Разбудил Макса божий будильник – солнце, бившее прямо в окно спальни. Давненько он так сладко не спал, хотя заснул не сразу. Ему не хватало несмолкаемой лондонской колыбельной: отдаленного гула транспорта и подсвеченного городскими огнями неба. Здесь же, в сельской глуши, полная тишина и густая, непроглядная тьма. К ним не сразу привыкнешь. И теперь, еще в полусне, не очень понимая, где находится, он открыл глаза и уставился на оштукатуренный потолок с балками. На подоконнике три голубя вели нескончаемую беседу. Воздух уже прогрелся. Макс взглянул на часы и не поверил глазам: неужели он проспал до такой поздноты?! Первое утро в Провансе надо отметить пробежкой под солнышком, решил он.
Хотя многие чужестранные причуды, вроде тенниса, не были в диковину жителям Сен-Пона, при виде бегущего незнакомца в глазах сельчан, всю жизнь проведших среди виноградных лоз, вспыхивала искорка любопытства. Несколько фермеров, подрезавших слишком длинные побеги, приостановили работу, чтобы поглазеть на трусящего мимо Макса. По их понятиям, если человек в полуденную жару несется куда-то без надобности, это сродни добровольному самоистязанию. Непостижимая прихоть. Удивленно качая головой, они вновь склонились над лозами.
Максу казалось, что бежится ему здесь куда легче, чем в Гайд-парке; быть может, потому, что дышит он не выхлопами миллиона автомобилей, а чистым, свежим воздухом. Чувствуя, что по груди бегут ручейки пота, он перешел на размашистый шаг; сзади послышался шум: приближалась машина; Макс сошел на обочину.
Автомобиль сбавил скорость, чтобы ехать вровень с Максом. Глянув через плечо, он заметил буйные кудри и широкую улыбку Фанни. Обогнав его, она остановилась и распахнула дверь.
– Mais vous êtes fou[37], – сказала она, одобрительно поглядывая на мускулистые ноги Макса. – Садитесь. Я отвезу вас в деревню. Кружечка пива вам, по-моему, не помешает.
Макс поблагодарил ее, но скрепя сердце отказался:
– Это я убегаю от последствий кальвадоса. И потом, вы же знаете англичан. Мы обожаем себя истязать.
Мгновение Фанни размышляла над этой национальной особенностью, затем пожала плечами и двинулась дальше; в зеркале заднего вида неумолимо удалялась маленькая фигурка бегуна. Странные они типы, эти английские мужчины; в большинстве своем дичатся женщин! Впрочем, если учесть особенности их образования, удивляться тут нечему. Однажды ей объяснили, что такое английские частные школы: одни сплошные мальчишки, в ванных комнатах только холодная вода и в пределах видимости – ни единой особы женского пола. Хорошенькое начало жизненного пути. Интересно, осядет Макс в дядином доме или нет, подумала Фанни и поймала себя на том, что ей этого очень хочется. В Сен-Поне выбор неженатых молодых людей был очень ограничен.
Пробежав третью милю, Макс начал жалеть, что отклонил предложение Фанни. Ощущение было такое, будто солнце сосредоточило весь свой пыл на его макушке; раскаленный воздух словно застыл – ни дуновения. Когда Макс добрался наконец до дома, он прямо-таки таял, как мороженое, шорты и майка потемнели от пота. На подгибающихся ногах он поднялся по лестнице в ванную комнату.
Душ представлял собой классический образчик французского слесарно-водопроводного искусства конца двадцатого века – истинное воплощение неудобства, нечто допотопное, подсоединенное к кранам ванны резиновой пуповиной. Модель поистине замечательная: одной рукой держишь душ, другой моешь то одну, то другую часть тела. Если же захочешь намылиться как следует, кладешь душ на дно ванны, где он извивается, распрыскивая струйки воды, а потом приступаешь к ополаскиванию – тоже по частям. В Лондоне просто встаешь под поток воды, и вся недолга; здесь же приходится напрягаться, принимая немыслимые позы, которым позавидует цирковой акробат.
Макс осторожно ступил на залитый водой кафельный пол и, не вытираясь, стал бриться. В аптечке над раковиной, среди пачек лейкопластыря и аспирина, нашелся флакончик дядиного одеколона, еще наполовину полный, – настоящий реликт из турецких бань в Мейфэре; этикетка, словно банкнота, украшена прихотливым орнаментом, а запах живо напомнил Максу шелковые халаты давней поры. Он побрызгался одеколоном, причесался; теперь надо было подыскать одежду, подобающую для обеда с мэтром Озе.
Она благоразумно предложила встретиться в сельском ресторанчике подальше от любопытных глаз и длинных языков жителей Сен-Пона. Проехав несколько миль, Макс без труда нашел нужное заведение, благо во французской глуши ресторанные указатели встречаются куда чаще дорожных знаков. До назначенного часа оставалось еще несколько минут.
«Оберж-де-Грив» представлял собой двухэтажное бетонное, похожее на блокгауз здание. Его архитектурное безобразие было прикрыто роскошными зарослями глицинии, которая оплела всю длинную террасу. Несколько компаний из местных предпринимателей да две-три пожилые пары вполголоса обсуждали меню. Мэтр Озе еще не появилась, хотя официант успел сообщить Максу, что она, как обычно, заказала столик с видом на виноградники, облепившие южный склон.
Макс заказал себе kir[38], к которому ему подали тарелочку с редиской и щепотью морской соли, а также меню и винную карту – толстенный том в тисненом кожаном переплете с бесконечным списком дорогущих бутылок. Но вина хозяйства «Ле-Грифон» там не числились, чему Макс ничуть не удивился. Он подозвал официанта:
– На днях мне рассказали про одно местное красное вино. Называется, по-моему, «Ле-Грифон».
– Ah bon?[39]
– Как оно вам, неплохое винцо?
Официант склонился к Максу и понизил голос.
– Entre nous, monsieur, – большим и указательным пальцем он слегка коснулся кончика носа, – pipi de chat[40]. – Он помолчал, чтобы смысл сказанного дошел до посетителя. – Позвольте предложить вам что-нибудь более пристойное. Летом мэтр Озе предпочитает розовое из Вара[41], от Ла-Фигьер, светлое и сухое.
– Прекрасная мысль, – одобрил Макс. – Я как раз хотел его заказать.
При появлении мэтра Озе официант засуетился, с подчеркнутым почтением провел ее к столу и осторожно усадил. На ней был очередной официальный костюм, черный и строгий, в руках изящный тощенький портфельчик. Она как бы подчеркивала, что явилась на чисто деловой обед.
– Bonjour, месье Скиннер…
Макс протестующе поднял руку:
– Пожалуйста, называйте меня просто Макс. Я тоже решительно отказываюсь величать вас maître. На ум сразу приходит старец в белом парике и с вставными зубами.
Она улыбнулась, взяла с тарелочки редиску, макнула ее в соль и сказала:
– Натали. И зубы у меня свои. – Она разгрызла редиску и кончиком розового языка слизнула крупинку соли с нижней губы. – Ну-с, рассказывайте. Как ваш дом? Все в порядке? Да, пока не забыла… – Она открыла портфель и вынула папку. – Еще несколько счетов: за страховку дома, должок электрику за какую-то работу, квартальный отчет Cave Coopérative[42]