Мирей Сил предложил выписать специальный указ, по которому Кристоф Тридий мог набрать в команду любых моряков, даже представителей элиты алокрийского флота, и они не имели бы права отказать ему. Но капитан ответил, что у «Отважной куртизанки» есть постоянная команда, которая привыкла и к кораблю, и к капитану. К тому же новый экипаж запросто мог прирезать фасилийца сразу, как только берег Евы скроется из виду. Чужаков в Алокрии не любят, тем более, если они начинают руководить «хозяевами» страны.

В целом задание Комитета хоть и было странным, но особых трудностей вызвать не должно. Да и Тридия на него посылают «просто на всякий случай», так что ему, вероятно, даже не придется проходить рифовый пояс. Одним словом, капитану Кристофу и команде «Куртизанки» предстояла приятная морская прогулка.

– Все понял? – выдохнул Мирей, когда закончил инструктаж.

– Во всяком случае, то, что должен сделать я, – уклончиво ответил Кристоф.

– Большего и не требуется, – комит вручил ему все необходимые бумаги и напутственно похлопал капитана по плечу. – Приступай к выполнению, но будь осторожен. Мы не знаем, чего ждать от моря после ветров купола.

– А я немного знаю, – пробормотал фасилиец, вспомнив страх, испытанный на кагоке кажирских контрабандистов.

– Тем лучше для тебя. Все, иди, время не ждет. Вернешься – адмиралом станешь, – Сил усмехнулся, взглянув на Тридия. – Ну, или хотя бы наконец выберешься из патрулей и будешь командовать нормальным кораблем.

– Было бы еще куда возвращаться…

Услышав замечание капитана, Мирей заметно помрачнел.

– Мне понятны твои опасения, – произнес комит колоний. – Бахирон с наспех сколоченным авангардом пока еще кое-как сдерживает порождений купола. Да и Шеклоз наверняка что-нибудь придумал, но, как обычно, ничего не сказал. Скользкая тварь… Впрочем, сейчас нам остается только положиться на него. А когда все закончится, он отправится под суд и ответит за все.

– Когда все закончится, Алокрия станет фасилийской провинцией, – небрежно возразил капитан, хотя и сам не ожидал от себя подобных слов. – Страна уже сейчас не способна сдержать Кассия, если он вздумает закончить начатое, а уж к концу кризиса ни Бахирон, ни республиканская Мария, ни Комитет не смогут сопротивляться Фасилии.

Откровенно говоря, к Алокрии Кристоф каких-либо теплых чувств не питал, как и к своей родине, которую столь легко и непринужденно предал, подавшись на службу в алокрийский флот. Этот человек руководствовался только любовью к морю, а остальное – всего лишь условности. Однако когда по стране поползли слухи о вторжении Кассия, капитан «Отважной куртизанки» начал всерьез опасаться возможных перемен, способных навсегда лишить его соленых просторов водяных пустынь.

– Серьезное заявление, – Мирей Сил больно сжал плечо Кристофа. – Не вздумай говорить об этом в людных местах. Паники в Алокрии достаточно, нам и так тяжело поддерживать порядок.

– Вы планируете молчать о проблеме, пока она сама по себе не исчезнет? – с ехидными нотками в голосе поинтересовался капитан.

«Я дурак, – тут же мелькнула мысль в голове Тридия. – Совсем страх потерял, хожу ведь по краю… А ведь как-то не похоже на меня».

– Это забота Комитета, – раздраженно ответил Мирей. – А ты что-то больно разговорчивым стал.

– Просто я хочу знать, что все еще есть место, куда я могу вернуться, – растерянно пробормотал Кристоф, ощутив прилив несвойственной ему грусти.

«Это определенно не похоже на меня, – убедился капитан «Отважной куртизанки». – Наверное, во мне еще бродит местная кислятина». Он собрался извиниться перед Силом за фривольность, но неожиданно обнаружил, что комит колоний смотрел на него с легкой улыбкой. Фасилиец и не подозревал, что почти дословно озвучил главный принцип жизни Мирея. Он ведь так же любил море за свободу, что оно дарит простому человеку, но в то же время честно исполнял долг перед страной, защищая ее берега, чтобы в мире оставалось спокойное место, где можно было бы бросить якорь своей жизни, подумать, немного отдохнуть и затем отправиться в новое плавание.

– Не переживай, – комит подтолкнул Кристофа к выходу из кабинета. – Шеклоз сказал, что к Кассию поехала королева Джоанна, она что-нибудь придумает.

– Он тринадцать лет копил ненависть и обиду поражения. Думаете, Кассий послушает дочь, от которой, кстати, давно отказался? – возразил капитан, перешагивая через порог.

– Выполняй свой долг и не сомневайся в нашей королеве! – Мирей захлопнул дверь и тяжело вздохнул. – Бедная Джоанна… Да защитит ее Свет.

***


Беременная женщина с невозмутимым видом проехала сквозь главные врата крепости Силоф. В ее сопровождении было всего несколько человек, но она держалась с необычайной гордостью и решимостью. Фасилийские солдаты не останавливали ее, их уже предупредили, что прибудет сама алокрийская королева, желающая поговорить с Кассием. Они зачарованно смотрели на Джоанну, в которой нашел свое воплощение образ благородного материнства, и видели в ней не жену заклятого врага, оскорбившего Фасилию в войне тринадцатилетней давности, а дочь своего великого правителя.

Некогда четырнадцатилетней девочке пришлось стать разменной монетой, пощечиной собственному отцу, олицетворением позорного поражения. Бахирон взял ее себе в жены как какую-то простушку – без заключения положенного в таких случаях династического брака. Джоанна перестала быть фасилийской принцессой, дочерью Кассия, самой собой. Она думала, что стала никем.

Алокрийская королева взглянула на золотой кулон, на котором был грубо вычеканен профиль Бахирона Мура. Он много раз предлагал заменить его на что-то более изящное, но Джоанна всегда отказывалась и любовно хранила именно это изображение мужа. Ведь таким он был и в жизни – властный, непреклонный и сильный правитель для подданных, но для нее царственный супруг оставался мягким и податливым как золото в руках мастера, знающего все тайные стороны драгоценного металла.

Джоанна улыбнулась, вспомнив свои старые переживания. Нет, она не стала никем – выйдя замуж за Бахирона, она стала алокрийской королевой и женой достойного мужчины. Вот только Кассий ее так и не простил за столько лет, хоть его любимая дочь не была ни в чем виновата. Фасилийский король отказался от нее и возненавидел собственное дитя, внушив себе, что она – символ позорного поражения, воплощение унижения и причина бесчестия.

Шли года, Джоанна превратилась в прелестную девушку и понемногу привыкла к жизни в Алокрии. Бахирон очень бережно обращался с ней, как человек чести он чувствовал огромную ответственность перед ней и потому всячески пытался оградить ее от тоски по дому и родным, расставание с которыми прошло столь болезненно для девочки. Со временем она начала видеть в нем друга, а потом и мужа. Увы, как только пепел старых переживаний был развеян по ветру, судьба тут же подослало новую беду, растоптавшую росток молодого счастья…

Первенец был мертворожденным. В Алокрии это было не редкостью, но за здоровьем королевской семьи следили лучшие фармагики Академии. Однако они едва смогли спасти Джоанну, пожертвовав малышом, который все равно был слишком слаб и не смог бы прожить больше нескольких дней. Через два года королева снова родила. Ребенок появился на свет бездыханным из-за удушившей его пуповины. Раздавленная горем королева была готова наложить на себя руки, но благодаря любви и заботе Бахирона она смогла оправиться. После второй неудачной попытки рождения наследника престола Мур должен был развестись с ней, как того требовала старинная традиция, но король впервые в жизни переступил через вековые правила предков и сохранил свой брак. Джоанна осознала жертву мужа, чтившего древние законы больше собственной жизни, но, как оказалось, не больше жизни любимой женщины. Она поклялась стать истинной королевой, верной женой и мудрым советником своему супругу, какие бы препятствия ни чинила завистливая судьба.

Гражданская война топила Алокрию в крови, Комитет застрял в Еве, будучи не в силах примирить Илию и Марию, а Кассий не спускал глаз с агонизирующей жертвы. В такие тяжелые времена Джоанна вынашивала третьего ребенка. Личный фармагик королевской семьи, седой старичок по имени Намир Воб, который до прихода Маноя Сара был главой факультета фармагии в Академии, тщательно исследовал плод манипуляциями с зельями и заверил, что родится здоровый мальчик, а жизни его матери ничего не угрожало. Счастью королевы не было предела. Она станет не просто матерью, а матерью наследника алокрийского престола. Наконец-то Джоанна выполнит свое обещание, данное Бахирону, который сильно страдал под тяжестью прозвища «Последний». Хоть король и старался скрыть свою боль от супруги, она все чувствовала.

Повозка качнулась, останавливаясь во внутреннем дворе крепости, и королева, охнув, схватилась за живот. Чтобы добраться до Силофа ей и ее небольшой свите пришлось объезжать марийские земли, а ухабистые дороги и поздний срок беременности не позволяли ехать быстро. Путешествие выдалось не из легких, от лагеря Бахирона до полуразрушенной крепости в горном ущелье Джоанне пришлось ехать целых три недели. Роды могли начаться со дня на день.

– С вами все хорошо, моя королева? – поинтересовался седой Намир. – У меня есть лекарство, оно поможет вашему телу расслабиться.

– Не надо, – она улыбнулась в ответ на заботу фармагика. – Просто от тряски стало немного не по себе.

– В вашем положении подобные странствия очень вредны, – проворчала пожилая повитуха. – Никакая страна не стоит вашего здоровья.

– Я ничем не лучше других. Солдаты рискуют своими жизнями на полях боя, а короли и королевы – во дворцах.

– Одно дело – обычный риск, и совсем другое – чистое самоубийство, – возразил Намир. – Моя королева, вы же знаете, что ваш отец так просто вас не отпустит.

В дрожащем голосе фармагика чувствовалось отчаяние человека, который говорил правильные вещи, но его или не слышали, или не желали услышать.

– Я что-нибудь придумаю, – Джоанна снова нежно улыбнулась своим слугам. – Алокрия не будет захвачена Кассием. Только не сейчас, когда она почти переродилась и готова вступить в светлое будущее. Нам с Бахироном пришлось вынести немало страданий, и многие трудности поджидают нас впереди, но наш сын примет от своего отца корону свободной и великой страны.

– Коль послушать народ, то и страны-то никакой по их словам уже не осталось, – проворчала в ответ повитуха.

– Молчи, старая! – прикрикнул Воб, от негодования встопорщив седую бороду. – Меньше к глупым сплетням прислушиваться надо, и жизнь сразу лучше станет.

Конечно, Джоанна не верила слухам, которые с юга догоняли ее небольшое посольство. Никто не мог отчетливо что-либо сказать об итогах решающего сражения, люди говорили о странных и загадочных вещах. Но королева получила два письма от Бахирона, и ни к кому больше не прислушивалась. Но и с посланиями от Мура все было не так однозначно. Не обращая внимания на возмущения Джоанны, гонцы молчаливо удалялись, ссылаясь на срочные дела, а в письмах мужа она не находила каких-либо подробностей, он просто писал, что все хорошо и волноваться не о чем. Бахирон упомянул о беспорядках в стране, с которыми ему придется разбираться некоторое время, поэтому лучше ей некоторое время побыть где-нибудь в северо-восточной Илии, подальше от Донкара и Евы. Королева знала, что Мур о многом умалчивал, чтобы беременная жена не волновалась, но она была уверенна в своем царственном супруге и верила, что он справится со своей задачей, какой бы она ни была. А вот сама Джоанна могла и провалиться в переговорах с отцом. Кассий даже способен убить ее, не выслушав ни единого слова. Впрочем, сейчас она окружена фасилийскими солдатами и до сих пор жива, а значит, он готов принять ее.

К повозке приблизился фасилиец, который показался Джоанне смутно знакомым. Он помог сойти беременной королеве на промерзлую землю Силофских гор и с легкой формальной улыбкой произнес на чистом алокрийском:

– Мы с нетерпением ждали вас, госпожа Джоанна. Начали уже волноваться, не случилось ли чего в пути. Слава Свету, с вами все в порядке.

– Семион, ты ли это?

Королева узнала голос возмужавшего друга детства. Они вместе росли во дворце, потому что Лурий был сыном какого-то важного чиновника при дворе Кассия, и много времени проводили в одной шумной компании детей высшего света Фасилии. В последний раз она видела его совсем мальчишкой, по которому даже скучала, уехав в Алокрию. Вот только того сорванца теперь не разглядеть за маской невозмутимого лица с холодной улыбкой и сверкающим взглядом.

– Семион Лурий к вашим услугам, госпожа, – фасилийский шпион почтительно поклонился. – Позвольте проводить вас к Кассию. Он в главной башни цитадели.

Встреча оказалась совсем не такой, какой ее представляла Джоанна. По лицу короля Фасилии суматошно бегали тени противоречащих друг другу эмоций. Кажется, Кассий одновременно видел перед собой любимую четырнадцатилетнюю дочку, с которой некогда был вынужден расстаться навсегда, и взрослую королеву Алокрии, жену своего заклятого врага. Ему давно доложили, что его дочь скоро прибудет в Силоф, но, увидев ее, он неожиданно для самого себя растерялся – стоит ему радоваться или злиться, запутался в чувствах, прошлом и настоящем. В свою очередь Джоанна, глядя на отца, не смогла справиться с нахлынувшими воспоминаниями безоблачного детства и на ее глазах выступили слезы. Неловкая встреча выходила из-под контроля и могла вылиться во что угодно.

«Неужели это все план Джоанны? – подозрительно подумал Семион, наблюдая эту странную картину со стороны. – Она решила, что Кассий растрогается и согласится на все ее условия? Интересно. Пожалуй, пока мне не стоит вмешиваться…»

– Здравствуй, отец, – прошептала Джоанна, неуверенно произнося полузабытые слова фасилийского языка.

