Первой социалистической организацией в Великобритании стал не профсоюз и не политическая партия. Ею стало общество, направленное на соблюдение евхаристии в церкви Святого Матфея в Бетнал-Грин. Гильдия святого Матфея, основанная в 1877 году, была детищем Стюарта Хедлама (1847–1924) – эксцентричного англиканского священника, приверженного одновременно англокатолическому сакраментализму и социализму. Среди целей гильдии числились как проповедование «частого и благоговейного поклонения на Святом Причастии», так и пропаганда «изучения социальных и политических вопросов в свете боговоплощения». Взгляды Хедлама на политику были жесткими: как лидер Гильдии святого Матфея, он заявлял, что «разница между огромным количеством рабочих, которые много производят и мало потребляют, и теми классами, которые производят мало и потребляют много, противоречит христианским доктринам братства и справедливости» и что все христиане должны стремиться к «лучшему распределению богатства, создаваемого трудом»23. Связь между сакраментализмом Высокой церкви и социализмом может быть неочевидной, но для Хедлама и ему подобных эти два понятия были нераздельны.
Вероятно, британский христианский социализм берет свое начало в 1848 году, когда Фредерик Денисон Морис (1805–1872), Чарльз Кингсли (1819–1875) и Джон Малкольм Форбс Ладлоу (1821–1911) совместными усилиями сформулировали христианский взгляд на социальные вопросы в ответ на кампанию чартистов за избирательные права и парламентскую реформу в Великобритании, а также на действия радикальных сил на европейском континенте. Однако были ли эти люди, в частности Морис, полностью привержены социализму, остается под вопросом. Тем не менее они проповедовали теологию Божьего отцовства и человеческого братства, которое должно было стать краеугольным камнем социализма, столь явно поддерживаемого Хедламом. За Хедламом последовали другие англиканские священнослужители, принявшие идею христианского социализма. К ним относятся Генри Скотт Холланд, Чарльз Гор, Конрад Ноэль и Уильям Темпл, а также такие нонконформисты, как уэслианский методист Сэмюэль Э. Кибл и баптист Джон Клиффорд. Они заложили живую традицию церковного социализма, сохранившуюся до наших дней.
Христианский социализм не оставался исключительно делом Церкви. В отличие от континентальной Европы, где отношения между Церковью и левыми политическими силами были проникнуты взаимным недоверием, христианская этика вошла в ДНК зарождающегося лейбористского движения. До того как принять участие в создании Комитета лейбористского представительства (впоследствии – Лейбористская партия) в 1900 году, Джеймс Кейр Харди был одним из основателей Шотландской и Независимой лейбористских партий. Харди не отрекся от теорий Карла Маркса – будь то ортодоксальная доктрина, закрепленная Фридрихом Энгельсом и Карлом Каутским, или ревизионистская версия, предложенная Эдуардом Бернштейном, – но тем не менее недвусмысленно заявлял: «Импульс, который привел меня в лейбористское движение, и вдохновение, которое поддерживало меня в нем, происходят более из учения Иисуса из Назарета, чем из всех других источников, вместе взятых»24. В этом отношении последователями Харди были Джордж Лэнсбери, Артур Хендерсон, Маргарет Бондфилд, Джон Уитли, Ричард Генри Тоуни и многие другие. Принципы христианского социализма, впервые провозглашенные Хедламом от имени Гильдии святого Матфея, оформили основания Лейбористской партии и окончательно раскрылись в социал-демократической программе, принятой послевоенным лейбористским правительством.
Именно социальные и политические потрясения 1848 года стали катализатором объединения усилий Мориса, Кингсли и Ладлоу. Они встретились в доме Мориса после масштабной чартистской демонстрации на Кеннингтон-Коммон в Лондоне и бóльшую часть ночи провели за обсуждением того, как христианство может ответить на социализм. Немедленным ответом стала листовка, написанная, скорее всего, Кингсли, в которой он попытался убедить манифестантов-чартистов не применять насилие и подчеркивал необходимость стремиться к нравственности и добродетели25. «Рабочих Англии» он призывал подумать о людях, «которые трудятся и жертвуют собой, чтобы добиться прав для вас, о людях, которые знают, в чем заключаются ваши права, лучше, чем вы сами». «Отвернитесь от пропасти бунта, [ибо] без добродетели не будет истинной свободы»26. Этот неприкрыто патерналистский, моральный аргумент вряд ли можно считать проявлением чистого радикализма. Кингсли, по словам историка христианского социализма Криса Брайанта, обладал инстинктами «тори-патерналиста», которого волновали не столько экономические или политические реформы, сколько моральное состояние рабочего класса27. Тем не менее Кингсли продолжал привлекать внимание к эксплуатации рабочих капиталистической системой в таких своих романах, как «Дрожжи» и «Дешевая одежда и мерзкая», которые будоражили сознание его читателей и обеспечивали поддержку его совместным начинаниям с Морисом и Ладлоу28. Также Кингсли осуждал лицемерие христианства, которое пыталось подавить жалобы на капиталистическую систему эксплуатации. Он утверждал: «Мы использовали Библию, словно это пособие извозчика – дать тягловой скотине дозу опиума, чтобы она спокойно тянула чрезмерный груз, – словно это просто книга для поддержания порядка среди бедняков»29. Кингсли подчеркивал, что Библия говорит о правах рабочих и обязанностях собственников гораздо больше, чем отражено в современных проповедях.
После написания первой листовки Кингсли, Морис и Ладлоу основали журнал «Политика для народа» (Politics for the People) – «лоскутное одеяло из радикальной политики, либеральной церковности и социального консерватизма», как правило, не содержавшее конкретных предложений и критиковавшееся чартистами и другими радикальными движениями не менее, чем консервативными элементами Церкви Англии30. Затем последовала серия «Трактатов о христианском социализме». Ее название одобрил Морис, который быстро занял в группе главенствующее положение: «Христианский социализм – [это] единственное название, которое определит нашу цель и сразу же введет нас в конфликт с антисоциальными христианами и антихристианскими социалистами, вступить в который мы рано или поздно должны»31. Тот факт, что Морис предвидел такой конфликт, говорит о том, что, по его мнению, он и его соратники должны были бороться со светскими социалистами не меньше, чем с христианами, выступающими против социализма; напротив, начиная с конца XIX века британские христианские социалисты часто работали внутри или по крайней мере рядом с основным течением левой и рабочей политики, даже если они подчеркивали особое религиозное обоснование своего социализма.
