Комната была длинная и узкая, как пенал, причем не просто пенал, а пенал, поставленный на ребро – ее высота намного превосходила ширину. В одном из ее торцов располагалась крепкая дубовая дверь, неряшливо, с потеками выкрашенная белой масляной краской, что придавало ей обманчиво древний и убогий вид. В противоположном торце этой кирпичной щели было прорезано окно, закрытое горизонтальными жалюзи, планки которых в данный момент были опущены. Из-за этого, да еще из-за ненастной погоды, в комнате было сумрачно и темновато. На беленых стенах смутно выделялся полустершийся трафаретный узор из крупных цветов и веток с набухшими почками. Над скрипучей железной кроватью висела фотография в рассохшейся рамке – какая-то женщина с прилизанными волосами, прямоугольным лицом и маленькими, как следы булавочных уколов, глазами. Помимо кровати и фотографии в комнате имелась тяжелая из-за многолетних напластований масляной краски колченогая больничная тумбочка, железный стул с фанерным сиденьем и без спинки, а также сломанная этажерка, на которой пылилось штук двадцать номеров журнала «Вокруг света», самый свежий из которых датировался декабрем семидесятого года. На тумбочке стояла пустая пепельница, а рядом с ней лежала ручная граната отечественного производства. Приглядевшись к этому смертоносному предмету, можно было заметить, что в гранате недостает жизненно важного элемента, а именно предохранительной чеки, из чего всякий более или менее сведущий в подобных вопросах человек сделал бы однозначный вывод, что перед ним попросту говоря, муляж.
Хранить на виду гранату – дело небезопасное, даже если граната годится только на то, чтобы забивать ею гвозди или колоть орехи. Обитатель комнаты знал об этом лучше кого бы то ни было, но продолжал держать гранату на тумбочке с таким же упорством, с которым некоторые люди повсюду таскают с собой фотографии жены и детей и выставляют их на всеобщее обозрение при первом же удобном случае. Граната была своего рода талисманом для человека, который не так давно считался самым удачливым в Москве, если не во всей России, наемным стрелком по живым мишеням. Собственно, отправляться на покой ему было рановато, поскольку он находился в расцвете сил и только-только успел достичь пика своей карьеры. Но пик на поверку подчас оказывается весьма скользкой штукой, с которой очень легко упасть на дно какой-нибудь вонючей расселины наподобие той клопиной дыры, о которой идет речь.
Врезанный в обманчиво ветхую дверь ригельный замок трижды маслянисто щелкнул, и в комнату вошел ее временный обитатель. Это был высокий черноволосый мужчина, еще не успевший отпраздновать свое сорокалетие. В его прямых и жестких, как проволока, волосах серебрились капли дождевой воды, сырая мешковатая куртка свободно болталась на широких прямых плечах. Сняв куртку, вошедший повесил ее на вбитый в стену гвоздь, потом, спохватившись, залез в карман, вынул оттуда сигареты и положил на тумбочку рядом с пепельницей и гранатой. Никелированная бензиновая зажигалка легла рядом.
Легко и бесшумно ступая обутыми в черные кожаные ботинки ногами, мужчина обошел комнату по периметру. Его серо-стальные глаза придирчиво осмотрели убогую обстановку, привычно фиксируя местоположение предметов. Кажется, все было на месте, но мужчина на всякий случай заглянул в тумбочку, чтобы убедиться, что в его отсутствие никто не шарил в его вещах.
Вещей, если это можно назвать вещами, было всего ничего: две смены нижнего белья, запасная пара носков, три носовых платка и полиэтиленовый пакет с документами на разные фамилии. Все лежало на своих местах, и даже ниточка, которая словно невзначай свисала из стопки белья, осталась непотревоженной.
Человек взял из стопки чистый носовой платок, захлопнул тумбочку и тяжело опустился на кровать. Ржавые продавленные пружины завизжали на разные голоса, и немедленно, словно в ответ, из-за стены донеслось нестройное пьяное пение. Пели на два голоса – хрипло, немузыкально, но с большим чувством. «И дорогая не узнает, какой танкиста был конец», – со слезой голосили на кухне. Человек на кровати невольно ухмыльнулся, но тут же снова сморщился и попытался закатать правую штанину. На нем были узкие, вылинявшие почти добела джинсы, и на правом колене темнело пятно неприятного черно-красного оттенка, какой получается, когда с размаху проедешься коленом по мокрому асфальту, собрав на штанину всю грязь и разодрав колено в кровь.
