И мы ушли. Один из придворных верховного короля, тоже в мантии, проводил нас до порога, а там вручил тете Бек кошелек.
– На дорожные расходы, – сказал он.
– Большое спасибо, – ответила тетя Бек. – Теперь я вижу, что ваш король настроен серьезно.
Все знали, что верховный король Фарлейн денег на ветер не бросает.
Тетя Бек повернулась к Ивару:
– Беги приведи Огго. Скажи ему, что вы с ним должны проводить верховного жреца в его святилище, а больше ничего не говори.
К моему великому огорчению, верховный жрец собирался проводить нас до холмов, где стоял его храм и прочие святыни. Донал пошел впереди и показал дорогу к дверце, которую раньше при мне никто и не открывал. На миг я испугалась, что Донал тоже с нами. Но он лишь удостоверился, что мы нашли четырех осликов, которые поджидали нас под стеной.
При виде осликов тетя Бек только языком прищелкнула:
– Вот так строжайший секрет. Кто их седлал?
– Я, – ответил Донал. В руке у него был фонарь, и при его свете зубы Донала так и сверкнули среди завитков бороды – очень самодовольно. – Чтобы на конюшне не было никаких разговоров.
– Я имела в виду даже не это, – возразила тетя Бек, – а сумки.
Один ослик был навьючен четырьмя кожаными сумками, лоснящимися, туго набитыми и, похоже, очень дорогими.
– Кто их собирал?
– Моя матушка, – отвечал Донал. – Собственными лилейными ручками.
– Да неужели? – сказала тетя Бек. – Премного благодарны за такую честь.
Поскольку более неблагодарного замечания невозможно было себе представить, наверное, очень удачно, что как раз в этот миг к нам подбежал Ивар, а с ним Огго, совершенно растерянный. Им предстояло идти пешком, как подобает свите. Жрец взгромоздился на одного из осликов и сидел с дурацким видом – длинные ноги у него чуть ли не волочились по земле. На второго села тетя Бек. Огго подсадил меня на третьего. Я поглядела на него – и то, что я увидела (хотя при неверном свете фонаря и сиянии почти полной луны, которую то и дело застилали несущиеся облака, увидела я не много), натолкнуло меня на мысль, что Огго никакой не лазутчик: очень уж он был огорошенный, очень уж рвался помочь. Или такие лазутчики тоже бывают?
– Не надо придерживать Айлин, она с ослика не свалится, – сказал ему Ивар. – Лучше бери под уздцы вьючного осла и веди за нами.
Мы зацокали по камням, а Донал поднял фонарь и снова усмехнулся.
– Всего наилучшего, милые сестрицы, – сказал он нам с тетей Бек. – Приятного путешествия, Ивар.
Нет, он не издевался. Донал слишком обходительный для этого. Но когда мы цокали вниз по каменистому склону, мне пришло в голову, что такое прощание – все равно что проклятие вслед. А если не проклятие, то все равно злопыхательство.
Туман рассеялся, однако мой бедный ослик успел совсем вымокнуть. Наверное, он прождал у этой двери несколько часов. Все ослики словно одеревенели и упрямились больше обычного. Ивару и Огго пришлось взять по уздечке в каждую руку и выволочь осликов из оврага под стеной замка, а потом еще дальше, пока мы не вышли на тропу, которая зигзагом вела к вершинам. Там мой ослик поднял большую голову и выразил наболевшее мощным горестным «И-а!».
– Тише ты! – шепнула я ему. – Вдруг услышат?
– Не важно, – сказала тетя Бек. Она сидела поджав ноги, чтобы те не волочились по земле, как у жреца. По-моему, ей было ужасно неудобно и даже трудно дышать, и это ее, понятно, сердило. – Пусть услышат, какая разница, – пояснила она. – Все знают, что жрец как раз возвращается домой. – Жрец ехал по тропе впереди нее, и она окликнула его: – Не ожидала, Киннок, что ты согласишься участвовать в этом представлении. Зачем это тебе?
– У меня есть на то причины! – отозвался жрец. – Хотя я не рассчитывал, что при этом мне подожгут дом, – кисло добавил он.
