Один из царей Хорасана[1] увидел во сне султана Махмуда Себуктегина[2] через сто лет после его смерти. Все тело его уже разложилось и превратилось в прах, только глаза вращались. Все ученые были бессильны истолковать этот сон, кроме одного дервиша[3], который почтительно поклонился царю и сказал: «Ему смотреть осталось, что царство другим осталось».
Много людей именитых закопано в землю,
А на земле и следа уж от них не осталось.
Черви точили их падаль в глубокой могиле,
Нынче в земле и костей уж от них не осталось.
Имя живет Нуширвана[4] и славен он благом,
Хоть и следа от него, уж давно не осталось.
Делай добро, человече, и пользуйся жизнью,
Иначе скажут: «Его и следа не осталось».
Захворал на старости один из арабских царей и исчезла надежда на жизнь его. Внезапно вошел в дверь гонец и принес радостную весть, что завоевали для счастья царя такую-то крепость, взяли в плен врагов, а все войско и подданные той страны приведены в повиновение приказу царскому. Царь, услышав эти слова, испустил вздох отчаяния и сказал: «Не мне эта радостная весть, но врагам моим – наследникам царства».
В такой, увы, надежде вся жизнь моя прошла;
Мечтал я, что желанья, свершатся, наконец.
Свершились все желанья, но только пользы нет —
Могу ли питать надежду отсрочить свой конец?
Один год я творил молитву в Дамасской[5] мечети перед гробницей пророка Яхьи[6], мир да будет с ним. Внезапно прибыл на поклон туда один из арабских царей, известный своей несправедливостью. Сотворил он намаз[7] и стал просить о милости.
Дервиш и богач перед этим порогом в смиреньи, —
Тому, кто богаче, нужнее Господне прощенье.
Затем обратился он ко мне и молвил: «Так как дервиши разумны и искренность их свойство, пожелай мне добра, ибо страшусь я грозного врага. – Отвечал я: «Будь милостив к слабым подданным твоим, дабы не увидеть бедствия от сильного врага».
Сильной рукою и мощью десницы —
Грех беззащитную руку ломать.
Тем, кто несчастным помочь не желает,
В бедах не станет никто помогать.
Кто, зло посеяв, добра ожидает,
Будет напрасно его ожидать.
Будь справедливей, вынь хлопок из уха,
Скоро придется отчет тебе дать!
Лишь члены единого тела Адама сыны:
Из этой же материи все ведь они созданы.
Лишь только один заболеет болезнею злой,
Тотчас же должны и другие утратить покой.
Коль горе чужое тебя не заставит страдать,
Возможно ль тебя человеком тогда называть?
Появился в Багдаде[8] дервиш, молитвы которого доходили до Бога. Известили об этом Хаддажаджа, сына Юсуфа[9]; тот позвал его к себе и сказал: «Пожелай для меня добра». Дервиш воздел руки и молвил: «Боже мой! возьми его душу!» – Хаддажадж воскликнул: «Бога ради! это что за молитва?» – Молвил дервиш: «Пожелание добра для тебя и всех мусульман».
Слышал я про одного царя, что сделал он Как-то раз ночь днем, проводя ее в усладах, и в опьянении говорил:
«Лучше мгновенья вовек не желаю,
Я беззаботен и горя не знаю»
На дворе спал на холоду нагой дервиш. Он воскликнул:
«По правде, безмерна удача твоя, —
Но только, ведь, горя не знаю и я».
Понравилась эта речь царю, бросил он ему в окошко кошелек с тысячей динаров[10] и сказал: «Держи полу». Молвил дервиш: «Откуда мне взять полу, коли нет у меня одежды?» Сострадание царя к нищете его еще возросло, добавил он к дару одежду и выслал ее ему. Дервиш в скором времени истратил эти деньги и вновь пришел.
Сообщили царю о дервише в мгновение, когда ему было не до забот о нем. Разгневался он и нахмурился; недаром сказали опытные и знающие люди: «Надо остерегаться самовластия и горячности царей, ибо разум их преимущественно занят трудностями государственных дел, и не переносят они толпы простого люда».
Молвил царь: «Гоните этого нагого нищего, мота, который растратил такой дар в короткое время. Не знает он, что сокровища казнохранилища – пища для несчастных, а не доля для братьев сатаны.
Безумец жжет светоч средь белого дня,
А ночью без масла останется он.
Один из визирей[11] молвил: «О, повелитель! Вижу я правильный исход в том, чтобы таким людям необходимые средства, давались в определенные промежутки времени, дабы не стали они расточительными в расходах. Но то, что ты теперь повелел относительно изгнания и воспрепятствования, несогласно с обычаями мудрых людей. Нельзя подать кому-нибудь надежду щедростью своей, а потом вновь заставить его терзаться безнадежностью».
Один из друзей стал жаловаться мне на несчастную судьбу и говорил: «Достаток у меня малый, а семья большая, и нет у меня сил переносить тягость нищеты. Много раз западала мне в сердце мысль переселиться в другую страну, чтобы, как бы я там ни жил, никто не знал, хорошо ли, плохо ли мне живется.