– Так ты еще помнишь родную речь? – спросил Кассий после неестественно долгой паузы.

– И до сих пор ношу твое имя. Даже в Алокрии меня зовут Джоанной Кассией.

Король закашлялся. Его каменное сердце дрогнуло, мысли путались в голове, а память предательски подменивала лицо беременной алокрийской королевы на миленькую мордашку его любимой дочки. И как так получилось, что он вдруг возненавидел ее, разве такое вообще возможно? Столько лет считал ее олицетворением своего позора, но ведь это именно его позор, и Джоанна ни в чем не виновата. Тринадцать лет Кассий ненавидел себя, но срывал бессильную злобу на родной дочери, отказался от родства с ней, проклял ее, внушил себе, что она – символ его унизительного поражения. Какой же глупец…

– Дочь моя, – фасилийский монарх поперхнулся. – Королева Джоанна, вы, наверное, хотите отдохнуть, проделав столь долгий путь в своем-то положении.

– Простите, отец, но наши переговоры не терпят отлагательств. Если позволите, я хотела бы присесть.

Внезапно наваждение, сжимающее сердце приятными воспоминаниями, развеялось, и Кассий опять увидел перед собой жену Бахирона. Он чуть было не позволил одурачить себя. Скорее всего, подлый Мур специально подослал Джоанну, а сам трусливо спрятался за спину беременной жены.

– Конечно, – нахмурился Кассий.

Он махнул стражнику рукой, и тот принес королеве высокий грубый стул, какими был завален весь Силоф. Все-таки некогда в крепости был расположен крупный гарнизон, поэтому мебели в ней было предостаточно. Однако, она столь громоздка и неудобна, что местные жители, которые вынесли из оплота почти все, оставили их пылиться и гнить в опустевших залах.

– Нам не нужна война с Фасилией, – сходу заявила Джоанна. – Алокрия сейчас переживает тяжелые времена, мы не сможем противостоять вашим армиям, это правда…

– Тогда сдавайтесь, – грубо перебил ее Кассий. – Если вы выдадите мне Бахирона Мура, Илида По-Сода и Комитет, то я согласен уладить остальные вопросы подчинения мирным путем. С тобой.

– Мы не можем пойти на такие условия. Илид По-Сода мертв, а мой супруг и комиты изо всех сил стараются навести в стране порядок. Если вы помешаете им, то со всем хаосом придется разбираться фасилийской армии. И я уверена, что одновременно с этим возникнут новые проблемы, связанные с вашей интервенцией. Вам не победить.

Нет, это определенно больше не четырнадцатилетняя фасилийская принцесса. Акцент чужестранки, формальная речь, прекрасная женственность будущей матери, величественная осанка. Перед Кассием сидела королева Алокрии, которая давно уже смирилась с отречением отца от нее и клеймом позора Фасилии на собственной судьбе. Но она нашла в себе силы начать новую жизнь, отпустив прошлое со всеми его печалями и радостями. А он бы смог сделать так же?..

– Что ты имеешь в виду, Джоанна? – Кассий вскочил на ноги, разозлившись на себя за внезапно появившееся ощущение собственной слабости. – Думаешь, я не справлюсь с вашей полумертвой страной?

– Смысл сказанного мной не в том, справитесь вы или нет, – сдержанно ответила королева. – А в том, зачем вам это?

Разъяренный монарх знал ответ на этот вопрос, он сделал его смыслом жизни, целью своего правления – месть. Возмездие за оскорбление, способ смыть многолетний позор, избавиться от унижения и ненависти к самому себе. Но Кассий взглянул в лицо дочери и не смог повторить вслух то, о чем мучительно думал и мечтал тринадцать лет. Почему?

– Фасилия – большая и богатая страна, – продолжила Джоанна. – У вас нет абсолютно никакой нужды захватывать новые территории или подчинять соседние королевства. Фасилия может загубить себя, если будет дальше расширять свои границы, усложнять систему управления, наращивать военную мощь. Когда-нибудь все это нагромождение рухнет и похоронит под собой то, что так старательно возводилось поколениями фасилийских правителей. Ваши подданные и так могут жить счастливо, и вы, отец, можете помочь им в этом. И помочь нам. Прошло много лет, старые обиды покрылись пылью, а мы все так же враждуем и отказываемся признавать друг друга. От лица короля Алокрии Бахирона Мура я заявляю, что мы готовы сделать первый шаг к мирному сосуществованию и добрососедским отношениям. Нам незачем воевать.

– Но честь…

Слова застряли в горле Кассия. Честь ли сподвигла его пойти войной на юго-западных соседей или же собственные желания и ничтожная обида? Впрочем, для него здесь практически не было противоречия. Ведь поступать по чести для фасилийского монарха – это означает поступать так, как он считал правильным. Но можно ли было руководствоваться подобной честью, когда речь заходила о столь многих человеческих жизнях?

«Дрянная девчонка! – скрипнув зубами, подумал Кассий. – Какая глупость – правитель усомнился в собственной доблести и правоте! Или же она в чем-то права? Предложила мир, как будто ничего не было! Ни многолетнего позора, ни мук унижения, ни ужасного оскорбления – Бахирон забрал у меня любимую дочь и уважение к самому себе! А вдруг этого действительно не было? Был ли позор, если в войне вполне естественно наличие победителя и проигравшего? Исчезла ли из моей жизни дочь, если она сейчас стоит передо мной? Неужели все дело во мне, и я – обычный коронованный дурак? Или же Джоанна просто смогла заморочить мне голову?!»

Король зарычал и в гневе пнул тяжелый стул, который развалился от удара на массивные бруски, кое-как скрепленные между собой. Треск и грохот прокатились по холодным коридорам Силофа. Глядя на оседающую пыль, Кассий неподвижно стоял и ждал, когда последнее эхо окончит свой полет, растворившись в пустых залах горной крепости.

– Мне надо подумать, – наконец произнес фасилийский монарх, не глядя на дочь. – Для тебя и твоей свиты подготовлены покои. Там тепло и относительно чисто. О моем решении тебе сообщат.

Джоанна согласно кивнула, поднялась и неуклюже поклонилась, придерживая свой живот, которому уже было тесно даже в самом широком платье – мальчик родится богатырем. Приняв помощь от пожилого фармагика и служанки, подбежавших к ней, когда стражники отворили двери зала, она пошла в отведенные ее посольству комнаты, куда их проводил фасилийский солдат. Королева понимала, что решения о войне и мире быстро не принимаются, но странные переговоры и так дали больше, чем она ожидала. Впрочем, Джоанна была готова умереть от руки одержимого местью отца, а на деле ей довелось провести короткую, но важную беседу с правителем, на долю которого выпало тринадцатилетнее противостояние с демонами, которых он сам для себя выдумал. Она даже пожалела отца, вспомнив, как противоречивые чувства, текущие обязательства, реальные и фальшивые воспоминания боролись в его голове, мучили пожилого несчастного мужчину, потерявшего родную дочь, и вызывали гнев у монарха, потерпевшего сокрушительное поражение в давней войне, начатой им самим. Все это было отчетливо видно на лице растерянного Кассия и в его беспокойных глазах.

– Как все прошло, госпожа Джоанна? – поинтересовался Намир Воб, когда они оказались в подготовленных королеве покоях.

Она устало улыбнулась.

– Я еще жива.

– Что будете делать дальше?

– Ждать, – Джоанна тяжело присела на край скрипучей кровати. – Позови служанок, у меня уже нет сил раздеться самой. И пусть найдут горячей воды, мне надо смыть дорожную пыль…

– Конечно, моя королева, – Намир поклонился. – Немедленно передам им вашу волю. А потом займусь подготовкой зелий к процедурам, если вы не против.

Она вздрогнула, вспомнив омерзительное ощущение перекатывающихся под кожей крохотных капель яда, которые закаляли ее организм и способствовали развитию здорового ребенка. Чудеса фармагии позволяли даже сделать молоко будущей матери в несколько раз питательнее и полезнее.

– Ради нашего с Бахироном сына можно и потерпеть, – вздохнула Джоанна, нежно поглаживая живот.

Пожилой фармагик поклонился еще раз и отправился выполнять поручения королевы, которая с тихим стоном растянулась на жесткой постели и уставилась на массивные балки низкого потолка, улыбаясь своим мыслям. Она думала о муже, о ребенке, о встрече с отцом, о переговорах, которые уже нельзя было назвать неудачными. Возможно, путь в лучший мир на самом деле не так далек и труден, как казалось…

А Кассий до сих пор стоял над поломанным стулом и пытался схватить за хвост ускользающее решение его внутренней дилеммы, которую он и сформулировать-то толком не мог.

– Мой король, могу я чем-нибудь помочь вам? – вопрос Семиона Лурия вырвал короля из прострации.

– Пожалуй, можешь, – Кассий повернулся к шпиону и внимательно посмотрел на него. – Ты помнишь Джоанну, когда она еще девчонкой бегала по моему дворцу?

– Конечно.

– Тогда скажи, она сильно изменилась с тех пор? – спросил король с оттенком болезненной для него мольбы в голосе.

«Как-то сильно Кассия подкосила встреча с дочерью, – обеспокоенно подумал Семион. – Я не узнаю его. Фасилия опирается на железную волю этого человека, а сейчас он находится на грани срыва. Свет Милостивый, в его жизнь только-только вернулась дочь, а страна уже трещит по швам. Женщины…»

– Половину жизни она была фасилийской принцессой, половину – алокрийской королевой. Не берусь судить о ней как о человеке из-за столь длительной разлуки, но Бахирон стал ей определенно более близким человеком, чем вы, мой король, – осторожно ответил шпион.

– Ты прав.

Вспышки гнева не последовало, хотя Лурий прямо указал на очередное превосходство Мура. Кассий окончательно запутался в себе, и, кажется, ничто не могло ему помочь. Но к игре подключилась третья сила, которой были чужды любые человеческие чувства.

Из тени коридора выскользнула худощавая фигура Спектра, который все это время скрывался от глаз королевы. Ей ни к чему знать о предательстве Карпалока Шола, иначе все его планы могли пойти крахом. Бывшему комиту алокрийской Церкви Света пришлось пожертвовать слишком многим, чтобы вновь обрести надежду на возрождение могущественной религиозной организации, которая встанет во главе новой фасилийской провинции. Ведь именно в этом заключался его договор с Кассием – умиротворение народа верой и коронация Владыки Света взамен на абсолютную власть восстановленной Церкви в Алокрии. Они нуждались друг в друге, ведь только религия могла закрепить за Фасилией новые земли без сильного распыления военных сил, которые могут понадобиться в ранее завоеванных регионах огромного государства, если те вдруг почувствуют ослабшую хватку монарха и решат вернуть себе независимость.

– Мой король, мне кажется, что вы сильно рискуете, прислушиваясь к словам Джоанны, – произнес Карпалок на ломаном фасилийском языке. – Одно ее существование мешает вам осуществить давнюю мечту…

– Не мели чушь, старик, – отмахнулся Кассий. – Женщина не может править Алокрией, она мне ничем не угрожает.

– Но вы ведь заметили ее беременность, – вкрадчиво возразил Спектр. – У нее может родиться сын, который станет законным наследником алокрийской короны.

– К чему ты клонишь, мразь? – фасилийский монарх был готов выплеснуть накопившийся гнев и растерянность на тщедушного священника-дельца. – Предлагаешь мне сражаться с бабой и младенцем, который еще не родился?!

– Прошу прощения, милостивый король, – встрял Семион, спасая Шола от неминуемой гибели. – Я думаю, что он имел в виду некоторые династические споры, которые могут возникнуть, если вы захватите Алокрию и оставите в живых Джоанну и ее ребенка.

– А Бахирон уже не считается, что ли? – нахмурился король.

– Вы всерьез решили простить его? – удивился шпион.

Кассий фыркнул и пнул обломки стула. Вот так запросто забыть тринадцать лет мучений, вычеркнуть из памяти позорное поражение – разве это возможно? Но почему-то фасилийский монарх понял, что злиться он должен только на себя. Ни Бахирон, защищавший свои земли, ни тем более Джоанна, несправедливо заклейменная символом унижения, не виноваты в его страданиях. Но прозрел ли он или же окончательно ослеп? Как же легко было идти на войну, и сколь тяжелым оказалось осознание того, что мир – лучший выбор…

В Алокрии действительно царил хаос. Да, сейчас ее очень просто захватить, но удержать в руках власть при таком масштабе беспорядков практически невозможно. То есть даже с прагматической точки зрения сейчас отличное время для вторжения, но худшее для завоевания. Ведь о состоянии страны толком ничего не известно. Смутные слухи, нелепые сплетни, вести о залитой кровью столице Илии и почти уничтоженной непонятно чем Марии. Фасилийские шпионы куда-то запропастились, Кассий лишился своих глаз и ушей в Алокрии, а доходившие до Силофских гор новости противоречили друг другу и изобиловали глупыми россказнями в духе болтовни неграмотных крестьян.

Король Фасилии был человеком чести, о которой у него было собственное представление. Он всегда руководствовался ей, принимая важнейшие решения, потому что такова главная добродетель правителя: сделано с честью – сделано правильно. И впервые в жизни Кассий не мог понять, как должен поступить. Он взывал к чести, долгу и собственной воле, отчего-то притихшим в его душе, но не мог добиться от них единого внятного ответа.

– Мне надо подумать, – пробормотал изможденный король, морщась от ужасной головной боли. – Ничего не предпринимать.

Спектр неловко поклонился и вышел из зала. Его планы рушились на глазах, а он снова не в силах что-либо изменить. Видение власти и богатства становилось все более иллюзорным, превращалось в несбыточную мечту. Но ведь все были счастливы, если бы к его словам прислушался хоть один из королей! Правители бы купались в народной любви и слепом поклонении, обновленная Церковь обрела бы реальную власть и богатство, которым уж точно нашла бы правильное применение, люди обрели бы душевное равновесие и мир в стране. И почему человеческая природа постоянно ломает идеальную картину будущего?

