Лесом густым, сосновым шла песчаная дорога. Кое-где подле самой дороги, на воткнутой в землю палке, раздвоенной сверху, висела высохшая змея, убитая прохожими. Змей в гуслицких лесах очень много. Далее они часто переползали нам дорогу, и мой возница, уже немолодой, словоохотливый, шустрый гусляк, вскакивал с телеги, старался догнать змею и убить ее, после чего срезывал палку, расщепливал ее, втыкал в землю и вешал змею.
– Для чего это ты делаешь, Василий Степанович? – спрашивал я его.
– За кажинную змею, кую убьешь, сорок грехов прощается, – отвечал он, крестясь.
– Хорошо. А вешаешь ее зачем?
– Никак нельзя без этого, ее оживят свои, заслуга пропадет.
– Кто это свои?
– Царь ихний, змейный.
– Какой царь? – удивился я.
– Змейный царь: он большой змий, белый, будто высеребрен, глаза словно яхонт, красные, и на голове золотая корона, а живет этот змий в земле, и все знает: где, к примеру, змея убита, он в минуту там – зашипит, зашипит, и змеи разные к нему со всех сторон сбегутся. А у царя на голове, под короной есть живая и мертвая вода. С правой стороны живая, с левой – мертвая. Змеи этой воды на жигалище (жало) из-под короны достанут и помажут убитую – сначала мертвой, от которой раны зарастут, а потом живой глаза помажут, и змея оживет. Вот для этого ее и вешают, чтобы достать нельзя.
– А кто это тебе говорил?
– Все знают; в книгах так писано.
– Да ведь в книгах и врут частенько.
– Нет, барин, в книгах не врут, которые настоящие книги, а вот в газетных книгах врут.
– В каких газетных?
– Которые примерно из газетов печатают.
– Не понимаю, объясни!
– Сейчас. Об Чуркине: сперва в газетах писали, потом из этого в книгу напечатали, и все вранье: там пишут убивства да убивства, а Вася Чуркин отродясь никого не убивал, потому он был человек не такой, чтобы убить… Это они зря пишут. Вот другой его брат, Степка, по прозвищу Михалкин, который теперь в Московском остроге сидит, – тот хуже! А Вася что!.. Вася добрый, царство ему небесное!