Возникает резонный вопрос, а при чём здесь, собственно говоря, Повелитель Ветра? Павел – это представитель породы существ, именующих себя простыми смертными.
– А кто тогда мы? – Спросил я у него.
– Вы – просто смертные. Чувствуешь разницу?
Так вот, эти скромняги «простые смертные» на самом деле очень даже не простые. На Земле их всего несколько тысяч. Они путешествуют по земным мирам, но ни в одном из них не могут оставаться подолгу – их гонит «Ветер, дующий между мирами», и нет у них собственного мира. Зато они могут также перемещаться в любую точку Земли и перемещать материальные объекты на расстоянии. Прилетят, допустим, в Париж, и, чтобы не отставать от моды, перекинут на себя одежонку из магазина, даже на километр к нему не приближаясь. Вот так и мотаются всю свою, кстати, довольно-таки долгую жизнь из мира в мир без определённого места жительства. Как сказал Павел, я управляю Ветром, а Ветер управляет мной. Кроме простых смертных, существуют также непростые смертные, бессмертные, простые бессмертные и непростые бессмертные.
Непростые смертные живут ещё дольше простых, и, кроме их умений, могут перемещаться в миры других планет, обладают телепатией, левитацией, репарацией и чёрте чем ещё, чему я названия не знаю. Могут управлять также нематериальными объектами. Как это выглядит, я так и не понял до конца. Вроде как могут работать с информацией непосредственно без её материального субстрата.
Про бессмертных я понял только то, что это очень круто. Возможности их практически неограниченны – этакие заместители Бога. Про простых бессмертных и подумать страшно, а про непростых – кто это может быть и что он может, не хотелось бы и представлять. Как я понял, вся эта иерархия касалось не только миров Земли, а охватывала и всю Вселенную.
Так вот, я, наконец, подошёл к самому главному. То, что сейчас происходит со мной – со всеми нами – в конце концов, приведёт к тому, что все наши сознания из разных миров соединятся в одно в одном нашем теле, и больше не будет отдельного меня в каждом мире, а буду один я, но для всех миров Земли. Я буду простым смертным как Повелитель Ветра. Если я не сошёл с ума, то процесс уже запущен, и его не остановить. Рано или поздно «чехарда между мирами» закончится объединением всех нас и поднимет Меня на ступень выше, хочу ли я этого или не хочу. Скорее всего, я хочу. Ведь это необычно и увлекательно, больше похоже на сказку. Это идеальный шанс обрести смысл жизни и отбросить всё нехорошее, что произошло со мной и, собственно, привело к этому.
Но, знаешь, я устану ждать. Я уже устал. Единственное, что меня держало, так это ожидание чего-то хорошего и необыкновенного, и вот, оно произошло! Уходя, Павел намекнул, что есть способ ускорить «чехарду». Я знаю, что он имел в виду. И, если ты – другой я – сейчас это читаешь, то, значит, я сделал это.
Запись последняя. Я закончил дневник. Мне страшно. Но я всё решил. А что меня здесь держит? Но я не прощаюсь. Я надеюсь возродиться уже в новом качестве. А, если честно, не так уж и плохо было быть просто смертным. До встречи».
***
Татьяна дочитала Его дневник до конца. Он всегда был не от мира сего. Но чтобы до такой степени! В последнее время Он иногда переставал узнавать друзей, в том числе, и её, начинал изъясняться на каком-то странном наречии, не узнавать родного дома, пугаться выходить на улицу, рассказывать, что живёт на самом деле в другом городе и тому подобное. Периодически Он становился более нормальным, но, в конце концов, Он пропал. Ни в больницах, ни в моргах она Его не нашла. Если бы Он собирался уехать, то всё равно бы предупредил Татьяну, да и взял бы кое-какие вещи с собой. А так пропал, не оставив даже записки, кроме вот этого бредового дневника. Из-за неаккуратного, как и Он сам, почерка Татьяна разобрала не всё из Его записей, но суть поняла. Поверить в это было сложно, хотя и объясняло Его нелепое поведение в последнее время. Татьяна не хотела думать о том, что Он просто-напросто сбрендил, но дневник говорил именно об этом. Татьяна забрала тетрадь и решила никому, даже милиции, её не показывать.
Больше Его так никто и не видел. Близких родственников у Него не было. Он пропал, словно Его и не существовало. Что с Ним сталось, так и не узнали, да не сильно и хотели. Существовал, правда, ещё Его дневник, но кто в здравом уме поверит в те бредни? Да к тому же при переезде на новую квартиру дневник потерялся, и Татьяна вскоре начала сомневаться, был ли он. И был ли Он? А действительно, жил ли такой человек, или же всё это были просто чьи-то грёзы?
Глава пятая. Игры на воде.
Стоял поздний осенний вечер. Моросил холодный дождь. Небо было затянуто тяжёлыми ночными тучами, не пропускающими ни единого лучика света. Лишь в окнах нескольких одноэтажных домиков горел тусклый свет. Большинство лачуг были погружены во тьму: либо они пустовали, либо хозяева уже ушли на боковую. Под ногами противно хлюпала грязь. Было довольно паршиво, но я чувствовал к этому агонирующему миру тусклый отголосок привязанности. Большинство своих прежних жизней я прожил в подобном городишке.
Мир этот определённо пережил ядерную войну – это чувствовалось в воздухе, в грязи, в тёмных окнах мёртвых домов. Город переживал упадок, как и весь этот догнивающий мир.
Я пришёл несколько мгновений назад. Не знаю, сознательно или нет, я решил навестить родной город, но «Ветер, дующий между мирами» привёл меня именно сюда. Я Скит, Скиталец. Не очень-то оригинальное имя, как у других простых смертных, например: Беспутник (сокращённо, Ник), Мировая Девчонка (Мира), ЛайфЛонг (Эл) и так далее, но зато наиболее подходит к моему душевному состоянию. Я скитаюсь по мирам. Я обрёл новые способности. Я погиб как просто смертный, но возродился как простой смертный. У меня появился шанс начать всё заново.
Я направился к двухэтажному дому, выделяющемуся на фоне остальных. Он выглядел не столь убого, как остальные хибары. С освещённой веранды неслась перебранка, и, приближаясь, я стал различать отдельные реплики. Высокий мужской голос с хрипотцой надрывался:
– … правда! Я никуда не уйду! Это мой дом!