«Все начинается по новой, – раздраженно подумал Карпалок. – Сначала Бахирон отказывается от абсолютной власти и титула Владыки Света, не решаясь выступить против Илида По-Сода, старого друга и бывшего соратника. А теперь и Кассий идет по его стопам, поддавшись внезапно нахлынувшей отцовской любви! Это нелепо, он ненавидел Джоанну столько лет, а тут увидел воочию, да еще и обрюхаченную своим злейшим врагом, и сразу же превратился в безвольную тряпку. Из чего вообще делают этих королей? Ничтожества…»

Шагая по коридору из насквозь промерзших камней крепости, Спектр неожиданно услышал звонкие девичьи голоса, доносящиеся из-за поворота. «Откуда в Силофе взялись девушки?», – Карпалок спрятался в темной нише и прислушался к их разговору.

– Королева со дня на день должна родить.

– Ужас. Рожать в этой крысиной норе, вдалеке от нормальных человеческих условий и любящего мужа. Вот ведь наказание…

«Говорят по-алокрийски. Это служанки королевы», – догадался Шол. Старик решил подождать, пока они пройдут мимо. Такая встреча ему ни к чему, его и узнать могли, ведь он часто был при дворе и в покоях короля Бахирона. В конце концов, хоть его планы и рушились, сдаваться он пока еще не собирался. Послышался мелодичный перезвон, и внезапно по коридору прокатился резкий звук разбивающегося стекла. Девушки испуганно вскрикнули.

– Проклятые фасилийцы, чтоб им провалиться! – выругался старческий голос. – Могли бы и факелы зажечь, тут же люди ходят! В этом каменном гробу и так холодно, что у меня остатки зубов готовы вывалиться, так они еще решили для полного сходства с могилой кромешный мрак развести, что ли?

– С вами все в порядке, мастер Намир? – поинтересовалась служанка.

«Королева взяла с собой Намира Воба, – понял Спектр. – Ну да, в ее положении вполне логично иметь при себе опытного фармагика. Помню, он и меня лечил. Правда, давно это было, Намир тогда еще главой факультета фармагии в Академии был».

– Ничего, просто споткнулся. Что б этих фасилийцев… – проворчал старик. – Реактив разбил из-за этой темноты.

– Давайте я помогу собрать осколки, – вызвалась вторая служанка.

– Нет! Это смертельный яд, не подходи, – предостерег фармагик. – Я сам справлюсь.

– А вы не отравитесь? – боязливо спросила девушка.

– Ерунда, – Намир принялся вырисовывать руками немыслимые узоры, и капли яда поднялись в воздух. – Мне такая мелочь уже нипочем. В малых дозах яды закаляют и оздоровляют организм, а в больших убивают. Я всю жизнь с ними работал, мой иммунитет уже никакая отрава не пробьет. Кроме стряпни моей жены.

«В малых дозах оздоровляют, а в больших – убивают…», – мысленно повторил Спектр.

Служанки захихикали и поспешно пошли по коридору, обдав стоящего в тени Карпалока ароматом розового эфирного масла, которое они обычно добавляли в воду для омовений королевы. Когда звук их шагов стал почти неслышим, старик выбрался из своего укрытия и подошел к фармагику, бормочущему проклятия в адрес фасилийцев.

– Мастер Намир Воб, рад нашей встрече.

От неожиданности королевский лекарь чуть не выронил только что запечатанный сосуд с собранным реактивом.

– Спектр Света, вы? – изумился фармагик. – Здесь? Но как же ваше паломничество, о котором все говорили?

– Это паломничество в лучший мир, – смиренно улыбнулся Карпалок. – И оно привело меня сюда, к королю Кассию.

– Я не понимаю, вы…

– Долгая история, мой старый друг. Лучше расскажи, как поживают твои родственники? Я слышал, в Донкаре произошла ужасная трагедия.

Не до конца понимая, что вообще сейчас происходило в темном коридоре горной крепости, Намир растерянно ответил:

– С ними, вроде, все в порядке. Они успели покинуть столицу, пока он еще не был окончательно захвачен смертепоклонникам, и уехали в Новый Крусток под защиту Комитета. А почему вы…

– А сын? – перебил его Карпалок. – Насколько я помню, он служил в королевской армии.

– И сейчас служит, – подтвердил фармагик. – Давно уже в командиры выбился.

– О как. Скорее всего, неплохой доход у семьи получается.

Седая борода Намира дернулась из-за нервной дрожи, вызванной тоном, с которым говорил Спектр. В речи священника не было и следа от прежних поучений, цитат из религиозных текстов и возвышенных метафор. С таким тоном мог разговаривать лишь опытный делец.

– К чему вы клоните? – с нескрываемым подозрением спросил Воб.

– Все-таки какие же странные слухи ходят о том сражении на границе Илии и Марии, – задумчиво произнес Карпалок, словно не заметил прямого вопроса. – Говорят, выжили буквально сотни из десятков тысяч. Наверное, переживаете за сына?

– К чему вы клоните, Спектр? – осипшим голосом повторил фармагик, прекрасно осознававший, что его сына может не быть в числе выживших.

– Конечно, переживаете, понимаю, – Шол сочувственно покачал головой. – Его смерть стала бы настоящей трагедией для семьи. Да и ты уже далеко не молод, даже я считаю тебя стариком. Как думаешь, сколько еще сможешь прожить на своих зельях?

Побледневший Намир молча стоял, а сосуд с ядом плясал в его дрожащих руках. Бывший глава алокрийской Церкви аккуратно вынул склянку из костлявых ладоней фармагика, чтобы тот ненароком не разбил ее. Воб даже не заметил исчезновения реактива, он смотрел на Спектра и с беспокойством ждал кульминации странной беседы.

– Что же будут делать твои родственники, когда источники их финансового благополучия внезапно исчезнут? – спросил Карпалок, разглядывая мутную жидкость, которая в опытных руках могла и исцелить, и убить. – Некоторое время им еще удастся протянуть на отложенных сбережениях, но что потом? Дом в Донкаре теперь потерян навсегда, все оставленные в столице ценности уже покоятся в мешках мародеров. Кто возьмет замуж твоих двух взрослых внучек, если у них из приданного есть только имя некогда известного дедушки? Алокрия разваливается на части, никто и не вспомнит семью королевского фармагика и офицера королевской армии. Чтобы выжить, твоей пожилой жене придется бродить по портовому району Нового Крустока и за бесценок продавать внучек и невестку грубым морякам, истосковавшимся по нежным девичьим телам. И никто им не поможет.

Спектр осторожно вложил сосуд с ядом дрожащие руки Намира.

– Никто им не поможет, – Шол ухмыльнулся. – Кроме меня.

– Чего вы добиваетесь? – опустив голову, спросил фармагик.

– Чего я добиваюсь – это не имеет значения. Гораздо важнее то, что сейчас мои руки связаны. Видишь ли, мое будущее, и соответственно будущее твоей семьи, зависит от завоевания Алокрии Кассием. А он застрял в Силофе и после встречи с дочерью мучается неподобающими настоящему правителю сомнениями.

– Что я могу сделать для моей семьи… для вас?

– Просто избавь Кассия от причины сомнений, – Карпалок указал на мутную жидкость, плещущуюся в склянке. – «В малых дозах яды закаляют и оздоровляют организм, а в больших убивают», – твои ведь слова? Никого не удивит, если после столь тяжелого путешествия королева вдруг умрет по вполне естественны причинам. Ведь всем известно, что она едва выжила при прошлых беременностях.

Намир судорожно сглотнул.

– Я вас понял.

– Я тоже, – раздался из темноты голос Семиона.

Схватившись за сердце, Спектр попятился назад, пока не наткнулся спиной на холодные камни стены коридора, но, несмотря на это, его бросило в жар. Фармагик же поднял глаза на фасилийского шпиона, но так и не шелохнулся. Кажется, его сковал паралич обреченности, ведь картина будущего, которую нарисовал ему Карпалок, была слишком похожа на эту уродливую реальность. А теперь их поймали с поличным, и застрявшей в Новом Крустоке семье Намира уже никто не сможет помочь. В проходе крепости, где свободно могли разойтись пятеро человек, стало слишком тесно для троих.

– Вы меня напугали, – наконец подал голос Шол, поправляя церковное одеяние. – Господин Лурий, прежде чем вы расскажете королю о том, как изобличили нас, я настоятельно прошу вас подумать о нашем шаге. Вы же понимаете, что так будет лучше для всех?

– Понимаю. И не собираюсь вам мешать, – глаза Семиона сверкнули в полумраке коридора. – Кассий же отчетливо повелел – ничего не предпринимать. Я не осмелюсь нарушить его приказ.

Карпалок и Намир переглянулись.

– Значит, мы пошли? – неуверенно уточнил Спектр.

– Да, идите.

Тихо перешептываясь и постоянно оглядываясь на невозмутимого шпиона, оба старика медленно направились в сторону покоев королевы Джоанны. Но Лурий просто стоял и смотрел им вслед. Однако когда заговорщики скрылись за поворотом, он беззвучной тенью заскользил по незамысловатому лабиринту крепости и вскоре нагнал фармагика и священника, ничем не обнаружив своего присутствия.

– Не могу поверить, что цепной пес Кассия так подло его предал, – бормотал себе под нос Спектр, озираясь по сторонам.

– Возможно, у него свои причины не мешать вашему замыслу, – дрожащим голосом ответил Намир. – Скажите, мастер Карпалок, вы точно сможете обеспечить мою семью всем необходимым?

– Свои причины… – задумчиво произнес Шол, проигнорировав вопрос своего спутника. – Он мог слышать мои слова о размякшем Кассии и принять их к сведению. Семион заинтересован в сильной королевской власти, потому что честно служит каким-то своим идеалам… Или он вспомнил, что после завоевания Алокрии в ней согласно нашему договору будет установлена абсолютная власть Церкви, подчиняющейся только Владыке Света, который на деле ничего решать не будет. И когда я возглавлю страну, он сможет потребовать от меня все, что только пожелает. Да, это разумное объяснение.

– Вполне разумное, – согласился седой фармагик. – И вы ведь не забудете о моей семье, когда получите власть?

– Конечно нет, мой друг, – заверил его Спектр, продолжая думать о своем. – Перестань говорить так, будто уже прощаешься с жизнью.

– Чует мое сердце, долго я не проживу…

– Подлатай его своей отравой. Только оставь немного для беременной королевы.

В ответ Намир только горестно вздохнул. Он готов совершить страшное преступление, но не сможет жить с осознанием содеянного. Как только Джоанна покинет этот мир, он отправится вслед за ней и будет вечно умолять о прощении. Ведь только так он мог спасти свою семью, которую ожидает горькая участь нищеты, проституции, падения на самое дно общества. Пожилой фармагик не позволит жене, невестке и внучкам влачить столь жалкое существование в ожидании смерти, которая наконец освободит их от мучений жизни в помойке человечества. В конце концов, с какой стороны ни посмотри – Алокрия уничтожена, а король и королева больше не способны помочь своими жалкими потугами разваливающейся стране. Так если Джоанна может ценой своей жизни спасти несколько других, то разве будет кто-либо оспаривать правильность осуществления столь благородного обмена?..

«Конечно будет, – Намир опять тяжело вздохнул. – Я буду. Мне очень жаль, моя королева, но я должен пойти на этот гнусный поступок. Отказываюсь от страны, отказываюсь называться лекарем, отказываюсь от человеческой доброты и сострадания к беременной женщине, но только ради семьи. Простите меня…»

Покой королевы охранял всего один фасилийский солдат, поставленный, видимо, больше для соблюдения формальности. Парнишка изо всех сил боролся со сном, и только холод, просачивающийся сквозь стены горной крепости, заставлял его шевелиться, чтобы хоть немного разогнать по телу застывшую кровь. Когда молодого фасилийца обволок сиреневый прозрачный дымок, он подумал, что пришла пора в очередной раз пройтись взад-вперед по коридору, прогоняя сонное наваждение, но, попробовав сделать шаг, его качнуло назад, и он медленно сполз по стене на пол. Этой ночью он увидит родные фасилийские просторы, небольшую деревеньку, низенький дом, где его ждала заботливая мать и ворчливый отец, который на самом деле гордился сыном, а где-то на окраине жила красивая и работящая девушка, чьей руки он обязательно попросит, когда вернется из похода с добычей и жалованием. Зачаровывающее видение, рожденное усталостью, приятными воспоминаниями и зельем фармагика.

Массивная дверь отворилась на удивление тихо, и оба престарелых заговорщика скользнули внутрь небольшой комнаты, не потревожив сна королевы. Внутри оказалось очень тепло, угли еще тлели в маленьком камине, а в воздухе витал аромат розовой воды. Даже по-солдатски грубая мебель и мрачные стены не отгоняли пугливое умиротворение, нашедшее в компании Джоанны последнее убежище в этом безумном краю.

Карпалок кивнул в сторону спящей королевы. Тяжело дыша, Намир трясущимися руками пытался откупорить пузырек с жидкостью, которой еще пару часов назад пытался устранить малейший риск во время родов госпожи, а теперь вознамерился убить ее. Спектр выхватил пузырек из потных ладоней фармагика и с негромким скрипом вынул пробку. Взгляд бывшего комита алокрийской церкви отчетливо дал понять, что пути назад больше нет, и если старый лекарь решит отступить, то заплатит за свою слабость страшную цену. Вспомнив доброту Джоанны и собственные идеалы, которым следовал всю жизнь, Намир смахнул крохотные слезы с подслеповатых глаз и решительно воздел руки к низкому потолку. Повинуясь воле фармагика, яд заструился в воздухе под мощными балками, изредка нарушая свой белесый узор небольшими всплесками, повторяющими надрывные удары сердца мучащегося от предательства старика.

– Ради семьи, – прошептал Намир.

