После встреч и бесед с другом Федором Воронцовым юный государь любил поздним вечером погрузиться в чтение. При свечах он склонялся над житиями святых, сочинениями Иоанна Златоуста, киевскими летописями Нестора, Сильвестра, подготовленными по его просьбе наставником владыкой Макарием. Библейские пророчества в его мыслях переплетались с древнерусскими летописными легендами. Иван высоко ценил помощь владыки-наставника в Законе Божьем, в церковных таинствах, а также истории земли Русской…
Чтение перед сном побуждало Ивана к сочинительству, его обуревала всепоглощающая страсть к слову, к писанию повествований. Творя ради собственного удовольствия и невероятной тяги – преобразовывать мысли в слова и складывать слова в великолепные фразы! – Иван вдруг осознал свой новый дар сочинителя… А как Ивана вдохновляет возможность озвучить только что сочиненное произведение! Упиваясь звуками собственного голоса, он предавался и ораторскому искусству – со всем юношеским пылом и врожденным артистизмом. Естественно, писания и речения отрока напоминали по стилю библейские, он высокопарен, многословен, и в то же время по-юношески пылок и вдохновенен…
А вокруг государя, с раннего утра до позднего вечера новые козни и интриги боярские… Вроде бы и первенство князя Андрея Шуйского несомненно и бесспорно, да только сам князь, мучаясь воспоминаниями, когда его самого после смерти государя Василия втравил в династические интриги его брат Юрий Дмитровский, ревнует всех подряд к опекаемому им Ивану. После свержения и умерщвления в темнице первого боярина Ивана Бельского и отстранения от реальной власти Дмитрия Бельского у главенствующей партии Шуйских не могло быть новых соперников, сильных собственными средствами и яркими талантливыми лидерами. К тому же партии Глинских и Захарьиных, испуганные скоропостижными смертями Василия и Ивана Шуйских и возможностью мести со стороны их могущественных родственников из «новых Шуйских», как бы самоустранились от борьбы за власть, отошли в сторону.
И все же было чего опасаться тщеславному и мстительному Андрею Шуйскому: опасность ему и его партии являлась с той стороны, откуда раньше ждать не приходилось – не по дням, а по часам рос и мужал государь. И с растущим, бурно развивающимся – физически и умственно – Иваном, явно вырывающимся из-под опеки самозваных регентов из партии Шуйских, на государственную сцену могли уже скоро выступить два лица, облеченные полной доверенностью государя Ивана, далеко уже не младенца. Шуйские не только ревновали, но и ненавидели духовного наставника отрока-государя митрополита Макария и сердечного друга Ивана, Федора Воронцова.
Знали «новые Шуйские», кому должен был бы обязан до гробовой доски своим возведением на митрополичье – Ивану Шуйскому, ниспровергателю старого митрополита Иоасафа и главы думы Ивана Бельского. Знали новые временщики и то, что после восшествия на духовный престол владыка Макарий категорически отказывался связывать свое имя с какой-либо боярской партией, и в первую очередь с «новыми Шуйскими», спокойно и непринужденно лавируя между ними и отдавая всего себя, насколько это возможно, наставлению на путь истины юного государя.
До митрополита Макария у князя Андрея Шуйского руки были коротки… На оскорбительный намек князя, мол, раз тебя возвел покойный Иван Шуйский, самолично сведший до тебя с престола двух старых митрополитов, Даниила и Иоасафа, потому выполняй волю опекунов Шуйских и «отшей» от государя самозванца Федора Воронцова, пользующегося безграничной доверенностью и благосклонностью Ивана, что опасно для партии «новых Шуйских», владыка ответил спокойно и достойно.
– Насчет сведения и возведения на престол митрополичий – Бог дал и Бог взял… Не гоже попрекать меня моим возведением, да использовать его в своих корыстных целях – супротив государя и его близкого друга сердечного…
– А ведь дело выскочки Федора Воронцова, нагло приблизившегося к престолу государеву, может вылиться в большое грубство… – угрожающе прошипел Андрей Шуйский.
