На следующее утро я плеснул себе в лицо водой и сбежал вниз. Зал трактира Анкера только-только начинал заполняться народом, желающим перекусить с утра, да еще несколько безутешных студентов явились заливать горе с утра пораньше.
Все еще рассеянный с недосыпа, я уселся на свое обычное место за угловым столиком и принялся переживать из-за грядущего собеседования.
Килвин и Элкса Дал меня особо не тревожили. К их вопросам я был готов. В целом то же касалось и Арвила. А вот остальные магистры в той или иной степени были непредсказуемы.
Каждую четверть каждый из магистров выставлял в читальном зале архивов набор томов. Это были основные тексты, которые полагалось освоить э-лирам, учащимся низшего ранга, и более сложные труды для ре-ларов и эль-те. В этих книгах излагалось то, что магистры считали полезным знать. И любой разумный студент считал необходимым прочитать эти книги к экзаменам.
Но я не мог просто взять и пойти в читальню, как другие студенты. Я был первым и единственным за последние десять лет, кого изгнали из архивов, и все об этом знали. Читальня была единственным хорошо освещенным залом во всем здании, и во время экзаменов там постоянно кто-то сидел и читал.
Поэтому мне приходилось разыскивать экземпляры выложенных магистрами книг в хранении. Вы себе просто не представляете, в скольких вариантах существует одна и та же книга! Если удача мне улыбалась, найденный мною экземпляр бывал идентичен тому, который магистр выложил в читальне. Но куда чаще обнаруженные мною версии оказывались устаревшими, сокращенными или дурно переведенными.
В последние несколько ночей я читал, сколько мог, однако поиски книг отнимали драгоценное время, и я по-прежнему чувствовал себя плачевно неготовым.
Я сидел, поглощенный этими тревожными мыслями, как вдруг мое внимание привлек голос Анкера:
– Квоут? Да вон он!
Я поднял голову и увидел женщину, сидящую у стойки. Она не была похожа на студентку. Элегантное вишневое платье с пышными юбками и узкой талией и вишневые перчатки в тон, доходившие ей до локтей.
Женщина непринужденно соскользнула с табурета, ухитрившись не запутаться в юбках, и подошла к моему столику. Искусно завитые белокурые волосы, губы накрашены алым… Интересно, что она делает тут, у Анкера?
– Не вы ли сломали руку этому мерзавцу, Амброзу Джакису? – осведомилась она. Она говорила по-атурански с густым, певучим модеганским акцентом. Из-за этого понимать ее было не так просто, но я бы солгал, если бы сказал, что это было непривлекательно. Модеганский акцент буквально дышит обольстительностью.
– Да, я, – ответил я. – Не то чтобы нарочно, но я сломал ему руку.
– Тогда разрешите вас угостить! – произнесла она тоном женщины, которая привыкла всегда поступать так, как ей угодно.
Я улыбнулся ей, сожалея, что всего десять минут как проснулся и совершенно ничего не соображаю.
– Вы не первая, кто желает меня угостить по этому поводу, – честно ответил я. – Если вы настаиваете, то я предпочел бы грейсдельский мед.
Она направилась к стойке. Я проводил ее взглядом. Если это и студентка, то из новеньких. Если бы она провела тут больше оборота, я бы непременно узнал об этом от Сима – тот примечал всех самых красивых девушек в университетском городке и ухаживал за ними с безыскусным энтузиазмом.
Модеганка вскоре возвратилась и села напротив, подвинув ко мне деревянную кружку. Анкер, должно быть, только что помыл эту кружку: пальчики, обтянутые вишневой перчаткой, были влажные в том месте, где они сжимали ручку.
Она подняла свой бокал, наполненный густо-красным вином.
– За Амброза Джакиса! – произнесла она неожиданно страстно. – Чтоб ему свалиться в колодец и сдохнуть как собаке!
Я взял кружку и отхлебнул, гадая, осталась ли в пределах пятидесяти миль от университета хоть одна женщина, которую не обидел бы Амброз. Я тайком вытер руку о штаны.
Женщина залпом осушила бокал и с размаху поставила его на стол. Зрачки у нее были огромные. Несмотря на ранний час, она, похоже, была уже изрядно пьяна.
Внезапно я почувствовал запах мускатного ореха и коринки. Я понюхал свою кружку, потом посмотрел на стол – может, там что-то пролили? Но нет, все чисто…
Женщина напротив внезапно разревелась. Не расплакалась, нет: именно разревелась, как будто кран открыли.