– Что за причины? – не унималась тетя Бек.
– К богам и священству в наши дни относятся без должного почтения, – бросил жрец через плечо. – Моя цель – это побороть.
– То есть ты считаешь, что Аласдер более богобоязнен, чем его отец? – уточнила тетя Бек. – Если ты так думаешь, тебя ждет двойное разочарование.
– А как же благодарность? – возразил жрец. – Нельзя списывать ее со счетов.
– Ну или неблагодарность! – рявкнула тетя Бек.
Так они и препирались, и с каждой фразой тетя Бек все сильнее сердилась и пыхтела, но я никак не могла взять в толк, о чем идет речь. Помню, как тетя Бек обвиняла жреца в попытках превратить Скарр в Галлис, но это значило, что они снова завели разговор про политику, и я перестала слушать. Мне вдруг стало до невозможности страшно, что я больше не увижу Скарр, и я старалась разглядеть как можно больше при свете луны, которую то и дело застилали облака.
Горы были просто черным пятном наверху, хотя до меня доносился их тяжелый сырой запах, а море – тоже черным пятном, только с белыми искорками и по другую сторону. Но я помню, как с небывалой нежностью любовалась огромным серым валуном у дороги, когда по нему скользнул лунный свет, и как почти так же страстно глядела на серый, будто заиндевелый, вереск под валуном. Когда тропа свернула, я посмотрела через плечо и увидела за ссутуленной фигурой Огго, который тянул под уздцы вьючного ослика, на фоне моря, замок, весь зазубренный, темный и колючий. Ни единого огонька. Можно подумать, он заброшенный. Домика, где жили мы с тетей Бек, конечно, видно не было, он остался за следующим холмом, но я все равно туда посмотрела.
Тут меня вдруг осенило: если я больше никогда не увижу Скарр, мне не придется еще раз спускаться Туда. Какая радость! Какое облегчение! Вы себе не представляете! Но я сразу же поняла, что не верю своему счастью. Тетя Бек наверняка придумает что-нибудь, и мы с ней улизнем. Очень может быть, что к утру мы окажемся дома. Я знала, что тете Бек не хочется никуда плыть, до того не хочется, что она готова навлечь на себя немилость самого верховного короля. Тетя Бек – единственная и последняя мудрица на Халдиях, а такое положение, подумала я, позволяет ослушаться короля Фарлейна. Неужели она посмеет? Неужели?..
Я лихорадочно размышляла об этом со смесью надежды и отчаяния при любом ответе на вопрос, но тут мы процокали по дороге между холмами на самую вершину Килканнона, где на гребне справа высились стелы святилища. Я их чувствовала, от них по коже то ли бежали мурашки, то ли выступала сыпь, а еще лунный свет почему-то становился темно-синим, по крайней мере, мне так казалось. Мне здесь очень неуютно, и я терпеть не могу сюда ходить. Никогда не понимала, зачем богам понадобилось такое неприятное волшебство.
Совсем скоро мы миновали святилище и вышли на равнину за ним. Там стоял темный домик жреца, от которого до сих пор тянуло паленым, а вокруг раскинулись пустые, серебряные от луны пастбища, откуда Донал разогнал весь скот. По другую сторону дороги стояло длинное строение вроде сарая, где жили послушники. В окошках горел яркий свет, а изнутри – вот ведь незадача! – доносился гвалт кутежа. Похоже, послушники считали, что жрец вернется только утром.
Жрец соскочил с ослика и зашагал ко входу. Гвалт мигом оборвался. Я посмотрела в дверь мимо узкого силуэта жреца, всем своим видом выражавшего лютое негодование, и увидела не меньше десятка юношей, застывших под его взглядом, будто статуи. Большинство виновато прятали за спиной кубки, но двое были уже так хороши, что не сочли нужным трудиться. Один допивал вино как ни в чем не бывало. Другой запел прерванную песню и даже приветственно поднял кубок в честь жреца.
– Вижу, пора изгонять демона пития, – сказал жрец. – Все вы должны проводить Премудрую Бек к морю и проследить, чтобы она благополучно села на корабль.
