В Москве уже близилось утро, когда машина второго человека в государстве в сопровождении охраны на большой скорости промчалась через притихший город. Если кто-то из москвичей, гулявших по ночному городу, и обратил внимание на скользившие по асфальту черные лимузины, то вряд ли удивился.
Советские люди знали, что вождь и его соратники неустанно трудятся на благо родины, засиживаются в Кремле допоздна, разъезжаются под утро. Чего не знали – это то, что из Кремля члены политбюро отправлялись не отдыхать, а к вождю на ближнюю дачу. Заседание продолжалось за поздним ужином, который Сталин называл обедом.
Но в эту ночь пассажир лимузина приказал везти себя не на сталинскую дачу, а в Спасо-Хаус, в резиденцию американского посла в Советском Союзе Аверелла Гарримана.
По ту сторону океана произошло драматическое событие.
12 апреля 1945 года без пятнадцати пять вечера на теплых источниках в штате Джорджия от кровоизлияния в мозг скончался президент Соединенных Штатов Франклин Делано Рузвельт. Ему было всего шестьдесят три года. За два часа до этого, подписывая срочные бумаги, он пожаловался на невыносимую головную боль. И рухнул на пол.
Ровно через час информационное агентство Интернэшнл Ньюс Сервис сообщило о смерти Рузвельта. В Лондоне время шло к полуночи. В Берлине уже наступил новый день. Имперский министр народного просвещения и пропаганды Йозеф Геббельс позвонил фюреру, чтобы восторженным голосом сообщить о смерти Рузвельта – теперь антигитлеровская коалиция рухнет и в войне произойдет поворот!
В Москве в резиденции американского посла Спасо-Хаусе шел прием.
Посол Аверелл Гарриман родился 15 ноября 1891 года, его отец, железнодорожный магнат, был одним из самых богатых людей страны. Аверелл Гарриман вырос в роскоши, недоступной даже президенту Рузвельту. Он собирал живопись – Сезанна, Пикассо, отлично играл в поло. Он был высок, темноволос и красив, нравился женщинам. Его отец говорил: «Богатство – это ответственность и обязательства. Деньги должны работать на страну». И Аверелл Гарриман пошел на государственную службу.
Его назначение осенью 1943 года послом в Советском Союзе встретили одобрительно. Гарримана в Москве знали, потому что он в двадцатых годах имел концессию на разработку марганцевых руд. Когда концессию закрыли, советское правительство ему все выплатило, так что он остался доволен.
В Москву Гарримана привез государственный секретарь Соединенных Штатов Корделл Халл, который двенадцать лет занимал этот пост (дольше кого бы то ни было). 25 октября 1943 года госсекретаря и нового посла приняли Сталин и Молотов.
Позже Молотов заметил:
– Выяснилось, что вы жесткий человек, с вами не просто иметь дело.
Гарриман обиженно ответил:
– Я ваш друг.
– Мы знаем, – сказал Молотов. – Это был комплимент.
Энергичный и преданный делу, Гарриман занимался делами восемнадцать часов в сутки и требовал такой же преданности от подчиненных. Докладные записки и аналитические справки, по словам его коллег, посла мало интересовали. Он считал, что в Москве все решают личные отношения с хозяевами государства.
Гарриман чаще других американцев встречался со Сталиным. В 1945 году вождь пятнадцать раз принимал посла в Кремле. Гарриман коллекционировал знаменитостей, как дети собирают почтовые марки. Коллеги замечали: когда речь заходила о Гитлере, Гарриман неизменно повторял, что никогда с ним не встречался. В его словах звучало сожаление, как охотник сожалеет о трофее, который ушел у него из рук.
«Он всегда занимает место в первом ряду, – писал о Гарримане его коллега – британский посол в Москве сэр Арчибалд Кларк-Керр. – Он желает выглядеть важным и тем самым напоминает покойного президента Теодора Рузвельта, о котором говорили, что он всегда хотел был младенцем на крестинах, женихом на свадьбе и покойником на похоронах».
Гарриман вел в Москве достаточно скромный образ жизни. В его комнате установили железную печку, трубу вывели в окно. Он катался на лыжах, играл с дочкой в бридж.
В час ночи (в Москве уже наступило 13 апреля) в резиденцию посла позвонил дежурный, чтобы сообщить Авереллу Гарриману печальное известие, только что сообщенное радиостанцией американских вооруженных сил. Трубку взяла дочь посла Кэтлин и передала новость отцу. Всех гостей тут же отправили домой.
«В 02.50 минут, – пометил дежурный в приемной Вячеслава Михайловича Молотова, – позвонил Гарриман и просил сообщить Народному комиссару, что незадолго до 23 часов по московскому времени скончался президент Соединенных Штатов Рузвельт. Гарриман заявил, что сегодня днем, по возможности раньше, он хотел бы видеть г-на Сталина и г-на Молотова».
Почти сразу Гарриман перезвонил: желательно увидеться с Молотовым немедленно. В пять минут четвертого дежурный из Наркомата иностранных дел сообщил в американское посольство: Вячеслав Михайлович сам приедет к послу. Надо понимать, Молотов успел посоветоваться со Сталиным, который так рано не ложился. Ночью лимузин Молотова подъехал к Спасо-Хаусу.
На следующий день Гарриман доложил в Вашингтон: «Молотов казался очень расстроенным и взволнованным… Я никогда не видел его таким искренним».
В восемь вечера американского посла привезли к Сталину.
«Он встретил меня скорбным молчанием, – писал Гарриман, – и не отпускал моей руки секунд тридцать…
– Президент Рузвельт умер, – сказал Сталин, – но дело его должно быть продолжено. Мы окажем президенту Трумэну поддержку всеми своими силами».
Сталин связывал с Рузвельтом немалые надежды. Война еще не была окончена, вермахт продолжал сопротивляться. И тем более не была решена судьба послевоенного мира, где многое зависело от позиции президента Соединенных Штатов.
Президент Франклин Делано Рузвельт считал, что после войны предстоит создать систему коллективной безопасности, избегая соперничества среди победителей. Молотову Рузвельт говорил, что после войны останутся четыре полицейских, которые будут следить за остальными странами, – Англия, США, Советский Союз и Китай. Этим четырем странам только и будет позволено иметь оружие.
К американскому президенту в Москве относились заметно лучше, чем к Черчиллю. В военные годы выступления Рузвельта печатались в советской прессе и комментировались самым благоприятным образом.
«Сталин чувствовал себя с президентом вполне комфортно, – считал Гарриман. – Сталин обращался с президентом как со старшим, всячески стараясь понять, что у него на уме. Мысли Рузвельта ему, очевидно, понравились, он относился к президенту с особым почтением и уважением».
А теперь в Белом доме знакомого Сталину и симпатичного ему президента сменил вице-президент Гарри Трумэн, который не имел опыта в международных делах и презирал безбожный коммунизм. Когда Германия напала на Советский Союз, Соединенные Штаты еще не воевали. Один журналист остановил сенатора из Миссури Гарри Трумэна на ступенях Капитолия и спросил, как в этой ситуации должна себя вести Америка.
Трумэн, считавший оба режима отвратительными, ответил с прямотой, свойственной уроженцам Среднего Запада:
– Если мы увидим, что Германия побеждает, нам следует помочь России. А если будет побеждать Россия, мы должны помогать Германии. И пусть они убивают друг друга сколько могут; хотя я ни в коем случае не желаю Гитлеру победы.
Многие американцы не видели особой разницы между нацистским и сталинским режимом. Такой точки зрения придерживался известный американский дипломат и специалист по России Джордж Кеннан, чье имя не раз возникнет на страницах этой книги.
24 июня 1941 года, через день после нападения нацистской Германии на Советский Союз, Кеннан писал своему другу: «Россия безуспешно пыталась обеспечить свою безопасность за счет компромиссов с Германией и направить немецкие военные поползновения на Запад. Москва заботилась исключительно о собственных интересах. Надо реалистически оценивать настоящее положение России: эти люди вели опасную игру и должны теперь сами нести ответственность. Подобный взгляд не помешает оказывать ей материальную помощь, что требуют наши собственные интересы, но мы не можем отождествлять себя с воюющей Россией политически и идеологически. Более правильно считать Россию «попутчиком», пользуясь принятым в Москве термином, а не политическим союзником».
