Хроника кровавого века – 2. Перед взрывом - читать онлайн

Глава 1

«1905 год, как известно, характеризовался обилием организаций и объединений, возникающих и плодившихся буквально как грибы после дождя. Образовывались не только различные рабочие союзы – но все лица интеллигентных профессий, спешили создать свои объединения. Мы имели союзы адвокатов, инженеров, профессоров, учителей и даже чиновников. И все эти отдельные союзы объединялись в одном центральном органе, в Союзе союзов, который всё больше политизировался».

Из воспоминаний начальника Петербургского охранного отделения полиции жандармского полковника Герасимова А.В.

Ноябрь 1905 года.

В Петербург зима пришла в первый ноябрьский день. Обильно выпал снег на радость ребятишкам и на беду дворникам, которые, чертыхаясь, сгребали его с тротуаров, а потом раскидывали на проезжую часть. Ямщики да ломовые извозчики пересели с колёсных экипажей и телег, на сани. Полозья саней хорошо скользят по заснеженной мостовой.

На первый взгляд казалось, что город живёт обычной жизнью. Всё так же по вечерам много праздношатающегося народа на Невском проспекте. Конные экипажи и автомобили, (которых в Петербурге ещё было мало), подвозят публику в Мариинский и Михайловский театры, работают рестораны и трактиры, а когда ударили морозы, на улицах и площадях дворники разожгли костры. Около этих костров обычно грелись дворники и городовые1, им подолгу приходилось бывать на улице. Так же собирались у костров простолюдины – их плохая одежда не спасала от лютых холодов и злых ветров. Около костров, обычно этот народ сетовал на горькую судьбу. Сейчас эти люди вели те же разговоры, но с ненавистью поглядывали они на стоящих тут же городовых, и громко заявляли:

– Ну, ничего, скоро отольются вам наши слёзы!

Что удивительно, городовые спокойно слушали бунтарей, не осаживали их, не волокли в полицейскую часть. Раньше за такие речи, вмиг бы скрутили! Нет, что-то не так в Петербурге.

Обратив внимания на эти сцены у костров, а потом, прогулявшись по Фонтанке и Невскому проспекту, вдруг замечаешь – здесь совершенно нет военных. В ресторанах офицеров по-прежнему много, но на улице они не появляются, передвигаются исключительно на извозчичьих экипажах. Пропали офицеры с проспектов и набережных! Не ходят больше по Невскому проспекту, выискивая девиц с жёлтыми билетами2.

После расстрела шествия рабочих в Петербурге 9 января 1905 года, (этот день в народе прозвали «Кровавое воскресенье»), в городе было несколько случаев убийств офицеров, вот и боятся они ходить по улицам.

В рабочие слободки не заходят городовые, тоже опасаются. Полицию там заменила рабочая милиция, теперь рабочие сами поддерживают порядок в слободках. Причём патрули рабочей милиции можно встретить не только в слободках, но и на улицах города. Появились в городе люди с красными повязками, они дают указания городовым, составляют протоколы на домовладельцев, не обеспечивающих у себя во дворах своевременную уборку мусора. Их распоряжения послушно выполняют городовые, околоточные3 и домовладельцы. Людей с красными повязками зовут – уполномоченные Совета рабочих депутатов Петербурга. Заседает этот Совет в помещении Вольного экономического общества4, верховодят там Хрусталёв-Носарь5 и Троцкий6.

Все изменения, произошедшие в столице Российской империи, мало интересовали управляющего Московского учётного банка Александра Ивановича Гучкова. После событий «Кровавого воскресенья», всколыхнулась вся Россия, везде забастовки, собрания и митинги. Напуганный всем этим император Николай II, 17 октября 1905 года издал Манифест, в котором объявлял о послаблениях в общественной жизни со стороны власти. Царь обещал учредить совещательный орган, куда будут избираться «достойнейшие из достойных». Никакими полномочиями этот выборный орган наделён не был, но русская интеллигенция всколыхнулась. Везде шли собрания либералов. В Москве, инициатором таких собраний выступил Александр Гучков, он даже предоставил для них свою квартиру.

Московские либералы решили объединиться с петербургскими, и создать свою партию. В Петербурге либералов возглавлял тайный советник барон Павел Леопольдович Корф. Обсудить вопросы объединения, Гучков и Корф, договорились за обедом, в ресторане «Донон», который находится на Мойке, возле Певческого моста.

В полдень на набережной Мойки почти нет народа – гимназисты и студенты на занятиях, чиновники сидят в присутствии7, а офицеры, на улицах появляться боялись. Потому Гучков, расплатившись с извозчиком, обратил внимание на шедшего по тротуару мужика. Одет тот был в поддёвку8, с непокрытой головой, длинные волосы и густая борода его, были спутаны и нечёсаны. Мужик походил на юродивого или на разбойника.

– Застудишь голову мил человек, – сказал Гучков. Он поёжился в своём пальто с бобровым воротником, пронзительный ветер пробирал не на шутку: – Вон как ветер прихватывает!

– Эх, барин, сказано в Писании: «Холод и зной, лето и зима, день и ночь, не прекратятся». Всё от Бога нам дано, – усмехнулся мужик, – а на то, что от Господа, роптать не следует, а претерпевать с прилежанием надобно.

– Да ты братец философ, – усмехнулся Гучков, – как звать-то тебя?

– Гришка, раб Божий, – поклонился мужик.

– Ну, счастливо оставаться раб Божий Григорий, – кивнул Гучков и вошёл в ресторан.

Мужик побрёл дальше. Фамилия у него была Распутин. Идти ему нужно до Каменного острова. Там на Сергиевской улице9, снимала особняк графиня Клейнмихель. Она должна была отвезти Гришку в усадьбу Сергеевку, которая находится в Петергофе.

Григорий Распутин родом из деревни Покровское Тобольской губернии. Смолоду он пьянствовал, воровал, за что не раз был бит мужиками. В 1887 году, когда ему было, восемнадцать лет, он после очередной кражи, что бы ни быть забитым до смерти, отправился странствовать по святым местам. Гришка пешком добрался до горы Афон10, оттуда пошёл в Иерусалим.

Обратно в Покровское он вернулся в 1890 году и тут же женился на такой же богомолке-страннице, как и он сам. Звали ту девицу Прасковья Дубровина, и была она старше Гришки на два года, (самому Распутину на момент женитьбы был двадцать один год).

В 1900 году, Гришка украл у покровского мужика Евсея Насонова лошадь с телегой и пропил. Не первая это была Гришкина кража, его уже били до полусмерти за воровство, насилу бабка Лупаниха, местная ворожея, выходила. В этот раз его мужики точно убьют! Потому Гришка сбежал из деревни и вновь отправился странствовать по святым местам.

Летом 1903 года Распутин, возвращаясь пешком из Иерусалима, остановился в Киеве, на подворье Михайловского монастыря. Там в это время гостили черногорские княжны – сёстры Милица и Анастасия. Старшая Милица была замужем за великим князем Петром Николаевичем – кузеном царя. Младшая, была женой Георгия Максимилиановича 6-го герцога Лейхтербергского, который по матери так же доводился кузеном Николаю II. Обе великие княжны были особы весьма набожные. Наслушавшись от монахов о «божьем человеке» Григории, они познакомились с ним, и были очарованы мистическими россказнями Распутина о святых местах. Анастасия и Милица пригласили Гришку ехать с ними в Петербург. С помощью великих княгинь тот рассчитывал сладко пожить «во городу Петербурхе», однако ему нужно было поддерживать славу «божьего человека», и Гришка сказал, что в Петербург пойдёт пешком. Малица и Анастасия, (которую все близкие звали Станой), снабдили Распутина рекомендательными письмами к епископу Сергию11 и архимандриту Феофану12.

В Петербург Гришка пришёл в ноябре 1903 года. Воспользовавшись рекомендательными письмами, остановился в монастырской келье Александро-Невской лавры. Там он свёл дружбу со священником отцом Медведем13. Этот священник был духовником многих богатых дам. Именно через него Гришка и попал в светские салоны Петербурга.

В то время, среди светских дам были популярны различные юродивые. Огромной славой пользовался дурачок-эпилептик Митя Козельский, (Дмитрий Попов), житель городка Козельска, где его звали: «Коляба», «Гугнивый» или «Пискун». Голос у Мити был пискляв, а речь невразумительна, оттого и клички такие. Это в провинциальном Козельске над Митей смеялись, а в просвещённом Петербурге, он стал вхож в салоны великосветских особ, был представлен царской чете. Царь с царицей искренне верили в мистическую силу юродивых и сумасшедших. Однако, слабоумный эпилептик Митя Козельский стал надоедать светскому обществу, тут как раз и появился Гришка Распутин. Он был умнее всех этих дурачков, но возможно и он, в конце концов, надоел бы светским дамам, тут и случилась эта история: отец Медведь был духовником одной дамы – Ольги Лохтиной, жены статского советника Владимира Михайловича Лохтина. Статский советник – чин генеральский, только по гражданскому ведомству, потому Ольга Лохтина считалась генеральшей и была дамой из высшего общества. Мадам Лохтина часто жаловалась своему духовнику, на плохое самочувствие и депрессию. Доктора лечили её, но всё безуспешно. История вполне житейская, Ольге Лохтиной на тот момент было сорок три года, муж на двенадцать лет старше и давно утратил влечение к противоположному полу. К тому времени карты заменили Владимиру Николаевичу всякий интерес к жене, да и к другим женщинам. Ночи напролёт он проводил во Владимирском клубе. В то пуританское время, доктора не связывали плохое самочувствие и депрессию мадам Лохтиной, с отсутствием секса. Они прописывали жене статского советника всякие пилюли, от которой у бедной мадам Лохтиной болела печень.

Что бы отвлечь Ольгу Лохтину от горьких дум, отец Медведь привёл однажды к ней Гришку Распутина. В семь часов вечера, Владимир Николаевич Лохтин как обычно уехал во Владимирский клуб, а отец Медведь попив чаю, покинул квартиру Лохтиных, ему нужно было зайти ещё к одной своей прихожанке. У Гришки никаких дел не было, и он остался у Ольги. Та стала жаловаться «божьему человеку Григорию» о том, как она несчастна. У Гришки же вид страдающей мадам Лохтиной вызвал не сочувственные мысли, а вполне плотские.

« Небось, мужика хочешь, вот и причитаешь о несчастии?! – усмехнулся про себя Гришка. Он оглядел круглую фигурку мадам Лохтиной: – Чего вздыхать-то, сыта, работать не надо. Мужика тебе нужно, что б ендорил от души. А какова она знатная барыня? Небось, сладка, да мылом душистым пахнет».

Гришка много девок и баб поимел, но вот со знатными барынями не доводилось, а попробовать хотелось.

– Скверны много в тебе, от того и болячки твои, – молвил Гришка, – а скверна от того, что не каешься ты.

– В чём грехи мои?! – воскликнула Ольга Лохтина. Она порывисто встала с дивана и заходила по гостиной: – Я каждую неделю исповедуюсь отцу Медведю, он отпускает грехи мне.

Гришка схватил мадам Лохтину за руку, усадил подле себя на диван и зашептал:

– А ты согреши, а потом покайся Господу, без попа. Ты не слушай попов, они тебе всей правды не скажут! Грех он сладок, и тем хорош, что даёт возможность покаяться, а Бог он любит грешников. Потому как, не согрешив, не покаешься. В грехе вся святость!

Пока шептал Гришка эти слова, он успел повалить мадам Лохтину на диван и задрал её юбку.

– Ты медовенькая греши не бойся, а потом кайся перед Богом, и не с помощью попа, а сама к Богу взывай. Вот тогда полюбит тебя Господь, и отпустят тебя болячки всякие, – мадам Лохтина зачарованно слушала глухой голос Гришки, а тот тем временем стащил с неё панталоны и нижнюю юбку.

Увидев свои голые ноги, мадам Лохтина слабо зашептала:

– Но хорошо ли это?!

– Всем хорошо от этого, – хриплой скороговоркой шептал Гришка. Он навалился на Лохтину и продолжал шептать: – Нам хорошо с тобой медовенькая будет, потому что согрешим, а потом вместе покаемся и очистимся от скверны. И Господу приятно будет, потому, как сильнее возлюбим мы его, когда покаемся.

Дальше мадам Лохтина помнила всё смутно, она улетела в блаженные, сладкие, греховные дали. Они до двух часов ночи грешили и каялись, а потом вновь грешили и каялись. После ухода Гришки, мадам Лохтина провалилась в глубокий сон.

Впервые за многие года она спала не четыре-пять, а двенадцать часов подряд, и весь следующий день летала, словно на крыльях. Даже Владимир Николаевич, уже давно смотревший на жену как на пустое место, заметил:

– Вы милочка, словно на двадцать лет помолодели!

На следующий день статский советник Лохтин собирался на заседание правления Пейского золотопромышленного общества, а жена восторженно рассказывала ему о божьем человеке Григории, который излечил её своими молитвами.

– Он будет у нас сегодня на обеде, ты должен обязательно познакомиться с ним! – заявила Ольга мужу.

С этого дня Гришка поселился на квартире Лохтиных, и все были чрезвычайно довольны – Гришка поменял монастырскую келью, на квартиру, где был сытный обед и водки давали, мадам Лохтина, счастлива от того, что болячки её пропали, а переходы от греховного состояния к покаянию и обратно, были упоительны и сладостны. Владимир Николаевич так же был доволен, его жена, наконец, вышла из депрессии.

Поселив Гришку в своей квартире, Ольга Лохтина познакомила его с подругами, у которых были схожие проблемы со здоровьем. Теперь Распутин «лечил» и подруг Ольги Лохтиной. Так слава о божьем человеке Григории, стремительно распространялась среди светских дам Петербурга. Вскоре Ольга Лохтина привезла Гришку в модный салон графини Клейнмихель, которая арендовала особняк на Каменном острове.14

В особняке графини Марии Эдуардовны Клейнмихель собиралась «сливки» светского общества Петербурга. Сама графиня была любительница спиритических сеансов. Она увлекалась мистикой, и Гришка со своими байками о чудесах в святых местах очаровал светское общество так же, как и безграмотных монахов, в монастырях, где ему доводилось останавливаться.

