Гулливер в стране лилипутов - читать онлайн

Глава третья

Поднявшись на ноги, я мог окинуть взором громадную часть страны, и это зрелище перенесло меня в далёкие времена, когда, будучи ребёнком, на полу одной из больших комнат нашего дома строил точно такие же города, как столица страны, лежавшая теперь передо мной. Вся страна напоминала клумбу. Тут были поля и пастбища – одни величиной с шахматную доску, а другие даже достигали размеров самой большой скатерти моей матери, – леса, которые нельзя было бы накрыть четырьмя широкими простынями. В ближайшем лесу я заметил старые вековые деревья, прямо-таки громадные – высотой с нашего мальчика-подростка! Размеры животных соответствовали, конечно, всему остальному. Лошади и коровы были приблизительно с белку, не считая хвоста; гуси не превосходили нашего крапивника; мухи казались едва заметными точками, а блохи были хоть и не видимы простым глазом, но присутствие их чувствовалось не меньше наших. У всех жителей этой страны очень хорошее зрение, но лишь на близком расстоянии: они могли видеть, как мухи чистят себе хоботок, и, конечно, солнце и луну, но из звёзд им удавалось разглядеть только ближайшие и те, блеск которых был особенно ярок. Бесконечные россыпи далёких звёзд для них не существовали вовсе.

Пока я обводил взглядом раскинувшуюся передо мной страну, ко мне приблизился верхом на лошади сам император со своей свитой, и тут едва не случилось несчастье: лошадь императора, хоть и была прекрасно выезжена, всё же испугалась, увидев меня, и встала на дыбы. К счастью, император, прекрасный наездник, сумел удержаться в седле.

Тут же он приказал накормить меня и напоить, и вскоре подкатило двадцать телег с пищей и десять – с напитками. Я поднимал их одну за другой и опустошал, вытряхивая содержимое прямо в рот. Все опять безмерно удивлялись, а императрица и несколько принцесс, которые присутствовали при этом зрелище, морщили свои крошечные – величиной не больше муравья – носики.

Когда я закончил обед, император подошёл ко мне так близко, что я хорошо смог его разглядеть. Чтобы видеть его ещё лучше, даже лёг на бок, поэтому могу хорошо его описать, тем более что позднее часто держал его в руках. Фигура императора внушала глубокое почтение: он был выше всех своих подданных на ширину моего ногтя; осанка его поражала величием и достоинством, несмотря на преклонный возраст – двадцать восемь лет (в этой стране живут не так долго, как у нас; учиться дети начинают в два года; девушки могут вступать в брак в двенадцать, а юноши – в пятнадцать лет). Черты лица императора отличались мужественностью и выразительностью. Особенное впечатление производила слегка отвислая нижняя губа и орлиный нос. Голос его, хотя и тонкий, всё же звучал отчётливо и ясно. Одет он был просто и благородно: голову покрывал золотой шлем, украшенный драгоценными камнями, с султаном развевавшихся перьев. Меч императора, рукоять и ножны которого тоже были щедро украшены золотом и драгоценными камнями, был длиной с большую швейную иглу, и он всё время держал его наготове, чтобы защищаться, если бы в этом возникла необходимость. Его многочисленная свита была так пёстро и красиво одета, что казалось, будто по земле разостлано роскошное, богато вышитое дамское бальное платье. Его величество говорил со мной очень долго и снисходительно, а я отвечал почтительно и скромно, но мы совершенно не понимали друг друга.

Наконец император призвал на помощь множество учёных – их легко было узнать по одежде. На каких только языках я к ним ни обращался: на английском, французском, итальянском, латинском, греческом, на всех наречиях немецкого языка, – ничего! Никто меня не понимал. Часа через два двор удалился, и я остался под усиленной охраной, которая должна была защищать меня от любопытства, грубости и злобы толпы. И действительно: не прошло и часа, как в меня стали бросать камни – сначала по одному-два, а потом помногу. Начали даже пускать в меня стрелы, и одна чуть не выбила мне глаз. Тогда начальник стражи велел схватить шестерых зачинщиков и выдать мне. Я поднял их и пятерых засунул в карман, а шестого взял в левую руку, как будто собирался съесть.

Бедняжка запищал от страха, как кролик, которого ухватила лиса, а когда я вынул из кармана нож, который был вдвое длиннее, чем сам преступник, то все оцепенели от ужаса. Но я только разрезал цепи бунтовщика, поставил его на землю и дал ему легкого пинка согнутым пальцем. Проделав с остальными то же самое, я заметил, что это произвело благоприятное впечатление на толпу и солдат: все они явно ко мне расположились.

