Мой сон был сладким и чувственным. Я ощущала столь ценные для меня умиротворенность и защиту, медленные поглаживания спины и мерное биение чужого сердца под ухом. Но стоило пошевелиться и протяжно вздохнуть, как тепло и нега исчезли, словно их и не бывало. Зажмурившись, попыталась вернуть видение, полное ощущений, но была грубо возвращена в реальность чуть хриплым:
– Уже проснулась?
– Да чтоб тебя!.. – пробурчала я в подушку.
– И тебя с добрым утром. Хотя правильнее сказать – с добрым днем. – Инваго вошел в комнату, неся перед собой поднос, заставленный тарелками. – Вставай, поешь. И если не уснешь, так и быть, поговорим.
– Так и быть? – повторила я и усмехнулась. – Ты сам предложил все перенести.
– Я забыл, что ты у нас соня. Дай тебе волю, все проспишь… и даже не узнаешь, как обряд прошел. – Пауза и многозначительное: – И что нас дальше ожидает.
– А что нас ожидает?.. – спросила я и была остановлена решительным:
– Позже. Садись есть.
Я безропотно поднялась, присела за столик и только после этого заметила, что жилета и пояса на мне нет, рубашка расстегнута на несколько верхних пуговиц, а штаны аккуратно сложенными лежат на прикроватной тумбе. Мой мрачный взгляд Инваго расценил правильно и тут же сделал невероятный по наглости выпад:
– Как муж я должен был подумать о твоем комфорте. Извини, если перестарался.
Да как с ним теперь ругаться? Никак. Кивнув своим мыслям, попыталась встать и одеться, но мне на ноги тут же упал тонкий плед.
– Держи, если тебя моя компания стесняет.
И опять не придерешься.
– Спасибо, ты сама обходительность. – Я расправила плед, прикрыла ноги и вместо ожидаемых слов «я же муж» услышала:
– Пытаюсь загладить вину. На обряде ты должна была симулировать боль, а не испытывать ее, – признался он, накладывая на мою тарелку тушеную картошку, куриную грудку в сметанно-чесночном соусе и салат с зеленой петрушкой. – Мы с Горным предусмотрели многое и просчитались, как два…
– Оболтуса, – предположила я.
– Молокососа, – не согласился Инваго. – Мы были уверены в том, что маг нарушит ход обряда, призовет внешние силы или голыми руками попытается тебя придушить, но он поступил проще и хитрее.
Мне протянули тарелку и вилку, предложили начать с салата, но я отложила приборы в сторону и спросила:
– Как поступил? Что он сделал?
– Всего лишь воспользовался нашей глупостью и разозлил Златогривого, – как на духу выдал Дори, затем передвинул приборы ближе ко мне.
– Очень коротко. А теперь с пояснениями, пожалуйста.
– Наши законы жестоки. Каждый обряд – это, по сути своей, проверка исключительно женской верности… и наказание. Провинностью могут стать не только тайные встречи на стороне, но и первый законный брак. И чем больше «провинность», тем страшнее возмездие. Именно поэтому вторые браки у нас очень редки, а если и случаются, то лишь с бездетными дамами. – Воин с сожалением посмотрел на реликвию, украшавшую мою руку, и глухо произнес: – По мнению Мэнога и всех присутствовавших на обряде, ты прошла через наказание за прошлое с Уросом. Не вынесла боли, призвала Златогривого и натравила его на меня, едва обряд моего вызова сработал.
Теперь у родственничков есть еще один повод меня презирать. Грязная вдовийка – зверя натравила, но мужа не убила, вот же тварь!
– А на самом деле? – прохрипела я.
– В действительности… Вместо трех связей – с хранителем, родом и мужем – у тебя есть только две. Второй тебя лишали, поэтому первая не справилась с защитой. Отсюда боль. Следом пробуждение Златогривого и его нападение.
– Но я его не натравливала! Я вообще ничего сделать не могла.