Владыка спокойно с усмешкой спросил:
– Митрополиту грозишь, князь Андрей, боярским грубством?
– Знамо дело, не думскому же советнику Федору, брат которого Михайло Воронцов в опекунах младенца-государя хаживал… Выскочку Федора давно пришло время приструнить, к ногтю придвинуть, а то уж больно занесся, распоясался, приблизившись к Ивану, с законными опекунами его через губу разговаривая…
– Насколько я знаю, в духовной государя Василия нет ни слова насчет опекуна его сына, князя Андрея Михайловича Шуйского…
– А мне, владыка, опекунские права передали мои двоюродные братья, покойные Василий Васильевич да Иван Васильевич Шуйские, потому…
– Не ведомо нам о таких правах, сын мой…
– Пока не ведомо, а скоро будет ведомо… – зло прошипел князь Андрей. – …Когда настанет время отшить от государя примазавшегося к нему новоявленного опекуна, выскочки Федора… Может, он думает, что на государя он имеет такие же права, как брат-опекун Семен Воронцов… Вот мы и напомним при тебе, владыка, и при государе сначала выполнять свои скромные обязанности в государстве, а потом уже качать свои вымышленные права…
– Так ведь Федор ни на какие опекунские права не претендует… – возмутился Макарий. – …Его с государем связывает только сердечная бескорыстная дружба…
– …Знаем мы этих бескорыстных друзей… – зло перебил митрополита Андрей Шуйский с перекошенным от злобы лицом и бешеными черными глазами. – Спит и видит как государевой благосклонностью воспользоваться – место потеплее и богатства из казны урвать…
Хотел было Макарий сказать: «По себе, по двоюродным братьям меряешь, полказны государевой разворовавших во время «законной» опеки… И Федору обвинение бессмысленное слепили – якобы тот на место брата-опекуна хочет заступить… Быстрее бы государь вступил в возраст совершеннолетия… Быстрее бы его от опекунов разных освободить и на царство венчать… Только нельзя спешить, как владыка Иоасаф… Надо духовную батюшки государя выполнить… А то вон как казнокрады Шуйские разволновались, соперничество в опекунстве, влиянии на государя-отрока почуяв… Глупцы корыстные…», да только с брезгливым выражением лица махнул рукой в сторону князя-опекуна…
«Брезгаешь, владыка, Шуйскими, ну, что ж, брезгуй, брезгуй, глядишь, не только до Федора-фаворита, но и до митрополита каток грубства боярского докатится, и придавит унижением неслыханным» – подумал князь Андрей, прощаясь с Макарием в его митрополичьем Чудовом монастыре.
Это случилось 9 сентября 1543 года в столовой избе государевой на совете…
Ничего поначалу не предвещало беды на том совете, где помимо Ивана-государя, митрополита Макария присутствовали все трое Шуйских, Андрей, Иван, Федор, их советники князья Шкурлятев, Палецкий, Пронские, Кубенские, Алексей Басманов… Среди прочих думских бояр и советников, дьяков государевых сиживал скромно, не высовывая носа и Федор Воронцов.
Наверное, что-то внутри накипело у Андрея Шуйского, что стал он с места кричать о многих непорядках в государстве, когда случайные люди начинают свои правила превыше общепринятых ставить, именем государя московского козырять… Не было еще названо имен, не указано – какие именно непорядки и какие нарушения общепринятых правил вызывают негодование самозваного властителя из сплоченного клана Шуйских… Но невольно все Гловы повернули в сторону боярина Федора Семеновича Воронцова… Кому же, как ни ему быть повинным во всех непорядках и беззакониях, творимых в государстве…
Намек-то Андрея Шуйского все правильно поняли: кому козырять именем юного государя, как не его распрекрасному душевному другу, фавориту Федору… Покраснел, потом побледнел Федор Воронцов, непонимающе глядя то на Андрея Шуйского, то на друга Ивана… А государь неопытный в дрязгах и кознях боярских и сам-то в разум войти не может, пожимает плечами – чего это князь Андрей стал расходиться?