Морис написал первый трактат, в котором его приверженность социализму была выражена столь же двусмысленно, как и у Кингсли. В первых абзацах он заявил: «Я всерьез верю, что христианство является единственной основой социализма и что истинный социализм является необходимым результатом разумного христианства»; однако далее он так и не определился с тем, что же на самом деле представляет собой этот социализм32. В качестве примеров социализма Морис приводил Роберта Оуэна и Шарля Фурье, однако он утверждал, что их проекты общества, основанного на кооперации, потерпели неудачу, потому что сама попытка построить новое общество была ошибкой. Ошибкой она была, по мнению Мориса, потому, что общество, основанное на кооперации, уже существовало – требовалось только признать кооперативную природу общества33. Этот несколько сбивающий с толку аргумент, возможно, в какой-то мере объясняет осторожность Мориса: радикальные действия не нужны и потенциально вредны, поскольку попытки построить новые кооперативные структуры грозили повредить существующей кооперативной природе общества, которую нужно было только продемонстрировать. Инстинктивный консерватор, Морис оставался сторонником монархии и социального порядка, выступал против профсоюзов и существенных структурных изменений в политике или экономике34.
Представления Мориса о кооперативной природе общества вытекали из его экклезиологии – теологии Церкви. По мнению историка и теолога Джереми Морриса, политические взгляды Мориса «никогда не были чем-то иным, как прямым применением его экклезиологических воззрений. <…> Его христианский социализм был просто иным выражением его представлений о Церкви»35. Церковь, утверждал Морис, провозглашает «единство Бога», которое является основой для «всякого единства между людьми». Именно Церковь, писал он, образует «вселенское братство» и единство «всех родов и рас», а также является «божественным средством, которое несет людям послание об их взаимоотношениях с Богом и передает свои благословения последующим поколениям»36. Именно этот акцент объясняет нежелание Мориса поддерживать реформаторские движения, профсоюзы, политические партии или даже кооперативные предприятия (которые он в конце концов, впрочем, одобрил): Церковь уже была, по выражению Морриса, «универсальным духовным обществом всех людей», и ничего другого не требовалось37. Задача, по мнению Мориса, заключалась в том, чтобы привлечь внимание к Церкви как к основе кооперативного общества, а не в том, чтобы создавать для него новую основу. По мнению Мориса, общество состояло из трех сфер: Церкви, нации и семьи. В отличие от других теорий такого типа – например, теории суверенных сфер Абрахама Кёйпера, – которые предполагали, что сферы автономны и не пересекаются, у Мориса они находились в иерархической зависимости друг от друга: сначала Церковь, затем – нация, а потом – семья. Более того, Морис иногда предполагает, что Церковь охватывает все сущее – универсальная Церковь и универсальное общество полностью совпадают38. Церковь как таковая является основой всякой социетальной кооперации.
Экклезиологические аргументы Мориса, несмотря на их значимость, не были столь же прочны, как его теология боговоплощения, которая станет ключевой темой в трудах следующего поколения, особенно у христианских социалистов из числа высокоцерковных англикан39. Морис «рассматривает связь троичного Бога и человечества как центральное послание христианского Писания», поскольку оно «раскрывает единство Бога и человечества»40. Это не эксклюзивное единство, но оно подчеркивает присутствие Христа в жизни всех людей – а следовательно, универсальность Церкви и ее призыв к единству и кооперации. Оно демонстрирует, что все люди связаны друг с другом общим братством, общей семьей, и поэтому общество, основанное на экономической конкуренции и соперничестве, противоестественно и бесчеловечно41. Вместо такого конкурентного общества Морис призывает к обществу кооперации, основанному на «братстве» или «общности»42, 43. Ничто не выражает эти идеи яснее, чем Евхаристия, которая, по Морису, репрезентирует воплощение Христа, а также общность всех людей, их причастность друг другу и Богу44. Таким образом, теология боговоплощения была связана с ключевой концепцией христианского социализма – концепцией братства, а также кооперации.
Кооперация в понимании Мориса, хотя и основывается на братском содружестве всех людей, не эгалитарна. Действительно, можно заметить, что Морис использовал фразу «Свобода, братство, единство» вместо более привычной триады, в которой на месте единства стоит «равенство»45. Тем не менее он хотел, чтобы все заняли свое место в обществе, основанном на братских, кооперативных ценностях Царства Божьего. Для Мориса – и для Кингсли – социализм есть выражение Царства Божьего; оно уже существует, и людям остается только это осознать. Однако это означает, что социализм следует ограждать от партийной политики, профсоюзов, забастовок и революций – всего того, что затенят эту реальность46. «Каждая успешная забастовка придает рабочим ощущение собственной силы и очень опасное презрение к их работодателю», – заявлял Морис. Неудачные же забастовки, по его мнению, ведут к еще большему радикализму47. «Организации, политические партии, профсоюзы, забастовки – все это подразумевает отрицание „божественного порядка“», – объясняет Джон Корт. «Все это было довольно печально. Посыл, по существу, состоял в следующем: „Политика не для народа – по крайней мере, пока“»48.
Более снисходительно Корт оценивает Ладлоу, которого он считает истинным основателем британского христианского социализма. Ладлоу какое-то время жил во Франции, где находился под влиянием таких этических социалистов, как Анри Сен-Симон (см. главу 3) и Шарль Фурье, а также поддерживал кооперативные инициативы, которые наблюдал в Париже. Он пошел гораздо дальше Мориса и Кингсли, выступив за государственную собственность и рабочий контроль над ключевыми отраслями промышленности49. Кооперация, безусловно, была важна для Мориса. В своем «Трактате о христианском социализме» он заявил, что «принцип кооперации» лежит в основе социализма и что социалистами являются все, кто отдает предпочтение ему перед конкуренцией; кооперация позволит рабочему классу обеспечить себе в обществе ту долю собственности, в которой капиталистическая система ему отказывает50. Однако для того, чтобы Морис решился воплотить свой принцип на практике, ему пришлось бы выкручивать руки (возможно, он боялся что-то создавать, а не просто писать о кооперации) – и именно Ладлоу стал движущей силой ассоциаций портных, сапожников, строителей, пекарей, швей и других представителей профессий, которые объединились в новое Общество содействия рабочим ассоциациям, занимавшееся руководством и (при необходимости) сбором средств51. Впрочем, нежелание Мориса мириться с деятельностью профсоюзов и забастовками не позволило этому растущему кооперативному движению установить связи с профсоюзами; оно замедлилось и в конце концов потерпело крах в 1855 году. Вместе с этим остановилось и развитие самого христианского социализма. Его сторонники полагали, что все могло бы пойти иначе, если бы во главе его стоял Ладлоу, а не Морис52.