Женский голос, менее противный, но такой же визгливый, вопил в ответ:
– Это дом моего отца! Не смей называть его своим! Проваливай!
– Нет! Я твой муж!
– Муж?! То, что ты трахал меня три года, не даёт тебе права называться моим мужем! За свои деньги я найду мужика моложе и здоровее тебя! Проваливай!
– Сучка! Ты хочешь выкинуть меня на улицу без гроша в кармане! Так ты мне отплатила за эти три года!
– Это ты мне отплатил! Я не ожидала от тебя такой низости! Ведь Сандра больна! Убирайся, не хочу тебя видеть!
– Пять тысяч!
Я поднялся по ступеням. Парочка, занятая выяснением отношений, меня до сих пор не замечала. Толстая спина мужчины мешала мне пройти. Я взял его за воротник и дёрнул вниз. Мужчина от неожиданности, перелетев через все ступеньки, плюхнулся в грязь. Из его горла раздался сдавленный визг. Я вынул из кармана пачку банкнот и кинул толстяку на грудь.
– Уходи, – бросил я через плечо.
Даже не оборачиваясь, я был уверен, что он дрожащими от возбуждения пальцами схватил деньги и, не пересчитывая, засунул их себе в карман, собираясь уходить. Я его недооценил. Толстяк развернул меня и сжатой в кулак рукой врезал мне в челюсть. В глазах вспыхнули белые звёзды. От неожиданности я чуть не потерял равновесие. Мой ответный удар был к стыду очень слаб и не помешал толстяку вновь ударить, что разбудило во мне холодную ярость. Несколько моих быстрых ударов кулаками заставили противника сменить тактику. Толстяк стал пытаться свалить меня в грязь, пользуясь своим преимуществом в весовой категории. Я врезал ему коленом в живот, и, когда он согнулся пополам, принялся лупить его локтём по спине. Его мощных ударов в пылу драки я не чувствовал. Он обхватил своей сильной рукой мою шею и стал пригибать меня к земле, я рывком кинул своё тело назад, и мы вместе упали на спину, подняв фонтан грязных брызг. Встали мы одновременно. Его ужасный удар лбом в переносицу чуть было не вырубил меня. Я всё же устоял и умудрился накинуть ему на голову его же куртку и принялся бить по ней. Толстяк с трудом вырвался, и я проводил его пинком. Он увернулся и остановился слегка в отдалении. Несколько секунд, тяжело дыша, мы обменивались мрачными взглядами. Наконец, толстяк, видимо, удовлетворённый дракой и полученными деньгами, повернулся к женщине, которая с веранды наблюдала за боем, и сказал, задыхаясь:
– Ты ещё об этом пожалеешь!
После этого он удалился в темноту медленной гордой походкой непобеждённого человека. Женщина снизошла ко мне с веранды и ровным голосом спокойно сказала:
– Благодарю вас.
Ростом она была вряд ли выше меня, что мне невольно льстило. Лица я не мог разглядеть, так как источник освещения находился за её спиной.
– Пустяки, – отмахнулся я, пытаясь восстановить дыхание.
– Для вас пять тысяч пустяки? – Таким же ровным голосом удивилась она.
– Кто же вы такой?
– Скиталец, – ответил я честно.
– Вот как? А как вас зовут?
– Скит, – я улыбнулся.
– Очень странно, но, тем не менее, приятно. Я Аманда. Идёмте в дом, вам необходимо привести себя в порядок.
Похоже, эта женщина привыкла, что бы её волю выполняли неукоснительно. Что ж, подобные просьбы я готов выполнять без пререканий. Мы поднялись по ступеням в прихожую, и Аманда обернулась ко мне. Я почувствовал разочарование: у моей покровительницы было некрасивое мальчишеское лицо, покрытое веснушками, пронзительные глаза серого цвета, редкие медные волосы. Впрочем, что-то в ней меня притягивало, и я вновь расплылся в улыбке. Аманда с интересом рассматривала меня.
– Сбросьте всю вашу одежду здесь у порога.
– Что, уже?
Уголки её губ дрогнули.
– Вы перепачкаете мне весь дом. Раздевайтесь.
Действительно, грязь с меня буквально лилась. Я быстро разоблачился, оставшись в плавках. Аманда обвела меня оценивающим взглядом:
– Смущение точно не является вашим пороком.
– По-моему, пора переходить на «ты», пока я всё ещё в трусах.
Аманда рассмеялась:
– Пойдём в ванную, любитель плоских шуток.
«Та ещё Джоконда», – подумал я и двинулся за ней.
Роскошью дом не изобиловал, но, вероятно, по здешним меркам достаток этой семьи был выше среднего. В ванной висело большое зеркало, и у меня появилась возможность разглядеть собственную разукрашенную физиономию.
– Да, Руслан тебе неплохо начистил.
– Руслан – это тот приятный милый толстячок, с которым у меня буквально пару минут назад возникли небольшие разногласия, которые пришлось решать методом приложения определённого физического воздействия? – Утвердительно проговорил я, оценивая ущерб, нанесённый моей внешности «приятным милым толстячком». Ущерб был немалым, и ещё не скоро я могу появляться в приличном обществе. Пока, впрочем, мне хватало общества Аманды.
– Ничего! – Бодро произнёс я. – Ему тоже неплохо досталось. Он твой муж?
– Был. Вот мыло и полотенце. Приводи себя в порядок. Я пока подыщу тебе чего-нибудь из отцовских вещей. В Руслановых тряпках ты точно утонешь.
Аманда вышла. Я ещё немного поглазел на то, что осталось от моего лица, и полез под душ. Когда Аманда вернулась, я ещё только намыливался.
– Фу! Какой ты медленный, – возмутилась Аманда из-за двери, – в армии никогда не был?
– Да разве теперь упомнишь, где я был? Я прожил гораздо больше жизней, чем ты думаешь.
– Ага, ты сторонник теории переселения душ.
– Вообще-то, нет. Кстати, про душ, я выйду через пять минут.
– Тогда я тоже успею переодеться. Как закончишь, проходи в комнату.