Историю холодной войны, которая почти без промедления сменила войну горячую, принято отсчитывать от фултонской речи Уинстона Черчилля. Но когда в марте 1946 года Черчилль говорил о железном занавесе, разделившем Европу, и призывал Соединенные Штаты объединить усилия с Англией, чтобы противостоять мировому коммунизму и Советскому Союзу, холодная война уже началась.
Мысленно возвращаясь к счастливым и волнующим событиям весны сорок пятого, политики и историки еще долго будут пытаться понять, почему вчерашние союзники так быстро стали врагами. Радость советских и американских солдат-победителей, встретившихся на Эльбе 26 апреля 1945 года, была искренней. Но уже через несколько месяцев союзники оказались по разные стороны баррикады. И многие десятилетия они будут считать друг друга врагами и всерьез готовиться к войне. Память о союзе в борьбе с нацизмом исчезнет быстро, а след холодной войны останется надолго, если не навсегда.
Была ли холодная война неизбежной? Кто начал холодную войну? Кто произвел первый выстрел? И зачем? Вот вопросы, на которые не так-то легко дать ответ.
Судьба послевоенной Европы решалась в Крыму, когда еще шли бои. 4 февраля 1945 года открылась Ялтинская конференция великих держав. Царила атмосфера практически полного согласия. В первый же день первый заместитель начальника Генерального штаба Красной армии генерал Алексей Иннокентьевич Антонов попросил союзников нанести авиаудары, чтобы помешать немцам перебросить подкрепления на Восточный фронт. Он особо выделил три транспортных центра – Берлин, Лейпциг и Дрезден. Союзники откликнулись. В ночь на 13 февраля на Дрезден обрушились бомбы. Когда ковровые бомбардировки Дрездена утром 15 февраля закончились, официальное число погибших достигло сорока тысяч.
Сталин считал, что победитель в войне имеет право на территориальные приобретения. Он, во-первых, хотел, чтобы мир признал новые советские границы, то есть включение в состав СССР Прибалтийских республик, территорий, присоединенных в результате раздела Польши, а также Бессарабии и Буковины, прежде принадлежавших Румынии. Во-вторых, Сталин хотел обезопасить страну от Германии, с которой дважды пришлось воевать. Для этого он намерен был создать вокруг Советского Союза пояс дружественных государств. Все территории, на которые вступила Красная армия, должны были войти в советскую сферу влияния.
Сталин говорил своим партийным товарищам:
– В этой войне не так, как в прошлой. Кто занимает территорию, насаждает там, куда приходит его армия, свою социальную систему. Иначе и быть не может.
В определенном смысле британский премьер-министр Черчилль сам предложил Сталину поделить Восточную Европу. Это произошло еще до Ялты, в октябре 1944 года, когда Черчилль приехал в Москву. Премьер-министру показалось, что «дядя Джо проявляет большую, чем когда-либо раньше, сговорчивость». И Черчилль решил, что надо ковать железо, пока горячо.
В первый же день переговоров в Кремле он передал Сталину листок бумаги, на котором обозначил в процентах соотношение влияния Советского Союза и Англии в различных странах Европы. В Греции – девяносто процентов к десяти в пользу Англии. В Югославии пополам. В Венгрии пополам. В Болгарии семьдесят пять к двадцати пяти в пользу СССР.
Одни считают этот шаг британского премьера бесстыдной привычкой великих держав решать судьбы народов по глобусу. Другие – умным ходом в попытке сохранить за Западом какие-то позиции в Центральной и Восточной Европе.
При этом Сталин и Черчилль с презрением относились друг к другу.
– Может быть, вы думаете, что мы забыли, кто такие англичане и кто есть Черчилль? – говорил Сталин одному из руководителей компартии Югославии. – У англичан нет большей радости, чем нагадить союзникам. А Черчилль, он такой, что, если не побережешься, он у тебя копейку из кармана утянет. Ей-богу, копейку из кармана! Рузвельт не такой – он засовывает руку только за кусками покрупнее. А Черчилль – и за копейкой.
Британский премьер не оставался в долгу.
– Россия – это большое животное, которое очень долго голодало, – сказал Уинстон Черчилль руководителю «Свободной Франции» генералу Шарлю де Голлю. – Сегодня невозможно не дать ему насытиться. Но речь идет о том, чтобы оно не съело все стадо. Я стараюсь умерить запросы Сталина, который, кстати сказать, если даже и обладает большим аппетитом, не утрачивает здравого смысла. Кроме того, после еды начинается пищеварение. Когда придет час усвоения пищи, для русских настанет пора трудностей. И тогда Николай-угодник, быть может, сумеет воскресить несчастных детей, которых людоед засолил впрок.
На конференции в Ялте Сталин, Черчилль и Рузвельт установили рубеж, на котором должны были встретиться наступающие советские войска и войска союзников. После войны эта демаркационная линия превратится в линию раздела Европы.
Западные политики понимали, что у них мало шансов повлиять на судьбу Восточной Европы. Перед отлетом в Ялту Черчилль сказал своему секретарю:
– Все Балканы, кроме Греции, будут болыпевизированы, я ничего не в состоянии предпринять, чтобы это предотвратить. И для Польши я тоже ничего не в силах сделать.
К Балканским странам британский премьер-министр относился без всякого уважения. 2 августа 1944 года Черчилль сказал в палате общин о Болгарии, оказавшейся на стороне нацистской Германии:
– Трижды брошенная в войну не на той стороне жалкой группой преступных политиков, которых, кажется, всегда можно было найти для того, чтобы из поколения в поколение вести страну к погибели, – трижды за мою жизнь эта презренная Болгария обрекала крестьянское население на муки войны и страдания, связанные с поражением… Какое место выпадет Болгарии на судилище, когда у всех откроются глаза на мелкую и трусливую роль, которую она играла в этой войне?..
Конечно, в Ялте ни американцы, ни англичане не согласились на то, чтобы освобождаемые Красной армией страны перестраивались по советскому образцу. Приняли декларацию об условиях демократизации государств Европы. Но западные лидеры признали особую роль Советского Союза на востоке континента.
– Американцы, – говорил наркому Молотову посол Гарриман, – прекрасно сознают, что в небольших странах Восточной Европы Советский Союз имеет особые интересы. Все дело в том, чтобы облечь это в какую-то такую форму, которая была бы понятна общественному мнению США, чтобы оно не считало, что Болгария и Румыния «подавлены» Советским Союзом, что выборы в этих странах не свободны, а правительство является «русской креатурой».
«В этом месте я прервал Гарримана, – отметил Молотов в записи беседы, – и между нами произошла довольно длительная дискуссия по вопросу о том, что такое демократия вообще и демократия в Болгарии и Румынии в частности…»
В Москве, Вашингтоне и Лондоне по-разному понимали, что такое «особые интересы», и сильно заблуждались относительно намерений друг друга. Сталин считал, что договорились так: он не строит авианосцы и не вторгается в сферы, которые Америка и Англия закрепили за собой, но и Западу незачем влезать в то, что он делает в Восточной Европе.
Вернувшись из Крыма, в палате общин Уинстон Черчилль сказал:
– На протяжении всей войны я ни разу не испытывал чувства такой тяжелой ответственности, как в Ялте. Мы вступаем в царство непредвиденных случайностей, где на каждом шагу возникают сомнения. Было бы ошибкой заглядывать слишком далеко вперед. Звенья в цепи судеб можно скреплять лишь по одному.
Польское правительство, которое после военного поражения эмигрировало в Лондон, отказалось принять ялтинские договоренности.
Англия вступила во Вторую мировую в сентябре 1939 года ради Польши, на которую напал Гитлер. Польские летчики, которые перелетели в Лондон, храбро защищали британское небо от немецких бомбардировщиков. Они сражались вместе с союзниками в Италии и во Франции. На выборах американского президента к избирательным урнам приходили семь миллионов избирателей польского происхождения. Ни Англия, ни Америка не могли остаться равнодушными к судьбе Польши.