Достижения Мориса не следует преуменьшать: он основал существующий по сей день Колледж рабочих (известный также как Кэмденский колледж) и был поборником образования для взрослых, подобно Ричарду Генри Тоуни в начале XX века, – но это достижения христианского реформатора, а не христианского социалиста. Морис заявлял, что его взгляд на кооперацию как на реальность, которая уже воплощена в Церкви и только должна быть признана обществом, а не как на будущую цель, к которой необходимо идти, не делает его меньшим социалистом, чем Оуэн или Фурье, – однако, поскольку этот взгляд удерживал его от реальных попыток утвердить кооперацию, именно это он и делал53. Ладлоу сожалел, что уступил осторожному подходу Мориса, и продолжал политическую деятельность еще много лет, будучи членом исполнительного комитета Лондонского христианского социального союза в 1891–1903 годах. Генри Скотт Холланд писал, что Ладлоу «до последнего сохранял свою демократическую веру в народ, свою страстную жалость к бедным и угнетенным, свой пламенный крик о праведности»54. Однако Морис – во всем скорее богослов, чем политический или экономический теоретик, – завещал следующему поколению христианских социалистов теологию Бога как всеобщего Отца и вытекающую из нее теологию братства всех людей, которая стала прочным фундаментом левой христианской мысли.
В следующем поколении христианских социалистов Стюарт Хедлам больше прочих признавал свой долг перед Морисом. По его мнению, Морис и другие раскрыли «теологическую основу социализма, показав, насколько христианской является его суть. <…> Они привнесли в мир мысли все идеи и допущения, которые содержатся в этой многозначительной фразе – „христианский социализм“»55. Дело не в том, утверждал Хедлам, что Морис создал новую форму социализма, а скорее в том, что он показал, что социализм по сути своей является христианским, независимо от того, признавали ли социалисты этот факт. Учитывая намерение Мориса бороться с «антихристианскими социалистами», Хедлам, возможно, преувеличивал; он определенно преувеличивал, утверждая, что Морис хотел пойти дальше какого-нибудь «простого кооперативного магазина или ассоциации рабочих»56. Тем не менее Хедлам считал свою собственную Гильдию святого Матфея продолжением дела христианского социализма. Как отмечалось выше, основа гильдии была куда более социалистической, чем взгляды Мориса, да и вообще чем основа любой организации, существовавшей прежде в британской политике. Поэтому Хедлам был обязан Морису не практической политикой или социалистической теорией, а скорее теологией. На фундаменте, заложенном Морисом, основывался социализм Хедлама. Как выразился Хедлам, «факт отцовства Бога, подразумевающий также братство людей <…> объединяет всех нас в общее братство детей одного Бога»57.
Взгляды Хедлама представляли собой эклектичную смесь мнений и предпочтений – и все же каким-то образом он сформировал из них целостную картину мира. Будучи эстетом, он основал Антипуританскую лигу в знак протеста против серости викторианского христианства и вместо него превозносил искусство и музыку, танцы и театр. Позже Кейр Харди вспоминал: «Я хорошо помню, как меня, шотландца и нонконформиста, потрясло то, что ведущий член гильдии довольно равномерно делил свое внимание между социализмом и балетом»58. Возможно, именно этот вкус к театру склонял его к англокатолической литургии, а не к строгому, на его взгляд, низкоцерковному и нонконформистскому богослужению. Для Хедлама таинства были необходимой основой социализма; он называл крещение «таинством равенства», а причастие – «таинством братства», добавляя, что «эти два таинства являются основополагающими: одно упраздняет все классовые различия и принимает всех в христианскую Церковь просто на основании человеческой природы; другое же обязывает и дозволяет всем жить братской жизнью»59. На основе христианской теологии, проводящей различие между спасенными и неспасенными, искупленными и погибшими, избранными и нечестивцами (и отводящей таинства только первым), предупреждал Хедлам, такой взгляд просто невозможен. Теология Хедлама давала основание социализму, потому что она была универсальна: Бог, согласно этой теологии, есть Отец для всех, а все люди – братья и сестры; отправление таинств для всех без различия хорошо иллюстрирует этот факт60.
В своей своеобразной англокатолической манере Хедлам считал главным компонентом богослужения евхаристию, а не чтение и проповедь Слова Божия. Тем не менее он не стеснялся находить аргументы в пользу социализма в Библии. Так, Хедлам утверждал, что притча об овцах и козлищах, в которой Христос судит мир по справедливости, воздавая хвалу тем, кто помогает бедным и нуждающимся, и осуждая тех, кто этого не делает, «вынуждает быть социалистом каждого христианина»61. Хедлам замечал, что Христос часто призывал отказаться от любви к деньгам, погони за богатством и эгоистичного злоупотребления собственностью, при этом призывая своих последователей относиться друг к другу как братья и сестры и жертвовать своим ради ближнего: «Все те идеи, которые мы сейчас расплывчато описываем словами „солидарность“, „братство“, „кооперация“, „социализм“, были наглядно явлены в учении Иисуса Христа». Для Хедлама Христос был «радикальным реформатором», «плотником-социалистом», «революционным социалистом из Галилеи»62. Те же социалистические идеалы Хедлам обнаруживал во всем Священном Писании – как в Новом Завете, так и в Ветхом, ключевым примером чего является общность собственности первых христиан, о которой говорится в Деяниях апостолов. Эти верующие I века были, по словам Хедлама, «коммунистами в самом простом смысле этого слова» – и к тому же следует стремиться и сегодня63.
Вскоре вслед за Гильдией святого Матфея была создана аналогичная организация – Христианский социальный союз, основанный в 1889 году Генри Скоттом Холландом (1847–1918) и Чарльзом Гором (1853–1932). Приверженность Христианского социального союза социализму была менее явной, чем у Гильдии святого Матфея. По словам Гэри Дорриена, она была «нарочито неопределенной – то был христианский социализм в широком смысле христианского идеализма Мориса, а не в смысле политической программы». Однако Христианский социальный союз имел определенную цель: Скотт Холланд полагал, что необходимо выработать политику, которая позволила бы христианам не метаться между аморальными принципами политической экономии и совестливыми порывами к благотворительности64. Также утверждалось, что Христианский социальный союз был основан для того, чтобы англикане могли присоединиться к христианскому социализму и социальным реформам без необходимости работать вместе с Хедламом65. Союз был менее сектантским, чем Гильдия святого Матфея: он был англиканским, но в нем могли состоять не только англокатолики66. Кроме того, он занимался в большей степени исследованиями, чем активизмом. Скотт Холланд так описывает этот процесс:
Мы образуем читательские кружки. Мы собираемся для изучения той или иной компетентной и дельной книги. Мы встречаемся, чтобы обсудить ее вдоль и поперек. <…> В конце концов нам, возможно, удастся сформулировать определенные выводы, определенные вопросы, которые возникли в результате бесед. Их можно напечатать и распространить. Мы записываем наш опыт и можем перейти к следующей книге67.
Те, кто остался в Гильдии святого Матфея, язвительно отвечали: «Вот вопиющее социальное зло; давайте прочитаем о нем статью»68. Холланд, в свою очередь, в насмешку называл Хедлама и его соратника по гильдии Гэри Кэри Шаттлворта (1850–1900) «Стремглавом и Воланчиком»69, 70.