Во время спиритических сеансов, все знаки из потустороннего мира, Гришка комментировал цитатами из Священного писания. Цитаты он приводил наобум, говорил то что помнил, от того часто не попадал по смыслу. Но присутствующим в салоне графини Клейнмихель, вся эта белиберда казалась наполненная высшим смыслом. Так Гришка Распутин получил славу медиума передающего волю духов.

Графиня Клейнмихель познакомила Гришку с генеральшей Софьей Сергеевной Игнатьевой, в её особняке на Французской набережной15 собирались дипломаты и члены царской фамилии. Там Распутин повстречался с великими княжнами Милицей и Станой. Те, приехав из Киева, рассказали своей подруге, императрице Александре Фёдоровне о божьем человеке Григории. Жена Николая II, как и её подруги Стана и Милица, была особой экзальтированной, верила в магов, потусторонние силы и божественный дар юродивых. Именно Милица познакомила царскую чету с французским мошенником, называвшим себя месьё Филиппом. Тот утверждал, что он маг и медиум, побывавший в загробном мире. Так же черногорские княжны познакомили царскую чету с юродивым Митей Козельским. Теперь вот рассказали Александре Фёдоровне о божьем человеке Григории. Милица со Станой решили познакомить Григория Распутина с царской четой, поэтому и спешил в этот день Гришка в особняк графини Клейнмихель, оттуда его должны были доставить в усадьбу Сергиевка, которая принадлежала великому князю Петру Николаевичу.

Весь 1905 год Николай II чувствовал себя весьма неуютно. В России полыхали восстания, бунты и мятежи. Армия выходила из-под контроля, многие сановники в окружении царя были напуганы революцией, своей паникой, они вгоняли в тоску и уныние царя. Он опасался за себя и семью. Николай II не доверял никому, даже войскам, охранявшим его дворец. Страх русского царя почувствовал даже кайзер Вильгельм II в Берлине. Он прислал письмо Николаю II, с предложением перебраться вместе с семьёй в Германию, а в Россию ввести германские войска для подавления мятежей.

Николай II по этому поводу советовался с графом Витте, который занимал пост председателя Совета министров. Сергей Юльевич был против ввода германских войск на территорию Российской империи, но допускал отъезд императора с семьёй за границу. Николай II рассказал об этом князю Мещерскому, другу своего отца.

– Витте тут же введёт в России Конституцию. Он спит и видит себя премьер-министром в парламентской России, – покачал головой Владимир Петрович Мещерский, – это не тот путь для нашей страны. У нас огромная империя, которой невозможно управлять с помощью парламента.

Николай II был на распутье: уезжать или нет из страны? В таком состоянии, он с женой и поехал в Сергеевское. Именно там, 1 ноября16 1905 года, Николай II познакомился с Гришкой Распутиным. Собственно всё это чаепитие в Сергеевке, Станой и Милицей задумывалось, что бы показать старца Григория царской чете.

– Из каких мест будешь, божий человек? – спросил Николай II.

– Из Тобольской губернии батюшка, – ответил Гришка, в пояс, поклонившись, царю, – исходил я Россию-матушку вдоль и поперёк. Много всякого народу перевидал.

– Что говорят в народе? – поинтересовался царь.

– Нуждишки разные у людей, – погладив бороду, ответил Гришка, – оно конечно Господь сотворил человеков подобно себе, да ведь всяк своим умишком живёт. У кого это хорошо получатся, тот всегда сыт, а кого Господь умом обделил, тот иной раз и голодает. От голода людишки ропщут. Оно ведь как, сытый голодного не уразумеет, голодный сытого, чуть что, норовит на вилы поднять. Все беды людские от недостатка ума.

– Жаль, что люди этого не понимают, – вздохнул царь, – они наслушаются всяких смутьянов, которые подбивают народ против власти бунтовать.

– Э батюшка, грешные люди смутьяны те, – махнул рукой Гришка, – гибель ждёт их. Ибо восстав против царя, против Бога бунтуешь. Сказано: «Противящийся власти, противится Божьему установлению. А противящиеся сами навлекут осуждение. Ибо начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых. Хочешь не бояться власти? Делай добро, и получишь похвалу от неё, ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое. И потому надобно повиноваться не только из-за страха наказания, но и по совести».

– Только люди стали забывать заветы Божьи, – покачал головой Николай II.

– Ничего, вскорости вразумит их Господь, – ответил Гришка, – ибо как непослушание одного человека сделались многие грешными, так и послушанием одного человека, сделаются многие праведниками. Вразумит Господь заблудших и отринутся они от грешников – бунтовщиков, возмутителей спокойствия. А те, кто не вразумятся от истины Божьей, падут от меча слуг Господа.

Спокойная и неторопливая речь Гришки благотворно подействовала на царя. К себе во дворец он ехал в приподнятом настроении, чего с ним не было уже давно. Приехав во дворец, царь написал письмо Вильгельму II, в котором благодарил того за заботу о нём и его семье, но предложение ехать в Германию отклонил. Покончив с письмом кайзеру. Николай II написал в своём дневнике:

«1 ноября. Вторник. Холодный, ветреный день. От берега замёрзло до конца нашего канала и ровной полосой в обе стороны. Был очень занят всё утро. Завтракали: кн. Орлов и Ресин (деж). Погулял. В 4 часа поехали на Сергиевку. Пили чай с Милицей и Станой. Познакомились с человеком Божьим – Григорием из Тобольской губернии. Вечером укладывался, много занимался и провёл вечер с Аликс».17

Закончив писать дневник, царь вспомнил, что не изучил ещё доклад министра внутренних дел Дурново.

25 октября 1905 года Николай II принял, наконец, отставку прежнего министра МВД Булыгина, окончательно убедившись в его полной неспособности обуздать ситуацию в стране. Новый министр Пётр Николаевич Дурново, неделю изучал ситуацию в стране, и подал царю доклад, в котором он писал, о том, что неспокойно по всей стране. Особое беспокойство у Дурново вызывала ситуация в Москве.

Летом 1905 года в Москве рабочие на предприятиях стали организовывать комитеты. Перед хозяевами эти комитеты выдвигали чисто экономические требования – сокращение рабочего дня с 14 часов до 8 часов, повышение зарплаты и выплаты больничных, в случае травмы на производстве. Владельцы фабрик, заводов и мануфактур взывали о помощи к московскому обер-полицмейстеру Дубасову, просили его, навести порядок на их предприятиях, и разогнать комитеты рабочих. Однако тот мер не принимал. Причина в том, что солдаты московского гарнизона были ненадёжны, в казармах околачивались агитаторы от различных революционных партий. Офицеры, опасаясь за свою жизнь, не препятствовали им приходить в казармы. Полагаться Дубасов мог только на полицию и казаков, но их в Москве было недостаточно, для того, что бы справиться с рабочими.

Царь и председатель правительства Сергей Юльевич Витте возлагали большие надежды на Манифест от 17 октября 1905 года, дающий некоторые послабления. Однако проблем рабочих этот манифест даже не затрагивал, а потому после его опубликования митинги и забастовки не прекращались. В воздухе пахло восстанием. Рабочие захватывали предприятия, причём производство там они не останавливали. Фактически, владельцами предприятий становились рабочие комитеты.

С октября в Москве, разрозненные комитеты стали объединяться, налаживать контакты с такими же комитетами в Петербурге и других городах Российской империи. Пока это было стихийное движение.

Революционные партии – эсеры18 и социал-демократы (большевики и меньшевики), практически никакой роли не играли. Эсеры вообще больший упор в своей пропаганде делали на крестьян. Большевики работали среди рабочих, но охранка19 и жандармы постоянно громили их организации, потому большевиков на свободе было мало – они либо сидели в тюрьмах, либо находились в ссылке или были в эмиграции. Меньшевики агитацию вели посредством газет, и среди рабочих они практически не появлялись.

В сентябре первые социал-демократы, а именно Троцкий и Парвус поехали в Россию. Они приехали в Петербург, и включились в работу Совета народных депутатов, который возглавлял социал-демократ Георгий Хрусталев-Носарь. После его ареста, Троцкий возглавил Совет.

В Москву никто из лидеров эсеров и социал-демократов не приехал. Несмотря на это, московская организация РСДРП20, приняла решение активизировать подготовку к вооружённому восстанию.

Ещё летом в Москву приехал с Урала Эразм Кодомцев – товарищ Владимир, как он значился в партийной организации большевиков. На Урале братья Кодомцевы организовали боевые рабочие дружины. Сам Эразм бывший офицер, дезертировавший из армии. Он участвовал в русско-японской войне, так что боевой опыт имел. В Москву Эразм приехал с братом Иваном, в их задачу входило создание в Москве рабочих боевых дружин и их обучение. Так же в Москву приехал химик-бомбист имевший псевдоним Аптекарь. Ему раздобыли подложный паспорт на имя Егора Агафоновича Иванова, и по нему Аптекарь устроился на мебельную фабрику Шмидтов, которая находилась на Пресне. Там Аптекарь организовал химическую мастерскую по производству бомб.

Мебельной фабрикой Шмидтов владел Николай Шмидт. В ту пору ему было двадцать два года, и он учился на втором курсе Московского университета. Николай был членом РСДРП, большевик. В подвале здания его фабрики братья Кодомцевы организовали тир, где обучали стрельбе членов боевых рабочих дружин. Николай Шмидт свёл дружбу с сотрудниками обсерватории Московского университета, которая находилась по соседству с его фабрикой, и те изготовили карты Москвы для всех боевых дружин. По этим картам, студенты-архитекторы выбирали наиболее удобные места для строительства баррикад, во время будущего восстания. На закупку оружия Николай Шмидт выделил двести тысяч рублей, по тем временам, это было целое состояние.

В Дангуэровской слободе, которая находится возле Лефортова, боевую дружину организовал и возглавил Владимир Холмогоров. Летом Эразм Кодомцев обучил Холмогорова, стрелять и тактике боя в городских условиях. Теперь Владимир учил военному искусству боевиков своей дружины. За городом в укромных местах, боевики Холмогорова учились стрелять из ружей и пистолетов, кидать бомбы. Пока вместо бомб швыряли двухфунтовые21 гири. Сестра Владимира – Валентина, и несколько других девушек из Дангуэровской слободки, под руководством фельдшера Славина, учились оказывать первую медицинскую помощь при огнестрельных ранениях. Пока в арсенале дружины Холмогорова было два револьвера и три охотничьих ружья. Иван Смирнов, член Московского комитета РСДРП (большевиков), обещал помочь с оружием и бомбами.

Кроме обучения военному делу, дружинники Холмогорова поддерживали порядок в Дангуэровской слободе и во всём Лефортове, потому как полиция здесь появляться боялась. Изредка лишь показывались казачьи разъезды. В субботу, пятого ноября, Владимир сказал Валентине:

– Иван велел нам ехать на Пресню. Там на мебельной фабрике Шмидта, для нашей дружины приготовлено оружие, патроны и медикаменты.

– Вдвоём поедем? – осведомилась Валька.

– Возьмём с собой Тимоху Воробьёва. Он у нас вместо извозчика будет. Обещал у дядьки сани и лошадь взять.

На деньги Николая Шмидта, московской организации большевиков, удалось приобрести большую партию револьверов «Лефоше», «Наган», а так же охотничьих ружей «Винчестер» и «Зауэр». Боеприпасы, бинты и вату, йод. Основной склад большевиков размещался на мебельной фабрике Шмидта, но держать там долго оружие было опасно, могли пронюхать жандармы или полиция. Для транспортировки оружия, Холмогорову на мебельной фабрике вручили гроб, в нём, на санях и повезли оружие и патроны, из Пресни в Дангуэровской слободу. На Вороньей улице22 их остановил казачий разъезд. Старший патруля, чернобородый урядник23, перегородив своим конём дорогу саням, сказал:

– Стой! Куда путь держите?

Владимир, шедший рядом с санями, сунул руку за борт пальто, там во внутреннем кармане у него был револьвер.

– Господин казак, тётушка у нас умерла, – сказала Валентина, встав с саней, – вот домой с Яузской больницы везём.

– Открывай крышку гроба, посмотрим на твою тётушку! – приказал урядник.

Один из казаков подъехал к уряднику.

– Петро, у людей горе, а ты к ним с обыском лезешь, – сказал он. Посмотрев на Вальку, казак продолжил: – Здравствуй Валентина.

– Андрей, а со мной ненужно здороваться?! – весело воскликнул Владимир. Он тут же вынул руку, оставив револьвер на месте.

Казак слез с лошади и сказал:

– Извини Владимир, – он протянул руку и поздоровался с Холмогоровым. Казака этого звали Андрей Балакирев. Ещё летом, вот так же патрулируя город, он познакомился с Валентиной и Владимиром Холмогоровыми.

– Петро, это мои хорошие знакомые, – обратился Андрей к уряднику, – они не бомбисты и не социалисты.

– Босорылый, ну ты даёшь! – рассмеялся другой казак, Ванька Усов. Уральским казакам, единственным среди всех казаков, на службе разрешено носить бороды. Во всём 10-м Уральском казачьем полку, где Андрей Балакирев проходил службу, без бороды был он один, потому и заработал кличку – Босорылый.

Ванька Усов подъехал к уряднику, указал нагайкой24 на Валентину и продолжил:

– Как девка-красавица, так знакомая Босорылого, – в это время Балакирев садился на своего коня. Ванька Усов сказал уряднику: – Тебе, небось, Петюня и самому эта девка глянулась, вот ты и строишь из себя начальника.

– Уряд держит перед девкой, атаманом казаться хочет, – засмеялся рыжий казак Митрофан Егоров.

Среди казаков раздался смех, а урядник, сплюнув, ответил:

– Эх, дура! Я службу исполняю.