Тетя Бек издала негромкий раздраженный возглас. Я угадала. Она собиралась улизнуть.
– Что? Прямо сейчас? – спросил кто-то из послушников.
– Да, – сказал верховный жрец. – Прямо сейчас.
Он прошагал в сарай, взял со стола бочонок и преспокойно вылил его содержимое на пол. Через дверь до меня донесся запах виски, такого крепкого, что глаза заслезились.
– Свежий воздух прекрасно изгоняет демонов, – заметил жрец. – Ступайте. А вам, дамы, – он поглядел на нас, ожидавших снаружи, – счастливого пути.
Так что остаток пути нас сопровождала дюжина пьяных послушников. По эту сторону гор было довольно ветрено, и, что бы ни говорил жрец, послушникам от прогулки стало, по-моему, только хуже. Они шатались, спотыкались, пели и хохотали. Каждые десять шагов кто-нибудь обязательно заваливался в заросли дрока, а остальные покатывались со смеху. Некоторым приходилось отбегать с дороги протошниться.
– О боги, – твердил Ивар, – только этого мне не хватало!
А тетя Бек несколько раз спрашивала послушников:
– Может быть, вам все-таки лучше посидеть здесь и отдохнуть? Мы прекрасно доберемся сами.
– Не-не-не-не-не, с-сударыня, – отвечали они. – Низ-з-зя. У нас п… п… приказ. Доставить вас на кура… кара… корабель.
Тетя Бек только вздыхала. Очевидно, жрец дал слово верховному королю, что мы попадем на этот самый корабль.
– Чтоб ему пусто было! – сказала тетя Бек.
И вот мы в сопровождении улюлюкающей, прыгающей и хохочущей толпы наконец спустились туда, где скалы уступили место полосе песка и где при свете заходящей луны виднелся внушительный корабль, нетерпеливо покачивавшийся на волнах в гавани. От этого зрелища Ивар застонал. У берега мокро лоснились и плескались волны, и среди них нас поджидала шлюпка; заметив нас, моряки тут же повскакали с мест.
– Скорее, а то упустим прилив, – сказал один из них. – Мы уже думали, вы не успеете.
Я соскользнула с ослика и погладила его по боку. И еще погладила росший рядом кустик дрока. Он был в цвету, впрочем, дрок всегда цветет, и от прикосновения моих пальцев кругом разлился крепкий аромат. Запах цветущего дрока всегда напоминает мне о доме и о Скарре. Так что очень обидно, что в тот же миг самого молоденького послушника занесло в этот самый куст и там стошнило.
– Иди сюда, кроха. – Кто-то из моряков крепко схватил меня и поднял на руки. – Перенесу тебя через воду, – пояснил он, когда я разъяренно пискнула.
Пусть несет, решила я. К этому времени я уже одурела от усталости. Как будто, покидая земли Скарра, я оставляю и свою силу, – но, наверное, все-таки дело в том, что я не спала предыдущую ночь. Пока меня несли через полосу грохочущего прибоя, я чувствовала соль на губах и мельком видела, как рядом вброд идут Ивар и Огго, а еще – как на берегу тетя Бек выпрямилась во весь свой рост и задрала подбородок, когда какой-то моряк предложил и ее перенести. Я видела, как после этого тетя Бек посмотрела на волны, приподняла ногу, посмотрела на каблук – и пожала плечами и кивнула. В шлюпку она прибыла, чинно сидя у моряка на руках, сдвинув каблучки и целомудренно обхватив силача за шею, будто бедняга был и не человек вовсе, а просто очередной осел.
Как мы приплыли на шлюпке и попали на большой темный корабль, я толком не помню. Наверное, я успела заснуть до того. Когда я проснулась, все заливал яркий серый утренний свет, а я лежала на животе на узкой скамье в каюте, обшитой деревом; было тепло, но попахивало неприятно. Я тут же вскочила – ведь до Берники, как я прекрасно знала, было каких-то сорок миль морем.
– О небеса! – воскликнула я. – Я проспала все путешествие!