– Тебе и не потребовалось, я не совсем человек, если помнишь. И, посчитав меня причиной твоих мучений, он разобрался со мной как с демоном.
– Съел? – Я с сомнением покосилась на еду. Чувствую, вот теперь мой аппетит совсем перебит.
– Всего лишь поджарил, – Инваго криво улыбнулся, – мне не привыкать, а вот тебе досталось.
Я сглотнула горький ком и, заставляя себя расслабиться, произнесла почти небрежно:
– Что ж, не умерла…
– Плюс твою завесу воспоминаний потревожило, – добавил он словно бы нехотя.
– Калекой не стала… и на том спасибо, – вновь попыталась взять себя в руки и не пырнуть му-ж-жа вилкой.
– И усыпило на несколько дней, – завершил мерзавец Дори и забрал у меня вилку. – Но! Это единственная плохая новость. А хороших намного больше. Первая – глубокий сон способствовал полному заживлению твоих ожогов, вторая – я тебя не упустил и не дал забыться на куда более долгий срок, третья – все видели, как я явился во время обряда, бросился на помощь любимой жене и получил огненное крещение.
Я решительно не понимала его радости.
– И что хорошего? Теперь все думают, что я несостоявшаяся убийца.
– Пустяк, в нашем роду каждый третий мечтает убить супруга, ты не исключение.
– Действительно, не зря же в борьбе за реликвию у вас вырезают всех первенцев.
– И не только первенцев. – Воин разлил по чашкам кофе и, прихлебнув из своей, заявил: – К слову, не у вас, а у нас. Согласно бумагам, ты не первый год Дори, пора бы уже привыкнуть. – Не давая мне возразить, продолжил: – А плюс нападения в том, что мне не придется прятать изменения во внешности, называть себя Талликом и показывать метку имени на спине. Я умер на их глазах под огнем Златогривого. И возродился, став Инваго.
Я покивала, во всем с ним соглашаясь.
– Да-да, отрадно слышать, но… – Значительная пауза и укол: – Ничего из вышеперечисленного не объясняет твое пятилетнее молчание. Ты ведь ни одного письма не отправил домой.
И мне досталась широкая, уверенная и весьма ироничная улыбка, с которой тариец медленно произнес:
– Я – Инваго Дори, глава рода Дори, восставший из огня и вынесший из него жену, женщину, которую я люблю и вижу матерью своих детей, мою Волчицу, мое сердце. – На этом невероятно сильном по эмоциональному накалу месте он внимательно посмотрел на меня, не дождался никакой реакции и уже более беззаботно ответил: – Они не имели права отрекать тебя от рода. Искать меня – да, отлучать тебя без моего на то согласия – нет.
– Но это был приказ короля, – припомнила я слова Горного, – в связи со сложной политической ситуацией и возможностью свержения правящей ветви.
– А мне все равно. Я нынче возмущенно-негодующий глава рода. Задавать мне вопросы можешь только ты, по праву жены, и Оргес IV. Но тебе неинтересно, – вдруг ни с того ни с сего укорил он, – а король, как это ни удивительно, ничего не помнит. Ни номера отряда, ни цели похода, ни собственного приказа оборвать переписку с родными.
– Совсем ничего? – удивилась я.
– Это крайне удобная забывчивость. Не осталось никаких документов. Если бы мама и Хран, то есть на тот момент Вивьен, еще не ушедшая в отпуск, не нашли меня в списках добровольцев, никто бы не вспомнил о сорока пропавших воинах. Впрочем, и это Его Величество пожелал скрыть, расплатившись дальней заставой.
Инваго замолчал, в очередной раз чего-то выжидая, я же с головой окунулась в воспоминания. Когда заезжие купцы впервые сообщили о заключении мира с Тарией и решении нашего короля, я не поверила. Какой дурак согласится назвать себя проигравшим и вручить Оргесу IV северный залив? Из-за этой мрази, возжелавшей захватить выход к южному морю, погибли сотни тысяч вдовийцев, исчезли десятки городов и деревень. А некогда прекрасные территории зацвели черными маками из-за павших в сражениях магов. Я злилась и не понимала, как можно было отдать свои земли убийцам, как можно было не забрать оттуда людей. Я предвидела, что многие сбегут с побережья к заставам. Я готовилась хоть кого-то скрыть. Но не прошло недели, в «Логово» явилось двенадцать постояльцев с доброй вестью и дарственной Оргеса IV на руках.