13 апреля 1943 года берлинское радио сообщило, что немецкие войска обнаружили тела нескольких тысяч польских офицеров в деревне Катынь возле Смоленска, которые были убиты НКВД. Имперский министр Геббельс был счастлив.
Через несколько дней глава польского правительства в изгнании Владислав Сикорский, встретившись с Черчиллем, сказал, что есть серьезные основания полагать, что поляки действительно убиты советскими чекистами. Черчилля интересовало только одно – необходимость единых действий в борьбе против нацистской Германии. Он цинично сказал Сикорскому:
– Если они мертвы, их уже не оживить.
Сикорский не меньше других был заинтересован в победе над нацистами. Но он, как и другие поляки, уже понял, что на этот раз немцы рассказали правду, потому что без внимания были оставлены все просьбы польского правительства получить от Москвы ответ на вопрос, куда пропали военнослужащие, взятые в плен советскими войсками осенью 1919 года. Сикорский обратился за помощью в Международный комитет Красного Креста с просьбой провести независимое расследование.
26 апреля 1943 года Советский Союз разорвал отношения с эмигрантским правительством Польши. Советский посол в Лондоне Иван Михайлович Майский раздраженно заметил Черчиллю:
– Поляки были храбрым, но глупым народом. Они никогда не умели управляться со своими делами. Их беспомощное правительство безрассудно натравливает свою двадцатимиллионную нацию на страну, где живут двести миллионов человек… Терпение России не безгранично.
Вечером 7 мая Сталин в разговоре с британским послом в Москве Арчибалдом Кларк-Керром высказался еще жестче:
– Члены польского правительства не пожелали жить в мире с нашей страной. Они перенесли на Советский Союз застарелую ненависть, которую питали к царскому правительству. Они упорно пытались стравливать союзников… Видимо, они считали такую игру умной, но на самом деле Бог не дал им мозгов.
Союзники не оставляли надежды наладить сотрудничество между польским правительством в изгнании и Москвой. Американский посол Гарриман попросился к Сталину на прием.
– Опять поляки? – недовольно произнес Сталин. – Неужели это самый главный вопрос?.. Лондонские поляки – это помещики, которых народ не пустит в Польшу. Все считают русских батраками. Русские должны освободить Польшу, а поляки хотят получить Львов. Все считают, что русские – дураки.
Владислав Сикорский погиб в авиационной катастрофе, обстоятельства которой и по сей день многим историкам кажутся странными. Его сменил Станислав Миколайчик. В конце июля 1944 года новый глава эмигрантского правительства прибыл в Москву на переговоры. Пока шли переговоры, 1 августа в Варшаве началось вооруженное восстание – самое крупное выступление против нацистов в оккупированной Европе.
Повстанцы во главе с генералом Тадеушем Бур-Комаровским, командующим подпольной Армией крайовой, хотели сами выбить немцев из столицы, чтобы иметь право восстановить польское государство и встретить наступающие советские войска хозяевами собственной земли.
«Последней «каплей», – писал генерал Войцех Ярузельский, воевавший на стороне Красной армии, – которая рассеяла сомнения генерала Тадеуша Бур-Комаровского и привела к принятию решения о начале Варшавского восстания, оказалась информация о появлении нескольких советских танков на Праге – пригороде Варшавы».
Это произошло 31 июля, когда подчиненный Бур-Комаровского полковник Анатолий Хрустель доложил генералу, что советские танки уже входят в город. Повстанцы конечно же рассчитывали на подход частей Красной армии. Но именно 1 сентября наступавшие советские войска остановились. У немецкого командования освободились силы, которые оно бросило на уничтожение Варшавы и варшавян.
Поляки считают, что Красная армия, стоявшая на другом берегу Вислы, сознательно не сдвинулась с места, пока немцы не подавили восстание.
Командующему 1-м Белорусским фронтом Константину Константиновичу Рокоссовскому, поляку по происхождению, поручили дать интервью британскому корреспонденту Александру Верту и объяснить, почему его войска вдруг остановились, когда говорилось, что они вот-вот войдут в Варшаву.
– Я признаю, что некоторые советские корреспонденты проявили 1 августа излишний оптимизм, – говорил Рокоссовский. – Нас теснили… На войне такие вещи случаются… Мы теряем много людей. Учтите, что у нас за плечами более двух месяцев непрерывных боев… Красная армия может временами уставать. Наши потери были очень велики.
Развеять взаимное недоверие не удавалось. Сталин подозревал Англию и Соединенные Штаты в намерении подписать сепаратный договор с Германией. Американцы и англичане полагали, что Сталин сознательно остановил свои войска и дал немцам подавить Варшавское восстание, чтобы создать политический вакуум и очистить площадку для польских коммунистов.
Союзники просили разрешения использовать советские аэродромы, чтобы на них могли садиться самолеты, которые вылетали бы из Италии, чтобы снабжать с воздуха польских повстанцев.
Сталин обещал помочь восставшим полякам. Но 15 августа первый заместитель наркома иностранных дел Андрей Януарьевич Вышинский отверг просьбу союзников разрешить их самолетам садиться на аэродроме в Полтаве. Британским самолетам не хватало керосина, чтобы вернуться на свои аэродромы. Летчики сбрасывали груз над Варшавой и прыгали с парашютом.
Гарриман добился встречи с Молотовым, сказал ему о том, что «ненужная гибель» американских и британских летчиков произведет тягостное впечатление на союзников:
– Отказ в помощи полякам, которые ведут теперь борьбу в Варшаве, никогда не будет понят в Соединенных Штатах, каковы бы ни были ошибки руководителей поляков. Я уверен, что если Молотов продумает эти факты, то он пересмотрит свое решение.
Переводчик Павлов пометил: «Эти свои последние слова Гарриман произнес сильно взволнованным голосом».
Гарриман вспоминал, что это были «самые трудные переговоры». Вернувшись к себе в Спасо-Хаус, посол Гарриман подготовил письмо Рузвельту:
«Единственное, во что я здесь верил, была надежность слова Сталина. Теперь он нарушил свое обещание, данное Миколайчику, и сделал это безо всяких видимых оснований. Только что Сталин обвинял поляков в нежелании «драться против немцев», а 9 августа, встретившись с Миколайчиком, назвал Варшавское восстание неразумным.
Польская проблема, важная сама по себе, может предвещать ту же беспощадную советскую политику и на других направлениях… Советское правительство ошибочно воспринимает наше расположение как признак слабости и согласия с его политикой… Если мы не станем возражать, то по всем признакам Советский Союз превратится во всемирного громилу повсюду, где затрагиваются его интересы…»
9 сентября 1944 года Сталин и Молотов все-таки согласились принимать самолеты союзников на своих аэродромах. 13 сентября и советская авиация начала полеты на Варшаву. Но было поздно. К тому времени восстание было фактически разгромлено.
Осенью 1939 года Сталин принял участие в разделе Польши. Часть польской территории была присоединена к Советскому Союзу. Сталин согласен был только на такое правительство в Варшаве, которое признает новые границы. Министры-эмигранты, нашедшие убежище в Лондоне, не были готовы к такой жертве. Значит, считал Сталин, Польшу должны возглавить другие люди. И они нашлись. Но его ставленников не признавали союзники.
На совещании трех министров иностранных дел в Ялте в феврале 1945 года выработали компромисс: «Действующее ныне в Польше Временное правительство должно быть реорганизовано на более широкой демократической основе с включением демократических деятелей из самой Польши и поляков из-за границы».
Расплывчатая формула позволяла обеим сторонам толковать ее смысл по-своему.
Британский министр иностранных дел Энтони Иден в палате общин говорил:
– Временами трудно отделаться от гнетущего чувства, порожденного сложными проблемами, нависшими над Европой. Они несравнимо острее тех, которые возникали после прошлой войны… Восстановить жизнь в Европе, избавить Европу от анархии и хаоса возможно лишь совместными усилиями трех держав… Внешняя политика Англии веками зиждилась на твердом намерении не допускать господства какой-либо одной страны над Европой. Мы верим в Европу, мы являемся частью Европы, и я убежден, что ни одна страна никогда не будет господствовать над Европой. Она слишком велика для того, чтобы одна нация смогла этого добиться.