– Ну, будем считать, что мы свою службу выполнили. Давай отпустим людей, у них и так горе, – предложил Андрей Балакирев.

– Пущай едут, – махнул нагайкой урядник. Он отъехал, дав саням дорогу.

Когда казаков уже не было видно, Тимоха Воробьёв правивший санями, засмеялся:

– А я Володя как увидел, что ты в карман за «Наганом» полез, так мне небо с овчинку показалось, от страха.

– Это ты Вальку за наше спасение благодари, – Владимир сдвинул картуз на затылок, и вытер пот со лба. Рассмеявшись, он добавил: – Да я и сам, если честно сказать, струхнул малость.

Казачий патруль следовал по Камер – Коллежскому валу. Ванька Усов и Андрей Балакирев ехали вместе. Они были из одной станицы, из Чагановской.

– Прохор, брательник твой, всё в Маньчжурии? – спросил Ванька.

Прохор – брат близнец Андрея, он призвался на службу в 1902 году.

– Да, писал оттуда, – ответил Андрей.

Андрей Балакирев учился в Петербургском практическом технологическом институте, и поэтому имел отсрочку от службы. Вдобавок по закону, если в мирное время, один из сыновей в казачьей семье уже находится на службе в армии, другой имеет право на отсрочку. Но началась русско-японская война, в ноябре 1904 года Андрей Балакирев был призван на службу в полк. К тому времени он окончил институт, и у него закончилась отсрочка от службы. Казаков призывали в январе каждого года, однако из-за начавшейся войны призыв на службу сместили с января на ноябрь.

Прохор Балакирев служил в 5-м Уральском казачьем полку. В сражении под Муденом он был ранен. Там в бою у деревни Шоуялинза сгинула почти вся их сотня. Остались только двое Прохор да Фрол Миклашев. За тот бой Прохор был награждён Георгиевским крестом 4 степени. Когда после ранения он вернулся в полк, ему был присвоен чин младшего урядника. Срок его службы в полку должен был закончиться в январе 1905 года, но сначала война с Японией, потом беспорядки в России, из-за всего этого казаков со службы в 1905 году не отпустили.

После окончания войны с Японией, полк оставался в Маньчжурии. В сентябре поступила команда сформировать несколько казачьих команд и отправить их по разным городам России. Команда, в которой оказался Прохор Балакирев, была направлена в Самару. Приехали туда десятого октября. Заместитель начальника Самарского ГЖУ25 жандармский подполковник Пастрюмин, распорядился десять казаков из команды выделить для охраны городской типографии, остальных казаков отправили патрулировать город.

Осенью 1905 года в Самаре, впрочем, как и в большинстве городов России, было неспокойно. Рабочие объявляли забастовки, собирались на митинги и демонстрации. По этой причине, казаки почти всё время проводили на улицах Самары – разгоняли митинги и демонстрации, либо патрулировали город. В такой беспокойной службе пролетел месяц.

Десятого ноября, после обеда, как всегда выехали в город на патрулирование улиц. Прохор был старшим патруля. Рядом с ним ехал Федька Чекулаев из станицы Редутовская – двадцатилетний, рыжий, вихрастый парень. Был Федька смешливым и ужасно невезучим. Его призвали в полк в январе пятого года. По дороге в Маньчжурию, где стоял 5-й Уральский казачий полк, на одной из станций, Федька спрыгнул с вагона, да так неудачно, что сломал ногу. После излечения в госпитале, был направлен в казачью команду в Томск. Казаки патрулировали по городу, гимназисты из озорства, бросили под ноги Федькиному коню какой-то пакет. Раздался сильный хлопок, конь взметнулся на дыбы, и Федька, глазевший на проходивших мимо барышень, в седле не удержался, и грохнулся на землю. В этот раз он сломал руку и опять угодил в госпиталь. В начале сентября, он после излечения в госпитале, прибыл в сотню, где служил Прохор Балакирев. Командир их сотни подесаул26 Ильин был с Федькой из одной станицы, и велел Прохору присматривать за непутёвым казаком Чекулаевым.

Когда казаки проезжали мимо Храма Христа Спасителя, Прохор подумал: «А ведь я единственный из нашей сотни, кто выжил в этой войне». Тогда в бою у деревеньки Шоуялинза, которая находится под Мукденом, Прохор уцелел только потому, что вынес его на себе Фрол Миклашев. Сам Фрол погиб перед самым окончанием войны, в одной из стычек с японцами.

«Спасибо тебе Господи, что уберёг меня на той войне, не сделал мою Дуняшу вдовой», – Прохор повернулся в сторону храма, снял папаху и перекрестился.

– Что ты Прохор Фролович глядишь на публичный дом, и крестным знаменем себя осеняешь?!– засмеялся Федька Чекулаев. Он указал нагайкой на деревянный двухэтажный дом с ярко-жёлтыми занавесками, и спросил: – Или там святые девы проживают?

Казаки захохотали. Прохор встрепенулся и оглянулся вокруг. Пока он размышлял о жизни, не заметил, как они проехали на Сокольничью улицу27, на которой сплошной чередой шли дома терпимости.

– Так, о своём подумал, – хмуро ответил Прохор.

– Небось, Господа бога просил, что б дал тебе с ядрёной девкой помиловаться, – всё не унимался Федька.

– Рот закрой, не на гулянке, – зло оборвал его Прохор, дальше ехали молча.

На Дворянской улице28, возле «Сарептского магазина», казаки остановились, и через витринное окно стали разглядывать причудливые пепельницы, украшенные сибирскими самоцветами. Возле входа в магазин стояли два господина в чиновничьих шинелях. Один был маленький и толстый, на круглом, лунообразном лице, тоненькие усики. Другой, худой, длинный как палка, с бородкой эспаньолкой. Длинный, держал в руке газету «Самарские ведомости».

– Что пишут в газете Тихон Лукич? – спросил толстяк.

– Сообщают, что беспорядки в стране организуют социал-демократы, – ответил Тихон Лукич, – главный в их партии некий Ульянов. Вот ведь каков анекдотец!

– А что вы так удивляетесь, Тихон Лукич? – удивился толстяк.

– Ну как же Порфирий Николаевич, ведь это тот самый Ульянов, который десять лет назад был у нас в суде помощником присяжного поверенного! – воскликнул Тихон Лукич. Он покрутил газетой перед носом толстяка и продолжил: – Ведь это я собственной персоной выписывал ему бумагу на права ведения чужих дел.

– Вы бы Тихон Лукич поостереглись так громко объявлять об этом факте, – толстяк покосился на казаков, глазеющих на витрину.

Казаки поехали дальше. Когда они добрались до Хлебной площади, к ним подбежала тётка в фартуке.

– Господа казаки, там, у трактира «Ревель», «горчичники» четверых мужиков хотят обнести! – закричала она.

«Горчичниками» в Самаре звали шпану. Говорили, что своё название «горчичники», те получили за то, что таскают в кармане горчицу. Её они сыплют в глаза своим противникам во время драки или жертвам при ограблении.

Казаки поскакали к трактиру «Ревель». На углу восемь «горчичников» окружили четырёх мужиков. «Горчичников» легко отличить от мужиков или мастеровых. Они ходят в коротких пальто, в красных сатиновых рубахах, перепоясанные поясом с кисточками. Картуз сдвинут на затылок. В лакированных сапогах, за голенищем которых нож или гирька на проволоке.

Услышав цокот копыт казачьих коней по мостовой, «горчичники» вмиг разбежались по подворотням.

– Спасибо вам господа казаки, – крестясь, поблагодарил невысокий мужик, лет пятидесяти, – уж думал, лишат нас жизни, христопродавцы.

Мужик снял картуз, и, поклонившись, продолжил:

– Плотники мы, меня Иваном кличут, а это сыны мои. Подрядились мы в деревне Старый Буян амбар срубить. Перед дорогой хотели в трактир зайти, потрапезничать, а тут эти тати налетели.

– Ну, ну, – усмехнулся Прохор, – налетят ещё раз, кричи: «Караул»! Тут полицейская часть неподалёку, может городовые, и услышат, прибегут на помощь, а нам дальше служить нужно.

Казаки уехали, а один из сыновей Ивана, спросил:

– Ну что батя, эти разбойники разбежались. Пошли в трактир, жрать охота.

– Что ты Васька! – вскричал отец. Он оглянулся: – Эти тати сейчас вернуться. Айда на рынок, там чаю с сушками попьём, да поищем мужиков, которые до Старого буяна едут, с ними и доберёмся.

Мужика этого звали Иван Степанович Чапаев. Жил он со своими сыновьями в селе Балаково Николаевского уезда Самарской губернии. Сам Иван был родом из деревни Будайка Чебоксарской волости Казанской губернии. Там же родились его сыновья – Михаил, Андрей и Василий. По правде говоря, Чапаев не фамилия, а прозвище. Предки Ивана – крепостные крестьяне. Были в его роду чуваши и эрзя29. Степан – отец Ивана, сплавлял лес по Волге. По-русски говорил плохо. Когда, они с мужиками грузили лес, то Степан часто орал:

– Чапай, чапай! – это должно было означать: «Цепляй, цепляй!»

Так и прилипло к Степану прозвище – Чапай, а его сын Иван получил уже фамилию вместо прозвища – Чапаев. На бумаге эта фамилия появилась в 1884 году, когда у Ивана родился второй сын Андрей, в метрике ему написали фамилию «Чапаев». В 1887 году у Ивана родился третий сын – Василий, ему так же дали фамилию Чапаев. В 1897 году семья Ивана переехала в село Балаково. Иван был отличным плотником. Своему ремеслу он обучил и сыновей. Когда те подросли, появилась артель плотников, стали они колесить по деревням, выполняя плотницкие работы.

Деревня Старый Буян находится в месте слияния рек Буян и Кондура, в сорока километрах от Самары. События «Кровавого воскресенья» всколыхнули Россию, но мужику в деревне до этого дела не было. У мужика одно на уме – сев, сенокос, уборка урожая, молотьба.

Самарская губерния всегда считалась спокойной. Сюда в ссылку отправляли социал-демократов и эсеров. Со временем здесь сформировались сильные партийные организации эсеров и большевиков. Большевики пропагандировали своё учение среди рабочих в городах, эсеры вели пропаганду среди крестьян в деревнях. Руководители самарской организации эсеров снабжали крестьянские ячейки своей партийной литературой, при этом, не забывая и об оружии. В 1904 году в Самару был сослан эсер, учитель Сергей Акрамовский, а в селе Царевщина30 жили ссыльные эсеры Сумгин Михаил и Девятов Иван, они вели пропаганду среди крестьян. Акрамовский объединил отдельные крестьянские ячейки эсеров в организацию «Крестьянское братство».

В октябре 1905 года Самарские большевики так же решили начать пропаганду среди крестьян. В село Царевщина приехал большевистский пропагандист Александр Коростылёв. Он стал знакомить мужиков с трудами Карла Маркса, однако толково им ничего объяснить не смог, плюнул на это дело, и уехал в Самару. Вскоре всколыхнулись деревни Самарской губернии. Правда, большевистский пропагандист тут был совершенно не причём. Случилось вот что: помещик Соколов в селе Дмитровка, сдавал крестьянам в аренду луга для сенокоса. Летом, перед покосом, он с мужиками договорился, что будет брать с них по два рубля за воз сена. В октябре, когда настало время расчёта, Соколов, проигравшись за неделю до этого в карты, взвинтил цену до 2 рублей 40 копеек за воз сена. Сорок копеек для мужика большие деньги, и вся Дмитровка взбунтовалась. К ним присоединились деревни Китовка и Сборная, так же косившие сено на лугах Соколова.

Помещик цену снижать отказался и послал в Самару за полицией. Мужики взялись за топоры и вилы. Соколов успел улизнуть, а мужики принялись потрошить его амбары – вынесли весь хлеб и подожгли усадьбу. Из Самары приехала команда уральских казаков, мужики закидали их камнями, казаки для острастки пальнули из ружей. Мужики поняли, с камнями, вилами да топорами, против ружей не попрёшь. Они присмирели, а казаки арестовали зачинщиков, остальных мужиков выпороли нагайками.

Только улеглись страсти в Дмитровке, как всколыхнулись деревни в Самарском и Бузулукском уездах. Здесь земли принадлежали купцу Аржанову. Крестьяне платили ему за аренду земли, по двенадцать рублей за каждую десятину. В октябре купец поднял плату до двадцати рублей. Крестьяне отказались платить такие деньги и стали самовольно распахивать земли. Опять приехали уральские казаки, выпороли мужиков в селе Верхняя Орлянка, а Аржанова, исправник заставил снизить арендную плату за землю, до прежних пределов.

Именно октябрьские бунты в Самарской области, подтолкнули Акрамовского к действию. Начать активисты «Крестьянского братства» решили с села Старый Буян. Село это было центром волости31. 12 ноября здесь должен был состояться волостной сход, для избрания волостного старосты. Колокол Старобуянской церкви возвестил жителей окрестных деревень о необходимости прислать депутатов в Старый Буян. Из Царевщины вышли не депутаты, а боевая крестьянская дружина эсеров, вооружённая ружьями и револьверами.

На сходе выступил крестьянин села Старый Буян Антип Князев, член «Крестьянского братства». Его поддержал член самарской организации эсеров Евгений Пеннер – сын помещика Давида Пеннера. Ему принадлежали все окрестные земли. Евгений прямо на сходе объявил, что он отдаёт свою землю в общественный фонд. Тут Евгений немного погорячился, земля принадлежала его отцу. Но мужики речь Евгения Пеннера восприняли с энтузиазмом, а он тут же провозгласил:

– Долой Самодержавие! Да здравствуют демократические свободы!

– Предлагаю Старобуянское народное самоуправление! – закричал Антип Князев.

