Карл внимательно посмотрел в дверной глазок, но на площадке никого не было. Он надел очки и посмотрел ещё раз – ничего не изменилось. «Дети шалят» – подумал Карл.
Ему дали сделать ровно три шага до прихожей, а потом в дверь позвонили опять.
– Хммм… – протянул Карл.
Тем временем послышался деликатный стук. Три раза. Примерно вот так: «Тук-тук-тук».
– Ага, – сказал Карл, хотя и сам не знал, к чему бы это.
Он подошёл к двери и приоткрыл её. На площадке никого не было.
Тогда Карл распахнул дверь шире и увидел перед собой карлика.
Маленький человечек был одет в зелёные обтягивающие штаны и такую же зелёную рубаху. Если бы не борода и пронзительные голубые глаза – вполне сошёл бы за принарядившегося к празднику мальчишку. Причём наряжали, конечно же, взрослые. Ни один нормальный мальчик не наденет в летнюю жару красный меховой колпак «а ля Санта Клаус».
По виску карлика стекала струйка пота. Одной рукой он держал планшет, а другой опирался на деревянный ящик, размером с телевизор.
«Может быть, хочет, чтобы я помог дотащить?» – подумал Карл.
– Карл Гудмундсон? – спросил карлик.
– Да.
– Служба доставки. Распишитесь здесь, пожалуйста.
Карлик протянул планшет, и Карл, не успев задуматься, поставил подпись напротив своей фамилии.
– Что это? – запоздало спросил он, когда планшет вернулся к неожиданному визитёру. – Я ничего не заказывал…
– Заказывали, – махнул рукой карлик.
– Да нет же… – вновь неуверенно возразил Карл. У него всегда была проблема с людьми, которые пытались всучить ему нечто ненужное.
– Заказывали, – повторил карлик. – Очень давно. Так что просим простить за опоздание. Четырнадцать с половиной лет искали. Их уже почти не осталось, поэтому пришлось основательно потрудиться.
– Кого не осталось? – Карл ощутил покалывание в затылке. Так обычно бывало, когда он что-то не мог вспомнить.
– Того, кого просили, – успокаивающе кивнул карлик. – Вы своё обещание выполнили, когда попросили. А у нас не получилось. Мы даже письмо направили. Помните?
– Ага, – машинально кивнул Карл. Какие-то письма ему периодически приходили.
– Ну вот. Забирайте. А мне пора. Ещё раз прошу прощения за задержку.
Карлик неожиданно элегантно поклонился, затем повернулся и вразвалочку начал спускаться по ступенькам. Лифт не работал уже второй день.
«Он её сюда один затащил?» – изумился Карл, вспомнив, что живёт на девятнадцатом этаже.
Коробка оказалась тяжёлой. Внутри что-то перекатывалось, ударялось о стенки и вроде бы даже попискивало. Втащив посылку в комнату, Карл вернулся и закрыл дверь. Прежде чем возвращаться к коробке, он прошёл на кухню, налил в стакан воды и попытался отдышаться.
Память упорно не желала возвращать его в прошлое, так что пришлось перебирать очевидные факты.
Четырнадцать с половиной лет назад Карлу было десять. Он жил у дедушки Микки в деревне… Прекрасное время! Школа всего в паре дворов от дома, хорошие друзья, увлекательные истории, которые рассказывал дедушка. Это продолжалось года два, пока родители были в командировке. Затем они вернулись и забрали Карла в город. Там оказалось не в пример скучнее.
– Рождество! – вскричал Карл и едва не поперхнулся водой.
Четырнадцать с половиной лет назад он целый год вёл себя хорошо, выполнял то, что говорят взрослые, прилежно учился, ни с кем не ругался… и ничего не получил на Рождество. Совсем. Только странное письмо: «Упорно ищем. Ждите».
Вслед за этим воспоминанием пришло ещё одно. Вспышкой молнии сверкнул в голове Карла тот самый подарок, который он тогда просил. Схватив нож, Карл бросился к ящику и дрожащими руками пытался открыть долгожданную посылку. Наконец оторвал крышку, откинул её, заглянул внутрь и…
…и в тот вечер, когда маленький дракон догрызал остатки ящика, Карлу показалось, что он вернулся в прошлое. Сейчас дедушка Микки зажжёт камин, усядется в любимое кресло и начнёт рассказывать ещё одну историю.
Например, про мальчика, который дождался…
У меня есть парень из другого мира. Даже не знаю, что я бы без него делала.