Оказалось, тарийцам отошел не только залив, но и часть прилегающей территории… теперь некий Дори – хозяин в моем уютном детище. О том, что он владеет всей заставой, я не знала, впрочем, я его и без того возненавидела.
От одних лишь воспоминаний руки сжались в кулаки.
– Ты так и не поинтересуешься? – спросил Инваго и получил тяжелый взгляд из-под бровей.
– Что? – Голос мой был глух и далек от добрых интонаций.
– Выходит, ничего.
Дори поднялся, отступил на шаг, и в тот же миг рядом с нами объявился жизнерадостный Хран.
– Доброе утро, – пропел демон, наплевав на то, что солнце давно в зените. – Ну как… вы обоюдными приветствиями уже обменялись или еще не успели? Учтите, я всегда рад произвести между вами обмен, – столкнулся с моим недоуменным взглядом и пояснил: – В смысле, поцеловать одну и пырнуть кинжалом другого. Тора, что скажешь?
– Спасибо, не стоит.
– А ты, Инваго?
– А я что хотел, уже поцеловал, – ответил тот и вышел из спальни.
Да чтоб тебя, тариец недожаренный! Я проводила Дори тяжелым взглядом и сжала кулаки, в сотый раз уговаривая себя, что судьба ему за меня воздаст, если еще не воздала. В противном случае я лично проверю его неуязвимость к огню, воде и яду.
– Ну… как ночь прошла? – Демон присел за стол, отодвинул от себя тарелки и, подперев рогатую голову рукой, воззрился на меня черным лукавым взглядом. – Подробностей не надо, – опередил он мою чистосердечную отповедь и предложил: – Но хоть вкратце скажи, понравилось очень или очень-очень.
Лучше бы он мне про ночь не напоминал, самой тошно от того, с кем и где спала.
– Хран… – глухо произнесла я в попытке остановить его расспросы.
– Что – Хран?! Смотрю на тебя и нарадоваться не могу. Ты перед ним раздетая сидишь, глаз не сводишь, кинжал воткнуть не помышляешь.
– Горный…
– Идиллия! Вот Тороп будет удивлен. – Демоняка не слышал и продолжал улыбаться во все клыки. – А ведь старый предупреждал, что ты не скоро оттаешь. Первым делом расскажешь о родных, а потом уже перестанешь хвататься за клинок и назовешь Инваго мужем.
Он хотел что-то еще сказать, но я поставила жирную точку в его монологе, всего-то левой рукой вогнала в стол нож, что удерживала до сих пор. Не помню, когда успела его схватить, до предложенного пледа или после, главное, мой названый отец был прав. Я безоружна лишь с теми, кому доверяю и за кого не боюсь. А это два взаимоисключающих фактора, ведь боюсь я за всех своих и больше никого не желаю терять.
– Хм… – Хран смешался, – неловко вышло.
– Думаешь? – Я поднялась, мысленно решая, чем бы Горного огреть. За поднос схватиться или за привычный уже канделябр?
– Именно так. – На мгновение он задумался и кивнул. – Да, так. И, знаешь, я тут вспомнил, мне нужно идти.
– Погоди, я тебе сейчас скажу, что такое «неловко». И даже пример приведу. Неловко – это когда хранитель, на которого рассчитываешь, сбегает с обряда. Оставляет наедине с восставшим из мертвых магом.
– Инваго не маг, – прозвучало в ответ, но демон быстро сообразил, что имелся в виду Мэног.