Она посмотрела на свои руки в перчатках, потрясла головой. Содрала с руки влажную перчатку, взглянула на меня, выдавила несколько слов на модеганском.
– Извините, – промямлил я, – я не понимаю…
Но она уже поднималась из-за стола. Вытерла глаза и бросилась к выходу.
Анкер уставился на меня из-за стойки, как и остальные присутствующие.
– Я тут ни при чем! – сказал я, указывая ей вслед. – Она сама сбрендила!
Я бы бросился за ней и попытался разобраться, в чем дело, но она уже выскочила за дверь, а мне оставался всего час до собеседования. К тому же, если я возьмусь утешать всех женщин, которых когда-либо обидел Амброз, мне ни есть, ни спать некогда будет!
Зато эта странная беседа как будто прочистила мне мозги. Я уже не чувствовал себя ни сонным, ни тупым. Что ж, надо этим воспользоваться и как можно быстрее покончить с экзаменом. Раньше возьмешься – раньше закончишь, как говаривал мой отец.
По дороге в Пустоты я остановился и купил себе у разносчика поджаристый мясной пирожок. Нет, я знал, что мне понадобится каждый пенни, чтобы оплатить учебу, но ведь эти гроши меня все равно не спасут, а я хоть позавтракаю как следует… Пирожок был горячий и сытный, щедро начиненный курятиной с морковкой и шафраном. Я жевал его на ходу, наслаждаясь скромной свободой в кои-то веки съесть что-нибудь, чего хочется мне самому, а не довольствоваться тем, что найдется у Анкера.
Положив в рот последний кусочек теста, я почуял запах жареного миндаля в меду. Я купил себе большую порцию миндаля, насыпанную в хитро свернутый кулек из кукурузных листьев. Это обошлось мне в четыре драба, но я тыщу лет не ел миндаля в меду, а лишний сахар в крови на экзамене не помешает.
Через двор вилась очередь экзаменуемых. Не то чтобы особенно длинная, но все равно раздражающая. Я увидел лицо, знакомое мне по фактной, и подошел к молодой девушке с зелеными глазами, которая стояла рядом с очередью.
– Эй ты, привет! – сказал я. – Ты ведь Амлия, верно?
Она нервно улыбнулась и кивнула.
– А я Квоут, – сказал я, слегка поклонившись.
– Да, я тебя знаю, – сказала она. – Я видела тебя в артефактной.
– В фактной! – поправил я. – Надо говорить – «в фактной».
Я протянул ей свой кулек:
– Миндалю хочешь?
Амлия покачала головой.
– А зря, вкусный миндаль! – Я потряс кульком, орешки заманчиво загремели.
Она опасливо взяла один орешек.
– Это очередь на полдень? – спросил я.
Она покачала головой:
– Нет, это те, кто раньше. Мы пока даже в очередь вставать не можем. Надо подождать пару минут.
– Глупо все-таки, что нас заставляют тут толпиться, – сказал я. – Будто овец в загоне! Пустая трата времени, оскорбительная к тому же.
На лице Амлии отразилась тревога.
– В чем дело? – спросил я.
– Да нет, ничего, просто… ты не мог бы говорить потише? – попросила она, озираясь по сторонам.
– Я просто не боюсь сказать вслух то, что думают все! – возразил я. – Сама идея экзаменов изначально порочна до идиотизма. Что, магистр Килвин не знает, на что я способен? Знает, конечно. И Элкса Дал знает. Брандер все равно не отличит меня от дырки в полу. Так почему же его мнение имеет тот же вес, когда речь идет о моей плате за обучение?
Амлия пожала плечами, избегая встречаться со мной взглядом.
Я раскусил еще один орешек и тут же сплюнул его на мостовую.
– Тьфу ты!
Я протянул ей кулек.
– Тебе не кажется, что они отдают коринкой?
Она посмотрела на меня с легким отвращением, потом перевела взгляд на кого-то у меня за спиной.
Я обернулся и увидел, что в нашу сторону идет Амброз. Выглядел он, как всегда, великолепно: безупречно-белая рубашка, бархат, парча. На нем была шляпа с высоким белым султаном, и эта шляпа почему-то особенно меня взбесила. Против обыкновения, он был один, без своей обычной свиты прихвостней и лизоблюдов.
– Чудесно! – воскликнул я, как только он подошел достаточно близко, чтобы меня услышать. – Амброз, твое присутствие – это та самая дерьмовая вишенка на дерьмовом тортике, который представляет собой весь процесс экзаменов!
Амброз, на удивление, только улыбнулся.
– А, Квоут! Я тоже рад тебя видеть.
