Он очнулся в полной темноте.
Воняло канализацией.
Баттура сразу понял, что сидит в этой холодной вонючей жиже, но почему, неясно. Голова была, как гандон, в который налили воду – что-то жидкое в ней неустойчиво болталось и раскачивалось из стороны в сторону. Он попробовал встать, но ноги его не выдержали и Баттура опять сел. Ноги дрожали. Руки – тоже. Всё его тело мелко вибрировало и отвратительно звенело, как расстроенная струна.
«Что за… Твою мать!» – подумал Баттура.
– Эй! – почему-то сказал он.
Голос его звучал так, будто он сидел в бочке. Зато, привел в чувства. Он почувствовал, что саднящее болит левое плечо, правая нога чем-то придавлена, мокрая задница замерзла, а в руке что-то теплое. Он поджал пальцы кисти и понял – зажигалка. Привычно щелкнул ее крышкой и высек огонь.
Правую ногу зажимала груда бетонных обломков. Прямо – была вогнутая стенка. Она склизко поблескивала. Баттура повертел головой, увидел по обеим сторонам, уходящее в темноту, нутро огромной трубы и, не сразу, но понял, что сидит на дне коллектора в центре кучи битого бетона. Над головой чернел, щерясь прутьями арматуры, большой, заваленный сверху кусками бетона, провал.
Нога стала затекать, он раскидал с нее обломки и выпрямил.
И тут вдруг до него дошло, что всё это – не сон.
Он погасил огонь зажигалки.
Было абсолютно темно и так же – тихо.
«Спокойно…, – подумал Баттура. – Успокойся…»
Если он как-то сюда попал, думал он, значит, есть и способ тем же путем отсюда выбраться. Надо только, чтобы глаза привыкли к темноте. Он даже закрыл их для этого.
Воняло.
В голове жидко бултыхалась детская считалка: «В клетке плачет крокодил. Как он в клетку угодил? Вот проснемся, разберемся. В клетке плачет крокодил…»
Баттура открыл глаза, оглядел темноту вокруг.
Ничего.
Поднял голову кверху. В том месте, где он раньше заметил провал, слабо тлело световое пятно. Не свет, не луч его, а только вялый размытый намек на свет.
Баттура опять зажег огонь, и, глядя на разрушенный верх трубы, попробовал встать на ноги. Предплечье на мгновение прострелило резкой болью так, что Баттура даже громко вякнул. Но потом осталась только тупая, как прежде, боль. Зажигалку так держать было неудобно, и он переложил ее в правую руку. Выпрямляясь, уперся лопатками в потолок. Подсвечивая зажигалкой, попробовал пошевелить куски бетона, загромоздившие провал, и сразу понял, что дело это – гиблое. Те сидели крепко.
– Угораздило… – сказал Баттура.
Он достал телефон. Связи не было. Он посветил экраном вокруг, еще раз оглядел потолок. Снова попробовал набрать номер Сергея. Бесполезно. Спрятал телефон в карман и подумал о том, что все – люди, как люди, если и падают в канализацию, то хотя бы в те коллекторы, где можно выпрямиться во весь рост, погулять… А ему, Баттуре, как всегда – самый идиотский вариант из всех возможных. Надо же было попасть именно сюда, в трубу Кёрте начала двадцатого века, где телефон не работает, а передвигаться можно только на карачках. Но передвигаться надо. Он примерно знал, как идет эта труба под городом, и знал, что кое-где в ней есть люки наверх. Правда, ему было неизвестно, как часто? Кроме того, эти люки он видел к востоку от Дома Радио. Есть ли они на западе, тоже – неизвестно. Вероятно, есть, но наверняка было бы идти на восток.