Закончив плескаться, я приоткрыл дверь, увидел горку одежды на полу, и, воровато озираясь, втащил её в ванную. Рубаха и штаны оказались по длине чуть велики, но в них было уютно. Следуя просьбе новоиспечённой знакомой, я прошёл в комнату. Обставлена она была со вкусом: диван, кресла, посреди столик, у стен книжный шкаф и буфет с фарфоровой посудой. Я подошёл к книгам, изучая корешки. Пушкин был знаменит и в этом мире. «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» Потом я опробовал на мягкость диван. Испытание диван выдержал на «отлично», и я решил его не покидать до появления моей некрасивой, но милой повелительницы. Ждать долго не пришлось. Аманда переоделась в длинное красное платье на бретельках с впечатляющим вырезом и распустила волосы. В руке она держала бутылку красного вина. Я опять растянулся в улыбке. Похоже, так часто я ещё не улыбался со времени всех своих смертей.
– Я подумала, что ты не откажешься немного расслабиться после всех волнений. Это вино разлито ещё до войны.
– В такой чудесной компании я готов пить и не столь дорогие напитки, – я не переставал улыбаться.
Аманда, поставив вино на столик, достала из буфета бокалы. Когда я разлил вино, она спросила:
– За что пьём?
– За синяки Руслана. Пусть их окажется больше, чем у меня.
Аманда рассмеялась. Моё мальчишество её веселило. Она сделала глоток, а я осушил бокал до дна. Вино было приятным и крепким.
– А твой отец не обидится, что я в его одежде?
– Не знаю, он давно умер.
– Прости.
– Ничего. Мы привыкли к смерти. Отец умер во время бомбёжки, а моя мама через полгода от лучевой болезни. Мы живём вдвоём с сестрой, но после всех ужасов войны она сошла с ума. И Руслан этим воспользовался…
– Мой город тоже бомбили.
– И что?
– Я погиб.
Аманда предпочла пропустить мои слова мимо ушей. Она сидела рядом со мной. Я вновь налил вина.
– За всех погибших в этой страшной войне, – сказал я.
Аманда на этот раз выпила до дна.
– Ты очень странный, – сказала Аманда, вертя в пальцах пустой бокал, – мне кажется, я тебя знаю, но ты какой-то неуловимый. Ты кажешься простым, но в тебе есть что-то, ускользающее от внимания. Что это?
– Не знаю, – я, помимо желания, улыбнулся.
– Ты хитрый.
– Я? Честный. Я всегда говорю только правду.
– Тогда скажи обо мне. – Аманда поставила бокал на стол.
– Ты устала. Тебя трудно удивить. В душе у тебя пустота. – Я сознательно не касался её внешности.
– А ты можешь заполнить эту пустоту?
В вопросе, на мой взгляд, прозвучала некая двусмысленность, но я предпочёл отнести её на счёт собственной фантазии.
– Не могу ничего обещать, – я придвинулся к ней, – у меня у самого в душе дыра…
Моим опухшим губам губы Аманды показались резиновыми. Внезапно она отстранилась. Я повалился на диван. Я превратился в немой вопрос.
– Подожди здесь. Я должна присутствовать лично. Я скоро.
Она спорхнула с дивана и выскочила из комнаты. Выглядела она взволнованной. Я, ничего не поняв, выпрямился на диване и увидел на стене напротив маленькую белую коробочку, светодиод которой настойчиво мигал красным огоньком. Меня неведомой силой подбросило с дивана, я напялил какие-то тапочки и устремился за Амандой. В дальней комнате я увидел лестницу, ведущую вниз. Я принялся спускаться по ней, перепрыгивая сразу по четыре ступеньки. Лестничных пролётов было несколько. На последней площадке я увидел дверь, которую охранял высокий крепкий мужик в камуфляже.
– Вы кто? Сюда нельзя! – Грозно проревел охранник, потянувшись за резиновой дубинкой.
– Я ищу туалет, – ляпнул я то, что первым пришло в голову.
Мужик в камуфляже чуть не задохнулся от такой нелепой лжи. И тут издалека из-за незакрытой двери раздался голос Аманда:
– Слава, пропусти! Пусть посмотрит.
Аманда как-то странно рассмеялась в конце. Слава недовольно посторонился, и я очутился в длинном-длинном узком коридоре. Где-то вдали маячило красное платье Аманды. Я побежал, шлёпая тапками по обветшалому коричневому кафелю, чтобы нагнать свою проводницу. Пыльные слабые лампы накаливания освещали ржавые худые трубы и грязные толстые кабели, идущие вдоль всего потолка. Я как в дурном сне не мог нагнать Аманду. Внезапно коридор закончился лестницей наверх. Я поднялся по ней и оказался перед дверью. Я дёрнул дверь, и та открылась с чмокающим звуком. Я вошёл, а дверь автоматически закрылась. Помещение освещалось лампами дневного света, и после полумрака коридора свет бил в глаза, мешая смотреть. Стены и пол были выложены белой плиткой. Я остановился как вкопанный. Голова кружилась, взгляд, как в кошмаре, не мог остановиться на какой-нибудь определённой детали. Я за свои, в общем-то, похожих друг на друга миллион жизней повидал многое, но ничего ужаснее этого видеть не приходилось. На всём протяжении стены впритык друг к дружке стояли койки, на которых лежали страшные люди: толстые женщины в исподнем, сморщенные старики в нижнем белье, и многие другие. В глаза бросались обширные гнойные язвы, деформированные и распухшие конечности, выпученные глаза, сухие струпья, обезображенные лица. У очень худой женщины не было одной груди. У одного старика была огромная толстая шея. Я медленно двинулся вдоль этой галереи человеческих страданий. У кого-то капельница торчала в вене. Кто-то лежал на скелетном вытяжении. Кто-то был перебинтован грязными чёрно-красно-жёлтыми бинтами. У кого-то были свищи, из которых торчали испачканные в гнойном экссудате дренажи. У одной старушки из дыры в животе торчала петля посиневшей кишки. Все эти люди лежали плечом к плечу на грязных, сбитых в гармошку простынях, кто-то лежал на койке вдвоём, а кто-то даже на полу. В помещении стоял жуткий смрад застоявшихся испражнений, гниющего мяса, мочи, грязной крови. Я шёл, задыхаясь и шатаясь, к противоположной двери. Не сразу я понял, что не вписывалось в общую картину ужаса, а, поняв, ужаснулся ещё больше: все люди спокойно беседовали, улыбались, кто-то смеялся шутке соседа. Никто не обращал внимания на свою боль и своё бедственное положение. Даже агонирующий больной пытался вставить словечко в разговор.