Мужики поддержали его, хотя никто толком не понял что это такое, но Антип местный мужик, плохого не предложит. Тут же на сходе члены «Крестьянского братства» предложили ввести: «Временный закон Старо-Буянского волостного народного самоуправления». Мужики и это одобрили. По этому закону на территории волости провозглашалась Республика. Это для Российской империи было что-то новенькое, что бы мужик провозглашал республику, наплевав на батюшку – царя! Пусть мужики и не сами додумались до этого, не это главное. Важно, что всколыхнулась деревня, не было у мужика больше веры в царя. Теперь мужик, бунтуя, не только жёг усадьбу помещика и разворовывал его зерно. Мужик стал выдвигать политические требования. Это уже революция!

В самой Самаре, после царского манифеста от 17 октября 1905 года, либералы стали устраивать собрания в Пушкинском народном доме32. Это здание было построено на пожертвование богатых горожан Самары в 1903 году. Здесь проходили народные спектакли и литературные чтения. Теперь тут устраивали собрания либералы Самары, однако не долго, в Пушкинском народном доме решил обосноваться Совет народных депутатов Самары. Возглавлял его большевик Никифор Вилонов. В совете обсуждались вопросы об организации в Самаре вооружённого восстания. Либералы попытались заявить Совету, что они против насилия, но они тотчас же были выгнаны с заседания Совета, при этом некоторым изрядно намяли кулаками физиономию.

Когда Совет народных депутатов захватил Пушкинский народный дом, начальник Самарского ГЖУ полковник Каратаев, сказался больным. Он уехал из Самары, а его обязанности стал исполнять заместитель, подполковник Иван Иосифович Пастрюмин. Именно он докладывал ежедневно об обстановке губернатору Дмитрию Ивановичу Засядко. На очередном докладе подполковник Пастрюмин сказал:

– Ваше высокопревосходительство, в город к имеющейся у нас казачьей команде прибыли две сотни 5-го Уральского казачьего полка. Таким образом, в губернии достаточно сил, что бы подавить антигосударственные выступления и арестовать основных зачинщиков.

– Иван Иосифович, Государь своим Манифестом стремится привести к примирению все сословия Державы нашей, – поморщился Засядко, – а вы своими грубыми, необдуманными действиями, уничтожите все зародившиеся ростки согласия в обществе.

– О каком согласии вы говорите Ваше высокопревосходительство?! – воскликнул жандармский подполковник. Пастрюмин порылся в папке, нашёл нужный лист бумаги и продолжил: – Мне доносит мой агент, что засевший в Пушкинском народном доме, так называемый Совет народных депутатов, обсуждает план вооружённого выступления в Самаре. В селе Старый Буян мужики вовсе объявили в своей волости республику. Они где-то раздобыли ружья и револьверы. Если полыхнут мужицкие бунты в губернии, да ещё эсеры с большевиками поднимут в Самаре восстание, тогда у нас никаких сил не хватит, что бы усмирить всё!

– Вы напрасно драматизируете ситуацию Иван Иосифович, – улыбнулся Засядко, – времена Емельяна Пугачёва давно миновали. Сейчас у нас на пороге просвещённый двадцатый век, ни о каких мужицких бунтах речи быть не может. Так возникают отдельные волнения в деревнях, которые легко подавляются.

Подполковник Пастрюмин поморщился как от зубной боли, щёлкнул каблуками и спросил:

– Разрешите откланяться Ваше высокопревосходительство?

Губернатор кивнул, жандармский полковник ещё раз щёлкнул каблуками, кивком головы обозначил поклон, и вышел из кабинета.

Самарское ГЖУ находилось в двухэтажном деревянном здании на перекрёстке Саратовской и Алексеевской улиц33. Едва подполковник вернулся от губернатора и уселся в кресло в своём кабинете, вошёл дежурный жандармский офицер и доложил, что пожаловал вице-губернатор Владимир Григорьевич Кондоди. Подполковник встал и вышел из-за своего стола, а в кабинет вошёл вице-губернатор.

– Наслышан от губернских секретарей о вашей баталии с губернатором Иван Иосифович, – улыбаясь, сказал Кондоди. Он поздоровался с подполковником за руку.

Пастрюмин и Кондоди были знакомы с молодости, когда один был юнкером Михайловского артиллерийского училища, а другой студентом Московского университета. С тех пор минуло двадцать лет, Кондоди выслужил чин действительного статского советника, а Пастрюмин стал жандармским подполковником.

– Владимир Григорьевич, вовсе не к месту тут ваше игривое настроение, – вздохнул Пастрюмин.

– Ну, коли хотите серьёзно, извольте, – кивнул вице-губернатор. Он указал рукой на кожаный диван и предложил: – Присядем? В ногах говорят правды нет.

Когда уселись на диван, Кондоди продолжил:

– Положение в губернии, да и в самой Самаре серьёзное. Вот – вот полыхнёт восстание, а губернатор всё поёт лазаря про успокоение народа. Тут ещё начальник нашего ГЖУ сбежал из Самары. Какой из всего этого следует вывод?

– Какой?

– Эти двое, я имею в виду Засядко и Каратаева, не достойны, занимать свои посты, – ответил Кондоди. Он указал рукой на Пастрюмина и себя, продолжил: – Есть более достойные люди. Нужно сообщить об этом телеграммой министру внутренних дел Дурново. Пётр Николаевич слывёт умным и решительным человеком. Уверен, он всё поймёт правильно.

– Ты что же, предлагаешь написать в телеграмме всё то, что только что сказал? – усмехнулся Пастрюмин. Он и сам не заметил, как перешёл на «ты» во время служебного разговора. В то время это было нарушением этики, и могло означать одно, разговор стал интимным, как между двумя заговорщиками. В сущности, так оно и было.

– Ну, зачем же так грубо?! – рассмеялся Кондоди. Он наклонил голову к подполковнику и тихо стал говорить: – Мы сообщим в Петербург, о том, что положение в губернии серьёзное, но губернатор Засядко запрещает проводить решительные меры, а полковник Каратаев, сказавшись больным, вовсе покинул Самару. Опишем положение в Старом Буяне и попросим разрешение подавить там бунт.

– Владимир Григорьевич, не порядочно доносить на своих начальников, – с сомнением сказал Пастрюмин.

– Мы с тобой печёмся о делах в губернии, – похлопал Кондоди по руке жандармского подполковника, – а это наивысшая порядочность.

Кондоди встал и, улыбнувшись, продолжил:

– Сделаем всё отменно, тогда станем, я губернатором, а ты начальником ГЖУ, – он указал рукой на стол, – ну-ка Иван Иосифович садись за стол, давай сочинять телеграмму.

Подполковник Пастрюмин сел за свой рабочий стол, а Кондоди перевернул настольный календарь, и продолжил:

– Сегодня у нас двадцать пятое ноября. Завтра возьмём казачью сотню и поедем в Старый Буян. Все необходимые распоряжения сделаешь после моего ухода. А пока пиши…

***

Как и договорились Кондоди с Пастрюминым, из Самары выехали в полночь 26 ноября, прихватив с собой сотню уральских казаков. Около семи часов утра добрались до Старого Буяна. Казаки налетели на село как ураган, выгоняя из изб на улицу мужиков и баб. Тут же были арестованы Антип Князев и два его помощника. Евгений Пеннер с вооружёнными дружинниками подошли к селу из Царевщины, но увидев, что казаков много, дружинники ушли обратно и попрятали своё оружие.

Казаки согнали мужиков к старобуяновской церкви, пригнали туда и Ивана Чапаева с сыновьями.

– Иван и ты в бунтовщики подался?! – рассмеялся Кондоди, увидев Чапаева.

– Когда мне бунтовать барин? – поклонился в пояс Иван Чапаев. Он указал рукой на стоящих сыновей: – Подрядился с сыновьями, амбар срубить Давиду Николаевичу, помещику здешнему.

Кондоди обратился к Пастрюмину:

– Рекомендую, Иван Иосифович, – он указал рукой на плотника, – Иван Чапаев, отличный плотник. Мне на даче такую беседку срубил. Загляденье!

– Раз плотник тут не причём, пусть занимается своим делом, – кивнул подполковник. Он обратился к Прохору Балакиреву, стоящему рядом: – Урядник, выведите отсюда плотника и его сыновей.

– Пойдём лапоть, – Прохор толкнул в спину Ивана Чапаева, – пока тебя заодно с бунтовщиками не выпороли.

Пока Прохор отводил в сторону Ивана Чапаева с сыновьями, жандармский подполковник Пастрюмин стал требовать у мужиков, что бы они сдали оружие. Те кивали бородами и отвечали, что оружия у них с роду не бывало. Подполковник не поверил, и для начала приказал казакам выпороть с десяток мужиков. Казаки выхватили из толпы десять человек, и принялись охаживать их нагайками под бабий вой и ропот мужиков.

Между прочим, мужики не врали, оружия в селе не было. Точнее был револьвер «Наган» у активиста «Крестьянского братства» Антипа Князева. Его сын, тринадцатилетний Колька, решил отомстить жандарму за отца и выпоротых мужиков. Он с револьвером спрятался на чердаке сарая и стал целиться в подполковника Пастрюмина.

Грохнул выстрел. Однако Колька Князев промахнулся и в жандармского подполковника не попал. Его пуля угодила в грудь стоящему в стороне Прохору Балакиреву. Его тут же отправили в Самару в лазарет, но надежды, что довезут живого, было мало. Казаки бросились искать стрелка, но не поймали. Так закончила своё существование первая в России мужицкая республика.

Первого декабря с поста Самарского губернатора был снят Дмитрий Иванович Засядко, однако планам Кондоди не суждено было сбыться, ибо губернатором был назначен Иван Львович Блок. Про историю с телеграммой министру МВД Дурново, новый губернатор был в курсе, и девятого декабря вице-губернатор Кондоди был снят со своего поста. Лишился своего поста и жандармский полковник Каратаев, однако подполковник Пастрюмин начальником Самарского ГЖУ не стал. Губернатор Блок был крайне недоволен, что Пастрюмин не провёл в Старом Буяне следствие до конца, и не установил, что оружие находилось в соседнем селе Царевщина. Когда это, наконец, было выяснено, оружие там обнаружить не удалось.

Новый губернатор Самары Иван Блок, разгонит Совет народных депутатов. Он утопит в крови начавшееся летом 1906 выступления крестьян Самарской губернии, разгромит организации большевиков и эсеров, последние вынесут губернатору Блоку смертный приговор.

21 июля 1906 года эсер Григорий Фролов швырнёт в его коляску бомбу. Взрыв будет очень сильным, Блока разорвёт на части. Голову губернатора разнесёт так, что его мозг обнаружат на крышах соседних домов. В гробу вместо головы Ивану Блоку приделают ватный шар.

Фролова и других эсеров, причастных к убийству губернатора Блока, полиция арестует. На суде их будет защищать адвокат Александр Керенский. Григория Фролова приговорят к смертной казни, но потом её заменят двадцатилетней каторгой, остальных сошлют в Сибирь.

Губернатор Иван Львович Блок своими жёстокими действиями не полюбился жителям Самары, свою ненависть они перенесли на его семью. Старший сын губернатора, пятнадцатилетний гимназист Иван Блок очень страдал от нападок своих одноклассников. На следующий день после похорон губернатора, Иван Блок застрелится из револьвера отца прямо в гимназии. Второй сын губернатора – восьмилетний Лев, от всех этих потрясений станет сильно заикаться. Лев Блок с тех пор будет сторониться людей, он бросит учёбу в гимназии. Лев особенно полюбит лошадей, и станет извозчиком.

Глава 2

«Революция и правительство – как два человека, нацелившихся один в другого из пистолета. Вопрос в том, кто первый нажмёт на собачку».

Зензинов В.М. один из лидеров партии социалистов – революционеров (эсеров).

Декабрь 1905 года.

Проблемы России копились веками. Вначале крепостное право, при котором мужик был на положении раба – его можно было запороть насмерть, продать или проиграть в карты. К середине XIX века императору Александру II и его правительству стало понятно, что крепостное право нужно отменять. Однако сделав мужика свободным, земли ему не дали, выделив две десятины на семью, за которую к тому же он полвека ещё должен был расплачиваться с помещиком, а ещё нужно платить подушный налог государству.

В России семьи у мужиков большие, восемь-десять человек детей, а с двух десятин урожая много не соберёшь, тут ещё налоги, платы за выкупные ссуды, потому деревни в России голодали. Детская смертность была огромной. Когда жить становилось особенно невмоготу, мужик в отчаянии брался за вилы, жёг барские усадьбы. Казаки и войска такие бунты расстреливали, а усмирив мужиков, их пороли.

Устав от такой жизни, многие подавались в город, устраивались работать на фабрику или мануфактуру. Однако и там жизнь не легче. Рабочий день по 14 – 16 часов, выходные в редкие церковные праздники, а за работу платят столько, что прожить можно лишь впроголодь. В городах рабочие становились более сплоченными, нежели мужики в деревнях, где каждый сам за себя. Оторви мужика от земли – станет он пролетарием, которому «нечего терять, кроме своих цепей». В городе много революционных партий, которые ведут пропаганду среди рабочих. В результате, рабочие объявляли забастовки, выходили на демонстрации.

Десятилетиями зрело в России возмущение. Недовольны были все – рабочие и крестьяне своим голодным существованим, интеллигенция хотела больше прав, отмены цензуры и свободы собраний. В России интеллигенция не голодала, но на сытый желудок, в угнетённой стране, особенно хорошо говорятся вольнолюбивые речи. Реформы назрели, это понимал царь и его правительство, но на беду свою, они не знали какие реформы проводить. Надеялись, что Манифест от 17 октября 1905 года успокоит страну, но не тут-то было, Россия по-прежнему бурлила.

В деревнях полыхали помещичьи усадьбы, в городах организовывались Советы народных депутатов, которые готовили восстания. В таких Советах в основном власть захватывали большевики, а они выполняли резолюцию своего III съезда РСДРП «О вооружённом восстании в России».