– Виделся сегодня с одной из твоих бывших пассий, – продолжал я. – Бедняжка в шоке – видимо, глубоко травмирована тем, что видела тебя голым.
Тут физиономия у него несколько вытянулась. А я склонился к Амлии и театральным шепотом произнес:
– Мне из верных источников известно, что у Амброза крошечный пенис, но мало этого: возбудиться он способен лишь в присутствии дохлого пса, портрета герцога Гибейского и галерного барабанщика, голого по пояс.
Лицо Амлии окаменело.
Амброз взглянул на нее.
– Тебе лучше уйти, – мягко посоветовал он. – Тебе совсем не обязательно слушать подобные вещи.
Амлия практически сбежала.
– Надо отдать тебе должное, – заметил я, провожая ее взглядом. – Когда надо заставить женщину сбежать, тут тебе равных нет.
Я приподнял воображаемую шляпу.
– Ты мог бы давать уроки. Мог бы читать лекции!
Амброз просто стоял, кивал и смотрел на меня с каким-то довольным видом, как будто я был у него в руках.
– В этой шляпе у тебя такой вид, как будто ты увлекаешься мальчиками, – заметил я. – Если ты не свалишь отсюда, я ее, пожалуй, с тебя сшибу.
Я взглянул на него.
– Кстати, как рука?
– Теперь уже гораздо лучше, – вежливо ответил он. Рассеянно потер сломанную руку и улыбнулся.
Я сунул в рот еще один орешек, скривился и снова его выплюнул.
– В чем дело? – поинтересовался Амброз. – Коринка не нравится?
И, не дожидаясь ответа, развернулся и зашагал прочь. Он улыбался.
Можете себе представить, что творилось у меня в голове, если я просто растерянно проводил его взглядом. Я поднес кулек к лицу и принюхался. Я ощутил пыльный запах кукурузных листьев, аромат меда и корицы. Ни коринкой, ни мускатным орехом не пахло ничуть. Откуда же Амброз может знать?..
И тут мои мозги с грохотом встали на место. Одновременно с этим пробило полдень, и все, у кого был тот же жребий, что у меня, поспешно встали в длинную очередь, тянущуюся через двор. Наступило время моего экзамена.
Я опрометью бросился прочь.
Я отчаянно колотил в дверь, задыхаясь оттого, что взбежал бегом на третий этаж «конюшен».
– Симмон! – орал я. – Симмон, открой, поговорить надо!
Дальше по коридору открывались другие двери, студенты выглядывали на шум. Одним из них как раз и был Симмон. Его светлые волосы были растрепаны.
– Квоут, ты чего? – спросил он. – Это же даже не моя дверь!
Я подошел, втолкнул его в комнату и захлопнул за собой дверь.
– Симмон. Амброз меня чем-то опоил. Мне кажется, что у меня не все в порядке с головой, но я не могу понять, в чем дело.
Симмон ухмыльнулся.
– Знаешь, мне уже давно казалось, что…
Он осекся, глаза у него вылезли на лоб.
– Ты чего делаешь? Ты зачем плюешься?!
– У меня во рту какой-то странный привкус, – объяснил я.
– А мне какое дело? – сердито и растерянно отрезал он. – Ты чего, вообще? В сарае, что ль, родился?
Я залепил ему увесистую пощечину, он отлетел и впечатался в стену.
– Ну да, я родился в сарае, – мрачно ответил я. – И что такого?
Сим стоял, одной рукой упираясь в стену, другую прижав к медленно багровеющей щеке. Лицо у него было совершенно ошеломленное.
– Господи помилуй, да что с тобой такое?!
– Со мной-то все нормально, – ответил я, – а ты бы лучше последил за своим тоном. Вообще-то ты мне нравишься, но, если у меня нет богатеньких родителей, это не значит, что ты меня чем-то лучше.
Я нахмурился и снова сплюнул на пол.
– Господи, какая мерзость! Ненавижу мускатный орех. С детства его терпеть не мог!
Тут Сима, похоже, осенило.
– Что за вкус у тебя во рту? – спросил он. – Коринка и пряности, да?
Я кивнул:
– Гадость страшная.
– Прах Господень… – сказал Сим тихо и серьезно. – Понятно. Да, ты прав. Тебя опоили. И я даже знаю чем…
Он осекся. Я развернулся и взялся за ручку двери.
– Ты куда?
– Пойду убью Амброза, – ответил я. – Он меня отравил.
– Это не яд. Это…
Он вдруг умолк, затем продолжал очень ровным, спокойным тоном:
– Откуда у тебя этот нож?