Оказалось, ничего подобного. Когда я выскочила в проход под палубой, где все качалось и скрипело, тетя Бек встретила меня известием, что ночью поднялся встречный ветер.
– Моряки сказали мне, – добавила она, – что от логрийской преграды, когда ветер дует с севера, нарушаются и воздушные, и морские течения. Так что нам плыть еще целый день, а то и больше. – И отправила меня обратно в каюту причесаться.
Завтракали мы в тесной вонючей каморке на корме, где в крошечное оконце бились волны, а стол ездил туда-сюда, будто качели. Как ни странно, на завтрак была не овсянка. Я бы не возражала против овсянки. Проголодалась как волк. И налегала на овсяные лепешки с медом так рьяно, словно мы были на суше и горшочек с медом не уезжал от меня по столу как раз тогда, когда был мне нужен.
Через некоторое время тетя Бек вытерла руки и передала салфетку мне.
– Десять лепешек, Айлин, – это очень много, – заметила она. – Месячного запаса продовольствия на нашем корабле не держат. Иди посмотри, что там с Иваром и Огго.
Я неохотно послушалась. Мне хотелось не только еще овсяных лепешек, но и выйти на палубу и посмотреть на море. Мальчишек я нашла в душной каютке через проход. Ивар лежал на койке и стонал. Огго сидел рядом, встревоженный и преданный, и держал наготове на коленях большую миску.
– Уйди! – сказал Ивар. – Я умираю!
– Не знаю, что делать, – пожаловался мне Огго. – Он всю ночь так.
– Иди позови тетю Бек, – сказала я. – И поешь. Я подержу миску.
Огго мигом сунул мне миску. Я поставила ее на пол. Гадость.
– Не убирай ее! – взвыл Ивар, когда Огго выскочил за дверь. – Мне нужно! Прямо сейчас!
Вид у него и вправду был больной. Лицо стало все бледное и лоснилось, будто сало. Я сунула ему миску, но он застонал:
– Мне уже нечем тошниться! Я умру!
– Нет, не умрешь, – сказала я. – Это не героическая смерть. Где снадобье, которое дала тебе с собой мама?
– В сумке, на которой ты сидишь, – выдохнул Ивар. – Но этот дурак Огго не знает, какое именно!
– Ну я тоже, скорее всего, не знаю, а я не дура. – Я встала и открыла сумку. – А вот почему ты сам не знаешь?
На это Ивар только уткнулся лицом в комковатую тощую подушку и застонал. К счастью, в этот миг вошла тетя Бек.
– Глупости, – сказала она, оценив положение. – Так я и думала, что Огго преувеличивает. Айлин, пусти меня, дай заглянуть в сумку.
В сумке было довольно много разных пузырьков и флакончиков, тщательно завернутых в одежду. Тетя Бек достала все и поставила в ряд на дощатом полу.
– Гм, – сказала она. – Которое же?..
Она перебрала стеклянные бутылочки по одной и все рассмотрела на просвет. Покачала головой. Перебрала глиняные флакончики и каждый откупорила и понюхала. Ивар приподнялся на локте и испуганно наблюдал за ней. Тетя Бек снова покачала головой и принялась очень осторожно и сосредоточенно выливать все флакончики в миску.
– Эй! Что вы делаете?! – воскликнул Ивар.
– Не знаю, – ответила тетя Бек и начала выливать в миску и бутылочки тоже. – Не знаю, что тут задумала Мевенна, но боюсь, что готовить снадобья она умеет примерно как вышивать. Айлин, возьми эту миску, вынеси наверх и вылей все в море. Осторожно, не расплескай по пути. Чего доброго, корабль загорится. Потом возвращайся за бутылками. Их тоже нужно выбросить за борт.
– А мне что делать? – стонал Ивар, пока я выносила миску, стараясь ступать как можно мягче и держать ее как можно ровнее.
Тетя Бек рявкнула, чтобы он держал себя в руках и сию секунду снял эту грязную рубаху.