– И из-за чего, спрашивается, Хран Горный бежит, поджав свой хвост?! Разве не он сильнейший из демонов, обитающих на поверхности? Не он повелитель заповедных земель, Вершитель судеб, Жнец, собирающий долги?
– Я всего лишь отлучился…
– Хран, чтоб тебя разорвало!
– …недалеко и ненадолго, – продолжил он как ни в чем не бывало. И я все-таки запустила в него канделябром. Жаль, в рогах демоняки он не повис, просвистел над головой, вылетел в коридор и со звоном прокатился по полу.
– Торика, в «Логове» и так разруха, а ты еще предметами роскоши швыряешься, – решился он меня укорить, а заодно сменить тему. Но я не поддалась.
– Почему ты испугался Уроса?! Почему сбежал? Что в нем такого страшного? Говори!
– Тора, тебе не стоит так распаляться… – заявил Хран обеспокоенно, глядя то на меня, то в сторону двери.
– Почему?
– После обряда у тебя было мало времени на восстановление…
– Нет! Почему ты сбежал? – повторяю чуть ли не по слогам. – Я наконец-то пришла в себя после очередного вашего просчета, выжила вопреки всем прогнозам и даже не свихнулась и имею право знать. А ты…
– Он не скажет, – раздалось совсем рядом, и горячие руки опустились на мои плечи. – Успокойся. Твой крик слышен за пределами заставы.
– А ты? – спросила я, только сейчас заметив, что голос у меня хрипит. – Ты расскажешь, почему Хран испугался Уроса?
– Да. – Инваго подал демону какой-то знак, и Горный со вздохом облегчения исчез. Я дернулась обернуться, но воин не пустил. Знал, что следующие его слова меня не вдохновят. – Расскажу, но не сегодня.
Мрачно покосилась на него.
– И не завтра. Я отбываю к границе королевства Ариваски на неделю, – обрадовал Дори. – Замолвишь словечко перед мамой?
– А…
– Спасибо. Ночью буду как штык! – заверил он и исчез, не услышав логичного вопроса «в каком смысле как штык?»
Незамедлительно рядом со мной объявился Бузя, вышел из темного угла, держа в зубах давешний канделябр. Одним прыжком перемахнул через полкомнаты, приземлился на стол и аккуратно водрузил на него погнутый предмет роскоши.
– Опять вздыхать будешь? – спросила я, складывая упавший на пол плед.
Демонический питомец помотал головой и, вопреки собственным заверениям, тут же покосился в сторону окна и вздохнул. Пока я умывалась, одевалась и завтракала, он с места не сдвинулся, зато вздохнул трижды и каждый раз с новой интонацией. Протяжно и горестно, коротко и печально, отрывисто-восклицательно, когда я поднялась и подошла к окну.
А там ничего нового. Чистый двор, снежный забор, ворота из щитов, навес для лошадей и крадущаяся к скакунам Гаммира. Я не сразу признала в сгорбленной фигуре все и вся презирающую тарийку, однако, узнав ее, с удивлением потерла глаза. Медам, облаченная в один из охотничьих костюмов Торопа, полой плаща прикрывала седельную сумку и арбалет с колчаном, полным стрел.
– Не поняла… Она что, сбежать собирается? Только этого мне не хватало. – Я повернула ручку и рванула на себя оконную створку. – Стойте!
Мой окрик не успел сорваться с губ, а окно уже захлопнулась. С возмущением обернулась к Бузе, готовая высказать все, что думаю о его самовольстве, но встретилась взглядом отнюдь не с демоническим питомцем, а с Зои, свесившейся с потолка и перегородившей весь обзор.
– Не кричи, – попросила малышка. – Ты ее спугнешь, и мы не увидим очередное возвращение блудной Гаммиры.
– Очередное? – оторопела я.
– Это уже третье по счету.
– Пятое! – В спальню без стука ворвался Тимка. – Ты забыла про ее вылазки ночью.
– Оба раза она даже во двор не успевала выйти. Поэтому я их не учитываю, – возразила демоница. – Ко всему прочему в те разы она забывала взять с собой съестные припасы и оружие.