– Я всегда его ношу на ноге, под штанами, – объяснил я. – На всякий случай.
Сим набрал воздуха в грудь, потом с шумом выдохнул.
– Можешь выслушать меня в течение минуты, прежде чем пойдешь убивать Амброза? Я тебе все объясню.
Я пожал плечами:
– Ладно.
– Можно попросить тебя сесть, пока мы будем разговаривать?
Он указал на стул.
Я вздохнул и сел.
– Ну хорошо. Только давай побыстрее. У меня ведь еще экзамен сегодня.
Сим спокойно кивнул и сел на край своей кровати напротив меня.
– Короче, знаешь, как бывает, когда человек напьется и вобьет себе в голову, что ему непременно надо сделать какую-нибудь глупость? И отговорить его нет никакой возможности, хотя делать этого явно не стоит?
Я расхохотался.
– Как в тот раз, когда ты непременно захотел поговорить с той арфисткой возле «Эолиана» и облевал ей всю лошадь?
Сим кивнул:
– Ну да, именно так. Так вот, алхимик может изготовить вещество, которое заставит человека поступать подобным образом, только гораздо хуже.
Я покачал головой:
– Я совершенно не чувствую себя пьяным. Голова у меня ясная как стеклышко.
Сим кивнул.
– Это не похоже на опьянение, – сказал он. – Это всего лишь часть опьянения. От этого вещества не кружится голова, не убавляется сил. От него человеку только становится проще делать глупости.
Я немного поразмыслил.
– Да нет, не думаю, что дело в этом, – сказал я. – Мне же совершенно не хочется делать никаких глупостей.
– Есть способ это проверить, – сказал Сим. – Вот ты сейчас можешь придумать что-нибудь, чего делать явно не стоит?
Я снова поразмыслил, рассеянно постукивая кончиком ножа по голенищу своего башмака.
– Ну вот, например, явно не стоит…
Я осекся. И задумался, теперь уже надолго. Сим выжидающе глядел на меня.
– Прыгать с крыши? – интонация вышла вопросительная.
Сим молчал. И по-прежнему смотрел на меня.
– Да, теперь я вижу, в чем проблема, – медленно произнес я. – Похоже, у меня начисто отказали все сдерживающие механизмы.
Симмон улыбнулся с облегчением и одобрительно кивнул:
– Именно. Все имевшиеся у тебя запреты обрезало начисто, так что ты даже не замечаешь, чего лишился. А все остальное на месте. Ты ходишь ровно, говоришь четко, мыслишь разумно.
– Ты говоришь со мной покровительственным тоном, – заявил я, ткнув в его сторону кончиком ножа. – Не надо так делать!
Он моргнул.
– Хорошо, не буду. Так ты можешь придумать, как решить эту проблему?
– Разумеется. Мне нужно что-то вроде пробного камня. Тебе придется меня направлять, у тебя-то все сдерживающие механизмы в порядке.
– Вот и я думал об этом, – сказал Сим. – Так ты готов довериться мне?
Я кивнул:
– Во всем, кроме женщин. С женщинами ты себя ведешь по-дурацки.
Я взял с соседнего столика стакан с водой, прополоскал рот и выплюнул воду на пол.
Сим слабо улыбнулся.
– Ну хорошо. Итак, во-первых, Амброза убивать нельзя.
Я заколебался:
– Ты уверен?
– Абсолютно. На самом деле почти всего, что ты собираешься делать с этим ножом, делать наверняка не стоит. Отдай-ка его лучше мне.
Я пожал плечами, подкинул нож, перехватил его лезвием к себе и протянул Симу самодельную кожаную рукоятку.
Сима это, похоже, удивило, но нож он взял.
– Тейлу милосердный! – он перевел дух и положил нож на кровать. – Спасибо тебе большое!
– Что, это было настолько серьезно? – спросил я и еще раз прополоскал рот. – Знаешь, наверно, надо придумать какую-то систему оценок. Какую-нибудь десятибалльную шкалу.
– Сплевывать воду на пол – это один балл, – сказал Сим.
– Ой, извини.
Я поставил стакан обратно на стол.
– Да нет, ничего! – он махнул рукой.
– Один балл – это минимум или максимум? – уточнил я.
– Минимум, – ответил Сим. – А убить Амброза – это десять…
Он поколебался:
– Нет, пожалуй, восемь…
Он поерзал на кровати.
– Или даже семь.
– Что, правда? – переспросил я. – Так много? Ну, тогда ладно.
Я подался вперед.
– Ты мне, главное, подскажи, как вести себя на экзамене! А то ведь мне скоро пора будет возвращаться в очередь.