Вылить миску у меня получилось далеко не сразу. Не успела я пройти по коридору и двух шагов, как корабль внезапно и очень сильно качнуло. Как я ни старалась, жижа в миске всколыхнулась и чуть-чуть пролилась на деревянный пол. Всего одна капелька, но кругом разнеслась просто кошмарная вонь, и пол задымился. Тетя Бек не шутила, когда говорила про эти снадобья. Остаток пути я прошла по шажку – мне в жизни не приходилось так осторожно ходить. На палубу вел деревянный трап, и я ставила миску на каждую ступеньку и крепко держала ее, пока сама залезала следом. Но в конце концов я все-таки выбралась вместе с миской на палубу, где глаза заболели от неожиданно яркого света. Отовсюду свисали веревки и глядели моряки, на неспокойных волнах играли блики. Но я не сводила мрачного взгляда с мерзкой жижи в миске всю дорогу до борта, а там сначала присмотрелась, откуда дует ветер, и только потом начала выливать ее. Еще не хватало, чтобы этой гадостью плеснуло мне в лицо. Наконец вывернув миску в бурые ревущие волны, я испытала большое облегчение.
Когда жижа попала в воду, море вскипело белым. Мне пришлось переждать, пока корабль пройдет мимо белого пятна, чтобы лечь на живот и выполоскать миску. От этого в воде расплылось белое пятно поменьше. Я отдернула руку – и, к сожалению, упустила миску, и она зачерпнула воды и тут же потонула. Ну и ладно, подумала я. Наверное, и к лучшему.
Когда я спустилась назад, доска там, где упала капля, уже не дымилась, но на этом месте осталось круглое обугленное пятно.
Я вернулась в каюту и увидела, что Ивар сидит в постели, голый по пояс и весь в мурашках, и глядит на тетю Бек. А тетя Бек, стоявшая на коленях возле койки, медленно водила перед ним шпилькой с рубином, которую вытащила из своей прически.
– Смотри на шпильку. Не своди глаз с моей шпильки, – повторяла она, но умолкла, чтобы вручить мне бутылочки и флакончики, увязанные в рубашку Ивара.
– За борт, – велела она. – Вместе с рубашкой.
– Эй! – возмутился Ивар. – Это же хорошая рубашка! – И отвел глаза от тети Бек, чтобы сердито зыркнуть на меня.
– Вот незадача, – сказала тетя Бек. – Придется начать сначала. Ивар, смотри внимательно на мою шпильку.
Узел я утопила очень быстро. На этот раз, когда я вернулась, Ивар смотрел на тетю Бек так, будто внезапно выжил из ума.
А тетя Бек говорила:
– Повторяй за мной. Я прирожденный мореход. Меня никогда не укачивает. Ну! Я прирожденный мореход…
Ивар покорно проговорил:
– Я прирожденный мореход. Меня никогда не укачивает.
– Я просто замечательный мореход! – подсказала тетя Бек. – И никакой шторм мне не страшен!
– Просто замечательный мореход, – повторил Ивар. – И никакой шторм мне не страшен.
– Хорошо. – Тетя Бек щелкнула пальцами перед глазами у Ивара, а потом отстранилась и пристально посмотрела на него.
Ивар заморгал, поерзал и оглядел маленькую полутемную каюту.
– А теперь как ты себя чувствуешь? – спросила тетя Бек, протягивая ему чистую рубашку.
Ивар посмотрел на нее так, словно не знал, что ответить. Но в следующий миг словно ожил.
– Ух ты! – воскликнул он. – Клянусь хранителями, есть хочу!
– Еще бы, – кивнула тетя Бек. – Беги-ка завтракать, а то Огго слопает все лепешки!
– Боги халдийские! – Ивар вскочил. – Пусть только попробует, я его убью!
Прижал рубашку к груди и помчался на корму, где мы ели. Тетя Бек поднялась на ноги и с довольным видом воткнула рубиновую шпильку обратно в прическу. Нет – не просто с довольным, а с гордым донельзя.
Я побежала было за Иваром: вдруг он и правда набросится на Огго, а Огго же совсем не умеет постоять за себя! Но тетя Бек меня не пустила.