Первые две недели, что я прожил в храме, мне пришлось спать на голой земле, но всё это время мне готовили постель. Сто пятьдесят перин были пришиты одна к другой, и получилась одна большая перина нужной для меня длины и ширины. Пришлось также положить друг на друга четыре слоя таких перин, то есть всего их понадобилось шесть сотен.

Таким же образом для меня изготовили простыни, одеяло и подушки, но всё же спать было жестковато. Между тем всё новые толпы из разных концов государства ежедневно приходили подивиться на меня, из-за чего жизнь замерла: торговля остановилась, промышленность упала. Сапожники не шили больше обувь, а портные – платья; булочники перестали печь хлеб, а крестьяне доить коров; школьники не ходили в школу, а женщины забыли про хозяйство. Все побросали свои дела, чтобы взглянуть на небывалое чудовище. Тогда император издал указ, по которому те, кто уже видел меня, должны были немедленно возвратиться в свои края и ни в коем случае не приходить ещё раз. Только эта мера не помогла: чиновники брали взятки и позволяли пробираться ко мне всем, кому заблагорассудится. Тотчас по возвращении в столицу император собрал государственный совет, и вокруг моей персоны разгорелись нешуточные споры: всех пугали опасности, которым я мог подвергнуть страну.

– А вдруг он вырвется! – говорили некоторые члены совета. – Ведь одним движением руки он может разрушить целые города; одного его шага достаточно, чтобы уничтожить все наши посевы, чтобы подавить население!

– Это можно было бы предотвратить, – отвечали другие, – мы не беззащитны. Но проблема в том, что его нужно кормить. Если он продолжит поглощать такое количество пищи ежедневно, то рано или поздно в стране начнётся голод!

Тогда один из членов совета предложил просто уморить меня голодом, а другой – убить отравленными стрелами.

– А куда мы денем тело? – спросил кто-то. – Разложение этого исполинского трупа вызовет эпидемию!

Во время этих рассуждений в зале заседаний появились два офицера охраны и доложили императору о моём гуманном поступке с шестью возмутителями спокойствия.

Это известие произвело такое впечатление на всех собравшихся, что император – с ним согласился и совет – приказал гражданам, проживавшим поблизости от храма, доставлять мне ежедневно шесть голов крупного рогатого скота, сорок баранов, а также всякое другое мясо, триста хлебов, десять бочек вина и всё прочее. Оплата всех этих затрат должна была производиться из императорской казны. Чтобы служить мне, были наняты шестьсот человек, которые вскорости и поселились в многочисленных палатках вокруг храма.

Количеству прислуги не стоит удивляться: ведь чтобы вычистить один мой башмак, требовалось пятнадцать человек, а чтобы заштопать небольшую дыру на чулке, приходилось привлекать к работе двенадцать подмастерьев под руководством мастера.

Нужную для умывания воду подвозили, конечно, на лошадях; вместо таза мне дали бассейн для плавания, а мыльную пену для бритья я разводил в большом котле. Ужасно смешно было смотреть, как чистили мой сюртук: для этого у ворота прикрепляли несколько канатов, и по ним крошечные люди со щётками карабкались вверх-вниз, как наши маляры, когда красят дом.

Моё платье, в общем, не нравилось жителям страны: они были недовольны, что я одет не по их моде, – а ещё им, очевидно, казалось неприличным, что шея и руки мои чуть выше кисти были открыты. Вот и решили они сшить мне новый костюм, для чего были призваны триста портных.

Чтобы снять мерки, к моей спине приставили громадную – до самой шеи – лестницу. Один из портных взобрался на самую верхнюю ступеньку и спустил на шнурке свинцовую гирьку, чтобы определить, какой длины должен быть пиджак. Другие портные в это время снимали мерки для рукавов, измеряли ширину груди, спины и объём талии. Двести портных должны были сшить бельё. Все эти швейных дел мастера были худые и тонкие, как стрекозы, и прыгали вокруг меня с ловкостью кузнечиков. Самое грубое полотно, которое портнихи использовали для моего белья, было не толще плёнки, что покрывает яйцо под скорлупой, а самое тонкое было прозрачно, как легкий туман, и разрывалось от малейшего моего дуновения. Портнихи умели плести из него удивительное по тонкости кружево. Чтобы сшить для меня бельё, приходилось, конечно, сшивать один с другим множество слоёв самого грубого полотна, и тогда получались довольно прочные рубашки и простыни. Особенное удовольствие доставляло смотреть, как портнихи вдевали невидимую для меня нитку в невидимую иглу, как потом делали невидимый узелок на нитке и, закончив шов, откусывали нитку зубками.