Нет, вино как метафору крови Христовой мы рассматривать не будем – останемся в плоскости отношений человека и напитка. Религия, среди прочего, регламентирует и санитарно-гигиенические вопросы, и питание с потреблением жидкостей – из их числа. Душа душой, но коль скоро сознание до поры всё же приписано к телу, последнему не худо бы следовать некоторым установкам. Чем и как захламлять жилплощадь духа, каждый в итоге решает для себя сам, но предписания, по крайней мере, сформулированы. Впрочем, речь в дальнейшем пойдет не о ритме потребления и воздержания (благо это легко доступно в первоисточнике), а собственно о продукте.
Удельный вес церковных вин в Грузии никогда не достигал европейских величин, да и сама история церкви тут хоть и длинна, но не столь ветвиста: никаких расколов, реформ, еретических учений и течений, тайных и явных орденов, всё более или менее монолитно – хватало вызовов снаружи. Церковь не взрастила винную культуру, она наследовала этот последний, чудом выживший осколок доантичного, хтонического мира. Нельзя даже сказать, что она за всё это время как-либо редактировала его; консервировала – пожалуй, а это не так уж мало, если вдуматься: то, что легко могли отнять у крестьянина, за крепостной или монастырской стеной обретало шанс уцелеть. По факту, мы немногое знаем тут о винах как таковых, и всё же стоит упомянуть и этот формат, хотя бы в перерасчёте на современность.
Развилка между монастырскими винами и винами светскими пролегает здесь сегодня не в идеологической, а в технологической плоскости. Первые почти всегда аутентичны, сделанные по-европейски церковные образцы тут ещё поискать. Крупные заводы, взявшие курс на внешний рынок, исповедуют прямо противоположную доктрину, а квеври если и используют, то скорее как опцию – пара позиций в премиум-сегменте – для эстетствующих. Как уже упоминалось, традиционные грузинские вина – поголовно нефильтрованные, таковы жанровые требования. Промышленные гиганты редко взваливают на себя такие риски: фильтрация есть по сути косметическая процедура и прогиб в сторону заезжего потребителя, трактующего осадок как критерий невысокого качества. Церковные же вина – продукт скорее внутреннего пользования, редкий энтузиаст снаружи имеет на эту тему сколько-нибудь цельное понятие. Брать в расчёт запрос извне тут попросту неуместно: туристы такие напитки оценят в любом случае как дорожку-дублёр, субкультуру со своей спецификой. К тому же церковь сегодня позиционирует себя как консервативный общественный институт, и аутентичное виноделие тут идейно укладывается в формат.
Пометка «монастырские вина» оповещает здесь и сейчас ещё о двух вещах – снижении налоговой нагрузки на производителя и, что важнее, контроле продукта с нулевой отметки, читай: лозу растят строго своими силами и на собственной земле – без привлечения иного сырья и людского ресурса. Никак иначе. По крайней мере, это декларируется. Напитки эти не стремятся на полки магазинов – как специализированных, так и супермаркетов, их можно приобрести по месту рождения.
Вина Алавердского монастыря – случай во многом особый. Реконструкцией винных погребов тысячелетней давности (стоят же – с 1011 года!) занималась здесь крупная винная компания Badagoni, и первый релиз обновлённого монастырского хозяйства вышел под этой вывеской. В распоряжении монахов сейчас 12 квеври общим объёмом около десяти тонн. Тут вообще крайне малотиражное производство: бутыли пронумерованы, вин старше четырёх лет практически нет, всё выстригают под корень. Есть небольшой музей лозы под открытым небом: за крепостной стеной, прямо во дворе высажено несколько редких сортов – само собой, по одному экспонату. В конце октября здесь проводят ежегодный фестиваль монастырского вина. Ркацители тут непревзойденное – охристое, даже чуть в красноту, с коротким, но взрывным послевкусием, округлое и грузное как арба. Два более редких белых – Киси и Хихви – ему под стать: тяжёлые, пряные, с земляными тонами, в послевкусии – классический кахетинский сплав – чернослив, сухофрукты, смола. Можно лишь всерьёз посетовать на не вполне божеские цены да мизерные тиражи перечисленных вин, но что поделаешь – Грузия вообще не очень крупная республика, и уж к этой части собственных традиций здесь относятся трепетно: раз продукт заявлен как штучный – так тому и быть, он для ценителей.
Прав был историк, назвавший храмовое строительство барометром состояния страны: в благие времена церкви строили не таясь, там, где откликалось место, в сложные эпохи – прятали в складках рельефа, возводили на труднодоступных вершинах. Алавердский монастырь стоит в чистом поле, но обнесён стеной, которая – по крайней мере, в сегодняшней её редакции, – выглядит моложе культовой постройки. Что поделаешь, времена менялись, и не всегда в сторону гуманизма и просвещения, в позднем средневековье монастырь активно работал и как убежище.
Было ведь и встречное движение. Во многих крестьянских домах один квеври отводился и под религиозные нужды: его нарекали именем значимого для семьи святого, а содержимое сосуда выпивалось на церковные праздники и жертвовалось ближайшему монастырю. Такое было делом добровольным, обязательств тут не прописывалось. Общее название вин – «зедаше», так именовался и соответствующий квеври.
Веру замеряют по самому безмятежному времени, невелика заслуга – взмолиться, когда придавило. Есть позыв помянуть Всевышнего при попутном ветре – уже полдела. Здесь вспоминают. Тост – не худший способ поддержать отношения, это не приватный разговор, так и что с того: для приватного есть церковь, а за столом обращаются к Небу по громкой связи. Сдвигать брови при этом тут не принято, и часто выходит празднично, даже немного панибратски. Со стороны такое слегка режет слух, но тому есть простое, логичное объяснение. Редкий лакомый кусок земли обошёлся без того, чтоб несколько раз не поменять хозяев, и местные знают: если этот край всё же остался за ними, значит сверху здорово подсуживали, иначе смололи бы в муку, желающих было достаточно. И можно ничего уже особенно не просить, всё и так вырастет – росло же, сколько себя помнят. А эстетические вопросы к мирозданию здесь сняты. Достаточно глянуть по сторонам.