– Не время, – сказала она. – У нас полно работы. Хочу понять, что Мевенна уложила в наши сумки.
Я только вздохнула и потащилась за ней по проходу. Сумки были свалены в углу нашей каюты. Тетя Бек присела рядом и расстегнула верхнюю. Оттуда хлынул густой запах. Не то чтобы неприятный, что-то вроде ромашки и чуть-чуть затхлого меда, но не совсем. От него на меня накатило что-то вроде морской болезни. Тетя Бек невнятно ругнулась и поскорее застегнула сумку.
– На палубу их, – велела она мне. – Айлин, бери остальные две.
Я послушалась, но это оказалось непросто. Сумки были из отличной дорогой кожи и очень тяжелые. Я думала, тетя Бек собирается бросить их в море. Но она остановилась у навеса, под которым стояла вчерашняя шлюпка, там, где она была привязана к палубе, и свалила сумки туда.
– Клади свои тоже, – сказала она мне. – И поглядим, что там. Ну-ка, ну-ка…
Она вытащила из сумки роскошную льняную накидку и осторожно развернула. Во всех складках обнаружились какие-то коричневые ломкие стебельки.
– Гм, – сказала тетя Бек, вглядевшись и принюхавшись.
Лицо у нее прямо окаменело. На миг она так и застыла на палубе, стоя на коленях. Потом весело вскинула голову и сказала мне:
– Ну-ну. Мевенна, наверное, просто решила положить душистых трав от моли и, как обычно, все напутала. Давай я буду давать тебе платья по одному, а ты вытряхивай их над водой. Смотри держись по ветру. Постарайся, чтобы эти несчастные травки не попали ни на тебя, ни на корабль.
И она сунула накидку мне в руки.
Я вытряхивала травы битых полчаса. Тетя Бек передавала мне роскошные наряды по одному, не разворачивая, и все они были нашпигованы травами, что твой гусь перед жаркой. Шерстяные приходилось вытряхивать особенно долго, потому что стебельки намертво зацеплялись за ткань. Помню, примерно на половине я спросила:
– Тетя Бек, а море они не отравят?
– Нет, конечно, – отвечала тетя Бек, извлекая из сумки панталоны. – Нет лучше средства против злого колдовства, чем соленая вода.
– Даже если оно получилось нечаянно? – спросила я.
– А что до этого… – начала она, но больше ничего не сказала, просто вручила мне кипу белья.
В итоге у нас получилась груда разрозненной одежды и четыре пустые сумки. Тетя Бек, придавив груду коленями, вытаскивала оттуда то сорочку, то рукавчик, нюхала и качала головой.
– Все равно попахивает, – заметила она. – Такие дорогие красивые наряды, мне прямо нож острый выбрасывать их в море. Сядь-ка на них, Айлин, чтобы ветром не унесло, а я погляжу, что можно сделать.
Она зашагала прочь и вскоре вернулась с мотком веревки и корзинкой прищепок. Понятия не имею, где она их раздобыла. После чего мы с ней долго и суетливо протягивали веревку над палубой и развешивали по всему кораблю хлопающие на ветру платья. Ивар и Огго вышли на палубу поглазеть. Моряки на нас очень разозлились: им приходилось постоянно пригибаться под веревкой, а это мешало работать, и они сердито втягивали ноздрями запах подтухшей ромашки.
В конце концов пришел капитан и окликнул тетю Бек из-под развевающегося пледа.
– Что это вы тут затеяли, сударыня? Тоже мне, подходящий денек для большой стирки!
– Делаю свое дело, Шеймас Хэмиш, только и всего, – отвечала тетя Бек, прицепляя прищепками пару бешено брыкавшихся панталон. – На этой одежде чары.
– Сам понимаю, – сказал капитан. – Воняет, как дьяволовы портянки. Это вы подняли ветер, чтобы запах улетучился?
Тетя Бек надежно прицепила панталоны и развернулась к капитану, широко расставив красные каблучки и скрестив руки на груди:
– Шеймас Хэмиш! Я заклинаниями ветра в жизни не занималась! Какой смысл поднимать ветер на Скарре? Какой смысл поднимать ветер здесь?
