Глава 2. Армия

Поступление в школу тренеров после окончания техникума представлялось мне абсолютно логичным шагом. Начав работать на заводе, я женился, вскоре на свет появился сын Борис, и уходить в армию мне по понятным причинам совершенно не хотелось. Это сейчас я постоянно втолковываю внуку и внучкам, что в жизни никогда не нужно никуда спешить, надо полностью проживать каждый момент, не прыгать через ступеньки. А тогда сам очертя голову бросился в семейные отношения, хотя мне было всего девятнадцать лет. К счастью нам удалось благополучно решить жилищный вопрос: как раз в то время стали сносить наши бараки в Кунцево и расселять семьи в отдельные квартиры. В результате наша большая семья получила сразу три квартиры: в одну въехали бабушка с дедушкой, в другую – мама со своей семьей, третья досталась мне.

В Москва тогда существовала организация, которая называлась «Седьмой райсовет «Динамо». К ней относилось все, что было связано в Москве с атомной промышленностью, то есть «Средмаш» – министерство среднего машиностроения. В истории нашей страны это была одна из крупнейших промышленных организаций.

В ведении «Средмаша» находился Курчатовский институт ядерных исследований, несколько научно-исследовательских институтов, которые располагались в том же «атомном» блоке, в одном из этих институтов мне и предложили работу с вакуумными установками под руководством довольно известного по тем временам профессора Самойлова. Потом профессор стал членом-корреспондентом, академиком, а тогда мы бок о бок работали вместе и однажды даже нечаянно сломали какую-то вакуумную установку – что-то у нас с ней не получилось.

Учиться в школе тренеров, когда я туда поступил, мне, разумеется, было гораздо интереснее. Многие предметы нам преподавали те же самые специалисты, что в институте физкультуры. Спортивный массаж у нас вел легендарный Анатолий Бирюков и драл со студентов три шкуры, принимая зачеты. Преподаватели заставляли нас не просто войти в анатомичку и научиться разбираться в строении человеческого тела, но досконально погружали в основы физиологии, анатомии, спортивной психологии. То есть база для дальнейшей учебы, как и для работы в спорте, закладывалась уже там, и была более чем основательной.

Поэтому я постоянно думал о том, чтобы сменить место работы. И придумал: рядом с Курчатовским институтом располагался существующий по сей день институт биофизики Академии медицинских наук, который тоже входил в систему «Средмаша», и я перевелся туда на должность инструктора по спорту при профсоюзном комитете.

С этого момента, можно сказать, и началась моя профессиональная работа в спорте.

* * *

Помимо должностных функций и собственных выступлений в соревнованиях, я вел в институте чисто практическую работу – за дополнительную зарплату руководил двумя спортивными секциями, поскольку рос сын, и нужно было как-то содержать семью. У меня с тех времен даже сохранилось удостоверение тренера-общественника, которое давало право официально заниматься тренерской деятельностью, не дожидаясь окончания школы тренеров.

Единственной проблемой была маячившая армия. Бронь, которая освобождала молодых специалистов от срочной службы, к тому времени с института уже сняли или собирались в скором времени снять, короче, я решил, что не стоит пытаться кого-то обманывать и играть с судьбой в прятки. А нужно пойти, отслужить и закрыть эту тему уже окончательно.

Служба в армии длилась тогда три года, но мои динамовцы меня успокоили. Пообещали, что обо всем договорятся, и я сразу после призыва попаду в штатную войсковую команду. Из военкомата к нам домой на проводы даже приезжал какой-то капитан, который то и дело повторял: мол, к чему прощаться и расстраиваться, если через неделю, максимум – через две я снова буду сидеть за этим же самым столом.

С таким настроением я и пришел на призывной пункт. Будущее казалось самым радужным, тем более что перед самым призывом я выполнил норматив мастера спорта в гонке на двадцать пять километров. Нас погрузили в вагон и куда-то повезли.

Ехали мы двое суток. Состав, как выяснилось, направлялся в Ростов-на-Дону, но это не было конечной точкой. В Ростове мы поменяли поезд и поехали дальше.

Конечным пунктом нашей поездки оказалась станица Крымская. Там в учебной роте я провел почти четыре месяца. Пытался звонить в Москву, но все контакты как обрезало. Ни ответа, ни привета.

Помог случай. Как-то меня вызвал к себе заместитель командира полка по хозяйственной части и пожаловался, что для ремонта казармы в части нет витого электрического провода.

– Может, у себя сумеешь достать? – спрашивает. – Ты же – москвич?

Я аж затрясся:

– Я вам луну с неба достану, только отпустите!

