Жутко хотелось курить. Дмитрий маялся в мягком прохладном тумане, мечтая о сигарете. Стрельнуть можно было у оперативников, которые дымили что твой паровоз, но что он за хирдман[1] без силы воли? Клуб исторической реконструкции был тайной страстью Дмитрия – и тайным же стыдом. Советский следователь не должен бегать по полям, надев самодельную кольчугу, как какой-то хипарь. А еще советский следователь должен подавать положительный пример гражданам мазурикам.
Лес, окружающий станцию «Чайка», обнимающий Биолого-почвенный институт на вершине сопки, шумел листвой и граял воронами. Дмитрий мгновение подумал и протянул последнюю карамельку наглой и удивительно жирной белке, которые в изобилии здесь водились. Сублимировать желание закурить стало нечем.
– Эспандер купи, – сказал Михаил Изместьев. Этого опера из Первореченского отдела милиции Дмитрий знал давно. Любимец женщин и любитель футбола, Миша-опер славился редкой нетерпимостью к медвежатникам. – Или закури уже. Дергаешься. Плохая примета.
Дмитрий только неопределенно пожал плечами. Не признаваться же в том, что поводом бросить курить стало подслушанное позавчера изречение: «Целоваться с курящим – все равно, что облизывать пепельницу» – от Ольги Эйвазовой, нового эксперта, только-только окончившей МГУ. Засмеют.
К тому же Миша подначивал не всерьез, он тоже нервничал. Сколько ни выезжай на задержания, а привыкнуть к ним не получится. Все равно будет потряхивать – от погрузки в бобики, от дороги, от неизвестности.
Гоша Переплетчик впервые попал в отделение в тринадцать – за кражу. Дальше – больше. Кража. Причинение тяжких телесных. Грабеж. Побег, за который он и получил прозвище. В последний раз Гоша вышел полгода назад, а позавчера, если информатор не соврал, с двумя подельниками взял груз шуб из химчистки на Снеговой. В химчистке осталось тело приемщицы, задержавшейся после сдачи кассы, чтобы дождаться жениха. Не дождалась.
Теперь ждали оперативники.
Женщина, позвонившая в дежурку, напрочь отказалась сообщать имя или давать показания, но уверяла, что Гоша с подельниками прячет добычу именно здесь – в облупившемся зеленом домике за покосившимся дощатым забором. Что приедут они вечером, двадцать первого мая, когда стемнеет.
– Машина, – тихо обронил Михаил, гася сигарету о подошву обуви.
И правда, по мокрой от тумана гравийке приближалась зеленая «шестерка» с какими-то кулями на верхнем багажнике. Опера подобрались. Дмитрий провел рукой по карману и мысленно выругался: во-первых, сигарет там больше не было, а во-вторых, не время.
«Шестерка» промчалась мимо, даже не притормозив, – дальше, к федеральной трассе. Молоденький лейтенант – Дмитрий все никак не мог запомнить его имя: то ли Владимир, то ли Владислав, – выругался.
– Может, наврала? – поинтересовался Михаил, чиркая спичкой. – Вот зараза, не хочет гореть, и все тут… Так вот, может, наврала и про базу, и про число? Сидят там сейчас и ржут над нами. Шубы считают. Слушайте, а там что, правда затесались песцы горкомовского секретаря? То есть его супруги.
– Праффда, – ответил Иван Таранд. Белобрысый и подтянутый эстонец десять лет как променял Балтийское море на Японское, но так и не избавился от мягкого акцента. – Только дело там не с шубами, а с платьями. Мойа хорошайа потруга слушит в исполкоме машинисткой. Говорила, зафтра у председателя горисполкома встреча с делегацией из Ленинграда. Прием, ушин с супругами, а сатем прогулка по городу. А платья в чистке. Ну и шубы тошше, после зимы. Торогие!
– А подруга твоя хороша, – мечтательно вздохнул безымянный лейтенант. – Видел раз, как вы под ручку из театра выходили. Красавица. Как только подцепил такую. Даже говорить толком не выучился.
– Вот и витно, что молотой, – отбрил Иван, – Клавное не как каварить, а што. А еше вашно, што делаешь. Нишего, научишься…
– Тише, – Дмитрий кивнул на дорогу, где из тумана показался пикап, грязный и облезлый настолько, что заводской цвет было не угадать. – Они. Михаил, гаси свою… отраву.
