Позже и я стал главным героем этого шоу, но вспоминать об этом мне не хотелось. С момента побега год назад я не изменился: та же испуганная крыса с пустым желудком и карманами. Высунул острую мордочку из-за необъятной синей спины проводницы, втянул воздух, пропитанный озоном и креазотом. Тихо, хищниками не пахнет. Бродят обычные ишачки заезженные, овцы недостриженные, между ними снуют шелудивые дворняжки, ладошки чумазые тянут. Нечего подавать, самому бы кто подал.
Живот свело, не удержался, взял пирожок у бабки с жестяной бадьёй. Она откинула марлю, выудила один двузубой вилкой.
– С мясом хоть? – спросил на всякий случай.
– С мясом, с мясом, – заулыбалась она радостно. – Всё свеженькое.
– Вчера мяукало, – хохотнул торговец газетами.
Бабка зыркнула на него, но ничего не сказала. Пирожок был в стиле “А где мясо? – А вы уже его проскочили”, но и тут ждало разочарование.
– Бабуль, ну там печёнка же!
– Так я же для вкуса немного добавила, чтобы вкуснее было.
Я раздосадованно махнул рукой:
– Не выношу печенку.
Бабка недовольно пробурчала что-то про “харчами перебирает”. Гадание на пирожке не сулило удачи в Харькове и в этот приезд, но после голодной зимы в Севастополе оставаться в родном городе совсем не хотелось. Угрюмо обкусывая пирожок по бокам я двинул пешком на Пушкинскую. Прошёл БлагБаз, грязный и шумный.
На передней стенке ларька моего знакомого палестинца Дамана с первой в Харькове шавермой висела новая вывеска “Шаурма”, и срезал мясо с шампура явно не палестинец. Значит, и Дамана выжили. Жаль, круто делал. Вскарабкался вверх по Бурсацкому спуску, где жила когда-то Людмила Гурченко, прошмыгнул мимо своего бывшего ларька под Домом органной музыки. Справа от него держал ларёк дальний родственник раскатавшей меня в тонкий блин “крыши”, слева – Валентина, занявшая мне когда-то 200 баксов под 20% в месяц. Оставался полтос, за год насчитала наверное уже астрономическую сумму процентами на проценты. Содрать с меня и можно до конца жизни не работать. Сдирать правда особо нечего: за мою шкуру много не дадут. Видеться ни с кем из них мне не хотелось.
На Историческом музее кивнул по старой памяти мужикам, тянущим из ломбарда холодильник. Скульптор наверное что-то другое хотел изваять, а вышло это. Справа – Горсовет, под ним стояла моя морозилка, где работала беременная девочка Таня, красивая и уставшая от всех: родных, людей, парней. Она жила со странной девочкой-мальчиком Оксаной, которая представлялась Олегом, и всячески пыталась соответствовать этому имени. Тяжёлая история. Хоть и коснулась меня по касательной, но всё равно кольнуло холодом в правый бок. Потом как-нибудь расскажу.
Перебежал через трамвайные пути перед самым носом одиннадцатой марки. Она идёт туда, куда мне надо, но сейчас даже трамвай для меня роскошь. Похожу пока пешком.
Задержался ненадолго перед каменными Зигфридами “ДонУгля”. Стоят тёмно-серые, покрытые вездесущей чёрной сажей, тяжело опираются на свои кирки, как на двуручные мечи. Есть в Харькове что-то от Берлина Шпеера и Лени Рифеншталь. Монументальное, бездушное, механистическое и этим сильно привлекательное. Как артефакты инопланетной цивилизации, обжитые разумными мартышками. Соцреализм, нацреализм, какая разница по сути самого искусства?
Зигфридам спешить некуда, а крысе лучше не останавливаться. Пробежал мимо поворота к своему бывшему институту. Вылетел я из него из-за своих бандитских разборок. Боль и сожаление об этом останутся со мной на всю жизнь. Мне часто будет сниться, что я снова студент, и даю себе твёрдое слово, что на этот раз отучусь до конца и получу диплом. Во снах напрягаться не надо, всё само получается. Жаль, в жизни не так.