В Петербурге Совет народных депутатов возглавлял адвокат Георгий Степанович Хрусталев – Носарь. По городу ходила шутка: «В России два правительства – Витте и Носаря. Причём неизвестно, кто кого арестует». В конце октября в Петербург из Швейцарии приехал большевик Лев Троцкий. После чего он фактически возглавил Совет народных депутатов. Носарь эту должность занимал чисто номинально, а вскоре он был арестован.

Вице – директор Департамента полиции Пётр Иванович Рачковский убеждал министра внутренних дел Дурново и губернатора Петербурга Трепова не предпринимать против Совета народных депутатов никаких действий. Он говорил, что от тайных агентов к нему стекается вся информация о том, что говорится на этом Совете.

– Уверяю вас господа, не время сейчас для жёстких мер, – убеждал Рачковский, – главное терпеливо ждать. Всё успокоится само собой. Поверьте моему опыту.

Дурново и Трепов решили целиком полагаться на Рачковского. А что им ещё было делать?! Воинские гарнизоны в Петербурге были ненадёжны, там верховодили большевики.

Начальник Петербургского охранного отделения полиции, жандармский полковник Герасимов, наоборот убеждал Трепова и Дурново арестовать Совет народных депутатов. На что Рачковский заявлял, что полковник Герасимов хорошей агентуры не имеет, и ситуацией не владеет. Да и вообще Петербургское охранное отделение работает из рук вон плохо.

– Да вы и сами об этом господа знаете! – говорил он Трепову и Дурново. После чего, привёл главный аргумент: – Не случайно, всех перспективных агентов, ещё при Плеве, из Петербургского охранного отделения передали в Департамент полиции.

Доля правды в этом была, при покойном министре МВД Плеве, из Петербургского охранного отделения забрали в Департамент полиции лучших чиновников и офицеров. Плеве считал, что незачем двум структурам в городе заниматься одним и тем же. Потому сотрудники Петербургского охранного отделения полиции, что штатские, что жандармские офицеры, работали из рук вон плохо. В начале 1905 года Трепов стал товарищем министра МВД, и настоял перед Булыгиным, тогдашним министром внутренних дел, что бы на должность начальника Петербургского охранного отделения полиции, назначили полковника Герасимова, бывшего начальником Харьковского охранного отделения.

Александр Васильевич Герасимов приступил к своим обязанностям 2 февраля 1905 года. В Петербурге было неспокойно, и Герасимов предпочёл оставить семью в Харькове. В первый же свой день на новой должности, Герасимов пришёл в шок от всеобщей расхлябанности в отделении. Офицер, ведающий работой тайных агентов, встречался с ними не на конспиративных квартирах, а прямо у себя в кабинете, в помещении охранного отделения. Уволив нескольких нерадивых сотрудников, Герасимов всю работу с агентурой сконцентрировал в своих руках. Агентуры было мало, и от неё не было проку. Герасимов перевёл к себе из Харькова несколько своих проверенных агентов, и стал их внедрять в различные революционные организации Петербурга. Встречи с агентами он проводил на конспиративных квартирах, которых имел несколько, на одной из таких квартир он жил. Герасимов добился увеличения денежного содержания перспективным агентам. Труды эти не пропали даром, постепенно информация о деятельности революционных партий к Герасимову пошла.

Первого декабря Александр Васильевич на конспиративной квартире встречался с агентом Вороной. Под этим псевдонимом значилась член РСДРП, большевичка Юлия Осиповна Серпова. Она работала секретарём в Совете народных депутатов Петербурга.

– Вчера на заседания Совета обсуждался «Финансовый манифест» Троцкого, – докладывала Ворона.

Она была некрасива – продолговатое лицо, с тяжёлой челюстью и широкими зубами, было похоже на лошадиную морду. Непривлекательность и толкнула её на сотрудничество с полицией. В революцию она метнулась вслед за своим женихом, а тот предпочёл ей другую. Уже потом, Герасимов выяснил, что она очень любит деньги. Он сыграл на этом, заявив, что похлопочет об увеличении ей оклада, но ему нужны для этого веские основания. Ворона всё поняла правильно, и спустя некоторое время она уже была помощницей Троцкого.

– Любопытно было бы взглянуть на этот документ, – заметил Герасимов.

– Мне удалось раздобыть копию, – ответила Ворона. Она взглянула на Герасимова и покраснела: – Только…

– Пардон мадмуазель, – Герасимов встал и отошёл к окну. Он стал смотреть на улицу, искоса поглядывая на Ворону.

Та расстегнула кофточку, из корсета достала сложенный вчетверо лист бумаги. Герасимов подглядывал за Вороной не потому, что интересовался её нижним бельём. Было несколько случаев, когда на конспиративных квартирах, агенты стреляли в жандармских офицеров.

– Можете повернуться, – сказала Ворона, застегнув кофточку.

Герасимов сел за стол, взял бумагу Серповой. Он стал читать и его брови поползли вверх.

– Однако! – сказал он.

«Финансовый манифест» Троцкого – это обращение Совета народных депутатов Петербурга к населению Российской империи. В нём был призыв отказаться от уплаты податей и налогов, забирать вклады в банках и требовать проводить все денежные операции золотом.

– Завтра манифест будет опубликован во всех Петербургских газетах, – добавила Серпова.

– А если владельцы газет не захотят печатать это? – спросил Герасимов.

– Они ничего не смогут сделать, во всех типографиях есть рабочие комитеты, они выполнят указания Совета, – ответила Ворона, – на заседании Совета, Троцкий сказал, что в России возникнет паника, люди бросятся в банки забирать вклады.

– За эту информацию Юлия Осиповна вам положено отдельное вознаграждение в размере двухсот рублей. Через два дня здесь же, я вручу вам ваши деньги, – сказал Герасимов, убирая текст «Финансового манифеста» Троцкого во внутренний карман пиджака. Видя, как порозовело лицо Вороны, он понял, что угадал с суммой.

– Мне бы хотелось также знать насчёт оружия, – продолжил жандармский полковник.

– Этим занимается боевая техническая группа под руководством Германа, – ответила Ворона.

– Герман, Герман, – задумчиво сказал Герасимов, – нужно будет посмотреть, что у нас есть по этому Герману.

– Не трудитесь, – усмехнулась Ворона – Серпова, – под этим прозвищем скрывается музыкант Николай Буренин. Говорят, он аккомпанировал самому Шаляпину. У его покойного отца, купца Евгения Ивановича Буренина, имение в Кириясало34. Всё оружие в подвале дома Бурениных, в этой деревне.

– Благодарю вас Юлия Осиповна, – кивнул жандарм. Он усмехнулся: – Ну, вот вознаграждение возросло до четырёхсот рублей.

От конспиративной квартиры до Мойки в отделение Герасимов шёл пешком. Он шёл и думал о Вороне,

«Почему Господь так не справедлив к некоторым женщинам?! Отчего он не делает всех женщин одинаково прекрасными?! – вопрошал Герасимов. Впрочем, тут он оборвал себя и подумал: – Тогда, ты лишился бы такого полезного агента. Хотя мне искренне хочется, что бы Юлия Серпова обрела своё семейное счастье и не лезла бы в революцию».

Герасимов улыбнулся: «Вероятно всё же я плохой жандарм, слишком сентиментален».

Рассуждая, Герасимов дошёл до дома № 12 на набережной Мойки, где и располагалось Петербургское охранное отделение полиции.35 Когда полковник вошёл в отделение, у дверей своего кабинета застал каких-то двух субъектов и своего заместителя подполковника Моделя. Один из этих господ – в пенсне, снял шляпу и сказал:

– Благодарю вас господин подполковник за оказанное содействие, – после чего эта парочка удалилась.

– Кто эти господа, и что за содействие вы им оказали Николай Карлович? – спросил Герасимов.

– Это представители Совета народных депутатов, – ответил Модель, – они предъявили мне постановление Совета народных депутатов, и попросили показать, кто содержится у нас в камерах. Затем обошли все наши кабинеты.

– Что?! – вскинулся Герасимов. Он подошёл вплотную к Моделю: – Вы и мой кабинет им показывали?

– Ну да, – развёл руками подполковник, – у них была бумага, дающая им право на это.

– От кого?! – не сдержавшись, перешёл на крик Герасимов.

– От Совета народных депутатов, – покраснев, пролепетал жандармский подполковник.

– Будьте любезны господин подполковник, пройдите в мой кабинет, – сказал Герасимов, расспахнув дверь.

От крика Герасимова, в коридор стали выглядывать офицеры и гражданские чиновники, он решил дальнейший разговор продолжить у себя в кабинете. Герасимов нарочно не начинал разговор, он давал себе время успокоиться, подавить, клокотавший внутри его гнев. Не спеша, он повесил своё пальто на вешалку.

– Николай Карлович, – начал спокойным тоном Герасимов, – объясните, кому вы служите, Государю – императору, или Совету народных депутатов?

– Но у них же было постановление, – Модель вспотел.

– Николай Карлович, пройдите в свой кабинет, и напишите прошение об отставке, – сказал Герасимов, – я вас больше не задерживаю.

После ухода заместителя, Герасимов позвонил министру МВД Дурново и просил немедленно принять его. Александр Васильевич показал министру «Финансовый манифест» Троцкого, просил дать ему распоряжение на арест Совета народных депутатов. Герасимов говорил и говорил, а Пётр Дурново, сидя за своим столом, рисовал фигурки на листе бумаги. Наконец он поднял голову и сказал:

– Хорошо, завтра в два часа дня мы проведём совещание и обсудим ваше предложение.

На следующий день в кабинете Дурново собрались – директор Департамента полиции Эммануил Вучич со своим заместителем Петром Рачковским, два товарища прокурора Санкт-Петербургской судебной палаты Трегубов и Камышанский, ну и конечно полковник Герасимов, он вновь повторил свои доводы об аресте Совета народных депутата.

– Александр Васильевич, вы напрасно сгущаете краски, пугая нас мифическим восстанием,– заметил Рачковский.

– Пётр Иванович, у меня достаточно точных агентурных данных, указывающих на то, что Совет подготавливает восстание. Предъявленный вам «Финансовый манифест» прямое доказательство этого, – ответил Герасимов.

– Даже если этот манифест и будет напечатан в наших газетах, дальше Петербурга он не уйдёт, – возразил Рачковский. Он посмотрел на Вуича: – Мы с Эммануилом Ивановичем позаботимся об этом.

– Да всем охранным отделениям полиции в губерниях, будут даны указания, изымать тиражи газет с этим манифестом, – подтвердил Вучич.

– Кроме того, одними статейками в газете, революцию не сделаешь, – усмехнулся Рачковский, – нужно оружие, а его-то как раз у Совета и нет.

– Вы заблуждаетесь на этот счёт Пётр Иванович! – воскликнул Герасимов. Он хлопнул ладонью по столу: – У большевиков есть специальные группы перевозящие оружие из-за границы.

– Наши заграничные агенты ничего об оружии не сообщают, – покачал головой Рачковский. Он посмотрел на Герасимова: – Вся эта информация, о якобы переправляющемся из-за границы оружии, фантазии ваших агентов. Кроме того Сергей Юльевич Витте категорически против обострения ситуации в Петербурге. Он разговаривал по этому поводу с Треповым, тот сообщил позицию Сергея Юльевича Государю, который полностью согласен с позицией Витте.

– Пётр Иванович, хотелось бы прояснить, – сказал министр, он опять рисовал фигурки на листе бумаги. Положив карандаш, Дурново спросил: – Нежелание обострять ситуацию в Петербурге, это ваша позиция или Сергея Юльевича Витте?

– Витте и Государя, – ответил Рачковский.

Пётр Иванович Рачковский был в приятельских отношениях с Витте и с Треповым. Именно он способствовал сближению Трепова и Витте. После удачно заключённого в Портсмуте мирного договора с Японией, Николай II благоволил к Витте. В свою очередь Сергей Юльевич решил влиять на императора через генерала Трепова, который был весьма близок с Госадурем.

– Если Государь против ареста Совета, мы не можем идти наперекор его воле, – заметил Трегубов.

– О чём вы говорите Сергей Николаевич?! – воскликнул Камышанский. Он посмотрел на Дурново и продолжил: – Уверен, отказывая в поддержке Александру Васильевичу Герасимову, мы толкаем страну в пропасть революции! Подумайте о России!

– Ну да, – усмехнулся Рачковский, – за Россию у нас радеют только Камышанский и Герасимов.

Ответить Камышанский ничего не успел, в кабинет вошёл министр юстиции Акимов.

– Вот свежий человек! – оживился Дурново. Он посмотрел на министра юстиции и продолжил: – Михаил Григорьевич, выслушайте, пожалуйста, доводы полковника Герасимова и выскажите своё мнение.

Герасимов, в который раз повторил свою речь. Когда он окончил, Дурново сказал:

– Я понимаю тревоги полковника Герасимова. Однако, большинство участвующих в нашем совещании, высказывается против ареста Совета народных депутатов. Это усугубит и без того критическое положение. Я склоняюсь к мнению большинства.

– А я целиком согласен с полковником Герасимовым, – ответил Акимов. Он посмотрел на Дурново: – Если вы как министр внутренних дел не считаете возможным принять предлагаемые полковником меры, то это сделаю я.

Подойдя к столу, Акимов взял лист бумаги, обмакнув перо в чернила, стал писать. Закончив, подошёл к Герасимову.

– Полковник Герасимов, я как генерал – прокурор Империи, уполномочиваю вас произвести арест Совета народных депутатов. Вот вам постановление на арест, – Акимов отдал Герасимову лист бумаги.

– Ну, теперь ждите революцию! – воскликнул Рачковский.

Вечером 3 декабря, батальон Семёновского полка оцепил здание Вольного эконмического общества, где заседал Совет народных депутатов. Герасимов в сопровождении городовых и жандармов вошёл в здание. Лев Троцкий в этот момент как раз выступал на трибуне

Через два дня Герасимов опять приехал к Дурново.