Вероятно, было бы справедливо сказать, что Скотт Холланд и Гор были более радикальны, чем можно предположить исходя из их скучного метода социального анализа. Скотт Холланд отвергал марксизм и хвалил таких христианских реформаторов, как лорд Шефтсбери, но тем не менее социализм он считал продолжением христианства; социализм, настаивал он, дает голос «просьбам и требованиям, которым только Иисус Христос мог придать ценность и солидарность. <…> Он говорит об отцовстве Бога, несущего мир и благоволение; о всеобщем братстве людей»71. Этот христианский социализм пошел прахом из‐за страха выгодополучателей капитализма, основанного на принципе laissez-faire, перед тем, что религиозная мораль и этика ограничат их возможность извлекать прибыль72. Но такие ограничения были необходимым следствием экономической системы, которая закрепляла христианский принцип любви к ближнему. Любовь к ближнему, утверждал Скотт Холланд, является не просто актом благотворительности, но требованием справедливости, поскольку ближним «может быть какой-нибудь незнакомец, лежащий на обочине дороги, неизвестный и безымянный, который ничего для вас не значит и которого вы, возможно, никогда больше не увидите. Тем не менее, если он там, а вы случайно проходите мимо и можете что-нибудь для него сделать, этого уже достаточно. Он связывает вас моральным требованием»73. Более того, в условиях глобализирующейся экономики на земле не осталось человека, который не был бы нашим ближним.
Холланд не уклоняется от вывода, что в этот процесс должно быть включено государство. Вначале он сосредоточивается на муниципальной власти, утверждая, что местное самоуправление – это один из способов превращения членов местного сообщества в ближних, а также средство, с помощью которого они могут управлять любовно и ответственно, демонстрируя тем самым добрососедское отношение друг другу. «Муниципалитет для нас священен. Это наш единственный инструмент, с помощью которого мы можем исполнить заповедь Господа – „Возлюби ближнего своего, как самого себя“»74. Однако, добавляет Холланд, есть и другой инструмент, с помощью которого можно достичь еще больших результатов, – само государство. Учитывая представления Холланда о взаимосвязи национальной и международной экономики, именно государство может продемонстрировать христианскую любовь всем жителям страны и другим народам. «Итак, мы обращаемся к государству. Мы призываем его облегчить нашу личную совесть, делая за нас то, что мы бессильны сделать сами»75. Как утверждает Холланд, это не отказ от ответственности, а признание практической реальности: экономические отношения выросли в такую сложную систему, что для утверждения социальной этики христианства необходимо задействовать структуры местного и национального управления. Возможно, государству не обязательно делать все то, чего хотят социалисты, но для того, чтобы закрепить любовь к ближнему, необходимо некоторое регулирование экономики. «Закон – это свобода, – заявляет Холланд. – Почему мы этого не понимаем?»76
У читателя XXI века взывание Скотта Холланда к государству вызывает тревогу своей авторитарностью, а лозунг «Закон – это свобода» – своим созвучием Оруэллу. Однако Холланд не имеет в виду ничего столь зловещего. Он имеет в виду здесь, к примеру, фабричное законодательство, которое освободило бы рабочих от нещадной эксплуатации со стороны работодателей, или реформы социального обеспечения, которые защитили бы людей от страха и угрозы нищеты77. Это позитивная концепция свободы, которая, конечно, может подойти и авторитарной программе – но программа Холланда таковой не была. Согласно ей, у людей есть неотъемлемые права. Местные органы власти сдерживают национальное правительство, и наоборот. Демократия гарантирует, что государство служит народу, а не народ – государству78. Нет никаких оснований для того, чтобы законодательное закрепление христианской этики вело к авторитаризму; скорее, оно должно вести к «Царству земной праведности и общественного счастья. <…> Святой Иерусалим сходит с небес на землю: се град Божий»79.
Друг и соратник Скотта Холланда Чарльз Гор придерживался аналогичной точки зрения на капитализм, основанный на принципе laissez-faire. Это «глубинный бунт против главного закона христианской морали: „Возлюби ближнего своего, как самого себя“, – сказал он и добавил: – В истории было мало вещей удивительнее молчаливого согласия христианского мира на коренное предательство его этических основ»80. Гор подчеркивал, что все люди в равной степени созданы по образу и подобию Божьему; эксплуатация, свойственная капиталистической системе, повреждает и развращает этот достойный почитания образ81. Он утверждал, что общество должно обеспечить каждому «равное право на самореализацию», что можно рассматривать как аргумент в пользу равенства возможностей82. Если Скотт Холланд направил свою критику на неприкосновенность экономики laissez-faire, то Гор так же поступил с правом собственности.
Общество, в котором богатое меньшинство может накапливать больше собственности, чем ему требуется, в то время как другие лишены права владеть ею, не работает должным образом: этот аргумент понравится скорее консервативным критикам неолиберализма, нежели социалистам83. Однако решение Гора – «перераспределение собственности» – возвращает нас к социализму; такое перераспределение возможно потому, что, по мнению Гора, на самом деле абсолютного права на собственность не существует, а есть только ограниченное право на собственность, основанное на том, приносит ли собственность пользу или выполняет ли она какую-либо полезную для общества функцию (эту мысль несколько лет спустя повторит Ричард Генри Тоуни)84. «Многое из того, – утверждал Гор, – что мы привыкли представлять законными правами собственности, Ветхий Завет назвал бы обкрадыванием Бога и причиной скрежета зубовного у бедняков»; это нарушает «христианскую идею братства»85.
Гор неоднозначно высказывался о том, считает ли он себя социалистом. Тем не менее он предполагал, что обществу лучше сделать несколько шагов по направлению к социализму, не подходя к нему вплотную86. Этот аргумент, наряду с отрицанием Гором абсолютного права на собственность и мнением Холланда о том, что государство может и должно регулировать экономику, говорит о том, что сегодня их точку зрения мы могли бы назвать социал-демократической: не отмена капитализма, но управление капитализмом. Христианский социальный союз был «определенно антикапиталистическим и неопределенно социалистическим»87. Однако, хотя союз и поддерживал важные реформы, он не провозгласил никакой твердой программы экономических или политических изменений, придерживаясь «позиции неприсоединения», которая, несмотря на осознание Гором и Холландом этой проблемы, «начала вызывать у более радикальных христианских социалистов некоторое разочарование»88.