Мне казалось, что прошло несколько часов, пока я не очутился у двери. Она не была герметичной и открылась без чмоканья. Лучше бы я её не открывал. Там был точно такой же коридор, в котором продолжались ужасы предыдущего. Только там ещё были и палаты, забитые больными до невозможности. На подоконниках тоже распологались несчастные. В коридоре маячил охранник в камуфляже. Я не мог больше смотреть на эти страшные язвы, гниющую плоть и прочее, но взгляд отвести было некуда, так как всюду сохранялась та же картина. Пройдя мимо поста медсестры, я встретился с ней глазами. Её до боли знакомое лицо блаженно улыбалось, несмотря на то, что она на кушетке перевязывала культи безногому пациенту. Культи напоминали протухший салат оливье. Я поперхнулся тошнотворным кислым комком, внезапно подкатившим к горлу. Но что-то странное стало происходить со мной: я успокаивался, и все эти мерзкие ужасы переставали вызывать во мне отвращение, я начинал находить в окружающем долю юмора. Я лихорадочно осмотрелся – ни у кого из даже самых тяжёлых больных ни на лице, ни в глазах не читалось ни боли, ни страха, ни обречённости, ни страданий. Все выглядели умиротворёнными, и никто не кричал, не стонал, во всяком случае, громко, все вели себя так, будто они на отдыхе в санатории, а не в лечебнице для безнадёжных больных. И что меня больше всего пугало, так это то, что я начинал окунаться в эту неправильную блаженную умиротворённость. Мои эмоции становились с каждой минутой всё позитивнее, наперекор окружающей действительности. Почти бессознательно я бросился к окну. На подоконнике восседал истощённый мужчина жёлто-зелёного цвета с огромным животом, исчерченным синими дорожками вен, который выпирал из-под грязной полосатой рубахи. Он с улыбкой взглянул на меня добродушными жёлтыми белками. Он заговорил, и мне в нос ударил резкий запах сырой печени:
– Ты чего, братец, такой беспокойный?
– Как вы себя чувствуете? – Я не придумал лучшего вопроса.
– Великолепно! – С энтузиазмом произнёс больной. – Здесь отличная еда, отличный персонал! Я обязательно буду приходить сюда в гости после того, когда меня выпишут.
Весь его внешний вид говорил о том, что выпишут его отсюда разве что в морг. Ещё не до конца оболваненный, я принялся дёргать приржавевший оконный шпингалет.
– А что это ты, братец, задумал? – С живым интересом спросил у меня этот говорящий труп.
Охранник обернулся к нам, но смотрел кротко и без злобы, не делая попытки вмешаться.
– Давай-ка, братец, я тебе помогу, а то ты прям как умирающий.
Я не выдержал и заорал что мочи на всё отделение:
– Немедленно открывайте окна! Открывайте все окна! Воздух отравлен!
Умирающий с готовностью присоединился к моим воплям. И через миг мой призыв возымел действие. Все, словно очнувшись от дурмана, кинулись распахивать окна, даже те, кто по определению не мог пошевелиться. Да, им давно не хватало трезвомыслящего человека. Я, несмотря на мешающего мне помощника, наконец, распахнул раму, и холодный осенний воздух ворвался в коридор, мгновенно изгнав своей свежестью из моей головы туман приторного благодушия. Я несколько раз с наслаждением глубоко затянулся ночным воздухом, в котором не было этого тошнотворного больничного смрада, и обернулся. Охранник помогал больным бороться с окнами, и через минуту по отделению загулял сквозняк, выметая гнилые миазмы и окончательно меня отрезвляя. Я взглянул на своего обречённого помощника. Тот ясным взором окидывал окружающее, и лицо его на глазах темнело. Губы сардонически изогнулись, и, посмотрев на меня, как мне показалось, осуждающе, он замертво рухнул. Я двинулся по коридору. Свежий воздух приводил в чувство больных и персонал, одновременно вселяя панику в людей. Стали раздаваться крики боли, предсмертные стенания, рыдания и проклятия, люди метались и мучительно умирали у меня на глазах. Медсестра, которая только что беззаботно улыбалась, билась в истерике. На кушетке рядом с ней корчился безногий инвалид, срывая с себя бинты. Я со страхом понял, что натворил нечто ужасное и в корне неправильное.
Внезапно нос к носу я столкнулся со своей Амандой. Волосы её распустились, глаза грозно сверкали. Она заговорила своим леденяще спокойным голосом, не обращая внимания на царивший кругом хаос:
– Мы распыляем лёгкий наркотик с эйфоризирующим эффектом через систему вентиляции. Его подача постоянна.
Я, перестав себя контролировать, сжал Аманду за плечи и заорал ей в лицо:
– Что здесь происходит?! Что это?!
– Не надо было разрешать тебе идти за мной, – сказала Аманда, морщась и ёжась от боли, – на этом этаже больницы вышли из строя распылители. Я, как хозяйка больницы, вынуждена была лично проконтролировать ситуацию.
Набежавшие охранники в респираторах принялись деловито закрывать окна, не отвлекаясь на метающихся больных.
– Ты же одурманиваешь людей!!! – Я принялся трясти Аманду.
– А чего ты хотел?! – Рявкнула Аманда и тут же продолжила ровным голосом. – Думаешь, много людей в здравом уме вынесут подобные страдания?
Я начал понимать. Я отпустил Аманду. Она принялась массировать плечи.
– Война закончилась, но раны от неё никак не могут затянуться.
– И что, они знают, что их окуривают какой-то дрянью?
– Все предпочитают не задумываться об этом. Мы это делаем только для того, чтобы облегчить мучения.
Она помолчала и продолжила:
– Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. И если кому-то суждено утонуть, то пусть он сделает это с улыбкой на лице.
Я тоже помолчал и сказал:
– Это как игры на воде.
Аманда непонимающе взглянула на меня. Я продолжил:
– Игры на воде хороши только тем, кто умеет плавать, для них это забава. Для тех же, кто не умеет, эти игры могут закончиться смертью.