Британский министр был настроен примирительно: разумнее стараться урегулировать нестерпимое положение, чем упорствовать по принципиальным соображениям и тем самым не только ничего не уладить, но и вообще поставить под сомнение единственную основу, на которой можно добиться урегулирования в послевоенном мире.
Рузвельт писал Сталину 6 февраля 1945 года: «Соединенные Штаты никогда не поддержат каким-либо образом любое временное правительство в Польше, которое было бы враждебно Вашим интересам».
Рузвельт откровенно говорил Гарриману, что ему в общем все равно, станут восточноевропейские страны коммунистическими или нет. Важнее было обеспечить участие Советского Союза в войне с Японией. Он намеревался сразу же после победы над Гитлером вывести американские войска из Европы.
Рузвельт писал Черчиллю:
«Умоляю, не просите меня оставить американские войска во Франции. Я просто не могу этого сделать! Мне надо будет вернуть их домой. Я отказываюсь опекать Бельгию, Францию и Италию: это вам следует воспитывать и наказывать собственных детей…
Я не хочу, чтобы Соединенные Штаты брали на себя бремя перестройки Франции, Италии и Балкан. Это не наша задача, коль скоро мы отдалены от этих мест более чем на три тысячи миль».
В последние месяцы войны, когда решалась судьба Европы, Франклин Рузвельт, переболевший полиомиелитом, уже медленно умирал от церебральной ишемии. Он страдал от высокого давления. Больное сердце не могло в должной степени снабжать кислородом мозг.
Вице-президент Гарри Трумэн, побывав в Белом доме, бодро сказал журналистам:
– Президент отлично выглядит, мы съели больше, чем я обычно съедаю на обед.
Но друзьям Трумэн с ужасом поведал:
– У Рузвельта трясутся руки, он не мог налить сливки в кофе. Президент с трудом говорит. С головой у него все в порядке, но физически он буквально разваливается на части.
Считается, что на Ялтинской конференции в феврале 1945 года Рузвельт чувствовал себя настолько плохо, что не понимал Сталина.
– Мы действительно всем сердцем верили в то, что занимается заря нового дня, о наступлении которого все мы молились, – вспоминал советник Рузвельта Гарри Гопкинс. – Ни у президента Рузвельта, ни у кого-либо из нас не возникало ни малейшего сомнения в том, что мы сможем мирно жить и ладить с русскими.
Впрочем, никто в действительности не знал, какие мысли скрывал в своей голове Рузвельт. Он был загадочным человеком. И по сей день исследователи еще не до конца в нем разобрались. Мелкие уловки и высокие принципы – все сочеталось в нем самым невероятным образом. Он был политиком до мозга костей.
В Сталине Рузвельт видел партнера в сохранении послевоенного мира. Но если бы он убедился, что советский вождь не таков, каким он себе его представлял, Рузвельт стал бы его противником. 24 марта 1945 года, перед тем как отправиться на воды в Джорджию, Рузвельт прочитал телеграмму своего посла в Москве и произнес:
– Аверелл прав. Со Сталиным невозможно иметь дело. Он нарушил все обязательства, которые взял на себя в Ялте.
Выходит, холодная война была неизбежной? Однако же президент Рузвельт верил, что накал напряженности можно снизить с помощью доброй воли, и у него это получалось. Если бы Рузвельт еще пожил, возможно, накал и масштабы холодной войны были бы меньшими. Но мастер очаровывать людей и находить компромиссы Франклин Делано Рузвельт 12 апреля 1945 года ушел в мир иной.
Гарри Трумэн стал вице-президентом, потому что группа влиятельных политиков хотела избавиться от прежнего – Генри Уоллеса. Это был очень серьезный и яркий политик, биолог по образованию и профессии. Уоллес был думающим человеком и сторонником рузвельтовского «нового курса» и подлинно демократической Америки, выступал в защиту гражданских прав. Но он был, пожалуй, слишком интеллигентен для практической политики, учил русский язык, развлекался тем, что бросал бумеранг, и был мистиком – советовался с духом ушедшего из жизни индейского вождя. Для циничных политиков он был неприемлем.
Джеймс Бирнс, который потом станет государственным секретарем Соединенных Штатов, казался очевидным кандидатом в вице-президенты. Но Бирнс был католиком, а женившись, стал протестантом. Ясно было, что американские католики за отступника голосовать не станут. К тому же южанин Бирнс был сторонником расовой сегрегации.
– Если дать неграм политические права, – пугал однопартийцев Бирнс, – они не только вступят в Демократическую партию, они станут контролировать партию.
Южане не хотели Уоллеса, потому что он был сторонником равноправия. Северяне не принимали Бирнса как раз за обратное. Возникла кандидатура Гарри Трумэна, как очевидно компромиссная. Сам он не знал, как ему относиться к перспективе вице-президентства. Делился с другом:
– Вице-президент председательствует в сенате и ждет похорон.
Партийные боссы решили в пользу Трумэна. У Трумэна не было врагов, он придерживался умеренных взглядов, что всех и устроило. Но Рузвельт не нуждался в вице-президенте, не принимал его всерьез и не вовлекал в большую политику.
До конца февраля 1945 года Рузвельта вообще не было в стране. Через два дня после инаугурации в обстановке полной секретности он поехал на поезде в Норфолк, где сел на борт крейсера «Квинси», который отправился в Средиземное море. С Мальты президента на самолете доставили в Ялту.
Трумэну объяснили, что в случае крайней необходимости он может связаться с президентом через Белый дом. О встрече лидеров великих держав в Ялте его даже не поставили в известность. 1 марта 1945 года на совместном заседании обеих палат он вместе со всеми выслушал рассказ Рузвельта о конференции в Ялте. Президент произнес речь сидя. Он выглядел очень плохо, говорил с трудом.
В роли вице-президента Гарри Трумэн пробыл всего восемьдесят три дня. За это время они с Рузвельтом встречались – если не считать заседаний кабинета министров – только дважды – 8 марта и 19 марта, и оба раза ничего важного не обсуждалось. Франклин Рузвельт не ввел его в узкий круг, где принимались все важные решения.
Рузвельт любил нюансы, тонкости, игру. А Трумэн предпочитал простые вопросы и ясные ответы – хорошо или плохо, умно или глупо. Рузвельт был актером, Трумэн – простым и небогатым человеком. У него даже не было собственного дома. А Рузвельт в глазах Трумэна принадлежал к высшему обществу. За глаза Трумэн называл президента Санта-Клаусом, примадонной и факиром.
Для Трумэна президент был слишком уклончив. Трумэн привык к людям, которые говорят прямо. Трумэн жаловался:
– Когда встречаешься с президентом, всегда говорит он – и о том, о чем он желает говорить, и никогда не говорит о том, о чем ты хочешь с ним побеседовать.
Гарри Трумэн не знал, что обсуждалось на высшем уровне с союзниками. Не знал, что атомное оружие практически создано. Не знал, что Америке делать в Европе. Разрушенная и отчаявшаяся Европа лежала между двумя главными победителями – ее можно было оккупировать, спасать или сражаться за нее.
Вступив в должность президента Соединенных Штатов, Гарри Трумэн признался:
– Это чудовищная ответственность, и я последний, кому она по плечу.
После смерти Рузвельта ведущую роль взял на себя Уинстон Черчилль. Из участников «Большой тройки» он был самым старомодным. Он жил идеалами исчезнувшей Британской империи. Иногда он вел себя как выдающийся государственный деятель, иногда как большой ребенок. У Черчилля легко зарождалась эмоциональная привязанность к тем, с кем ему приходилось сотрудничать, временами даже к Сталину.
Старомодный аристократ, Уинстон Черчилль происходил из семьи, которая поколениями давала Англии государственных деятелей и солдат. Он пошел в армию и стал кавалеристом. Во время Англобурской войны попал в плен, но бежал. Буры назначили награду за его поимку – тридцать фунтов стерлингов.