– Ваше высокопревосходительство, от своих агентов я получил информацию о том, что революционные партии на арест Совета народных депутатов в Петербурге, планируют ответить забастовкой, а потом вооружённым восстанием, – докладывал он, – по плану, восстание должно начаться вначале в Москве. Затем в Петербурге и далее по всей России. Шестого декабря в Москве должен собраться Всероссийский железнодорожный съезд. Поводом для проведения съезда послужил пересмотр устава касс взаимопомощи железнодорожных служащих. На этом съезде примут участие члены революционных партий. Они протолкнут решение съезда, о начале всеобщей забастовки на железной дороге. Цель этой забастовки, сделать невозможным переброску войск по железной дороге, для подавления восстания в городах Российской империи.

– Вы не сгущаете краски Александр Васильевич? – с сомнением сказал Рачковский, сидевший в кабинете министра внутренних дел. Он посмотрел на Дурново: – Пётр Николаевич, давайте не будем спешить. Я поеду в Москву и разберусь там в ситуации. Оттуда телеграфирую вам.

– Да поезжайте Пётр Иванович, – кивнул Дурново, – после вашей телеграммы мы примем решение.

Однако в Москву Рачковский не поехал, а сказавшись больным, заперся дома. 7 декабря в ответ на арест Совета народных депутатов Петербурга, Совет народных депутатов Москвы призвал начать всеобщую городскую стачку. Такое же постановление вынес Всероссийский съезд железнодорожных служащих. Уже вечером 7 декабря, в Москве забастовщики столкнулись с полицией. Войска московского гарнизона были ненадёжны и солдат держали в казармах. Пока ещё боевые дружины рабочих за оружие не брались, а казаки при разгоне демонстраций использовали только нагайки.

Утром 8 декабря на стенах домов появилось распоряжение градоначальника Москвы адмирала Дубасова о введение в городе «положения чрезвычайной охраны». В этом распоряжении уведомлялось, что по толпе в случае беспорядков будет открываться огонь. Вечером того же дня, полицией был обстрелян митинг у театра «Аквариум» на Большой Садовой улице.36 Было убито восемь человек и более шестидесяти ранено. Всё, первая кровь пролилась!

Рабочие дружины достали из тайников оружие. В здании реального училища Фидлера, которое находится на углу Сверчкова переулка и Мясницкой улицы был штаб московской дружины эсеров. В подвале училища был устроен тир, где дружинники учились стрелять из револьверов и пистолетов. Вечером 9 декабря дружинники собрались для обсуждения плана захвата Николаевского вокзала Москвы37. Это было необходимо, что бы предотвратить сообщение между Москвой и Петербургом во время будущего восстания. Тогда будет затруднена переброска войск в Москву из Петербурга. Дружинники так бурно обсуждали план захвата вокзала, что даже не заметили, как здание реального училища Фидлера было окружено двумя ротами 7-го гренадёрского Самагитского полка и эскадроном 1-го гусарского Сумского полка. Этим войскам были приданы два орудия из 3-ей Гренадёрской артиллерийской бригады. Так же в операции участвовали городовые, а общую команду осуществлял командир гусарского эскадрона ротмистр38 Рахманинов. Он знал, что в здании засело более сотни вооружённых боевиков, потому рисковать солдатами не хотел. Ротмистр Рахманинов предложил боевикам выйти и сложить оружие. Боевая дружина эсеров в основном состояла из учеников реальных училищ и гимназистов. Из оружия с собой у них были пистолеты и револьверы. Мальчишкам захотелось повоевать, в ответ на предложение Рахманинова, из окон раздались выстрелы. Было далеко и боевики не могли стрелять прицельно, однако умудрились убить одного гусара и ранить двух лошадей. Рахманинов приказал поручику – артиллеристу Ленивцеву дать залп из пушек по окнам. Артилеристы несколько раз выстрелили из орудий. Во время обстрела, перепуганные дружинники залегли под партами. К счастью никто из них не пострадал.

Когда Рахманинов вновь предложил боевикам выйти и сдаться, те поняли, что шутки кончились, и стали выходить из здания. В эскадроне ротмистра Рахманинова служил корнет39 Соколовский. Он мечтал совершить подвиг во имя Государя, но всё не доводилось – хотел попасть на войну с Японией, но она закончилась раньше, чем он окончил Николаевское кавалерийское училище. По существу, Соколовский был таким же мальчишкой, как и те, что засели в Фидлеровском реальном училище, но у него на плечах были погоны. Когда перепуганные дружинники стали выходить из здания и сдавать оружие, Соколовский выхватил саблю из ножен и заорал:

– Эскадрон, сабли наголо! За мной марш!

Он понёсся на безоружных дружинников, человек пять из гусар выполнили команду своего корнета и поскакали за ним. Они стали рубить перепуганных дружинников и убили двадцать три человека, прежде чем Рахманинов успел остановить эту бойню. В суматохе четверо боевиков метнулись к оцеплению солдат 7-го Самагитского полка, те были так ошеломлены произошедшим на их глазах убийством, что пропустили эту четвёрку боевиков, сквозь свою цепь. Прекратив бойню, ротмистр Рахманинов передал девяносто одного задержанного боевика приставу Тверской полицейской части Глухову. Именно с побоища учинённого Соколовским у здания Фидлеровского училища началось Московское вооружённое восстание. 10 декабря 1905 года Москва покрылась баррикадами.

От Соколовского, офицеры 1-го гусарского Сумского полка потребуют уволиться со службы. 20 июня 1906 года он уволится из полка по семейным обстоятельствам. Когда начнётся первая мировая война, его призовут в армию, и он опять попадёт в свой полк. Корнет Соколовский погибнет в бою 15 октября 1915 года. Однако дорогой читатель давай вернёмся в Москву декабря 1905 года.

Рано утром десятого декабря баррикады стали появляться в Замоскворечье, на Пресне, в Лефортово, Сокольниках и на Симоновке. Строились они строго по плану, разработанному ещё летом 1905 года студентами – архитекторами, входящими в Боевую секцию Московского комитета РСДРП.

Вечером девятого декабря Иван Смирнов пришёл домой к Владимиру Холмогорову в Дангуэровскую слободу.

– Комитет принял решение начать восстание, – сказал он, греясь у печки, – твоей дружине необходимо за ночь построить баррикаду на углу Долгоруковской и Садовой улиц, и держать там оборону.

– Понял, – кивнул Владимир. Он заглянул за занавеску, там, в закутке у печки была кровать его сестры: – Валька, беги к Тимохе Воробьёву и скажи, что я объявляю сбор немедленно. От Тимохи пойдёшь к Никифору Сидорову, так же предупредишь о сборе. Затем вернёшься домой, дел у нас ещё много.

Из соседней комнаты вышла мать, Владимир обнял её.

– Ну, маманя начинается! – сказал он.

Мать перекрестила сына и Вальку, вышедшую из своего закутка, а потом Ивана Смирнова.

– Анна Андреевна, я не верующий, – улыбнулся Иван.

– Господь он всех любит, – вздохнула та, – даже таких губошлёпов как ты.

Дружина Холмогорова построила баррикаду к шести часам утра. Сделали её просто – спилили ближайшие телеграфные столбы и уложили их в основание. Сверху навалили хлам, который нашли в ближайших дворах – бочки, доски, поснимали во дворах несколько ворот.

Пока дружинники строили баррикаду, Холмогоров взял с собой Тимофея Воробьёва, который стал его заместителем. Вдвоём они прогулялись по Садовой и Долгоруковской улицам. Разглядывая колокольню Никольской церкви Владимир сказал:

– На колокольне не плохо было бы засаду с бомбами устроить.

– А то! – рассмеялся Воробьёв. Он махнул рукой в сторону баррикады: – Если они на нас по Долгоруковской пойдут, мы их бомбами угостим.

Во время русско–японской войны русские солдаты придумали начинять снарядные гильзы динамитом. Японцы для этих же целей использовали стволы бамбука или банки из-под мармелада. В качестве запала, все использовали бикфордов шнур. Кидать такие бомбы было неудобно. В марте 1904 года японцы придумали привязывать к своей бомбе деревянную ручку. Можно сказать, что это уже был прообраз гранаты.

Эсеры, убивая царских чиновников, тоже использовали бомбы, а химик боевой организации эсеров Алексей Бах, придумал для них взрыватель. Он состоял из колбы с серной кислотой, в которую вставлялась пробирка, где были смешаны бертолетова соль и сахар. Когда от удара колба и пробирка разбивались, серная кислота и бертолетова соль смешивались, вступая в реакцию, происходил взрыв, который детонировал динамит. В 1904 году эсер – химик Биллит обучил большевика по кличке Аптекарь40. Тот организовал динамитную мастерскую в Киеве, а когда на неё вышла полиция, Аптекарь перебрался в Москву. Там он придумал в качестве оболочки для своих бомб использовать пустые бутылки. Точнее будет сказать, что Аптекарь ничего не придумал, а воспользовался опытом русских солдат, времён обороны Севастополя во время Крымской войны 1853-1856 годов.

Динамит Аптекарь производил из смеси 79% нитроглицерина и 25% углекислой магнезии в качестве поглотителя нитроглицерина41. Эта вязкая взрывная смесь заливалась в бутылку, а в качестве детонатора Аптекарь придумал вставлять капсюль – детонатор Нобеля. Изготовление таких бомб в 1905 году в Москве Аптекарь поставил на поток. Производил он бомбы на территории мебельной фабрики Шмидтов на Пресне.

Десятого декабря в восемь часов утра, в Московское губернское жандармское управление, находящееся на Петровке дом 38, прибыла сотня 10-го Уральского казачьего полка под командой есаула Колотова. Позади здания Московского ГЖУ находились конюшня и казарма казачьей команды, в которой служил Андрей Балакирев. Эта команда была из 10-го Уральского казачьего полка. Начальник команды хорунжий Иванов. Во внутреннем дворе ГЖУ Колотов построил сотню и казачью команду.

– Казаки! – начал Колотов. Он оглядел казачий строй и продолжил: – Революционеры и всякие смутьяны пытаются бунтовать против Государя. Наш долг состоит в служении Царю и Отечеству. Выполним же его с честью! Разойдись!

Казаки из команды здоровались со своими земляками из сотни, собирались кучками и курили, а Колотов сказал хорунжему:

– Николай Иванович я сотней буду атаковать по Садовой, а ты со своей командой по Долгоруковской. Аллюр галоп, так напором и сомнём бунтовщиков.

– Может лучше в пешем порядке? – с сомнением сказал Иванов.

– Нет, пойдём намётом 42, – покачал головой Колотов. Он усмехнулся, – Мастеровые, как увидят, что мы несёмся на них, так и разбегутся со своих баррикад, тут мы их с двух сторон и зажмём.

Когда казачья команда ехала по Долгоруковской улице, уже явственно слышалась стрельба. Звуки выстрелов доносились с разных сторон. Рядом с Балакиревым ехал Ванька Усов.

– Тревожно чего-то у меня на душе, – сказал он

– Не трясись, всё нормально будет, – Андрей хлопнул его ладонью по локтю.

– Не то что бы страшно, – продолжил Ванька. Он ударил себя кулаком по левой стороне груди: – Ноет вот тут.

– Казаки! Снять винтовки с плеч! – дал команду хорунжий Иванов. Он вынул шашку из ножен и крикнул: – Слушай меня! Даём залп по бунтовщикам и идём на них намётом. Все смотрят на меня, как я махну шашкой, замедляем ход и даём ещё один залп. Затем спешиваемся и бегом на баррикады.

Хорунжий посмотрел на Ползунова и продолжил:

– Вахмистр, отбери пять человек в «маяк», ты шестой. Как мы спешимся, наших лошадей уведёте на конец улицы, подальше от пуль. А мы тем временем баррикады штурмовать будем.

Рано утром Тимоха Воробьёв взял с собой трёх дружинников, и они отправились к Никольской церкви. С собой у них было с десяток бутылок – бомб. Разбудив церковного сторожа и пригрозив ему револьвером, Тимоха забрал у него ключи от церковной колокольни.

– Эх, промёрзнем мы здесь, ожидая невесть чего, – вздохнул Степан Дергунов, едва они влезли на колокольню, – водки нужно было взять с собой.

– Кому чего, а Стёпке выпивка, – засмеялся самый младший из них, восемнадцатилетний Коляня Андреев.

– Ничего, на ветру промёрзнешь, перестанешь зубоскалить, – Стёпка поднял воротник своего пальто и сунул руки в карманы.

Казаков они заметили ещё в начале Долгоруковской улицы. У одного из них была шашка в руках, у других ружья.

– Ну, ребята готовь бомбы, – весело сказал Тимофей и потёр замёрзшие руки, – этот с шашкой в руках, наверно офицер, – тем временем, офицер взмахнул шашкой, и казаки выстрелили по баррикаде.

Андрей Балакирев выстрелил, затем передёрнул затвор своей винтовки, поднял её стволом вверх .

– Намётом марш! – крикнул хорунжий Иванов.

Андрей нагайкой, которая была у него в левой руке, легонько шлёпнул по крупу своего Орлика. Казачья команда понеслась по Долгоруковской улице к баррикадам. Андрей успел на скаку один раз выстрелить, стал передёргивать затвор винтовки, тут справа от него взметнулось огненное пламя. Орлик завалился на бок, и Андрей, ударившись о землю, выронил из рук винтовку.

Раздалось ещё несколько взрывов, но Андрей не мог сказать где. Его конь встал на ноги и понёсся на баррикады, при этом он пронзительно кричал, словно человек. Левая нога Андрея застряла в стремени, он волочился за конём по мостовой, отчаянно пытаясь высвободить ногу.

Когда казаки начали атаку, Валентина Холмогорова была вместе с дружинниками на баррикаде. В бревно телеграфного столба рядом с Валькой шлёпнула пуля, но ей не было страшно, от того, что не верилось, что могут убить. Ещё не было убитых и раненных, и не пришло осознание опасности.