Узкая штанина, сшитая из плотной ткани, ни в какую не желала задираться выше середины икры. Черноволосый негромко выругался, встал, расстегнул джинсы и спустил их ниже колен.
Правое колено было разодрано даже серьезнее, чем он ожидал. Бормоча ругательства, человек кое-как перетянул колено носовым платком. После этого он завалился на кровать, снова заставив ржавые пружины пронзительно заскрипеть, на ощупь вытянул из пачки сигарету, закурил и стал с задумчивым видом пускать дым в потолок.
Человека, который в разгар рабочего дня валялся на кровати в убогой комнатенке на Остоженке и курил, злостно нарушая тем самым правила пожарной безопасности, звали Олегом Шкабровым. Это имя было дано ему при рождении, но широким кругам общественности он был больше известен под кличкой Абзац. Эта кличка не была пустым звуком. Точка завершает предложение, а абзац означает окончание целого смыслового отрывка – реплики, вопроса, описания, а порой и жизнеописания. Специальностью Олега Шкаброва было насильственное прекращение чужих биографий. «Такому-то пришел абзац», – это было сказано про него, точнее, про его клиентов.
Лежа на кровати и пуская густые струи дыма, Шкабров хмурился. В последнее время обстоятельства складывались не лучшим образом, и вполне могло случиться так, что вскоре кто-нибудь скажет о нем: «Абзац вашему Абзацу. Отгулял». Он поскользнулся на покрытой предательской ледяной коркой вершине, и его бесконечное падение длилось уже почти три месяца. То, что конец этого полета, похоже, был уже не за горами, утешало слабо: это был совсем не тот конец, о котором стоило мечтать.
Не поворачивая головы, Абзац забросил назад свободную от сигареты руку, просунул ее сквозь прутья кроватной спинки, вслепую похлопал ладонью по крышке тумбочки и нащупал гранату. Он подбросил увесистое стальное яблоко на ладони, потом взял двумя пальцами за рычаг и стал разглядывать, держа гранату перед глазами, как елочную игрушку. Наблюдая, как на гладком черном боку гранаты играет тусклый блик света, он в который раз попытался понять, как все вышло. То, что он потерпел неудачу и вынужден был прятаться, как затравленный охотниками зверь, было как раз в порядке вещей. Собственно, неудачи как таковой не было. Была победа – одна из тех обходящихся слишком дорого побед, которые принято называть пирровыми. Это тоже можно было понять: перед тем, как вляпаться обеими ногами в это дерьмо, он слишком много пил, и последствия не замедлили сказаться на стиле и качестве его работы. Его взяли с поличным сразу же после громкого заказного убийства, и он уже готовился провести остаток жизни за крепкими стенами и стальными решетками. А потом.
Абзац вздохнул и положил гранату обратно на тумбочку. Тяжелое черное яйцо негромко стукнуло о деревянную поверхность. Он вспомнил, как удивился, когда увидел эту штуковину на дне песчаной ямки, из которой не так давно вел прицельный огонь по шоссе. Все, кто присутствовал при проведении следственного эксперимента, удивились еще больше, когда он зубами вырвал кольцо и поднял гранату над головой. Не был удивлен только один человек – тот самый, чье запястье связывали с рукой Абзаца стальные браслеты наручников и которому при любом раскладе выпадала смерть. Именно этот человек двумя минутами позже, уже стоя возле машины, за рулем которой сидел все еще сжимающий в руке гранату Абзац, сказал ему, что граната учебная и годится только на то, чтобы колоть ею орехи. Он знал это с самого начала, этот толстый лысый майор, и то, что он стрелял вслед удаляющейся машине, ничего не меняло – ведь ни одна из пуль так и не попала в цель.
«Что толку ворошить прошлое, – подумал Абзац, закуривая новую сигарету от окурка предыдущей. – Как ни крути, а получается, что майор оказался больше человеком, чем ментом. Конечно, я спас ему жизнь, но ведь и он, помнится, спас мою. впрочем, черт его разберет, кто из нас кого в тот раз спас. Ну, допустим, он был мне благодарен за то, что я помог ему выручить его бывшую жену. Ну и что? И потом, отпуская меня на волю, он наверняка знал, что я не успокоюсь, пока не прикончу старую хромую сволочь, которая все это затеяла. И еще он рассчитывал, наверное, на то, что я все равно рано или поздно попадусь – шлепну Хромого и попадусь. Ан не тут-то было.»
Абзац невесело усмехнулся, краем уха прислушиваясь к доносившимся с кухни пьяным голосам. Опять надрались с утра пораньше старики-разбойники.