Он был невероятно далек от жизни простых людей. Сын лорда и внук герцога, он родился во дворце. Его всегда окружали слуги. У него никогда не было времени на серьезное изучение предмета. Он был блистательным импровизатором, человеком неожиданных идей и стремительных действий. Его не пугала война. Он словно предчувствовал, что это его время, что он станет героем. Его не пугали трагизм и кровь войны. Его характер закалился в борьбе, когда выбор был простым: убей, или тебя убьют.
Когда Гитлер напал на Россию, именно Черчилль сделал первый шаг навстречу Москве. Бывший организатор крестового похода против коммунизма заявил:
– Прошлое с его преступлениями, безрассудством и трагедиями остается позади, теперь Англия окажет любую помощь России и русскому народу.
В своем кругу Черчилль объяснил:
– Если бы Гитлер вторгся в ад, я бы публично поддержал самого дьявола.
Понятие «железный занавес» Черчилль впервые употребил не в Фултоне, а значительно раньше, в письме президенту Трумэну 12 мая 1945 года: «Железный занавес опустился над их фронтом. Мы не знаем, что за ним происходит».
18 мая премьер-министр Черчилль пригласил к себе советского посла Федора Тарасовича Гусева на рабочий завтрак и сказал послу, что он хотел бы провести новую встречу «Большой тройки» на территории поверженной Германии: «Без личной встречи руководителей трех стран невозможно разрядить весьма напряженную обстановку» (см. журнал «Новая и новейшая история», № 4/2005).
– Вы держите в руках европейские столицы и никого туда не пускаете, – говорил послу Черчилль. – Польские дела загнаны в тупик, общая атмосфера накалена – все это не может не вызывать у нас тревогу. Я знаю, вы являетесь великой нацией и своей борьбой заслужили равное место среди великих держав, но и мы, британцы, являемся достойной нацией, и мы не позволим, чтобы с нами обращались грубо и ущемляли наши интересы.
Федор Гусев сообщал в Москву, что Черчилль с трудом сдерживал себя.
Через несколько дней после поражения Германии премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль приказал своим военным готовить планы грядущей войны с Советским Союзом. Секретный план получил название «Операция «Немыслимое». Он предусматривал совместные действия американских и британских войск при поддержке немецкого корпуса, которому вновь выдадут оружие.
Предлагалось сконцентрировать сорок семь англо-американских дивизий плюс десять германских (хотя и понимали сложность мобилизации немцев на новую войну – однако полагали, что страх перед большевизмом подтолкнет их к сотрудничеству с англичанами и американцами) для противостояния советским войскам в Восточной Европе. Авиация Англии собиралась действовать с баз в Дании и Северной Германии, флот – двинуться вперед вдоль балтийского побережья.
Планировщики исходили из того, что в ответ Сталин, скорее всего, оккупирует Норвегию, вторгнется в Грецию и Турцию, захватит нефтяные месторождения Ирана и Ирака – на этом направлении одиннадцати дивизиям Красной армии могли противостоять только две индийские бригады.
Начальник имперского Генерального штаба и главный военный советник Черчилля Алан Брук еще в 1943 году пришел к выводу, что именно Советский Союз станет следующим врагом. 22 мая 1945 года Черчиллю доложили, что придется противостоять СССР объединенными силами Соединенных Штатов и Британской империи. Но через день, на совещании 24 мая, британские военачальники нашли идею войны с Советским Союзом «фантастической и немыслимой» и отвергли план. Им рисовались другие картины ближайшего будущего: как быть, если Красная армия не остановится в Германии, а двинется дальше, оккупирует Францию и соседние небольшие страны?
Когда общий враг, Гитлер, был повержен, вновь встал вопрос: как относиться к Советскому Союзу? Массовые репрессии, насильственная коллективизация, голод – все это привело к тому, что в представлении западного мира Советская Россия мало чем отличалась от нацистской Германии. Заместитель начальника британского Генерального штаба генерал-лейтенант Генри Паунал пометил в дневнике, что не может относиться к советским вождям как к союзникам: «Они убийцы».
Британский посол Кларк-Керр жаловался, что в Москве он живет как в клетке. Мало кто из советских граждан рисковал принять приглашение на прием в британское посольство. Послу позволяли встречаться только с узким кругом советских чиновников. За ним постоянно следили. Его утешало только одно:
– Меня окружало четверо, а японского посла восемь человек.
Впечатления английских дипломатов и военных от пребывания в Советском Союзе и от общения с советскими чиновниками были столь тягостными, что они затмевали более реалистический анализ политики Москвы. Британские разведчики говорили о «примитивной азиатской расе». При мысли о появлении у ворот цивилизованной Европы таких варваров возникала мысль о необходимости сдерживания Красной армии.
– Вполне естественно относиться к русским как к разумным человеческим существам, – говорил в своем кругу Александр Кадоган, постоянный заместитель министра иностранных дел Великобритании. – Но поскольку они таковыми не являются, а охвачены безумной подозрительностью, то от нас требуется невиданное терпение.
По существу, вернулись предвоенные настроения. Тогда, после пакта с Гитлером, Советский Союз рассматривался как фактический союзник нацистской Германии. Война Советского Союза с Финляндией едва не стала в 1940 году поводом для почти открытых действий Англии против Советского Союза. Управление специальных операций готовило диверсии на советских нефтяных объектах. Британские добровольцы-горнолыжники тренировались во Французских Альпах, ожидая отправки в Финляндию. Они должны были стать своего рода «интернациональной бригадой» и помочь финнам.
Многие в Англии и Соединенных Штатах считали Сталина и Гитлера двумя главными преступниками в мире. Сторонники такой точки зрения исходили из того, что союз со сталинским режимом мог быть только временным.
Генерал Джон Дин, который во время войны руководил американской военной миссией в Москве, считал, что в Вашингтоне, занимаясь поставками оружия и стратегически важных материалов по ленд-лизу в СССР, перестарались и передали советской армии больше, чем следовало, – в особенности после того, как в войне наметился поворот в результате Сталинградской битвы.
«Абсолютно правильным было относиться к России как к союзнику, – доказывал генерал Дин, – до тех пор, пока она терпела поражение в войне, но ситуация для нас стала очень серьезной, когда русские начали контрнаступление».
Британские дипломаты составили доклад, в котором говорилось: «Общее мнение всех стран, граничащих с Советским Союзом и испытавших на себе советское правление, таково, что, каким ужасным бы ни было поведение немцев, это меньшее зло, чем правление России».
22 мая 1945 года британский посол при польском правительстве в эмиграции сэр Оуэн О’Малли жаловался, что советское правление в Восточной Европе означает «чистки, аресты и расстрелы». Запад делает вид, что не замечает этого, во имя сохранения единого фронта против нацистской Германии, но настало время менять политику. Советская система «такая же жестокая, как правление нацистов». 1 октября 1945 года британские военные докладывали в Лондон, что пребывание советских войск на территории Польши сопровождается «повсеместными убийствами, изнасилованиями и грабежами. Такое поведение советских войск всем уже знакомо».
В свою очередь, Сталин опасался, что англичане и американцы могут сговориться с немцами и вместе повернуть против него. 29 июня 1945 года маршал Георгий Константинович Жуков отдал приказ провести полную перегруппировку советских войск, находящихся на территории Германии, и подготовиться к ведению боевых действий против неназванного противника.
Шанс преодолеть разногласия представился на встрече «Большой тройки» в Потсдаме. Гарри Трумэн считал очень по-американски, что большинство проблем – результат непонимания. Нужно встретиться со Сталиным – «лицом к лицу» – и обо всем спокойно договориться. Трумэн с детства гордился своей способностью договариваться с людьми.
Гарри Трумэн объяснял историку Роберту Шервуду:
«Внешняя политика, проводимая моей администрацией, является продолжением той, что была у страны с 1939 года. Я полагаю, что все мы испытывали к России самые добрые чувства как к нашему союзнику, и я знал, направляясь в Потсдам, что готов оказать ей помощь в деле восстановления…
Но печальный опыт, кажется, свидетельствует, что русские не относятся к договорам с тем же священным трепетом, с которым относимся к ним мы».
Когда Трумэн приехал в Потсдам, Черчилль пожелал с ним познакомиться. Президент пригласил его на одиннадцать утра. Дочь британского премьер-министра Мэри потом сказала, что отец не вставал так рано лет десять.