С удивлением я внимала их переговорам, переводя взгляд с детворы на свекрессу, добравшуюся до скакунов.
– А как же вилка, спрятанная в рукаве? – привел очередной довод малец.
– Ха! Если бы она ее в ход пустила и выколола Торопу глаз, это было бы оружие. А просто припрятанная вилка – это фикция.
Братец внимательно посмотрел на меня, что-то вспоминая, и кивнул своим мыслям:
– Согласен. Сегодня подготовка Гаммиры намного лучше прежних.
Тимка взобрался на подоконник, Зои мягко приземлилась рядом с ним и поманила на колени крота. Все трое неотрывно смотрели на то, как медам седлает Мартину, спешит, явно ругается и каждые пять секунд озирается по сторонам. То, что у свекрессы есть опыт общения с моей пегой, стало ясно, едва кобыла оказалась под седлом, а ее зубы – в непростительной близости от тарийки. Зараза с норовом тут же получила перчаткой по носу, а затем и плеткой по крупу. Удивление на лошадиной морде явно отразилось и на моем лице.
Это сколько же времени Гаммира обхаживала строптивую кобылу, чтобы та не пыталась сейчас ее ни лягнуть, ни с себя стряхнуть? Десятки раз или сотни?
– Как думаешь, далеко уедет? – Голос Тимки прервал мои размышления, возвращая к созерцанию медам в седле и покорной Мартины под ним.
– Недалеко! И поверь мне, такое представление лучше всего смотреть вблизи, – ответила малышка.
– Опять обрушишь на нее щиты ворот?
– Что? – Мой возмущенный вопрос прокатился по комнате и со звоном люстры отразился от потолка, но не был услышан.
– Лучше! Бузя подрежет ей подпругу.
– Когда?!
– Сейчас, – ответила маленькая демоница и щелкнула пальцами точь-в-точь как Хран. Всего на миг крот, сидящий на ее руках, словно бы размылся, а затем вновь стал четким. Во дворе раздался испуганный вскрик, следом громкое ржание лошади и возмущенный голос нашего вояки. Он заметил беглянку.
– Меняем наблюдательный пункт! – скомандовала Зои.
– Тора, давай за нами. Тороп сейчас этой грымзе задаст! – возопил мой добрый братец и выбежал из спальни вслед за малышкой и Бузей. – Он ее в снег окунет…
– Скорее уж отшлепает, как обещал! – донеслось явно из кухни, где каждый звук нынче усиливался пологом.
Однако оба предположения оказались неверны. Мне не нужно было менять пункт наблюдения, чтобы понять, что простым физическим наказанием вояка не ограничится. Только что вернувшийся с охоты, он закрыл щиты ворот, сбросил дичь с плеча и широкими шагами преодолел расстояние до Мартины и ее неудачливой наездницы. Даже не окриком, взглядом отогнал первую, рывком поднял вторую, что барахталась в складках плаща, сорвал с ее головы капюшон и шагнул вплотную.
Тороп произнес всего пару слов, и замершая тарийка забилась в его руках, истошно проклиная. Ее вопли отражались от толщи снежного забора, ударялись в магический полог и, многократно усиленные эхом, звучали над «Логовом», сообщая, что мой названый отец – грязный ублюдок, вдовийский ушмарок, поганое отродье – не смеет прикасаться к даме голубых тарийских кровей. Что он и его опека могут катиться в… предположим, что в бездну или в спальню к… Я не услышала, скорее ощутила, что горячая речь Гаммиры перешла с Торопа на меня. И очень зря. Терпеливо ожидавший, когда свекресса выдохнется и умолкнет, он стремительно потемнел лицом.
Показалось, он ее ударит!
Но закаленный в боях, повидавший несчетное количество смертей и истерик, он вместо того, чтобы надавать свекрессе по щекам, схватил ее за волосы. Притянул к себе и впился грубым поцелуем в губы, а затем обрушился на беззащитную шею, попутно срывая с медам куртку и плащ. Пощечины, царапины и удары разозленный вояка сносил не замечая. На мощение двора полетел женский жакет, следом рубашка…
– Ничего себе, – послышалось с кухни.