Казаки неслись на баррикаду, стреляя на скаку. Зрелище было не для слабонервных! Ещё несколько секунд и они будут рядом. Однако, когда они поравнялись с Никольской церковью, раздалось несколько взрывов, прямо в казачьей лаве. Это Тимоха Воробьёв с товарищами кинул с колокольни бомбы в казаков. Пятеро казаков попадали на землю, двое из них вскочили на ноги и побежали назад вслед за своими лошадьми. Казаки так же повернули своих коней и отступили. На земле остались лежать трое казаков и одна лошадь. Убиты они были или ранены, этого Валька сказать не могла. Впрочем, она всего лишь миг смотрела на них. Валькино внимание привлекла казачья лошадь, которая обезумев от взрыва, неслась на их баррикаду. Сзади лошади по мостовой волочился казак. Нога его застряла в стремени, и казак отчаянно пытался выпутаться. Ещё когда казаки начали атаку, Валентина заметила, что казаки были с бородами, а она знала – это могут быть только уральцы.

«Андрей!» – подумала Валька,гладя на казака, вочащегося за лошадью, у неё от страха сжалось сердце.

Папаха слетела с головы казака, пока он вслед за лошадью волочился по мостовой, и Валька видела, у него светлые волосы, но была борода или нет, разглядеть не могла. В метрах двадцати от баррикады, казаку, наконец, удалось освободить ногу из стремени, и он, проехав по снегу, ударился о стену дома и остался лежать на мостовой. Конь его, доскакав до баррикады, развернулся и понёсся в противоположную сторону под свист дружинников.

– Сейчас я казачка подрежу, – сказал Стёпка Никифоров и стал целиться в лежачего казака из револьвера.

Валька подскочила к нему и схватила за руку, грохнул выстрел.

– Ты чего сдурела?! – взъярился Стёпка.

– Он лежит, может, даже убит, а ты на него патроны тратишь, – ответила Валька.

– Верно сестрёнка, патроны нужно беречь, – подхватил подошедший Владимир Холмогоров. Он оглядел баррикаду и крикнул: – Братцы экономим патроны, стреляем только тогда, когда нас атакуют.

Валька заметила, что лежащий казак вскочил на ноги и юркнул в ближайшую подворотню. Андрей это был или нет, она так и не узнала.

Балакирев дворами и переулками добрался до Селезнёвской улицы, где и наткнулся на свою казачью команду.

– Эх, видно зря говорят: «Казак лучше жизнь потеряет, чем шапку или шашку», – усмехнулся вахмистр Ползунов глядя на Андрея. Он указал рукой на шашку Балакирева и продолжил: – Хорошо хоть Босорылый ты шашку не потерял.

– Я Поликарп Демьянович чуть было голову вместе с папахой не потерял, – вздохнул Андрей.

– Однако жив и то ладно, – кивнул вахмистр. Он вздохнул и добавил: – Троих убили. Стёпку Леонова, Сашку Нилова и Ваньку Усова. Ваньку жалко. Снарядили мы охотников, что б казаков вытащить, так Ванька ещё жив был. Здесь уже помер.

Вахмистр Ползунов перекрестился.

Атаку сотни есаула Колотова, восставшие на баррикадах, так же отбили, потеряв пятерых убитыми и восемь ранеными, Колотов дал приказ отходить.

План центра по подготовке восстания был таков: зажать Садовое кольцо в тиски и дождаться присоединения к восставшим взбунтовавшихся воинских частей. Однако офицерам удалось удержать солдат в казармах. Их усиленно поили водкой, водили в казармы гулящих девок. Тем временем градоначальник Москвы адмирал Дубасов телеграфировал в в Петербург, умоляя прислать войска.

Не было у восставших централизованного управления. В первый же день восстания, эсеры сцепились с большевиками в спорах: кто главный? Они так и не смогли договориться и к пятнадцатому декабря центр по управлению восстания развалился. Теперь боевые дружины эсеров и большевиков воевали обособленно, не координируя свои действия. По городу пошла волна грабежей, и было не понятно, кто это – восставшие или просто уголовники воспользовавшиеся ситуацией.

В ночь с 14 на 15 декабря в Москву по Николаевской железной дороге прибыл Семёновский полк под командой полковника Мина. Свой штаб Мин организовал на Николаевском вокзале. Он тотчас же отправил батальон подполковника Римана усмирять железнодорожных рабочих на Казанской железной дороге. Батальон Римана погрузился в вагоны и отправился в путь. Два других батальона полковник Мин отправил в город подавлять восстание с приказом: «Патронов не жалеть! Пленных не брать!»

Третий батальон Семёновского полка под командой подполковника Римана действовал так жёстко, что с тех пор семёновцев в армии стали презирать, называя их «мясниками». Останавливаясь на станции, солдаты хватали без разбору человек по тридцать железнодорожных рабочих и тут же их расстреливали. После чего велели остальным железнодорожникам приступать к работе. Расстреляв людей на одной станции, батальон Римана ехал к следующей. Слухи о зверствах батальона Римана вмиг разнеслись по всей Казанской железной дороге, и железнодорожники прекратили забастовку. Как только Казанская железная дорога заработала, в Москву тотчас же прибыла 3-я Гренадёрская артиллерийская бригада и Ладожский пехотный полк.

В Москве разгорелись сильнейшие бои, однако восставшие с револьверами и охотничьими ружьями не могли противостоять пушкам. Войска довольно быстро освободили от восставших центр Москвы. Армия упёрлась в Пресню. Именно её градоначальник Дубасов определил как центр восстания, потому полковник Мин, руководивший всеми воинскими частями, приказал на Пресне действовать особо жестоко. Три дня войска окружали Пресню, пытаясь войти туда с разных сторон. Однако на узких улочках и в переулках заканчивающихся тупиками, солдаты натыкались на засады и даже на минные поля, неся потери. Тогда полковник Мин приказал: « Артиллерии сжечь Пресню!»

17 декабря в 4 часа утра начался артиллерийский обстрел Пресни. Он длился шестнадцать часов. Во время этого обстрела загорелась мебельная фабрика Шмидтов. Кроме лаков и красок, там хранились бомбы и боеприпасы. Всё это стало взрываться.

Взрывы на фабрике Шмидтов для большевистского военного центра означало одно – конец восстания. Поступил приказ: рабочим дружинам спрятать оружие и разойтись по домам. Николай Шмидт снабдил деньгами и паспортом руководителя восстания на Пресне Михаила Николаева и его помощника Алексея Колокольцева, те выбрались из города.

18 декабря к 12 часам Пресня полностью выгорела, и пожары там прекратились, туда вошли войска. Николай Шмидт был арестован. Во время восстания в Москве погибло свыше пяти тысяч человек, большинство от артелерийсакого обстрела Пресни.

Находясь в тюрьме, Николай Шмидт объявил сёстрам Елизавете и Екатерине свою волю – передать своё состояние на нужды партии большевиков, те не возражали. Для этого Екатерина и Елизавета фиктивно вышли замуж за членов партии РСДРП. Елизавета вышла замуж за адвоката Николая Андриканиса, а Екатерина за Александра Игнатьева. Впрочем, брак Елизаветы, планировавшийся как фиктивный, перерос в настоящий брак. Впоследствии у Николая и Елизаветы родились сын и дочка – Евгений Андриканис стал кинооператором, а его сестра Татьяна стала артисткой, она взяла себе псевдоним Лаврова.

Бывшие дружинники Пресни решили освободить Николая Шмидта из тюрьмы. К разработке операции по его освобождению подключился Эразм Кодомцев. 15 февраля 1907 года планировалось освобождение Шмидта, но случайно или нет, 13 февраля Николай Шмидт в тюрьме был зарезан уголовниками.

В Москве разгоралось восстание, а в Тимерфорсе 12 декабря собралась конференция РСДРП. Эта конференция проводилась вместо несостоявшегося IV съезда РСДРП. Именно в Тимерфорсе произошло личное знакомство Владимира Ульянова43 и большевика Кобы. Под этим псевдонимом в партии значился Иосиф Джугашвили.

Глава 3

«Где раз немецкий орёл захватил владения и запустил свои когти в землю, там земля становится немецкой и немецкой останется».

Из речи кайзера Германской империи Вильгельма II в Вильгельмсхафене перед матросами – новобранцами 1 марта 1898 год.

Январь 1906 года.

До сороковых годов XIX века в Европе, в землях, где проживали немцы, существовало 22 монархических государства и два вольных города. Идея объединения германских земель в одно государство витала в воздухе, но была трудновыполнима. Причину очень хорошо озвучил министр – председатель правительства Пруссии Отто фон Бисмарк: «Германия слишком тесная для того что бы Австрия и Пруссия могли поместиться обе в ней».

Монархи этих держав хотели занять лидирующее положение в объединённой Германии. Но до поры до времени Пруссия и Австрия воевать друг с другом не стремились. В 1864 году они сообща напали на Данию и отобрали у неё Шлезвиг и Гольштейн. Там в основном проживало немецкоговорящее население. Шлезвиг отошёл Пруссии, а Гольштейн Австрии. Однако соперничество между Пруссией и Австрией не прекратилось. В 1867 году между ними случилась война. Более организованная прусская армия, легко разгромила австрийскую армию. Между Пруссией и Австрией был заключён мирный договор, по которому Австрия отказывается от всех притязаний на лидерство в Германии и передаёт Пруссии Гольштейн.

После поражения от прусаков, Австрия утешилась тем, что захватила Венгрию. Что бы успокоить венгров, им была предоставлена автономия, отныне государство именовалось Австро-Венгерская империя. Тем временем министр – председатель правительства Пруссии Отто фон Бисмарк озаботился созданием северо – германского союза под предводительством Пруссии. Но остались необъединёнными Эльзас и Лотарингия две южно – германские земли. Вхождению этих земель в состав общегерманского союза препятствовала Франция, опасаясь иметь на своих северных границах сильное германское государство. Эльзас и Лотарингия играли роль буфера между Францией и новым германским союзом. Из-за этих противоречий вспыхнула в 1870 году франко – прусская война, в которой победила Пруссия.

Эльзас и Лотарингия вошли в общегерманский союз, и 18 января 1871 года было объявлено о создании Германской империи. Само собой Австрия в состав этой империи не вошла. Императором (по-немецки кайзер) стал Вильгельм I, а канцлером империи Отто фон Бисмарк.

После поражения в войне, Франция выплатила Германской империи контрибуцию в размере пяти миллиардов франков. На эти деньги в Германии были построены сотни предприятий. Эльзас и Лотарингия давали уголь для германской металлургии, и Германия стала второй после США индустриальной державой мира.

Теперь Германия хотела иметь колонии по всему миру, но этому противились Франция и Британия. Тогда Германская империя стала вооружаться, благо производственные мощности позволяли – заводы «пушечного короля» Круппа были лучшими в мире.

В 1890 году в Германской империи новым кайзером стал Вильгельм II. Бисмарк при нём вскоре ушёл в отставку. Не то что бы между новым кайзером и «железным канцлером» были крупные разногласия, вовсе нет, но в силу своего характера Вильгельм II всюду хотел быть главным. Не зря же граф Бернгард фон Бюлов – рейхсканцлер Германии 1900-1907 годов, сказал про Вильгельма II: « Он желает на каждой свадьбе быть невестой, на каждых крестинах – новорожденным, а на каждых похоронах – покойником». Молодой кайзер не хотел быть в тени знаменитого канцлера Бисмарка.

С уходом в отставку «железного канцлера», Вильгельм II внешнюю и внутреннюю политику государства оставил без изменения. Германия становилась мировой державой, а её столица Берлин, крупнейшим городом в Европе, с двухмиллионным населением. Вильгельм II хотел, чтобы «Берлин стал самым прекрасным городом в мире», и он стал таким.

В городе было десять вокзалов, а с 1905 года по Берлину стало курсировать множество автобусов, составив стройную и удобную систему общественного транспорта. Сам кайзер любил ездить по городу на автомобиле «Даймлер». Каждый берлинец знал звук рожка автомобиля кайзера, он исполнял тему грозы из оперы Вагнера «Золото Рейна».

В Берлине вечерами горели тысячи электрических фонарей – ни в одной столице Европы не было столько. Со второй половины XIX века Берлин стал индустриальным городом. В нём располагались десятки предприятий. Один только «Сименсштадт» («город Сименса») занимал целый квартал, где расположились предприятия фирмы «Сименс» – нового электрического гиганта. Кроме производственных корпусов, были здесь и казармы – общежития для рабочих.

Но Берлин – это ещё и столица Германской империи, потому в районе Тиргартен находится целый квартал правительственных зданий. Река Шпрее отделяет Тиргартен от района Моабитер – Вердер. Соединяет эти два района мост, кованый, металлический, отделанный красным песчаником. Назван мост в честь Гельмута Карла Бернхард фон Мольтке. Он с 1857 по 1886 года был начальником Большого Генерального штаба прусской, а затем и германской армии. Четырёхэтажное каменное здание Большого Генерального штаба как раз и находится возле моста Мольтке на набережной Шпрее, почти напротив Рейхстага.

Именно при Гельмуте фон Мольтке, Большой Генеральный штаб показал свою высокую эффективность. В штабе досконально изучали весь мировой опыт боевых действий. Планирование операций осуществлялось на научной основе. В штабе Мольтке искусство управлять войсками возвели в ранг науки. Там детально разбирались вопросы управления войсковых соединений и логистики. Результат работы Большого Генерального штаба сказался 3 июля 1866 года при битве с австрийской армией у чешского села Садова. Тогда три прусские армии действовали так согласованно и синхронно, что легко разбили превосходящие силы австрийцев, которые из-за плохого управления не смогли вовремя собраться в кулак. Именно с этого времени, влияние Гельмута фон Мольтке возросло, а Большой Генеральный штаб приобрёл особое политическое значение. Гельмут фон Мольтке получил право прямого доклада кайзеру как верховному главнокомандующему, и принимать важнейшие политические решения, минуя канцлера и рейхстаг. С 1891 года Большим Генеральным штабом руководил Альфред фон Шлиффен.