Через дорогу – бывший ларёк Армена. Не знаю, что с ним сейчас. Может, после расправы в подвале, сбежал к себе в Армению. Там крышевавшие нас братья вряд ли достанут, другая страна уже. А вот Крым внезапно стал украинским в каком-то мутном статусе. Дурак я был, когда думал, что они до Севастополя не доберутся. В ларьке у Армена работала его “Олга”, девочка с длинными, до пояса, волосами натурального иссиня-чёрного цвета и голубыми глазами. Очень он её хотел, но так и не добился. Не польстилась Олга ни на “вольгу” цвета заката над озером Севан, ни на дорогие рестораны.
Оля прятала меня пару ночей у себя в общаге, потом возила мне продукты в мою нору, где я скрывался от бандитов перед бегством из Харькова. Странная, холодная, бесстрастная. Всё с ней как-то мимо было. И в постель она со мной ложилась, и пельмени на маленькой кухне варила с одним и тем же выражением лица. Но почему-то прятала, и почему-то ездила, тратила свою небольшую зарплату на продукты для загнанной голодной крысы. Надо будет найти её. Сейчас в ларьке другая девчонка сидит. Всё потом. Пока не разъяснилась обстановка, глупо светить своим примелькавшимся фейсом.
Кинотеатр “Дружба”, который харьковчане упрямо называют Жданова, чтобы чем-то отличаться от понаехавших в первую столицу. Здесь из-за вредного деда я потерял целую морозилку дорогого швейцарского мороженого “Scholler”. Здесь и начался затяжной полёт моего маленького бизнеса в задницу. Интересно, существует в мире справедливость? Если да, то деду сейчас несладко. Хотя вряд ли. Богу, кажется давно надоело сюда заглядывать, есть на планете места поинтереснее.
Нырнул в переход, мелькнуло знакомое лицо. Запомнил, но не обозначился. Мордой кирпичом, разглядывая наклеенные на стены объявления, проскочил мимо. И только посмотрел направо, на бывший свой киоск, наткнулся на пристальный взгляд Алика, моего первого начальника в жизни. Сразу стало холодно. Шерсть на загривке встала дыбом. Я ускорил шаг, не глядя в его сторону. Может, не заметил? Алик нагнал меня возле входа в “Гигант”. Юркнуть в его высокие двери я не успел.
– Какие люди! – улыбнулся он своим проваленным ртом. – Ты знаешь, сколько тебя народу ищет?
Крыса в моём лице оскалила зубы:
– Я с братьями рассчитался полностью. А ты, смотрю, ларёк себе вернул? Решил проблемы? А где мой напарник-кидала? С тобой работает?
Алик перестал улыбаться.
– Пойдём поговорим.
Мы сели на летней площадке кафе, заказали по кофе.
– Где Витёк? – спросил я сразу.
Алик, не глядя мне в глаза, ответил:
– Не знаю. К себе в деревню, наверное свалил. Как ты сбежал, он пару месяцев покрутился тут и исчез. Тебя разве это должно сейчас волновать? Ты денег поставщикам должен.
– Я или мой напарник?
– А это неважно, – усмехнулся Алик, – Витёк пропал, а ты вот он: живой и здоровый. Кто там разбираться будет?
Я уткнулся в свою чашку. В осадке на дне трещины напоминали то виселицу, то кинжал.
– Как ты ларёк просрал?
– Может, у Витька спросишь? Это ты мне его навязал.
– Не я, – поморщился Алик, – Витю этого Костюки навязали. Это было их условие, чтобы меня отпустили.
– А я, значит…
– А ты, значит, козлом отпущения будешь, – резко оборвал меня Алик. – Кто ты мне такой, чтобы я о тебе думал? Ты – лошок, под руку подвернулся вовремя, чтобы я с этой темы соскочил. Мне плевать на тебя в принципе. Но за то, что помог мне из моей халепы вылезти дам тебе совет: Южный вокзал во-он в той стороне. Не рекомендую тебе тут задерживаться.
Он поднялся из-за стола: длинный, нескладный, но весь такой аккуратненький и свежевыстиранный. Сверкнул мне на прощание золотыми зубами.
– Вали, Дим, ничего хорошего тебе тут не светит. И возле моего ларька не маячь. После Витька мало товара и много долгов осталось. Я видел результаты аудита, но тебя это не спасёт. У-ез-жай, сегодня же.
Тонкие пальцы с золотой печаткой на безымянном сдавили мне плечо, добавляя словам веса. Было б мне ещё куда ехать.