В сущности, если бы за ним охотилась только милиция, не было бы никакой необходимости три месяца безвылазно отсиживаться в этой вонючей норе. Его настоящая фамилия и адрес были известны немногим, и майор уголовного розыска Чиж не входил в число этих избранных. Но Москва была наводнена осиротевшими пехотинцами старого уголовного авторитета по кличке Хромой, и многие из этих отморозков спали и видели валяющийся в придорожной канаве изуродованный труп Абзаца. Спрятаться от них было посложнее, чем от столичной ментовки, и Абзацу пришлось лечь на дно. Попытки проникнуть в свою квартиру или хотя бы снять с банковского счета немного денег едва не стоили ему жизни. Последняя такая попытка завершилась только что, и один Абзац знал, насколько близко подошел он сегодня к последней черте. То, что дело ограничилось всего-навсего разбитой коленкой, было сродни чуду – он просто поскользнулся на раскисшей земле, и пуля, которая должна была вышибить ему мозги, просто выбила стекло в телефонной будке.
«Безделье – страшная вещь, – подумал он. – Особенно вынужденное безделье. Поневоле начинаешь копаться в себе, пытаясь выяснить, кто прав, а кто, соответственно, виноват в том, что с тобой приключилось. Чиж, этот чертов толстый майор, непременно высказался бы по этому поводу примерно так: во всех своих бедах человек виновен сам, и нечего искать виноватых где-то на стороне. В какой-то мере это, пожалуй, соответствует действительности, но все-таки не до конца. И вообще. Жил да был на свете Хромой – вор, убийца и глава огромной шайки таких же, как он, воров и убийц. Что сделал моралист и, более того, офицер криминальной милиции Чиж для того, чтобы нейтрализовать эту сволочь? Ответ: устроил побег взятому с поличным киллеру по кличке Абзац, у которого с Хромым были свои счеты. А почему? А потому, что точно знал: этот самый киллер в жизни не тронул пальцем невинного человека. Зато сколько мерзавцев отправилось парить землю после краткого знакомства с Абзацем! Сколько преступных синдикатов рухнуло, в одночасье лишившись верхушки! Сколько обыкновенных бандитов, из-за которых нормальные люди не могли спокойно жить, навсегда потеряло охоту к деньгам!»
За стеной громыхнуло, и шатающийся старческий тенор пропел: «Дело сделано. Портвейн он отспорил, чуду-юду победил и убег. Так принцессу с королем опозорил бывший лучший королевский стрелок». Опять зазвенела посуда, послышались невнятные голоса, и спустя несколько секунд в коридоре зашаркали неуверенные шаги. «Неужто закончили?» – с надеждой подумал Абзац.
Его надежде не суждено было оправдаться. Шаги замерли перед дверью его комнаты, и кто-то постучал в нее кулаком. Стук получился излишне сильным – вероятно, спьяну.
– Эй, узник, – позвал из-за двери пьяный голос, – выходи! Окажи уважение пожилым людям! Слышь, давай на троих сообразим!
Все было ясно: у ранних гуляк кончилось вино, а денег на то, чтобы пополнить запасы горючего, не было. В другое время Абзац просто сунул бы этим алкашам пару банкнот, и инцидент был бы исчерпан. Но денег не было, и он постарался сделать вид, что не слышит стука в дверь, который становился все более настойчивым.
– Может, его там нету? – спросил тот же голос, который предлагал сообразить на троих. Теперь Абзац узнал его: это был мелкий плешивый мужичонка лет пятидесяти с небольшим по кличке Баламут. Вечно ему не сиделось на месте, вечно он мотался по кварталу, собирая сплетни, соображая на троих и рассказывая небылицы.
– Да там он, – откликнулся принадлежавший хозяину квартиры хрипловатый бас. – Где ему быть-то? С час уже, как вернулся. Да мы ж его видели, ты что, забыл?
– Ага, – удовлетворенно сказал Баламут. – Спит, наверное. Счас мы его разбудим, не сомневайся. Засосал, небось, пузырь водяры и дрыхнет, а мы тут засыхаем, как герань без полива.
– Точно, – сердито отозвался хозяин. – В одиночку, гад, квасит. А говорит, денег нету. Стучи, Баламут.
И Баламут стал стучать – поначалу кулаком, а потом, отчаявшись, и ногами. Крепкая дверь ходила ходуном, словно ее штурмовал спецназ. Со стены сорвался и с треском разлетелся в пыль на полу приличный кусок штукатурки. Когда неугомонный пьянчуга принялся с разбегу таранить дверь плечом, Абзац не выдержал. У него хватало собственных неприятностей, и пьяная настойчивость Баламута стала той самой соломинкой, которая сломала спину верблюда.