Хотя Пруссия в 1870 году за две недели разгромила французскую армию, в Большом Генеральном штабе армию Франции по-прежнему считали сильной. Когда в конце XIX века Германия принялась захватывать колонии по всему миру, она тут же вступила в противоречия с Францией, Россией и Британией. Вдобавок Франция хотела отобрать у Германии Эльзас и Лотарингию. В такой ситуации для германской императорской армии замаячила перспектива войны на два фронта – на западе с Францией и на востоке с Россией. В Большом Генеральном штабе прекрасно осознавали, что это неминуемо приведёт к поражению Германии в войне.

В 1905 году в Большом Генеральном штабе под руководством начальника штаба Альфреда фон Шлиффена стали разрабатывать план боевых действий против России и Франции. Все работы закончились в декабре 1905 года, именовался этот документ «план Шлиффена». Основной идеей этого плана было то, что России для полной мобилизации потребуется не менее двух месяцев. Следовательно, французскую армию необходимо разбить в срок не более чем за сорок дней, и далее направить войска в Восточную Пруссию для войны с Россией.

1 января 1906 года44 Альфред фон Шлиффен ушёл в отставку, на его место был назначен Хельмут Иоганн Людвиг фон Мольтке, племянник прославленного Мольтке. В Германии его звали Мольтке – младший. Он посчитал план Шлиффена чересчур рискованным, в той части, что оставлять Восточную Пруссию без войск нельзя. Мольтке скорректировал план своего предшественника, перебросив часть сил в с Западного фронта в Восточную Пруссию, значительно ослабив войска Западного фронта, противостоящим Франции. По плану Шлиффена для охвата французской армии, планировалось вторгнуться в нейтральные Люксембург, Бельгию и Нидерланды. Мольтке – младший не счёл нужным захватывать Нидерланды. Так же он решил большее внимание уделять разведке, для чего отобрал несколько молодых офицеров в Большом Генеральном штабе и направил их для инспектирования разведывательных станций на границах Германской империи. Доклады этих офицеров Мольтке решил принимать лично. Больше всего его интересовало положение дел в Восточной Пруссии, потому первым из всех офицеров, посланных с инспекцией, он принял капитана Вальтера Николаи. Направить этого офицера с инспекцией в Восточную Пруссию, Мольтке рекомендовал начальник русского отделения отдела III В (разведотдел) Большого Генерального штаба подполковник Лауенштайн. Окончив с отличием юнкерское училище, Вальтер Николаи был направлен на службу в Большой Генеральный штаб. Лейтенант Николаи попал в отдел III В.

В 1896 году, его направили в Россию для сбора разведданных о русской армии. Живя в России, он в совершенстве овладел русским языком и завёл полезные знакомства. В 1901 году, по возвращению в Берлин, Николаи представил доклад о России в оперативный отдел Большого Генерального штаба. Работа Николаи была высоко оценена Альфредом фон Шлиффеном. Обер–лейтенанту Вальтеру Николаи был присвоен чин капитана и его направили на учёбу в академию Генерального штаба.

– Господин капитан, я вызвал вас, что бы услышать от вас лично, мнение о эффективности работы наших разведывательных станций на границе с Россией, – сказал Мольтке разглядывающий стоявшего навытяжку Вальтера Николаи, – признаюсь сразу, пока я не читал ваш доклад. На это есть веские причины, я считаю, что бумага не способна передать эмоции, да возможно, вы, что-либо упустили. Теперь скажите мне всё что думаете, повторяю, мне нужна полная картина.

– Позволю себе заметить господин генерал – полковник, – начал капитан Николаи, тщательно взвешивая каждое слово, – разведывательные станции на границе с Россией не могут выполнять возложенные на них задачи. Использование на должностях руководителей станций пожилых офицеров – отставников пагубно влияет на работу всей службы разведки на границе.

– Каковы ваши предложения капитан?

– Считаю целесообразным заменить их энергичными и образованными офицерами Большого Генерального штаба, – ответил Николаи, – так же необходимо подчинить этих офицеров штабам приграничных армейских корпусов, а не округам ландвера45, это удобно на случай войны с Россией. Тогда офицеры, руководившие разведывательными станциями в случае войны, возглавят разведотделы в штабах этих корпусов. Они будут хорошо осведомлены об обстановке в зоне действия их корпусов.

– А вы указали все высказанные только что соображения, в своём докладе?

– Никак нет господин генерал – полковник. Я посчитал, что давать указание руководству не входит в мою компетенцию.

– Напрасно капитан, напрасно, – Мольтке бегло почитал доклад. Протянул его Вальтеру Николаи: – Перепишите свой доклад и укажите все ваши соображения. Я обопрусь на них при разговоре с военным министром Эйнемом. Нам необходимо реструктуризировать нашу разведслужбу, а для этого потребуется увеличения финансирования.

– Слушаюсь, господин генерал, – щёлкнул каблуками Вальтер Николаи.

– Дальше, – продолжил Мольтке, – вы назначаетесь начальником отдела разведки первого армейского корпуса, однако это формально. В реальности в ваших руках будет сконцентрирована вся деятельность нашей разведки против России. Выезжайте в Кёнигсберг капитан, в штаб корпуса, и организуйте там работу как следует. Я даю вам широкие полномочия.

– Господин генерал – полковник осмелюсь предложить вам.

– Что именно?

– Считаю, что для выполнения возложенных на меня задач, мне необходимо выехать в Россию. Там я смогу возобновить некоторые свои связи. Это позволит наладить агентурную сеть в России.

– Да, пожалуй, так будет правильно, – кивнул Мольтке, – и не медленно начинайте подбирать энергичных офицеров для работы в вашем отделе.

– Слушаюсь, господин генерал – полковник! – щёлкнул каблуками капитан Николаи.

Шагая по мосту Мольтке, Вальтер Николаи думал, что в свой отдел ему, пожалуй, нужно пригласить обер-лейтенанта Гемпа. С Фридрихом Гемпом он вместе учился в академии. Когда началась русско-японская война, в Большом Генеральном штабе решили командировать группу офицеров для работы в Японии. Николаи и Гемп вошли в неё. В течение пяти месяцев они в Берлине изучали японский язык, а потом, из всей группы в Японию уехали всего три офицера. Именно на курсах японского языка Гемп и Николаи подружились.

«Пожалуй, для начала в России мне нужно заехать в Минск», – подумал Николаи, остановившись у двери своей квартиры на Карлштрассе.

Минск начала ХХ века был заштатным губернским городом. В нём практически не было промышленных предприятий как в Витебске или Могилеве. Но здесь дислоцировалось множество военных частей. В городе было полно солдатских казарм. Пройдись по городу, и, пожалуй, военные встречаются чаще, чем штатские. В те времена Минск славился обилием военных и проституток. Оно и понятно, господа офицеры в большинстве своём не женаты, а о нижних чинах и говорить не приходится. Все хотят женскую ласку, а в Минске легче всего было найти безотказную девицу на улице Весёлая46. Эта улица и название своё получила потому, что постоянно на ней раздавался смех девиц лёгкого поведения. Однако Вальтер Николаи приехал в Минск не ради продажной любви.

В 1896 году Вальтер Николаи в Петербурге познакомился с Густавом Бауэрмейстером. Это был купец первой гильдии, миллионщик. В России он имел чин коммерческого советника, а он согласно Табели о рангах приравнивался к VIII классу. При всех чинах и заслугах в Российской империи, Густав Бауэрмейстер являлся подданным Пруссии. Он был руководителем «Санкт-Петербургского общества германских подданных для оказания помощи нуждающимся соотечественникам». Целью этого общества провозглашалось: « Поддержание сплочённости и внутреннего единства оторванных от фатерланда подданных рейха. Формирование у них сопричастности к политической жизни фатерланда». Однако это была общественная нагрузка. Густав Бауэрмейстер был владельцем торгового дома «Ад. Лессинг», который занимался продажей угля, кокса и чугуна. Так же Бауэрмейстер владел крупным пакетом акций Общества Выксунских горных заводов и Общества Коломенского машиностроительного завода. Именно Густав Бауэрмейстер знакомил Вальтера Николаи с образом жизни в России, и тот поведал Бауэрмайстеру о своих планах по созданию в России агентурной сети из немецких колонистов Поволжья, Причерноморья, и из остзейских47 немцев. Среди них было много офицеров армии и флота Российской империи. Густав Бауэрмейстер заявил, что у Вальтера Николаи ничего не выйдет

– Эти люди считают Россию своей родиной и на предательство не пойдут, – заявил Бауэрмейстер, – вам нет нужды работать с ними. Обопритесь в своей деятельности на подданных Германской империи живущих в России. Мы инвестировали в России свои капиталы, в металлургию, горнодобывающие отрасли, машиностроение и судостроение. Мы предоставим вам такие сведения об оборонном потенциале России, какие не даст ни один подкупленный вами агент. Заметьте, эти сведения не будут стоить Германской империи ни пфеннига.

– Да, но в случае войны между Россией и Германией вы все будете интернированы, и у нас не останется ни одного агента в России, – возразил Николаи.

– Для этих целей, мы будем вербовать агентов из русских, – усмехнулся Бауэрмейстер, – с одним из таких людей я вас познакомлю.

Вскоре герр Бауэрмейстер свёл Вальтера Николаи с начальником железнодорожного жандармского отделения в Вержблове48 жандармским подполковником Мясоедовым.

Сергей Николаевич Мясоедов был женат на немке из Пруссии, Кларе Самуиловне Гельнштейн. Приданое за женой Мясоедов получил богатое, однако быстро проиграл его в карты. Жалования жандармскому офицеру не хватало, а жить на широкую ногу по-прежнему хотелось, он занялся контрабандой, благо должность позволяла. Через жену Мясоедов познакомился с Густавом Бауэрмейстером, а тот свёл его братьями Фрейдберг, владельцами компании «Русское Северо-Западное пароходство». Те передали пакет акций своей компании, Кларе Самуиловне Мясоедовой. Жандармский подполковник Мясоедов вновь имел возможность жить на широкую ногу, можно было бы и прекратить шашни с контрабандистами, да жаден был Сергей Николаевич. Впоследствии именно делишки с контрабандистами доведут его до позорной отставки, ну об этом позже. А пока Вальтер Николаи назначил подполковнику Мясоедову встречу в Минске. Город этот он выбрал потому, что находился недалеко от Вержблова.

Встреча произошла в десять часов утра, в « Grand Cafeé Select». Это кафе находилось на углу Захарьевской и Богодельной улиц49.

Жандармский подполковник Мясоедов знал, что Вальтер Николаи является офицером германской армии, и даже предполагал, что ему нужно от Мясоедова, но на контакт пошёл легко. Немцы уже сейчас, не получая от него никаких сведений, хорошо платят. А сколько будут платить, когда он начнёт работать на германскую разведку?! Сергей Николаевич очень любил деньги.

Вальтер Николаи говорил, о том, что он очень ценит дружбу с подполковником Мясоедовым, однако тот мало слушал его. Через витринное стекло кафе он смотрел на стоящую, на противоположной стороне улицы девушку.

«Хорошенькая, – заметил Мясоедов, – неплохо было бы провести с ней ночку».

В это время к девушке подошёл парень в студенческой шинели, девушка взяла его под руку и они пошли по улице.

«Что она нашла в этом голодранце?! – ревниво подумал Мясоедов. Он вздохнул, закурил папиросу, продолжая думать: – Любовь, штука злая».

Между тем парень и девушка не были влюблёнными, хотя и старательно изображали таковых. Студента звали Иван Пулихов, а девушку Александра Измайлович. Оба они были боевиками Северного летучего отряда эсеров. Около гостиницы «Париж» их ждала приехавшая из Москвы член партии эсеров Зинаида Жученко-Гернгросс. Она привезла бомбу для убийства минского губернатора Курлова. Акцию планировалось провести на похоронах генерала Курча.

Панихида по умершему генералу Курчу состоялась в Петропавловском соборе Минска. Когда гроб с телом генерала Курча вынесли из собора, Пулихов вынул из саквояжа бомбу, которую ему передала Жученко-Гернгросс, (это был металлический цилиндр начинённый динамитом, весивший три килограмма). Иван швырнул бомбу в губернатора Курлова. Цилиндр со всего размаха влетел в голову Курлова, но бомба не взорвалась.

Получив сильнейший удар в голову, Курлов опрокинулся на землю, затем сел, обхватил руками голову и заорал:

– Злодеи убили! – у Курлова до крови была разбита голова, бомба валялась у его ног.

Измайлович выхватила «Браунинг» и стала стрелять в полицмейстера Норова. Она сделала пять выстрелов, но в полицмейстера не попала. Зато убила двоих зевак из толпы, стоящей позади полицмейстра – солдата Захара Потапова и почтальона Фому Гончарика.

Курлов продолжал сидеть на земле, обхватив руками голову и дико орал. Наконец городовые опомнились, скрутили Измайлович и Пулихова. Только потом, все вспомнили о несчастном губернаторе, с разбитой головой. Его усадили в экипаж и увезли в больницу. Там выяснилось, что у Курлова сотрясение мозга и содрана кожа на голове.

За всем происходящим у Петропавловского собора наблюдала Зинаида Жученко-Гернгросс – агент Департамента полиции, значившаяся под псевдонимом «Михеев». Когда Измайлович и Пулихова увезли в полицию, Жученко-Гернгросс отправилась на телеграф, дала в Москву телеграмму: «Дядя ударился головой. Подробности при встрече». Телеграфист, отстучавший эту телеграмму, ни обратил внимание на текст и на адрес в Москве – Большой Гнездиковский переулок дом 4/3.

В Москве на Тверском бульваре находилась резиденция градоначальника50, а во дворе резиденции как раз на пересечении Большого и Малого Гнездиковских переулков стоял двухэтажный деревянный дом с двумя входами. Тот вход, что по Малому Гнездиковскому переулку – это Московская сыскная полиция, занимающаяся уголовными преступлениями, а вход по Большому Гнездиковскому переулку, Московское охранное отделение полиции, здесь занимаются политическими делами.