Черчиллю было за семьдесят. У него было ощущение, что он уже все видел. Он привык, что им восхищаются. Но выглядел он неважно, устал. Черчилль произнес множество комплиментов Трумэну. Американский президент записал в дневнике: «Уверен, что мы бы прекрасно поладили, если бы он не пытался все залить елеем».
Днем 16 августа Трумэн захотел осмотреть разрушенный Берлин. То же сделал и Черчилль, он провел полчаса на развалинах имперской канцелярии. Увидев развалины, сказал:
– Вот что было бы с нами, если бы они победили.
Все задавались вопросом: где же Сталин?
Советский вождь приехал позже остальных, вечером 16 августа, на поезде. Говорили, что его задержали дела. Возможно, он просто хотел подчеркнуть свою значимость. Англичане и американцы изумились сталинской охране. Он появился в Потсдаме в сопровождении тысяч солдат НКВД. Западные дипломаты полагали, что у советского вождя паранойя.
Посол Аверелл Гарриман, который тоже приехал в Потсдам, поздравил Сталина с победой.
– Вы дошли до Берлина. Рады?
– Чего радоваться? – ответил Сталин. – Император Александр дошел до Парижа.
К новому американскому президенту Гарри Трумэну Сталин сам приехал знакомиться. Дипломаты заметили, что вождь постарел. Он медленно двигался, говорил мало и тихо. Трумэн попытался обратиться к Сталину фамильярно – «дядя Джо», но понял, что этого не следует делать. Сталин уверенно сказал, что Гитлер жив и скрывается где-то в Испании или Аргентине. Повторил свое обещание принять участие в войне против Японии.
Гарри Трумэн неуверенно пригласил Сталина пообедать. Вождь с удовольствием остался. Подавали суп со шпинатом, жареную печень и бекон, запеченную свинину, картофель, фасоль, хлеб, джем, фрукты, пирожные и сигары, от которых Сталин отказался, и калифорнийское вино, которое он оценил.
Трумэн написал жене: «Сталин мне нравится. Он прямой человек».
Здесь, в Потсдаме, началась атомная эпопея. Трумэн сказал Сталину, что создано новое оружие. Принято считать, что президент сообщил тогда об успешном ядерном испытании, чтобы произвести впечатление на Сталина, надавить на него. Но Трумэн приехал в Потсдам в хорошем настроении. Морское путешествие доставило ему удовольствие. Показывали кино, нашлись партнеры для игры в покер. Он много гулял по палубе и думал, что со Сталиным поладит.
«Идея использовать атомную бомбу для давления на русских никогда не обсуждалась в Потсдаме, – писал Аверелл Гарриман. – Трумэн просто об этом не думал. Настроение было такое: относиться к Сталину как к союзнику, трудному, конечно, союзнику – в надежде, что будет вести себя соответственно».
В Потсдаме решали, что делать с разгромленной Германией. Договорились полностью уничтожить ее военную промышленность, распустить все нацистские учреждения, объяснить немецкому народу, что он сам виноват в своем бедственном положении, и реконструировать германскую политическую жизнь на демократической основе.
В какой-то момент Трумэн поинтересовался у Сталина, что произошло с польскими офицерами, о которых говорят, что их расстреляли в Катыни. Сталин ответил холодно:
– Они убежали.
Прямо во время конференции в Потсдаме «Большую тройку» покинул Уинстон Черчилль. Еще 25 мая 1945 года на аудиенции у короля он подал в отставку как премьер-министр кабинета военного времени. Король поручил ему сформировать временное правительство и провести выборы, которые назначили на 5 июля. Британские солдаты, разбросанные по всему миру, тоже голосовали, поэтому на подсчет голосов потребовалось две недели.
Черчилль, который находился в ореоле славы, рассчитывал на победу. Но Консервативная партия потерпела тяжелое поражение. По мнению историков, консерваторов постигло возмездие за их зазнайство. Несмотря на свою проницательность и опыт политической борьбы, Черчилль не сумел уловить настроения страны и допустил плачевные ошибки, выступая по радио. Он третировал соперников – Либеральную и Лейбористскую партии – как сборище наглецов, которые берутся не за свое дело.
Консервативная партия впервые с 1929 года перешла в оппозицию. В среде тори всегда преобладал элемент дилетантства благодаря глубоко укоренившимся традиционным воззрениям, что политика есть дело добровольное. Но личные качества лидеров, тот характер, который правящей элите прививали закрытые привилегированные школы, еще недостаточны, чтобы завоевать доверие страны.
Победили лейбористы. Страна поверила в их обещание создать государство всеобщего процветания. После тягот войны никто не хотел думать о большой политике.
26 июля в Потсдам пришли ошеломляющие новости из Лондона. Больше всего была потрясена советская делегация. Неужели заранее не был известен результат выборов, удивлялся Молотов. Черчиллю пришлось покинуть Потсдам. Его сменил на конференции новичок – лидер лейбористов Клемент Эттли, который чувствовал себя неуверенно рядом с Трумэном и Сталиным. Впрочем, все основные решения были уже приняты.
Когда прощались, то много было рукопожатий и пожеланий крепкого здоровья и благополучного возвращения домой. Гарри Трумэн и Иосиф Сталин больше не встретятся. Это была их первая и последняя встреча.
После неожиданного поражения на выборах Уинстон Черчилль казался сломленным человеком, бледной тенью великого лидера. Он привык в военные годы к тому, что его появление на публике вызывало неподдельный энтузиазм. Хотя увидеть его своими глазами могли немногие, сам факт его присутствия рождал спокойствие и уверенность, отсутствие вызывало обеспокоенность и тревогу. После разгрома Франции летом 1940 года его голос был единственным оружием англичан, оставшихся один на один с нацистской военной машиной. Когда он выступал по радио, все так внимательно вглядывались в громкоговорители, будто могли каким-то чудом разглядеть его лицо. Большей частью они слышали голос актера Норманна Шелли, который зачитывал по радио речи, произнесенные Черчиллем в палате общин.
После капитуляции Германии он признался: без войны стало скучновато. Ощущение опасности гальванизировало его мысль, пробуждало в нем жажду действий. Да и страна нуждалась в нем, пока шла война. Когда она закончилась, англичане предпочли другого сорта политиков, обещавших им комфортную жизнь.
Окружение Черчилля советовало ему покинуть большую политику. В том числе его собственная жена. У него начались серьезные проблемы со здоровьем – из-за курения и выпивки. Он выкуривал в день восемь сигар. Не отказывал себе ни в вине, ни в бренди, ни в виски, которые сопровождали обильные трапезы.
В августе сорок пятого Черчилль отправился отдыхать в Италию. Он хотел подумать и решить, что ему делать. Вслед за Черчиллем отдыхать на юг в начале октября отправился и Сталин. «Он постарел, – вспоминала его дочь Светлана. – Ему хотелось покоя. Он не знал порою сам, чего ему хотелось…»
Черчилль много гулял, наслаждался итальянской кухней, устраивал пикники, рисовал и размышлял. Он следил за той драмой, которая разворачивалась на просторах разрушенной Европы. Он отказался удалиться на покой. Лидер оппозиции его величества вернулся в парламент.
Зима сорок шестого – сорок седьмого года была в Англии очень суровой. Промышленность практически остановилась. Экономический кризис привел к уменьшению продовольственных пайков, отмене выдачи бензина, запрете поездок за границу. Сократилась и программа жилищного строительства.
Возник первый серьезный политический кризис из-за советских войск в Северном Иране. В конце августа 1941 года советские и английские войска с двух сторон вошли в Иран, чтобы покончить здесь с немецким влиянием, контролировать нефтепромыслы и обезопасить военные поставки Советскому Союзу. После окончания войны советские войска должны были вернуться домой. Но 1 марта 1946 года они отказались уходить. В Иранском Азербайджане и Курдистане с помощью советских войск возникли две непризнанные республики, которые ориентировались на Москву.
Из-за Ирана великие державы столкнулись в первый раз.
«Историки будущего, – считал шах Реза Пехлеви, – придут к выводу, что холодная война фактически началась в Иране. События в Иранском Азербайджане стали причиной доктрины Трумэна».