Откуда приходила эта уверенность – он сам не знал. Просто чувствовал, что они. Может, дело было в том, как нагло, по-хозяйски держался на дороге пикап, как на долю секунды дольше, чем нужно для поворота, задержался луч фар на обшарпанных стенах дома.
Когда пикап, помедлив, свернул к воротам из железной сетки, Дмитрий даже не удивился.
Скрипнула дверь, из машины выбрался коренастый мужик в серой куртке и пузырящихся на коленях трениках, принялся возиться у замка. Механизм не поддавался: то ли заело, то ли заржавел, и до леска, где пряталась группа, донесся приглушенный голос.
«Об этом тоже сообщили по телефону. Вован Расторгуев. Вор-рецидивист. Один у ворот, один за рулем, а где третий? Остался в городе?»
– Ну ты, мать твою, волшебник, – то ли осуждающе, то ли одобрительно проворчал Михаил, доставая служебный «макаров».
Остальные повторили его движение. Сейчас было уже не до разговоров и смешков. Дождаться, пока все войдут в дом, окружить и…
Распахнулась водительская дверь пикапа, и из машины вылез сам Гоша – высоченный, тонкий и какой-то нескладный, словно собранный из жердин. Зло, так что пошло эхо, хлопнул дверью и прошел к воротам, вырвав из рук подельника ключи. Оба бандита стояли спиной к деревьям, и от группы их отделяли только дорога и безлесная полоса вдоль нее.
– А вот теперь и пошли, – негромко скомандовал Михаил и бросился вперед.
За ним к дороге метнулись и остальные. Дмитрий только проводил оперов завистливым взглядом. Неимоверно хотелось туда же, в дело, хватать и крутить, азартно материться – но мешали недавно полученные корочки следователя. Отныне лихие наскоки не для него. Оставалось только смотреть, анализировать, а потом оформлять. И завидовать.
Мокрая трава скрадывала звук шагов, поэтому бандиты обернулись, только когда опера захрустели обувью по гравию. Несколько шагов.
– Га-а, – заорал Расторгуев, ощерясь прокуренной пастью, – волки па-азорные!
Он выхватил из кармана финку, щелкнул кнопкой, выбрасывая лезвие. Гоша молча полез в пикап через пассажирскую дверь.
Грохнул предупредительный выстрел, и он замер, сложившись чуть ли не вдвое.
– Не советую, – Михаил качнул стволом «макарова», из которого еще струился дымок. – Деваться вам некуда. Клади перо, и поедем спокойненько.
Деваться и правда было некуда. Дмитрий и отсюда, от деревьев, видел, что кольцо оперативников прижало бандитов к забору. Пикап? Не успеть. Лезть через забор или ворота? Стащат. Финита ля комедия. Точнее, трагедия.
Расторгуев тоже это понимал. Скалясь, глянул влево, вправо, крутя в пальцах нож.
– Распишу, как пасхальные яйца!..
Дальше все должно было пойти как по нотам. Немного ругани, немного вежливых уговоров – и парочка рецидивистов со скованными руками пакуются в бобик. Так и случилось бы, не стукни входная дверь.
– Ложись! – заорал Дмитрий еще прежде, чем увидел отблеск металла на ружейном стволе.
«Не малина, хаза! Они не прячут тут хабар, а живут! И третий остался здесь, пока те двое ездили…»
Додумать не дали. Выстрел. По кустам левее хлестнула дробь, и Дмитрий рухнул за ближайшее дерево – старый толстый клен.
Оттуда он видел, как оперативники разбегаются в стороны, ища укрытие. Как Михаил бросается в ноги Вовану и валит его, приложив головой о железный столб ворот. Как мужик в одних подштанниках пытается дрожащими руками перезарядить ружье. Как Гоша огромными прыжками несется к лесу. К нему.
– Стой, стрелять буду!
Дмитрий вскочил, нащупывая рукоять пистолета, – и тут же отпрыгнул, когда рецидивист отмахнулся ножом. Ломая кусты, Переплетчик проскочил мимо и понесся по тропе вверх, к вершине сопки.
«А тропа идет до НИИ. А там – ищи ветра в поле».