Аманда поняла меня:
– Да. Мы все тут только и занимаемся тем, что играем на воде. Выплывают лишь те, кто умудрился забраться соседу на голову.
Я тоже играл на воде. Не умея толком плавать, я нырнул с головой в новую для меня роль Скитальца. Я оглянулся. Охранники закрыли последнее окно.
– Сейчас заработают распылители, – сообщила Аманда и прижалась ко мне.
Я её обнял. Это выглядело дико: вокруг нас кричали, рыдали, стонали и умирали люди; медики, оправившиеся от шока, пытались помочь не столь безнадёжным, а мы стояли и обнимались среди всего этого кошмара. Я отстранил Аманду и взглянул ей в глаза. Я ещё не знаю, что хорошо, а что плохо, что правильно, а что – нет, где правда, а где ложь. Я не знаю, что будет завтра, но я знаю, что сегодняшнюю ночь я проведу с этой некрасивой женщиной, а потом покину этот умирающий мир с его неразрешимыми проблемами. Наши губы слились. В этот момент раздался монотонный и почти неслышный гул распылителей. Вопли и рыдания стали стихать, а наша сладострастная истома усиливаться.
Играя на воде, необязательно тонуть, ведь можно научиться плавать. Кажется, я скоро пойму, что ищу в этой паршивой жизни. Я нащупал верный путь, которому предстоит быть долгим, но в конце которого я обрету, наконец, абсолютное счастье и смогу умереть с улыбкой на губах. Сегодня же мне достаточно той толики счастья, которую я получаю с Амандой. С сердца упал неподъёмный груз, я больше не буду тыкаться, как слепой котёнок, теперь я знаю, в какую сторону мне идти. Я тратил много времени на глупости, но теперь я вижу конечную цель и мне уже не страшно играть на воде.
Глава последняя. Повелитель Судьбы.
1.
Всё началось из-за моего двоюродного брата. Андрей был старше меня на четыре года и в этом году оканчивал нашу школу. Школу-интернат закрытого типа номер одиннадцать. Уже вот-вот он должен был выйти в большую жизнь за пределы школьной ограды, за которой никто из нас, начиная с раннего детства, не был. Сколько я помню брата, он всегда ввязывался в неприятности, но обычно справлялся с ними благодаря своим впечатляющим физическим данным, разбивая пару физиономий и отсиживая несколько дней в школьном изоляторе. Виделись мы нечасто – Андрей жил бурной практически взрослой жизнью со сверстниками на своём уровне, насколько это позволяла строгая школьная дисциплина. Отношения между нами, несмотря на разницу в возрасте, отличались теплотой и взаимной симпатией. Он не раз выручал меня из неприятных ситуаций, к которым в отличие от Андрея, я не стремился, но которые сами меня находили. А способностей к дракам я не имел.
Сегодня Андрей вновь не поделил что-то с очередным своим одноклассником, и они устроили после уроков выяснение отношений подальше от административного отсека. Я не понял сам, как очутился в толпе зевак, так как шёл в свою комнату, а она находилась совершенно в другом крыле. От драк у меня всегда холодело внутри и сосало под ложечкой. Совершенно не выношу насилия. Боюсь до темноты в глазах и слабости в коленях. Одной такой драки, в которой я участвовал лично, и которая закончилась для меня благополучно только благодаря брату, мне хватило на всю жизнь. Хорошо ещё, что директриса меня тогда строго не наказала, а ограничилась выговором, в чём несомненная заслуга была моей классной руководительницы.
Толпа школьников с первобытной радостью ревела после каждого удачного удара, а у меня начинали ныть зубы, когда Андрею доставалось. Драться больно. Чувствовал я себя крайне неуютно среди этой стаи шакалов. Мой брат и его оппонент тем временем разошлись не на шутку и лупили друг друга почём зря, разбрызгивая вокруг себя кровь. Наконец, Андрею удалось свалить противника, и болельщики моего брата взревели пуще прежнего, заработав себе злобные взгляды от товарищей того парня. Моё сердце бешено колотилось о грудную клетку, гоня пульсовую волну по всему телу и стуча в висках. Брат навалился сверху на своего обидчика и стал его душить. Пот и кровь лились ручьём с обоих, на полу валялся чей-то зуб, надеюсь, не Андрея. Парень извивался и пытался упереться коленом в «агрессора» в лице моего брата, но ему не удавалось. Победитель, в принципе, был уже определён. Однако в сей триумфальный момент в конце коридора показался электроцикл сторожа. Как не вовремя занесло сюда патрульного! Сторож, увидев толпу, принялся издали сигналить и, наверняка, вызвал подмогу по рации. Школьники раздались в стороны и принялись потихоньку исчезать в боковых коридорах. Разгорячённые соперники не слышали и не видели приближающегося сторожа. Они продолжали возиться на полу. Кто-то истошно завопил:
– Берегитесь! Рожа едет!
Андрей услышал и повернул голову к подъезжающему квадроциклу. Сторож свирепо пялился из-под шлема. Те, кто не успел смыться, угрюмо попятились, прижимаясь к стенам.
– Всем оставаться на местах! Не двигаться! Немедленно прекратить драку! – Гаркнул сторож, останавливаясь и спрыгивая с электроцикла.
Андрей разжал руки и принялся с трудом подниматься на ноги, стирая сохранившимся рукавом кровь с лица. Сторож встал между драчунами. Соперник Андрея лежал на полу и не делал попыток встать, восстанавливая дыхание и сплёвывая кровавую слюну. Андрей ещё до конца не распрямился, когда, видимо, уже кем-то заведённый сторож пнул его в бок тяжёлым армейским сапогом. Все возмущённо загалдели. Сторож резким движением выхватил из кобуры парализатор и всех обвёл его дулом:
– Молчать, не то вырублю!
Андрей от удара откатился в сторону и снова стал подниматься. Парень, с которым он дрался, решил, что хватить валяться, но встать не успел, так как сторож неожиданно свободной рукой вытащил из-за пояса резиновую дубинку и ахнул ею его по спине. Тот скорчился на полу, выдавливая сквозь сжатые зубы стон и матюги.
– Ублюдки! Я вам покажу, как драться в школе!