Шеймас Хэмиш тоже скрестил руки на груди. Зрелище было величественное, потому что руки у него толстенные и все в картинках.
– Значит, ветер поднялся из-за запаха!
Не знаю, в чем было дело, но ветер и правда усиливался. Когда я выглянула из-под одежды, то увидела, как вздымаются и рушатся желто-бурые волны и как летит с гребней пена. Более того, из тщательно заплетенных и уложенных кос тети Бек выбились и развевались на ветру длинные черные пряди.
– Чепуха! – отрезала она и отвернулась.
– А я вам говорю – нет! – прогремел капитан. – И небо от него стало все сизое. Сами поглядите, глупая вы женщина! – Он махнул мощной ручищей.
И верно, те клочки неба, которые мне было видно, стали какого-то странного туманно-лилового оттенка.
– Чепуха, глупый вы мужчина! – парировала тетя Бек. – Это из-за преграды.
Она взяла сумку и стала ее трясти и теребить, чтобы вывернуть наизнанку.
– Никогда не видел, чтобы небо было такого цвета! – объявил Шеймас Хэмиш. – И снимите с веревки хотя бы этот плед. Из-за него рулевому курса не видно.
– Айлин, – приказала тетя Бек, – сними плед и перевесь в другое место.
Я сделала, как велели. Единственное другое место нашлось на веревке на самом носу. Я попросила Огго помочь: ветер до того разгулялся, что мне одной было не удержать плед. Мы повесили его так, что он развевался на носу, будто чей-то непонятный флаг, а когда вернулись, обнаружили, что тетя Бек вывернула все сумки наизнанку и привязывает их к шлюпке проветриться. Над ней грозно высился корабельный кок.
– Если вы не брали мою миску, тогда кто? – интересовался он.
Мы с Огго обменялись виноватыми взглядами. Ведь это Огго принес миску Ивару, а я утопила ее в море.
Тетя Бек пожала плечами:
– Я тут ни при чем, любезный. Принцу Конройсскому ночью было нехорошо. Готовить в этой миске все равно больше нельзя.
Кок повернулся и свирепо поглядел на Ивара, который стоял у мачты, бодрый и румяный, и волосы у него трепал ветер. Он поглядел на кока в ответ самым что ни на есть царственным взглядом и надменно проронил:
– Приношу свои извинения.
– Ну что ж, придется месить тесто как-нибудь по-другому, – пробурчал кок. И ушел, бормоча: – Ведьма на корабле – к несчастью. Проклятие Края Одиноких на всех вас!
Тетя Бек его, похоже, не слышала – вот и хорошо. Когда ее называют ведьмой, она прямо звереет. Она просто встала и ушла в каюту поправить прическу.
– А что это за проклятие Края Одиноких? – испуганно спросил Огго, стоявший рядом со мной среди хлопающей на ветру одежды.
Ветер усиливался, и одежда хлопала все громче и громче. Корабль бросало вверх-вниз, волны с шипением обдавали палубу.
Я никогда не слышала о таком проклятии, а Ивар ответил:
– Это же очевидно. Это значит, что ты исчезнешь, как Край Одиноких.
Не успел он договорить, как откуда-то снизу донесся скрежет, корабль тряхнуло, где-то впереди затрещало. Корабль накренился и вроде бы остановился. Сквозь грохот нескольких огромных волн, окативших палубу, я расслышала, как Шеймас Хэмиш страшно ругается, а рулевой орет на него в ответ.
– Ползучий ты слепой ослиный хвост! Посмотри, что ты наделал!
– Да как человеку рулить, когда ему бабье белье в лицо лезет? Мне же ни шиша не видно, одно ее исподнее на ветру полощется!
– А нечего было говорить про проклятие! – закричала я на Ивара. – Мы, кажется, на преграду налетели!
– Это не мое проклятие, а кока! – завопил в ответ Ивар.
Он вцепился в мачту. Мы с Огго ухватились за шлюпку. Вода уже бурлила и плескалась нам по щиколотку.