Среди тех, кто вышел из Христианского социального союза, был Конрад Ноэль (1869–1942), с разочарованием заявивший, что эта организация «вечно учится, но никогда не приходит к познанию истины»89. Ноэль был англиканским священником, и свойственное Высокой церкви внимание к таинствам он сочетал с радикальным социализмом, близким социализму Хедлама. Он отверг укоренившуюся в ХСС идею Мориса о том, что христианский социализм должен быть умеренным и неконфликтным: «Христианский социализм <…> это не особая разновидность социализма, более мягкая, чем светская, как думают некоторые, а экономический социализм, пришедший к христианской вере и вдохновленный идеями Евангелия»90. Ноэль был одним из основателей Церковной социалистической лиги – третьей англиканской христианской социалистической организации, которая была гораздо более радикальной и приверженной социализму, чем Христианский социальный союз, а также более рабочей, чем он и Гильдия святого Матфея91. Сильнее всего он прославился в роли знаменитого «красного викария» из Такстеда, где превратил приход в центр сакраментального социализма и спровоцировал местный и национальный скандал, вывесив в здании церкви красное знамя и флаг Шинн Фейн92. В своих проповедях Ноэль яростно выступал против системы «христокапитализма», эксплуатировавшей рабочих и использовавшей Евангелие в своих целях; как и Вида Скаддер (см. главу 4), в качестве примера любви и сотрудничества, которые должны быть воплощены на земле, он указывал на Троицу; как и Хедлам, он восхвалял Песнь Богородицы как гимн «более революционный, чем Марсельеза»93.
Как Ноэль, так и Хедлам считали, что единственной легитимной основой социализма является сакраментальное христианство. Они свысока смотрели на «низкоцерковных» и евангелических англикан, особенно презирая нонконформистов. Однако церковный социализм не был исключительно англокатолическим явлением, равно как он не был уделом и одной только официальной Церкви. Его ключевой фигурой был Джон Клиффорд (1836–1923), председатель Союза баптистов Англии и Уэльса, а также президент преимущественно нонконформистской Христианской социалистической лиги. Кроме того, он принимал активное участие в работе Социалистической лиги свободной Церкви. Декларация последней организации выражала приверженность социализму таким образом, что, за исключением отсутствия акцента на таинствах, удовлетворила бы и Ноэля с Хедламом:
Считая, что принцип Братства, которому учил Иисус Христос, не может быть адекватно реализован в условиях существующей промышленности и торговли и что верное и повсеместное следование этому принципу должно привести к обобществлению всех природных ресурсов, а также инструментов производства, распределения и обмена, Лига существует для того, чтобы помогать в работе по устранению первых (существующих условий. – Примеч. пер.) путем построения названного социального порядка94.
По Клиффорду, этические принципы христианства требуют коллективистского, а не конкурентного общественного устройства. Он отмечал, что у капитализма, основанного на конкуренции, есть некоторые преимущества – люди получают мотивацию к упорному труду и инновациям, – но также эта система вынуждает «уничтожать конкурентов и расталкивать соперников», а не действовать в духе «братской взаимопомощи», воплощенной в учении Христа95. Коллективизм – не гарантия от греха и порока, однако он способствует кооперации и взаимной поддержке, а не эгоцентричному индивидуализму. Такая система, заявлял Клиффорд, «устранит бедность, сократит количество голодающих до незначительного уровня и будет систематически заботиться о престарелых, бедняках и больных»96.
Другим заметным представителем нонконформистского социализма был Сэмюэль И. Кибл (1853–1946) – уэслианский методист и основатель Уэслианского методистского союза общественного служения, схожего с Христианским социальным союзом. Кибл не только всерьез подходил к общественному служению, но и был одаренным ученым-экономистом и плодовитым писателем, оставившим много книг и памфлетов о социальных, экономических и теологических проблемах. В наиболее важном из своих сочинений, «Промышленных мечтах» (1896), он заявил прямо:
Никакая система промышленности, основанная на беспринципной конкуренции, на отношении к человеческому труду как к простому товару, а к людям – как к простым «пешкам» в игре по добыванию денег, как к простому средству для достижения эгоистической цели; основанная на использовании бедности и нужды одних и невежества других; пользующаяся законом силы, а не права, и принципом выживания сильнейшего для достижения успеха в борьбе за материальное богатство, – никакая подобная система <…> не может называться христианской97.
Не проявляя раболепия по отношению к Марксу – к примеру, он ставил под сомнение трудовую теорию стоимости, – Кибл тем не менее высоко оценивал идеи Маркса и Энгельса относительно способов систематической эксплуатации рабочего класса при капитализме98. Кибл не считал, что государственная собственность на промышленность должна быть всеобщим правилом, но, как и Скотт Холланд, выступал за систему, в которой местное и национальное правительства регулировали бы экономику, чтобы предотвращать такую эксплуатацию99. Этого, по его мнению, требуют «великие христианские принципы отцовства Бога и братства людей»100. Христианское Евангелие, объяснял Кибл, состоит из двух элементов: индивидуального и социального, – и «социальное Евангелие так же священно и необходимо, как и индивидуальное»101.
Перечисленные деятели – лишь некоторые из множества представителей различных деноминаций и сект, которые приняли социализм (или что-то очень к нему близкое) и осудили капитализм как систему, несовместимую с христианским учением. О том, какое влияние он оказал на Церковь – в частности, на Англиканскую церковь, – свидетельствует назначение Уильяма Темпла архиепископом Йорка в 1929 году, а затем, в 1942 году, – архиепископом Кентербери. Темпл (1881–1944) был убежденным социалистом и сделал несколько поразительно радикальных заявлений в молодые годы. Так, он утверждал, что капиталистическая система – это «всего лишь организованный эгоизм», а социализм есть «экономическая реализация христианского Евангелия. <…> Перед нами выбор – социализм или ересь»102. С возрастом, особенно после своего назначения епископом Манчестера, Темпл стал мягче, но не утратил своей решимости добиваться экономической и социальной справедливости. В 1924 году он организовал Конференцию по христианской политике, экономике и гражданству, на которой христиане нескольких различных деноминаций представили доклады по широкому кругу экономических и социальных вопросов. Выводы конференции были, возможно, излишне осторожными и консервативными, но все же она обозначила рост христианского социализма и стремление Церкви к своему праву высказываться на социальные темы103.
Темпл продолжал отстаивать это право, и ярче всего он это сделал в книге «Христианство и социальный порядок» (1942), посвященной исследованию христианских принципов, которые должны лечь в основу послевоенного переустройства общества. Темпл заявлял, что капиталистическая система достойна осуждения не только ввиду эгоистических соображений тех, кому она невыгодна, но главным образом потому, что, благоприятствуя небольшому классу богатых и эксплуатируя остальных, она попирает принципы справедливости104. Ни один человек не должен подвергаться эксплуатации, ведь, как бы ни казалось на первый взгляд, все люди равны, ибо «все являются детьми одного Отца <…> все являются равными наследниками статуса, по сравнению с которым видимые различия в качествах и способностях не имеют значения»105. Темпл вторил Гору – и, безусловно, своему другу Тоуни – в тезисе о том, что право собственности не является абсолютом, а Скотту Холланду – в своем утверждении, что «закон нужен, чтобы сохранять и расширять реальную свободу». Здесь Темпл утверждает позитивную концепцию свободы: по его мнению, истинная свобода «должна быть свободой для чего-то в той же мере, что и свободой от чего-то»106. Систему, дающую материальные блага, даже если эти блага не замыкаются полностью на богатейшем классе, он осуждал в той мере, в какой она не соответствует принципам справедливости, равенства и свободы.