К примеру: сегодня проснулась за двадцать минут до экзамена. Вся растрёпанная, позавтракать не успеваю, с собакой погулять тоже. И повторить толком ничего не могу. Зачётку бы дома не забыть – и то хватит.
На ходу одеваюсь, выбегаю из квартиры и мчусь к остановке. В животе урчит, перед собакой стыдно, за себя боязно. Вскакиваю в маршрутку, а там уже сидит парень из другого мира.
– Не боись, – говорит. – Собаку выгулял. И вот ещё пару бутербродов захватил. Перекуси по дороге.
Уминаю бутерброды, добегаю до института и сразу надо идти сдавать. Потому что опоздала, отличники свои автоматы получили, а половина группы просто не пришла.
И вот я захожу, тяну билет, сажусь и… ничего не помню. Хотя вопрос знакомый. Где-то видела…
Парень из другого мира подсаживается ко мне, смотрит в билет и вздыхает:
– Учила же.
– Когда? – огрызаюсь.
– С Наташкой по телефону болтала, по телевизору концерт какой-то шёл, тогда и учила.
«Да я почти все билеты так учила», – думаю.
– Вспомнила? Там ещё было…
Он рассказывает, а я записываю. И получаю по итогам экзамена свою законную четвёрку. Потому что на дополнительный вопрос не ответила – к преподу одна пошла. Парень из другого мира сказал, что иначе нечестно получится.
А на выходе из института сталкиваюсь с «любовью всей жизни». Это его так Наташка называет. Симпатичный, из отличников и не какой-то там ботаник, даже наоборот – активист, на студвесне постоянно выступает… Улыбнулся, поздоровался и прошёл мимо. В этой части моей жизни всё стабильно – поэтому уже и не столько обидно, сколько привычно.
Вздохнула и дальше пошла. У нас ещё много дел. В смысле, у меня и у парня из другого мира.
– Слушай, – говорит он внезапно так вкрадчиво из-за спины.
– Слушаю, – поворачиваюсь я.
– А можно я выходной возьму?
– Зачем?
– Понимаешь, – он виновато отводит глаза. – У него, который сейчас прошёл, есть девушка из другого мира. И у нас вроде как свидание…
Когда Гадкий Утёнок отчаялся понять «почему же всё не так?», он отправился на генетическую экспертизу.
Гены сказали: «Да, утёнок».
Эксперт, почесав лысину, вздохнул и констатировал: «Да, гадкий».
Расстроенный своей незавидной участью герой отправился домой. По пути он пинал пустые пачки из-под сигарет. Он бы с удовольствием попинал пустые консервные банки или старый телевизор, но боялся поранить лапки. Гадким приходится в жизни очень тяжело. Всё и все стараются напомнить им об их неполноценности.
Мимо вразвалочку шла банда лебедей.
– Гляди, какой отвратительный тип! – один из лебедей толкнул другого в бок.
– Отвянь от парня, ему и так несладко приходится, – отмахнулся второй, а затем неожиданно повернулся к Гадкому Утёнку. – Как звать?
Утёнок признался, и ему сразу стало стыдно, что ожидания лебедей оправдались. Даже имя у него оказалось отвратительным. При этом попутно Утёнок рассчитывал, что его ожидания о насмешках и побоях как раз-таки не оправдаются.
Мироздание сжалилось, и желание исполнилось.
– Меня так тоже когда-то звали, – ухмыльнулся лебедь. – Потому что я случайно затерялся среди уток. Они считали меня за своего, но оказалось, что я всё-таки лебедь. Правда, чтобы это понять, пришлось через многое пройти. Послушай, ты уверен, что у тебя не такой же случай?
Утёнок опечалился ещё сильней и протянул результаты генетической экспертизы. А затем рассказал о словах эксперта.
– Какой козёл! – это проняло даже того лебедя, который назвал утёнка отвратительным. А сам Гадкий вспомнил бородку эксперта и его привычку что-то жевать.
– Послушай, парень, – сказал тот лебедь, которого когда-то считали уткой. – Дело ведь не только в том, кем ты родился. Дело в том, кем ты делаешь себя. Вот ты чувствуешь себя гадким? – Утёнок нехотя кивнул. – Ты мне это брось! Ты не гадок! Ты готичен! Во! Точно!
Утёнок от удивления едва не повалился.
– Готичен? – пробормотал он.
– Конечно! Мой совет – поработай над образом.
И лебеди, всё так же вразвалочку, удалились.
Утёнок некоторое время размышлял, а затем решил, что терять ему нечего. Пошёл и подстриг пёрышки, перекрасив их заодно в чёрный цвет. Смотрел юмористические шоу и пытался выглядеть спокойным и невозмутимым. Пару раз прогулялся в новом образе по улицам и отметил, что теперь прохожие по-прежнему перешёптываются, но уже никто не пытается его задеть.