Жидкость собралась в огромную каплю, а потом резко расплылась и зависла над спящей королевой, превратившись в тонкую смертоносную пленку, повторяющую силуэт беременной женщины. Фармагик всхлипнул, глотая слезы, и медленно опустил руки. Мастерство пожилого лекаря было велико – яд прошел сквозь плотное одеяло, ночную рубашку и кожу Джоанны, не оставив ни единого следа.

– Простите меня. Это только ради семьи, – уже громче повторил Намир, не боясь разбудить ее, ведь он знал, что теперь ей уже ничто не поможет.

Продолжая лежать с закрытыми глазами, королева слегка поморщилась, инстинктивно положила руки на живот и приоткрыла рот, как бы собираясь кашлянуть, но так и не смогла вдохнуть. В следующее мгновение лицо Джоанны разгладилось, и она застыла, продолжая обнимать малыша, дремавшего в ее чреве. Седой фармагик искусно взял на себя тяжкий грех, который должен спасти его семью, – он проводил свою госпожу к гостеприимной смерти прямо во сне, безболезненно и быстро.

– Пообещайте, что позаботитесь о моей семье, – еле слышно произнес Намир.

Довольный Спектр хотел было ответить, но его опередил Семион, неожиданно появившийся из тени за спиной фармагика:

– К сожалению, мастер Карпалок не сможет выполнить вашу просьбу.

Раздался короткий хруст выскакивающих со своих мест шейных позвонков, и Намир Воб тяжело упал на каменные плиты пола, неестественно запрокинув голову. Спектр замер на месте, будучи не в силах оторвать взгляд от уставившихся на него глаз седого лекаря, в которых даже сквозь пелену смерти читались душевная боль и отчаяние – он слышал слова шпиона и понял, что его семья обречена, а гибель Джоанны была напрасной.

– Зачем… – только и успел сказать Карпалок, прежде чем почувствовал, что падает в провал беспамятства.

Когда сознание вернулось к нему, первым делом он ощутил ледяное прикосновение каменного пола крепости, а затем ужасная головная боль напомнила ему, за что следует ненавидеть жизнь.

– Не так уж и сильно я тебя ударил, – голос Семиона раздавался как будто из-под воды. – А ты чуть не умер раньше времени.

Спектр приподнялся и попытался сфокусировать взгляд, но кроме расплывающихся во мраке силуэтов ничего не увидел.

– Где я? – спросил старик, собирая в голове осколки памяти, разбитой ударом шпиона.

– В темнице, – спокойно ответил Лурий. – Где и положено быть отравителю.

Сориентировавшись на хитрый блеск глаз в темноте, Карпалок смог разглядеть стоящего неподалеку фасилийца. Вскоре проступили очертания толстой решетки, стала видна грубая каменная кладка и влажный потолок, с которого равномерно капала какая-то вонючая жидкость. Он действительно в тюрьме.

– Почему ты это сделал? – поморщившись от боли, Спектр выплюнул застрявший в горле вопрос, когда мозаика воспоминаний наконец сложилась.

– Не хочу объяснять.

– Тогда зачем ждал, пока я очнусь?

– Объявить волю короля, – Семион откашлялся. – Король Фасилии Кассий Третий признал тебя виновным в сговоре с фармагиком Намиром Вобом с целью отравить алокрийскую королеву Джоанну Кассию, что вы и совершили под покровом ночи. К сожалению, я не успел ее спасти, но услышал ваш разговор и, нейтрализовав прямую угрозу в лице опытного фармагика, схватил тебя с поличным.

– Ты легко мог ее спасти, но не стал этого делать! – выкрикнул Карпалок и от резкой боли схватился за голову. – Почему?

– Я же сказал, что не хочу ничего тебе объяснять.

– Не боишься, что я обо всем расскажу королю?

Лурий подошел так близко, как только позволяла заржавевшая решетка. Взглянув в его глаза, спина Спектра покрылась мелкими каплями ледяного пота, а сердце старика начало биться через раз, отказываясь гнать кровь к застывшим конечностям. Он внезапно осознал, что больше никогда не выберется из этой клетки.

– Священнослужитель, который всю жизнь гонялся за деньгами и властью. Религиозный лидер, уничтоживший алокрийскую Церковь Света под своим началом. Предатель родины. Отравитель, убивший беременную женщину, – спокойно перечислил Семион. – Неужели ты думаешь, что тебе хоть кто-то поверит?

– Тогда убей меня сразу.

– Нет, – ответил шпион и направился к выходу из подземелья. – Король был в ярости, когда узнал о произошедшем, но все же приказал держать тебя здесь, пока не решит, что делать дальше.

– Неужели Кассий отказался от завоевания Алокрии?

Семион устало вздохнул, но все же вернулся к решетке:

– Любопытный, да? Король еще думает. Но каким бы ни было его решение, тебя ожидает либо смерть, либо что похуже. Впрочем, не буду гадать, мне никогда не постичь его гений…

Что-то изменилось в голосе шпиона, но Спектр, к своему удивлению, понял что именно. Рискуя потерять сознание от головной боли, старик закатился скрипучим смехом, как будто он позабыл о том, что угодил в смертельную ловушку.

– Все же я слишком сильно тебя ударил, – задумчиво произнес Лурий, глядя на бьющегося в истерике на полу камеры старика.

– Неужели ты допустил смерть Джоанны, потому что завидовал ей? – выдавил из себя Карпалок. – Побоялся, что дочка завладеет вниманием папочки, и он забудет про тебя? Почувствовал конкурентку?

Маска невозмутимости треснула и развалилась на части, явив миру покрасневшее от ярости лицо Семиона, который побелевшими от напряжения пальцами впился в решетку, раздирая ржавчиной кожу.

– Даже не представляю, что ты имеешь в виду, – сквозь сжатые зубы прошипел шпион. – Мной движет лишь верность моему королю.

– Так это так теперь у вас в Фасилии называется? – сквозь смех простонал Спектр. – Ну и как, Кассий отвечает взаимностью на твои нежные чувства?

– Как ты смеешь, мразь?! – закричал Лурий, не замечая, как из его рта брызнула слюна и потекла по подбородку. – Да что ты понимаешь, церковная крыса?! Я всю жизнь посвятил Кассию, служил ему, а тут пришла она! Ты видел его нерешительность, видел, как он мямлил? Появление Джоанны превратило его в тряпку, испортило моего короля! Я не видел своего короля рядом с этой алокрийской подстилкой! Он должен любить не невесть откуда взявшуюся дочь, а того, кто был с ним все эти годы, служил верой и правдой!

Лурий зарычал, а затем резко развернулся и скрылся в темноте коридора, оставив истерично смеющегося Карпалока Шола в отчаянном одиночестве посреди темной просторной камеры с ледяным полом, заплесневелыми стенами, влажным потолком и затхлым воздухом.


Глава 5


С увеличением притока беженцев со всей Алокрии жилые кварталы Нового Крустока каким-то удивительным образом превратились в огромную свалку для отбросов общества. Столица Евы и раньше была далеко не самым приятным и благоустроенным городом страны, но теперь умиротворяющая затхлость и спокойное ожидание смерти от старости сменились паническим страхом быть ограбленным, изнасилованным и убитым. В кишащих людьми трущобах царили наркомания, проституция, бандитизм и насилие. Человеком больше, человеком меньше – никто и не заметит. Чем, кстати, активно пользовались фармагики Академии, которым вечно не хватало материала для экспериментов.

Маной Сар вошел во вкус и прекращать свои научные изыскания не собирался. Нащупав правильное направление в своих опытах, глава Академии ликвидировал разбросанные по городу мелкие лаборатории и создал единый крупный исследовательский центр в просторном подвальном помещении одного из особняков в центре Нового Крустока. Фармагики принялись за работу, презрев все человеческое во имя науки.

Новая лаборатории напоминала кошмарный анатомический музей, в котором полумрак подвала отнюдь не скрывал ужасы оборотной стороны медицины, а подчеркивал их. Изувеченные тела несчастных подопытных покоились на широких столах со специально вырезанными каналами для отвода крови, которая стекалась в больше ведра, где и оставалась, покрываясь багровой пленкой и испуская тошнотворный запах, прилипающий сладковатым осадком с металлическим привкусом к зубам и засоряющий легкие. Подгнивающие конечности лежали на полках рядом со склянками, в которых хранились разнообразные внутренние органы, подвергшиеся многократному воздействию всевозможных реактивов и ядов, из-за чего потеряли всякое сходство с тем, что должно находиться внутри каждого человека. Передвижение по лаборатории было сопряжено с риском поскользнуться на вязких лужах непонятной химической слизи и зловонных телесных выделений. В дальнем углу на крючьях висели распоротые трупы, естественно, не изуверства ради, а только лишь в научных целях. Даже после смерти они продолжали дергаться и изредка постанывали, если у них не было вскрыто горло, а их тела источали ценную для фармагиков густую мутную жидкость, которая крупными каплями падала в тару под распятыми мертвецами, сохраняющими некоторые признаки жизни.

Среди ужасающих экспонатов постоянно сновали лаборанты в мантиях, зеленый цвет которых с трудом угадывался за слоями запекшийся крови, грязи и пота. Они брали пробы, ставили опыты, манипулируя потоками и парами ядов, что-то записывали и брели к своей следующей цели в полном молчании. Чуть больше года назад большинство из них были простыми абитуриентами, которым все-таки удалось поступить на факультет фармагии. Тогда каждый преследовал свои цели: кто-то шел за славой и деньгами, которые сулила карьера лекаря, кому-то была интересна наука сама по себе, иные же действительно хотели помогать людям, лечить их, спасать жизни. Никто из них и подумать не мог, что все обернется именно так – мрачная лаборатория, в которой воздух пропитан зловонием застоявшейся крови, мочи, каловых масс и едким ядом, а они будут бродить по ней и, утратив всякие чувства, надежду и веру в фармагию, описывать страдания и ужасные смерти людей безразличными научными терминами.

Но какими бы важными ни были прочие элементы исследований Маноя Сара, основное внимание все же уделялось пока еще живым подопытным, которые сидели взаперти в небольших клетках. Здесь были беженцы, нищие из Нового Крустока, оборванцы, преступники, выкупленные за копейки из переполненных тюрем, и даже весьма зажиточные горожане и купцы, которые решили поразвлечься с дешевыми проститутками в трущобах, но очнулись в подвале, заполненном препарированными трупами и такими же бедолагами, как они сами. Впрочем, подопытные находились под столь мощным наркотиком, что не испытывали страха. Однако боль они чувствовали прекрасно, так как это было важно для опытов фармагиков.

– Образцы средней комплекции больше не нужны, – заявил Маной, разглядывая пускающих слюни людей. – Отправь их на крючья, у нас кончаются реактивы.

Кальмин Бол кивнул и сделал короткую пометку на листе бумаги, одной строчкой решив судьбу нескольких людей. За удачно проведенный эксперимент юный фармагик удостоился чести возглавить новую лабораторию, хотя, скорее всего, Сар назначил белобрысого парня на столь высокую должность лишь потому, что он был одним из немногих, кого глава Академии запомнил – его феноменальная память почему-то не распространялась на имена и лица.

– Детей не хватает, – продолжил Маной. – От семи до двенадцати лет. Также подойдут девочки-подростки. Еще понадобятся тучные люди…

Перечисляя необходимые характеристики для новых подопытных, он подошел к следующей клетке, наступая прямо в расползшуюся под ней огромную лужу крови с зеленоватыми разводами. Внутри бесновались уродливые существа, которые имели с человеком весьма отдаленное сходство. Здесь были собраны результаты неудачных экспериментов – люди, окончательно свихнувшиеся от боли, психотропных препаратов и токсичных зелий. До сих пор живы они были лишь потому, что питались плотью уже умерших братьев по несчастью. Маной не спешил прерывать их страдания – не в его правилах разбрасываться материалом для работы.

Кальмин Бол посмотрел на обрывки зеленых мантий, которые были видны на некоторых безумцах, и содрогнулся. Не все фармагики были согласны с ценой, которую Сар готов был заплатить за научный прорыв, понятный лишь ему одному. Однако выступив против методов главы Академии, они обрекли себя на судьбу ценных подопытных образцов – им присуща высокая устойчивость к ядам и болезням, поэтому опыт их заражения был очень важен для Маноя. Закаленные длительной работой с токсинами тела боролись с формулой, противоречащей всему человеческому, что есть в мире, но это только продлевало мучения фармагиков, угодивших в опалу. Обезумев от боли и дурмана, с осыпающимися конечностями как у прокаженных, подгнивающей кожей и мышцами, изуродованные собственной наукой люди метались по клетке и, натыкаясь на полуразложившиеся трупы и других несчастных, терзали друг друга, пожирали свою и чужую плоть, бились в бесконечной агонии.

– Надо снизить их иммунитет, – произнес Маной после того, как тщательно осмотрел подопытных. – Их тела сопротивляются токсину и для фармагиков это нормально. Но подобное периодически наблюдается и у обычных людей. Попробуй вводить им сильные лекарства против лихорадки, например. Они обычно подрывают иммунную систему организма. Сначала посмотрим, как они отреагируют, потом внесем правки в формулу.

Кальмин Бол сделал новую пометку и аккуратно обвел ее как нечто очень важное. Нельзя сказать, что белобрысому юноше доставляло удовольствие изуверство, чинимое над горожанами и бывшими коллегами, но становиться сумасшедшим трупоедом ему абсолютно не хотелось. Пожалуй, успехи лаборатории под его руководством обусловлены только неимоверным желанием остаться в живых. Немного не этого он ожидал, поступая в Академию на факультет фармагии…

Размазывая полами зеленой мантии отвратительную жижу под ногами, Маной подошел к последней клетке, стоящей отдельно от других. В ней был заперт настоящий шедевр фармагии, которым Сар неимоверно гордился как собственным венцом творения.

– Как он? – спросил глава Академии, прильнув к решетке.

– Никаких изменений не замечено, – доложил Кальмин, проверяя записи за последние два дня. – Не дышит, не двигается, не разлагается, на внешние раздражители не реагирует, сердце не бьется… в общем, все как и было. Отсутствуют признаки как жизни, так и смерти.