Эти положения принадлежат к уровню принципов, а не практической политики. Хотя Темпл был непреклонен в своем мнении, что Церковь должна высказываться по социальным вопросам, он отрицал, что ей следует отстаивать конкретную политику. Тем не менее он решился включить в книгу раздел о том, какую политику можно вывести из отстаиваемых им принципов; этот раздел был одобрен как Тоуни, так и Уильямом Бевериджем, который в то время готовил собственные предложения относительно послевоенного планирования107. Правительство, по мнению Темпла, может приобретать землю для строительства домов; оно может усиливать поддержку семей – например, в виде продуктов питания или талонов на одежду; школы должны обеспечивать всех учеников едой и молоком; финансируемые государством общественные работы должны нести пользу всему обществу, а также давать рабочие места безработным108. Эти идеи Темпл предложил в качестве иллюстраций, которые иногда называют средними аксиомами, поскольку они преодолевают разрыв между уровнем принципов и уровнем практической политики. Поразительно, однако, то, до какой степени предложения Темпла были реализованы на практике лейбористским правительством в 1945–1951 годах. Это говорит о влиянии церковного социализма, начало которому положили Стюарт Хедлам и Гильдия святого Матфея, на формирование нашей политики по сей день. Темпл, к сожалению, не дожил до этого времени; он умер в 1944 году. Его смерть, отмечает Дорриен, можно считать «символом ухода в прошлое целой эпохи»109.
Успехи лейбористов в 1945 году показывают, что христианский социализм не ограничивался только Церковью. Джеймс Кейр Харди (1856–1915) считается основателем Шотландской лейбористской партии и Независимой лейбористской партии (НЛП), а затем и самой Лейбористской партии. Проведенное в нищете детство пробудило в Харди ненависть как к капиталистической эксплуатации, так и к лицемерному христианству, однако верность религии он сохранил – выражением ее было членство в Евангелическом союзе. «Единственный способ служить Богу, – утверждал Харди, – это служить человечеству. Другого пути нет. Этому учит Ветхий Завет, этому учит Новый Завет»110. В рассуждениях Харди заметны те же темы, что и в рассмотренных выше направлениях церковного социализма. Евангелие, по мнению Харди, провозглашало, что все люди – дети Божьи и, следовательно, братья и сестры друг для друга; капитализм он осуждал, потому что тот провоцировал конкуренцию и раздоры, а не братское сотрудничество, которое должна была вызывать эта духовная реальность111. Для Харди социализм был «приложением к промышленности учения Нагорной проповеди». Хотя он признавал, что о государственном социализме и его целях – государственном владении и управлении промышленностью – в Нагорной проповеди не говорится, он полагал также, что обличение частной собственности и эгоистичной погони за личным богатством дают основания для этой формы коллективизма. Немного на марксистский лад Харди заявлял: «Легко показать, что коммунизм, конечная цель социализма, – это форма общественной экономики, очень близкая принципам, изложенным в Нагорной проповеди»112. Пример тому, по его мнению, дает общность имущества, о которой мы читаем в Деяниях апостолов; первые христиане не могли смириться с тем, что различия в богатстве и владении собственностью вызывают разделение в общине, для которой свойственно братство, а с ним – равенство и кооперация113.
Впрочем, марксизм Харди был непоследовательным. Он апеллировал к Марксу, обосновывая собственную политическую деятельность и утверждая, что политика и методы Независимой лейбористской партии и Лейбористской партии соответствуют тому, что делали Маркс и Энгельс, и с радостью ссылался на марксистский анализ для того, чтобы осудить капитализм114. Однако он не был систематическим марксистом; его биограф Боб Холман полагает, что «Харди немного читал Маркса и выбрал те фрагменты, которые соответствовали его собственным взглядам на этический и мирный социализм»115. Утверждение Харди о том, что в основе его социализма лежат учение и рассуждения Иисуса Христа, следует воспринимать всерьез; все остальное, даже теории Маркса и Энгельса, было необязательным дополнением. В этом отношении Харди – характерный представитель рабочего движения и основной массы британских левых, опиравшихся на немарксистский этический социализм, ключевым компонентом которого было христианство. Это отличает их от социал-демократических партий Европы, наиболее показательным примером которых является немецкая СДПГ (см. главу 3). Европейские партии, равно ортодоксальные и ревизионистские, впитали антиклерикализм и, более того, атеизм, которых в первые годы существования Лейбористской партии придерживалось меньшинство ее членов.
В связи с этим к Харди присоединились другие христианские социалисты. Хотя он и не дожил до этого времени, в первый лейбористский кабинет 1924 года под руководством Джеймса Рамзи Макдональда входили такие христианские социалисты, как Филип Сноуден (1864–1937), Артур Хендерсон (1863–1935) и Джон Уитли (186–1930). Сноуден и Хендерсон вернулись во второе лейбористское правительство Макдональда 1929–1931 годов; к ним присоединились Маргарет Бондфилд (1873–1953) и Джордж Лэнсбери (1859–1940). Сноуден был убежденным методистом и пришел в политику через Независимую лейбористскую партию и Лигу социалистов свободной Церкви, активным членом которой был Джон Клиффорд. Будучи канцлером казначейства, Сноуден стремился поддерживать свободную торговлю, сохранять баланс бюджета и придерживаться золотого стандарта, из‐за чего его критиковали как противника истинно социалистического бюджета; однако в его защиту можно сказать, что оба лейбористских правительства были правительствами меньшинства и опирались на поддержку депутатов от Либеральной партии116. Хендерсон был воспитан конгрегационалистом, но впоследствии стал приверженцем уэслианского методизма, а также профсоюзного движения; он сыграл ключевую роль в создании устава Лейбористской партии 1918 года, 4-я статья которого вызвала столь бурные дискуссии в последующие десятилетия; он был лидером лейбористов с 1931 по 1932 год, после того как Макдональд образовал коалицию Национального правительства117.
Уитли, набожный римский католик, был исключен из второго лейбористского правительства, потому что вместе с другим деятелем Красного Клайдсайда118 Джеймсом Макстоном критиковал Макдональда и Сноудена за отсутствие более радикальной программы119. Ему же принадлежит один из немногих успехов первой недолговечной лейбористской администрации – Закон о жилищном строительстве (финансовых положениях) 1924 года, который увеличил финансирование муниципальных органов власти из центра на жилищное строительство. Уитли считал, что «из того духа братства, который всегда присутствует в сердце человека, но так часто подавляется борьбой за существование», проистекает социализм, и утверждал, что конкурентная среда, порожденная капитализмом, не позволяет людям жить как дети Божьи120. Он всеми силами пытался примирить свои политические взгляды с оппозицией – как официальной, так и неофициальной – со стороны его Церкви. Официальная оппозиция была высказана в папской энциклике «Rerum novarum» 1891 года, в которой папа римский Лев XIII, высказавшись против злоупотреблений и несправедливости капитализма, осудил также и социализм121. Неофициальная реакция последовала, когда священник прихода, в котором жил Уитли, организовал перед его домом манифестацию. Уитли ответил очень красноречивой (особенно в тех обстоятельствах) речью, в которой раскритиковал класс капиталистов за кражу всеобщего богоданного права соучаствовать в красоте творения и наслаждаться процветанием жизни122. «Католическая церковь, – утверждал Уитли, – всегда больше склонялась к социализму или коллективизму и равенству, чем к индивидуализму и неравенству. Она всегда была Церковью бедных, и все исторические нападки на нее исходили от богатых»123.