«Спит он голодным, да кто он – не знают,
С жизнью проститься, – над ним не рыдают».
«Но страшусь я злорадства врагов, которые с попреками будут смеяться мне вслед, будут приписывать все мои заботы о семье отсутствию мужества и говорить:
«На этого гнусного мужа взгляни,
Судьбы ему доброй вовек не знавать.
Покой и довольство себе он избрал,
Оставил жену и детей горевать».
«Как известно, есть у меня кое – какие познания в математике; если благодаря вашему разуму будет возможно сделать что-нибудь, что стало бы причиною душевного спокойствия моего, то до конца жизни не отступлю я от обязанности благодарить».
Я сказал: «Друг мой, служба царям имеет две стороны: одна – надежда на хлеб, другая – страх за жизнь, и несовместимо с благоразумием разумных из-за надежды впадать в страх.
«Никто дервишу бедному не скажет:
«За дом и сад скорей мне подать ты давай».
Иль будь своей доволен нищетою,
Иль печень воронью свою ты подавай».
Молвил он: «Не сказал ты слова, подобающего моему положению, не дал ответа на мой вопрос. Разве не слышал ты, что говорят: «У того, кто проявляет коварство, затрясется рука при отчете. А мудрецы сказали: четыре рода людей боятся других четырех и страшатся за жизнь свою: разбойник боится царя, вор пастуха, мошенник доносчика и блудница полицейского. Но тем, у кого отчет в порядке, почему им бояться дознания?»
Сказал я: «Подходит к положению твоему рассказ о лисице, которую увидели в то время, как она спасалась и бежала, что есть духу. Сказал ей кто-то: «Что такое случилось, что ты так смутилась?» – Молвила она: «Слыхала я, что силой хватают верблюда». – Отвечали ей: «О, бестолковая, что общего между тобой и верблюдом, какое сходство между ним и тобой?» – Молвила она: «Умолкни. Если завистники скажут, что я верблюд, и попаду я в плен, кто позаботится о моем освобождении или расследует мое дело? Пока прибудет из Ирака[12] противоядие, укушенный змеей успеет умереть». – Сказал я: «Есть в тебе совершенства и достоинства, но завистники притаились в засаде, сидят по углам недоброжелатели.
Если опишут они то, что составляет красоту нрава твоего, не в соответствии с действительностью и разбранит и упрекнет тебя царь, у кого хватит силы заступиться за тебя? Вижу я благоразумие в том, чтобы ты охранял сокровище нетребовательности и отказался от главенствования, ибо мудрецы сказали:
«Сокровища несметные сокрыты в глубинах,
Но хочешь ты спасения, – ищи на берегах».
Выслушал друг эти слова, разгневался, нахмурился и начал говорить резкие речи: «Что это за разум и рассудительность, рассудок и предусмотрительность? Верно сказали мудрецы: «Друзья проявляют себя в темнице, а за столом все враги – друзья».
Увидел я, что гневается он и с неудовольствием выслушивает мои слова, пошел я к начальнику дивана[13] и на основании старинного знакомства рассказал ему обстоятельства дела его, прося, чтобы назначили его на должность мухтасиба[14]. Прошло несколько дней, увидели его превосходный характер, одобрили рассудительность его, пошло его дело, и достиг он высокой должности. И так стала подниматься звезда счастья его, что достигла вершин желания, стал он приближенным к особе царя, стал доверенным и известным. Радовался я успеху его и говорил:
Не скорби о неудачах, сердца скорбью не терзай,
Ведь сокрыт во тьме глубокой жизни вечной ручеек.
Тем временем случилось мне с друзьями моими отправиться в Мекку[15]. Когда возвращался я назад с поклонения Меккским святыням, вышел тот друг мне навстречу за две остановки. Увидел я в облике его смятение, заметил, что он в облачении дервишей, и молвил: «В чем дело?» – Отвечал он: «Все случилось, как ты сказал. Стали завидовать мне, обличать меня в коварстве, а царь не счел нужным расследовать истину, прежние же друзья и искренние предатели умолчали о правде, забыли старую дружбу. Так пришлось мне перенести разные кары, пока на этой неделе не пришла весть о благополучном прибытии паломников. Тогда освободили меня от тяжких уз, а унаследованное мною имущество отобрали».
Молвил я: «Не принял ты тогда моего указания, что служба царям подобна морскому путешествию – и прибыльна и опасна: или добудешь сокровище или погибнешь в страданиях».
Не счел я нужным более терзать раны его сердца и сыпать на них соль, ограничился только этими стихами и сказал:
«Не знал ты, что в оковы попадешься,
Коль ухом не воспримешь ты совета.
Не сунешь скорпиону в норку пальца,
Коль выносить укусы силы нету».
Дружил я с несколькими людьми, они отличались добродетелями. Один вельможа проявлял много доброжелательности к этим людям и установил для них определенную милостыню. Как-то раз один из них сделал неприличествующее дервишу движение.
Мнение покровителя о них испортилось, и стал их рынок вялым[16]. Хотелось мне как-нибудь вернуть друзьям их пропитание и попытался я пойти на поклон к тому человеку. Не пустил меня привратник, грубо обошелся со мной. Я простил его, потому что говорят:
Идти к эмирам[17] мощным, царям и визирям.