Мне быстро оформили все документы, дали пачку наличных денег и я поехал в Москву – искать провод, а заодно и попробовать прояснить свою дальнейшую судьбу. По линии комендатуры никого найти так и не смог, и уже в полном отчаянии обратился к своему горнолыжному тренеру – Дмитрию Ростовцеву.

В Ростове тогда базировался штаб Бакинского округа ПВО, а сам округ был огромным, захватывал даже Туркмению. Начальником физподготовки там был Гурген Шатворян – чемпион мира по греко-римской борьбе. Вот Дмитрий Ефимович и сказал: «Я, пожалуй, позвоню Жоре» – так в те времена Шатворяна называли его друзья.

Ответа из Москвы я ждал с большим нетерпением. Армия, служба, ночные дежурства – это же все впечатляет! Дедовщины, к счастью, у нас не было. Она проявлялась в каких-то мелочах – например, постоянных придирках старшины.

Армейский старшина почему-то всегда был с Украины. Вот и наш оказался таким же. Прекрасный служака, но очень любил воспитывать «салаг» – первогодков. Зайдет, допустим, в казарму, где только-только полы надраены, оглядится: «Грязно!» Ему возразишь – мол, полы сверкают, только вымыли, где ж тут грязь? А он сапог снимает и с нажимом резиновым каблуком по полу – так, что черная полоса появляется: «Вымыли, говорите?»

Смотришь на него в этот момент и мечтаешь только об одном: взять табуретку и дать ему с размаха, что есть сил…

Еще молодых гоняли за одеколоном. Пили по тем временам в армии исключительно «Тройной». Разбавляли его водой из-под крана и получалось мутное вонючее пойло. Редкая гадость. Один раз меня в армии просто заставили отхлебнуть за компанию со всеми, а вот вторая встреча с этим удивительным напитком случилась много лет спустя. Я как-то был в командировке в Новосибирске, застрял в аэропорту и решил поехать в Красноярск поездом. Билет сумел купить только плацкартный, залез на верхнюю полку и заснул.

Под утро мне приснилась парикмахерская, причем ощущения были настолько острыми, что я невольно открыл глаза. И увидел дивную картину: мои соседи снизу – ими были, как выяснилось, бывшие зэки, которые ехали в Красноярск на поселение, разливают по стаканам тот самый напиток, запах которого мгновенно пробудил во мне все армейские воспоминания.

Для некоторых армия в те годы была не только испытанием, но и благом. В нашей роте был парень откуда-то из-под Новгорода, который мало того, что первый раз в жизни выехал за пределы своей деревни, но впервые за восемнадцать лет надел на себя новое белье. Ходил и просто светился счастьем от того, что на нем полное солдатское обмундирование. Я много с ним общался, расспрашивал про жизнь – интересно же. А жизнь была проста: встал в пять утра, молока из крынки выпил с краюхой хлеба и куском сала – и на трактор, поля пахать. Вечером вернулся, харю от грязи в тазу отмыл – и в деревенский клуб к девкам на танцы, часов до двух ночи. А в пять снова в поле. Вот и вся жизнь.

* * *

Поскольку от Шатворяна не было никакого ответа, я написал ему письмо. И через неделю в штаб части приходит указание: перевести рядового Сысоева в Баку в спортивную роту.

Думая о том периоде своей жизни, я не раз приходил к выводу, что мне фантастически повезло в жизни. Прежде всего в том, что свою собственную страну – Советский Союз – я объехал вдоль и поперек, включая самые дальние закоулки. Ни одна прочитанная книга не даст таких знаний, какие я получал, общаясь с людьми в Туркмении, на Дальнем Севере, на Камчатке. Проехал уйму закрытых городов. Все это стало огромной жизненной школой. И началась она – в Баку.

Мой поезд пришел в город поздно вечером, и я чуть было сразу не загремел в каталажку: поскольку не знал, куда идти, обратился прямо на вокзале к военному коменданту. А он тут же дал отмашку в комендатуру – она в Баку располагалась недалеко от вокзала – в крепости возле Девичьей башни. Меня немедленно задержали, но к счастью, комендант связался с кем-то из спортивной роты, и прямо среди ночи за мной приехал совершенно заспанный и недовольный старшина. И отвез в казарму.

Спортивная рота находилась в верхней точке города за телевизионной башней – там, где разбит бакинский ботанический сад. Там я запоздало понял, что горных лыж в моей жизни скорее всего уже никогда не будет, но горевать по этому поводу уже не приходилось: началась моя активная армейская спортивная жизнь. Другая жизнь, которая продлилась два года и семь месяцев.