Абзац легко встал с кровати и подошел к двери, чувствуя себя так, словно его тело было наполнено водородом. В ушах у него звенело, перед глазами мельтешили цветные пятна, а зубы непроизвольно стиснулись так, что заныла челюсть. Наверное, это был нервный срыв, но в тот момент Абзацу казалось, что он совершенно спокоен. Совершенно спокойно он подошел к двери, не спеша отодвинул задвижку и, когда в щель заглянула раскрасневшаяся от усилий физиономия Баламута, с прежним ледяным спокойствием вмазал по ней кулаком. Баламут отлетел к противоположной стене, шмякнулся об нее спиной и с грохотом обрушился на пол. Абзац аккуратно притворил дверь, закрыл ее на задвижку и вернулся к кровати.
Спустя минуту в дверь снова начали барабанить – хозяин требовал справедливости. Это было как раз то, чего не хватало Абзацу – справедливости.
Он сорвал с гвоздя еще не успевшую просохнуть куртку и натянул ее на плечи. Тяжелая железная кровать со скрежетом отъехала в сторону. Подняв две сбитые вместе доски у самой стены, Абзац запустил руку в тайник и извлек оттуда большую брезентовую сумку.
Этот тайник был сделан еще до истории с Хромым, благодаря чему его содержимое не пострадало и могло удовлетворить самый взыскательный вкус. Тем, что лежало в сумке, можно было вооружить отделение пехотинцев. Умелые пальцы Абзаца быстро пробежали по вороненым плоскостям, легко, почти любовно прикасаясь к темному дереву прикладов и матовой пластмассе рукояток, перебирая, раздвигая и выбирая нужное. Абзац никогда не был рабом своего настроения, но сейчас он чувствовал острую потребность сделать хоть что-то, пока нараставшее внутри раздражение не взорвало его, как фугасную бомбу. «Отлично, – подумал он. – Такое не снилось даже исламским террористам. Смертник, который взрывается сам, без каких бы то ни было приспособлений. Бен-Ладан отдал бы за идею любые деньги, потому что это нечто действительно новое и оригинальное. Любая бомба плоха тем, что ее могут обнаружить. А с моей конструкцией легко пройти любой, самый строгий контроль. И нужно-то всего ничего: довести человека до ручки и не давать ему спустить пар в течение нескольких месяцев.»
Он взвесил на ладони длинноствольный «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра – никелированный, тяжелый, с удобно изогнутой рукоятью красного дерева, красивый той строгой красотой, которая иногда так поражает в смертельно опасных животных – ядовитых змеях и хищных зверях. Это было отличное оружие, проверенное и надежное, но в данном случае Абзацу требовалось нечто более скорострельное и многозарядное.
За его спиной хозяин квартиры еще пару раз ударил по двери кулаком и разочарованно угомонился. Краем уха Абзац слышал, как он вместе с уже поднявшимся на ноги Баламутом, посовещавшись о чем-то, покинул квартиру. Вероятнее всего, приятели отправились искать себе третьего за пределами квартиры, чтобы с помощью обильного возлияния перебить неприятное впечатление, оставленное неудачным началом дня.
Сидя на корточках над раскрытым тайником, Абзац подумал, что какая-то справедливость на свете все-таки есть. Конечно, тот, кто где-то наверху устанавливал эту справедливость, руководствовался своими собственными понятиями и соображениями, недоступными простым смертным, но все же в том, что происходило с Абзацем сейчас, усматривалась какая-то логика. Шкабров упорно продолжал считать, что в его профессии нет и не было ничего зазорного – он просто подчищал за правосудием то, до чего у него годами не доходили руки. Но со временем он как-то незаметно начал считать себя выше большинства окружавших его людей – по той простой причине, что мог в любой момент забрать любую жизнь и привык раз за разом решать вопросы жизни и смерти, полагаясь только на собственное суждение. У него была отличная квартира и бешено дорогой автомобиль, из окна которого он сверху вниз взирал на непрерывное кишение безликих уличных толп. Тем сложнее было для него сохранять душевное равновесие, оказавшись в этом клопином вольере.
«Да, – подумал он, откладывая в сторону выбранный предмет и опуская в черную пасть тайника тяжелую сумку. – Если бы я сам вершил справедливость, сидя на облаке, я поступил бы точно так же. Лучший способ поставить на место чистюлю и сноба заключается в том, чтобы сунуть его мордой в грязь и держать так до тех пор, пока не нахлебается досыта. И, видит Бог, я сыт. Сыт по горло – так, что дальше просто некуда. Значит, если моя логика верна, что-то должно измениться.