В клетке стоял полуголый мужчина с бледной кожей, под которой расползалась паутина зеленоватых вен. Он замер словно изваяние и смотрел в пространство перед собой подернутыми дымкой глазами, какие обычно бывают у слепцов. На его теле виднелись многочисленные порезы, оставшиеся после проведенных над ним опытов, но они абсолютно не затягивались, как, впрочем, и не кровоточили. Руководствуясь какими-то старыми исследованиями и полузабытыми опытами, Маной назвал это существо фармагулом, хотя успешно повторить эксперимент пока так и не удалось.

– Отлично. Но почему, почему он так одинок? Что я упустил? – пробормотал Маной и, не отрывая глаз от своего творения, грозно обратился к Кальмину. – Может, это вы плохо работаете? Лень, глупость, саботаж?

– Уверяю вас, мы стараемся изо всех сил и абсолютно точно следуем вашим инструкциям, – ответил побледневший Бол, машинально копаясь в своих записях. – Вы же сами даете нам готовую формулу, которую бесконечно совершенствуете, а мы просто экспериментируем с ними…

– Ладно, ладно, не переживай так, – Сар повернулся к подчиненному и спокойно улыбнулся. – Поработаем над устранением иммунитета, усовершенствуем катализатор, проверим реакции на токсин у людей различных комплекций, и все будет хорошо.

– Мы работаем не покладая рук, – продолжал оправдываться Кальмин, лихорадочно перебирая в руках бумажки. – Делаем все, что можем, лишь бы достичь необходимого результата…

– Успокойся, – поморщился глава Академии. – Или тебе помочь? У меня с собой есть мощный релаксант.

– Не надо, – юноша замер, боясь выдать свое беспокойство малейшим лишним движением. – Со мной все в порядке.

– Хорошо, – Маной улыбнулся. – Близится момент триумфа фармагии, мне понадобятся здоровые и бодрые помощники. Так что не забывай отдыхать и приводить себя в порядок, а то твои синяки под глазами и испачканная мантия подрывают престиж нашей организации. Понял?

Он говорил так, словно не находился сейчас в кошмарном подвале, забитом живыми, полуживыми и мертвыми людьми, словно это не он изобрел чудовищную формулу, уродующую и убивающую несчастных подопытных, словно в Алокрии, остывающей после разрушительной гражданской войны, не бушевала таинственная сила, источаемая куполом… Престиж Академии? И это в такой-то момент, когда само существование мира находилось под угрозой?

– Понял, – коротко ответил Кальмин.

Ведь лучше не спорить с Маноем, иначе можно присоединиться к обществу трупоедов, одетых в изодранные зеленые мантии.

– Вот и замечательно, – Сар хлопнул в ладоши. – А не провести ли нам какой-нибудь опыт?

– На полдень были запланированы пробы формулы тридцать шестого образца, – покопавшись в бумагах, ответил молодой начальник лаборатории. – Но если хотите, мы перенесем их на вечер, а сейчас могли бы проверить рефлексы подопытных, на которых была испытана формула тридцать четвертного образца.

– Нет, с этим справитесь и без меня, – отмахнулся Маной. – Как насчет небольшого опыта с фармагулом?

Кальмин слегка опешил. Глава Академии решился провести очередной эксперимент над своим драгоценным детищем? Хотя, наверное, он знает, что делает.

– Конечно, – юный фармагик тут же принялся что-то писать в своих бумажках. – Как прикажите подготовить рабочее место? Реактивы, инструменты, стол, крючья?

– Ничего не надо, у меня все с собой. Проведем опыт прямо здесь, – Сар оглядел лабораторию, ища что-то глазами. – А Дальнир здесь?

Пожилой фармагик по имени Дальнир Куп уже очень давно работал в Академии, где преподавал основы лечебной фармагии и слыл человеком, способным исцелить почти любое заболевание. Его ценный опыт много раз позволял сохранить жизнь подопытным. Точнее только подобие жизни, но Куп все же старался как-то облегчить мучения людей, волей судьбы оказавшихся в зловонном подвале лаборатории.

– Я здесь, мастер Маной, – Дальнир встал из-за стола, заваленного колбами с реактивами, трубками дистилляционного аппарата и прочим оборудованием.

– Будь добр, подойди сюда, – Маной со спокойной улыбкой поманил рукой прославленного лекаря. – Мне нужен ассистент с твоим опытом и знаниями.

– Хорошо…

Вздохнув, Куп приблизился к клетке с фармагулом. Он старался не смотреть на кошмарный результат спора с природой. Ему были чужды подобные издевательства над людьми, но все его попытки помочь им лишь продлевали их страдания. Дальнир тяготился своей ролью в жестокой игре с чужими жизнями, бесконечные эксперименты опротивели ему, и даже сама фармагия стала вызывать у него отвращение, как только она начала калечить и убивать, а не лечить и спасать.

Маной отворил клетку и жестом пригласил Дальнира пройти внутрь:

– Нужно зафиксировать показатели и поведение фармагула, когда я опробую на нем новый раздражитель.

– Конечно, – проворчал пожилой фармагик, подойдя к застывшему изваянию, которое некогда было человеком. – Но вы и сами могли бы проследить за его реакцией.

Клетка закрылась, и замочный механизм со скрежетом запер Дальнира внутри.

– Сам и прослежу, – ответил Маной, продолжая улыбаться с леденящим душу спокойствием.

– Как это понимать?

Куп попытался отворить решетку, но она не поддавалась. Глава Академии достал из-под мантии небольшой клочок бумаги, который показался пожилому фармагику смутно знакомым.

– Начало пропущу, – откашлявшись, сказал Сар. – «Я больше не могу проводить эти ужасные опыты. Я не выдержу. Я чувствую боль и страдания людей, которые ранее были лишены свободы, а теперь – жизни. Мне не справиться с таким грузом ответственности за многочисленные человеческие смерти. Еще немного, и от чувства вины я сойду с ума…»

Дальнир оставил попытки вырваться из клетки и просто молча стоял, понуро опустив голову. А что говорить, если почти все, о чем он думал, уже прочитано?

– Я все понимаю. Но раз решил покончить с собой, то следовало сразу исполнить задуманное. А тут – какие-то записки, размышления и, что весьма неприятно, обвинения. Сейчас… – Маной пробежался по ровным строчкам предсмертного письма. – «Во всеми виноват глава Академии Маной Сар. Лаборатория в Новом Крустоке работает под его непосредственным началом и покровительством, все преступления против человечества совершаются по его приказу. Похищения людей, жуткие эксперименты, массовые отравления в качестве опытов, изуверства и жестокие убийства – это все его рук дело. Остальные фармагики Академии поддерживают его, несогласные уже мертвы или обезумели от токсинов и пыток»… Так. «Как только это письмо будет передано официальным властям, и они начнут действовать, я самостоятельно лишу себя жизни, избавив этот мир от такого омерзительного преступника, каким я стал». Дальше идут просьбы наказать виновных, завещание семье, наставление фармагикам, которые еще не сошли с истинного пути… В общем, все.

Закончив читать, Сар порвал листок и бросил его на пол. Обрывки бумаги тут же пропитались отравленной кровью.

– Это письмо, – пробормотал Дальнир, не поднимая головы. – Я просил дочь доставить его. Она…

– Она уже в этой лаборатории, – опередил его Маной. – Частично.

Противный холодок пробежал по спине Кальмина, заставив юного фармагика судорожно дернуться и снова начать перебирать бумажки в руках. А пожилой лекарь продолжал стоять в клетке без единого движения, лишь одинокая слеза, пробежав по морщинистому лицу, сорвалась с его подбородка и упала на пол, моментально растворившись в грязи, слизи и крови, смешанными в густую жижу.

– Что вы сделаете со мной?

– Ты хотел покончить с собой. Пожалуй, я помогу тебе, – Сар достал из-под мантии две небольшие пробирки. – А ты поможешь нам в нашем опыте с фармагулом. И все будут довольны, верно?

– Какая же вы все-таки сволочь, мастер Маной, – произнес Дальнир. – Насколько же подлым, ничтожным и безнравственным мерзавцем надо быть, чтобы так измываться над благой наукой, созданной для спасения жизней, а не их уродования?

Проигнорировав во многом риторический вопрос лекаря, глава Академии откупорил первую пробирку и, повернувшись к Кальмину, с нескрываемой гордыней произнес:

– То, что ты сейчас увидишь, это результат работы настоящего гения от фармагии.

Повинуясь точным движениям рук Маноя, жидкость нежного розового цвета начала испаряться, покидая свой стеклянный плен. Бол внимательно следил за происходящим, пытаясь запомнить все в мельчайших деталях. Ведь если верить словам Сара, сейчас должно произойти нечто невероятное. Впрочем, вскоре он пожелает все забыть как страшный сон.

Фармагул сорвался с места и впечатал Дальнира в стенку клетки, погнув несколько толстых металлических прутьев. Изо рта пожилого лекаря вместе с брызгами крови вырвался воздух, навсегда покинувший разорванные сломанными ребрами легкие. Одним невероятно быстрым ударом бледное существо выбило челюсть фармагика, сорвав кожу с половины лица. Фармагул избивал старика с нечеловеческой силой и скоростью под аккомпанемент звуков рвущейся одежды, хруста ломающихся костей и хлюпанья лопнувших органов. Его ярость возрастала с каждым мгновением, изрешеченное зеленоватыми венами лицо исказилось в жуткую гримасу, а невидящие глаза бешено вращались. Издав леденящий душу рев, он несколько раз ударил мертвого Дальнира в район ключицы, пока она не раздробилась под плотью, обретшей фиолетовый оттенок с красными вкраплениями. Порожденное наукой чудовище вонзило свои пальцы прямо в это пятно, обдав стоящего у клетки Маноя брызгами крови. Повторно зарычав, фармагул одним рывком протиснул свою руку внутрь тела старого лекаря и резким движением оторвал от него правую половину. Внутренности с омерзительными шлепками начали падать на пол, в воздухе разлился терпкий запах свежей крови и мочи, который удивительным образом контрастировал с застоявшимся смрадом подвальной лаборатории.

Отбросив в сторону изуродованное тело Дальнира, фармагул кинулся на своего создателя, но врезался в решетку. Маной отошел на шаг назад, но ничего не предпринял, лишь смотрел на беснующееся чудовище и самодовольно улыбался. А в это время его творение билось о металлические прутья, которые с жалобным скрипом гнулись и норовили выскочить из гнезд. В попытках выбраться наружу безумная тварь принялась грызть железо, но вскоре искрошенные зубы осыпались на пол. С диким ревом фармагул наносил сокрушительные удары по клетке, и тут его подвело не чувствующее боли тело – под бледной кожей лопались мышцы и дробились кости. Сломав руки, он начал биться головой, но вскоре череп треснул, и по искаженному яростью лицу потекла мутная жижа болотного цвета, а глаз вылетел из своего гнезда и повис на нерве, смешно болтаясь от непрекращающихся ударов. И все же старания фармагула оставались тщетными. Какой бы силой, скоростью и реакцией ни обладал их хозяин, плоть не способна одолеть металл.

Лаборанты, побросав все свои дела, неуверенно отступали к выходу из подвала, но Сар так и не сдвинулся с места. Неторопливо откупорив вторую пробирку, он точным движением руки высвободил полупрозрачную грязно-белую жидкость, которая тут же растворилась в воздухе. В следующее мгновение фармагул выпрямился и замер, от его ярости не осталось и следа. Точнее следы у него были по всему телу – раздробленные кости в конечностях, лопнувшие мышцы, пучками торчащие через разошедшуюся кожу, раздробленный череп со сползшей набок половиной лица и болтающимся на нерве глазом. Но он определенно вышел из кровавого исступления и теперь неподвижно стоял перед довольным Маноем и опешившим Кальмином, словно ничего особенного не произошло.

– Ну как? – торжественно раскинув руки в стороны, Сар обратился к толпе перепуганных фармагиков. – Впечатляет?

В ответ послышались невнятные возгласы восхищения и неуверенные аплодисменты. Люди были подавлены, ужасающее зрелище окончательно убедило их, что фармагия свернула куда-то не в ту сторону. На лицах лаборантов отчетливо был виден страх перед Маноем и даже отвращение, но слова возражения застревали в горле из-за противного комка, который образовался от терпкого запаха крови разорванного пополам Дальнира. Впрочем, самому Сару было абсолютно безразлично чужое мнение – ему-то известно, что он гений.

– Тогда возвращайтесь к работе, – повелел глава Академии. – Как только доведем формулу до ума, надо будет здесь немного прибраться. А то как-то… грязновато.

Бумаги с шелестом выскользнули из рук Кальмина, и он, очнувшись, принялся торопливо поднимать их с пола, пока его записи не были окончательно испачканы кровью со всевозможными примесями. Неожиданно Маной помог ему, подняв несколько листов, на которых уже расползались багровые и зеленовато-черные пятна. Очевидно, у него было хорошее настроение.

– Как тебе мой успех? – спросил Сар, протягивая белобрысому фармагику бумаги. – Ты, кажется, ничего не сказал.

– Извините. Просто я был поражен увиденным. И, честного говоря, почти ничего не понял, – искренне ответил Кальмин.

– Неудивительно, – самодовольно улыбнулся глава Академии. – Я могу объяснить, если хочешь. Все равно давно пора сделать перерыв, а то мозг уже начинает подгнивать от этой вони…

Маной направился к выходу из подвала, и Кальмин поспешил за ним, опасливо оглядываясь на неподвижного фармагула, который сейчас напоминал полуразобранный анатомический манекен.

Свежий воздух и свет ударили Болу в голову и вызвали сильное головокружение, заставив юношу с тихим стоном сползти по стене на пол, слегка похлопывая себя по щекам, чтобы не потерять сознание. Как только звон в ушах стих, а мельтешащая перед глазами темнота растворилась, Кальмин осторожно встал на ноги и неловко побрел к Маною, который уже скинул забрызганную кровью мантию, расположился в зале и налил себе бокал вина.