– Он ее что, прямо там отшлепает?
И, словно бы услышав, Тороп посмотрел на окна таверны. Одним лишь острым взглядом заставил умолкнуть детей и отшатнуться меня.
– Ох ты ж!
Я помнила этот взгляд и эту напряженную стойку воина с тех пор, когда мы только приехали на заставу. Еще не получившая фамилии названого отца, я жила с ним в съемной комнатушке и была самой обсуждаемой персоной как на заставе, так и в Заснеженном. Болезная молодуха во грехе живет со стариком, отчего ж такую не обсудить. К счастью, меня закидывали грязными предложениями, а не гнилыми помидорами, да и то недолго, пока наш вояка вплотную не взялся за сплетниц и ловеласов-храбрецов.
Простыми ушибами и выбитыми зубами дело не обошлось. Тороп мстил как лесной, продуманно и жестко. Кто-то поссорился с детьми и женой, кого-то выгнали из дома, самые злые сплетницы ни с того ни с сего потерялись в предгорье на долгие пять дней. А пьяница, попытавшийся зажать меня в подворотне, получил не только иглы в брюхо, но и прогулку в заброшенные шахты. Долгую прогулку. Он вернулся на поверхность седым, худым и более не пьющим. На любую попытку вразумить буйно мстящего Торопа Лорвила ответ был один и тот же: «Я предупреждал». Вот и сейчас ничего хорошего Гаммире ожидать не стоило, ее предупреждали, возможно, не раз.
– Дети, живо в детскую! – крикнула я, пробегая мимо кухни.
Сорвав с вешалки куртку, выскочила на порог и застыла. Торопа и свекрессы на прежнем месте не было. Отец стоял под навесом у лошадей и, опустив руки в желоб с водой, умиротворенно что-то насвистывал. А Гаммиры во дворе вовсе не наблюдалось. Сорванная с нее одежда есть, хозяйки нет.
– Как под землю провалилась, – прошептала я, оглядывая двор.
– Скорее под лед, – ответила Зои, удаляясь с Тимкой в детскую.
Понимание сказанного пришло вместе с ужасом. Хранитель рода подобного не простит вояке, не дай Иллирия, еще и отомстит по-своему.
– Тороп?! То-о-о-ороп… пусти ее!
– Рано! – ответили мне и продолжили удерживать тарийку под водой с крупной крошкой льда.
– С ума сошел, она же сейчас захлебнется!
– Не успеет, я считаю.
Я почти добежала до нашего нравоучителя, когда он освободил свекрессу всего на миг. Дал ей поднять голову и, не позволив сделать бесценный первый вдох, поцеловал. Она дернулась в испуге, он ухмыльнулся и опять толкнул ее на дно.
– Тороп! – Я вцепилась в него, надеясь оторвать от бедной пленницы, уже не рвущейся из рук «палача».
– Не верещи. Если наша многоуважаемая тарийская медам не желает остаться под крышей «Логова» по-хорошему, останется по-плохому.
– Убьешь?
– Устрою воспаление легких. Полежит две недели, глядишь, угомонится. – С этими словами он наклонился к желобу, подхватил Гаммиру на руки и вынул ее из воды. – Эх, чего не сделаешь, чтобы уложить женщину в постель, да, моя хорошая? – обратился к ней и получил дрожащей рукой по щеке.
Пощечина была слабой, скользящей, но и ее хватило, чтобы вояка хищно улыбнулся.
– Милая, конечно, постель будет моей! Как говорится, исполним все ваши желания.
Перехватив испуганный взгляд дрожащей тарийки, я рискнула вступиться за строптивую, но услышала только:
– В сторону, Тора, я разберусь сам.
И он разобрался.