Ха! Измениться! Черта с два! Не слишком ли вы к себе добры, гражданин Шкабров? Три месяца – это не срок. А как насчет всей оставшейся жизни? Как насчет тех людей, которые рождаются, живут и умирают в аду? Их в этой стране, по самым скромным подсчетам, миллионов двести – тех, кого мама с папой не научили ловчить и красть, или научили, но недостаточно хорошо. Дойдя до ручки, они пьют по-черному и лупят друг друга по мордасам. Они-то знают, что никаких перемен не предвидится.»
Он перебросил извлеченный из тайника предмет на кровать и поставил кровать на место, прикрыв испещренный следами пыльный прямоугольник пола. «Пол под кроватью надо бы помыть, – подумал он. – Не дай Бог, обыск. И вообще, в этой норе не мешало бы прибраться. Отсутствие денег – не повод для того, чтобы зарастать грязью».
Подумав о грязи, он потер ладонью заросший жесткой трехдневной щетиной подбородок. Кожа на подбородке уже перестала напоминать терку – щетина находилась на полпути к тому, чтобы превратиться в настоящую бороду. Абзац поморщился. Раньше он брился ежедневно, а иногда даже по два раза в день, и это притом, что бывали целые недели, когда он пил без просыпу, выныривая из алкогольного тумана только для того, чтобы в очередной раз спустить курок.
«Надо бы побриться, – подумал он. – А впрочем, какого черта? Мой портрет наверняка имеется у каждого постового мента, не говоря уже о «пехотинцах» Хромого. А борода – это та же маска, только она прикрывает не верхнюю часть лица, а нижнюю, вот и все. Ничего, с верхней частью мы сейчас что-нибудь придумаем.»
Он снова полез под кровать и выдвинул оттуда покрытый толстым слоем пыли древний фибровый чемодан с полукруглыми металлическими уголками, ржавыми замками и покоробленной крышкой. В таких чемоданах обычно хранится ненужный хлам, который жалко выбросить: сломанные отвертки, испорченные электрические шнуры, разукомплектованные замки без ключей и, наоборот, ключи от неизвестно где установленных или давно выброшенных замков.
В чемодане Абзаца хранилась кое-какая одежда и то, что можно было счесть частью довольно скудного театрального реквизита – парочка париков, несколько накладных бород и усов и еще кое-какая мелочь, с помощью которой можно было быстро и без особого труда изменить внешность ровно настолько, чтобы не быть узнанным с первого взгляда.
Покопавшись в этом отдающем нафталином хозяйстве, Абзац остановил свой выбор на черных очках с простыми стеклами, длинном, изрядно помятом от долгого хранения в сложенном виде черном плаще и плоской кожаной кепке наподобие той, с которой не расставался мэр Москвы. Натянув плащ поверх куртки, нахлобучив кепку и нацепив на переносицу очки в круглой стальной оправе, он преобразился.
Задвинув чемодан обратно под кровать, Абзац с помощью карманного зеркальца проверил свою внешность и остался доволен. Узнать его в таком виде было не под силу. Убрав зеркальце, он посмотрел на часы и удовлетворенно кивнул. Все складывалось не так уж и плохо: время для того, что он задумал, было самое подходящее.
Абзац мгновенно преобразился. Раздражение исчезло словно по волшебству, стоило лишь начать действовать. И плевать, что толчком к действию послужило обыкновенное бешенство: важен был результат. Успокоившись, Абзац понял, что это нужно было сделать давным-давно. Если уж ближайшие соратники Хромого не поверили в то, что их босс погиб в результате несчастного случая, и решили отомстить предполагаемому убийце, они не успокоятся, пока не добьются своего. или пока кто-нибудь их не успокоит. Можно было попытаться исчезнуть, скрыться, бежать из Москвы на все четыре стороны, но Абзац отлично понимал тщетность такой попытки. В провинции хватает бандитов, и все они так или иначе поддерживают связь с Москвой, так что слух о появлении в каком-нибудь Тамбове или Екатеринбурге подозрительного бесхозного стрелка рано или поздно достигнет столицы, и все начнется с самого начала. Ветку проще всего спрятать в лесу, каплю – в море, а для человека нет лучшего укрытия, чем многомиллионный мегаполис. Лучшим подтверждением этой теории было то, что Абзац до сих пор оставался в списке живых. Вот только в последнее время те, кто мечтал вычеркнуть его из этого списка, подобрались к нему чересчур близко – настолько близко, что он стал затылком ощущать их зловонное дыхание.