– Все дело в поведении, – после небольшого глотка заявил Сар, даже не посмотрев на шатающегося юношу. – Отдавать прямые приказы не обязательно, надо просто контролировать поведение.

– Именно таким образом вы управляли фармагулом? – спросил Кальмин, присаживаясь на ящик с реагентами.

Купленный на деньги Академии особняк в центре Нового Крустока фактически превратился в огромный склад для лаборатории, расположенной в просторном подвале и бывшем винном погребе. Случайный гость мог бы подумать, что хозяева только что переехали и еще не успели распаковать все свои вещи, но никогда бы не догадался, что у него под ногами группа фармагиков успешно спорила с самой природой.

– Все верно, – Маной сделал очередной глоток и задумчиво посмотрел на потолок. – Попробую объяснить тебе это попроще. Гениальность должна быть понятна рядовому ученому, да?

– Согласен.

– Тогда слушай, – свободной рукой глава Академии достал две пустые пробирки и продемонстрировал их Кальмину. – Здесь было два простеньких зелья, которые очень податливы для фармагии и распространяются в воздухе с невероятной скоростью. Они выполняют всего одну функцию – активируют нужные модели поведения, заложенные самой природой и модифицированные моей формулой. Иными словами, они пробуждают отдельные чувства, эмоции и побуждения у фармагулов, воздействуя на все то человеческое, что в них еще осталось.

– Но фармагулы же не реагируют на внешние раздражители, – возразил Бол. – Мы же перепробовали почти все, чтобы добиться хоть какой-то реакции.

– Вы занимались ерундой, – отмахнулся Маной. – Незачем пробовать все подряд, достаточно просто знать, как и что надо делать.

«Он действительно гений. Жаль только, что его талант нашел свое выражение не в лечении людей, а в этом… – подумал юноша, почесав светлую клочковатую щетину. – Кстати, надо побриться».

– Я могу пробудить в них ярость и желание убивать или вернуть в состояние полного покоя, – продолжил рассказывать главный фармагик страны. – Пока они способны лишь на примитивные чувства и инстинкты, но я над этим работаю. Определенным прорывом стало то, что я нашел способ управлять передвижением фармагулов в пространстве, ориентируя их по сторонам света через вращение земли.

– Через вращение земли? – переспросил Кальмин. – Но ведь еще не доказано…

– Плоская земля, да? Бред. Поменьше слушай полоумных стариков из Церкви Света, – перебил его Сар. – Вращение земли, все верно. Мы уже привыкли к этому и потому не ощущаем, как она вращается вокруг своей оси. Но у фармагулов абсолютно иное восприятие мира, которое можно значительно обострять в отдельных аспектах. Понимаешь?

– То есть, если в вашей формуле заданы установки движения против вращения, по нему или вправо-влево от него, то они будут идти в нужном направлении, попутно огибая препятствия, взбираясь, например, по лестницам или открывая двери, потому что у них еще остались человеческие знания о мире, доступ к которым так же открывается через воздействие определенных составов, распыляемых в воздухе… – Кальмин замолчал, представляя масштаб проведенных исследований. – Невероятно.

Действительно, если бы он услышал нечто подобное от какого-нибудь фармагика раньше, то посчитал бы его либо безнадежным мечтателем, либо сумасшедшим. Но, судя по всему, Маной был уверен, что эта мечта вполне реальна. Более того, он уже практически воплотил ее в жизнь.

– Из твоих уст это прозвучало как-то нелепо, – поморщился Сар. – Но суть ты уловил. Я продумал абсолютно все. Зелья, контролирующие поведения фармагулов, в газообразном состоянии распространяются в воздухе очень быстро. Скорость распространения поистине феноменальна – из центра Алокрии они достигнут ее окраин примерно за половину часа, если не будет сильного ветра и дождя. Впрочем, успех гарантирован при любых погодных условиях, просто потребуется немного больше времени. Впечатляет, правда?

– Да, это гениально, – признал Кальмин. – Однако у нас есть всего один фармагул, и тот сейчас немного… сломался.

– Это вопрос времени, – Маной в очередной раз пригубил вино и самодовольно улыбнулся. – А ты продолжаешь меня недооценивать. Нехорошо.

– Извините, но я не могу не напомнить, что почти за месяц работы нам лишь единожды удалось добиться положительного результата.

– Формула практически готова, – отмахнулся глава Академии. – Эксперименты, правки – управимся за два-три дня.

– А потом?

– Помнишь вспышки эпидемии, которые мы устраивали во всех уголках страны по договору с Шеклозом Мимом, чтобы народ отчаялся, искал помощи у Комитета и Академии, у будущего нового правительства росло бы влияние и так далее, и так далее… Помнишь?

– Да. И что?

– А то, что болезней было две, – усмехнулся Сар. – Одна убивала и сеяла панику, как мы и договаривались с Шеклозом. А вторая, имеющая те же симптомы, проходила для людей абсолютно безвредно и без видимых последствий.

– Вы хотите сказать, что это была подготовка для эффективного внедрения формулы, превращающей людей в фармагулов? – ужаснулся своей догадке Кальмин. – Получается, по Алокрии сейчас ходят десятки тысяч носителей болезни, которая проявит себя, как только вы распространите некий катализатор…

Маной кивнул.

– Но ведь… – мозаика событий последнего времени понемногу складывалась в голове юного фармагика. – Выходит, наша лаборатория работала вслепую. Мы проводили заведомо неудачные эксперименты по созданию фармагулов, чтобы вы получили какие-то одному вам понятные данные. Столько людей…

– Абсолютно верно, – согласился глава Академии. – Пришлось пойти на такую хитрость, чтобы никто не попытался саботировать мое исследование, как это неоднократно случалось в твоей лаборатории с малозначительными опытами. Однако вы сделал много полезного для нашего общего дела. А однажды кто-то даже приволок перенесшего необходимую болезнь бедолагу, из которого и получился мой первый фармагул. Он, конечно, вышел весьма несовершенным, но зато я понял, что именно нужно доработать, и смог успешно провести эксперимент с управлением его поведением.

Кальмин взглянул на бумаги с отчетами и, тяжело вздохнув, отложил их в сторону. Все это было напрасно. Он вновь почувствовал тяжесть несбыточных надежд и обманутых им идеалов, попытался вспомнить, сколько людей было обречено на верную смерть, в то время как лаборанты все подробно записывали и гадали, где именно совершили ошибку, пока готовили к экзекуции следующую жертву. Откровение Маноя, который сегодня пребывал в благодушном состоянии и болтал без умолку, дало множество ответов, но кое-что еще оставалось за гранью понимания юного фармагика.

– Я давно хотел спросить, но все как-то не решался, – произнес он слегка дрогнувшим голосом, глядя прямо в глаза собеседнику. – Зачем вы это делаете?

– Как зачем? – изумился Маной. – Ты разве не мечтаешь о лучшем мире, где людям не страшны болезни, усталость, боль и старость? Разве не хочешь, чтобы все навсегда забыли о горе, разочаровании, зависти и злобе, оставили в прошлом самые низменные человеческие качества? Посмотри вокруг – повсюду хаос, разрушение, порок. Это мир такой? Нет, во всем виноваты люди, населяющие его! И я могу это исправить!

Увлеченный собственной речью, он вскочил на ноги и взмахнул руками, выплеснув из бокала остатки вина. На его лице сверкала самодовольная улыбка гения, наслаждающегося своим триумфом. Глядя на него, Кальмин понял, что благие побуждения вывели Маноя на ложный путь достижения счастливого будущего. Или, быть может, это единственно верный путь?..

– Академия расцвела при мне, – продолжил Маной. – Я смогу править страной и даже всем миром, в котором останутся только идеальные люди. Глупцы вроде Бахирона, Илида, Шеклоза и остальных комитов думают лишь о политике, власти, деньгах, сеют раздоры, превращают государство в кромешный ад. Поганые политиканы забыли, что страна – это не территория с определенными границами, не название, не строчки в каких-то бумагах, порожденных вздувшимся бюрократическим аппаратом. Страна – это люди. Все зависит только от людей. И сейчас они убивают друг друга, грабят, насилуют, испытывают ужасные страдания тела и души. Но скоро все изменится.

– Но фармагулы – не люди, – решился возразить Бол. – Это лишь безвольные монстры в человеческом обличии. Править ими – все равно что играть в куклы. В конце концов, они могут и нас убить в порыве ярости.

– Беспокоишься о своей жизни? Это похвально. А то лекари в рвении помочь всем вокруг часто забывают о собственном здоровье, – задумчиво произнес глава Академии, разочарованно разглядывая опустевший бокал. – Не переживай. Я разработал специальный состав, который при введении в организме заставит тело выделять особый феромон. Учуять его могут только фармагулы и, возможно, некоторые животные. Соответственно, на этого человека они нападать не станут.

– А что делать с огромным кукольным театром, в который превратится Алокрия после активации формулы? Зачем вам страна, заполненная безмозглыми фармагулами?

– Что-то ты слишком сильно разволновался, – заметил Маной. – Успокойся. Это ведь временно. Сейчас мне нужны солдаты, чтобы захватить власть. Безмозглые фармагулы, как ты выразился, идеально подходят на эту роль. Конечно же, я понимаю их ущербность. И поэтому, когда я избавлюсь от навязчивого Комитета, убью бродящего по лесам Евы Бахирона Мура, наведу порядок в Марии и очищу Илию от преступников Синдиката и смертепоклонников, то сразу же направлюсь в нашу донкарскую лабораторию, где смогу доработать формулу. Фармагулы обретут разум и условную свободу воли, но при этом сохранят все преимущества своих новых тел – долголетие, иммунитет к болезням, высочайший болевой порог, неутомимость. К тому же я помогу им избавиться от таких вредных чувств и эмоций, как злоба, зависть, безразличие, страх, нетерпимость, скорбь, тревога, отчаяние, неуверенность, похоть и так далее. Это идеальное общество. Глазом моргнуть не успеешь, как поймешь, что оказался в лучшем мире, о каком можно было только мечтать.

Голова Кальмина гудела от роящихся в ней мыслей. Только он начал было думать, что понял, каким на самом деле человеком был Маной Сар, как тут же узнавал что-то новое, напрочь переворачивающее представление о нем. Его гениальность не вызывала сомнений, но кто скрывался за необъятным талантом – властолюбивый психопат или альтруист, готовый пойти на великие жертвы ради великого блага?

«Да какая разница…», – подумал юный фармагик, посмотрев на пробившийся сквозь задернутые шторы лучик света, который выхватывал из полумрака особняка летающую в воздухе пыль. Ведь если почаще выходить из подвальной лаборатории, обращать свой взгляд на что-то кроме фармагии и вспоминать о том, что происходило в Алокрии, то в конечном итоге все теряет всякий смысл…

– Вы говорили, что у мастера Шеклоза есть план насчет уничтожения купола, – произнес Кальмин. – А вы собираетесь избавиться от Комитета. Разве это не обречет страну на верную гибель?

– Ерунда, – небрежно отмахнулся Маной. – Идиотский план Мима ни на что не годится, но пусть комиты займутся хоть чем-нибудь, лишь бы мне не мешали. А сам купол – не проблема.

– Не проблема? – изумился юноша. – Почему?

– Потому. Тебе пора возвращаться к работе. А мне надо идти во дворец наместника, – глава Академии посмотрел на свою мантию и сокрушенно покачал головой. – Эх, запачкал. Кажется, на втором этаже лежали запасные…

– Постойте! – вскрикнул Кальмин, срываясь с места. – Умоляю, объясните ваши слова насчет купола!

– Ты сегодня действительно слишком взволнован. С тобой все в порядке? – подозрительно спросил Маной.

– В порядке? В каком порядке? – опешил юный фармагик. – От купола веет какими-то дрянными ветрами, которые коверкают саму реальность, а людей либо убивают на месте, либо превращают в каких-то невообразимых чудовищ! Все ли со мной в порядке? Нет! Наступает конец времен, а вы утверждаете, что это не проблема!

– Ты начинаешь меня злить. Возьми себя в руки.

– Но как…

– Если бы рядовые члены Академии уделяли больше времени теории, то мне бы не пришлось объяснять простейшие вещи, – с растущим раздражением произнес Маной. – Я почему-то успевал и фармагию изучать, и алхимические формулы зубрить, и огромные трактаты по реамантии читать. А еще я работал в лаборатории у Патикана Феда, занимался лечебной практикой и преподавал. И все это в твоем возрасте.

– Простите мне мою глупость, – Кальмин понуро опустил голову. – Не всем суждено родиться таким гением, как вы.

Его слова вернули Сару благодушный настрой. Конечно, мнение подчиненных мало что для него значило, но когда они признают свою глупость в сравнении с его талантом и умом – это всегда так приятно…

– Ладно, слушай, – Маной улыбнулся. – Как я уже сказал, в свое время мне довелось освоить теорию реамантии. Не скажу, что знаю все, но известно мне многое. И открыл я для себя одну замечательную вещь – реальность всегда стремится к своему нормальному состоянию. Это саморегуляция, защитный механизм от воздействия ирреального. Понял?

– Не совсем, – признался Бол. – При чем тут купол?

Глава Академии вздохнул и, кажется, пробормотал какое-то весьма уместное ругательство, но все же пояснил:

– Купол – явление ирреальное в нашем мире. Реальность пошатнулась от его внезапного появления, но прошло уже достаточно времени, и защитный механизм, скорее всего, начал работать. Надо просто немного подождать, и реальность сама избавится от купола. Вот и все.

– Но почему сами реаманты до сих пор не рассказали об этом? – изумился Кальмин. – Неужели они не знают теории собственной науки?

– Что ты прямо как маленький, а? – скривился Сар. – Они все прекрасно знают. Просто подумай – их пригласили в Комитет, на них обратили внимание, высочайшие чины страны прислушиваются к мнению реамантов. Они уверенно приобретают власть. Им выгодно растягивать борьбу с куполом и выпячивать свою роль в ней. Как ты считаешь, откажутся ли они самостоятельно от лавров великих деятелей и спасителей Алокрии, просто сказав: «Ничего страшного, скоро само все закончится»? Конечно нет. Реаманты ни за что не расскажут о саморегуляции реальности, потому что не хотят терять свое новоприобретенное высокое положение в обществе. Теперь понял?