Додумывал Дмитрий уже на бегу. Потерять Переплетчика он не боялся: сворачивать с тропы в лес ночью – только ноги ломать.
Бегать за преступниками Дмитрий не любил, еще будучи опером. Это в кино милиционеры – и западные копы – несутся, словно марафонцы на стероидах, а воришки еле плетутся. В реальности новые казенные ботинки натирают ноги, в боку колет, что твоей финкой, прокуренные легкие не дают вдохнуть, а такой вот Гоша бежит, переставляя свои циркули, словно сдает норму ГТО на скорость.
«Ничего. В тюрьме марафонам и здоровому образу жизни не учат».
Пот заливал глаза, но спина Переплетчика все-таки приближалась. Ближе. Еще. Почти. Бандит оглянулся, сверкнув оскалом. Почему-то это разозлило Дмитрия, жутко захотелось выбить ему зубы, переломать кости, даже если уголовно-процессуальный кодекс был против. Он выдохнул, прыгнул вперед, отмахнулся от ножа, перехватил руку Переплетчика, бросил и провел удушающий прием… И лишь когда мазурик захрипел, придушенный, Дмитрий сообразил, что рука болит обжигающей, мерзкой болью.
«Зацепил, гад».
Защелкнув на Гоше наручники потуже, Дмитрий, шипя от боли, поднял рукав. К счастью, разрез оказался неглубоким, но длинным: нож скользнул вдоль предплечья. Жить можно.
– С-сука. Ментяра поганый. К-кукан ссученный…
Стрельба там, внизу, утихла, зато слабо доносился мат опера, отчаянный собачий лай и взвизги огородниц, собравшихся посмотреть, что происходит. Лес вокруг, испуганный было погоней, тоже оживал лягушачьим кваканьем.
Курить хотелось так, что сводило пальцы.
– Вставай, – выдохнул Дмитрий, вздергивая Гошу на ноги. – Побегал – теперь посидишь.
Выйдя из-за деревьев, он понял, что все действительно закончилось. Вован сидел у пикапа, держась за голову скованными руками. Оперативники отгоняли дачников, отбирали из них же понятых, уже начали обшаривать дом и территорию. По дороге приближались фары бобиков, оставленных перед засадой на боковой улочке. Там же посверкивала огоньками «скорая» – кто-то успел вызвать.
А на пороге зеленого обшарпанного дома лежал мужик в подштанниках. Так, что даже издали было видно: уже не встанет. Живые так не лежат. Третий, Григорий Овчинников по кличке Расстегай, мог больше не бояться тюрьмы или расстрела.
«Вот гадство, теперь лишний рапорт писать».
В управление вернулись далеко за полночь, но обитатели здания еще и не думали уходить. Стоило открыть дверь, как на улицу выплеснулся гам голосов, отчаянный стук печатных машинок и забористая приглушенная ругань. Михаил, который шел первым, ведя Вована, прислушался и кивнул сам себе.
– Беню-щипача снова привели. Вон, заливается. Кто, кроме него, матерится так, словно из академий не вылезает, хотя сам после пятого класса в школе-то не появлялся? «Артроспиры переливчатые», надо же.
Дежурный сержант поднял взгляд от журнала.
– Миша! Все целы?
Дмитрий поднял руку, демонстрируя толстую повязку, наложенную в «скорой». Как ни странно, из всей группы серьезно досталось только ему. Иван слегка потянул лодыжку, поскользнувшись на гравии, кому-то Переплетчик, пробегая мимо, поставил фингал, но на этом список травм исчерпывался. Чудо, потому что ружье Расстегая было заряжено крупной дробью, и возьми он чуть ниже!..
Чудо, впрочем, объяснилось просто. Когда оперативники, переступая через тело, вошли в дом, их встретила такая волна сивушной вони, что стало понятно: Расстегай, оставшись в одиночестве, пил не просыхая. Деревенский Игорь, понюхав кружку, авторитетно заявил, что в картофельный самогон явно добавляли полынь. Скорее всего, Расстегай, стоя на высоком крыльце, просто не видел, куда стреляет. Повезло.
– Мы целы. Синяки и порезы не в счет. А вот…
Сержант бегло оглядел ввалившуюся толпу.
– Расстегай?
– Кончился Расстегай. Прямо в сердце, навылет.