Это было прекрасно! Его опасались, а к перешёптываниям он давно привык.
Спустя месяц он вновь повстречался с лебедями. Они узнали его лишь в тот момент, когда он напомнил им о прошлой встрече.
– Хорош! – воскликнул тот лебедь, который в первый раз назвал его отвратительным. – Силён и страшен! В хорошем смысле, – добавил он, заметив, что утёнок смутился.
– И как же тебя теперь зовут, – улыбаясь, спросил лебедь, который считался когда-то уткой.
– Это же очевидно. Всё, как вы тогда сказали – Готский Утёнок…
«Как травинушка в поле одинокая…», – напевает Алина мысленно. Вслух нельзя, потому что в этом месте нет голосов. Образы, жесты, мысли – вот и всё. Звуков тоже никаких нет.
А сама Алина есть. И те, кто приходят. Она различает их смутно – размытые тени, жаждущие нового. Некто в поисках иной жизни.
Разочарованные.
Алина и сама из таких – из разочарованных. Пропахших ароматом увядания и тщетно пытающихся отцепить хвост проблем.
Не получится. Пока сам не исчезнешь. Не перестанешь быть тем, кто ты есть. Сменишь себя всего. Тогда проблемы так и останутся лежать в ожидании кого-то похожего. Они не так уж разборчивы.
«Забери заразу с палочкой сразу», – вспоминает Алина.
Так бабушка говорила. Когда появлялась бородавка, надо было сделать хорошую длинную палку. Такую, чтобы сразу взять захотелось. И перед тем как выкинуть, обязательно сказать эту фразу. А тот, кто подбирает палку – забирает твою бородавку.
Над бабушкой смеялись, но она лишь улыбалась в ответ.
Старая ведьма всё знала. И про Алину тоже знала, когда рассказывала ей сказки. Иные, чем другим детям. Пугающие, манящие в водоворот странного. Настолько завлекательные, что Алина в них нырнула с головой и до сих пор не выкарабкалась.
Стоит на страже. Между зримым и незримым. Между былью и небылью. Между сбывшимся и несбывшимся.
Стоит и не пускает ни туда, ни обратно. Хотя и не знает точно, кто так решил. Никто не говорит ей, что можно делать, а что нельзя. Алина просто знает: она – страж.
Некоторые всё же пробираются. Обходят стороной, хитрят, отвлекают. Просачиваются сквозь Алинины руки и уходят в новую жизнь.
И ничего не случается. Никаких наказаний для Алины.
Так может всё это не имеет смысла? Но кто-то внутри говорит: «Имеет». Правда, не объясняет: в чём тот смысл.
Порой хочется сдаться. Отступить, отойти в сторону. И пусть весь тот поток хлынет куда и как хочет. Какое ей дело до всего этого? Она ведь и сама выбраться отсюда не может. Страж-заключённый.
А других нет. Она звала мысленно и искала. Никого вокруг, лишь образы, жесты и мысли. Звуков тоже никаких нет.
Проклятая старая ведьма! Колдунья седовласая. Заманила, заставила, обманула. Посадила сюда, а сама жизнь доживает. Ведь наверняка место это было бабкиным. Наверняка она отсюда как-то сбежала. Наверняка такое возможно…
Знать бы как.
«Как травинушка в поле одинокая…», – тянет Алина мысленно. Звуков в этом мире нет, но это не самое страшное. Плохо, что здесь нет слёз…
Колыбель ещё качала Пушкина, а тот уже качал харизму. С детства он считался обворожительным сукиным сыном, да им и остался до смерти. Порой, конечно, посещали сомнения, так ли персонажа развивает, но свернуть с выбранного пути тяжело, да и навыки уже не перераспределить. Бардовская стезя надолго приковала к себе и не отпускала. И лишь когда упал поэт, невольник чести, то вскрикнул он: «Пистолеты! Пистолеты качать надо было!»
Лермонтов с детства хотел быть похожим на Пушкина. Но всё не получалось. А тут услышал роковую фразу и просветлел разом. С пистолетами у него дела обстояли более-менее, так что породив стихотворение во славу своего кумира, отправился Лермонтов отрабатывать его последний наказ – в горы, на Кавказскую войну. Там раскачался до предела. Настолько, что начал вольности допускать. Заявлял повсюду, что Кавказ под ним теперь, хотя на деле просто Пушкина цитировал – считал это наилучшим комплиментом. Но местные такой преданности не оценили и пригласили Лермонтова выйти поговорить, хотя лучше бы в люди выйти старались, право слово. На беду свою, Лермонтов по характеру лавфул-гуд был, потому попробовал решить дело миром. А местные за характер не заморачивались и не отыгрывали его вовсе, предпочитая на репутацию работать. Принято у них было, что за человека дела отвечают, которые он в горных пустошах сотворил, а не то, что у него там в характеристиках прописано.