На тот период времени Баку был очень спортивным городом. Там базировались очень сильные, известные на всю страну спортивные клубы: волейбольный – «Нефтчи», ватерпольный – ККФ, был очень развит велосипедный спорт – в сборную СССР входили сразу несколько бакинских гонщиков. Руководство республики и города очень любило спорт и всячески его поддерживало.

А еще Баку был одним из самых интернациональных городов Кавказа – этим он очень походил на двор моего кунцевского детства. Кого там только не было: армяне, грузины, азербайджанцы, евреи… Там я увидел жизнь с совершенно иной стороны и, пожалуй, впервые очень отчетливо понял, что Москва – это не Советский Союз, а совершенно отдельное государство. Дело было даже не в национальном колорите. А в массе мелочей, из которых состоял иной уклад. Непривычный, непонятный и оттого – раздражающий массой деталей. Например, утренними песнопениями муэдзина, который чуть свет начинал голосить с минарета ближайшей мечети.

Нашим велосипедным тренером был Миша Цатурян. Когда он узнал о том, что я какое-то время успел поучиться в школе тренеров, то попросил меня помимо своих собственных тренировок помогать ему в работе с молодежью. Я с радостью согласился – не столько потому, что мне была интересна тренерская работа, хотя занимался я ей с удовольствием, но еще и потому, что помощнику тренера полагался мотоцикл.

Ездили мы много. Сборы и выступления проводились в разных частях республики – в старой столице Шамахы, на юге – в Али-Байрамлы, в Гянжи, Каббале. Мало-помалу ко мне приходило понимание другой культуры. Много лет спустя я пойму, что причиной развала нашей огромной страны стал и тот факт, что мы в России и бывших республиках в какой-то момент перестали стремиться к тому, чтобы познать, понять и принять культуру друг друга. Стали пытаться навязать свои привычки и обычаи, встать как бы над всеми – и это было колоссальнейшей ошибкой. А тогда в Баку восточная культура виделась мне ничуть не менее богатой, чем российская, и очень интересной. Суп-харчо я впервые попробовал именно там, и, помню, когда попросил повара выбросить из супа траву, которая с непривычки показалась мне странной и невкусной, то услышал: «Это не трава, дорогой. Это – зелень».

Я привыкал есть много зелени, привыкал к тому, что голос муэдзина становится неотъемлемой составляющей моего жизненного сюжета, привыкал во время сборов питаться в чайханах, которые представляли собой еще один колоссальный срез тогдашней жизни – с традициями бесконечных чаепитий, аксакалами. Люди приходили в чайхану с самого утра, и, уходя вечером, оставляли там намного больше денег, чем можно было потратить в любом городском ресторане.

Для нас, велосипедистов, чайхана была во время сборов, пожалуй, единственным местом, где можно было нормально, хотя и без роскошеств поесть: колбаса, хлеб, сыр, чай, сахар. Иногда – яичница. Если повезет – мясо. От всего этого веяло такой древностью жизненного уклада и столь глубинной мудростью, что не проникнуться этим ощущением было совершенно невозможно.

Именно там я начал понимать, что совершенно бессмысленно пытаться каким-то образом нарушить устоявшиеся порядки, изменить матрицу, в соответствии с которой веками развивалась цивилизация на Востоке. Можно только проникнуться ее ценностями, найти собственную нишу, не беспокоя никого вокруг. Так рождалось понимание: как только ты попытаешься быть вне потока или тем более на кого-то давить, подстраивая реальность под себя, тут же возникнет протест. И вылиться он может в самые неожиданные формы.

В Али-Байрамлы (сейчас этот город называется Ширван) у нас были самые тяжелые сборы. Дорога туда из Баку лежала через саж-завод – предприятие, производившее сажу. Когда ветер дул с Каспия, вся эта черная жуть слоями ложилась на шоссе. Достаточно было проехать по дороге один раз, и отмыться становилось совершенно невозможно. Опускаешь в тазик с водой руки – а рук через секунду уже не видно.

Плюс – совершенно невероятное, прожигающее насквозь солнце. Насквозь – в буквальном смысле этого слова. Когда мы после гонки шли в баню, на спинах у всех были выжжены номера – солнце прожигало их сквозь майки. На пляжах, хоть мы не так часто туда выбирались, местный народ сбегался смотреть на удивительный «велосипедный» загар – от середины плеча, там, где заканчивался рукав майки, и от кромки велосипедных шорт.