Абзац взял в руки лежавший на кровати тупоносый и уродливый «узи» и точным ударом ладони загнал на место черный брусок магазина. Этот автомат всегда вызывал у него легкое недоумение: израильтяне, больше всего остального населения планеты страдавшие от исламских террористов, зачем-то изобрели оружие, как нельзя лучше подходящее именно для осуществления террористических актов. Вот уж, действительно, у кого что болит, тот о том и говорит.
Он пристроил автомат за пазухой, в последний раз огляделся по сторонам и вышел из квартиры, тщательно заперев дверь своей комнаты.
В служебном коридоре крытого рынка было темновато и сыро. Пахло мокрым цементом, подгнившими овощами, землей и рыбой. Высокий небритый человек в длинном мятом плаще и кожаной кепке шагал по коридору, уверенно прокладывая себе дорогу в лабиринте тарных ящиков и ручных тележек. В правой руке у него был полиэтиленовый пакет с изображением Деда Мороза и Снегурочки, на носу поблескивали очки в круглой стальной оправе. Попавшаяся ему навстречу полная женщина в грязном нейлоновом халате, натянутом поверх телогрейки, окинула незнакомца равнодушным взглядом и спокойно отправилась по своим делам: рынок есть рынок, здесь ежедневно проворачиваются тысячи людей. Конечно, в подсобные помещения посторонним вход воспрещен, но как определить, кто посторонний, а кто нет? Держится человек уверенно, сразу видно, что знает, куда идет. Может, по делу, а может, просто чей-то родственник.
Все эти мысли промелькнули в голове работницы рынка за какую-то долю секунды и сразу же уступили место более насущным проблемам. Человек в плаще тем временем свернул за угол и оказался в скверно освещенном тупике, где над головой горела одинокая лампочка в заросшем грязью плафоне, а по обе стороны прохода громоздились, уходя под самый потолок, штабеля разноцветных пластмассовых ящиков. Тупик заканчивался обитой черным дерматином дверью, которая смотрелась здесь довольно неуместно. К этому темному сырому коридору гораздо больше подошла бы дверь, криво обитая листами оцинкованной жести или вовсе сплошь железная.
Перед дверью, привычно расставив ноги на ширину плеч, скучал крупный мужчина в милицейской форме. Дубинка, наручники и кобура с пистолетом болтались у него на поясе в подтверждение того, что это не ряженый, а самый настоящий милиционер, находящийся при исполнении служебных обязанностей. Другое дело, что сержант выбрал для несения своей трудной и опасной службы довольно неподходящее место, но, подумал мужчина в кепке, представителю власти виднее, где стоять на страже законности. И потом, если разобраться, ситуация вполне классическая: милиционер охраняет преступников, совсем как у себя в отделении.
Увидев незнакомца, сержант слегка подобрался и лениво шагнул вперед, выставив перед собой ладонь в предупреждающем жесте.
– Вы куда? – официальным тоном спросил он, и Абзац подумал, что в последние годы столичные менты заметно цивилизовались – по крайней мере, внешне. Как ни крути, а обращение на «вы» – признак несомненного прогресса. Впрочем, это ведь только поначалу. Попадись такому в лапы, да еще, упаси бог, в подпитии, и вся вежливость сойдет с него в мгновение ока, как нестойкий краситель.
– Туда, – спокойно ответил он, указывая на дверь рукой, в которой был зажат пакет.
– Минуточку, – беря тоном выше, сказал милиционер и преградил ему дорогу. – Туда нельзя.
– А мне надо, – ответил Абзац, дословно цитируя старый анекдот.
Он поднял свой пакет повыше и упер ствол спрятанного внутри «узи» сержанту в живот. Сержант не мог видеть содержимого пакета, но ощущение упиравшегося в незащищенный живот твердого железа говорило красноречивее всяких слов. Мент попятился, однако автоматный ствол продолжал плотно прижиматься к его солнечному сплетению, вызывая слабость в коленях и сухость во рту. Сержант отступил еще на шаг и уперся лопатками в дверь.
– Тихо, дружок, – негромко сказал ему Абзац. – Смотри на меня и делай, что я скажу. Они там?
Сержант кивнул и нервно облизал губы.
– Отлично. Открывай дверь и заходи. Нет, поворачиваться не надо. Спиной вперед. И без глупостей, понял? Ты мне не нужен, но если придется. Тебе все ясно?
Сержант снова кивнул, нашарил у себя за спиной ручку, повернул ее и спиной вперед протиснулся в дверь.