Вздох облегчения вырвался из груди белобрысого фармагика. Можно жить дальше. Возможно, даже удастся увидеть лучший мир, созданный Маноем Саром. Мир без боли, усталости, болезней, страхов и злобы – всего того, что за какой-то год низвергло Алокрию в пучину хаоса и кровавого сумасшествия. Похоже, самая большая насмешка над природой – это люди, а не фармагулы. Задумка главы Академии не так безумна, как казалось с самого начала. Мир действительно станет только лучше, если в нем не останется людей.

– Понял, – кивнул Бол. – Выходит, ничего страшного на самом деле не происходит?

– Естественно, – подтвердил Сар. – Пусть комиты пока возятся с куполом, лишь бы нам не мешали… А теперь принеси мне чистую мантию и возвращайся к работе.

***


– Мастер Этикоэл, я тут немного подумал, – произнес Аменир Кар, вдыхая свежий утренний воздух, который пока еще не заполнился вездесущей пылью Евы. – Купол ведь состоит из завихрений ирреальной энергии, а значит, механизм саморегуляции реальности должен сопротивляться ему. По идее, скоро все должно кончиться само собой…

Погода в Новом Крустоке стояла на удивление приятная, поэтому Этикоэл Тон решил прогуляться по городу. Аменир шел рядом с учителем и осторожно поддерживал его. Старик с трудом передвигался самостоятельно, и, глядя на него, даже не верилось, что пару месяцев назад он без единого намека на усталость бегал по лесам Евы, заставляя практиковаться в реамантии страдающего от отдышки Кара.

– Ты действительно подумал очень немного, – проворчал Этикоэл. – Головой хоть думал? Похоже, что задницей, потому что догадка дерьмовая. Или это у тебя мозги соответствующего качества?

Если лысый реамант ругал всех и все, то обычно это означало, что в тот момент он чувствовал себя хорошо. Наверное, сегодня он чувствовал себя просто превосходно.

– А что не так? Это же вполне логично.

– Ты идиот – вот что не так, – раздраженно ответил старик. – Я тебе все объясняю и объясняю, а знания все равно растворяются в твоей тупости, как в кислоте какой-то. К своим словам хотя бы прислушайся. Купол состоит из завихрений ирреальной энергии, все верно. И что с того? Это чистая энергия, и с реальностью она практически никак не взаимодействует. Так ответь мне, придурок, с чего вдруг должен срабатывать защитный механизм?

– Но ведь искажение реальности неоднократно подтверждалось, – возразил Аменир. – Чем это не взаимодействие?

– И вот на твое обучение я потратил последний год своей жизни… – Этикоэл сокрушенно покачал головой. – Неужели мне придется снова втолковывать тебе элементарные вещи, до которых даже такой слабоумный, как ты, может додуматься самостоятельно? Или я тебя сейчас переоценил?

– Да уж извольте объяснить, – буркнул Кар.

Всему есть свои пределы. Несмотря на то, что молодой реамант уже привык к тяжелому характеру своего учителя, иногда Тон чересчур увлекался оскорблениями и насмешками над окружающими, к которым у него были, пожалуй, слишком завышенные требования.

– Тогда слушай внимательно, тупица. Повторять не буду, – вздохнул реамант, вытирая рукавом пот с лысины. – Энергия ирреального. Она есть везде. Мы отличаемся от простых людей тем, что можем ее найти и использовать для изменения действительности в определенных аспектах. Защитный механизм реальности реагирует на подобные волнения в ткани мироздания, но если их не происходит, то обычное наличие ирреального в нашем мире будет игнорироваться. Энергия, образующая купол, просто существует в реальности, но никак не взаимодействует с ней. Понял?

– Да. Но как же…

– А теперь переходим к искажениям, – перебил ученика Этикоэл. – Их порождает не сам купол, а ветры, которые поднимаются в моменты его повышенной активности, что характеризуется вспышками грязно-золотистого света, вибрациями в воздухе и прочими аномалиями. И вот как раз на воздействие ветров наша реальность реагирует как положено – срабатывает механизм саморегуляции.

Замолчав, Тон глубоко и хрипло задышал. Ненасытная старость жадно забирала себе остатки его жизни. Тело увядало, жуткий кашель раздирал горло и легкие день и ночь, Этикоэл едва переставлял ноги, однако здравый рассудок и острый ум не покинули его. Впрочем, порой, выслушивая нескончаемый поток желчи в язвительных речах пожилого реаманта, окружающим его людям хотелось, чтобы старческий маразм поскорее лишил его возможности излагать свои мысли.

– А ветры всегда искажают реальность по-разному, – продолжил за своего учителя Аменир. – Тогда все понятно. Защитный механизм либо не успевает срабатывать, либо новоприобретенный иммунитет оказывается бесполезным, так как ветры уже воздействуют на иные нити мироздания…

– Ты это с кем сейчас разговариваешь? – прохрипел Тон. – Мне, что ли, вздумал очевидные вещи объяснять? Думай молча! Мне и так хорошо известно насколько ты туп, не стоит лишний раз подтверждать это словами. Считаешь, что очень глубокую мысль сейчас озвучил, гениальную догадку? Ошибаешься, кретин безмозглый. Но я могу поздравить тебя с успешным составлением логической цепочки, с которой справился бы и четырехлетний ребенок. Этого у тебя не отнять, да…

Старый реамант еще долго ругался на ученика, однако продолжал держаться за его плечо и, шаркая ногами, брести по улице. Этикоэл давно не выбирался на свежий воздух, все его прогулки заключались лишь в походах на заседания Комитета и обратной дороге в академический городок, который заметно опустел после переезда фармагиков. Одним словом он доживал свой век в унынии, немощности и ожидании смерти от старости или мистического ветра, который по иронии судьбы сотрет его из реальности, изучаемой им на протяжении десятилетий. Лишь одно утешение осталось в безрадостной жизни старика – компания Аменира, которого Тон хоть и ругал по малейшему поводу, но любил как сына.

Этикоэла скрутил очередной приступ надрывного кашля, и, орошая мостовую слюной, перемешанной с отхаркиваемой кровью, он был вынужден прервать свою гневную тираду, в которой уже не осталось и следа от истинной причины его негодования.

– Как думаете, план мастера Шеклоза может сработать? – спросил Аменир, пользуясь возникшей паузой, пока учитель переводил дыхание.

– Как можно судить о нем, если мы и плана-то не знаем? – усмехнулся Тон.

– Но комит же неоднократно все объяснял. Как это мы не знаем его план? – недоумевал юный реамант.

– Логические нестыковки, огромная смысловая дыра и неясная роль самого Шеклоза, – задумчиво перечислил старик. – Этого достаточно для понимания того, что наш уважаемый комит раскрыл нам свой план отнюдь не целиком. У него есть какой-то секрет, который он старательно скрывает. Наверное, именно этот секрет и лежит в основе задумки Мима, какой бы она ни была.

Этикоэл обошелся без оскорблений и ругани. Это означало, что он и сам глубоко озабочен странными недомолвками главы Тайной канцелярии, но еще не знал, чем именно они обусловлены.

– Так значит, у нас есть шанс избавиться от купола?

– Ты меня чем вообще слушал? А я еще и удивляюсь, почему это ты ничего не помнишь из моих наставлений, – проворчал Тон, и былая задумчивость уступила место более привычному для него раздражению. – Он собирается уничтожить купол – пусть попытается. Хочешь мое мнение? У него ничего не получится, даже если ему будут помогать все дикари архипелага. Нас уже вообще ничто не спасет, а этот полоумный хитрец, возомнивший, что знает больше реамантов, которые посвятили свою жизнь изучению всего реального и ирреального, лишь оттягивает неизбежное и продлевает агонию мира. Мы все умрем ужасной смертью.

«Похоже на правду», – Аменир печально вздохнул и посмотрел на бредущего рядом сгорбленного учителя. Этикоэл так и не рассказал, как найти путь в счастливое будущее. Быть может, старик и сам не знал, но хотел как-то подтолкнуть ученика к дальнейшим поискам. Ведь такие реаманты с врожденным талантом, как Кар и Тон, поколениями стремились к осуществлению великой мечты – создать лучший мир. Однако ничего не получилось, и вряд ли уже получится когда-либо.

Привычный городской смрад Нового Крустока пока еще не полностью вытеснил ночную свежесть с пыльных улиц столицы Евы. Реаманты вышли из центрального района столицы южной провинции и оказались в центре человеческого муравейника, в который превратились улицы после наплыва беженцев. Аменир скривился от ударившего в нос запаха пота и подгнивающих отбросов.

– Неженка, – усмехнулся Этикоэл, посмотрев на ученика. – И ты еще в фармагики собирался податься? А ведь у них в лабораториях запашок позабористее стоит. Меня наизнанку выворачивало во время одного нашего совместного проекта в Академии. В итоге спасли много жизней, да… Жалко, что при Маное Саре подобная практика закончилась.

– Теперь вся Академия – сплошной факультет фармагии, – заметил Кар.

– Ну и хорошо, – пожал плечами старик. – Если это идет на пользу людям, то пусть фармагики делают что хотят. Может, хоть так они справятся с этой поганой эпидемией. Понятно, что от купола никуда не деться, но умирать-то веселее все-таки здоровым.

– Да уж… – протянул Аменир, пошатываясь от толчков снующих туда-сюда беженцев.

Много людей – много проблем. В Новом Крустоке ограбления и убийства ни для кого уже не события, а проституция и наркомания стали неотъемлемой частью жизни, особенно если человек проживал на окраинах города. По большей части беженцы представляли собой жуткий сброд, голодранцев и вчерашних бандитов, которые подались на разбойничий промысел в годы гражданской войны из-за голода, отчаяния и страха, а сейчас массово оседали в столице Евы по тем же причинам. Упомянутая Этикоэлом болезнь стала проявляться у горожан чаще. Скорее всего, виноват все тот же наплыв беженцев. Сейчас они сбились в огромную человеческую массу, растекающуюся по Новому Крустоку, поэтому неудивительно, что эпидемия начала распространяться с огромной скоростью. Удивительно другое – если человек выживал, то после мучительного, но быстрого выздоровления, болезнь проходила, не оставив и следа. Хотя вполне вероятно, что она еще проявит себя каким-либо образом несколько позже.

Этикоэл еще не собирался возвращаться в академический городок, расположенный в относительно тихом центральном районе южной столицы, поэтому реаманты продолжили свою прогулку, превращающуюся в борьбу с бурным людским потоком. Они вышли на просторную улицу, на которой шанс быть задавленным немного снижался. А так, если бы Аменир не помогал передвигаться своему учителю, то старика бы обязательно растоптали шныряющие повсюду бездельники, не желающие работать, но ругающие власти за то, что они им не помогают.

В конце улицы реаманты заметили необычное оживление.

– Новый труп нашли? – предположил Кар.

– Вряд ли, – Этикоэл сплюнул отхарканную кровь. – Эти скоты просто спихнули бы мертвяка с дороги в канаву и пошли бы дальше.

– Тогда что? Очередной баламут подстрекает народ на беспорядки, чтобы нажиться на мародерстве?

Подобное уже случалось. К счастью, Тайная канцелярия Шеклоза Мима отреагировала быстро и жестоко – агенты, заручившись поддержкой городской стражи, прошлись по улицам, где были замечены смутьяны, и убили всех, кто не успел скрыться. Возможно, тогда погибли и мирные жители, оказавшиеся не в том месте и не в то время, но после ночного рейда в Новом Крустоке определенно дышалось немного легче. Правда, недолго.

– Да нет, – отмахнулся старый реамант. – Теперь ручные собачки Шеклоза вынюхивают подстрекателей задолго до их публичных выступлений и перегрызают им глотки своими маленькими зубками. Здесь что-то другое. Пошли отсюда.

– Надо посмотреть, – возразил Аменир. – Вдруг что-то важное.

– Важное? Здесь? – раздался скрипучий смех Этикоэла, постепенно сменяющийся надрывным кашлем. – Смерти моей хочешь, засранец? Не шути так больше, я же могу свои легкие по кускам выплюнуть. Ладно, давай посмотрим…

Осторожно протискиваясь через толпу зевак, они наконец увидели человека, стоящего на перевернутом ящике перед внимающими ему людьми. Он был облачен в одежду достаточно странного вида, напоминающую своим глубоким багровым цветом мантии реамантов, но в остальном больше похожую на перешитую штору.

– Мне, Глашатаю, выпала честь донести до вас, несчастные, волю самой Судьбы. Склонитесь пред ее величием, узрите надвигающуюся неизбежность! Это ее длань распростерлась над нами, приказывая покаяться и признать рок! Она повелевает вам принять свою участь! Нет границ предопределенному самой Судьбой!

Судя по всему, он здесь распинался недолго и, кажется, по делу так ничего еще и не сказал. Обычный городской сумасшедший, возомнивший себя избранником неких высших сил. А может быть, и простой мошенник, пожелавший нажиться на отчаянии людей. Оба этих типажа и раньше достаточно часто встречались в крупных городах, а уж сейчас их должно было стать еще больше. Правильно подметил Этикоэл, что умирать веселее здоровым. А богатым – еще и приятно. Закатить пир в честь конца света – разве кто-нибудь сможет устоять от соблазна столь роскошно встретить смерть?

Вздохнув, Аменир развернулся и повел учителя обратно, но что-то заставило его остановиться. Он прислушался к словам человека, назвавшего себя Глашатаем, и понял, что именно тот подразумевал под судьбой.

– И на нас повеют ветры, ниспосланные всемогущей Судьбой! – возопил оратор. – Склонитесь перед куполом – орудием нашей всезнающей госпожи! Несчастные, примите ее волю, смиритесь со своей участью! Мы все умрем, таково ее величайшее повеление! Так повинуйтесь же Судьбе, возрадуйтесь священному свету купола, расправьте свои крылья на ветрах нашей госпожи!