Мы мрачно смотрели на эту рожу, искажённую злобой и ненавистью, и понимали, что благополучно эта история для всех нас не окончится. Я содрогнулся, опасаясь за судьбу брата. Да и мне, как свидетелю потасовки, тоже могло достаться. Андрей медленно выпрямился во весь свой двухметровый рост и расправил широкие плечи, исподлобья наблюдая за сторожем, который казался по сравнению с ним просто шавкой. Рожа наставил на Андрея парализатор и зарычал:
– Давно не вырубали?!
Я видел, как по мокрой от пота спине Андрея пробежала серия судорог. Он был просто взбешён и еле сдерживался. Я мысленно умолял брата успокоиться. И он, может быть, и справился с собой, если бы сторож не занёс руку с дубинкой для удара. Андрей молниеносно выбил ногой парализатор из руки рожи и ладонью со всей дури врезал сторожу в нос. Рожа рухнул в нокауте, и обезумевшая толпа детей с криками бросилась на него. Сторож закрылся руками и ногами, когда его принялись пинать ногами. Я стоял, вжавшись в стену, и не мог пошевелиться. Вокруг словно сгустились сумерки, и страх серыми волнами толчками изливался в душу. Андрей выбрался из толпы и поднял парализатор. Я попытался окликнуть его, но язык меня не слушался, во рту всё пересохло, и я смог лишь бессильно поднять руку. Брат меня увидел и расплылся в зловещей улыбке. Я вздрогнул и одними губами сказал: умоляю, не надо. Но Андрей уже отвернулся от меня в сторону приближавшихся на максимальной скорости двух истошно сигналящих электроциклов. Школьники бросились врассыпную. Избитый сторож без движения лежал в луже собственной крови. Я продолжал стоять, оглушённый, и не мог поверить, что оказался втянутым в такую заварушку. За нападение на сторожа изолятором не отделаться. За это подвергали «перевоспитанию». Но Андрей не мог здраво рассуждать, он превратился в зверя. Он безумными глазами смотрел на мчавшихся на него сторожей. Я в ужасе видел, как Андрей плавным движением прицелился из парализатора и нажал на курок. Один из сторожей на полном ходу вылетел с электроцикла и, будучи уже парализованным, закувыркался по полу по инерции, ломая кости, чей хруст был слышен сквозь рёв двигателей. Андрей прицелился во вторую рожу, но тот успел выхватить свой парализатор и на ходу выстрелил в моего брата. Как при замедленной съёмке я видел, что Андрей покачнулся от попадания и стал оседать. Но перед этим он всё-таки умудрился выстрелить. Сторож крутанул руль, и квадроцикл двумя боковыми колёсами проехал по стене коридора. От этого манёвра рожа не удержался и вывалился из седла, чуть было не угодив под свой опрокинувшийся электроцикл. Андрей уже лежал без чувств.
В мозгу у меня что-то щёлкнуло, и я, заорав до рези в горле, что было мОчи побежал по коридору. В голове не было ничего кроме животного ужаса. Справа от меня пронёсся еле заметный бледно-жёлтый заряд парализатора. Видимо, сторож после падения поспешил с выстрелом и не успел толком прицелиться. Следующим выстрелом он меня точно снимет. Я нырнул головой вперёд, и надо мной пролетела маленькая молния. Я больно ударился об пол и кубарем перекатился через голову. Не снижая скорости, я вскочил и припустил дальше, взяв правее. Заряд пролетел слева. Сторож промахнулся три раза подряд. Так не бывает. Мне же до бокового коридора оставалось несколько метров. Дыхание сбилось, но я побежал ещё быстрей. Я успел свернуть, схватившись за угол рукой, чтобы не пролететь поворот. За моей спиной сверкнуло – рожа промахнулся в четвёртый раз. Я должен убраться как можно дальше. Я старался чаще сворачивать в боковые коридоры, чтобы спутать преследователей. Я не мог больше бежать, но и не мог останавливаться. Мне блазнилось, что рожи преследуют меня по пятам, но я не в силах был обернуться, и постоянно ожидал неминуемого выстрела в спину, но его всё не было и не было. Я перешёл на шаг и начал уже было верить в то, что оторвался, как впереди показался электроцикл. Я свернул за угол и вновь побежал, хотя это было уже невозможно. Без конца сворачивая, я добежал до лестницы между уровнями, чтобы не замедляться, я скатился по пандусу для квадроциклов, Уже без сил я ткнулся в первую попавшуюся дверь, услышав, как по пандусу грохочет электроцикл. На моё счастье, дверь послушно отворилась, и я ввалился в комнату. Кто-то быстро и бесшумно притворил за мной дверь. Наверное, целую минуту я был без сознания.
Чья-то участливая рука помогла мне подняться с пола и отвела к дивану. Я рухнул головой в подушку, хрипло дыша. В глазах было темно, и мельтешили мелкие мушки, сливаясь в причудливые фигуры. Голова кружилась, словно на карусели, в боках кололо, а лёгкие были готовы разорваться на части. Мой мягкотелый организм никогда не подвергался подобным нагрузкам.
– Что произошло? – Услыхал я сквозь вату голос своей доброй классной учительницы.
– Н-н-н-не … вы … ух … д-давайте м-ме… большего из себя я не смог выдавить.
– Успокойся, спокойно, отдышись, – пухлая рука классной нежно опустилась мне на лоб.
Почти четверть часа я приходил в себя. С трудом я сел на диван, ощутив внезапный приступ дурноты. Откинувшись на спинку, я взглянул на Татьяну Фёдоровну.
– Что случилось? – Спросила она.
– Меня ищут сторожа! – Разревелся я.
Немного успокоившись, я сбивчиво поведал ей о недавних событиях. Она удручённо выслушала меня, не в силах поверить, что это приключилось с одним из её способных учеников.
– Что мне теперь делать?! – Отчаянно возопил я, зная заранее, что мне она не поможет, ведь она всего лишь учительница. В случае её пособничества ей придётся намного хуже моего. У Татьяны Фёдоровны и так будут проблемы, если до начальства дойдёт то, что я укрывался в её комнате. А у классной даже не было собственных детей. Мне стало так жалко её, что я снова захлюпал уже красным носом. Татьяна Фёдоровна печально взглянула на меня, погладила рассеянно по голове и вздохнула:
– Горе ты луковое.