Симмон твердо покачал головой:
– Нет. Вот этого делать точно не стоит. Это восемь.
– Что, правда?
– Правда не стоит, – сказал он. – Слишком щекотливая ситуация. И слишком многое может пойти не так.
– Но если, предположим…
Сим вздохнул, убрал белобрысую челку, упавшую ему на глаза.
– Кто тут пробный камень, ты или я? Если мне придется тебе все повторять по три раза, это будет крайне утомительно!
Я поразмыслил.
– Да, ты прав. Особенно если я собираюсь сделать что-то потенциально опасное…
Я огляделся.
– И долго это продлится?
– Не больше восьми часов.
Он открыл было рот, чтобы сказать что-то еще, и снова закрыл его.
– Чего? – спросил я.
Сим вздохнул.
– Могут еще быть побочные эффекты. Вещество жирорастворимое, поэтому в организме оно задержится надолго. И ты потом еще некоторое время будешь испытывать небольшие рецидивы под влиянием стресса, сильного волнения, физического напряжения…
Он виновато посмотрел на меня.
– Но это все будет слабое эхо того, что сейчас.
– Ну, об этом я побеспокоюсь после, – сказал я. И протянул руку: – Давай твой жребий. Ты пойдешь на экзамен сейчас, а я потом, вместо тебя.
Сим беспомощно развел руками.
– Я уже отстрелялся.
– Ах, Тейловы сиськи! – выругался я. – Ладно. Ступай разыщи Фелу.
Он отчаянно замахал руками:
– Нет! Нет-нет-нет! Десять баллов!
Я расхохотался.
– Да не за этим! У нее жребий на вечер возжиганья!
– А ты думаешь, она с тобой поменяется?
– Она уже предлагала.
Сим вскочил:
– Я схожу за ней!
– А я посижу здесь, – сказал я.
Сим энергично закивал и нервно огляделся.
– И, пожалуй, лучше ничего не делай, пока меня не будет, – сказал он, открывая дверь. – Сунь руки под задницу и так сиди, пока я не вернусь.
Сим отсутствовал всего минут пять. Пожалуй, это было к лучшему.
Раздался стук в дверь.
– Это я, – послышался из-за двери голос Сима. – У тебя там все в порядке?
– Ты знаешь, что странно? – сказал я через дверь. – Я тут пытался придумать что-нибудь забавное, что можно было бы сделать, пока тебя нет, и совершенно ничего в голову не приходит!
Я огляделся.
– Думаю, это означает, что юмор как таковой коренится в нарушении социальных норм. Я не могу их нарушить, потому что не представляю, что будет социально неприемлемым. Для меня сейчас все едино.
– Да, возможно, ты прав, – согласился Сим, потом спросил: – А ты уже что-нибудь сделал?
– Да нет, – ответил я. – Я решил вести себя хорошо. Фелу нашел?
– Нашел. Она тут, со мной. Но прежде, чем мы войдем, обещай, что не станешь делать ничего, не посоветовавшись прежде со мной. Договорились?
Я расхохотался.
– Ладно, идет! Только смотри, не заставляй меня делать при ней глупости!
– Не буду, – пообещал Сим. – Только можно ты сядешь? Просто на всякий случай.
– Да я и так сижу, – ответил я.
Сим отворил дверь. Я увидел Фелу, заглядывающую в комнату ему через плечо.
– Привет, Фела! – сказал я. – Мне надо поменяться с тобой жребиями.
– Сначала рубашку надень, – сказал Сим. – Это примерно два балла.
– Ой, извини, – сказал я. – Мне было жарко.
– Мог бы окно открыть.
– Я счел, что будет безопаснее ограничить свои взаимодействия с внешними предметами, – пояснил я.
Сим приподнял бровь.
– Вот это и в самом деле хорошая мысль. Просто на этот раз она завела тебя немного не туда.
– Ух ты! – сказала Фела из коридора, не входя в комнату. – Он это все серьезно?
– Абсолютно серьезно, – ответил Сим. – Хочешь честно? Я не уверен, что тебе безопасно сюда входить.
Я натянул рубашку.
– Я одет, – доложил я. – Могу даже сунуть руки под задницу, если ты сочтешь, что так безопаснее.
И так я и сделал.
Сим поморщился, но впустил Фелу в комнату и закрыл за ней дверь.
– Фела, ты такая роскошная женщина! – сказал я. – Я готов отдать тебе все деньги, что есть у меня в кошельке, только за то, чтобы две минуты полюбоваться на тебя голую. Я готов отдать тебе вообще все, что у меня есть. Кроме лютни.