Без связей и знакомства не пробуй, милый мой;
Привратник и собаки, завидев бедняка,
Одни за полы схватят, а за ворот другой.
Но когда приближенные этой особы узнали о моем деле, впустили меня с почетом и предназначили мне лучшее место. Я же со смирением уселся пониже и сказал:
«Прости, я лишь слуга ниЧто жный,
С прислугой посидеть мне можно».
Тот молвил: «Аллах, Аллах[18], что это за речи!» Я уселся и стали мы беседовать о различных вещах, пока не зашла речь об ошибке моего друга. Тогда я сказал:
«Какой же проступок видал благодетель,
Что стали рабы ненавистны ему?
У Господа лишь совершенно величье,
И грешнику хлеб он дает своему».
Понравилась эта речь вельможе и приказал он, чтобы пропитание друзьям моим выдавали, как прежде и вознаградили их за пропущенные дни.
Поблагодарил я за милость, поцеловал землю почтения и попросил извинения за дерзость.
Рассказывают, что один притеснитель пустил камнем в голову смиренному человеку. Не было у дервиша возможности отомстить и спрятал он этот камень у себя. Пришло время, когда царь разгневался на того человека и вверг его в колодец. Дервиш пришел и бросил камень ему на голову. Тот молвил: «Кто ты таков и зачем бросаешь мне на голову камень?» – Дервиш ответил: «Я Такой-то, а камень этот – тот самый, которым ты пустил мне в голову тогда – то». – Молвил узник: «Где же ты был столько времени?» – Дервиш ответил: «Опасался я высоты сана твоего, теперь увидел я тебя так низко и счел это удобным случаем».
Коль увидишь ты, что счастлив негодяй,
Ты на Бога все надежды возлагай!
Если острых не дал Бог тебе когтей,
То разумней сторониться злых людей.
Кто с булатною рукою вступит в бой,
Со своей простится белою рукой,
Пусть врага скует судьбина по рукам,
Сможешь ты его тогда прикончить сам!
Один из царей заболел ужасной болезнью, о которой рассказывать неприлично. Собравшиеся греческие врачи единогласно решили, что нет для этой болезни лекарства, кроме желчи человека, который бы отличался такими – то и такими приметами. Царь повелел разыскать такого человека. Нашли сына одного дикхана[19] с теми приметами, о которых говорили ученые. Царь призвал его родителей и удовлетворил их несметными милостями. Кади[20] дал решение, что дозволено пролить кровь одного из подданных ради спасения жизни царя, и палач собрался казнить мальчика.
Мальчик поднял лицо к небу и засмеялся. Царь сказал: «Разве уместно смеяться в твоем положении?» – Молвил мальчик: «Заботиться о детях обязанность родителей, жалобы подают кадию, а справедливости ищут у царя. Теперь родители предали меня на смерть ради благ мирских, кади дал решение казнить меня, а царь видит спасение свое в моей смерти. Не вижу я покрова, кроме Господа Всевышнего».
Сжалось у царя при этих словах сердце и навернулись на глаза слезы. Молвил он: «Лучше мне погибнуть, чем пролить кровь невинного». Поцеловал он его в чело и в глаза, прижал к груди, одарил несметными благами и отпустил на волю. Говорят, что царь в ту же неделю исцелился.
Бежал один из рабов Амра ибн Лейса[21]. Отправились в погоню за ним и привели его назад. Ненавидел его визирь[22] и дал приказ казнить его, чтобы другой раз рабы не решались на такой поступок. Раб пришел к Амру, склонил голову к земле и сказал:
«Что ты захочешь, пусть со мной свершится,
Противиться не смею хозяина деснице».
«Но так как вскормлен я милостями этого дома, не хочу я, чтобы в день Суда ты ответил за мою кровь. Если хочешь ты казнить раба, приложи к этому закон, дабы не ответить в день Воскресения».
Царь молвил: «Какое же приложение закона могу я дать?».
Раб ответил: «Дай мне дозволение убить визиря, а тогда повели убить меня в наказание за это, чтобы иметь право на казнь».
Царь рассмеялся и сказал визирю: «Что ты на это скажешь?»
Тот отвечал: «О повелитель, заклинаю тебя могилой отца твоего, оставь этого негодяя в живых, чтобы не вверг он меня в беду. Моя вина: не внял я словам мудрецов, говоривших:
«Если ты с пращником драку затеешь,
Череп проломит тебе он, гляди.
Если врагу ты стрелу посылаешь,
Сам ты на месте его не сиди».
Был у царя Зузана[23] один мудрец, благородный душою и добрый нравом, который всем присутствующим оказывал услуги, а обо всех отсутствующих хорошо отзывался. Однажды случилось ему совершить какой-то поступок, который пришелся царю не по нраву. Отобрал он у мудреца его имущество и велел наказать его. Военачальники царя помнили прежние благодеяния его, были обязаны ему благодарностью и поэтому, пока он был в темнице, проявляли к нему доброту и ласку и избегали попреков и резкостей.