Обо всём этом прослышал Гоголь. Смекнул, что началась охота на писателей, а потому разом сменил профиль на некромантию. Он и раньше с нечистой силой заигрывал, а тут совсем в неё ударился. Однако же при очередном вызове демона, когда пытался смастерить кровавого голема вместо кровяного, провалил мораль и сжёг второй том путевых записок о путешествии по Тамриэлю. В дальнейшем же демоны Гоголю всюду являлись, хотя на деле ровно в этот момент они его и покинули.
Говорят, что один из демонов, воспользовавшись заклинанием Портала – который синий, а не оранжевый – отправился к Достоевскому. Тот коротал вечер у себя дома, как вдруг ощутил – место на литературном Олимпе пусто. Гоголя больше нет, а иные ещё далече! Вскочив, нервно дёргая себя за волосы, Достоевский ощутил, что его переполняют идеи одна другой красочней, и все с кровавым душком. То нашёптывал ему демон, выбравший Достоевского своей аватарой. К сожалению, в отместку за идеи демон требовал подношений в виде попоек, азартных игр и загулов на стороне. И более всего раздражала демона жена Достоевского – поистине святая женщина, хоть и непись.
Пока же Достоевский зарабатывал опыт, но не деньги, Толстой качал телосложение и, по слухам, штангу. Издавна выбрал путь созерцательного восприятия и силой этого же взгляда укрощал любого, кто готов был посягнуть на его наследие. Как почётный лендлорд и не менее почётный паладин, веровал и наставлял на путь истинный. Владел магией длинного слова и повторял его ровно до тех пор, пока кто-нибудь грамотный не возьмёт бумагу и не запишет то слово для потомков. С этого-то обычно всё и начиналось – слова выпрыгивали из широкой груди Толстого, увязывались в предложения и длились, пока не заканчивались где-то на пятнадцатом томе, потому что о еде тоже забывать не следовало.
Феномен Толстого изучал в своё время Чехов, определивший, что имеет дело с редким заболеванием. Подготовленное лекарство, однако, по старой мудрости, cura te ipsum, в результате чего обрёл скальпель краткости – плюс пять к цитированию, плюс восемь к запоминанию и минус первый и последний абзацы.
Булгакова, в свою очередь, Толстой не интересовал, а вот Гоголь вызывал симпатию. Булгаков и сам был не прочь в некроманты записаться, но давно уже числился в клириках. А поскольку был он не сталелитейщиком и даже не сталинолелейщиком, то милостью богов был не обласкан. Так что писал он то оригинальную трактовку столкновения Тота и Анубиса, а то свой вариант Затерянного мира в реалиях раннего СССР. А ещё масштабное полотно, включающее вариацию истории Гоголя, демона и попаданца в первые годы от рождества Христова. Видя такое рвение, демон старательно поддерживал жизнь в Булгакове, ожидая, когда наконец-то история Мастера Некроманта будет окончена. Впрочем, когда Булгаков стал мухлевать и работать медленней, демон покинул его и вселился в Набокова.
Набоков привлёк демона своим увлечением энтомологией. Одно это уже показывало, что на развитие персонажа ему наплевать. Набоков бросался из крайности в крайность, выбирая то шахматы, то ещё что-нибудь подобное. Однако же появление демона взбодрило Набокова. Чувствуя себя Фаустом, стремившимся познать всё в этом мире, он отправляется в неизведанный мир жарких фантазий, которые выписывал, тем не менее, с присущим ему педантизмом. Впрочем, демон сам себя в конечном итоге и сгубил. Четырёхкратная номинация на Нобелевскую премию перекрестила неведомую сущность, и она вернулась к себе, оставив Набокова в лёгком недоумении и некоторой амнезии, в которой он, правда, никогда не признавался.
По слухам, всё это однажды приснилось маленькому Пелевину, что в дальнейшем и предопределило его творчество. По другим слухам сна никакого не было, а были лишь мухоморы. По третьим – Пелевина тоже нет, а всё это труд слаженной команды профессионалов в лице война-вампира, мага ордена Октябрьской звезды, вора из Вавилена и клирика средней полосы, каждый из которых отвечает за своё направление и части речи. Впрочем, есть мнение, что и команды никакой нет. Вообще ничего нет, а все мы находимся не здесь и нам никак.