В октябре 1941 года вместо коммунистической партии Ирана, запрещенной властями за десять лет до этого, образовалась Народная партия Ирана, Туде. При активной поддержке советских властей партия Туде захватила власть в северо-западной области – Иранском Азербайджане. Шахским войскам пришлось отступить. 12 декабря 1945 года в городе Тебризе Народное собрание провозгласило создание народно-демократического государства Южный Азербайджан. Президентом стал лидер только что созданной партии Сеид Джафар Пишевари. Указом правительства 21 декабря началось формирование Народной армии. Ввели собственную денежную систему. Советский Союз перечислил большие суммы в Тебризский банк для поддержки нового правительства.
Так же развивались события и в населенной курдами западной части Иранского Азербайджана, где в небольшом городке Мехабад была провозглашена независимая Курдистанская республика – также при активном содействии Красной армии. Правительство в Мехабаде поддержали около двух тысяч бойцов, прибывших из соседнего Ирака под командованием муллы Мустафы Барзани.
Соединенные Штаты обратились с запросом к союзнику: в северной части Ирана вспыхнуло восстание, направленное против законного правительства, почему советские власти препятствуют правительственным войскам в наведении порядка?
Через неделю, 29 ноября 1945 года, нарком Молотов ответил:
«События, имевшие место в последние дни в Северном Иране, не только не являются вооруженным восстанием, но и не направлены против шахиншахского Правительства Ирана. Теперь, когда опубликована декларация Народного Собрания Северного Ирана, видно, что здесь дело идет о пожеланиях относительно обеспечения демократических прав азербайджанского населения Северного Ирана, стремящегося к национальной автономии в пределах Иранского Государства и имеющего свой особый язык, отличный от персидского языка…
К посылке новых иранских войск в северные районы Ирана Советское Правительство отнеслось отрицательно и сообщило Иранскому Правительству о том, что посылка дополнительных иранских войск в Северный Иран могла бы вызвать не прекращение, а усиление беспорядков, а также кровопролитие, что заставило бы Советское Правительство ввести в Иран свои дополнительные войска в целях охраны порядка и обеспечения безопасности советских гарнизонов…»
Американцы и англичане предполагали, что за этим конфликтом стоит желание советского руководства получить в Иране концессии на разработку нефти.
Сталин объяснил американскому послу интерес к иранской нефти:
– Вы не понимаете нашу ситуацию. Главный источник нашей нефти – месторождения в Баку. Они близки к границе с Ираном, и они очень уязвимы. Берия и другие говорят мне, что вредители – один человек с коробком спичек – могут принести нам серьезный ущерб. Мы не можем рисковать поставками нефти…
Вождь говорил о потребности Советского Союза в получении большей доли в эксплуатации мировых нефтяных ресурсов. Зачем же Англия и Соединенные Штаты препятствуют России в поиске нефтяных концессий?..
– Я вполне понимаю желание Советского Союза получать нефть из Ирана, – говорил американский посол в Москве. – Об этом вполне можно было договориться, не прибегая к аргументации силой, то есть соглашением, заключенным после вывода советских войск из Ирана. Соединенные Штаты вовсе не возражают против стремления СССР обеспечить свою безопасность. Противоречия возникают только в связи с теми методами, которые при этом употребляются с советской стороны…
Соединенные Штаты принялись уговаривать Сталина исполнить свое обещание и уйти из Ирана. Вашингтон не собирался воевать из-за иранской нефти. Но и не понадобилось. Обещание Гарри Трумэна поддержать вместе с Англией жалобу Ирана в Совете Безопасности ООН подействовало на Сталина, чувствительного к настроениям мирового общественного мнения: 24 апреля 1946 года войска были выведены.
Казалось, это лишь досадный эпизод. Посол Гарриман пришел к Молотову в примирительном настроении.
– Конечно, разногласия есть, – рассуждал посол, – но при добром желании всех сторон и при наличии подходящей атмосферы через всякие противоречия можно перекинуть мост. Советская сторона в последние месяцы была уж слишком подозрительной и недоверчивой. Я прекрасно понимаю исторические корни этих чувств, но все-таки советским людям следует проявить немножко больше доверия к союзникам по великой войне… Советская сторона часто просто отвечает «нет» и ставит точку. Такое отношение обижает американцев, создает почву для всякого рода нездоровых подозрений, страхов и опасений о целях и стремлениях Советского Союза. К чему это? Нельзя ли почаще консультироваться? Нельзя ли давать более подробные ответы на дружеские дипломатические запросы?..
Молотов ответил в своем стиле:
– Я прекрасно понимаю важность психологического фактора в отношениях между странами, но и тут должен спросить, все ли в этом отношении безупречно со стороны наших партнеров?.. Если уж говорить с той откровенностью, которую допускает наше с ним старое знакомство, то – да простит меня Гарриман! – советским людям кажется, что как раз американцы в последнее время несколько зазнались и не дают себе труда даже скрывать это…
После Корделла Халла в ноябре 1944 года государственным секретарем Соединенных Штатов стал Эдвард Стеттиниус. Но он провел на этом посту несколько месяцев и в июне следующего года ушел. 3 июля 1945 года президент Трумэн поручил внешнюю политику своему старому знакомому и опытному человеку Джеймсу Фрэнсису Бирнсу, в прошлом конгрессмену, сенатору и члену Верховного суда.
28 апреля 1946 года государственный секретарь Бирнс пригласил Молотова на обед в парижской гостинице «Мерис». Нарком выразил недовольство недружественной позицией американцев в отношении иранских дел.
«Молотов, – отмечено в записи беседы, – говорит, что в последнее время действия Правительства США были направлены против СССР и способствовали созданию атмосферы недоверия вокруг СССР и развертыванию международной кампании, враждебной СССР…
Взять хотя бы пример с Ираном. Правительство США не пожелало отложить обсуждение иранского вопроса на две недели, как об этом просило Советское Правительство. Позже Правительство США настаивало на оставлении иранского вопроса в Совете Безопасности вопреки просьбам СССР и Ирана…
Бирнс говорит, что ссылки Советского Правительства на то, что Иран может представлять опасность для СССР, неосновательны. Что касается иранской нефти, то еще во время Крымской конференции Стеттиниус и Иден заявили об отсутствии у США и Англии возражений против получения Советским Союзом нефтяных концессий в Иране. Следовательно, оставление Советским Союзом войск в Иране было вызвано стремлением Советского Правительства добиться от Иранского Правительства принятия советских требований… Это создало у мирового общественного мнения впечатление, что СССР стремится в Иране к экспансии так же, как он это делает в Европе…»
Государственный секретарь Бирнс считал, что он сам сможет обо всем договориться с советскими партнерами. Госсекретарь сильно себя переоценивал. Он пробыл на посту госсекретаря пятьсот сорок шесть дней, из них половину времени провел за границей, мало интересуясь, что происходит в его ведомстве в Вашингтоне.
Опытные дипломаты его ни в грош не ставили. Его подчиненный Аверелл Гарриман позволил себе высмеять госсекретаря в разговоре с Молотовым.
– Бирнс неопытен в международных делах, – с чувством превосходства заметил Гарриман. – Бирнс привык работать в домашней обстановке. К тому же он судья, то есть человек, привыкший мыслить юридически. Он законник и не всегда понимает, что во внешней политике юридическая норма часто вынуждена уступать политической целесообразности…
А президент Трумэн был недоволен, что госсекретарь действует самостоятельно, не советуясь с Белым домом. Он разозлился на Бирнса, который, вернувшись из Москвы, собирался сначала выступить по радио. Трумэн потребовал, чтобы госсекретарь отчитался перед президентом.
