоколадным соусом, даже когда его нет в меню. Ужиная как-то раз с Мэгги в одном парижском кафе, Рэй заказал свой излюбленный десерт; официант принял заказ, а потом обнаружил, что необходимых ингредиентов на кухне нет. Тогда он в панике послал человека в известную лавку мороженого в центре города. После невероятно долгого ожидания, когда Рэй с Мэгги, отчаявшись, уже собирались уходить, десерт наконец прибыл, совершив путешествие по булыжным мостовым и перегруженным магистралям через весь Париж.
А вот еще интересные факты: Рэй Брэдбери никогда не водил машину, однако в гараже у него стоит шоколадного цвета «ягуар» 1971 года выпуска – обязанности водителя в семье выполняет Мэгги. Рэй не любит принимать лекарства, а когда у него болит голова, полагается на самогипноз. Он не читает книги других фантастов и авторов фэнтези: «Не хочу невольно украсть их идеи». Рэй не верит в антропоморфного бога: «Это слишком ограниченная идея. Вселенная – огромная загадка. Мы не знаем, как она была создана». Тем не менее у него есть своя теория: «Вселенная существовала всегда. Почему нет? Это не менее правдоподобно, чем Большой взрыв».
Мэгги как-то раз по секрету сообщила, что из своих книг Рэй больше всего любит «Вино из одуванчиков», а сам он утверждает, что любимого произведения у него нет: «Все они мои дети. Нельзя выбрать самого любимого ребенка».
У Рэя необузданное чувство юмора, что может стать неожиданностью для тех, кто ожидает увидеть в авторе «451° по Фаренгейту» мрачного пророка-параноика. Однажды мы возвращались домой поздно ночью; выйдя из лимузина, Рэй продолжал что-то рассказывать, громко смеясь и жестикулируя. В доме через дорогу приоткрылось окно, и темный силуэт, высунувшись наружу, прокричал: «Заткнись!» Представляете – Рэю Брэдбери велели заткнуться! Он посмеялся, и мы прошли к себе, продолжая шумно разговаривать.
Рэй избегает крепких выражений, поскольку вырос в строгой семье во времена, когда за грязные словечки детям совали в рот кусок мыла. Однако с годами он стал терпимее к ругательствам и порой – хотя очень редко! – позволяет себе крепкое словцо для пущего эффекта. Однажды это произошло во время лекции в местном университете, когда на семинаре по литературе студенты пытались разъяснить Брэдбери, о чем его роман «451° по Фаренгейту». Рэй сказал, что они ошибаются; студенты настаивали. «Нет, вы не правы», – повторил он. Этот литературно-критический пинг-понг продолжался еще некоторое время, и наконец Рэй, взбешенный преподавателем и студентами, которые вообразили, будто понимают роман лучше, чем сам автор, послал их непечатным словом, после чего, громко топая, стремительно вышел из аудитории.
Рэй Брэдбери редко ругается, зато часто плачет – от радости и от печали. Плачет, когда смотрит новости; когда погружается в дорогие сердцу воспоминания; когда ему говорят добрые слова. Порой ему случается плакать несколько раз на дню. Рэй не сдерживает своих чувств – он сентиментален и не стыдится этого. А еще он веселый, великодушный, общительный, темпераментный и вообще замечательный.
На мой взгляд, Рэй Брэдбери – настоящий гений. Его формальное образование закончилось в старших классах школы, а все остальное время он учил себя сам в публичной библиотеке Лос-Анджелеса. Но главным наставником для него стала американская массовая культура, в которой он и сам оставил неизгладимый след, – рассказы, романы, радио, комиксы, кино, телевидение, театр, архитектура и дизайн. Пожалуй, ни один другой автор двадцатого века не произвел на массовую культуру такого огромного влияния – о чем и говорится в этой книге. Заодно вы узнаете ответ на вопрос, который Рэй Брэдбери слышит чаще всего: «Откуда вы черпаете идеи?»
Словом, вас ждет эпическая история иконы двадцатого века, любимого автора нескольких поколений, чьими книгами зачитываются миллионы, включая меня самого. Поскольку я поклонник Брэдбери, а Рэй благословил эту биографию, неизбежно возникает вопрос о ее объективности. Все воспоминания в «Хрониках Брэдбери» принадлежат Рэю; в редких случаях факты им противоречат, и каждый такой случай особо прокомментирован. Пока я собирал материал, разговаривал с Рэем, его родными, близкими и коллегами, работал в архивах университетов, ФБР и его личном архиве, Рэй ни разу не вмешался, не внес ни одного предложения и не попросил. Он знал, что я намерен рассказать полную историю его жизни, и уважал это намерение.
Теперь перед вами результат этого труда: жизнеописание Рэя Брэдбери. Будь вы давним поклонником его творчества или только вступаете в этот клуб, не сомневайтесь: вас ждет захватывающий космический полет.
Сэм Уэллер