– Влетит, – констатировал сержант, вписывая в журнал время и фамилии. – Курлянд уже час в кабинете сидит, злой, как медведь. Все очки сгрыз.
Полковник Давид Михайлович Курлянд, начальник отдела особо опасных преступлений, работал в сыске чуть ли не с палеозоя. Сотрудники прозвали его Дедом, он их в ответ называл ищейками. В последние годы у Деда начало сдавать зрение, и на тощем скуластом лице появились ненавистные толстые очки в роговой оправе. Почти сразу у Курлянда появилась привычка: грызть дужки, когда он злился или нервничал. Он срывал с глаз очки, смотрел на виновника его плохого настроения бледно-серыми глазами навыкате, засовывал дужку в рот…
По словам сержанта, головомойка предстояла знатная. Да и то сказать – за дело.
Покачав головой, Дмитрий отправился в свой кабинет, где ждала старая печатная машинка, у которой плохо пропечатывался мягкий знак. Сзади доносился голос Михаила, сопровождавшего задержанных в обезьянник.
– О, Беня! Какими судьбами? Что? Часы сами упали, а ты подобрал и нес вернуть? Какой сознательный, молодец! А держат за что? По ошибке, родельфисы поганые? А что такое родельфис?
Дверь закрылась, оставив только мягкий шум ночной улицы. Уходя, Дмитрий оставил зарешеченное окно приоткрытым, и сейчас в кабинете царила приятная прохлада.
Усевшись за стол, он заправил в машинку первый бланк и задумался, пытаясь понять, с чего начать. Так. Вещдоки отправлены в хранилище, под подпись. Задержанные заперты, ждут допросов. Описать ход операции… ход операции, которую готовили в спешке под его, Дмитрия, руководством.
«В 15:23 в управление поступил звонок от гражданки, пожелавшей остаться неизвестной. В ходе телефонного разговора была сообщена информация о том, что планируется преступление: ограбление…»
Спустя час рядом с машинкой появилась стопка отпечатанных листов. Дмитрий откинулся на спинку стула и потер глаза. Врач в «скорой» вколол какую-то дрянь, и теперь мысли ворочались ленивыми гусеницами, расползались в стороны. И очень хотелось пить. Поднявшись, он прошел по выкрашенному ядовито-зеленой краской коридору до туалета, налил стакан холодной воды, отдающей хлоркой, и выпил залпом. Потом еще один. Подумал, открыл кран и осторожно, чтобы вода не брызгала на повязку, сунул под нее голову.
Вынырнул, отфыркиваясь, довольно растер лицо полотенцем, вытер коротко стриженные волосы. Можно жить! Странно только, что еще не зовут на разнос. Дверь начальственного кабинета была закрыта, но в щели под ней горел свет – значит, Курлянд еще здесь. Может, занят?
Домой, в пустую квартиру, не тянуло – все равно не уснуть. Скорее хотелось, наплевав на предписания врача, завалиться в шалман и выплеснуть там и адреналин, и страх, и – чего скрывать – получить удовольствие. Поколебавшись, Дмитрий решительно направился в оперу – комнату, которую делили между собой оперативники. Если уж культурно отдыхать, так хотя бы не одному.
Опера не засыпала никогда, а сейчас людей здесь было вдвое больше обычного: прежняя смена, задержавшись за писаниной, еще не ушла, а новая уже бодалась за столы.
– Да какое мне дело, хоть cальмонелла! – орал Михаил в трубку телефона. – Какое нам дело, что вы называете ее доченькой? Это чихуахуа! Собака! Поговорите с участковым. Расклейте объявления. Оперативный отдел такими делами не занимается. Что? Зачем мы тогда нужны? Будете жаловаться? Сколько угодно!
С грохотом опустив трубку на рычаги, он всплеснул руками.
– И вроде бы давно работаешь, ко всему привык, но чем вообще эти дежурные занимаются? Не понять по заявлению о пропаже, идет речь о ребенке или мелкой собакообразной крысе? Зачем они там сидят вообще?
– Они там сидят, чтобы у нас всегда был чай с сахаром, – уверил его Дмитрий, выкладывая на стол конфискованные в дежурной части трофеи. Сегодня дежурили женатики, и раскулачивать их пришлось с утра. Так Дмитрий обзавелся чаем, сахаром, ванильными сухарями, сливочным маслом и малиновым вареньем. Почти такое же варила мать, жарким июлем на летней кухне, и воздух пах детством – сладко и тонко.