Я уткнулся в её мягкий бок и понял с удручающей ясностью, что моя жизнь из-за этого происшествия теперь никогда не будет прежней.
– Я думаю, что тебе надо сдаться и рассказать всю правду. Ведь ты не виноват в затеянном нападении на сторожей. Они тебя не накажут сильно.
Я ожидал подобных слов. Да и был ли более разумный выход? Сбежать из школы невозможно, как и вечно прятаться в её закоулках. Да и куда бежать? В большом мире я не проживу и суток. Но, если я сдамся, мне так просто не отделаться. Я свидетель небывалого доселе преступления. Классная знала об этом, но ничего лучшего посоветовать не могла.
– Я не могу сдаться, – тихо ответил я, – сами понимаете, что я подвергнусь перевоспитанию.
Моя учительница вздрогнула. « Перевоспитание» самое страшное из школьных наказаний. Медработники начисто стирают память провинившихся, и их приходится всему учить заново, даже как ходить. Правда, обучаются они в несколько раз быстрее, но уже никогда не вспомнят о прошлой жизни. Андрей меня больше никогда не узнает. Как и я его… Это конец. Но я же ни в чём не виноват! Как мне ни жаль брата, жаль до спазмов в горле, но он всё-таки преступил закон, а я-то ни при чём! Я застонал. Похоже, опять впадаю в забытье.
Но спокойно потерять сознание мне не дали. По учительскому уровню пронёсся усиленный динамиками властный голос сторожей:
– Жители двенадцатого сектора девятого уровня секции эф! Это сторожевая служба! В одном из жилых отсеков укрывается преступник, ученик восьмого класса! Он обвиняется в нападении на сторожей и сопротивлении при задержании! Немедленно выйдите из своих комнат и оставьте двери открытыми! Благодарим за содействие!
Я побелел как полотно. Татьяна Фёдоровна схватила меня за локоть и потащила в санузел. Я одеревенел, и учительнице пришлось силком тащить меня в ванную комнату. И я, и она осознавали тщетность этой попытки спрятаться. В дверь на фоне поднявшегося шума требовательно постучали. Классная сделала несколько незавершённых движений, находясь в крайней степени замешательства. Через пару секунд дверь слетела с петель. В комнату влетел сторож, замедлив своё стремительное движение, столкнувшись с учительницей. Она рефлекторно оттолкнула его. Сторож быстрым движением выхватил дубинку и наотмашь ударил ею Татьяну Фёдоровну. Из уголка её рта потекла струйка крови. Я, не осознавая, что делаю, в приступе внезапной ярости схватил первое, что мне попалось на столе, и бросился на помощь. Классная, утратив всю свою мягкость, звонко залепила роже пощёчину. Сторож в упор всадил моей учительнице заряд парализатора. Татьяна Фёдоровна стала валиться на рожу, тот, не догадавшись посторониться, стал валиться назад под тяжестью её тела. Я, не в силах затормозить, чтобы не споткнуться, перепрыгнул падающих, сжимая до боли в костяшках рукоятку кухонного ножа. Оказавшись в коридоре, я потерял рассудок. Смутно я видел учителей, прижавшихся к стенам коридора. Бежавшего ко мне сторожа я не заметил среди плывших перед глазами цветных кругов. Я резко повернулся и оказался лицом к лицу с рожей. На уровне его живота что-то противно чавкнуло. Сторож охнул и уткнулся грудью мне в нос. Я не удержался на ногах, и он уронил меня на спину. Я медленно опустил глаза. Лезвие ножа, ручку которого я всё ещё крепко сжимал, целиком скрылось в теле сторожа. Когда кровь из раны толчком обагрила мои пальцы, я беззвучно заорал в ужасе. В умирающих глазах сторожа я прочёл недоумение. Сзади послышался топот ног. Я выхватил парализатор из ослабших рук сторожа, с небывалой силой скинул его с себя и, вскочив, выстрелил в набегавшего сторожа, продолжая орать, не издавая ни звука. Сторож, в которого я всадил полный заряд, словно бы наткнулся на невидимую стену, и опрокинулся на спину, хрустнув затылком. Я развернулся в сторону дверного проёма и поразил парализующим лучом выбирающегося из-под неподвижного тела учительницы сторожа. Больше ни одной рожи вокруг не было. Учителя в шоке смотрели на эту невероятную сцену. Я выкинул парализатор из онемевших пальцев и прыгнул в седло ближайшего электроцикла, вдавив педаль газа до упора. Квадроцикл, взревев ротором, встал на задние колёса, чуть не сбросив меня на пол. Учителя вжались в стены. Управление электроциклом было максимально простым, и с ним мог справиться любой психованный школьник, каковым я сейчас и являлся.
Я мчался, как ужаленный, по коридорам и пандусам, едва обращая внимание на шарахающихся в сторону людей. В голове царила пустота и паника, животный ужас. Надсадный рёв электромотора я не слышал, квадроцикл шёл на пределе возможностей, как и я. Я видел перед собой лишь длинный тёмный тоннель с небольшим пятном света впереди, в котором мелькали повороты. Не знаю, сколько времени продолжалась эта безумная гонка по школьным лабиринтам, время для меня тогда умерло. Мчавшийся навстречу электроцикл я заметил в последний момент. Моё тело в попытке предотвратить столкновение, крутануло руль в сторону. Квадроцикл, жалобно заскулив, всё же выполнил манёвр, не снижая скорости, и перед ним неожиданно выросла стена. Электроцикл смяло в гармошку, а я, так ничего и не почувствовав, умер. В первый раз…
2.
В последнее время Он всё чаще погружался в воспоминания о жизнях, в которых Он был просто смертным. Они начинали казаться Ему более спокойными и безмятежными, чем теперешнее существование в качестве простого смертного. Да, несомненно, в Его настоящем у Него были неоспоримые преимущества, как-то: способность перемещаться между мирами, телепортация, обладание, если не бессмертием, то очень длительной продолжительностью земной жизни, телекинез; но были и минусы: прошлые жизни начисто перечеркнуты, и ни один мир не является теперь Его домом. Любой из миров рано или поздно исторгал Его из своего лона. Жаль, что счастье находиться в одном родном мире Он осознал слишком поздно. Чехарда между мирами прервала сию идиллию. Но когда же она началась? Он искал, но не находил ответа.
