Они сидели друг против друга, и было такое ощущение, что спор этот длился вечность.
– Я готов был спасти его перед распятием, – твердил Матвей, – но он не позволил мне сделать этого. И я всегда был готов служить ему и защищать его. Но все мои жертвы и подвиги никак не могут оправдать одного того греха. Да я не жалуюсь, мне грех было бы жаловаться, – горячо прибавил он и тут же отпустил глаза. Этому парню было что скрывать, по всей видимости.
Фауст смотрел и слушал его внимательно. Он снова переносился в иные миры. Он знал, что никогда не напишет книгу о Христе, даже если бы ему было отпущено еще два десятка лет, и тогда ничего не получится.
– А разве он не требовал тогда, чтобы ты сжег свои пергаменты? Думаешь, они сгорели бы? – неожиданно спросил Фауст, и усмехнулся загадочно, словно ему было известно что-то странное. Но одно понятно, он тоже там был, они уже встречались с учеником
– Ты не стал этого делать, зная, что такие рукописи не сгорят.
И странно исказилось лицо Матвея после этих слов, словно его хлестнули со всего маха по одной щеке, и он раздумывал, подставлять ли другую?
– Мы вместе должны прийти к нему, – выпалил, наконец, Матвей, словно еще раз в чем-то убеждаясь, пытаясь убедить и творца самого.
– Я виноват, но не я один во всем виноват, – простонал он, испытывая страшные муки, вряд ли это было притворством.
– У меня нет для этого времени и сил. Там не будет моих любимых героев. И он не сможет подарить мне то, что я хочу получить.
– Но что же ты хочешь? – удивленно воскликнул этот парень.
– Всего лишь покой. А там все будет повторяться снова и снова. Мне опять надо будет возвращаться на землю. Я не могу желать этого. Другие пусть, но я не хочу этого больше.
Странная тишина повисла в комнате.
№№№№№№
– Почему ты пришел ко мне? – спросил его Фауст через несколько минут, когда молчание показалось невыносимым.
– Потому что твоя дьявольская книга будет век владеть их умами и душами. От нее невозможно будет избавиться, эти рукописи не сгорят, прав твой проклятый бес, как в воду смотрел, – признался он неожиданно.
– Библия пережила века, мой комедия не может затмить ее, – пытался заступиться за свой труд Фауст, – ты заблуждаешься. Это только одна из бесчисленных книг, ты преувеличиваешь. Если для кого она так дорога, то только для меня самого, моих родных и близких, не более того.
И в этот миг он как-то весь переменился и стал похож на безымянного пророка. И сам себе он показался сильнее и выше. Но это и стало последней каплей переполнившей чашу терпения. Он твердо решил не отказываться от своей комедии, и не сжигать ее – не бывать этому.
Но в тот момент Матвей снова заговорил о своем.
– Палач смог прекратить одним махом его страдания. А я никак не мог этого сделать. Значит он сильнее и круче меня, самый обычный палач с маской на роже. Зачем тогда все наши труды и науки, к чему они?
– Но что же через тысячу лет ты хочешь от меня? Ты не к тому обращаешься. Я не смогу тебе помочь. Ты бросаешься к нему, а я все время бегу от него, в том и разница между нами с тобой. Наши пути ведут нас в разные стороны.
Они долго сидели в полной тишине. Маргарита едва скрывала раздражение.
– Я не знаю, каким он был тогда, – говорил Фауст, – но с тех пор, как он оказался здесь, я вижу защитника убогих и обездоленных.
Матвей поднялся, как-то сгорбился и отправился прочь. Никто не смог бы остановить на этом пути.
– Потому я и не выбрал его, – говорил в след Матвею Фауст, -мне ближе и роднее древние боги, они не были такими жалкими..
– Ты гибнешь, – воскликнул юноша, резко поворачиваясь к нему.
– А ты будешь еще долго и тягостно жить, – отвечал ему творец..
Ему снова вспомнилось повествование о последнем пире Валтасара и вольно или невольно он сделал свой выбор в пользу последнего пира.
На том они и оборвали свой странный спор, у которого не было ни начала, ни конца.
№№№№№№
Но и оставшись один, Фауст продолжал спорить сам с собой. Так задела его за живое эта беседа.
Матвей видел, что тот, кто написал комедию об Аде и Рае, еще умнее, сильнее и опаснее, чем казался издалека.
Фауст разозлился не на шутку. Разве не он породил и выпустил в свет палачей, грабителей, разбойников, Он палец о палец не ударил ради того, чтобы изменить этот мир. И тогда он с молитвой обратился к тому, кто так слаб и беззащитен на первый взгляд. Он решил убедить его в главном. И был уверен, что тот его услышит.
Странный юноша исчез так же неожиданно, как и появился из жизни Фауста. А тот без него даже заскучал немного. И он сердился из-за того, что не смог его разубедить и склонить на свою сторону. А ему так хотелось этого.
– Кто он откуда пришел и куда скрылся? – спрашивала Маргарита.
Вопрос повис в воздухе.
Потом, когда они вспомнили о вторжении незваного гостя и говорили о Матвее, он услышал голос своей возлюбленной.
– Он слишком запутался в своих теориях, – тяжело вздохнула Марго, – а они так далеки от реальности, вот и блуждает в глухих лабиринтах, устроил себе свой собственный ад и радуется.
– Я убил его, я готов был убить его, – по дороге домой думал Матвей, – а ведь сначала ничто не предвещало беды.
Он остановился и хотел снова повернуть назад, вернуться в уютный дом.
– Я должен еще раз увидеть его, завершить разговор и закончить спор, – убеждал он себя.
И таким странным ему казалось все, что происходило в этом измерении.
– Сколько же можно возвращаться? О чем еще мы не успели поговорить? А если у нас не будет другого времени и другой жизни?
№№№№№
Матвей страшно мучился и не мог решить, что делать дальше, как ему быть. Он опустился на ту самую скамейку в Нескучном саду, и только потом понял, что это за место. Как ноги могли привести его именно сюда? Он удивился пустоте, которая в те минуты там царила. Она казалась Матвею по-настоящему зловещей. Ни одной живой души, даже ларька с газированной водой не было.