А тот и правда почуял за собой силу недюжинную, видя смятение боярина Воронцова, Ивана-государя, да и полное непонимание происходящего митрополитом Макарием. Поднялся с места Андрей Шуйский, медвежьей походкой, тяжело ступая и сильно размахивая крепкими руками со сжатыми кулаками, влез на возвышение, осмотрелся и стал говорить медленно, со скрытой в словах угрозой:
– При покойном государе Василии Ивановиче таких непорядков не было, чтобы кто-то из бояр и дьяков ему наушничал тайно… Спокойствие было в государстве… Потому и составил со спокойным сердцем старый государь свою духовную в пользу своего сына-младенца… Шуйские были и есть главными опекунами… Непорядки пошли, когда властительница Елена, правящая именем сына-государя, приблизила к себе конюшего Овчину… А сейчас непорядки с фаворитом государя Воронцовым… Жить многим боярам очертело при таких порядках, когда простой думский советник козыряет на каждом шагу, по делу и без дела именем своего якобы близкого друга, государя юного Ивана…
– Неправда… – прокричал, вскочив с места, белый, как полотно, Федор Воронцов. – Это ложь, государь… Не верь им…
– Может, и поклянешься, что не козыряешь именем друга-государя Ивана?.. – спросил в полной тишине князь Иван Шуйский.
– Если надо, и поклянусь…
– Так в чем же дело – клянись… – подзуживал с тихой иезуитской улыбочкой князь Федор Скопин-Шуйский. – Посмотрит государь Иван – каков его друг клятвопреступник…
И тут молодому боярину, как вожжой ударили под хвост; он смерил грозным, не предвещающим ничего хорошего взглядом всех троих Шуйских и сказал не менее язвительным тоном:
– Чего оспаривать обвинения, которые даже не прозвучали из уст обличителей?.. Неужто надо клясться в том, что я осмелился вслух произносить имя государя?.. Вот и князь Андрей, и другие бояре Шуйские произносят его имя… Все произносят, не реже меня…
Среди бояр прошла первая волна ропота, нестройный хор голосов бросал слова новых обвинений Федора:
– …Да, он просто издевается над нами…
– …Да, он нагличает, не уважает старших бояр…
– …Чего ждать от этого смазливого выскочки…
– …Бояре, да ведь он нас оскорбил…
– …Выскочка нас презирает…
– …Думает, раз фаворит государев, все с рук сойдет…
– …Только не сойдет тебе, оскорбление, друг ситный…
– …В таком щепетильном деле, брат, ни государь, ни митрополит тебе не защитники…
Андрей Шуйский поднял руку и начал при всем народе честить Федора Воронцова – почем зря… Думские бояре слушали его тревожно, с замиранием сердца, разинув рты… Но еще тревожней, мутнее и жутче становилось на сердце у Ивана: вот так из ничего создается поклеп на друга… «А дальше – больше… От фаворита, козыряющего именем моим, потянется страшная унизительная цепочка, мол, на власть замахнулся фаворит… Знаем таких, пример конюшего Овчины у всех перед глазами… Власть зыбка… Нет уже власти… И время самое подходящее – пошатнуть, расшатать вековечную твердыню престола московского, пользуясь малолетством государя… Что же делать?..» – судорожно думал Иван, озираясь по сторонам.
Только кто-то пугливо отворачивался, кто-то наоборот нагло улыбался – не было ни одной пары глаз, в которых светилось бы сочувствие… «Может, только бояре Морозовы меня поддержат с владыкой Макарием? – мелькало в мыслях у Ивана. – Да где же они?..»