– Дело! – Игорь оживился, ухватил сухарь и с удовольствием захрустел им. – А то брюхо аж звенит.
– Дед не звал? – поинтересовался Дмитрий, кивая на коридор.
Михаил покачал головой, зачерпывая варенье.
– У него там посол. То есть курьер от самого, из горисполкома. Да не трусь. Дело мы сделали, а начальство для того и существует, чтобы ругать и направлять, хоть ты следователь, хоть опер.
Дмитрий неопределенно хмыкнул. Так-то оно так, но к новым корочкам, которые почти делали начальством его самого, он еще не привык, и грядущий разнос ощущался иначе. Хотя так-то Михаил, конечно, был прав.
– Я вот все думаю, – задумчиво начал он, наливая чай. Добавил три ложки сахара, зазвенел ею, перемешивая. – Если брать по описи, то получается, что все это ради сотни-полутора рублей. Больше барыга им не дал бы. Стоило оно того?
– А никто не коворит, что воры – гении, – спокойно заметил Таранд, подняв голову от пишущей машинки. – Ина-аче не воровали бы.
– К тому же, – добавил Игорь, – они ведь думают, что их не поймают. А потом опа – и группа захвата под окнами.
В коридоре стукнула дверь, и они замолчали, прислушиваясь. Шаги, приглушенные слова прощания, а затем в дверь заглянул Курлянд.
Осмотрел накрытый стол, оперов, хмыкнул.
– Празднуете?
Игорь открыл было рот возразить, но Михаил незаметно двинул его под ребра. Дед прошелся по комнате.
– Герои, значит. Ворвались, повязали. Вернулись живыми, едва поцарапанными – это хорошо. Не пришлось похоронки писать на вас, дурней.
Молчание.
– Сыску, – Дед снял очки и принялся протирать их большим клетчатым платком, – не нужны герои. Ему нужны ищейки. Герой – тьфу, это просто идиот, который довел ситуацию до отсутствия выбора. Положился на везение… Почему не проверили дом заранее?
– Времени было мало, побоялись, что спугнем, если банда вернется раньше, – ответил Дмитрий.
– Я там каждую неделю езжу, – миролюбиво заметил Дед. – Там с дороги задней стены дома вообще не видно, сирень мешает. Или спилили? Молчите? Почему не дождались, пока не загонят машину и не уйдут в дом?
– Момент показался подходящим, товарищ полковник. – А это уже сказал Михаил.
– Чудесно! – восхитился Дед, сунул в рот дужку очков, но тут же выдернул, опомнившись. – Когда кажется, капитан Изместьев, нужно читать уголовно-процессуальный кодекс и служебные инструкции! Герои, мать вашу! Пропустить Расстегая! Так подставиться! А если бы он ниже взял? Вы же полгруппы могли положить!
Дмитрий вспомнил, как из-за двери показался ствол, и вздрогнул. Обошлось и правда на голой удаче.
– А ты… – Дед ткнул в него пальцем. – Не юноша уже. Мог бы думать не задницей. Планировать без этих… кавалерийских наскоков. Это им, – он махнул за окно, на улицу, – просто. Могут взять и выстрелить, украсть, пограбить, а нам за каждую мелочь сто бумажек написать нужно. Кучей правил связаны, как цепями. Так какого черта вы еще и в поддавки играете? Ну? Тебя спрашиваю, майор!
– Не могу знать, товарищ полковник.
– Не может он, – передразнил Курлянд. – А должен знать! Ладно. От горисполкома премия с благодарностью в личное дело. За получение распишетесь у секретаря. Свободны.
Когда он ушел, хлопнув дверью, несколько секунд все молчали. Потом Михаил встрепенулся, потянулся к чайнику.
– М-да, – заметил он. – Сурово, но справедливо. Хотя мог бы и похвалить. Как там ни крути, а дело сделано. Один уже жмурик, еще двое скоро к нему присоединятся. И все это ценой нервов и пореза на руке.
– Польшого пореза, – педантично уточнил Таранд. – А вообще-то та-а.
Дмитрий пожал плечами и залпом допил чай. Что бы там ни говорил врач, а ему требовалось выпить.