По толпе пробежал шепот, в котором с пугающей частотой встречались нотки согласия с Глашатаем. Пострадавший от гражданской войны, появления купола и вынужденной миграции народ действительно отчаялся и не видел никаких перспектив в жизни. Стоило лишь на мгновение задуматься о происходящем в стране, так сразу возникало чувство обреченности и явственно ощущалось приближение неизбежной смерти. Напуганные и потерянные люди все более громко выражали свое одобрение словам фанатика, они тянулись к нему со всех сторон и молили поведать о способе покориться Судьбе, чтобы удостоиться ее милости.

– Мы – мерзкие паразиты, свернувшие с истинного пути, уготованного нашей всезнающей госпожой! – раскинув руки по сторонам, орал Глашатай. – Судьба решила исправить наши ошибки, нам нужно лишь покориться ее воле! Ничтожества! Великий Пророк открыл мне тайну, рассказал, как добиться прощения госпожи! Соберемся же вместе, братья мои, и отправимся к куполу, чтобы принять уготованное Судьбой! Только оборвав жалкую земную жизнь, повинуясь ее неоспоримой воле, вы докажите свою покорность! Так примите же свою участь с должным смирением! Не заставляйте Судьбу ждать, мои жалкие братья, покайтесь в своем грехе отказа от повиновения нашей госпоже, прикоснитесь к ней, воплощенной в куполе, что источает священный свет и благословляющие этот мир ветры! Вперед же, повинуйтесь Судьбе, ничтожные твари, ступайте к куполу!

Ликующая толпа бросилась к западным воротам Нового Крустока, едва не растоптав затерявшихся в людском потоке реамантов. Неужели все они влачили столь жалкое существование, что решились пойти на чистое самоубийство, довольствуясь лишь нелепыми речами какого-то сумасшедшего? Выходит, чтобы сорваться им не хватало всего нескольких слов. Какова же глубина того омута отчаяния, потерь и боли, в который окунулись эти люди…

Когда основная человеческая масса схлынула, на улице осталось лишь несколько растерянных горожан, которые сперва непонимающе смотрели вслед удаляющейся шумной толпе, а затем уныло разбрелись по домам и подворотням. Они оказались слишком слабы, не смогли принять свою судьбу и смиренно умереть, способствуя приближению торжества роковой неизбежности.

Бесконечные толчки и поднявшаяся в воздух пыль вызвали у Этикоэла очередной приступ кашля. Он согнулся пополам, давясь воздухом, который втискивался в его легкие только для того, чтобы с чудовищной силой вырваться наружу, раздирая трахеи и бронхи. Аменир не придерживал учителя, чтобы тот не упал на мостовую, но больше ничем помочь не мог. Юноше оставалось лишь стоять и ждать, наблюдая, как Тон отхаркивал остатки жизни.

– Пошли отсюда, – прохрипел старик, сплевывая густую кровь.

Некоторое время реаманты шли молча. Этикоэл не мог разговаривать, он прерывисто дышал, осторожно наполняя поганым дневным воздухом измученные легкие. От приятной прогулки не осталось и следа.

– Но это же какая-то глупость, – неожиданно произнес Аменир, который не мог выбросить из головы странного Глашатая и его проповедь. – Он же нес сущий бред.

– Бред или нет – пусть каждый решает сам, – пробормотал Этикоэл. – Но в его словах определенно что-то есть, скажу я тебе. Он по-своему прав, и этого не отнять. Кем бы ни были Глашатай и его Пророк, они смогли показать людям выход.

– Лучше бы вы просто выругались, – вздохнул юный реамант. – Я не согласен. Самоубийство – не выход, и никогда им не будет.

– Если у самого кишка тонка, то за других-то не решай, ладно? Те люди давно уже мертвы, раз решили умереть, вот только застряли в своих оболочках и заблудились в коридорах жизни. У них нет будущего, они это понимают и влачат свое жалкое существование в этой помойке под названием Новый Крусток. Глашатай просто помог им очнуться и напомнил, что пора бы кончать с этим дерьмом.

– Вы говорите ужасные вещи, мастер Этикоэл, – поморщился Кар. – Неужели вы тоже согласны отправиться к куполу и «принять судьбу»?

Старик негромко рассмеялся, рискуя вызвать новый приступ удушающего кашля.

– Я что, совсем умалишенный, по-твоему? – проворчал пожилой реамант. – Переться в такую даль? Нет, не хочу. Я лучше тут подохну, в теплой кровати. Тем более, ждать не так уж и долго осталось, мое время на исходе.

– Время на исходе…

– Хватит повторять мои слова с таким видом, будто что-то невероятно умное сейчас сказал, кретин! – вспылил Тон. – Угораздило же меня под конец жизни обзавестись таким собеседником-остолопом. Чего ни скажи – либо переспрашиваешь, либо задаешь тупые вопросы, либо повторяешь за мной. Я, конечно, знал о твоей тупости, но оказывается ты глуховатый, да еще и собственный язык толком не знаешь, раз так смакуешь фразы!

Как бы парадоксально это ни было, Аменир обрадовался потоку оскорблений в свой адрес. Значит, со стариком все в порядке.

– Я просто подумал, – произнес молодой реамант, воспользовавшись паузой в раздраженном бормотании Этикоэла. – Мы работаем с нитями мироздания. Вы даже можете сжимать пространство, как тогда, когда достали книгу через весь кабинет. Но может ли реамантия воздействовать на время? Это ведь тоже часть нашей реальности.

– И как ты себе это представляешь? – старик закатил глаза. – Ты безнадежен. Вот сколько раз тебе говорить – думай, прежде чем задавать идиотские вопросы.

– Я опять сказал какую-то глупость?

– Естественно. Ты ничего другого и не говоришь.

– Ну что опять-то? – приуныв, спросил Аменир.

– Заметь – ты даже сейчас задаешь тупой вопрос вместо того, чтобы подумать головой, – вздохнул Тон. – Ладно, я снова помогу тебе понять элементарные вещи, да простит меня реамантия. Хвала Свету, скоро я помру и мне больше не придется возиться со всякими дебилами…

Они вышли в центральный район Нового Крустока, минуя стражников, которые, по своему обыкновению, к полудню уже упились местной кислятиной. Иначе чем дешевым пойлом жители Евы жажду не утоляли. Возможно, это помогало им хоть как-то скрасить жизнь в царившем вокруг коричневом пыльном однообразии, увядающей природе и витающей в воздухе тоске, которая никогда не покидала южную провинцию.

– Время – слишком сложный и динамичный параметр реальности, – объяснял Этикоэл, шаркая ногами по мостовой полупустой улицы центрального района. – В каком-то смысле реамантия работает с ним постоянно, но в то же время – никогда. Время сливается с пространством, повинуясь неизвестным законам природы, и даже малейшее воздействие на предмет материального мира влечет за собой изменение течения времени. Проблему их взаимосвязи способен разгадать только истинный гений.

– Однако должна же существовать, так сказать, изначальная нить времени в ткани мироздания, – предположил Аменир. – Некая основа, изменив которую можно будет оказаться в прошлом или даже в будущем.

– Хорошая догадка. Ты уже неплохо разбираешься в концепции ткани мироздания, – внезапно похвалил ученика старик. – Кстати, хоть ты и высказал ее лишь в общих чертах, но это известная теория, над которой размышляли многие поколения реамантов.

– К какому же выводу они пришли?

– А вот если бы ты не спросил, то я бы, наверное, замолк на полуслове, да? – съязвил Этикоэл. – Только я подумал, что ты начал соображать, как снова слышу неуместный вопрос. «К какому выводу они пришли? Я же тупой, я не способен сделать вывод из объяснений наставника, мне нужно, чтобы он все сам подробно рассказал, избавив меня от тягот размышлений, ведь я совсем не хочу думать, да и не могу уже – для этого нужен мозг, а он у меня занят придумыванием дебильных вопросов».

– Но вы не закончили свои пояснения, – заметил Кар, привычно проигнорировав оскорбления учителя. – Мне пока еще не из чего делать выводы.

– Как будто это что-то меняет, – проворчал старый реамант. – Ладно, слушай. Повторять не буду, каким бы отсталым ты ни был. Что касается будущего – ни перенестись в него, ни как-либо воздействовать на него невозможно. Будущего просто не существует, это нечто, чего в нашей реальность не было и нет, но, возможно, будет. Принцип реамантии – человек может сделать все, что способен представить. Будущее представить нельзя, слишком уж скользкая это штука. И где ты окажешься, если вздумаешь забросить себя в место, которого не существует, и время, которое не наступило?

– Где-то в ирреальном.

– В лучшем случае. Уж насколько непостижимо ирреальное, но то, где можно очутиться в результате экспериментов с будущим – это нечто за гранью человеческого понимания. Что-то вроде несуществования. Даже не знаю, как иначе назвать…

Этикоэл задумался и замолчал, но Аменир не осмеливался задать очередной вопрос, вспомнив раздражение учителя, хотя исчерпывающего объяснения он еще не получил.

– Что касается прошлого, – произнес старик, и Кар с облегчением выдохнул. – Здесь все немного запутаннее. Даже если предположить, что некоему реаманту удастся обрести такую силу, что он сможет исказить время, чтобы оказаться в прошлом, то он все равно столкнется с одной из двух проблем, сводящих его попытку на нет. Первая – это, как обычно, саморегуляция реальности. Ведь окажется, что в настоящем появятся два человека, которые вроде бы один человек, а при этом еще и будет потревожен один из важнейших параметров всего сущего. На столь грубое нарушение ткани мироздания следует ожидать не менее грубой реакции. В лучшем случае противоестественная копия будет насильно возвращена в свое время, иначе же – просто стерта.

Вцепившись в плечо ученика, реамант внезапно согнулся пополам и закашлялся, орошая мостовую каплями крови. Видимо, прогулка не пошла ему на пользу. Ужасная вещь – старость. Движение убивает истощенный организм, но и покой высасывает жизнь из пожилого тела. Что ни делай, все равно умрешь.

– Я уже все понял. Вам не стоит так много говорить, мастер Этикоэл, – обеспокоенно произнес Аменир.

– Раз уж начал… Надо же тебя, недоумка, учить, – проворчал старик. – Вторая проблема возникнет, если ты попытаешься оказаться в прошлом, сливаясь со своей же сущностью. Таким образом, защитный механизм реальности не сработает, но окажется, что ты все равно ничего не будешь помнить о будущем, ведь оно еще не наступило. Возможно, у тебя будут ощущения, что некогда ты уже находился в подобной ситуации или видел нечто подобное, но не более того. Путешественник во времени просто понятия не имеет, что он сейчас в прошлом, потому что будущего вроде и не существовало никогда, как и его самого в нем. Иными словами все идет своим чередом, а некто, вздумавший играться со временем, навсегда остается в плену бесконечно повторяющихся событий и даже подозревать не будет о своих бесчисленных попытках изменить будущее.

– Получается, изменение времени вне возможностей реамантии, – заключил Кар.

Этикоэл издал протяжный стон и посмотрел на своего ученика таким уничижительным взглядом, что заставил его содрогнуться.

– Клянусь, если бы у меня остались силы, то я вывернул бы тебя наизнанку и вручную вправил мозги на место, – произнес реамант, раздраженно приглаживая встопорщенную жиденькую бородку. – Глядя на тебя, я искренне радуюсь, что скоро этот мир канет в небытие. Вот когда я сказал, что это вне возможностей реамантии? Обрести невероятную силу – очень сложно и многое зависит от врожденного таланта, но это возможно. Не умереть в борьбе с воспротивившейся реальностью – задача почти неразрешимая, но если обнаружить в защитном механизме ткани мироздания лазейки, досконально изучив его, то и это возможно. Но в итоге все окажется бессмысленным, ведь когда преодолевший все препятствия реамант окажется в прошлом, будущее перестанет быть для него частью реальности… Да чтоб тебя, я уже объяснял все это! Невозможно же бесконечно упрощать и без того очевидные вещи, и если ты до сих пор ничего не понял, то лучше убей себя, не мучай старика своей тупостью!

– Именно это я и имел в виду, говоря о времени и возможностях реамантии, – возразил Аменир.

– Тогда тебе следует научиться правильно выражать свои…

Жуткий спазм вновь согнул старика пополам, чтобы тот в очередной раз извергнул из легких воздух Нового Крустока, которым, кажется, не способна дышать ни одна живая тварь. Полуденное солнце любовно подогревало парящую пыль и мусор, источающий тошнотворный запах. В подобной среде даже у здоровых людей начинало першить горло, а легкие болезненно скомкивались.

– Пожалуйста, дышите спокойнее, мастер Этикоэл, вам не стоит волноваться, – приговаривал Кар, практически неся на себе учителя. – Мы почти пришли.

За последнее время приступы кашля участились. Как бы реамант ни настаивал на старости, это совсем не было похоже на обычное затухание организма. Возможно, таким образом на нем сказывались десятилетия напряженной работы с самой невозможной и в то же время обыденной частью бытия – реальностью.

Аменир затащил обессилевшего Этикоэла в его кабинет на втором этаже выделенного реамантам домика. Уложив учителя в постель, он некоторое время стоял над ним, ожидая какой-нибудь просьбы или позволения удалиться, но Тон лежал, отвернувшись от него, и тишину в заваленной свитками и книгами комнатушке нарушало только его хриплое прерывистое дыхание. Вздохнув, юноша спустился на первый этаж. Пусто. Все те немногие реаманты, которые в начале гражданской войны согласились переехать с Академией из Донкара в Новый Крусток, теперь разбежались кто куда. Неизвестно, как сложилась их нынешняя жизнь. Может быть, они смогли устроиться на какую-нибудь работу, где оказались востребованными их ничтожные навыки реамантии, или уже разлагаются в сточной канаве из-за того, что в неудачном месте сверкнули монетой.