Я мучился сильнее других, поскольку был блондином. На сгибах рук кожа порой обгорала так сильно, что обнажалось мясо. Помню, одна бабушка подошла ко мне на пляже и спрашивает: «Сынок, отчего это руки у тебя такие?» А я ей отвечаю: мол, вместе с братьями целый день торгуем на солнце пивом – вот руки и обгорают, когда кружки клиентам из окошка протягиваешь. Как она над нами смеялась…

* * *

Команда тоже была многонациональной. В ней был еврей из Одессы, украинец – из Киева, латыш Харис Сазонов – из Риги, Томас Тыну из Эстонии, еще один гонщик из Западной Украины и я. Однажды поздним вечером мы всей компанией приехали в Али-Байрамлы и отправились искать чайханщика – чтобы он нас покормил. Нашли, он открыл чайхану, стал накрывать для нас стол, ставить какую-то еду.

С утра велосипедисты всегда берут с собой бачок с питьем. По тем временам это был сладкий чай с большим количеством сахара – вместо глюкозы. В Азии сахар не такой, как у нас – обычно он наколот мелкими кусочками и стоит на столе в специальной плошке. С одним таким кусочком гость иногда сидит весь вечер, обмакивая его в несладкий чай и смазывая язык.

Когда мы поели, расплатились, чайханщик, который все это время стоял у стены, уже явно был настроен на то, чтобы поскорее от нас отделаться и закрыть чайхану. В этот момент Харис Сазонов, наш рижский интеллигент, вставая из-за стола запустил в сахарницу руку, выгреб оттуда весь сахар и пересыпал его себе в карман галифе.

Глаза у чайханщика выкатились наружу и стали наливаться кровью. Увидев это, я даже не понял, а скорее почувствовал, что сейчас случится что-то страшное. Вскочил и сквозь зубы говорю своим: «Уносим ноги. Немедленно!»

Сазонов так и не понял, что случилось. Всю дорогу недоумевал и переспрашивал:

– Мы ж заплатили, в чем дело?

Дело было вовсе не в цене сахара. А в том, что сахар, стоящий на чайном столе, для любого человека с Востока – священен. Как и сам обряд чаепития. Харис своим поступком сам того не желая оскорбил чайханщика до глубины души. Если бы он просто пришел на кухню и попросил сахара, чтобы приготовить сладкий чай в гонку – другое дело. Ему, уверен, насыпали бы столько, сколько нужно и не взяли бы никаких денег.

Смылись мы из той чайханы очень вовремя. Вокруг чайханщика уже стала собираться толпа и, судя по звукам, которые неслись нам вслед, ничего хорошего ждать от этой толпы не приходилось.

Однажды всей командой нас отправили в Туркмению. Председатель местного спорткомитета попросил нас приехать к нему в республику для того, чтобы готовиться к Спартакиаде народов СССР совместно с туркменской командой – помочь таким образом подтянуть на более высокий уровень тамошних спортсменов. Мы сели на паром в Баку и отправились в Красноводск.

Это был еще один по-своему уникальный опыт. Что представлял собой паром Баку – Красноводск описать словами невозможно. Он отправлялся из Баку ночью, а входил в порт прибытия в четыре утра, потому что как только всходило солнце, оно начинало нещадно палить. Воды нет, но есть чайханщик. И на просьбу дать хоть немного воды, невозмутимо отвечает: «Воды нет, водка хочешь?»

Рядом с нами на том пароме оказалась пожилая женщина – мать потомственного офицера, семья которого всю жизнь прожила в тех краях, охраняя границу. Та женщина пригласила всех нас к себе в дом, чем-то наверное накормила, но я этого не помню. Запомнил только, как мы повалились прямо с порога на холодный тесаный пол, покрытый какими-то льняными рогожками, и было так хорошо на нем лежать, что подниматься не хотелось вообще.

Потом мы все-таки выбрались на Каспий, искупались в заливе, в котором летом часами сидел весь город, и, провожая нас на вокзал, где мы должны были сесть на поезд и ехать в Ашхабад, хозяйка сказала:

– Я вам, сынки, совет хочу дать: когда в вагоне станут разносить чай, постарайтесь оказаться первыми.

Поезда в тех краях ходили – живописнее некуда. Отправлялись они ночью по той простой причине, что передвигаться по пустыне днем в железном вагоне было просто невозможно.

Местные аксакалы в своих халатах обычно почему-то не ездили в спальных вагонах – брали общий. Забирались на верхнюю полку, свешивая босые, немытые ноги вниз, при себе у них всегда был опий – в пузыречке из-под пенициллина, и там же на полке они периодически читали вслух свои молитвы.

Загрузка...