Господин Фун Лао владеет спичечной мануфактурой и весьма уважаемый человек. Он одинок, потому забрал меня у родителей, чтобы было кому передать дело после смерти.
По вечерам мы пьём чай, и господин делится со мной мудростью.
– В коробке жило семь спичек. Первая дружила с шестой, третья с четвертой, а пятая со второй. Седьмая спичка ни с кем не дружила, потому её сожгли первой.
Господин Фун Лао не задаёт вопросов. Я должен понять, что он хочет услышать.
– Без дружбы мы сгораем впустую, и некому жалеть о нашей гибели.
– Это только первый слой.
– Седьмая спичка сгорела, но осталась. Потому что один и шесть равно семи. Три и четыре, пять и два – тоже. Она была седьмой из седьмых.
– Да, но и это ещё не конец.
Дотошность – одно из главных качеств господина Фун Лао.
– Седьмая спичка не могла дружить, потому что она была всего лишь спичкой. Она знала об этом, а потому не жила иллюзиями в отличие от остальных. Будь честен с собой и выполняй своё предназначение.
Господин Фун Лао улыбается, а я перевожу дух.
– Всё правильно. Но это лишь третий слой. Правда редко бывает запрятана так близко.
Жаль, но я опять что-то упустил. Мне стыдно перед господином за свой промах, и я стараюсь его исправить.
– Седьмая спичка не жила иллюзиями, что может дружить. Она знала о себе всё и единственное, что могла сделать – сгореть, даруя тепло. В этот момент она была счастлива, хотя и не умела чувствовать.
Господин Фун Лао останавливает меня взмахом руки.
– Правда в том, что только лишь спички знали: кто из них седьмая, а кто первая. Мы сожгли одну и сами решили какую именно. Человек живёт в мире, который он создаёт по праву сильного.
Я смиренно склоняю голову.
– Но это только лишь пятый слой, – продолжает господин Фун Лао. – На самом деле, никакую спичку никто не сжигал. Это всего лишь пример, построенный на пустом месте. Но посмотри: сколько всего мы возвели там, где ничего не было.
Надеюсь, я унаследую хотя бы частичку мудрости господина…
Елена Вадимовна работает кондуктором троллейбуса и за год прочитывает ровно одну книгу.
Каждый раз это книга в мягкой обложке – из тех, где страницы склеены, словно в старых календарях, которые принято обрывать каждый день. Елена Вадимовна покупает книгу в начале года и старается, чтобы в ней оказалось примерно столько же страниц, сколько предстоит рабочих дней.
Обложка тоже идёт в счёт. С неё-то всё и начинается.
Елена Вадимовна долго и тщательно прощупывает обложку пальцами, словно бы лаская текстуру. Старается запомнить малейшую деталь, изображённую на картинке. Произносит про себя – а иногда и вслух, если в троллейбусе мало пассажиров – название и автора. Меняет интонации, чтобы лучше прочувствовать.
Вечером того же дня она аккуратно отрывает обложку, захватив по пути страницу с аннотацией – ни к чему заранее знать, о чём книга.
На следующий день, в перерывах между обилечиванием пассажиров и общением с коллегами, Елена Вадимовна раз за разом читает один и тот же лист с обеих сторон, борясь с искушением заглянуть на следующий.
Каждое слово становится значимым. Каждый знак препинания преследует собственную цель. Каждая ошибка режет взгляд и заставляет морщиться.
Вечером лист исчезает в мусорном ведре, но история остаётся жить внутри. Перед сном, уже лёжа в кровати, Елена Вадимовна вспоминает прочитанное и стремится угадать, что же будет на следующем листе.
Чем ближе к концу года, тем точнее предсказания, однако это не отвращает от чтения и не вызывает скуку. Наоборот, очень приятно предвидеть события чьей-то жизни, пусть она и выдумана.
Несмотря на кажущуюся монотонность собственного бытия, предсказать, что произойдёт в её будущем, Елена Вадимовна не в силах. Ей остаётся только надеяться, что в той книге, которую кто-то прочитывает день за днём, отрывая листок за листком, автор предусмотрел хотя бы парочку интересных сюжетных поворотов для Елены Вадимовны, которая работает кондуктором троллейбуса и за год прочитывает ровно одну книгу…
Телефонный звонок раздался на рассвете. Трубка протяжно засвистела, и от этого звука заныли зубы – верный признак того, что хороших новостей ждать не стоило.