Час спустя Пендергаст вернулся в свое жилище из трех смежных квартир в «Дакоте»[8] с окнами, выходящими на Сентрал-Парк-Уэст и Западную Семьдесят вторую улицу. Несколько минут он беспокойно перемещался по многочисленным комнатам, брал в руки какой-нибудь предмет искусства, клал его на место, наливал себе стакан шерри, но забывал его на буфете. Странно, но в последние дни он не находил никакого удовольствия в тех вещах, которые раньше вызывали у него интерес и воодушевление. Встреча с Лонгстритом в каком-то смысле выбила его из колеи, – точнее, не сама встреча, а прощупывающие и раздражающие замечания, которыми она закончилась.
«Я вижу, что вы не похожи на самого себя».
При этом воспоминании Пендергаст нахмурился. Из своего опыта занятий чонгг ран он знал, что именно те мысли, которые ты изо всех сил стараешься прогнать из головы, будут постоянно возвращаться к тебе. Лучший способ не думать о чем-то состоит в том, чтобы полностью принять это в себя, а потом выращивать безразличие к нему.
Перейдя из помещений, предназначенных для посетителей, на свою личную половину, Пендергаст направился в кухню, где на языке жестов обсудил со своей глухонемой домработницей мисс Ишимура меню обеда на этот вечер. В конце концов их выбор пал на блины окономийаке из батата, свиную грудинку и осьминога.
Прошло три недели с того дня, как воспитанница Пендергаста Констанс в одночасье собралась и покинула их дом на Риверсайд-драйв, 891, – уехала в отдаленный монастырь в Индии, где воспитывался ее маленький сын. После ее отъезда Пендергаст впал в совершенно нехарактерное для него эмоциональное состояние. Но по мере того, как шли дни и недели, голоса, звучавшие в его голове, замолкали один за другим, и наконец остался всего один голос – тот, который находился в самой сердцевине его странного беспокойства.
«Ты можешь любить меня так, как я этого хочу? Как мне это нужно?»
Пендергаст с неожиданной яростью прогнал этот голос.
– Я справлюсь, – пробормотал он себе под нос.
Выйдя из кухни, он прошел по коридору в крошечную, аскетическую комнату без окон, немногим отличающуюся от монашеской кельи. Там стоял только простой деревянный стол, не покрытый лаком, и стул с прямой спинкой. Пендергаст сел, открыл единственный ящик стола, осторожно вытащил оттуда и положил на столешницу три предмета: записную книжку в твердом переплете, камею и расческу. Он посидел немного, разглядывая каждый из них по очереди.
«Я тебя люблю. Но ты ясно дал понять, что не отвечаешь мне любовью».
Записная книжка была изготовлена во Франции, под оранжевой обложкой из итальянской искусственной кожи скрывались пустые страницы веленевой писчей бумаги из Клерфонтена, идеальные для письма авторучкой. Исключительно такими записными книжками пользовалась Констанс в последние десять лет, с того времени как почтенный английский поставщик дневников в кожаных обложках оставил бизнес. Пендергаст нашел эту книжку в одной из ее личных комнат в нижнем подвале особняка: это был один из ее последних дневников, оставшийся незаконченным из-за ее неожиданного отъезда в Индию.
Пендергаст еще не открывал его.
Затем он взял старинную расческу из панциря черепахи и старую изящную камею в обрамлении желтого восемнадцатикаратного золота. Камея, насколько ему было известно, была изготовлена из ценного сардоникса Cassis madagascariensis – раковины морского моллюска семейства шлемовидки.
Оба предмета входили в число самых любимых вещей Констанс.
«Зная то, что я знаю, сказав то, что я сказала… Продолжение жизни под этой крышей будет для меня невыносимо».
Пендергаст взял эти три предмета и вышел из комнаты. Пройдя по коридору, он открыл невзрачную дверь, которая вела в третью, самую тайную из его квартир. За дверью находилась маленькая комната, в противоположной стене которой была не дверь, а сёдзи – сдвижная перегородка из дерева и рисовой бумаги. А за сёдзи, скрытый в глубине массивных стен старого красивого многоквартирного дома, раскинулся чайный сад, воссозданный Пендергастом точно по имевшимся описаниям.
Он медленно задвинул за собой перегородку и остановился, прислушиваясь к тихому воркованию голубей и вдыхая запах эвкалиптов и сандалового дерева. Всё здесь: петляющая между растениями дорожка, вымощенная плоскими камнями, карликовые сосны, водопад, чайный домик, почти невидимый в зарослях зелени впереди, – все было покрыто пятнами неяркого отраженного света.
Наконец Пендергаст зашагал по дорожке мимо каменных фонарей к тясицу – чайному домику. Пригнувшись, он вошел в тесное пространство тясицу. Закрыв за собой садоугути (дверь) чайного домика, он осторожно положил три предмета, которые принес сюда, и огляделся, чтобы убедиться, что все необходимое для чайной церемонии – мидзусаси[9], венчики, черпаки, жаровня, металлический чайник кама – на месте. Он поставил чашу для чая и контейнер с зеленым порошковым чаем маття на нужные места, потом уселся на коврик татами. На последующие тридцать минут он полностью погрузился в церемонию: исполнил ритуал очищения различной утвари, вскипятил воду, подогрел чайную чашу тяван и наконец, зачерпнув горячую воду и вылив ее в чашу, насыпал надлежащую пропорцию маття. Только тогда, после всех окончательных приготовлений, выполненных чуть ли не с благоговейной точностью, он попробовал чай, отпивая его крошечными глотками. При этом он позволил себе – в первый раз почти за целый месяц – в полной мере ощутить скорбь и вину, которые полностью завладели его сознанием, а затем медленно отступили.
Когда к нему вернулось спокойствие, Пендергаст осторожно и сосредоточенно прошел последние шаги церемонии, повторно очистив утварь и возвратив ее на надлежащие места. Теперь он снова посмотрел на три предмета, которые принес с собой. Немного помедлив, он взял записную книжку, открыл ее наугад в первый раз и позволил себе прочесть один абзац. Сквозь написанные Констанс слова мгновенно проступила ее личность: ее язвительный тон, холодный ум, ее немного циничный, немного жуткий взгляд на мир – и все это пропущенное через систему представлений девятнадцатого века.
Для него стало большим облегчением то, что он мог теперь читать этот дневник с некоторой степенью отстраненности.
Пендергаст положил дневник рядом с расческой и камеей: простые голые стены и пол чайного домика представлялись ему наилучшим местом для этих вещей, и, возможно, в не столь отдаленном будущем он вернется сюда созерцать их и их хозяйку. Но сейчас его ждали другие дела.
Он покинул тясицу, прошел по дорожке, вышел из сада и быстрым уверенным шагом направился по длинному ряду коридоров к входной двери в апартаменты. На ходу он вытащил из кармана пиджака телефон и в одно нажатие набрал номер:
– Винсент? Будьте добры, приезжайте в дом Кантуччи. Я готов к той прогулке, о которой вы говорили.
Убрав телефон в карман, он надел пальто из викуньи и вышел из квартиры.