Трудно сказать, кто из них покраснел сильнее. По-моему, все-таки Сим.
– Что, этого говорить не стоило, да? – спросил я.
– Не стоило, – сказал Сим. – Это тянет баллов на пять.
– Но это же нелогично, – возразил я. – На картинах рисуют голых женщин. Кто-то же покупает эти картины? И кто-то же для них позирует?
Сим кивнул:
– Это верно. Но все равно. Просто посиди смирно, ничего не говори и не делай, ладно?
Я кивнул.
– Просто ушам своим не верю, – сказала Фела. Лицо ее мало-помалу приобретало нормальный цвет. – Мне все-таки кажется, что вы двое меня разыгрываете.
– Ах, если бы! – сказал Симмон. – На самом деле это вещество – крайне опасная штука.
– Но как он может помнить про картины с голыми женщинами и при этом не помнить, что нельзя появляться на людях без рубашки? – спросила она у Сима, не сводя с меня глаз.
– Мне просто не кажется, что это так уж важно, – объяснил я. – Я ведь снимал рубашку во время порки, а это было в общественном месте. Странно, что такие пустяки кого-то волнуют.
– А ты знаешь, что будет, если ты попытаешься зарезать Амброза?
Я немного поразмыслил. Это было все равно что пытаться припомнить, что ты ел на завтрак месяц тому назад.
– По-моему, будет суд, – осторожно сказал я, – и люди станут угощать меня выпивкой…
Фела хихикнула в кулачок.
– Ну хорошо, подойдем с другой стороны, – сказал Симмон. – Что хуже: украсть пирожок или зарезать Амброза?
На этот раз я размышлял дольше.
– А пирожок с мясом или с яблоками?
– Ух ты… – шепотом сказала Фела. – Это просто…
Она покачала головой:
– У меня просто мурашки по спине ползают!
Симмон кивнул:
– Кошмарное снадобье. Это разновидность успокоительного, называется коринковый боб. Его даже глотать не надо. Оно всасывается прямо через кожу.
Фела пристально взглянула на него.
– А ты о нем откуда так много знаешь?
Сим слабо улыбнулся.
– Мандраг о нем рассказывает чуть ли не на каждой лекции по алхимии. Я эту историю уже раз десять слышал, не меньше. Это его излюбленный пример злоупотребления алхимией. Один алхимик воспользовался этим средством, чтобы погубить нескольких важных чиновников в Атуре, лет пятьдесят тому назад. И поймали его только благодаря тому, что одна графиня взбесилась в самый разгар свадьбы, убила с десяток человек и…
Сим осекся и покачал головой:
– В общем, вот так. Очень опасное вещество. Настолько опасное, что любовница алхимика сама выдала его страж-никам.
– Надеюсь, он получил по заслугам!
– Получил, и с лихвой, – мрачно ответил Сим. – Но штука в чем: оно на всех действует немного по-разному. Это не просто снятие запретов. Это еще и усиление эмоций. Пробуждение тайных желаний, сочетающееся со странной, избирательной памятью. Нечто вроде моральной амнезии.
– Не могу сказать, что я себя плохо чувствую, – сказал я. – Чувствую я себя довольно хорошо, на самом деле. Но я тревожусь из-за экзамена.
Сим взмахнул рукой.
– Вот видишь? Про экзамен он помнит. Для него это важно. А про остальное… просто забыл.
– А противоядия никакого нет? – с тревогой спросила Фела. – Может, надо отвести его в медику?
– Думаю, не стоит! – нервно ответил Симмон. – Они могут дать ему рвотное или слабительное, но это же не лекарство. Алхимия действует не так. Он сейчас находится под влиянием освобожденных начал. Их нельзя просто изгнать из организма, как ртуть или офалум.
– Идея с рвотным мне не нравится! – добавил я. – Если, конечно, мое мнение имеет значение.
– А еще они могут подумать, что он просто тронулся от перенапряжения во время экзаменов, – сказал Симмон Феле. – Такое каждую четверть случается с несколькими студентами. И его запрут в Гавани до тех пор, пока не убедятся, что…
Я вскочил на ноги, стиснув кулаки.
– Да пусть меня лучше порежут на куски и отправят в ад, чем я позволю им запереть меня в Гавани! – яростно выпалил я. – Хоть на час! Хоть на минуту!
Сим побледнел, отшатнулся, вскинул руки ладонями вперед, словно защищаясь. Но голос его по-прежнему звучал твердо и ровно.