Помещение, в которое они вошли, было неожиданно светлым и просторным. Ввиду пасмурной погоды под потолком горели люминесцентные лампы, компенсируя недостаток проникавшего сквозь узковатое зарешеченное окно дневного света. Судя по всему, комнату обставляли и отделывали где-то в середине восьмидесятых в полном соответствии с бытовавшими тогда представлениями о том, как должен выглядеть современный интерьер. Стены были до половины обшиты темными деревянными панелями, а выше панелей до самого потолка выложены рельефными гипсовыми плитами, во впадинах которых темнела копившаяся годами пыль. Пожелтевший от времени и табачного дыма потолок тоже был рельефным – правда, не гипсовым, а пенопластовым. В дальнем от двери углу стоял старый цветной телевизор в полированном деревянном корпусе на облезлой вращающейся подставке. Архаичный набор мягкой мебели, раздвижной стол, несколько полумягких стульев и репродукция Шишкина в потемневшей золоченой раме дополняли картину.
На столе стояло несколько начатых бутылок водки и лежала нехитрая закуска. В воздухе слоями плавал табачный дым. Телевизор в углу бормотал, передавая дневной выпуск новостей, по экрану мельтешили бледные тени.
Вокруг стола сидели пятеро. Абзац знал их всех в лицо и по именам – не потому, что это были его знакомые, а потому, что в свое время он посвятил немало скучных часов изучению своих потенциальных клиентов. Это были руководители бригад, когда-то подчинявшихся Хромому. Абзац был вынужден отдать должное организаторскому таланту старого бандита: сколоченная им группировка продолжала функционировать как единое целое даже после его смерти. Личные амбиции и обыкновенная жадность, как ни странно, не мешали собравшимся здесь главарям банд понимать, что вместе они сильнее, чем порознь.
Когда стоявший на стреме сержант, пятясь, ввалился в комнату, красноречиво держа на весу разведенные в стороны руки, взгляды присутствующих неохотно обратились к нему. На пяти физиономиях изобразилось недовольство пополам с раздражением от внезапной помехи, и пять ртов приоткрылись для презрительного окрика. Это была стандартная реакция, на которую рассчитывал Абзац. Здесь собрались матерые волки, которые до сих пор оставались в живых благодаря звериной хитрости и быстроте рефлексов, но в данный момент они находились на своей территории и под надежной, как им казалось, охраной. Чтобы адекватно отреагировать на нештатную ситуацию, им требовалось какое-то время, но Абзац не собирался давать им такую возможность.
Он привык обходиться без напутственных речей. Мертвому безразлично, застрелили его молча или после продолжительной и интересной беседы, а живому лишняя болтовня может дать шанс вывернуться. Поэтому Абзац ударом в челюсть бросил сержанта на пол и открыл огонь раньше, чем недовольство на лицах присутствующих успело смениться удивлением.
Он стрелял сквозь непрозрачный пакет, что лишало его возможности как следует прицелиться, но короткоствольный «узи» был спроектирован именно для такой стрельбы – веером, от живота, навскидку. Скорострельность и огромное количество выпускаемых пуль с лихвой компенсировали недостаточную точность и дальность стрельбы. Абзац не любил «узи» – это было грубое оружие, предназначенное для скорой и кровавой расправы.
Автомат-уродец запрыгал в его руке, плюясь свинцом и раздирая в клочья пакет. Воздух наполнился грохотом, брызгами водки, гипсовой пылью и летящими во все стороны осколками стекла, плитки и дерева. Только один из сидевших за столом бандитов успел выхватить пистолет. На то, чтобы навести оружие в цель, времени у него не осталось: две пули попали ему в живот, одна в грудь и еще одна – в подбородок. Бандит сплясал короткий безумный танец и рухнул под стол.
Затвор автомата лязгнул в последний раз, боек сухо клацнул, упав на пустой патронник. В наступившей тишине стало отчетливо слышно, как позванивает, катясь по кафельному полу, последняя гильза, и капает со стола какая-то жидкость – не то водка из разбитой бутылки, не то чья-то кровь.