А Андрей Шуйский напирал на недовольных бояр, с гневом взирающих на выскочку Федора:
– Чего ждете-то?.. Не знаете, что ли, что делают в таких случаях… Пока такой фаворит воду мутит, добра не жди… Скоро он нас всех именем государя друг с дружкой, как собак бешеных, стравит… Вы этого, ждете, бояре?.. Сегодня же надо с ним посчитаться, завтра будет поздно… Завтра нас всех по одному – к ногтю… Только завтра этого не будет… Мы тебя, нынче – к ногтю… Раздавим Федора Воронцова, как козявку, как букашку вонючую…
От слов таких подстрекательских – тем более в присутствии опешивших митрополита и отрока-государя – кружились боярские головы, кровью и мстительной злобой наливались глаза… Вот еще один фаворит выискался, так мы тебя к ногтю, как Шуйские призывают… Потому что завтра ты, Федор Воронцов, нас всех сам можешь – к ногтю… Нет, лучше мы уж будем первыми… Умри ты, выскочка, первым сегодня, а мы уж, грешные, следом за тобой, но все же завтра… Словно морок какой прошел по государевой палате – запахло кровью…
Прежним насилиям, о которых какое-то время даже подзабыли в Кремле, дано былло продолжиться и восторжествовать… Сторонники Шуйских скопом набросились в государевых хоромах на несчастного жалкого Федора Воронцова, и, опьянев от ярости, били его по лицу, сверху по голове… Оборвали все его платье, сбили с ног, пинали ногами…
Иван, потрясенный унижением и избиением друга поднял голос в его защиту:
– Оставьте Федора!..
Ивана никто не слушал. Тогда он попытался пробиться сквозь лес рук и ног к куче-мале, к валявшемуся на полу избитому и окровавленному другу. Но его остановил сильной решительной рукой князь Андрей Шуйский.
– Тебе, что – больше всех надо? – прорычал боярин с налитыми бешенной яростью глазами.
– Нельзя же так… – сглотнув соленый ком, пролепетал Иван. – …Человека живого бить…
– Вот именно живого можно… – рявкнул Шуйский. – …Чтобы поучить уму-разуму… Чтобы не высовывался… Не лез в фавориты… Мертвого уже не бьют – бить не интересно… Чему мертвого можно научить-то?..
– Я прошу… – Иван пытался найти нужные слова и не находил их. – …Я повелеваю оставить его…
– Так что же ты просишь или приказываешь своему рабу, опекуну твоему?.. – ерничал Шуйский под одобрительные взгляды и усмешки своих сторонников, оставивших на время избиение боярина Федора.
– Ты мне не опекун… – сказал твердо Иван, и у него потемнело в глазах от сказанного.
– Ах, вот как? – куражился князь Андрей. – А зря… Я уж чуть-чуть – и выполнил бы твою просьбу… Выполнил бы – назови ты меня опекуном… Конечно опекунам не приказывают, просят их… Вот незадача какая… Попросил бы – и никто бы не бил боярина до смерти… А теперь, глядишь, ненароком и умертвить могут твоего бывшего друга…
Срывающимся высоким голосом Иван крикнул:
– Бояре, не бейте Федора… Оставьте его в покое…
Возвысил голос и владыка Макарий:
– Креста на вас нет, православные… Убьете же его на месте… Оставьте его, Христа ради…
Но князь Андрей Шуйский, перебивая митрополита, взял всех на силу хриплого голоса:
– Вытолкните во двор его… Гоните с позором прочь… Всыпьте ему, выскочке, чтобы понял как поперек Шуйских становиться…
Заворчала, зашумела нестройно толпа. Заколыхались возбужденно головы боярские. Воспользовавшись удобной минутой, митрополит Макарий и два боярина Морозовых уговорили не добивать несчастного Федора… И правда, не убили на глазах государя-отрока и Макария-митрополита боярина, повели его окровавленного с дворцовых сеней с позором, толкая взашей, пиная с боков и сзади…
Иван от такого унижения друга надолго остолбенел… Сидел беззвучно в слезах, не в силах пошевелить даже пальцем…
И вдруг, словно пелена с глаз спала. Пока он здесь сидит и ничего не предпринимает, чтобы спасти друга, того снова бьют злые, как черти бояре, грозившиеся еще при нем, государе, умертвить Федора Воронцова. Это ли не унижение государя – что почище унижения ободранного и окровавленного друга! «Даже государь не способен защитить от бояр злобных и корыстных друга! – вертелось у Ивана в мыслях. – Тогда грош цена такому государю! Зачем дальше жить – и государить дальше?..»