Кафе «Северное» называлось так, потому что располагалось в Южном порту. Жека Китаец, который держал эту дешевую забегаловку, уверял – это юмор. Юмором были и зарубежные, не одобряемые партией коктейли, куда щедро лили водку, и сама паленая водка, и даже местные разбитные девчонки, норовящие насыпать клофелин в рюмку. Зато здесь можно было посидеть без погон, поговорить – поорать – под оглушительное «Музыка на-а-ас связала», выпить и расслабиться. В неоновом свете между столами кружились девицы в мини-юбках и лосинах. Приличные комсомолки днем, вечером они снимали светлые платьица, начесывали волосы и жутко подводили глаза.
– А я говорю, – размахивал руками Изместьев, – скоро не будет телефонов с проводами. Будет такая маленькая коробочка, с кнопками. Натыкал в нее, позвонил – и в карман помещается. Ну что ты ржешь, «Технику – молодежи» читать надо. Я у сына иногда почитываю, да… И фильмы смотрю!
– Телефоны без провода, – хмыкнул то ли Владимир, то ли Владислав, и Дмитрий вдруг вспомнил – Игорь. Молодого лейтенанта звали Игорем. – Тут сироп в автоматах пропал, с собакой не сыщешь. А ты – телефоны.
Дмитрий опрокинул рюмку водки, закусил бутербродиком с сыром и выдохнул. Водку особенно пить не хотелось, но коктейли в «Северном» рисковали пить разве что те, кто не знал, как их здесь делают.
– Что меня больше всего раздражает, – заметил он, – это благодарность за шмотье, которую спустили сверху. Приемщица убита, дело закрыто – рутина, молодцы, работайте дальше. Ну и правда молодцы, работаем, аж пальцы от отчетов болят. А благодарность от самого председателя, лично, с выписанной премией «За поимку особо опасных бандитов и защиту трудовой собственности». Трудовой собственности! За защиту платьев, получается?
– И шуб, – уточнил Игорь, улыбаясь девице в розовой рубашке и дырявых лосинах. – Не путем… тьфу, чертов эстонец, заразил! Не будем забывать про шубы. Может быть, они председателю важнее. Платья – ерунда, у него такая жена, что без платья даже лучше.
– Дурак ты, – хохотнул Изместьев. На каждую рюмку Дмитрия он опрокидывал две, и голос его звучал немного невнятно. – Сразу видно – не женат. Если жена останется без приема, на котором можно покрасоваться в платье, то председатель жену увидит… только в шубе. Песцовой. И хоть норка там хороша…
– Хороша, – подтвердил Дмитрий. – Сам описывал.
– И хоть норка в шубке хороша, норка в жене – лучше, – заключил Михаил.
Дмитрий знал, что Изместьев, в отличие от Игоря, женат, давно, на тихой серенькой женщине. Что у них двое детей, заниматься которыми капитану некогда. Что дома его не ждет даже скандал, просто равнодушие. Оставалось только гадать, насколько в этом была виновата работа.
– Ну и не женат, – ответил Игорь и махнул девушке в розовой рубашке рукой. – Так и не хочу. Можно и без жены. Время новое. Время перемен, чувствуете?
Девушка в розовой рубашке не подошла, а пританцевала к столику, по-хозяйски положила руку на его плечо и улыбнулась так ярко, что могла поспорить со светомузыкой, заливавшей танцпол. Сколько ей было лет под слоями макияжа, сказать было сложно, но Дмитрий ставил на двадцать пять – тридцать.
– Скучаете, мальчики?
Мальчик Михаил погрозил ей пальцем. Указал на Игоря.
– Только чур без клофелина. А то он еще маленький.
Девица растерянно моргнула, явно пытаясь решить, продолжать улыбаться или нет.
– Точно, – кивнул Дмитрий, отнимая у Игоря, чью фамилию так и не вспомнил, очередную рюмку. – И ему завтра на смену. Тебе то есть завтра на смену. Помнишь?
«Понаберут выпускников школы милиции, а следователю мучайся, запоминай эти фамилии. Дьявол, как же его… Ясенев? Тополев?»
– Эй, я же пил!