Конгрегационалистка и профсоюзная активистка Бондфилд стала в 1929 году первой женщиной – министром Великобритании. Хотя после того, как дьякон посоветовал ей выбрать между Церковью и профсоюзом, часть жизни она провела вне Церкви (приняв эту предложенную ей альтернативу всерьез, она выбрала профсоюз), все же своими социалистическими взглядами и организацией кампаний против эксплуатации работниц магазинов (к которым принадлежала и она сама) она была обязана именно воспитанию в духе нонконформистского протестантизма124. Бондфилд стремилась к тому, чтобы на практике лицезреть исполнение Золотого правила – «Возлюби ближнего своего, как самого себя» – в экономике и обществе, полагая, что для этого требуется передача государству ключевых отраслей промышленности и финансового сектора125. Для Бондфилд ключевое значение имела мысль о том, что недостаточно просто национализировать промышленность – следует сделать приоритетом служение обществу, а не стремление к прибыли126. Государственной собственности как таковой для этого не хватит, если рабочие и потребители не будут вовлечены в управление промышленностью. Хотя такое положение лучше, чем частная собственность, оно не позволило бы в полной мере развиться духу сотрудничества. Социализм, утверждала Бондфилд, должен включать в себя «реорганизацию общества на основе как политической, так и промышленной демократии»127. Другой примечательной фигурой является Эллен Уилкинсон (1891–1947), известная как соавтор опубликованного в 1945 году манифеста Лейбористской партии, в котором она заявила о необходимости борьбы с «несправедливостью» везде, где она затрагивает «людей, детей Божьих»128.
Лэнсбери остается одним из наиболее известных христианских социалистов Великобритании. Будучи убежденным англиканином, он был одним из самых ярких и последовательных выразителей основной концепции христианского социализма – по его выражению, «отцовства Бога и вытекающего из него братства людей»129. Для Лэнсбери все несправедливости и эксплуатация капиталистического общества являются результатом неспособности человечества жить в соответствии с этими универсальными принципами, однако он никогда не терял надежды, что люди смогут избавиться от эгоизма капиталистического поклонения маммоне и жить вместе как дети одного Отца130. К сожалению, репутация Лэнсбери была запятнана его нежеланием поддержать войну против держав Оси в середине 1930‐х годов, когда он был лидером Лейбористской партии; в 1935 году он был «умело и жестко отстранен от власти»131. В годы, предшествовавшие войне, Лэнсбери посвятил себя крестовому походу за мир; в безуспешной попытке предотвратить неизбежное в 1937 году он встретился с Адольфом Гитлером, а в 1939 году отправил ему телеграмму, в которой молил: «Все человечество ждет от вас и от синьора Муссолини такого ответа, который уведет страны от войны и приведет их к миру через сотрудничество и совместное использование территорий, рынков и ресурсов на благо друг друга»132.
Из нашей исторической эпохи легко с презрением смотреть на людей вроде Лэнсбери – искреннего и непреклонного пацифиста в любых обстоятельствах, – которые даже перед лицом такого зла искали мира любой ценой. Но надо помнить, что Великая война 1914–1918 годов – первая тотальная война, беспрецедентная по своим кровопролитию и жестокости, – еще была жива в памяти тех, кто надеялся предотвратить новую катастрофу. Лэнсбери обыкновенно рисуют чересчур наивным, слишком святым для грязного мира реальной политики. Этот взгляд ошибочен: он игнорирует то, как жестко Лэнсбери руководил протестами за снижение налогов в Попларе, в результате которых жители этого бедного лондонского района добились множества уступок; он не может объяснить достижений Лэнсбери на посту первого комиссара работ в правительстве 1929–1931 годов; он не учитывает и то, что Лэнсбери смог удержать на плаву Лейбористскую партию после электоральной катастрофы 1931 года, обеспечив вместе со своим заместителем Клементом Эттли настоящую оппозицию национальному правительству Макдональда, где доминировали консерваторы, и дав стране альтернативную точку зрения, которую удалось донести до избирателей в 1945 году.
Мы уже упоминали, что Уильям Темпл был одним из непосредственных архитекторов этой новой точки зрения. Другим был близкий друг Темпла, также англиканин, Ричард С. Тоуни (1880–1962). Историк экономики и активист Лейбористской партии, Тоуни выразил свой взгляд на события 1931 года в знаменитом очерке «Лейбористская партия перед выбором», опубликованном в журнале Political Quarterly в 1932 году. Не приводя имен, Тоуни утверждал, что лейбористы оказались излишне осторожны и не смогли по-настоящему взяться за перестройку социального порядка, удовлетворившись несколькими попытками сделать капитализм более сносным133. Удивительно ли, спрашивал Тоуни, что в отсутствие у Лейбористской партии программы перемен избиратели «решили, что, так как на повестке дня стоит капитализм, лучше уж, чтобы правили капиталисты, которые – думают они, наивные бедолаги, – хотя бы знают, как сделать так, чтобы все работало?»134 Вместо этой неопределенной позиции Тоуни призвал к «серьезным попыткам <…> создать органы, через которые нация сможет в сотрудничестве с другими нациями контролировать свою экономическую судьбу; планировать свои предприятия так, чтобы они были наиболее полезны для всеобщего благосостояния; преодолевать ради экономической эффективности препятствия корыстного интереса; и распределять продукты своего труда в соответствии с некоторыми общепризнанными принципами справедливости»135. Тоуни имел все права на такую критику. Он составил манифест 1929 года «Лейбористская партия и нация», связав партию – по крайней мере, на бумаге – с социализмом, который он обозначил как моральный императив136. Если действия Макдональда по формированию национального правительства были предательством социализма, то они были предательством социализма Тоуни.