– Квоут, трижды тебе говорю: остановись!
Я остановился. Фела смотрела на меня расширенными, перепуганными глазами.
Симмон твердо продолжал:
– Квоут, трижды тебе говорю: сядь!
Я сел.
Фела, стоящая у Симмона за спиной, глядела на него с изумлением.
– Спасибо, – вежливо сказал Симмон, опуская руки. – Да, я с тобой согласен. Медика – не самое подходящее для тебя место. Переждать ты можешь и здесь.
– Мне тоже кажется, что так лучше, – сказал я.
– Даже если в медике все пройдет благополучно, – добавил Симмон, – я думаю, что ты будешь более обычного склонен высказывать свои мысли вслух.
Он криво улыбнулся.
– А тайны – это краеугольный камень цивилизации, и я знаю, что тебе известно больше, чем многим.
– По-моему, никаких тайн у меня нет, – заметил я.
Сим с Фелой одновременно разразились хохотом.
– Боюсь, что ты только что подтвердил слова Сима, – сказала Фела. – Мне известно, что у тебя их как минимум несколько.
– И мне тоже, – сказал Сим.
Я пожал плечами:
– Ты – мой пробный камень!
Потом улыбнулся Феле и достал кошелек.
Сим замотал головой:
– Нет-нет-нет! Я же тебе уже говорил. Увидеть ее голой – это худшее, что ты сейчас можешь сделать.
Глаза у Фелы слегка сузились.
– А в чем дело? – спросил я. – Ты что, боишься, что я повалю ее на пол и изнасилую?
Я расхохотался.
Сим посмотрел на меня.
– А что, нет?
– Нет, конечно! – ответил я.
Он оглянулся на Фелу, снова посмотрел на меня.
– А ты можешь объяснить почему? – с любопытством спросил он.
Я поразмыслил.
– Ну, потому что…
Я запнулся, потом покачал головой:
– Ну, просто… просто не могу. Я же знаю, что не могу съесть камень или пройти сквозь стену. Что-то вроде этого.
Я на секунду сосредоточился на этом, и у меня закружилась голова. Я прикрыл глаза рукой, стараясь не обращать внимания на непонятное головокружение.
– Пожалуйста, скажи, что я прав! – попросил я, внезапно испугавшись. – Камни ведь есть нельзя, верно?
– Да-да, ты прав! – поспешно сказала Фела. – Камни есть нельзя.
Я прекратил рыться у себя в голове в поисках ответа, и странное головокружение прекратилось.
Сим пристально смотрел на меня.
– Хотел бы я знать, что это означает! – сказал он.
– Кажется, я знаю… – негромко заметила Фела.
Я достал из кошелька костяной жребий.
– Я просто хотел поменяться, – объяснил я. – Но, может быть, ты все же не против, чтобы я увидел тебя голой?
Я встряхнул кошелек и посмотрел в глаза Феле.
– Сим говорит, что это плохо, но он совершенно ничего не смыслит в женщинах. Крыша у меня, быть может, приколочена не так прочно, как хотелось бы, но уж это я помню твердо!
Прошло четыре часа, прежде чем я наконец начал мало-помалу вспоминать о запретах, и еще два, прежде чем они восстановились полностью. Симмон провел весь этот день со мной. Он терпеливо, как священник, объяснял, что нет, мне нельзя пойти и купить нам бутылку бренда. Нет, не надо выходить и пинать собаку, которая гавкает на той стороне улицы. Нет, не надо ходить в Имре и искать Денну. Нет. Трижды нет.
К тому времени, как зашло солнце, я снова сделался самим собой – умеренно аморальным типом. Симмон долго и придирчиво меня допрашивал, потом отвел меня домой, к Анкеру, и заставил поклясться молоком моей матери, что до утра я никуда выходить не буду. Я поклялся.
Но нельзя сказать, чтобы со мной все было в порядке. Меня по-прежнему обуревали эмоции, жарко вспыхивающие по любому поводу. И хуже того: ко мне не просто вернулась память. Воспоминания сделались особенно яркими и совершенно неуправляемыми.
Пока я сидел у Симмона, все было не так плохо. Его присутствие меня отвлекало и развлекало. Но, оставшись один в своей крошечной мансарде у Анкера, я оказался во власти воспоминаний. Казалось, мой разум твердо решил вытащить на свет и как следует рассмотреть все самое острое и мучительное, что хранилось у меня в памяти.