5 января 1946 года он вызвал Бирнса в Овальный кабинет и зачитал вслух адресованное государственному секретарю письмо:
– У меня нет сомнений, что Россия намерена вторгнуться в Турцию и захватить черноморские проливы, ведущие в Средиземноморье. Если не противопоставить России железный кулак и твердые слова, возникнет новая война. Они понимают только один язык: «Сколько у вас дивизий?» Я считаю, что мы больше не должны идти на компромиссы. Мы должны отказаться признавать правительства в Румынии и Болгарии, пока они не будут соответствовать нашим требованиям. Мы должны ясно изложить свою позицию по Ирану. Мы должны сохранять полный контроль над Японией и Тихим океаном. Мы должны восстановить Китай и создать там сильное центральное правительство. То же самое должно быть сделано в Корее. После этого мы должны настоять на возвращении наших судов из России и добиться урегулирования вопроса о российских долгах по ленд-лизу. Я устал нянчиться с Советами…
Джеймс Бирнс в январе 1947 года подал в отставку «по состоянию здоровья».
Когда советские войска под давлением США и ООН ушли, иранская армия по приказу шаха вошла в Иранский Азербайджан и его курдские районы, сокрушила сепаратистские режимы и восстановила власть центрального правительства.
1 декабря 1946 года власти Иранского Азербайджана приняли решение не сопротивляться шахским войскам. Шахские войска устроили резню, рубили головы и вспарывали животы. Через открытую советскую границу больше двадцати тысяч иранских азербайджанцев перешли на советскую территорию, среди них президент непризнанной республики Джафар Пишевари. Вскоре он погибнет в Баку в автомобильной катастрофе.
Премьер-министр Ирана Кавам ос-Салтан тянул время, чтобы избежать предоставления концессий. После вывода советских войск меджлис сначала отказался ратифицировать соглашение о нефтяной концессии Советскому Союзу, затем запретил партию Туде. Эта история сильно напугала западных политиков. На Западе боялись, что рано или поздно Сталин попытается взять под контроль нефтяные месторождения Ирана.
Для Англии, которая жила за счет импорта нефти, в том числе иранской, это был вопрос жизни и смерти. Британский министр иностранных дел в правительстве лейбористов Эрнест Бевин сказал своим подчиненным:
– Наши отношения с Россией относительно широкого круга европейских проблем приходят к тому же положению, в каком когда-то мы были с Гитлером.
Возможно, происходившие тогда в Иране события и нефтяные страхи стали одной из причин того, что 5 марта 1946 года Уинстон Черчилль произнес знаменитую речь о железном занавесе.
Когда Черчилль собирался в Соединенные Штаты, он получил приглашение посетить Вестминстерский колледж в небольшом городке Фултон в Миссури, родном штате президента Трумэна. Президент Вестминстерского колледжа Фрэнк Макклюэр обратился к одному из своих выпускников – близкому к Трумэну генералу Гарри Вогану, который преподавателям больше запомнился игрой в футбольной команде – он был центральным нападающим. Президент колледжа поехал в Вашингтон и попросил генерала помочь пригласить Черчилля в Миссури. Генерал пошел к Трумэну.
Президент Трумэн взял письмо, адресованное Черчиллю, и приписал внизу: «Это прекрасная школа в моем родном штате. Надеюсь, вы сможете приехать. Я вас представлю. Всего наилучшего».
Миссури не самый известный штат в США, Фултон не самый большой город, здесь вообще мало что происходит. Только однажды приехал Черчилль, произнес речь, и она сделала Фултон историческим городом. В память о знаменитой фултонской речи здесь открыли музей Черчилля. Вестминстерский колледж – главная достопримечательность города. Теперь, кстати говоря, здесь учатся студенты и из нашей страны.
Трумэн и Черчилль поехали в Фултон на поезде. Черчилль пребывал в отличном настроении. Перед ужином выпил пять порций скотча. Утром 5 марта 1946 года он внес последние исправления в свою речь, которую размножили на ротапринте. Американский президент прочитал текст и одобрил.
Тысячи людей собрались, чтобы увидеть Трумэна и Черчилля. После обеда в доме президента колледжа гости отправились в спортивный зал. Другого помещения, способного вместить всех желающих, в колледже не нашлось. Во вступительном слове Трумэн рассказал, как познакомился в Потсдаме с Черчиллем и Сталиным, и они оба ему понравились. Черчилля он назвал одним из выдающихся людей нашего времени и предоставил ему слово.
– Я глубоко восхищаюсь доблестным русским народом и моим товарищем в военные годы маршалом Сталиным, – говорил Черчилль. – Мы понимаем, что России необходимо обеспечить безопасность своих западных границ, устранив любую возможность германской агрессии. Мы рады, что Россия заняла законное место среди ведущих мировых держав. Мы приветствуем ее флаг на морях. Но я не могу не сказать о том, что происходит в Европе. На мир, озаренный победой союзников, пала тень. Никто не знает намерения Советской России и ее международной коммунистической организации и каковы пределы, если таковые существуют, их экспансии.
И вот тогда Черчилль произнес знаменитые слова о железном занавесе:
– От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике железный занавес опустился на наш континент. По ту сторону занавеса все столицы древних государств Центральной и Восточной Европы – Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест и София. Все эти знаменитые города и их население оказались в советской сфере… Почти все эти страны управляются полицейскими правительствами, в них нет подлинной демократии… Это явно не та свободная Европа, ради которой мы сражались. Я не верю, что Советская Россия жаждет войны. Она жаждет неограниченного расширения своей власти и идеологии. Из того, что я наблюдал в годы войны, я заключаю, что наши русские друзья и соратники ничем не восхищаются больше, чем силой, и ничего они не уважают меньше, чем слабость, особенно военную слабость.
Первая реакция на его речь была очень критической и на Западе, и на Востоке. Американские газеты обвиняли Черчилля в том, что он отравил и без того трудные взаимоотношения между США и СССР и опять пытается втянуть их страну в европейские дела. Трумэн поспешил сказать журналистам, что не читал текст заранее: в свободной стране каждый имеет право говорить все, что он думает.
Президент написал Сталину, что приглашает его в Соединенные Штаты и готов прислать за ним авианосец «Миссури». Трумэн обещал отвести Сталина в университет Миссури, чтобы и он мог, как Черчилль, сказать, что он думает. Сталин отклонил приглашение.
Назначенный послом в Советский Союз американский генерал Уолтер Беделл Смит в Нью-Йорке остановился в той же гостинице, в которой жил Черчилль. Смит не разделял все взгляды Черчилля, высказанные им в Фултоне, но очень хотел его увидеть. Смит позвонил в его номер. Черчилль пригласил зайти. Посол застал его в ванной комнате. Пока Черчилля одевался, они несколько минут поговорили.
Бывший премьер-министр был крайне раздосадован пикетами на улицах. Коммунисты и левые ругали его почем зря, а он привык к тому, что в Америке его встречают восторженно. Но считал, что сделанный им в Фултоне анализ точен.
– Припомните мои слова – через год-два многие из тех, кто меня сейчас поносит, скажут: «Как Черчилль был прав!»
Молотов и Вышинский выразили свое негодование государственному секретарю Джеймсу Бирнсу на переговорах в Париже.
«Молотов и Вышинский, – говорится в записи беседы, – выражают удивление, что Черчилль выбрал именно США для выступления со своей речью, которая была не чем иным, как призывом к новой войне.
Бирнс берет под защиту Черчилля, указывая, что он выступал не как член Британского Правительства, а под свою ответственность, что ни он, Бирнс, ни Трумэн не видели речи заранее и пр.
Молотов замечает, что Черчилль подорвал свой престиж, выступив с такой речью.
Бирнс говорит, что заслуги Черчилля в минувшей войне настолько велики, что Черчилль до самой смерти будет иметь массу поклонников…
Молотов отвечает, что нельзя оправдывать Черчилля, провозгласившего новую расовую теорию, теорию англосаксонского господства над миром, с которой далеко не все согласятся…»
Сталин назвал речь Черчилля «опасным шагом». Он увидел в ней контуры противостоящего ему военного союза, хотя сильно рассчитывал на англо-американские противоречия. 9 февраля 1946 года он выступил перед избирателями на выборах Верховного Совета СССР. Сталин сказал, что коммунизм и капитализм несовместимы, поэтому война неминуема. Конфликт с Западом возникнет в пятидесятых годах, когда Америка будет переживать тяжелый экономический кризис.
В Вашингтоне вздрогнули. Американские политики решили, что Сталин «объявил войну Соединенным Штатам».