Социализм Тоуни был явно и безоговорочно христианским. Для Тоуни «суть всей морали» заключается в том, чтобы «верить, что каждый человек бесконечно важен и что никакие соображения целесообразности не могут оправдать угнетение одного человека другим». Но, добавлял он, «чтобы верить в это, необходимо верить в Бога»137. Это замечание, однако, было сделано в личном дневнике Тоуни и стало известно только посмертно. На основании публичных текстов Тоуни некоторые предполагают, что он придерживался более светских взглядов, чем часто считается. Некоторые из ключевых работ Тоуни – например, бóльшая часть книги «Стяжательное общество», опубликованной в 1920 году, – умалчивают о какой-либо религиозной основе социализма138. Однако этот аргумент трудно совместить с последней главой труда, где в основании его аргументации прослеживается явно христианская этика. Антиматериалистическое учение Писания, примеры которого дают Песнь Богородицы, жизнь и учение Христа, он описывает как «революционную» веру, с помощью которой Церковь может и должна стремиться реорганизовать общество. Если воспринимать послание христианства всерьез, оно «уничтожит как произвольную власть немногих, так и рабство многих»139. Политические историки Мэтт Бич и Кевин Хиксон делают вывод, что «для Тоуни демократический социализм возможен единственно потому, что он вытекает из его христианской веры»140.
Социализм Тоуни основывается на идеале служения. В самом простом своем виде это призыв к духу кооперации вместо духа конкуренции, основанный на понятии братства. «Когда хорошо устроенная семья оказывается на мели, – писал Тоуни, – она не побуждает одних своих членов хватать все, что можно, бросая других на произвол судьбы. Напротив, она стремится к тому, чтобы сократившиеся средства наилучшим образом использовались в интересах всех»141. Здесь, по мнению Алана Уилкинсона, Тоуни опирается на образ тела из посланий Павла (1 Кор. 12: 12–26; Рим. 12: 4–5), чтобы сказать, что все члены общества являются членами одного тела – у каждого своя функция, но все они должны сотрудничать. В более глубоком смысле идеал служения Тоуни – это призыв к тому, чтобы экономика основывалась на функциях, а не на праве собственности вне зависимости от функций. Он осуждает тех, кто защищает право землевладельцев, не предоставляющих никаких услуг и не выполняющих никаких функций, просто получать платежи за использование своей земли – например, права владельцев угольных шахт, которые получают отчисления за деятельность на их земле, но не играют никакой роли ни в добыче или перевозке угля, ни даже в планировании и управлении работой. «Такие права, – утверждает он, – строго говоря, являются привилегиями. Ибо определение привилегии – это право, к которому не прилагается соответствующая функция»142. Вместо стяжательного общества, которое позволяет наживаться, не вкладывая ничего в общее благо, Тоуни выступал за «функциональное» общество, целью которого было бы «связать приобретение богатства с выполнением социальных обязательств» и в котором «главным предметом общественного внимания было бы исполнение функций»143.
Тоуни не возражал против государственной собственности, если она позволяет осуществлять промышленную деятельность в духе служения и с ориентацией на функцию, а не на прибыль, и особенно если она не обязательно предполагает прямое государственное управление144. Важнее всего для Тоуни было воспитать чувство профессионализма, при котором все трудящиеся – будь то разнорабочие или управленцы – ставили бы своей целью служение, а не прибыль. Такое чувство можно культивировать с помощью профессиональных ассоциаций или гильдий: Тоуни ссылается на создание гильдий в строительстве, которые были организованы, по его словам, «для исполнения профессиональных обязанностей»145. Общество, в котором рабочие совместно поддерживают «свои профессиональные стандарты», было для него «альтернативой дисциплине, которую капитализм осуществлял в прошлом»146. Надежда Тоуни на то, чтобы заменить аморальную наживу профессиональным обязательством служить общему благу, имеет сходство с «гражданской экономикой», которую отстаивал Адриан Пабст (см. главу 2). Кроме того, с радикальной ортодоксией и «синими лейбористами»147 Тоуни сближает то, что его критика капитализма фактически является критикой либерализма, основывающейся на том, что взамен идеалу общественного служения он прививает эгоцентричный индивидуализм. У него есть ряд общих моментов с консервативной критикой либерального капитализма. В современном обществе, утверждает Тоуни, «люди не ставят никакого закона выше их желаний»; вместо этого они приняли индивидуализм, «взывающий к инстинктам самоутверждения, которым он обещает дать возможность неограниченной экспансии»148. Точка зрения Тоуни (она изложена в знаменитой книге «Религия и подъем капитализма», опубликованной в 1922 году и посвященной Чарльзу Гору) заключалась в том, что капитализм есть продукт модерности и индивидуализма, связанного с протестантской реформацией149. Решение проблемы заключается не в том, чтобы смотреть в будущее и отбрасывать прошлое, как делает обыкновенно прогрессивизм, а в том, чтобы возродить и восстановить идеалы прежней эпохи, для которой были характерны служение и укорененность в сообществе.
Несмотря на то что взгляды Тоуни пересекались с консерватизмом, он, безусловно, был социалистом. В другой своей ключевой работе, «Равенство», опубликованной в 1931 году, он призывал к социалистическому подходу и борьбе с неравенством, порождаемым капитализмом. Тоуни не утверждал, что все люди от природы равны друг другу, как если бы «все люди были одинаково умны или одинаково добродетельны, как они не равно высоки или равно толсты»; но он писал, что «признаком цивилизованного общества является стремление к устранению такого неравенства, источник которого лежит не в индивидуальных различиях, а в организации этого общества»150. Равенство возможностей, утверждал Тоуни, является иллюзией в обществе, которое систематически лишает целые классы возможности получить образование, высокооплачиваемую работу и место во власти или влиятельное положение; необходимо стремиться к равенству результатов или по крайней мере минимизировать их неравенство. Без этого «фраза о равенстве возможностей, очевидно, является шуткой, которую в зависимости от вкуса можно называть забавной или бессердечной»151. По мнению Тоуни, строгое равенство доходов соблюдать не обязательно, даже если бы это было возможно; скорее, целью является «сбор избыточных ресурсов [нации] посредством налогообложения и использование полученных таким образом средств для того, чтобы сделать доступными для всех, независимо от их дохода, рода занятий или социального положения, цивилизованные условия существования, которыми в отсутствие таких мер могут пользоваться только богатые»152. Именно эту точку зрению Тоуни передал Лейбористской партии, и именно ее партия начала воплощать в жизнь в конце Второй мировой войны.
Именно Фредерик Денисон Морис, Чарльз Кингсли и Джон Ладлоу дали теологическое обоснование точки зрения христианского социализма, объяснив всеобщее отцовство Бога и вытекающее из него братство всех людей, а также заявив, что кооперация является естественным результатом этих духовных истин. Следующее поколение церковных социалистов расширило эту политическую теологию до характерной социалистической, или социал-демократической, точки зрения на общество в целом, которой свойственны ценности равенства, кооперации и демократии153. В отличие от европейского социализма, который вслед за Марксом и Энгельсом, как правило, выступал против религии как реакционной силы и формы ложного сознания, этот христианско-социалистический взгляд имел приверженцев и в Лейбористской партии: Джеймса Кейра Харди, Джорджа Лэнсбери, Джона Уитли и других. После двух неудачных правительств Лейбористская партия под руководством таких деятелей, как Уильям Темпл и Ричард Генри Тоуни, наконец сумела воплотить это видение в программу реальных социальных и экономических перемен.