Не прошло получаса, свекресса переехала в его спальню. А на все мои укоризненные взгляды и попытки разузнать, что происходит, Тороп отвечал односложно: «Позже». Откровений пришлось ждать вплоть до наступления вечера, когда Гаммира забилась в лихорадке, покрылась красными пятнами и захрипела. И я бы не узнала о ее плачевном состоянии, если бы не Зои. Малышка ворвалась в кухню маленьким смерчем и, схватив за руку, потребовала, чтобы я вмешалась в лечение несчастной.
– Тора! Тори-и-ика! Кажется, он ее там душит! А еще головой об стенку бьет…
– Что?
– Нет, я конечно, не против. У каждого мужика к возлюбленной свой подход, и этот еще не самый худший, – невесть в чем обвинила она нашего вояку и с тревогой заглянула в мои глаза. – Но если она умрет, дядя ее на том свете не оставит. Вернет на этот и получит новый срок от Адо.
– Ты уверена?
– В чем? – Она нахмурила лобик. – В том, что срок получит, – да.
– А в том, что Тороп Гаммиру бьет? – уточнила я.
– Не очень. Но там такие звуки!
Я несмело улыбнулась. Надо же, маленькая демоница нынче не рвется в закрытые комнаты, а ориентируется исключительно по звукам.
– Так ты сходишь? Проведаешь ее?
– Схожу.
– Хорошо, – улыбнулась Зои и тише добавила: – А я за тобой следом.
Я не стала откладывать с визитом. Поднялась наверх, постучалась, дождалась разрешения войти и толкнула дверь. Картина, представшая взору, одновременно порадовала и напугала. Отец не бил свекрессу об стенку головой, она билась сама, а еще хрипела и сыпала проклятьями на древнем тарийском. Увидев ее в состоянии припадка, я остолбенела и вздрогнула от мрачного приказа:
– Тора, входи. Зои, вон отсюда.
– Но как?! – возмутилась невидимая малышка откуда-то с потолка. – Как ты узнал, я же все недочеты исправила!
– Ты забыла про тень, – нравоучительно ответил вояка и рывком уложил свекрессу на подушки. – А теперь вышла и закрыла дверь.
Дверь не просто закрылась, она захлопнулась, в коридоре послышалось сердитое сопение, а затем и торопливые шажки. И лишь когда на лестнице скрипнула предпоследняя ступенька, Тороп попросил:
– Не пугайся. Сейчас она утихнет и, может быть, заснет. Если повезет – до утра, а нет – так у нас с тобой будет час или два до следующего ее полета в закрытое прошлое. У нее блок на воспоминаниях.
– Такой же, как у меня? – Я шагнула ближе, опустилась на кровать.
– Хуже. – Наш вояка поморщился, словно бы ощущал боль от старой раны. – У тебя завеса. Ты помнишь все, но острота воспоминаний приглушена. У Гамми же кто-то вырвал несколько месяцев жизни.
Гамми? Меня не столько сокращение имени удивило, сколько интонация, с которой Тороп его произнес. Мягко, с едва заметной ноткой опеки, что прослеживалась не только в голосе, но и в каждом прикосновении к Гаммире. Она стала спокойнее, и он ослабил свой захват.
– Может, это время болезни? – озвучила я первую пришедшую мысль. – Эванжелина говорила, что после расставания с Оргесом IV свекресса едва не погибла от лихорадки.
– Не думаю. Скорее всего, блок поставили до так называемой болезни, а лихорадка – это уже реакция разума на запрет вспоминать.
– Оргес хотел ее убить?
– Не исключено. – Тороп убрал с лица тарийки налипшие пряди, промокнул влажный лоб полотенцем, с тревогой вглядываясь в заострившиеся черты лица. – Блок может быть и ключом к сознанию, и толчком к самоубийству. Я подумал об этом еще во время ее отравления грибами, а теперь просто уверен.
– Из-за побегов?