– Убьют ведь, убьют Федора… – Иван подбежал к Макарию и упал в слезах на его грудь. – Что делать, владыка?.. Ведь убьют, загрызут собаки боярские моего друга Федора…
– Ну, что ты, что ты, государь Иван, – басил митрополит. – Бог милостив… Не оставит твоего друга. – Он положил руку на голову отрока и пытался хоть как-то успокоить Ивана. – Бог милостив…
– Надо выручать Федора, владыка… Спасать надо друга… Ведь загрызут, как агнца загрызут… Бежать надо – отбивать его от бояр… Спаси, Федора, владыка… Только на твой разум уповаю…
– Ну, ладно… Делать нечего, государь… – Макрий нахмурил лоб и, как можно спокойнее, предложил. – Пошли к Федору бояр Морозовых! А я вслед за ними…
Иван кивнул и тут же обратился к Морозовым:
– Слышали?.. Ступайте… Выручайте, бояре… Владыка Макарий пойдет сразу же за вами следом… А потом уж я за владыкой…
Кто-то из Морозовых сердито засопел носом:
– Ты уж, государь, в такое дело лихое не скуйся…
– Не ровен час, государь…
– Как бы лиха не вышло, государь…
Макарий пожевал губами, что-то обдумывая, наконец, тоном наставника произнес со значением:
– …Бояре в чем-то правы… Нельзя тебе, Иван, сейчас под горячую руку им попадаться… Озверели они – кровь жертвы почуяли… Ни перед чем не остановятся, если им перечить, обидные слова бросать в лицо… Оставайся здесь до поры, до времени… Твое дело государево – верить, что все обойдется… – Макарий показал глазами наверх. – …Да господу молиться…
– Не выдержу я здесь долго… – взмолился Иван.
– Хорошо… – сказал Макарий. – …Приходи, но не сразу… Не спеши… Пусть с них пыл сойдет, дерзость и высокомерие улетучатся…
Иван покорно кивнул головой, зная, что усидит на месте совсем немного… Но сорвется и побежит за любимым владыкой спасать друга… Хватит, хватит унижений – сначала друга Федора, потом его, государя, – не хватало еще унижений митрополита Макария на его Ивановых глазах…
Иван послал митрополита и бояр Морозовых к Шуйским сказать им, гордецам и интриганам, что если Федору Воронцову и сыну его нельзя уже – по боярскому разумению – оставаться в Москве, то пусть пошлют хоть на службу в Коломну… А Иван остался у себя ждать в тревожных мыслях – «Наверняка, Шуйским и Коломна для Федора может показаться близкой к столице и весьма опасной… Если оставят живым и невредимым Федора, наверняка запсотят его куда-нибудь в «Тмутаракань», в Кострому, а то и поближе к Казани враждебной…»
Бояр Морозовых у Шуйских никто даже слушать не стал, когда те стали говорить в защиту Воронцова – оттеснили в сторону, затолкали, запихали. Тогда те пригрозили митрополитом, что идет за ними следом по государевому наущению.
– Идет, идет!.. Сам владыка Макарий идет! – закричали громко в окружении Шуйских.
Вонзая в пол острие митрополичьего посоха, с гордо поднятой головой и живыми блестящими глазами вошел владыка Макарий. Увидев на полу распростертое тело Федора Воронцова в окружении многих бояр и детей боярских – ярых сторонников партии Шуйских, митрополит вскинул вверх сильную сухую руку и пригрозил мучителям Федора, как бы обращаясь за заступничеством к Господу.