Вы, наверно, думаете, будто хуже всего были воспоминания о том, как погибла моя труппа. Как я вернулся в лагерь и обнаружил, что все горит. Как неестественно выглядели в сумерках трупы моих родителей. Запах горелой парусины, крови и паленого волоса. Воспоминания об убийцах. О чандрианах. О человеке, который говорил со мной, непрерывно ухмыляясь. О Пепле.
Да, это были дурные воспоминания, но за прошедшие годы я столько раз вытаскивал их и вертел в голове, что они сильно притупились. Я помнил тон и тембр голоса Халиакса так же отчетливо, как голос своего отца. Я без труда мог вызвать в памяти лицо Пепла. Его ровные, осклабленные зубы. Его белые вьющиеся волосы. Его глаза, черные, точно капли чернил. Его голос, пронизанный зимним холодом, и его слова: «Чьи-то родители пели песни, которых петь не следует».
Вы, наверно, думаете, что это и были худшие мои воспоминания. Но нет. Вы ошибаетесь.
Хуже всего были воспоминания о моем детстве. О том, как медленно катится фургон, подпрыгивая на ухабах, а отец небрежно подергивает вожжами. О том, как его сильные руки лежат у меня на плечах, показывая, как надо стоять на сцене так, чтобы все мое тело говорило о гордости, или горе, или смущении. О том, как его пальцы поправляют мои на грифе лютни.
О том, как мать причесывает меня. Ощущение ее рук, обнимающих меня. О том, как удобно лежит моя голова у нее на груди. Как я сижу у нее на коленях возле ночного костра, сонный и счастливый, и все в порядке.
Вот эти воспоминания были хуже всего. Драгоценные и отчетливые. Острые, как глоток битого стекла. Я лежал в постели, свернувшись дрожащим клубком, не в силах заснуть, не в силах переключиться на что-то другое, не в силах перестать вспоминать. Снова. И снова. И снова.
И тут ко мне в окно тихонько постучали. Так тихонько, что я даже не услышал этого звука, пока он не затих. А потом я услышал, как у меня за спиной открылось окно.
– Квоут! – тихонько окликнула Аури.
Я стиснул зубы, сдерживая рыдания, и застыл, надеясь, что она подумает, будто я сплю, и уйдет прочь.
– Квоут! – повторила она. – Я тебе принесла…
На миг она умолкла, а потом воскликнула:
– Ой!
Я услышал шорох у себя за спиной. В лунном свете я видел на стене ее маленькую тень: Аури забралась в окно. Я почувствовал, как качнулась кровать, когда она влезла на нее.
Маленькая прохладная ручка коснулась моей щеки.
– Все хорошо, – шепнула она. – Иди сюда!
Я тихонько заплакал, и она мало-помалу развернула меня так, что моя голова оказалась у нее на коленях. Она что-то бормотала, убирая волосы у меня со лба. Ее руки казались прохладными на моем разгоряченном лице.
– Я все понимаю, – грустно сказала она. – Иногда бывает тяжело, да?
Она ласково гладила меня по голове, и от этого я рыдал все сильнее. Я просто не помнил, когда в последний раз кто-то прикасался ко мне с любовью.
– Я все понимаю, – говорила она. – На сердце у тебя камень, и временами он так тяжел, что тут уж ничего не поделаешь. Но тебе не обязательно справляться с этим в одиночку. Лучше бы ты ко мне пришел. Я же все понимаю.
Я судорожно дернулся и внезапно снова ощутил во рту привкус коринки.
– Мне так ее не хватает! – сказал я прежде, чем сообразил, что говорю. Потом я заставил себя заткнуться, пока не наговорил еще чего-нибудь. Я стиснул зубы и яростно замотал головой, как лошадь, норовящая вырвать поводья.
– Ты можешь говорить все, что хочешь, – мягко сказала Аури.
Я снова содрогнулся, ощутил вкус коринки, и внезапно слова хлынули из меня потоком.
– Она рассказывала, что я запел прежде, чем научился говорить. Она рассказывала, когда я был младенцем, у нее была привычка мурлыкать что-нибудь себе под нос, держа меня на руках. Не песни, нет. Просто нисходящую терцию, успокаивающие звуки. И вот в один прекрасный день она гуляла со мной вокруг лагеря и услышала, как я повторяю за ней. На две октавы выше. Пронзительная такая терция. Она говорила, это была моя первая песня. И мы пели ее друг другу. Годами…
Я осекся и стиснул зубы.
– Говори, говори, – шепнула Аури. – Можно говорить.
– Я никогда больше ее не увижу!
Я осекся и разрыдался, уже всерьез.
– Все хорошо, все хорошо, – шептала Аури. – Я здесь, я с тобой. Все в порядке.