– Меня зовут Илона. – Девица опустилась Игорю на колени, погасив недовольство в зародыше. Оглядела столик и скривилась. – А коктейли? Хотя бы Джек-колу?
То, что подавали в «Северном» под видом Джек-колы, Дмитрий пить не стал бы даже за деньги. Внешне оно и правда походило на виски, но на деле представляло собой ту же водку с уссурийского ликеро-водочного завода, только с какими-то загадочными красителями, не поддающимися даже лабораторным анализам.
– Илона, – проникновенно заметил Дмитрий, беря с подносика рюмку и передавая девушке, – пожалуйста, не пейте тут эту дрянь. И мохито тоже. И особенно «Белую леди». А то вы нам суточную статистику испортите. Оно же дерево насквозь проедает.
«Игорь Деревянченко! Точно!»
– Игорь, вы танцуете? – Илона поднялась и потянула лейтенанта за собой. – А то все говорим и говорим. Такая ночь! Надо танцевать! Двигаться!
– Кажется, про дерево было лишним, – повинился Дмитрий, провожая их взглядом. – Да и правда, зачем портить людям вечер?
Танцпол полыхал неоном и зеркальными бликами, и в этом сиянии Игорь быстро скрылся из виду.
«Звезды нас ждут сегодня, – обещала из динамиков Маргарита Суханкина. – Видишь их яркий свет?..»
– Разваливается все, – вдруг заметил Михаил и глянул в упор на крашеную блондинку, походившую из-за раскраски на китайскую панду. – Время перемен, тоже мне.
Девица, приняв это за приглашение, шагнула было к их столику, но Дмитрий взмахом руки отправил ее обратно к стойке. Михаил всегда мрачнел после пятой рюмки, но это пройдет.
– Разваливается, – продолжал Изместьев. – Скоро будем как буржуи ходить, без авосек. Потому что положить в них нечего. Что там Брежнев в восемьдесят втором говорил на съезде? Принять меры по дефициту? Ну и что, приняли? Сиропа нет, одна вода негазированная! А лекарства?
Дмитрий слушал, кивал в нужных местах. Поддерживать тему развала не хотелось, пить – расхотелось. Да и врач не советовал увлекаться после антибиотиков. Стоило вспомнить о враче, как заныла зашитая рука. Как так получалось, что нормальные люди приходят в «Северное» пить и веселиться, а менты – пить и мрачнеть? Разве что Игорь радуется.
Когда-то давно все выглядело как-то иначе. Делать мир лучше, ловить и защищать. Да и то – сегодня ведь мир стал лучше? Стал. Без той троицы – еще как. Только некую Ирину Алексееву, работницу химчистки, уже не вернуть. Так что радость получалась с горечью вприкуску.
Переводя взгляд с одной женщины на другую, он внезапно понял, что ищет лицо Ольги, и мысленно поморщился. Ей в таком шалмане делать было нечего. Хотя почему? Молодая женщина, из Москвы почти сразу после учебы приехала во Влад. Наверняка хочется и развлечься.
– Товарищ майор?
Тряхнув головой, Дмитрий поднял взгляд на розовощекого подтянутого сержанта. Тот был в форме и выглядел так, словно бежал от самого участка.
«Какого черта?»
– Сюда сержантам нельзя, – с пьяной уверенностью заметил Изместьев, присматриваясь к визитеру. – А в форме вообще штрафовать надо. Штрафными. Сегодня такую кодлу накрыли, повод. Пуля мимо прошла… Вот, держи, пей!
На столик начинали оглядываться. Появление в шалмане людей в форме могло означать что угодно, и люди с танцпола начали незаметно расползаться. Из сияния вывернулся Игорь, обнимая Илону за талию. Судя по выражению лица, девушка хотела оказаться где угодно, но не здесь.
– Что это у вас тут?
Дмитрий вздохнул, забирая протянутую Михаилом рюмку и ставя на стол.
– Что стряслось? Потому что если ничего – я обижусь. И почему я? А Юрий Степаныч что?
Юрием Степановичем Козодоем звали старшего следователя. Сегодня была его очередь ждать на телефоне, и если сержант пришел в шалман, это значит…
– Звонили, – отрапортовал сержант, вытягиваясь во весь свой немалый рост. – Болен Юрий Степаныч, а ехать надо. На Стекляшку. Труп у нас, Дмитрий Владимирович.