Поскольку митрополит не произнес ни слова, а глаза его были полны тихого сострадания к жертве, то его грозящего пальца над их головами мучители испугались – моментально разбежались в стороны. Этого было достаточно, чтобы подняться с колен Федору и кинуться навстречу митрополиту. Лицо его в ссадинах и подтеках было черно-синим от побоев. Уцепившись ледяными руками за руку владыки и целуя ее пепельными губами, избитый Федор лепетал:
– Спаси, спаси меня от смерти, владыка…
Андрей Шуйский презрительно бросил:
– Сейчас жалкий вид имеет… Зато каким гордецом ходил промеж нас, дружок государев… Видали мы таких фаворитов…
Макарий метнул в Шуйского гневные расширенные зрачки и, чеканя каждое слово, выдал князю:
– А если бы тебя так, как его… Тоже, небось, жалкий вид имел бы…
Шуйский усмехнулся:
– Нашел, кого жалеть, владыка… Не боишься заступником выступать фаворита низкого?
– Он не фаворит… – Макарий, овладевший собой и похожий на икону древнерусского письма, говорил спокойно и без всякого трепета и страха. – Он друг государя-Ивана… Я выполняю просьбу государя защитить его друга от посягательств на его жизнь…
– Бояре прогневались на государева друга… Знать есть за что… – крикнул срывающимся голосом клеврет Шуйских, Фома Головин. – Ты бы, святой отец, был бы помягче с боярами Шуйскими… Как бы не осерчали они на тебя…
Макарий опустил указующий и грозящий перст и сделал шаг навстречу Андрею Шуйскому. Кивнув на озлобленного Головина, приблизившегося к нему, спросил спокойно Шуйского:
– Так кто же серчает на меня – ты, князь Андрей или этот?.. За что серчать, когда пастырь за жизнь человеческую вступился?..
– А зря ты, владыка, вступился…
Шуйский не успел ответить, в дверях своей палаты он увидел государя Ивана и остановился в замешательстве… Все обернулись разом на вошедшего Ивана – и Федор, и Макарий, и Фома…
– …В народе уже кричат, будто боярина Федора убивают… – тихо промолвил, бледный, как полотно Иван-отрок.
– Еще не убили… – зло хмыкнул Андрей Шуйский. – А надо бы… За дело бы вышло… Народ все понял бы…
– Посули блага и милости народу, так – того и гляди – он ворвался бы во дворец нам на подмогу… – вякнул Фома Головин. – …Бить государевого друга Федора… Не любит народ горделивых…
– Не клевещи на народ, Фома… – возвысил на Головина голос владыка Макарий. – И ты не гневи Бога, князь Андрей.
– Не время сводить счеты, … – тихо молвил Иван. – А друга своего Федора в обиду не дам…
Иван подошел к митрополиту и встал вместе с ним стеной на пути бояр к Федору Воронцову, оказавшемуся за их спинами.
– Вот как… – ухмыльнулся Андрей Шуйский, угрожающе засопел и подмигнул своим клевретам.
Самый шустрый из клевретов Шуйских, Фома Головин схватил своей огромной рукой за ворот мантии Макария и стал трясти из стороны в сторону до тех пор, пока в ней чего-то не треснуло. Иван закрыл глаза, чувствуя, что от бессилия что-либо предпринять теряет сознание. Если бы не Федор, подставивший ему плечо, отрок упал бы на пол. Но Иван удержался и открыл глаза, полные бессильных беззвучных слез. Озверевший Фома Головин под одобрительные взгляды Шуйский дошел до того, что, наступив на мантию митрополита, сдернул ее, треснувшую во многих местах, и изодрал ее…
Макарий стоял, как голый, в подряснике, сжав до хруста пальцы в кулаках. Он не проронил ни слова. Иван беззвучно плакал. Макарий положил свою ладонь на голову отрока, погладил ее и сказал:
– Не надо, Иван… Не плачь… Ты спас друга – это главное…
На следующий день Федора Воронцова Шуйские сослали в Кострому…