Он давно потерял ход времени. Для Его организма, постоянно перемещающегося между мирами, больше не существовало устоявшейся схемы смены времён года и времени суток. Его биологические часы шли намного медленнее, чем у просто смертных. Однако по Его субъективным понятиям, Он уже довольно долго находился в шкуре Скитальца. Он полагал сперва, что нащупал верный путь, но тот никуда не вёл. Ему уже осточертели эти такие разные и такие одинаковые миры. Он хотел домой, домой в свой мир, в одном из которых обитала Его прежняя сущность. Ветер, дующий между мирами, Его начал раздражать. Он старался как можно длительней находиться в одном мире, который походил на Его прежние миры, но ветер гнал Его вперёд. И Он принялся убегать в воспоминания. В памяти всплыли многие из прошлых параллельных жизней, но ни одно воспоминание не приблизило Его к ответу на вопрос, отчего Он стал таким. Отчего кто-то из прежних Него погиб не в своё время и запустил цепную реакцию чехарды между мирами. Как же Он намучился во время этой дурацкой чехарды! Он не мог понять, почему, проснувшись утром, Он не узнаёт окружающую Его действительность, отчего Он помнит то, чего в этом мире не могло с Ним произойти. Он думал, что сходит с ума. Он жил, как в тумане, смутно ощущая то, что занимает чужое место. Пока Повелитель Ветра не объяснил Ему всё, и Он, поняв, что превращение в Скитальца неизбежно, не ускорил сей процесс первым пришедшим в голову способом – самоубийствами. Он снова устал…
***
В своих прошлых смертных жизнях Он всегда мечтал питаться исключительно в кафе, барах и ресторанах, но денег для этого не имел. Став Скитальцем, Он воплотил эту мечту в реальность и первое время не вылезал из всякого рода различных кафешек, ресторанчиков, баров, забегаловок, пельменных, блинных, закусочных, фастфудов, кулинарий и прочих общепитов. Вскоре, это, правда, наскучило, и Он всё чаще обедал в одиночестве в гостиничных номерах или в съёмных квартирах. В этот же раз Он забрёл в заводскую столовую. Обстановка там была довольно неуютной, но Он не обращал на неё внимания. Угрюмые рабочие, многие в своих несвежих робах торопливо поглощали стандартный обед и скользили по Нему равнодушными взглядами. Он давно заметил, что Его черты как бы смазались, и зацепиться взглядом в Его внешности стало не за что. Вроде с первого взгляда ничего необычного, но со второго становилось непонятным, отчего ни одна Его черта не запечатлевается в памяти, моргнёшь – и Его образ куда-то улетучивается. Хотя на месте и нос, и губы, и глаза, и уши – всё осталось прежним. Первое время Он очень этому удивлялся и много времени торчал у зеркала, но вскоре махнул на это странное обстоятельство рукой.
Он тщательно пережёвывал котлеты. В отличие от трудяг, время на обед у Него не было ограничено, и Он, лениво работая челюстями, снова и снова рылся в своей памяти, пытаясь отыскать ответ на мучивший его вопрос «предтечи Скитальца», попутно отмечая картонный привкус котлет во рту. Почему-то опять вспомнился мир, в котором Он проходил обучение в школе-интернате и погиб в глупой потасовке со сторожами. Что-то там произошло не то, и подозрительно много провалов в памяти о том дне. Он сосредоточился и тут же поперхнулся. Он вспомнил, почему тогда после уроков Он пошёл не в свою комнату, а другой дорогой и натолкнулся на ту роковую драку…
3.
Сегодня у нас проходило первое занятие по классической русской поэзии. Учитель оказался нам не знаком. Меня, как остальных, поразила несколько странная внешность преподавателя: неуловимые черты лица, и абсолютно никаких признаков возрастной принадлежности. Не представившись, учитель начал занятие. Он рассказывал про стихотворные размеры, про рифмы, приводил в пример стихотворения, которые никогда ранее на уроках литературы мы не слышали. Я сперва вслушивался внимательно, но затем меня посетила, как мне тогда показалось, удачная идея. В течение недели я никак не мог решиться признаться Ей в том, что я в Неё влюбился. Такое чувство меня посетило впервые, и я просто не знал, куда с ним деваться. Моя нерешительность весьма способствовала моим мучениям. Сегодняшний же урок подтолкнул меня к мысли сделать признание в стихах. Очень романтично. Ага! Я тихонько выдернул двойной листок в клеточку из учебной тетради, сунул ручку в зубы и стал ждать вдохновения. Учитель в это время продолжал декламировать странные стихи. Наконец, муза снизошла до меня, и я принялся пачкать бумагу. Больше учителя я не слушал. Стихотворение вышло корявым и банальным. Я выдернул ещё один листок. Никогда не предполагал, что стихоплётство такое трудное занятие. Я кидал взгляды на Неё, чтобы вдохновение не покинуло меня. (Не думал я тогда, что это невинное чувство, в конце концов, бросит меня в пучину невероятных изменений в моей судьбе). Сосед по парте попытался взглянуть, чем я там занимаюсь, но я стыдливо прикрыл листок руками и посоветовал ему не лезть. Переписав в муках рождённое стихотворение начисто, я подписался снизу и, довольный собой, перечитал ещё раз. Тут прозвенел звонок. Урок литературы был последним, и класс, радостно галдя, принялся собираться. Учитель громко кашлянул и произнёс:
– Всем до свидания, а вас, молодой человек, я бы хотел немного задержать.
С холодом в душе я понял, что этот молодой человек – я. Вот сейчас я получу выговор за неправильное использование учебной тетради и за невнимательность. Было глупо думать, что учитель не заметит моей провинности. Ноги ослабели, и я сел обратно за парту. Одноклассники, посмеиваясь, постепенно расходились. Я вперил глаза в пол и нахохлился. Когда мы остались одни, учитель сказал:
– Подойди ко мне.
Я, шаркая ногами, медленно подошёл к столу.
– Ну и чем ты там увлечённо занимался? Поделись со своим учителем.
Я молча сопел, не смотря на него.
– Уж не стихи ли ты там писал?
Уши у меня начали гореть. Ещё чего не хватало.
– Да ведь я не ругаюсь вовсе. Мне просто любопытно, что ты написал. Между прочим, весь урок я читал свои собственные стихи.