– Нет. Сбегать она начала, когда уверилась, что мы с нее глаз не спустим. А до этого она несколько раз пыталась себя умертвить. Правда, не так виртуозно, как ты в свое время… – многозначительно хмыкнул вояка, припомнив времена моего отчаяния после визита в захороненную Гьязу. – Однако настойчивости ей не занимать. Уж если травиться, то всем, начиная с уксуса, заканчивая мылом. Выброситься из окна и удавиться тоже пыталась, на ее счастье, здесь есть Зои и Бузя.
– Травится и весится? Никакой фантазии. Нет чтоб подавиться клоком собственных волос. Всегда при себе, надергать можно в любое время, и не только с головы, – посетовала я и получила увесистый шлепок пониже спины. Тороп, негодяй, через всю кровать дотянулся, чтобы «высказать» свое мнение. Замахнулся повторно, но я уже отсела и удостоилась лишь тяжелого взгляда.
– Чтобы больше я этого не слышал!
– А что такого? – наигранно изумилась. – Пусть она и мадам от рождения, но вряд ли блюдет безволосую чистоту. Ну-ка скажи, у нее ноги мохнатые?
– Торика ЭлЛорвил, ты меня поняла, – произнес бывший вояка, одной лишь интонацией предупреждая – не шути.
– Хорошо. Я поняла. Но хочу напомнить, что я еще и Дори. А это значит…
– Что шлепать ее могу только я, – раздалось от двери.
Вздрогнув от одного лишь звука голоса, я обернулась. Инваго бесшумно прошел к кровати, навис надо мной и медленно уплывающей в беспамятство свекрессой.
– Как она? – спросил он у Торопа.
– До утра продержится. А там, может быть, вам удастся поговорить… еще раз.
Так Инваго все это время знал о состоянии крестной и ничего не сделал?
– Хорошо. – Дори погладил болезную по руке и перевел пытливый взгляд на меня.
– Что?
Тысяча вопросов о том, почему Хран и Инваго не сидят у ложа Гаммиры, почему не спасают ее от блока, предпочитая бегать по просторам Ариваски за подземным зверьем, молчать о странной связи между демоном Горным и уродом Уросом, померкли при воспоминании несуразной фразы «Буду как штык».
– Что ты смотришь? – Воинственные нотки хорошо скрывали панику, но не дрожь. И я поморщилась от звучания собственных слов.
– Покормишь?
– Кого? – спросила, точно зная: если с этим му-ж-жем прибыл новый обоз и двадцать с лишним нелюдей, я удавлю его здесь и сейчас.
– Меня… – ответил он и повторил со странной интонацией: – Покормишь?
– С ложечки? – Несмотря на браваду, голос все еще звенел дрожью.
– Можно и так. – Он взял меня за руку, потянул на себя. – Доброй ночи, Тороп, хороших снов, крестная.
– И вам, – раздалось в ответ, когда дверь за нами закрылась.
– Гаммира? Это была Гаммира! – Я остановилась, не давая себя увести. – Ты хотел с ней поговорить.
– Утром.
– А может… – Мне совсем не хотелось оставаться с ним тет-а-тет, для побега я была готова найти любой подходящий и не очень повод.
– Утром, Тора. – Инваго сжал мою ладонь и коварно улыбнулся: – Ну или сразу после того, как ты меня помоешь.
Зря пугал.
Он и мылся, и ел сам. Правда, в спешке, словно и думать не мог ни о чем, кроме постели. И бросал он на нее столь вожделенные взгляды, что я поспешила отступить к стене. Вдоль нее аккуратно переместилась к двери и уже почти коснулась ручки, как надо мной раздалось громовое «Тора… Спать!».
Вопреки разом накатившей сонливости и усугубившей ее вялости я заторможено обернулась.
– Спать так спать. Зачем же так орать?..
– Поговори мне еще, – фыркнул Дори и подхватил меня на руки. – Дал бог и не кается.
– Ты тоже не очень расстроен, – шепнула я и уплыла в сон, полный щемящей нежности синего взгляда и мягкой улыбки с ямочкой на левой щеке.