Потом кто-то тихо заскулил, совсем как умирающая от голода и холода собака. Абзац опустил глаза. Живой и невредимый, если не считать кровоподтека на челюсти, сержант боком отползал от него по полу, безотчетно стремясь забиться под стол. Глаза у него были совсем белые, как у вареной плотвы, из носа текло, а в промежности форменных брюк темнело большое мокрое пятно. Абзац гадливо поморщился: в своей жизни он насмотрелся всякого, но вид взрослого, физически здорового мужчины, неспособного побороть животный страх смерти, неизменно вызывал в нем отвращение. Сейчас сержант мог бы свободно подстрелить его – во всяком случае попытаться. Пистолет по-прежнему лежал у него в кобуре, в то время как у Абзаца не осталось ни единого патрона. Но эта мысль, похоже, даже не приходила бедняге в голову – настолько резким оказался переход от непыльного существования в качестве мальчика на побегушках у уголовников к стрельбе и смерти.
– Ты, – сказал ему Абзац. Как всегда в подобных случаях, говорить поначалу оказалось трудно: мышцы лица одеревенели и потеряли упругость. – Документы есть? Дай сюда паспорт.
– Не стреляй, – дрожащим голосом попросил сержант, с трудом вытаскивая из кармана паспорт и протягивая его Абзацу.
Абзац вздохнул. «Не стреляй.» Чем стрелять-то, чучело?
Он сунул автомат под мышку и бегло просмотрел паспорт, небрежно листая страницы обтянутой кожаной перчаткой рукой.
– Ищенко Иван Алексеевич, – прочел он вслух. – Женат, двое детей. М-да. Что же ты, козел? О чем ты думал-то, когда с этими уродами снюхался? Молчи, молчи, сам знаю. Та-а-ак. Улица Кустанайская, дом четыре, квартира. так, ага. Это где же такая улица?
– О-орехово-Борисово, – с запинкой ответил сержант.
– Далековато, конечно, – небрежно роняя паспорт на пол, сказал Абзац, – но, если что, я не поленюсь доехать. В крайнем случае, возьму такси. Ты все понял? А ну-ка.
Он наклонился, без церемоний выдернул из висевшей на поясе у сержанта кобуры пистолет и зашвырнул его в дальний угол, даже не потрудившись вынуть из него обойму.
В дверях Абзац ненадолго задержался. В этой комнате валялось пять туго набитых бумажников, в которых наверняка было до черта хрустящих купюр. При нынешнем уровне расходов этих денег Абзацу хватило бы надолго. Он нерешительно обернулся, снял ладонь с дверной ручки.
И понял, что ничего не выйдет. Он обозвал себя чистоплюем, но это не помогло. Тогда он напомнил себе, что задолжал за квартиру и что скоро ему станет не на что не только покупать сигареты, но и есть. Это не помогло тоже. Ну, что же, подумал он. В конце концов, на свете должны быть вещи, которые не меняются с течением времени. Порой это причиняет определенные неудобства, но жить без этого было бы невозможно. Некоторые, конечно, ухитряются, но Олег Шкабров не относился к разряду этих «некоторых».
Он бросил на пол разряженный автомат, вышел в коридор, прикрыл за собой дверь и двинулся к выходу. По дороге он обрушил в проход два или три штабеля пустых ящиков, превратив коридор за своей спиной в непроходимую свалку. Это должно было дать ему фору во времени. Конечно, существовала возможность того, что оставшийся в комнате отдыха мент вызовет подмогу по рации или по телефону, но Абзац сомневался в этом. Гораздо логичнее было предположить, что сержант постарается сделать вид, будто в момент нападения находился на другом конце рынка и понятия не имеет о том, что произошло. В крайнем случае, скажет, прибежал на выстрелы.
Выйдя с рынка, Абзац свернул в какой-то двор, нырнул в подъезд и торопливо избавился от плаща, кепки и очков. Очки он положил в карман, а плащ и кепку свернул в тугой узел и бросил в приоткрытую, словно по заказу, дверь теплоузла, откуда тянуло влажным теплом.
Домой он отправился пешком – отчасти потому, что спешить было некуда, а отчасти из-за желания убедиться в отсутствии слежки. Смерть сразу пятерых бригадиров наверняка будет списана на криминальную разборку, подумал он, не спеша шагая прочь от рынка. Собственно, если до конца следовать логике, это и была криминальная разборка. «Я не спецназовец, не офицер ФСБ, не командир СОБРа. – думал он. – Я даже не мент, коли уж на то пошло, так что мои действия иначе как криминальными не назовешь. Это я считаю их обыкновенной самозащитой, но любой следователь воспринял бы такую версию как анекдот».
Он остановился у киоска, выгреб из кармана мелочь и купил пачку сигарет. Протягивая молоденькой продавщице деньги, он заметил, что на руках у него до сих пор надеты кожаные перчатки, и его слегка передернуло. Впрочем, продавщица не обратила на это внимания: в середине ноября погода в Москве стояла холодная.